Господа авантюристы, акт 2

Автор: Джерри Старк.

Соавторы и музы: Admiral zur See и Эльвюна.

Название: "Высокие небеса Тулузы: Драма в трех актах".

Фэндом: Ориджинал на исторической подкладке.

Рейтинг: NC-17, причем неоднократно. Слэш жестокий и беспощадный.

Размер и статус: макси!  

Жанр: Псевдоисторический порнороман с элементами детектива.

Предупреждения: много слэша, рейтинговой энцы и бессмысленно-беспощадного флаффа. Также принуждение, условное согласие, насилие.

Дополнение. Текст создан с использованием реальных исторических данных, однако историческим романом он ни в коей мере не является. Скорее, эта наша общая дань восхищения красотой минувших эпох.

Благодарности: Огромное, бесконечное и нечеловеческое авторское спасибо соавторам, вдохновителям и пинателям, ибо: "Ничего бы не было, когда б не ты!" (с)

Акт второй. "Господа авантюристы".

Действие первое. «Ангелы и демоны».

Год 1775. Сентябрь.

Ночью над городом пронесся ветер. Стук ветвей по стеклу и жестяному подоконнику разбудил месье Морана. Миновали июль и август, лето уходило, осыпая провинцию созревшими плодами и дождями - шумными и быстрыми, урчавшими в водосточных трубах и бурными потоками извергавшимися из разинутых пастей медных драконов. Изнемогавший от жары город с нетерпением дожидался прихода осени, праздников виноградного сбора, начала нового театрального сезона и поры деревенских свадеб.

Франсуа Моран лежал в темноте, укутавшись в атласное одеяло. Безучастно следя, как серые прямоугольники окон в обрамлении гардин наливаются призрачно-белой матовостью близящегося рассвета. Из темноты проступали отдельные предметы обстановки - угол шифоньера, изящный завиток на подлокотнике кресла, очертания стола. Теперь эти покои принадлежали ему, а он - он всецело принадлежал монсеньору де Лансальяку.

Актер прекрасно сознавал продажность своего ремесла. Месье Моран не раз видел, как заключались сделки и чем оплачивались выгодные роли - но впервые ему довелось пройти через это самому. Никакие ванны с ароматическими порошками не могли смыть незримой грязи с его тела. Грязи, въевшейся и разъедающей душу исподволь, как ржавчина грызет железо. Долгими бессонными ночами Франсуа блуждал в запутанном и зловонном лабиринте собственной души, беспомощно пытаясь осознать - как же так вышло? Как из веселого, открытого, искренне влюбленного в жизнь и ее радости юнца он превратился в утонченно-замкнутое создание? Раньше актер вскакивал с первыми лучами солнца, теперь - подолгу валялся в постели. Отдых не приносил облегчения. Он ощущал себя разбитым, уставшим и вялым, слегка оживляясь только к вечеру, ожидая, когда за ним пришлют от монсеньора. Франсуа не хотелось читать - хотя в его распоряжении была огромная и со вкусом подобранная библиотека. Не хотелось писать - все, что выходило в эти месяцы из-под его пера, было преисполнено скучливой тоски.

В первые дни пребывания в архиепископском дворце он вынашивал планы побега - пока не обнаружил, что за ним ненавязчиво, но пристально следят. Он хотел умереть, покончив с собой - но тут вмешалось здравомыслие. Упрямо и назойливо доказывая: не будь же глупцом, Франсуа! Кому из твоих знакомцев хотя бы раз в жизни подворачивался такой великолепный шанс? У тебя есть все, о чем может мечтать человек твоего происхождения и твоего ремесла! Ты хотел отыскать покровителя - ты его нашел, да еще какого! Тебе даровали крышу над головой, роскошный стол, наряды от дорогих портных и бездонный кошелек, откуда можно черпать полной горстью! Какого ляда ты жалуешься и скулишь?

За любое покровительство необходимо платить, ибо никто не творит добро просто так, по склонности душевной. Франсуа расплачивался за роскошное проживание, еженощно потакая изобретательности его эминенции. Перезнакомившись со всеми образчиками обширной эротической коллекции монсеньора и привычно обнаруживая по утрам засохшие капли крови на изнанке шелкового нижнего белья. Повторить свой подвиг и самолично поиметь любимчика де Лансальяку удалось всего единожды, но преподобный показал себя требовательным и искушенным зрителем.

Любимым представлением его высокопреосвященства была сценка с зеркалами. Актеру надлежало встать перед позолоченным трельяжем в рост человека, дотошно повторяющим всякое его движение, и постепенно разоблачаться. Когда на Франсуа оставались лишь чулки и сорочка, монсеньор заботливо подсовывал ему одну из своих игрушек. Обычно это был отлитый из бронзы и тщательно отшлифованный фаллос античной работы, которым месье Морану и надлежало удовлетворить себя. С надлежащей страстью и прилежанием, стонами и выразительными телодвижениями, дабы на сияющей зеркальной глади остались мутноватые разводы выплеснувшегося семени. Иногда преподобный язвительно интересовался, о ком мечтает в эти трогательные моменты его падший ангел - может, об отце Антуане? Так викарий в отъезде. Но когда-нибудь он непременно вернется в Тулузу. Ему будет приятно взглянуть на успехи бывшего подопечного. Только не забивай себе голову мечтами о любви, Франсуа. Это была всего лишь сделка. Оказавшаяся для тебя, сын мой, очень выгодной.

Франсуа и сам не знал, как ему теперь относиться к Шарлю д'Арнье. Его тело помнило долгие, безумные ночи и беспечно-счастливые дни, прикосновения опытных рук и нежных губ. Его душа стремилась воссоединиться с первым мужчиной в жизни бродячего актера - показавшим ему, какой сладкой и головокружительной может быть любовь. Но рассудок упрямился. Рассудок напоминал: в злосчастный вечер д'Арнье не вымолвил ни слова протеста. Не попытался силой увести Франсуа из дворца, не выступил против своего патрона. Шарлю д'Арнье, как и месье Морану, нужно было делать карьеру и добиваться места под солнцем. Молодой викарий не стал портить хорошие отношения с высокопоставленным покровителем ради потрепанной чести какого-то фигляра погорелого театра. Д'Арнье склонил свою гордо посаженную голову, покорившись воле преосвященного - и уехал. А месье Моран остался, просыпаясь от чувства горькой утраты и бесконечного одиночества, машинально вытягивая руку - и находя на широкой постели лишь пустоту.

Д'Арнье больше не было рядом. Был только монсеньор де Лансальяк с его неутолимой старческой похотью. Волей-неволей Франсуа пришлось вынужден признать, что вмешательство его эминенции изменило судьбу юного лицедея к лучшему. Он честно старался исполнять свои обязанности, не жаловался во время ночных игрищ, учась искусству изображать подлинную страсть и боль, умению доставлять удовольствие партнеру и поддерживать игривую беседу. Сознавая, что его шлифуют и гранят, словно найденный в рудных копях драгоценный камень, отсекая лишнее. Осмеливаясь роптать лишь когда его эминенция слишком уж усердствовал со своей живой забавой, забывая, что перед ним человек из плоти и крови. Порой дело доходило до оплеух - и Франсуа потом приходилось долго вымаливать прощение. Однажды монсеньор посулил высечь болтуна за неумеренное злоязычие - и выполнил свою угрозу, да так, что Франсуа потом несколько дней отлеживался кверху задницей, шипя сквозь зубы и изощряясь в проклятиях по адресу его эминенции.

Театра тоже больше не было. После премьеры «Сердца тирана» де Лансальяк щедро расплатился с нанятыми актерами и распустил собранную труппу. Франсуа не знал, что сталось с ними - кокетливой белокурой Терезой и задумчиво-серьезной мадемуазель Годен. С исполнителем роли Британника, чернявым и лохматым Мари-Раймоном, любившим позубоскалить и в своем увлечении театральными страстями иногда производившим впечатление человека не от мира сего. С мадам Бассерив и месье Мэзоном, старшим над легионерами. Франсуа хотел вновь встретиться с этими людьми, которые помогли воплотить в жизнь его невероятный замысел. Надеялся опять выйти с ними на сцену - но монсеньор мягко воспрепятствовал любым намерениям месье Морана побывать в городе. Де Лансальяк совершенно не желал, чтобы его подопечный шатался по улицам и водил неподобающие знакомства. Он хотел, чтобы Франсуа всегда был у него под рукой. Составляя его преосвященству компанию за завтраками и обедами, развлекая беседами о высоком и самим фактом своего присутствия. Де Лансальяку нравилось мимоходом трепать Франсуа по щеке, запускать пальцы в его вьющиеся локоны, наблюдать за ним - даже когда Франсуа просто сидел за книгой, рассеянно перелистывая страницы, или печально созерцал сквозь окно бурление жизни на городской площади.

Вот и сегодня, приглашенный к обеду, Франсуа безучастно вертел в пальцах чашечку тонкого фарфора с золотым ободком, не уделяя никакого внимания выставленному на стол обильному угощению. Облака разошлись, над Тулузой сияло безупречно-голубое осеннее небо. Франсуа видел скопление крыш и башен, темные купы зелени с пятнами первой желтизны. Стаю голубей, кружащих над подернутым благородной зеленоватой патиной куполом кафедрального собора Сен-Серпена.

- По какому поводу месье Моран изволит нынче быть не в духе? - де Лансальяк был чрезвычайно доволен своим приобретением. Покладистость и обучаемость Франсуа превосходили все ожидания, и его эминенция не стыдился поставить лишнюю свечку за здравие своего протеже. Ибо, в отличие от своих легкомысленных духовных детей, преподобный был куда более крепок в вере. - Кстати, у меня для тебя сюрприз. Вот только не знаю, сможешь ли ты оценить его по достоинству.

- Вы очень добры, но еще одного сюрприза длиной в пятнадцать дюймов, пусть даже украшенного чистой воды рубинами, я могу и не вынести, - с трагической сдержанностью в голосе откликнулся Франсуа, не отрывая взгляда от нежно-кремовых разводов пены в чашке. - Искушенность вашего преосвященства способна даже ангела повергнуть в трепет.

Подобные беседы входили в курс игры-обучения: Франсуа надлежало дать достаточно изящный и язвительный ответ, не переходя границ приличия. Преосвященный считал, что месье Моран не слишком в этом преуспевает, давая выход врожденной желчности в ущерб подлинному остроумию.

- Тебе ли судить об искушенности ангелов, дитя мое? Впрочем, если ты не желаешь встречи с отцом Антуаном, то я велю передать ему на словах - ты сыт, одет и счастлив. И просишь впредь тебя не беспокоить, - с деланным безразличием пожал крутыми плечами монсеньор.

«Шарль вернулся?! Шарль в Тулузе?! » - Франсуа едва не подпрыгнул на стуле, непроизвольно устремившись прочь из гостиной - но преосвященный слишком часто подстраивал ему подобные утонченные ловушки, дабы потом долго и занудливо попрекать в излишней горячности или несдержанности. Месье Моран аккуратно, не звякнув, поставил чашку на блюдце, и только потом невозмутимо отозвался:

- Не стану лгать, я рад его возвращению. Но, полагаю, его ждет уйма дел и исполнение обязанностей. Вряд ли он отыщет время для встреч со мной. Ведь это было - и прошло. Выше преосвященство слишком мудры, чтобы понапрасну ворошить прошлое. Конечно, если вы пожелаете и дадите свое разрешение, то я с удовольствием повидаюсь с… отцом Антуаном, - он выдержал паузу. - Но если вам это не угодно, рыдать ночами в подушку я не стану.

- С каждым днем ты становишься все умнее и умнее, - ободрительно покивал его эминенция. - Нет, я ничуть не против вашей встречи. Антуан хороший мальчик… правда, немного вздорный и колючий.

- Холодный, бездушный и расчетливый, - припечатал Франсуа, мысленно извинившись перед д’Арнье за столь нелестную характеристику. Он и хотел вновь увидеть Шарля, и боялся. Слишком нелепо, скомканно и болезненно оборвались связующие их нити. Слишком глубоко отпечатались в памяти признания Шарля в любви - признания, в истинности которых Франсуа теперь изрядно сомневался. Д'Арнье хотелось развеяться и уложить в свою постель красивого юнца. Ну, а пара ласковых слов только поспособствовала скорой победе над неискушенным месье Мораном.

- Не будь таким злюкой, - укорил де Лансальяк. - Так позвать его? Он в приемной, топочет между моими китайскими вазами. Того и гляди, от моей драгоценной коллекции останутся одни черепки.

Убедившись в лояльности и преданности Франсуа, месье Роже мог позволить себе некоторое сочувствие к Антуану д'Арнье. Его старания избавили де Лансальяка от наиболее утомительной и раздражающей части сделки: убеждения месье Морана в том, что пребывание в постели старого больного человека в обмен на кругленькую сумму является делом весьма выгодным и почти богоугодным. Вспомнить хотя бы царя Давида с его юными наложницами.

- Как вам будет угодно, - благовоспитанно отозвался Франсуа. Чувствуя, как сердце проваливается куда-то в пятки.

За время их разлуки Шарль д'Арнье почти не изменился. Разве что несколько осунулся, а под глазами залегли синеватые тени. Впервые Франсуа увидел любовника в облачении, подобающем его сану - плотный шелк сутаны слегка блестел и матово переливался, делая отца Антуана похожим на ожившую статую черного мрамора. Такую же холодную и бесстрастную, к которой боязно прикоснуться.

Но и молодой человек за столом больше не походил на восторженного и слегка наивного юношу, которого д'Арнье встретил на тулузском Фестивале Цветов. Дикую лилию у лесного ручья углядел опытный садовник и перенес в оранжерею, где она расцвела - не беспечной и светлой, но темной, таинственно-призрачной красотой недосказанности. Опущенные ресницы, утекающий взгляд, ничего, кроме ровного и спокойного: «Здравствуйте, отец Антуан, с возвращением». Молодой человек из хорошей семьи, о котором никогда не подумаешь ничего дурного. Золотая лилия и мраморный лев. Фальшь и холод, куда подевалось то обжигающее тепло, которое разливалось по телу, стоило мельком соприкоснуться руками? Невесть отчего д'Арнье вспомнились давние времена и старший брат, навещавший его в колледже. Они с Камиллом сидели вот также, разделенные креслом наставника. Два мальчика, судорожно сцепивших руки на коленях и в нетерпении косившихся на часы в ожидании, когда истечет время встречи. Что, собственно, он ожидал увидеть? Монсеньор никогда не снисходил до того, чтобы обижать своих любимчиков понапрасну - не хочешь, пошел вон, уступив место следующему. Франсуа оказался благоразумен, о свидетельствовал румянец на нежно-смуглых щеках, алансонское кружево на манжетах и чулки со стрелками. Свиненочек отыскал себе сытную кормушку и довольно похрюкивал. Можно ли упрекать его за это? Разве не он сам внушил Франсуа Морану мысль о том, что все покупается и продается? Что ж, опыт торговли собой оказался весьма успешным.

Франсуа было до чертиков стыдно и неловко, он старался как можно реже подавать голос, уткнувшись в чашку с кофе и страдая. Обличать Шарля в его отсутствие было куда проще и легче, чем когда он сидел рядом, только руку протяни. Но нельзя, нельзя выказывать свои истинные чувства, пусть преосвященный лишний раз убедится - чувственное наваждение сгинуло, его игрушка верна и безупречна. Нет, Франсуа не мог вычеркнуть из памяти все, что было между ними и д'Арнье, скомкать память о прошлом и выбросить в огонь, точно листок с неудавшимся сонетом, но был вынужден дать понять - он перешел в другие руки. И ему невыносимо сохранять ровный тон и поддерживать светскую беседу. Особенно под насмешливо-понимающим взглядом его эминенции и устало-снисходительным взором синих очей Шарля. Испытание оказалось Франсуа не по силам.

Актер как раз собирался с духом, чтобы испросить у де Лансальяка позволения удалиться, когда за дверями гостиной что-то грохнуло и послышался жалобно-протестующий голос лакея. Позолоченные створки распахнулись настежь, под отчетливо-звонкое:

- Именем короля Франции!

Троица за столом несколько оторопела. Монсеньор от удивления, кажется, даже выронил золотую ложечку, которой только что собирался добавить в свой утренний шоколад порцию корицы.

В гостиную не вошел, но влетел, упруго чеканя шаг и терзая каблуками паркет, худощавый молодой человек, затянутый в черный с белым кантом и золотыми пуговицами мундир королевской полиции. Ростом и сложением незваный гость несколько уступал д'Арнье, держался с достоинством истинного аристократа, пребывающего к тому же при исполнении службы. Оглядев присутствующих цепкими, ясными глазами, он не спеша снял с головы шляпу - качнулись белые перья на тулье - и направился прямо к его высокопреосвященству. На черных и гладких волосах без следов пудры играли алые солнечные блики.

- Приказ его величества, - коротким, отточенным жестом визитер протянул монсеньору Тулузскому грамоту, перевитую лентой с большой сургучной печатью. - Де Ла Карваль, прокурор Шатле. Командирован королем для расследования уголовного преступления в Тулузе.

Молодой прокурор стоял перед донельзя изумленным архиепископом спокойно, как тот, кто намерен исполнить свой долг, невзирая ни на какие препоны, и обвинить, невзирая на сан, титул, громкую фамилию и высокую должность при дворе.

- Дело не подлежит огласке, монсеньор. Но так как подозреваемые, предположительно, входят в круг ваших приближенных, вам придется терпеть мое безотлучное общество. Надеюсь, недолго.

Ла Карваль позволил себе мимолетную улыбку, подчеркнув слово «безотлучное». Он не отступил и не отвел глаз, когда разгневанный архипастырь ожег его угрожающим взглядом.

- Расследование находится под личным контролем его величества и его высочества князя де Сомбрей, имеющего счастье доводиться вам племянником. Я и мои люди расположились во флигеле вашего дворца, так что позвольте вас поблагодарить за внимание к нуждам королевских слуг.

Происходящее изрядно смахивало на любимые месье Мораном комедии нравов, если бы не упоминание Жоржа- Габриэля де Сомбрей, с которым д'Арнье был знаком и знал о его стойкой неприязни к дядюшке. Подвизавшемуся при дворе молодого короля де Сомбрею был чрезвычайно не по душе тот факт, что дядюшка-прелат с необыкновенной легкостью транжирит его наследство, прошу прощения, свое имущество. Князь с величайшим нетерпением ожидал, когда же преосвященный де Лансальяк наконец испустит дух. Судя по всему, нынче его терпение лопнуло.

Приняв верительную грамоту, монсеньор привычным жестом сунул ее в руки Шарлю - мол, ознакомься. В последнее время у Шарля было много поводов к размышлениям о долге, любви, преданности и одиночестве, но бросать монсеньора в столь трудной жизненной ситуации на произвол судьбы было недостойно. Сломав печати, д'Арнье пробежал глазами по тексту. Скверные предчувствия его не обманули - на всесильного архиепископа Тулузы были вот-вот готовы обрушиться крупные неприятности.

Д'Арнье аккуратно свернул похрустывающий лист дорогой бумаги. На свет Божий вновь всплыла грязная история с доморощенными поклонниками Люцифера. Лет десять тому в Тулузе по этому поводу вспыхнуло несколько небольших, но жарких скандалов. Двух знатных девиц упекли в монастырь, служившего черную мессу каноника потихоньку спихнули в Гвиану, проповедовать неграм на плантациях. Одного молодого человека из хорошей семьи выловили безнадежно мертвым из волн Гаронны, а четверо респектабельных горожан сгинули невесть куда. Засим инцидент был исчерпан, и поминать его в разговоре считалось дурным тоном. Репутация де Лансальяка тогда не пострадала, хотя преподобному было сделано несколько деликатных внушений из Парижа и Рима с призывом строже блюсти порядок во вверенной ему провинции.

- Дело о человеческих жертвоприношениях, ваше преосвященство, и о поклонении дьяволу, - прокомментировал он содержание столичного послания, спокойно глядя в агатово-черные глаза королевского прокурора. Тот едва ли не землю рыл в предвкушении громкого расследования, что увенчает его лаврами и принесет вечную благодарность де Сомбрея.

Давая подчиненному архиепископа время ознакомиться с приказом короля, а самому святому отцу - придти в себя, Ла Карваль отступил назад, остановившись возле глубокого кресла и облокотившись на спинку. Сесть его не пригласили. Он - навязчивый и незваный гость в доме его преосвященства. Но вести себя с монсеньором, как с главным кандидатом в подозреваемые, прокурор пока что не хотел. Пусть пребывает в неведении, пока не обнаружит необдуманным поступком свою черную сущность. Ведь арест столь знатной персоны возможен только при наличии неоспоримых улик и показаний надежных свидетелей… Так, свидетели. Они же домочадцы.

Ла Карваль еще раз пристально взглянул на присутствующих в гостиной. Молодой аббат мужественной наружности, более присутствующей капитану гвардии, нежели смиренному священнослужителю, и годами почти ровесник прокурору. Юнец лет двадцати, хорошенький, как Рафаэлев ангел, и нарядный, как куколка. Видимо, из сонма грешных херувимчиков, которыми обожает окружать себя его стареющее преосвященство. Молодой прокурор незаметно скривился, припомнив сведения, которыми его снабдила полиция Тулузы.

- Ваше высокопреосвященство, - обратился он к духовному отцу славного города Тулузы, - как я понимаю, мое внезапное появление оторвало вас от трудов на благо общины. Может быть, вы представите мне ваших собеседников?

- Разумеется, - де Лансальяк горестно-раздраженно покачал головой, как бы говоря: «За что мне ниспосланы эти мучения? » - Отец Антуан д'Арнье, мой викарий. Месье Франсуа Моран, мой… воспитанник.

Шарль благосклонно осенил месье Ла Карваля крестным знамением:

- Мир вам, сын мой.

- Благодарю, отец мой, - прокурор едва не расхохотался. Обращение к ровеснику «сын мой» покоробило его столичный слух. Меж равными по возрасту было принято обращение «брат мой» или «сестра моя», светские же люди обращались к священнослужителям «ваше преподобие». Впрочем, где сейчас та столица? Он в провинции, а тут свои нравы и свои порядки.

- Месье Моран, - обернулся Ла Карваль к испуганно притихшему юнцу, - позвольте справиться о вашем возрасте.

- Мне двадцать три, месье прокурор, - не поднимая глаз, отозвался «воспитанник». Столичный высокий чиновник казался ему человеком опасным... и себе на уме. Лучше держаться от него подальше. Впрочем, когда беседа закончится, де Лансальяк распорядится насчет дальнейшей участи своего подопечного. Франсуа с некоторым облегчением подумал: может, его переселят куда-нибудь другое место, чтобы глаза не мозолил? Теперь преподобному станет куда сложнее потакать своим тайным склонностям.

Известие о том, что его преосвященство замешан в деле о дьяволопоклонничестве, Франсуа Морана не удивило и не слишком поразило. С этими черными мессами во славу сатаны в последнее время все словно с ума посходили. Старшие товарищи мсье Морана в ответ на подобные сплетни презрительно кривились и уверяли, мол, благородное сословие с жиру бесится. Чего им в жизни не хватает, чтобы черта выкликать и под хвостом ему вылизывать? Если и де Лансальяк окажется из таких... Будет очень неприятно. Главное, не оказаться бы замешанным - архиепископ Тулузский в любом случае выкрутится и откупится, а вот пригретому им по доброте душевной «воспитаннику» может и нагореть. Так, на всякий случай. Должен же кто-то оказаться виновным.

- Смею вас заверить, месье де Ла Карваль, что окажу вашему следствию всяческое содействие. Однако уверен, что факты, сообщенные его величеству князем де Сомбрей, являются в значительной мере преувеличенными и искаженными, - де Лансальяк тем временем, близоруко щурясь, детально знакомился с документом, переданным Шарлем. - Последний вопиющий случай имел место около десяти лет назад. Я могу поручиться за чистоту моей паствы.

- Его величество тоже надеется на это, святой отец, - слегка поклонился преподобному Ла Карваль. - Однако десять лет назад расследование завершено не было, а сейчас королю донесли о новых фактах человеческих жертвоприношений в городе... Государь обеспокоен, нерасторопность прошлого следствия может подорвать авторитет и светских и церковных властей. Князь де Сомбрей в своем докладе его величеству подчеркнул недопустимость замалчивания сего дела, пусть даже виновными окажутся люди, принадлежащие к сливкам общества.

Прокурор говорил спокойно, почти доверительным тоном, щекоча нервы архиепископа показным расположением и дружелюбием. Ему было интересно разобраться, что представляет собой месье де Лансальяк. Ла Карваль пытался найти в лице его эминенции хоть что-то, указывающее на кровожадные склонности, но не находил. Перед ним сидел старый, обрюзгший бонвиван, сильно испуганный, но ушлый - такого голыми руками не возьмешь. Впрочем, как не единожды говаривал собаку съевших в этих делах мэтр Тарнюлье, внешность обманчива. Самый благообразный человек может оказаться дьяволом во плоти! Тем более, что одним из великосветских пороков его высокопреосвященство страдал уж слишком явно. Нелепая попытка выставить великовозрастного любовника «воспитанником» была первой оплошностью монсеньора Тулузского, которой молодой прокурор не замедлил воспользоваться:

- Месье Моран, - Ла Карваль вновь повернулся к вздрогнувшему «воспитаннику», - стало быть, вы совершеннолетний... Чем зарабатываете на жизнь, если не секрет?

Шарль чуть склонил голову, наблюдая за реакцией Франсуа. Королевский прокурор обнаружил слабое место, и теперь будет неумолимо раз за разом бить в него, пока не получит результата. Главное для маленького месье Морана теперь убедительно сыграть роль «мы бедные, но честные».

«Изображаю подстилку! » - мысленно огрызнулся Франсуа, в поисках поддержки скосившись на д'Арнье - но тот опять напустил на себя холодность. Да и чем бы Шарль мог ему помочь - подсказать нужный ответ? Соврать? Несложно, да только врать нужно с умом и зная здешние хитросплетения, не то потом сам запутаешься в собственной лжи. Ответить честно, назвав вещи своими именами? У столичного прокурора есть множество способов выяснить истинное положение дел. Похоже, тот и сам все прекрасно понимает, в черных глазах блестит брезгливое ехидство. Его преосвященство совсем голову потерял от безнаказанности, а кому расплачиваться за чужие грехи, спрашивается?

Нет, лучше уж сказать правду и посрамить дьявола.

- Я актер, - коротко и безупречно вежливо ответил Франсуа.

- Судя по вашему интересу к личности месье Морана, он и есть на сегодняшний момент ваш главный подозреваемый, месье Карваль? - скупо улыбнулся Шарль, нарочито игнорируя аристократическое «де Ла Карваль». Прокурор отмолчался, мысленно одобрив месье Морана. Голосок дрогнул, но под сутану покровителю юнец не полез. Храбрится, молодец.

- Это хорошо, месье Моран, - улыбнулся уголками губ Ла Карваль, - не сомневаюсь, что его высокопреосвященство с удовольствием принимает ваши услуги в качестве чтеца и декламатора. Уверяю, только в лучших домах Парижа сии обязанности исполняют профессиональные актеры...

Послышался облегченный вздох. Преосвященный аж руку к сердцу приложил, счастливо отдуваясь: залетный прокурор отчего-то сам помог ему выкрутиться из некрасивой ситуации. А Ла Карвалю просто стало жаль мальчишку, всего лишь… Прокурор на минуту поддался состраданию и теперь укорял себя за это. Впрочем, он не любил быть беспощадным с теми, кто не мог достойно парировать его удар. А тут - всего лишь бессловесная живая игрушка богатого вельможи. Однако к месье Морану тоже стОит приглядеться - в тихом омуте черти водятся. Даже он может оказаться не тем, чем представляется с первого взгляда.

Его эминенция испытал облегчение, Франсуа - нарастающее беспокойство. Он совершенно не хотел оказаться в числе подозреваемых невесть в чем, понимая - это только начало. Прокурор Шатле наверняка пожелает с ним побеседовать об обстановке в доме архиепископа и о его покровителе де Лансальяке. Добиваясь тех ответов, которые ему нужны. Но ведь подобное абсурдное обвинение не может быть правдой? Месье Роже не лишен недостатков, но не до такой же степени, чтобы рисовать ночами в подвале пентаграммы кровью невинноубиенных младенцев и своеручно резать черных козлов серебряным ножом.

Франсуа стало не по себе. В попытке разрядить обстановку он подумал, что было бы неплохо проявить гостеприимство. Актер протянул руку к серебряному колокольчику, вопросительно глянул на де Лансальяка. Монсеньор поколебался, кивнул. Звонок, появившийся на столе лишний прибор, важного гостя пригласили к столу. Франсуа поневоле украдкой улыбнулся ситуации: подозреваемые угощают своего будущего дознавателя. Как символично.

Преосвященный, меж тем, изрядно нервничал. В епархии давно все шло по принципу: «Живи сам и давай жить другим». Такое положение всех устраивало. Любезный и светский архиепископ Тулузский нравился людям гораздо больше какого-нибудь замшелого римского мракобеса. Он был достаточно красноречив, исправно выполнял пастырские обязанности, а если и спал с мальчиками, то выбирал не моложе восемнадцати, никого не принуждал и не насиловал. К слабостям его эминенции в Тулузе относились как к своеобразному праву феодала - кому-то охота портить чужих невест в брачную ночь, а кому-то - женихов... И вот снегом на голову объявился этот Ла Карваль. Наверняка не столько для того, чтобы бороться с ересью, сколько для того, чтобы скомпрометировать его с ног до головы!

Хозяин дворца вкушал пищу в полном молчании, погрузившись в невеселые думы. Его секретарь и... декламатор тоже не поднимали глаз от своих тарелок. Ла Карваль прокручивал в голове сведения, которые представил ему о примечательной троице полицейский департамент провинции. Шеф департамента, правда, прислал поначалу столь умилительно-выспреннее досье на монсеньора де Лансальяка, что прокурор, хмыкнув, поинтересовался: не произведен ли месье Роже в сан святого великомученика уже при жизни?

Пришлось упомянуть имя князя де Сомбрей. Спасовав перед столичным прокурором, местная полиция вылила на Ла Карваля целый ушат помоев о веселом и легкомысленном пастыре Тулузской епархии, и подробностях его смиренной жизни. Викарий отец Антуан, он же шевалье Шарль д'Арнье, играл в ней отнюдь не последнюю роль, в чем прокурор уже наглядно убедился. Заносчивый аристократ смотрел на прокурора волком и, казалось, считал каждый кусок хлеба, съеденный гостем за этим столом. Кто он? Сводник? Поставщик малолетних жертв? Темная личность. Откровенно пренебрегает уставами Церкви, носит светскую одежду, знает в Тулузе всех и каждого, исполняет подозрительные поручения своего патрона…

- Позвольте осведомиться, монсеньор, - обратился Ла Карваль к архиепископу, - не будете ли вы столь любезны попросить отца Антуана показать мне город и его окрестности? Конечно, с таким поручением мог бы справиться любой из ваших людей, но я доверяю мудрости и проницательности святых отцов более, чем кому бы то ни было, даже полицейским. Миссия моя может оказаться небезопасной, мне бы не хотелось подвергать превратностям судьбы ваших слуг. Отец же Антуан обладает выправкой настоящего военного и, я уверен, ловко владеет шпагой... Конечно, если он не будет против.

- Отец Антуан с удовольствием примет участие в ваших изысканиях, - заверил прокурора де Лансальяк, не обременяя себя тем, чтобы поинтересоваться мнением самого д’Арнье. - Несмотря на свой сан, отец Антуан весьма энергичный молодой человек и будет вам достойным спутником. Не так ли, сын мой?

- Счастлив представлять вашу особу в ходе следствия, монсеньор, - церемонно откликнулся Шарль, тонко проведя разницу между представителем архиепископа и обычным участником охоты на ведьм. - С чего вы планируете начать, месье Ла Карваль?

«С вашего допроса», - едва не выпалил молодой прокурор, но вовремя прикусил язык.

- Завтра утром мы наведаемся туда, где, по имеющимся сведениям, была убита последняя жертва идолопоклонников, - сдержанно ответил он. - Нас будут сопровождать жандармы.

О присутствии в гостиной месье Морана, кажется, все позабыли. Оно и к лучшему. Франсуа тихонько сидел, внимая разговорам и пытаясь сообразить: клевета или правда то, что он только что услышал о монсеньоре? В Париже обвинения сочли достаточно весомыми, чтобы прислать аж прокурора Шатле. Может, здесь, в Тулузе, и в самом деле происходит нечто из ряда вон выходящее? Только он все равно ничего не знает и не может разузнать. Ведь ему теперь вообще запретят высовываться даже за пределы его апартаментов...

Или разрешат? Архиепископу позарез нужно подчеркнуть, что его отношения с месье Мораном чисты, как снег, и совершенно лишены порочной подоплеки. Стало быть, он не будет удерживать Франсуа под замком! Есть шанс вырваться на свободу!

- Отец д’Арнье, можно мне с вами? - осторожно заикнулся Франсуа.

Выражение лица Шарля сделалось донельзя кротким и благочестивым:

- Прежде всего, месье Моран, вам следовало обратиться с этой просьбой не ко мне, а к месье прокурору. Который, если я правильно понимаю, несет личную ответственность за ход и результаты следствия. Кроме того, я не уверен, что вашей чувствительной, тонкой натуре человека искусства стоит сталкиваться с возможными малоприятными картинами.

«Гад язвительный, отомстил, да-а?! » - Франсуа чуть не сорвался, имея целью выпалить в безупречно очерченную физиономию Шарля д’Арнье все, что «чувствительная и тонкая натура» думает о нем. Причем желательно так, чтобы до святого отца дошел весь глубинный смысл, плавность, богатство и образность истинно простонародной речи. Однако актер сдержался:

- Как подобает человеку искусства, я должен видеть и знать жизнь во всех ее проявлениях, включая не только изысканные и приятные взору, но и обыденные. Полагаю, та картина, что ожидает нас, не будет уж настолько малоприятной и отталкивающей, чтобы я не сумел ее пережить, - он оторвал взгляд от чистой тарелки и серебряных приборов, взглянув на столичного визитера и машинально поразившись тому, какие темные и яркие у Ла Карваля глаза. - Вы ведь не возражаете, господин прокурор? Обещаю не мешать и не встревать.

- Месье Моран не ребенок, - холодно проговорил Ла Карваль, - да и окровавленных младенцев мы там не найдем. Если его высокопреосвященство не займет месье Морана исполнением его обязанностей, он может ехать с нами.

Шарль вскинул руки в оборонительном жесте:

- Господа, я всего лишь попытался озвучить голос рассудка. Который должен был бы подсказать вам, месье Ла Карваль, что нет смысла собираться на место преступления, как на пикник, приглашая всех желающих по принципу «чем больше, тем веселее». Но, возможно, нам следует сменить тему беседы на что-нибудь, более приличествующее трапезе. Вы впервые в Тулузе, месье Ла Карваль?

Шарль старательно игнорировал Франсуа, надеясь, что это хоть немного защитит его от любопытства дознавателя.

- Святой отец, - Ла Карваль был сама любезность, - уверен, монсеньор архиепископ понимает, что ежели прокурор парижского Шатле зовет кого-то на прогулку, то это лишь ради экономии времени на опрос незначительных свидетелей. Я всякую минуту пребываю при исполнении обязанностей, возложенных на меня его величеством.

Не дожидаясь ответа надутого аристократа д’Арнье, прокурор встал, поклонился хозяину дворца и покинул гостиную, сославшись на крайнюю занятость.

Его эминенция со звоном швырнул вилку и нож на блюдо с едва початым куском мясного пирога - присутствие Ла Карваля напрочь отбило ему аппетит:

- Это неслыханно! На сей раз Габриэль перешел все границы в стремлении мне насолить!

Едва за грозным блюстителем правосудия захлопнулась дверь, а преподобный высказал свое сугубое неудовольствие обрушившейся на него бедой, месье Моран чуть приподнялся со своего места:

- Полагаю, мне тоже будет лучше удалиться, ваше высокопреосвященство. Возможно, здесь прозвучит что-то, о чем мне лучше не знать. Мне бы вообще не хотелось оказаться замешанным в подобной истории...

«…разгребайте ее сами! » - яснее ясного читалось в устремленном на преподобного сердитом и встревоженном взгляде актера. Франсуа не слишком сочувствовал патрону, полагая того достаточно богатым и влиятельным человеком, чтобы единым мановением пальца одолеть всех врагов и интриганов.

- Полагаю, Франсуа, тебе лучше посидеть и послушать, - холодно проговорил Шарль, взглядом пригвождая вознамерившегося ускользнуть актера к месту. - Хотя бы из чувства признательности к монсеньору.

Лансальяк слабо улыбнулся ему:

- Я всегда знал, что ты хороший мальчик, Антуан.

- От меня в данном случае мало толку, но раз вы настаиваете, - Франсуа опустился обратно на стул. - Моя признательность монсеньору беспредельна, но выражается несколько в иных формах, нежели тесное общение со столичными прокурорами. Я верю в способность его высокопреосвященства справиться без моей помощи. И в то, что возводимые на него обвинения есть не более чем клевета завистников, не способная долго продержаться. Но я остаюсь и слушаю.

- Видишь ли, мой ангел, - болезненно поморщился архиепископ, - это не совсем клевета… Боже, что я несу. Антуан, объясни ему.

- Я думаю, ты не сомневаешься в том, что монсеньор никоим образом не причастен к ритуальным убийствам, и это - чистой воды гнусные измышления, - медленно и отчетливо выговорил д'Арнье. - Однако десять лет тому в Тулузе действительно служили черную мессу. Возможно, служат и сейчас, хотя монсеньор всеми силами старался искоренить эту мерзость.

- Ого! - Франсуа поперхнулся воздухом, искренне изумившись услышанному. - Воистину, дыма без огня не бывает. При всем том, что город фактически принадлежит вашему преосвященству, вы и городская жандармерия не в силах отыскать виновных? Или кто-то не желает, чтобы их нашли? - актер заметил ледяные взгляды преосвященного и Шарля, но стоял на своем: - Я часто слышал о том, якобы такое развлечение под силу лишь богатым и знатным людям. Место, жертва, обстановка, секретность - это требует больших денег, связей и возможностей. Бедняки редко просят что-то у неба или ада, так что... - он пожал плечами.

- Так что де Сомбрей решил это использовать в своих интересах, - Шарль рассеянно поигрывал серебряной ложечкой. - И наши головы свалился бравый месье Ла Карваль, преисполненный рвения и азарта. Очень возможно, что он, как добрый католик и слуга его величества, на самом деле хочет раскрыть преступление. Но существуют почти равные шансы на то, что деятельного прокурора купили с потрохами и сказали «ату! »

- Но преступление-то действительно существует или его выдумали в Париже? - желал знать Франсуа. Не получив ответа, досадливо скривился: - Послушайте, господа, я ведь хотел уйти. Вы сами потребовали, чтобы я остался. Так теперь раскрывайте тайны, ибо нельзя быть посвященным во что-то наполовину. Чего вы опасаетесь, месье Роже? - он повернулся к приунывшему и явно павшему духом архиепископу. - Что прокурор Ла Карваль раскроет - вернее, состряпает, как ему и поручено - никогда не существующее преступление, обвинив вас или кого-то из ваших близких в соучастии? Тогда почему бы вам не обскакать его, преподнеся преступника в Париж на блюдечке в обход прокурора? Вы знаете здесь всех и вся, все грехи и все тайны. Неужели вы не в силах изловить настоящих преступников, которые не дают вас покоя?

- Дитя мое, я рублю головы этой гидры на протяжении всего моего срока управления диоцезом, - преосвященный накрыл ладонь Франсуа своей, погладил, как другие гладят зверушку, чтобы успокоиться и сосредоточиться. - И каждый раз, когда мне кажется, что все закончено, что выполота с корнем последняя сорная трава, пропадает очередной ребенок, гибнет очередная невинная душа и все начинается снова...

- Так может, остается в живых человек, который управляет этой катавасией? Или его ученики - последователи? Или просто людям кажется, что так легко выклянчить что-то в обмен на жертву? - Франсуа умолк, подумав, что сам тоже получает что-то в обмен на то, что жертвует своей честью и достоинством. Актер взглянул на де Лансальяка, спросив: - Что вы намерены делать? Д’Арнье поедет завтра на место преступления, это я понял... Прокурор заявил, что желает видеть меня - что мне ему сказать, правду? Я ведь со всех сторон вызываю подозрения…

- Не имею представления, - де Лансальяк вздохнул, - возможен любой из предложенных тобой вариантов. Дело в том, что я никогда не сообщал об этом выше, не желая, чтобы сюда понаехали дознаватели и пыточники. Я не любил ни одну женщину, а ее - люблю, мою Тулузу... Как можно отдать ее на допрос с пристрастием?

- Никак нельзя, - без размышлений согласился Франсуа. - Если дело обстоит настолько скверно, даму нужно спасать. Но как? Каким образом?

- Добрый месье Ла Карваль спасет Тулузу, - не без яда отозвался Шарль, - а кто позаботится о вас, монсеньор?

Он оставил в покое ложечку и откинулся на спинку стула:

- Что касается Франсуа, то многим еще памятен Цветочный фестиваль этого лета и его второе место. Нет ничего странного в том, что вы взяли юное дарование под свое крыло. Думаю, эта версия вполне устроит месье прокурора.

- Что касается самого его высокопреосвященства, он всегда и повсюду на виду, и его не в чем упрекнуть, - подхватил Франсуа. - Что ж, будем придерживаться этого... а все остальное, похоже, нынче в руке Божьей… Кто такой этот де Сомбрей, если не секрет?

- Неблагодарная гадина! - с неожиданной энергией рявкнул де Лансальяк. - Смерти моей хочет! Вот ему, а не наследство! - архиепископ продемонстрировал крайне непристойный жест.

- Жорж-Габриэль де Сомбрей - сын младшей сестры монсеньора. Весьма влиятельное лицо при дворе, - перевел д'Арнье.

- А-а, - понятливо закивал Франсуа. - Денежка-денежка, как ты нам дорога. Когда умрет богатый дядя, мы спляшем на его могиле и славно заживем. Что ж, влиятельное лицо и впрямь может себе позволить клеветнические измышления, которые нельзя ни подтвердить, ни опровергнуть.

Де Лансальяк замахал на актера руками: мол, не трави душу, изощряясь в предположениях, и удрученно распорядился:

- Поди куда-нибудь. Будь умницей, не шатайся без нужды по коридорам. Антуан, останься, ты мне нужен. Как прошла твоя поездка?..

Беседа святых отцов затянулась до позднего вечера, когда за окнами сгустились сумерки и на небе робко замерцали первые звезды. Ноги сами принесли д'Арнье сюда, к запертой двери с золотыми арабесками: соблазн, приправленный насущной необходимостью объясниться, взял верх.

- Франсуа, открой. Нам надо поговорить.

С той стороны донеслось невнятное «пшелтыкчерту». Шарль настойчивее дернул дверь, пригрозив:

- Если не откроешь, я влезу через окно.

Угроза возымела действие: месье Моран повернул задвижку, впустив д'Арнье в свою цитадель и напряженно косясь в сторону незваного гостя. Шарль прекрасно знал эти покои, в свое время он тоже занимал их, и тогда обстановка соответствовала его характеру - роскошно-элегантная, немного вычурная. Теперь здесь все полностью переменилось, интерьер был подобран под месье Морана - небрежно-светлый и изящный.

- И что вам теперь угодно, отец Антуан?

Франсуа не успел договорить, ибо оказался в его объятиях быстрее, чем сам д'Арнье сообразил, что делает. Жажда, беспощадно снедавшая его все время разлуки, требовала немедленного утоления. Он почти не слышал возмущенных протестов Франсуа, донельзя изумленный осознанием того, насколько истосковался по актеру. По аромату его волос и тела, по его гибкости и упрямству, даже по его яростному и бесполезному сопротивлению, которое д'Арнье ничего не стоило сломить - но Шарль предпочел с болезненной гримасой разжать руки. От неожиданности Франсуа шарахнулся назад, отпрыгнув за внушительного вида кресло-качалку, обитую светлым шелком в цветочек, и оттуда выкрикнув едва ли не в голос:

- Чего тебе от меня надо? Я же сказал - не хочу видеть тебя!

- Для начала я бы хотел, чтобы ты перестал орать… - невесть отчего д'Арнье тешил себя ложными надеждами, что прием будет иным.

- Я не ору! - до Франсуа дошло: он противоречит сам себе. Актер чуть понизил голос. - И я бы не орал, если бы ты сюда не вломился! Ты… ты оставил меня, сам растолковал, что так будет лучше - ну так вот тебе итоги твоих разумных слов! - истерическое возбуждение накатило и схлынуло, заставив Франсуа чувствовать себя опустошенным и обиженным. К чему теперь эти объятия? Шарль передал его в другие руки, как ненужную вещицу, а теперь снова пытается предъявить на него права? Да, им было хорошо, им было очень хорошо вместе - но обстоятельства изменились, и месье Моран теперь является чужой собственностью - Шарль, я пытаюсь не злиться на тебя, но ты показал мне, какой может быть обеспеченная жизнь, и я… я не устоял. Таков был мой первый шаг к падению, второй и третий дались уже значительно легче… - он сгорбился, словно пытаясь стать меньше и незаметнее.

Д'Арнье одним движением руки отодвинул тяжелую качалку в сторону - полозья скрипнули по ворсу ковра.

- Франсуа. Моя Лилия. Я не умоляю о прощении - но, пожалуйста, постарайся понять и меня. Я ведь бросил тебя не в темному лесу с разбойниками, и без единого су в кармане, а…

- Да я уже давно все понял, - устало вздохнул актер. - У тебя есть свои оковы и свои границы, за которое опасно переступать. Тебе тоже дорог свой кусок хлеба и крыша над головой. Ты желал мне добра и не мог ссориться со своим покровителем. Все получилось так, как оно получилось. Некого винить. Просто мне… мне было очень горько. И одиноко.

Он не стал вырываться, когда д'Арнье сделал вторую попытку обнять его - на этот раз очень бережно и осторожно - но и не отвечал. Просто стоял с безвольно опущенными вниз руками и допустив единственную вольность - уткнувшись лбом под изгиб ключицы Шарля. Вновь ощутив такое знакомое тепло кожи под тонкой тканью рубашки и невесть почему задрожав, хотя в гостиной было отнюдь не холодно. Этот жест был исполнен усталости и безмолвной мольбы о пощаде, и д'Арнье, неплохо изучивший язык тела, понял без слов: не дразни меня, не обещай того, что я никогда не получу…

Со вздохом Шарль обхватил актера обеими руками, прижал к груди, привычно спрятал лицо в каштановой гривке, вдыхая аромат Франсуа, аромат лилий, таинственный и неподдельный, пробивающийся сквозь душный букет чужих духов, дорогого мыла и кофе с пряностями. Хорошо было даже просто так, молча стоять посреди комнаты.

- У меня все хорошо, - как заклинание повторил Франсуа. - Все хорошо, просто я устал... Не понимаю, отчего. У меня все хорошо. Монсеньор добр ко мне, насколько он способен проявлять доброту, и я никогда прежде не жил так роскошно, как сейчас - но порой я устаю быть безупречно вежливым и любезным... - он наконец пошевелился, обнимая Шарля за талию, чувствуя его горячее дыхание, ерошившее локоны. - Свезло, да? Свезло так, что дальше просто некуда, - он прижался к Шарлю сильнее, не в силах справиться с разом нахлынувшими воспоминаниями, от которых перехватило горло. Разноцветные искры фейерверка, дождем осыпающиеся в темную речную воду, и раскинувшийся в ночи огромный город. Кружевная тень каштановой листвы, теплая земля под босыми ногами. Признания в любви - вроде бы в шутку, вроде бы всерьез… Неужели Шарль до сих пор желает его - после всего, что было? Франсуа по-прежнему любил этого человека, так неожиданно возникшего в его жизни, любил как умел, не в силах отказаться от своей любви.

- Шарль. Отнеси меня в постель, пожалуйста.

Д'Арнье бережно подхватил его руки, опустил на стеганое атласное одеяло, присел в ногах.

- Это пройдет, Франсуа. Это бывает - пройдет.

- Конечно, пройдет, - печально и понимающе согласился Франсуа. Перекатился набок, лукаво блеснул глазами: - Останешься? Без шумных игр и страстей, просто... просто разделенная постель. Иди сюда, - он приглашающе похлопал ладонью рядом с собой. - Забирайся. Пусть хоть вечер закончится хорошо, потому что завтра нас точно ждет нервотрепка.

Шарль не заставил себя просить дважды - разулся, распустил завязки на сутане, растекшейся по ковру лужицей черного лунного света, улегся рядом. Нащупал руку Франсуа, прижал ее к губам:

- Я не представлял, что все так обернется. Веришь?

- Стараюсь, - Франсуа приподнялся на локте, перегнувшись через лежащего Шарля, задул лампу и скользнул обратно. Он не отобрал руку, наоборот, придвинулся ближе, ероша другой ладонью львиную гриву д'Арнье.

- Ну что ты вытворяешь, - с мягкой укоризной промолвил Шарль, будто громадный котище замурлыкал от удовольствия. - Не искушай меня без нужды - у нас еще будет время. А сегодня давай просто уснем вместе.

- Угу. Как скажешь, - согласился Франсуа, оставляя свои поползновения и со вздохом вытягиваясь рядом. - Спокойной ночи. Прости, если что было сегодня не так. Спокойной ночи, Шарль.

Осенним утром из распахнутых настежь главных ворот архиепископского дворца выехала большая кавалькада. Всадниками были местные жандармы и несколько доверенных людей, прибывших с прокурором Ла Карвалем из Парижа, а также сам молодой прокурор и двое его спутников, отец Антуан д'Арнье и месье Моран. Отряд пронесся по улицам Тулузы - прохожие только успевали шарахаться к стенам домов, в удивлении строя предположения о том, куда это слуг закона понесло с утра пораньше, да еще такой оравой. Свернули на Цепную улицу, миновали старинный барбикен, под копытами коней гулко прогремели доски моста Крестоносцев - внизу, вокруг опор моста, закручивались желтоватые пенные водовороты.

- Следы жертвоприношения были замечены рыбаками на маленьком острове неподалеку от города, - скакавший во главе отряда Ла Карваль напоминал азартную гончую, взявшую теплый след добычи. Прокурор был рад и начинающемуся ясному дню, и возможности исполнить свой долг, и обществу загадочно-подозрительной парочки. - Они сообщили посту жандармов. Те сначала не поверили, потом сунулись на остров, но толком не осмотрелись. Вот мы заодно и поглядим, что там к чему.

- А тело предполагаемой жертвы обнаружено? - проявил заинтересованность Шарль. Прокурор махнул рукой:

- Пока нет. Как меня уверили, там густые заросли. Вероятно, жертва осталась незамеченной и лежит где-нибудь под кустом. Хорошо бы ее сыскать…

Франсуа к разговорам не прислушивался. Он не слишком рассчитывал, что его возьмут на эту, как вчера выразился Шарль, «увеселительно-дознавательную прогулку». Проснулся актер утром в одиночестве: д'Арнье незаметно ушел, не желая скомпрометировать любимца монсеньора, завтрак ему накрыли в маленькой гостиной его покоев - преосвященный, видимо, пребывал в дурном настроении после вчерашних бесед, и не пожелал с утра пораньше лицезреть миньона. А потом явился служака из подчиненных прокурора Ла Карваль и прогавкал то ли приглашение, то ли завуалированный приказ собираться и присоединяться. Франсуа с радостью вскочил и понесся. Он засиделся в роскошной золотой клетке архиепископского дворца, а тут - свобода и вероятное приключение!

Для начала приключение обернулось нешуточной трудностью - как бы не опозориться и сверзиться с коня на глазах у Шарля и столичного блюстителя правосудия. Актеру подали спокойную и покладистую лошадь, и, кажется, д'Арнье в милосердии своем не забыл о том, что Франсуа скверно держится в седле, нарочно притормаживая кавалькаду. Но помогло это мало. За полчаса путешествия месье Моран благополучно отбил задницу и растянул лодыжку, так что, когда дознаватель с сопровождением добрались до цели, он благополучно прихрамывал - стараясь, чтобы это не бросалось в глаза.

Место вероятного преступления выглядело идиллически: холмистый берег с разбросанными там и сям виноградниками и деревушками, город розового камня невдалеке, песчаная отмель. Рядом с обрывистым берегом покачивался на волнах вместительный баркас. Отделенный нешироким рукавом Гаронны, красовался искомый островок, похожий на переполненную корзину садовника.

- Нам туда! - бодро заявил Ла Карваль, запрыгивая в баркас. Судя по всему, жандармам не очень-то хотелось утруждаться, работая веслами, но спорить со столичной штучкой никто не решился. Прокурор расположился на носу лодки, Шарлю и Франсуа выпало сидеть на широкой кормовой скамейке. Баркас отправился в краткое плавание, отмечая свой путь расплывающимися кругами от весел. Солнце ослепительно блестело на речной воде, ивы склоняли свои длинные ветви, доцветали последние кувшинки, жизнь была изумительно хороша. Мимо с важным видом проплыл топляк, направляясь к океану, а спустя еще полсотни взмахов веслами киль баркаса с размаху вошел в густой слой ила. Ла Карваль лихо спрыгнул в густую коричнево-желтую застоявшуюся воду, подняв вокруг себя облако брызг и перепугав панически заквакавших лягушек. Франсуа огляделся: крохотная бухточка с глинистыми берегами, купы ольхи и шелестящей осоки, уходящая в камыши тропинка, пробитая рыбаками или еще кем. Прокурор распорядился, чтобы двое жандармов остались нести дозор около лодки, а все прочие члены экспедиции следовали за ним, не забывая оглядываться по сторонам и смотреть под ноги - и потревоженным кабаном ломанулся в заросли.

- Тебя-то чего сюда понесло? - д'Арнье, убедившись, что на них никто не смотрит, обнял Франсуа за плечи. - Оставался бы на том берегу с лошадьми. И чего трясешься?

- Замерз. А любопытство кошку сгубило, - откликнулся Франсуа. - Пошли?

И они пошли, следуя по извилистой тропке за жандармами и неугомонным прокурором, бодро прыгавшим с кочку на кочку. Трупов или оскаленных черепов на глаза пока не попадалось, поросший густой свежей зеленью островок выглядел мирным и совершенно пустынным. В листве перекликались птицы, пару раз заполошно затрещала сойка. Тропинка постепенно расширялась, выведя дознавателей на небольшую прогалину в окружении старых ясеней и мелко трепетавших на ветру осин. В центре прогалины неровным кругом сгрудились покосившиеся и заросшие мхом кромлехи, помнящие, по-видимому, еще поступь легионов Цезаря, а сейчас напоминавшие прогнивший частокол зубов во рту бродяги. Камни окружали плоский жертвенник - грубо обтесанный обломок гранита, по форме и виду напомнивший месье Морану гроб. Ла Карваль с азартом кружил подле каменной глыбы, оглядывая ее со всех сторон и колупая ногтем потеки темных дорожек, испещривших камень.

- Кровь, - убежденно констатировал прокурор, растирая между пальцев черные хрупкие частички и принюхиваясь к запаху. - Двух или трехдневной давности. Но трудно сказать, человеческая или звериная. Обойдите-ка кромлехи и посмотрите, не найдется ли где перьев или клочков шерсти.

- Тут валяется дохлая кошка, - доложил Франсуа, осторожно огибая загадочное и странное местечко, исправно заглядывая под камни и пучки травы. Уточнил: - Сильно и давно дохлая от естественных причин. Непонятно, как она тут очутилась, кошки же терпеть не могут плавать. Пустое гнездо, черепки от кувшина, куриные косточки… ерунда всякая.

Под солнцем в траве переливчато блеснуло. Франсуа присел на корточки, пошарил среди сухих стеблей, брезгливо скривившись, когда пальцы наткнулись на дохлую рыбу, и ухватил нечто скользко-гладкое. Кольцо. Колечко. Золотое с виду, с маленьким ярким камешком темно-синего отлива. Сапфир? Или богемская стекляшка? Колечко было маленьким, даже ему, с его тонкими пальцами, оно налезло бы только на мизинец. Женское, детское? Вещица не выглядела рыночной дешевкой, похоже, и металл и камень были настоящими драгоценностями. Франсуа держал его на ладони, удивленно разглядывая и не торопясь сообщать о своей находке, пока рядом не зашлепали тяжелые шаги.

- Что там у тебя? - Шарль присел рядом.

Парочка сблизила головы, переговариваясь вполголоса, как заправские заговорщики. Ла Карваль стоял перед камнем, напряженно разглядывая брызги крови - видно, в его рассуждениях что-то не сходилось.

- Смотри, что я нашел... Может, надо ему показать? - красноречивый взгляд в сторону рыскавшего подле каменного алтаря прокурора Шатле.

- Оно могло тут валяться с незапамятных времен, золоту же ничего не сделается.

- Слишком чистое. И лежало почти на траве, а не ушло в землю, если бы его тут давно бросили... Метки мастерской нет, может, хоть инициалы владельца есть? - Франсуа повертел находку в пальцах, прищурившись и рассматривая ее под разными углами. - Шарль, мне кажется, или на камне вырезано «Т»?

- А может, «I». Или «L». А может, тебе вообще кажется. Я ничего не различаю.

- Все-таки я отдам блюстителю, пусть сам решает. Нам же нужно поддерживать добрые отношения, так? Болтаться рядом с ним, узнавать то, что узнает он...

- Интриган.

- Вашими молитвами, отец Антуан.

- И язва вдобавок.

Ла Карваль в раздражении оглянулся: его спутники о чем-то шептались. Ничего не скажешь, очаровательная картина - пронизанные солнцем темно-рыжие локоны и льнувшие к ним каштановые с очаровательной рыжинкой. Они были очень красивы, эти мужчины, в другое время он, возможно, заинтересовался бы ими, но завязывать дружеские отношения с возможными преступниками? На такой опрометчивый шаг он не пойдет.

- Эй, господа! - раздраженно рявкнул прокурор. - Что у вас стряслось?

- Вот, - Франсуа опасливо приблизился, протянул ладонь с кольцом. - Нашел за тем камнем. Нет, рядом не было ни крови, ничего. Оно просто там лежало. Может, это не слишком важно… но как дорогое кольцо попало в столь уединенное место? - из-за разницы в росте ему приходилось смотреть на прокурора Ла Карваля снизу вверх. Тяжелый, черный взгляд. Несколько мгновений Ла Карваль, видимо, решал: не водят ли его за нос, подсовывая заранее припасенную вещицу, но рассудил в пользу месье Морана. Сурово буркнул: «Благодарю, месье, я разберусь с этим» - забрал колечко, завернул в платок и сунул в карман жилета.

- В последние дни над городом и окрестностями не было дождей, - Шарль предпочел оттереть своего юного друга в сторону, подойдя к алтарю и тоже пристально рассматривая запекшиеся струйки. - Но было довольно жарко. Кровь совсем высохла на солнце.

Прокурор с сожалением заметил, что не нашел следов, указывающих, чтобы с полянки волокли что-либо тяжелое или чтобы ее посещало большое количество народу. Стало быть, в их распоряжении есть только сообщения о пропавших детях, лужица крови и золотое колечко. Немного. И все это, как в своей холодно-отстраненной манере намекнул д'Арнье, может быть чистой воды декорацией. Много ли трудов: приплыть на остров, выплеснуть на камень фляжку заранее купленной на бойнях бычьей крови да бросить купленное в лавке колечко для создания атмосферы таинственного убийства? Вы не находите, месье прокурор?

Надменно проигнорировав чужую иронию, Ла Карваль возвратился к камню.

- Меня удивляет разброс капель, - заявил он. - Будь жидкость и в самом деле выплеснута из фляги, она распределилась бы совершенно иным образом. Мы увидели бы ярко выраженное пятно в окружении хаотических брызг. Если бы тут лежал младенец или небольшое животное, кровь стекла бы только с одной стороны, причем единым потоком. А тут мы наблюдаем несколько дорожек разной насыщенности, а вот сбоку… вы видите?.. совершенно чистый кусок. Так, прикинем…

Ла Карваль взгромоздился на камень-гроб, лег на него спиной, свесив руки, ноги и голову. Его ступни и пальцы не доставали до земли, подбородок запрокинулся - прокурор хмурил широкие, темные брови, щурясь на слепившее солнце.

- Подойдите, святой отец, и сделайте вид, будто прижимаете меня к камню.

Д'Арнье попросили «сделать вид», а он в прямом смысле навалился на служителя закона, притиснув к нагревшемуся на солнце камню локтями и грудью - Ла Карваль почувствовал себя не в свой тарелке. С его же собственной подачи отец Антуан продемонстрировал ему свою силу, будто предупреждая - со мной тебе будет труднехонько справится! Однако же, прикосновение красивого аббата было приятным и волнующим.

- Понимаете? - прохрипел Ла Карваль, делая вид, что ничего особенного не происходит, - здесь резали взрослого человека, юношу или девушку, а кто-то, стоя сбоку, удерживал жертву неподвижной. Похоже, он - или она - даже не сопротивлялся…

В развернувшейся перед глазами Франсуа импровизированной сценке - человек на каменном алтаре и второй, навалившийся на него - было нечто столь отталкивающе-непристойное и вместе с тем невероятно притягательное, что месье Моран не выдержал и отвел взгляд.

- Эй, вам нож не пригодится? Для пущего правдоподобия? - едко поинтересовался актер, разрушая пагубное очарование. Втягивая невольно раздувшимися ноздрями острый, пряный дух соперничества двух красивых и сильных самцов. Ссорящихся из-за первенства, из-за успеха, из-за бродящей рядом смазливой самки, из-за добычи и земли.

В жаркий день над островком понимались зловонные испарения, от которых кружило голову, навевая дурноту и пугающие видения. И само по себе местечко было дурным, Франсуа это чувствовал, но не знал, как объяснить. Его мутило. Стоило чуть прикрыть глаза, под опущенными веками мелькали какие-то картины - возможно, просто игра его бойкого воображения. Блеск полоски стали в ночной темноте, неподвижная фигура в темном, державшая перед собой раскрытую книгу… трепещущее прозрачное полотнище и сплетающиеся за ним тела - не в борьбе, но в любовной схватке, перепутанные золотые и черные пряди...

«Франсуа, тебе вот-вот станет дурно», - отчетливо выговорил холодный внутренний голос. Франсуа затряс головой, протер лицо ладонями, мечтая о возможности окунуться в холодную воду. Шарль отпустил прокурора, тот сел на камне и удрученно огляделся:

- Все выглядит таким заброшенным… И никаких следов. Надо будет пригнать сюда отряд жандармов и прочесать островок. Боюсь, ничего более мы здесь сегодня не найдем.

Сладковато-гнилостный запах забивал ноздри и рот, солнечные лучи камнем ложились на макушку, и что было хуже всего - Франсуа не мог отделаться от мыслей о том, что из кустов кто-то смотрит. Все время смотрит ему в спину, тяжелым, сверлящим взглядом, нашептывая: «Уходи-уходи-уходи прочь». Ни Ла Карваль, ни д’Арнье, похоже, ничего этого не чувствовали. Франсуа сделал шаг в сторону, запнулся за корень, взмахнул руками в попытке сохранить равновесие - и шлепнулся ничком, подняв веер брызг грязи.

Ла Карваль слетел с камня-алтаря, бросился к Морану, выдергивая шпагу из ножен. Миг, и прокурор оказался у распростертого тела. Быстрый взгляд на спину - крови не видно. Взмах руки - и бледный как полотно юнец в ужасе смотрит ему в лицо.

- Ранен, нет?

- Там кто-то есть, - слабо выговорил Франсуа, и почти в тот же миг грянул выстрел. Свинцовый комок пули прошил воздух над головами, осыпав машинально пригнувшегося прокурора листьями и частицами сбитой коры.

- Вон он! - азартно завопил жандарм. Убегающий стрелок на миг мелькнул среди стволов и снова пропал.

- Сидите здесь и не высовывайтесь! - Ла Карваль, свистнув уже сорвавшимся с места подчиненным, ринулся в чащу. Кровь звенела в жилах, ноздри раздувались - сейчас он схватит преступника, убивающего младенцев! Мэтр Тарнюлье, учитель и патрон, будет доволен - первая же вылазка, и тут же трофей! Мысль о том, что его могут убить, не приходила парижскому прокурору в голову. Он был молод, силен, не признавал преград - он сделает то, зачем послал его в это сатанинское место король. И вернется в столицу на белом коне!

- Осторожнее! - крикнул ему в спину д'Арнье. Повернулся к землисто-бледному Франсуа, помогая тому сесть. Неужели актер так перепугался? Месье Моран не был трусом, но в него еще никогда в жизни не стреляли, а это - испытание не для слабых душ…

- Какое хреновое место, - утекающим голосом сообщил актер. - Отвернись, меня сейчас стошнит.

Он согнулся в приступе долгого, яростного кашля, и сплюнул в заросли. Мертвой хваткой вцепился в руку Шарля:

- Здесь очень плохо. Как отрава в воздухе. Это не болотные испарения, это нечто другое. Давай уйдем отсюда, - взмолился актер. - Ну, или отойдем в сторону. Мне все время что-то мерещится. Словно голоса неподалеку, но я не могу разобрать, о чем они говорят. Только понимаю, они желают нам смерти. Давай уйдем! Давай вернемся к лодке! Шарль, ну пожалуйста, ну ради всего святого, я не могу тут оставаться - тут словно яд разлит в воздухе и в земле! - он настойчиво теребил д'Арнье за рукав, плачуще причитая: - Не надо было вам касаться этой штуки и тем более залезать на нее, пока вы не забрались туда, все было хорошо!..

- Успокойся, - Шарль обнял молодого человека за плечи. - Успокойся, возьми себя в руки. Если тебе так не душе это место, мы немедленно уйдем отсюда. Вот так, пойдем…

Отдаленный расстоянием и приглушенный листвой, грянул еще один выстрел. Кто-то неразборчиво и яростно выкрикнул приказ - судя по решительной интонации, прокурор отдавал распоряжения по ходу погони. Поддерживаемый д'Арнье, Франсуа ковылял по тропинке, смятенно пытаясь описать любовнику вихрь обрушившихся на него пугающих впечатлений. Шарль сочувственно кивал, явно не веря ни единому слову месье Морана. Выжидая только подходящего случая, чтобы назидательно напомнить - впечатлительному и нервному молодому человеку не стоило очертя голову соваться туда, где ему не место.

По дороге к капищу они начисто упустили из виду тот факт, что тропинка разветвлялась. Возможно, в какой-то момент д'Арнье и Франсуа свернули не туда - выйдя на берег совершенно пустынной заводи, где не было ни единого следа лодки и охраняющих ее жандармов. От основного течения реки заводь отделял песчаный мысок, застоявшаяся и обильно подернутая болотной ряской вода была медово-черного цвета.

- Промахнулись, - констатировал д'Арнье. - Не переживай, заблудиться тут невозможно. Это же остров, причем маленький. Сейчас вернемся и…

Подозрительно затихший Франсуа неожиданно присел на бережку, пристально осматривая заводь с торчащими тут и там корягами, поросшими мхом, и растущими над самой водой кустами тальника.

- Смотри, это не коряга, - осипшим голосом заявил актер.

- Франсуа, - пожурил его д'Арнье. - Нельзя же так. Твоя богатая фантазия порой оказывается тебе же во вред. Еще немного - и ты начнешь видеть вылезающих из болота чудовищ. Тут скверно пахнет и тебе напекло голову, вот и все.

- Это не коряга, - упрямо стоял на своем Франсуа. Отыскал сук покрепче с развилкой на конце, вошел в мутную воду - белые чулки мгновенно пропитались ржаво-грязной водой, на новенькие туфли налипла рыжая вязкая глина - зацепил подозрительно выглядящий предмет и потянул к берегу. Сук зловеще захрустел, но не сломался. Объект внимания Франсуа, облепленный тиной и рясой, вязко колыхнулся, неохотно сдвинувшись с места и слегка приподнявшись. Шарль д'Арнье прикусил язык, более не имея аргументов для возражений - ибо он своими глазами узрел босую человеческую ногу, нелепо торчавшую из воды. Франсуа отшвырнул палку в сторону, попятился, часто и судорожно втягивая воздух и дергая головой, как запаленная лошадь. Назойливые осы, забравшиеся к нему в голову, жужжали и метались из стороны в сторону, мешая говорить, не давая сосредоточиться. Грязная, посиневшая и раздутая нога по щиколотку высовывалась из болотистой заводи - и явившиеся на призывные крики д'Арнье жандармы зацепили ее веревкой, вырвав тело из липких объятий воды, тины и ряски. Злой и взъерошенный прокурор на вопрос Шарля нехотя буркнул, что они преследовали загадочного стрелка до противоположного берега островка - но там его поджидала легкая лодчонка с двумя гребцами. Любитель пострелять по королевским прокурорам Шатле жабой сиганул в лодку, та взяла с места и устремилась против течения в город… Что тут у вас за очередные находки?

На голову и тело утопленника тем временем выплеснули несколько ведер воды. Кто-то из жандармов присвистнул, прокурор нахмурился, а месье Моран, несмотря на попытки Шарля удержать его в стороне, сунулся поближе. Тело, раскинув руки, лежало на примятой и мокрой траве - тело девушки в просторной сорочке, сейчас напоминавшей насквозь промокший и грязный мешок. Завалившаяся набок голова покойницы щекой прильнула к земле, почти отделенная от туловища длинной и широкой раной, почерневшей по краям. Крови не было, вся кровь давно вытекла, смешавшись с водой Гаронны и мягкой почвой островка. Некогда бывшие светлыми волосы смешались в неопрятный колтун.

- А вот и жертва, - раздосадованный провалом погони Ла Карваль присел рядом с мертвой девушкой, пристально разглядывая рану, лишившую ее жизни. - Один-единственный удар, нанесенный опытной рукой. Ее умертвили, выпустили кровь - и выбросили в реку. Отец д'Арнье, вы по-прежнему будете настаивать на том, что мы имеем дело с декорацией? Украшенной для пользы дела и вящей правдоподобности подлинным трупом?

- Кажется, я ее знаю, - негромкий голос Франсуа не дал д'Арнье вымолвить и слова в защиту своих умозаключений. Прокурор развернулся на каблуках, ткнул в сторону актера указующим перстом:

- Что вы сказали, месье Моран? Повторите - и помните, что слово, произнесенное в присутствии слуг закона, может являться свидетельством!

- Она так скверно выглядит, но… - Франсуа заставил себя вглядеться в бесстрастное, измазанное и плохо отмытое лицо покойницы. - Но эта женщина отдаленно похожа на девушку, которую я недавно знал…

- На какую именно девушку, месье Моран? - с мягким нажимом потребовал ответа Ла Карваль. - Вы можете назвать ее имя? Где вы с ней познакомились и что о ней знаете?

- Тереза… Тереза, а своей фамилии она не называла, мы звали ее просто Терезой… - Франсуа икнул, закашлялся. - Она была актрисой. Играла в любительской постановке, которую пожелал устроить монсеньор де Лансальяк…

- Тереза Люсьен, - сухо уточнил д'Арнье. - Ее полное имя было указано в ведомости оплаты наемным актерам. После того, как работа над спектаклем завершилась, мадемуазель Люсьен получила свое жалование и покинула дворец.

- Это же наша Тереза! - окончательно убедившись в том, что зрение его не обманывает, Франсуа взвыл. Кто-то убил Терезу, веселую, никогда не унывающую, смешливую Терезу, с таким старанием зубрившую роль и строившую ему глазки! Перерезал горло, как бессловесной скотине на бойне, и вышвырнул мертвое тело в болото - а она была такой хорошенькой, такой полной жизненного огня и любви к пыльным подмосткам! Теперь она валяется здесь, похожая на страшную уродливую куклу с полуоторванной головой, болтающейся на ниточках, и белыми закатившимися глазами!

Франсуа не выдержал - бесслезно и бессильно разрыдался. Движением плеча отвергнув руку д'Арнье, пытавшегося утешить актера в его потере, и метнувшись невесть куда - лишь бы уйти подальше от этого страшного, жуткого места. Ничего не видя перед собой, он едва не врезался в Ла Карваля, сильно, но не грубо удержавшего актера от падения. Молодой прокурор взглянул на него сочувственно:

- Я разыщу ее убийцу, обещаю вам.

- Никого вы не найдете, - огрызнулся Франсуа. - Она ведь была всего-навсего актеркой с большой дороги - и шлюхой, когда становилось уж очень туго. У Терезы не было ни богатых покровителей, ни знатного любовника. Она была самой обычной девушкой, любившей театр - а теперь ее нет, и ни единой живой душе нет до этого дела! - он вырвался, побежал по тропинке, оскальзываясь и едва не падая. Прокурор Шатле и д'Арнье смотрели вслед убегающему юноше, в кустах пронзительно трещал дрозд, журчала вода, истекало жаром солнце в безоблачных небесах, на холмах созревал виноград.

- Месье Моран, подобно своим собратьям по ремеслу, не слишком надеется на силу закона, - извиняющимся тоном промолвил д'Арнье. - Его можно понять.

- А вы? - прищурился Ла Карваль. - Вы, отец Антуан, разделяете столь решительно высказанное и крайне нелицеприятное для меня мнение вашего друга?

- Я верю в промысел Господень и в то, что вы приложите все усилия для поиска преступника, - дипломатично высказался Шарль. - Я также верю в то, что месье Моран был искренен в своем негодовании. Окажись эта девушка, принявшая поистине мученическую кончину, не безродной актрисой, но дочерью знатного семейства…

- Вы полагаете, происхождение жертвы имеет для меня какое-то значение? - едва не вспылил Ла Карваль.

- Я слишком мало вас знаю, господин прокурор, чтобы выносить суждения о вашем нраве и ваших взглядах, - пожал плечами Шарль д'Арнье. - Но те служители закона, с которыми мне доводилось иметь дело, были именно таковы. Кто станет расследовать смерть бродяги, прирезанного своими же дружками за пару лишних грошей? Кто обеспокоится судьбою девушки-актерки, которая вечно переезжает из города в город, примыкая то к одному странствующему балагану, то к другому? Уверен, за последние дни никто не обращался в жандармерию с сообщением о пропаже мадемуазель Люсьен. Ее сотоварищи наверняка сочли, что она подыскала более выгодное место и ушла туда...

- Что за постановку имел в виду месье Моран? - перебил Ла Карваль. - Когда она состоялась и где?

- Его высокопреосвященство пожелал развлечь своих друзей небольшим любительским спектаклем. Руководство постановкой было поручено месье Морану. Премьера прошла в середине июля, в одном из залов дворца монсеньора, - обстоятельно отозвался д'Арнье. Поразмыслил и добавил: - Предвосхищая ваш следующий вопрос… Частично труппу составили друзья монсеньора, желавшие испробовать себя в роли актеров-любителей. В компанию к ним были наняты профессиональные исполнители. В этом вопросе монсеньор всецело положился на рекомендации своих знакомых, имеющих связи в театральном мире. Нет, я не занимался подбором труппы - актеры были представлены мне и месье Морану всем коллективом. Мне только известно, что заключением контрактов с наемными лицедеями ведал месье Лану, казначей его высокопреосвященства.

- Стало быть, актеров наняли, они сыграли, получили уговоренную плату и были распущены? - подвел итог прокурор. Жандармы возились около накрытого плащом тела, мастеря из ветвей и поясов носилки, на которых мадемуазель Терезе предстояло отправиться в свой последний путь. - В вечер премьеры, как я полагаю, состоялся изрядный банкет, где ценители искусства и актеры свободно общались между собой?

Д'Арнье молча кивнул, подтверждая истинность рассуждений служителя закона.

- И вы там присутствовали?

Новый спокойный кивок.

- Может быть, святой отец, вы сможете припомнить, с кем вела беседы покойная мадемуазель? Может, кто-то из присутствующих заинтересовался ею более других?

На сей раз д'Арнье был вынужден развести руками:

- Нет, месье Ла Карваль. Мадемуазель Тереза была девушкой бойкой и общительной. Насколько мне запомнилось, ее весь вечер осаждали поклонники ее таланта… и внешности. Называя вещи своими именами, барышня Люсьен была просто нарасхват. Кажется, она уехала вместе с кем-то из своих новых знакомцев. Более я о ней ничего не слышал - до сегодняшнего дня и нынешнего часа. Вы собираетесь отнести тело в лодку и доставить в город?

- Разумеется, - подтвердил Ла Карваль. - Поместим ее в морг и сообщим о ее смерти. Возможно, отыщутся люди, способные опознать тело и подтвердить слова месье Морана об имени и ремесле покойной.

- Тогда я вынужден попросить вас задержаться - дабы я тоже мог исполнить свой долг, - чопорно и строго заявил д'Арнье. - Эта девушка стала жертвой чужих дурных страстей, она погибла в одиночестве и без надежды на помощь. Я обязан позаботиться о ее душе.

- Э-э… конечно, святой отец, - прокурор не нашел достойных возражений. Отозвал жандармов, отошел в сторону, привалившись спиной к стволу дерева, и терпеливо дожидался, пока будут прочитаны полагающиеся молитвы по невинноубиенной Терезе Люсьен.

«Причастен или не причастен? - размышлял Ла Карваль, украдкой разглядывая красивое, холодное лицо молодого аббата, всецело погруженного в отправление поминальной службы над телом погибшей актрисы. - Если чист, то может стать толковым помощником. Отвечал быстро и не раздумывая, но достаточно подробно. Не скрыл своего мнения о продажности и некомпетентности местных жандармов. Надо будет поточнее выяснить касательно этого спектакля во дворце и побеседовать с месье Лану, коли он расплачивался с актерами. Предположим, девица Тереза свела знакомство с некой личностью, поманившей барышню щедрыми посулами. Мадемуазель была тертой особой, ей не требовалось лишний раз разъяснять, за что ей сулят деньжат. Она пришла на встречу… вероятно, не единожды, не чуя подвоха и беды. Может, ее опоили. Может, незамысловато стукнули по затылку - много ли надо девчонке? Погрузили в экипаж, вывезли из города, затащили в лодку, привели или принесли по тропе на капище…» - прокурор стиснул зубы. Молодая, полная надежд, красивая девушка по мановению чьей-то злой руки была вычеркнута из жизни.

- …Тереза Люсьен, - казначей его преосвященства, ведавший обширной канцелярией, финансами и имуществом де Лансальяка, принес с собой сафьяновую папку, откуда извлек расчерченный ровными графами лист ведомости. - Да, вот она. Вот ее контракт. За участие в спектакле мадемуазель было выплачено пятьдесят ливров. Плюс еще десять - по личному распоряжению монсеньора, в благодарность за проявленное усердие. Вот ее своеручная подпись, - он отчеркнул ногтем нужную строку. - Жалование наемным актерам выдавалось на следующее утро после премьеры. Помнится, дамы явились всей компанией - эта самая Люсьен, ее подруга мадемуазель Годен, мадам Бассерив и пятерка девиц, исполнявших «роли без слов» - этим полагалось по двадцать ливров на каждую.

Королевский прокурор вытребовал под свой кабинет одну из приемных архиепископа. Его подчиненные притащили туда обширный письменный стол и заменили удобные мягкие кресла жесткими стульями - дабы посетители не чувствовали себя вольготно. Выдержанная в пурпурно-малиновых тонах, комната весьма подходила характеру своего нового хозяина, выгодно оттеняя тонкую, как хлыст, жилистую фигуру Ла Карваля. На развешанных по стенам изображениях святых мучеников рекой лилась кровь - самый подходящий антураж для трудов дознавателя.

Однако посетитель кабинета совершенно не устрашился зловещих картин. Месье Лану слишком давно служил его преосвященству, имея дело с миром цифр и не обращая внимания на раскрашенные холсты. Прокурор Шатле вытребовал казначея к себе сразу по возвращении из поездки на остров - и тот незамедлительно предстал. Д'Арнье и Франсуа прокурор отпускать не пожелал, заверив их, что желает всего лишь провести краткую беседу касательно мадемуазель Люсьен, записать их показания - после чего они оба будут немедля отпущены. Шарлю показалось, что после посещения зловещего островка на Гаронне отношение господа прокурора к ним несколько изменилось. Похоже, Ла Карваль вычеркнул их из рядов подозреваемых и переместил в список вероятных единомышленников. Хотя кто знает, что на уме у молодого парижского дознавателя?

Франсуа замкнулся в настороженном молчании - увиденное и пережитое, похоже, здорово выбило актера из колеи. Он держался в отдалении, точно раненое животное, пытающееся забиться в нору и отлежаться там. Жизнь не подготовила месье Морана к подобным испытаниям - и д'Арнье напомнил себе непременно переговорить с монсеньором, дабы тот на несколько ближайших дней оставил Франсуа в покое, поручив его заботам отца Антуана.

Прокурор Ла Карваль же всеми силами пытался ухватиться за тот тонкий хвостик ниточки, что волею Провидения угодил к нему в руки.

- Месье Лану, вы не могли бы припомнить: как эта девушка вообще оказалась в числе нанятых вами актеров? Вряд ли вы пригласили в дом вашего покровителя первых попавшихся людей с улицы?

Казначей, сухопарый и замкнутый с виду мужчина почтенных лет, до того державшийся холодно и даже отчасти надменно, неожиданно смутился:

- Видите ли, месье прокурор… В силу некоторых обстоятельств я точно знаю, откуда взялись обе эти особы - и мадемуазель Люсьен, и мадемуазель Годен. Их порекомендовала его высокопреосвященству моя дочь.

Ла Карваль заинтересованно кивнул, приглашая собеседника продолжать рассказ. Д'Арнье тоже заинтересовался, подвинувшись ближе - прокурор зыркнул на святого отца, но возражать против его присутствия не стал.

- Моя Полетт - хорошая девушка, благовоспитанная и скромная… но уж больно увлеченная этим самым театром, - чуть запинаясь, выговорил почтенный казначей. - Не видя необходимости изображать из себя семейного тирана, я не препятствовал ее увлечению… даже поощрял его. Полетт выписывала из столицы театральные новинки и журналы, мечтала испробовать свои силы на любительской сцене. В доме шевалье де Сен-Сернена образовался эдакий клуб поклонников Мельпомены, и я был весьма рад тому обстоятельству, что мою Полетт тоже приняли туда. Там собирается весьма недурное общество….

- Где молодая барышня может достойно проявить себя, - понятливо закончил фразу Ла Карваль. - Значит, там мадемуазель и познакомилась с актрисами? Когда же его преосвященство пожелал устроить спектакль, она пригласила для участия своих знакомиц, так? А сама мадемуазель Полетт что, не пожелала выйти на сцену?

- При всем уважении к вкусам его преосвященства и любви к дочери, это было бы уже слишком, - сухо заявил месье Лану. - Да, Полетт очень хотелось получить роль в спектакле. Мне пришлось настрого запретить ей даже думать об этом.

- Мадемуазель, должно быть, очень расстроилась, - вкрадчиво заметил прокурор.

- Не то слово. Но Полетт - умная девочка. По здравом размышлении она согласилась с тем, что участие в подобном представлении изрядно подмочило бы ее репутацию. Я позволил ей побывать на премьере, благо его высокопреосвященство щедро позволил моей семье занять одну из лож, - объяснившись, месье Лану явно почувствовал себя лучше. Ла Карваль побарабанил пальцами по столу:

- Я бы хотел побеседовать с вашей дочерью и расспросить ее о мадемуазель Люсьен.

- Полетт нет в Тулузе, - несколько растерянно отозвался казначей. - Она за городом. Дня три тому уехала проведать тетку, мою сестру. Вернется завтра утром. Если это настолько необходимо, я могу спешно послать за ней… Что, неужели эта актерка оказалась замешана в чем-то недостойном? Надеюсь, ее похождения не затронут честного имени моей Полетт?

- Она умерла - точнее, мадемуазель Люсьен убили, - коротко и сухо бросил прокурор. - Если ваша дочь приедет в город завтра утром или днем, не откажите в любезности сопроводить ее сюда.

- Хорошо, месье Ла Карваль, - судя по вытянувшейся физиономии казначея, он не горел желанием представлять свою юную дочурку столичному блюстителю из Шатле, но спорить с королевским прокурором не рискнул. - Как только Полетт объявится, я лично приведу ее к вам.

- Полагаете, барышня Лану сможет поведать об убиенной мадемуазель Терезе нечто любопытное? - спросил Шарль, когда месье Лану удалился, гордо неся под мышкой набитую бумагами папку.

- Чем черт не шутит, - согласился Ла Карваль. - Девушки давно водили знакомство, сплетничали, обсуждали кавалеров, строили планы. Вдруг актриса поделилась с Полетт своими успехами - скажем, что на вечере после премьеры она свела многообещающее знакомство? Покамест месье Моран и отсутствующая барышня Лану - единственные свидетели, могущие поведать об убитой хоть что-то. Я отправлю жандармов пошарить по гостиницам Тулузы и театральным труппам. Мадемуазель Тереза должна была где-то жить - и жить неплохо, ведь ей недурно заплатили.

- Вы предполагаете, убийца входил в число друзей или знакомых жертвы, - сделал верный вывод д'Арнье. - Может, вы правы. А может, мы имеем дело с чудовищным совпадением.

- Это каким же? - оживился Ла Карваль. - Сдается мне, святой отец, вам очень по душе выступать в роли адвоката дьявола. Кстати, вы сами-то не принимали участия в этом памятном спектакле?

- Принимал, - не стал отрицать своего участия Шарль, полюбовавшись на то, как выражение лица прокурора на миг стало безмерно удивленным. - И весьма успешно. Тот факт, что я избрал путь служения Господу, еще не делает меня болваном, не имеющим представления о логических умозаключениях. Итак, о совпадениях. Мадемуазель Тереза, как мы уже поняли, обладала весьма и весьма обширным кругом знакомых. Не могло ли случиться так, что среди них оказался некто, с кем она не сумела найти общего языка? Не все в мире продается и покупается, и среди актрис встречаются честные женщины. Может, мадемуазель Люсьен отказала особо рьяному или назойливому поклоннику, который был ей чем-то неприятен. Тот решил отмстить. Один или с помощью сообщников, он выкрал девушку, увез на уединенный островок, где и убил. Да, преступление от этого не перестало быть преступлением, и виновный должен понести наказание. Но в этом случае убийство несчастной мадемуазель не имеет никакого отношения к поклонению врагу рода человеческого, черным мессам, жертвоприношениям и прочим еретическим деяниям. Просто убийство из ревности. Или из ненависти.

- А вам бы очень этого хотелось? - вскинулся молодой прокурор. - Ибо в этом случае ваш покровитель выйдет сухим из воды? Никакого дьяволопоклонства, никаких еретических ритуалов. Всего лишь убийство актрисы неизвестными лицами.

- Я просто рассуждаю, - примиряющим тоном заметил д'Арнье. - Мы оба побывали на месте преступления. Вы не можете отрицать - ничто из увиденного нами не наводит на мысли о жертвоприношении. Разве лишь то обстоятельство, что расправа свершилась на приметном камне. Может, убийцы были не лишены некоего извращенного воображения. А может, им просто показалось удобным положить тело на ровную и твердую поверхность. Простите, месье Моран, что нам приходится столь цинично обсуждать гибель вашей знакомой.

Франсуа молча отмахнулся - мол, я все прекрасно понимаю.

- Это не совпадение, - убежденно заявил Ла Карваль. - Да, ваши умозаключения не лишены логики, но вы, святой отец, думаете лишь о том, как защитить и обелить имя вашего патрона. Это - не совпадение. Пока у меня мало доказательств, но, как только объявится барышня Лану, их станет больше. Мы побеседуем со знакомыми мадемуазель Люсьен - и я уверен, кто-нибудь из них да выдаст себя. Проболтается, обмолвится, и уж тогда… - он нехорошо оскалился, показав крупные белые зубы. - Всю оставшуюся жизнь он будет раскаиваться в совершенном - а жизни той ему останется очень и очень немного.

- Ваши бы слова - да Богу в уши, - безучастно заметил Франсуа.

Из кабинета они вышли втроем, в каком-то похоронном молчании. Ла Карвалю явно не терпелось раздать жандармам поручения и вновь ринуться по следу, Франсуа хотелось спрятаться где-нибудь и уснуть - а д'Арнье мечтал о том, чтобы остаться наедине с любовником, ободрить его и утешить…

В малой гостиной нетерпеливо переминался с ноги на ногу эдакий старичок-боровичок в потрепанном зеленом камзоле. Низкорослый, с морщинисто-румяной физиономией и в нахлобученном на лысоватую макушку парике с косицей. На диване за спиной визитера стояло прямоугольное нечто, бережно закутанное в холстину и перевязанное шпагатом.

- Отец Антуан, месье Моран! - встрепенулся гость. - Рад вас видеть. Заказ монсеньора готов, но он не смог принять меня сегодня. Не позаботитесь ли вы о моем детище? - он положил ладонь на прямоугольник. - Не хочу трясти его обратно по булыжникам в мастерскую.

Шарль приподнял бровь. Дивно, просто дивно, а самое главное - как вовремя.

- Конечно, мэтр Эшавель. Буду счастлив приглядеть за вашим творением и вручить его монсеньору. Думаю, он найдет новую картину столь же великолепной, как и ваши предыдущие работы… Кстати, месье Ла Карваль, разрешите представить - мэтр Эшавель. Истинный волшебник кисти и холста, гордость нашего города и провинции. Без его шедевров Тулуза утратила бы половину своего очарования.

- Отец Антуан преувеличивает, как всегда, - потупился старичок.

- Вы позволите взглянуть, мэтр? - прокурор искренне обрадовался возможности чуточку отвлечься от мрачных событий нынешнего дня. - Мне говорили, в Тулузе великолепная школа религиозной живописи.

Мэтр Эшавель бросил вопросительный взгляд на д'Арнье, тот кивнул. Среди многих увлечений монсеньора де Лансальяка имелась и прелестная привычка увековечивать своих фаворитов в образах святых, великомучеников и ангелов. Однако картины писались в столь своеобразной манере, что их можно было повесить не во всякой гостиной, не говоря уж о храме.

Веревки были перерезаны, ткань с картины убрана - и взорам зрителей предстал изящный шатен, изображенный в профиль на фоне цветущих розовых кустов. Белоснежные полураскрытые крылья за спиной вверху почти касались курчавой макушки, а их кончики - травы, тонко прорисованный сусальным золотом нимб с первого взгляда был почти незаметен. Голубая полупрозрачная мантия ниспадала с плеч, повиснув на согнутых локтях, струящимися складками укутывая бедра, но оставляя обнаженными стройные ноги. Юный ангел сложил ладони чашечкой, будто намереваясь поднести их к лицу для умывания, но в горстях у него была не вода, а лепестки, багровыми каплями падающие меж пальцев к босым ступням.

- Варахиэль, - занудно прокомментировал д'Арнье. - Архангел Божьих благословений.

Это был Франсуа Моран - счастливый, безмятежный, немного лукавый, Франсуа Моран в глазах любящего, ибо месье Роже лично инструктировал художника, что и как должно быть изображено.

Ла Карваль издал некий звук, весьма похожий на бульканье, и закашлялся.

«Вот ведь затейник! - подумал он, пытаясь справиться с нервным, злым и ехидным смехом, рвущимся наружу. - Ваше высокопреосвященство, какой же вы сластолюбец! »

Впрочем, отдышавшись и проигнорировав обиженный взгляд художника, Ла Карваль признал, что перед ним истинный шедевр. Мельчайшие детали фигуры, небрежно укутанной в сияющую ткань, были прорисованы с такой любовью и благоговением, что ничуть не возбуждали темную похоть, а лишь возвышенное любование. В позе юноши не было ничего вульгарного - только нежность, в лице - чистота юности и природной доброты. Франсуа, покрасневший и насупившийся стоял подле полотна, не смея поднять глаз на столичного прокурора и отца Антуана, мысленно проклиная обоих.

- Прекрасная работа, мэтр, - улыбнулся Ла Карваль, - браво... модель вполне достойна своего воплощения. Хотя, конечно, в церкви размещать сию работу я бы не рискнул.

- Благодарю, сударь, - с достоинством поклонился живописец, - однако она и не предназначается для церкви. У монсеньора де Лансальяка прекрасная коллекция. Я счастлив тем, что мои полотна соседствуют в ней с шедеврами старых мастеров.

«Коллекция? Ах, даже коллекция... »

У Ла Карваля заломило скулы - ему захотелось ударить этого художника, мазилу, воплощающего в красках извращенные фантазии жирного борова, проспавшего сатанинскую секту в доверенном его попечению городе. Ему захотелось ткнуть Франсуа лицом в картину, спросить, сладка ли ему жизнь шлюхи? Не боится ли месье Моран разделить судьбу своей подруги, оскверненной и выброшенной? Ему хотелось избить Шарля за то, что губит себя, свою бессмертную душу, сводя мерзкого сатира с неокрепшими волей юношами. Ему хотелось бежать от дьявольски великолепного полотна - ибо оно притягивало взгляд и неудержимо влекло к себе, а Кантен де Ла Карваль был всего лишь человеком с горячей кровью, обуреваемым страстями. Страстями, которые надлежало смирять и держать в стальной узде, как не раз строго внушал молодому прокурору его почтенный наставник, мэтр Тарнюлье. Ибо страсти притупляют отточенное лезвие холодного рассудка, препятствуя расследованию.

- Мы называем ее Галереей Ангелов, - поведал д'Арнье. - Мэтр Эшавель, на сей раз вы превзошли сами себя. Монсеньор будет очарован.

Откланявшись, художник удалился. Недовольно хмурившийся Франсуа Моран завладел картиной, запасливо утащив ее в свои покои, подальше от чужих глаз. Актеру до чрезвычайности не понравилось, что д'Арнье выставил его на обозрение столичному прокурору - а тот аж в лице переменился. Может, страж закона тоже не чужд великосветским порокам?

- Монсеньор редко допускает посторонних к своей святыне, но вам, думаю, позволительно увидеть ее, - невозмутимо предложил Шарль. - Иначе вы наверняка попытаетесь подобрать ключи к ее дверям. Желаете взглянуть?

«Мне нет дела до вульгарных забав вашего преподобного распутника! » - едва не выкрикнул Ла Карваль… и кивнул.

Устремленные ввысь стены черного мрамора и полированного темного дерева, наглухо занавешенные окна, мерцающие драгоценностями распятия и полотна в позолоченных рамах - множество полотен. Крылья и соцветия, мальчики и юноши, святые и ангелы. Жертвы и шлюшки. Прокурор прикрыл глаза, пытаясь отдышаться и придти в себя.

- Что с вами, месье Ла Карваль? - строгое и прекрасное лицо святого с живописного полотна.

- Галерея - коллекция живых игрушек преподобного отца? - повел рукой прокурор. - Я конфискую картины и отправлю в столицу, а лучше - выставлю на всеобщее обозрение. Может, кто-нибудь из горожан опознает своих пропавших сыновей или родственников.

- Все, кто позировал для картин - живы, - металлическим голосом процедил Шарль, глядя поверх черноволосой головы прокурора. - Не думаю, что его преосвященству придется по душе ваше намерение конфисковать его собственность…

- Вот как? - Ла Карваль вскинул подбородок. - Святой отец, вы можете предъявить мне доказательства того, что это… только порок, а не преступление? Устроить встречу хотя бы с одним из натурщиков - ну, помимо месье Морана?

- Еще один из них - перед вами, - церемонно поклонился Шарль. - Если соизволите пройти чуть дальше, то встретитесь с очередным шедевром мэтра Эшавеля под названием «Отдохновение архангела Михаила». Вторая половина диптиха, «Архангел Михаил, повергающий Сатану», хранится в дворцовой капелле и доступен взору любого посетителя.

- Вы?! - Ла Карваль аж пошатнулся. - Нет, только не вы! - он выкрикнул последнюю фразу в вежливо-удивленное лицо аристократа, в ледяные синие глаза, смотревшие так заносчиво и гордо. Человек с таким лицом и такими глазами не мог быть чьей-то подстилкой, даже если за его спиной и не бряцала латами вереница высокорожденных предков! Это просто невозможно. Прокурор попытался вообразить отца Антуана обнимающим месье Роже и передернулся от омерзения. Нет, викарий говорит неправду, выгораживая патрона…

- Ваша преданность похвальна, но… - овладев собой, начал Ла Карваль. Шарль не дал ему договорить, сдержанно-изящным жестом указав на полотно в тяжелой багетной раме.

- Убедитесь сами. Я не слишком изменился с тех времен.

Манера художника была той же, что и на портрете Франсуа Морана. Даже сад - райский? - на заднем плане казался знакомым, напоминая роскошный цветник архиепископского дворца. Мэтр Эшавель изобразил Михаила только что вернувшимся из битвы - не привычного героя в златоблещущей броне, но усталого нагого юношу, ощупывающего тонкими пальцами нелепо вывернутое крыло. У ног архангела высилась горка доспехов в римском духе, исцарапанных и покрытых вмятинами, тяжелый и длинный меч с золотой крестовиной был наполовину вонзен в мягкую землю. Напряженное, хмурое и все же одухотворенное лицо было повернуто к зрителю в три четверти, и в нем безошибочно опознавался Шарль д'Арнье, отец Антуан.

- Зачем вы показали мне это, святой отец? - еле слышно прошептал Кантен Ла Карваль, блестящими от возбуждения глазами пожирая дивную картину. - Зачем?

Плавно, как в менуэте, молодой прокурор приблизился к картине. Медленно вскинув руку, коснулся смуглыми пальцами поврежденного крыла. Улыбка тронула вмиг потемневшие, резко очерченные вишневые губы, и он спросил, не оборачиваясь:

- Больно было?

- Как вы сами можете убедиться, крыльев у меня нет, - сухо отозвался Шарль. - Послушайте, месье Ла Карваль, я готов признать, что монсеньор де Лансальяк не образец целомудрия и христианских добродетелей. Но я заверяю вас, что он никоим образом не причастен к… - д'Арнье осекся, казалось кощунственным говорить о смерти в галерее, где невольно учащалось биение любого сердца. - Все эти молодые люди пришли к нему добровольно. Как я. Как месье Моран.

- Допустим, я еще могу понять мотивы решения месье Морана, - Ла Карваль так и не отнял руки от картины, продолжая водить кончиками пальцев по серебряно-стальным перьям в крыльях архангела и его белоснежной коже. - Но вы, отец Антуан? Почему вы с благословения монсеньора не делаете карьеру в Париже, а прозябаете в провинциальной глуши? Неужели его преосвященство остался вами недоволен? - прокурор чуть обернулся через плечо, насмешливо глянув в лицо Шарля. - Сочувствую вашей тяжкой доле. Такие муки - и ради чего?

Шарль д'Арнье двинул челюстью, словно пытался расцепить намертво стиснутые зубы и высказать столичному наглецу все, что он думает о его рассуждениях, но смолчал. Может, из-за пальцев, скользящих по холсту, и пробегающих в такт с их движениями мурашками на собственной коже Шарля?

- Меня не привлекает столичная суета и возня, - наконец вымолвил он. - И, если мой пример не кажется вам убедительным, месье прокурор, то посмотрите направо. Архангел Салатиэль, он же Жан Жанлис, владелец москательной лавочки в Лаворе. Сейчас ему лет сорок с небольшим. Налево, в нише, святой Себастьян, Андрэ Лален, мелкий землевладелец в Пуату. По соседству с ним - Анн-Фульк, маркиз де Монтлис, архангел Рафаил. Насколько я знаю, сейчас он счастливо женат, имеет двоих очаровательных детишек, управляет несколькими виноградными заводами. Вы можете разыскать этих людей и расспросить их, но стоит ли ворошить прошлое, напоминая о грехах их юности? Да, они побывали в постели монсеньора - но его преосвященство щедро вознаграждал своих любимцев и не пытался насильно удерживать их подле себя.

- Что ж, прекрасно, - ладонь прокурора мягко коснулась плеча нарисованного архангела Михаила. - Я верю с искренность и истинность ваших заверений, ведь вы дворянин и служитель Господень.

Кантен Ла Карваль донельзя близко склонился к полотну, будто желая ощутить запах давно застывших красок - лазури и охры, цинка и свинцовых белил. Со стороны казалось, будто святой ратоборец дышит и движется, вот-вот обернется, взглянет в дьявольские, черные глаза, взмахнет крылом… Изогнутые в улыбке, влажные губы были так близко от недовольного лица, что блеск темно-рыжих волос отразился на них теплым солнечным бликом. Безоружный архангел со сломанным крылом был защищен лишь броней оскорбленной добродетели, да и на ту покушались…

- Приходите завтра на мессу в капеллу, к тамошней картине вы можете приложиться совершенно невозбранно, - с преувеличенной любезностью предложил Шарль д'Арнье.

- Вам неприятно? - вкрадчиво осведомился Кантен. Его голос стал низким, бархатным, как лента, стягивающая жесткие черные волосы прокурора. - Я просто любуюсь вашим изображением. Не для того ли оно здесь находится?

- Смею заметить, ваш портрет тоже был весьма уместен в этой галерее, - позволил себе съязвить д'Арнье. - Думаю, мэтр Эшавель разглядел бы в вас архангела Иегудиила. Огромные развернутые крылья, развевающиеся алые одежды, корона в левой руке и плеть в правой. Вы были бы изумительно хороши в этом образе, месье королевский прокурор.

Ла Карваль оперся руками на раму - картина чуть качнулась - повернув к Шарлю пылающее лицо. Крохотная жемчужная капелька выступила на виске молодого прокурора, побежала по скуле к подбородку, прочерчивая на смуглой коже золотую дорожку. Пальцы, сжимавшие украшенное завитушками дерево рамы, побелели от напряжения:

- Алые одежды и плеть. Вот каким вы меня видите, святой отец? А вы, вы сами? Каково вам в роли падшего архангела, довольствующегося огрызками с чужого стола? - Ла Карваль уже слабо осознавал, что несет. Черт побери, он был молод и горяч, отравлен сладким и жарким воздухом Прованса, он ощущал на свое разгоряченном лице легкое дуновение ангельских крыльев. - Это ваши склонности вынуждают вас оставаться здесь, вы не можете отказаться от роли сводника при монсеньоре? Вы ведь делите месье Морана, не так ли?

Шарль чуть откинул голову назад, смерил прокурора испытующим взглядом:

- В другое время я заподозрил бы, что вы мертвецки пьяны и не способны проследить за своим языком. Но, похоже, у вас, месье Ла Карваль, выдался на редкость скверный день. Советую вам пойти и поделиться своими размышлениями с подушкой - возможно, она окажется к вам благосклонна.

Не дожидаясь ответа прокурора, д'Арнье вышел из Галереи Ангелов, оставив Ла Карваля наедине с его смятением, подавленным желанием и картинами, способными смутить куда более сдержанного и равнодушного к чужой телесной красоте человека, нежели столичный прокурор. У которого на лице написано - некогда он тоже прикоснулся к запретному, обжегся и с той поры более не рискует повторять опыт.

Вырвавшись из коварных и расслабляющих объятий Галереи, прокурор решительным шагом устремился к апартаментам его преосвященства - испрашивать аудиенцию. Монсеньор не отказал.

- Ваше преосвященство, - с порога начал Ла Карваль, - позволите ли вы мне говорить откровенно, как на исповеди? В том числе о ваших родственниках и домочадцах? Помните, я лишь исполняю свой долг. Любые подробности, что могут быть затронуты в нашем разговоре, не пойдут далее моих ушей. Если, конечно, они не окажутся уликами в расследовании.

- Конечно, сын мой, - чинно отозвался де Лансальяк, - искренность есть первый шаг на пути к истине. Вы не должны беспокоиться о том, что уязвите мои чувства, ибо перед дознавателем столь же нелепо запираться и кокетничать, как перед священником и врачом. Прошу, присядьте. Кофе? Ликер? Я весь внимание.

Лансальяку с трудом удавалось отвлечься от мыслей о том, как прелестен был королевский прокурор Ла Карваль лет этак десять назад, и как дивно он смотрелся бы в исполнении мэтра Эшавеля в паре с отцом Антуаном. Давид и Ионафан, да, пожалуй так...

- Благодарю, святой отец, если позволите - кофе и мед… Так вот, на уединенном островке Гаронны мы обнаружили тело убитой девушки. Месье Моран опознал в ней Терезу Люсьен, актрису, принимавшую участие в устроенном вами спектакле… - прокурор кратко и сдержанно описал внимательному слушателю трагические события нынешнего утра.

«Если Лансальяк каким-то образом замешан в происходящем, - рассуждал Кантен, цедя маленькими глоточками ароматный кофе, подслащенный ложечкой прозрачнейшего меда, - он и так все знает. Если нет - пусть поможет выпутать себя самого из сети подозрений… В конце концов, преподобный, как никто другой, заинтересован в установлении истины! »

- Сейчас я ожидаю возвращения барышни Лану, рассчитывая получить от нее сведения о мадемуазель Терезе, - завершил свой рассказ Ла Карваль. - Ваше преосвященство, я говорю с вами открыто и прошу помнить о моем обещании… Если предположить, что вы невиновны и непричастны - значит, кто-то сделал все, чтобы следствие нацелилось именно на вас. Эти люди знакомы с вашими привычками и образом жизни - и я вынужден спросить вас: не есть ли это месть кого-то из ваших… гм… падших ангелов? Кто из них, кроме отца Антуана и месье Морана, сейчас находится в городе?

Хотя Ла Карваль и предупредил о том, что не намерен приседать в реверансах, де Лансальяк был несколько шокирован прямотой месье прокурора, однако виду не показал. Бережно отложив в сторону ложечку с замысловатым вензелем, архиепископ отхлебнул кофе, покатал горячий напиток на языке, собираясь с мыслями.

- Я так понимаю, что вы удостоили своим посещением Галерею Ангелов, месье Ла Карваль? В сопровождении отца Антуана, надо полагать? Прежде всего я должен сказать вам - моя коллекция собиралась на протяжении почти сорока лет, еще с тех времен, когда я был всего лишь каноником. Большинство юношей - простолюдины. Я не самоубийца, месье Ла Карваль, и всегда рубил деревце по себе, чтобы избегнуть скандала.

- Но Шарль-Антуан д’Арнье - отнюдь не простолюдин, - Ла Карвалю впервые приходилось допрашивать столь знатную особу, да еще и о столь щекотливых вещах. Щеки молодого прокурора горели пламенем. - И... и я узнал еще одного человека, маркиза де Монтлис… Быть может, был кто-то еще?

От смущения смуглая кожа прокурора потемнела еще сильнее, отчего он сделался похож на мавра в европейском платье, вызвав одобрительную усмешку преосвященного, высоко ценившего умение покраснеть в нужный момент.

- А кто такие эти д’Арнье, месье прокурор? Дворяне, говорите вы. С этим я не стану спорить, семья с изрядной историей, но - в масштабах своей деревни. То же я могу сказать вам и о Монтлисах, имя которых гремит на десять лье в округе. Мальчики, которых от прочих отличала лишь спесь и «де» в фамилии, - снисходительно пожал плечами Лансальяк. - К тому же большинство из них были беднее церковной мыши.

- Я спрашиваю вас о таких вещах не из праздного любопытства, - нахмурился готовый вспылить прокурор, - поймите, по большей части подоплека всех, даже самых страшных и долго подготовляемых преступлений - обычнейшие человеческие страсти: ненависть, месть, ревность, сребролюбие... Тогда остаются домашние - те, кто мог быть посвящен в тайны вашей личной жизни и... и в первую очередь...

Ла Карваль хотел сказать - «и в первую очередь - ваш племянник», но... нет, он не струсил. Просто в голову ему пришла дикая мысль, что и князь де Сомбрей в свое время не избежал внимания преосвященного дяди. И настолько ему стало противно, что прокурор невольно отодвинулся в своем кресле от перламутрового чайного столика, пролив подцепленный ложечкой мед на свое запястье.

«Неужели архиепископ покушался на собственного воспитанника и родственника? - с невольной дрожью думал Кантен, пока, забывшись, совершенно по-деревенски слизывал с руки прозрачные вязкие капли, - достоин ли он оправдания в таком случае? Негодяй... как и тот, другой... »

- Договаривайте, месье Ла Карваль, - поощрил де Лансальяк, - и в первую очередь, мой племянник, князь де Сомбрей.

Он прекрасно понял ход мыслей прокурора, как и причину того, почему слуга закона шарахнулся от него, как от прокаженного. «Пантера вылизывает лапу», - с мимолетным восхищением подумал преосвященный, наблюдая, как Ла Карваль весьма своеобразным способом спасает манжеты от липких медовых капель.

- В котором вы, очевидно, предполагаете жертву тирании и насилия. Очень заманчиво, не так ли? Сирота в доме дядюшки-развратника. Некому пожаловаться, некого просить о защите, ребенок подвергается безжалостному насилию раз за разом, пока не становится достаточно взрослым, чтобы сбежать, а после - отомстить... - в голосе преосвященного звенели лучшие трагические интонации, а после он вполне нормальным голосом полюбопытствовал: - Так вы это видите, месье Ла Карваль?

- Я следователь, ваше преосвященство, - твердо ответил Ла Карваль, - я не должен исключать никаких версий... если хочу докопаться до истины!

- Судя по вашей реакции, сын мой, - интонации архиепископа стали мягче лионского бархата, - вам довелось иметь подобный неприятный опыт лично. Не опасаетесь ли судить лицеприятно?

«Говори правду и посрами дьявола», - вспомнил Ла Карваль старинную пословицу.

- Нет, ваше преосвященство, - тихо сказал Кантен. - Речь идет не о растлении юношей, а об убийствах... Я расследую убийства, остальное, ежели оно не связано с этим преступлением, меня не касается. Я не Господь Бог и не Судия вам... ни вам, никому другому... И все же, у вашего племянника есть повод люто ненавидеть вас?

Лансальяк снисходительно улыбнулся.

- Вы видели - мои ангелы были либо исключительно красоты, либо редкостного обаяния, искупающего недостатки либо заурядность внешности. Жорж-Габриэль в юных годах был довольно мил, но до крайности зануден, ханжески благостен и не представлял для меня ровным счетом никакого интереса. В первую очередь потому, что был кровью от моей крови - я никогда не забывал об этом. Его возмущала необходимость делить кров с моими… подопечными, иногда доходило до безобразных сцен, о которых я позволю себе умолчать. Признаюсь, я вздохнул с облегчением, когда в год своего совершеннолетия Габриэль покинул нас, отправившись в столицу.

- Но был ли кто-нибудь, кто бы затаил на вас ненависть из-за... всего этого? - невесть отчего Кантен Ла Карваль представил, каково в постели монсеньору его нынешней пассии, месье Морану. Прокурор на миг представил утратившего свои небеса ангела, извивающегося ужом под этим толстым брюхом, и быстро опустил лицо, чтобы преосвященный не увидел его заблестевших глаз... Юнец, раздираемый на части похотливым членом, придавленный, обслюнявленный благостными, пухлыми губами...

- Нет, - твердо и уверенно отрезал де Лансальяк, - исключено. Поймите же, месье прокурор: я никогда и никого не принуждал, не увечил и не уродовал. Помогал деньгами или протекцией даже спустя несколько лет после того, как молодые люди покидали мой дом. Я не вижу причины, по которой хоть один из моих мальчиков мог меня возненавидеть.

- Значит, мы ищем того, кому выгодно ваше падение не из-за мести за былое, а из-за других благ, - сделал вывод Ла Карваль. - Ваше преосвященство, у вас есть враги? Кто положил глаз на вашу епархию? И... каково материальное положение вашего племянника? Насколько мне известно, его семья отнюдь не бедствует, он обласкан королем, мадам де Сомбрей - конфидентка молодой королевы. Траты мадам, в том числе довольно значительные карточные долги, исправно оплачиваются князем.

Роже де Лансальяк раскинул руки, будто приглашая мир в свои гостеприимные объятия:

- Меня все любят! Но, очевидно, некоторым это не нравится. Да и засиделся я в Тулузе - двадцать лет руковожу здесь клиром. После моей смерти племянник унаследует мои деньги, весьма доходные виноградники под Бордо, родовое имение в Фуа и графский титул - после смерти моего старшего брата в череде наследников первым иду я, но, как лицо духовное, пользоваться им не могу. Состояние самого Габриэля было значительно приумножено за то время, что я управлял его имуществом.

- У жадности глаза велики, - вздохнул Ла Карваль, вспоминая, сколько кошмарных убийств расследовалось парижской полицией из-за смехотворных сумм, - и вообще, как местные дворяне могли получить сведения о вашей жизни? Либо сами видели все своими глазами, либо кто-то из ваших слуг или домашних - подкуплен. Боюсь, ваше преосвященство, мне придется допросить штат прислуги.

И добавил небрежно:

- Тут, в Тулузе, как меня уверяли, есть толковые мастера дознания - мы узнаем правду.

Монсеньор медленно приподнял брови:

- Даже так? Вам уступить еще пару комнат для дыбы и «железной девы», или вы установите их на лужайке под окнами - в назидание, так сказать? Попытаетесь стяжать лавры святого Доминика?

- Для того, чтобы выйти на преступников - все средства хороши, - пожал плечами прокурор, - в Париже и не задумывались бы над такими мелочами.

Против воли, в черных глазах Ла Карваля мелькнули красноватые искры. Прокурор не относился к числу любителей смотреть на чужую боль, если, конечно, она не была прелюдией к долгим любовным играм. Но, взяв след, гончая не задумывалась о хорьках, чьи норы топчут ее мощные лапы.

- Естественно, никто не собирается допрашивать с пристрастием близких вам людей. Впрочем, быть может у вас есть сомнения насчет кого-то из слуг? Такого человека мы допросим в первую очередь. Вежливо.

- Мои слуги либо работают в этом доме десятилетиями, что аттестует их как преданных и верных, либо едва поступили - помнится, недавно взяли нового конюха и поваренка, но, сами, понимаете, в мои покои эта прислуга не вхожа, - пожал плечами де Лансальяк.

- Значит, кто-то из ваших нынешних или бывших домашних... Ну, отца д’Арнье можно из этого списка исключить, как и месье Морана - они совершенно преданы вам.

Прокурор выдержал паузу, будто давая Лансальяку возможность оспорить его слова и потребовать немедленно тащить в пыточную своих фаворитов.

- Безусловно, месье Ла Карваль, этим двоим вы можете доверять, как самому себе.

«А себе бы я не доверял ни на йоту, - усмехнулся про себя Кантен, - особенно, если дело касается отца Антуана, решившего попробовать себя в роли коварного искусителя».

- Тогда... кто же, ваше преосвященство? - Ла Карваль потихоньку начинал терять терпение, - боюсь, мне придется просить вас составить список ваших бывших... э-э... воспитанников, которые остались жить в Провансе, и побеседовать с каждым из них.

- Почем мне знать, кто? - всплеснул руками преосвященный. - Если бы мне это было известно, вы бы здесь не сидели! Я отвечаю на ваши вопросы, Ла Карваль, но я не имею понятия, что вам нужно услышать, чтобы найти ниточку и дернуть за нее... Список! Говорю вам, я не помню половины имен, только лица.

- Что ж, - в жестком голосе Ла Карваля не было и тени прежнего участия, - вы не желаете помочь себе? Хорошо. Я сделаю все без вашей помощи. Слуги будут допрошены. С пристрастием. Уж они-то припомнят имена молодых господ, живших под вашей крышей, и обретающихся сейчас в Тулузе.

Ла Карваль по-настоящему разозлился на этого веселого борова - то он не знает, этого не помнит... Неужели не понимает, что над его головой занесен меч? Что ж. После пыток, пожалуй, по провинции поползут не то, что слухи - крик о сатанистах и архиепископе-содомите будет стоять на весь юг Франции! Такое уже не замолчишь - на допросах будут присутствовать все, кому положено. Начиная с местных судей и заканчивая секретарями - Кантен не собирался в угоду скрытному прелату поступаться процессуальными законами королевства. Ну, а последствия - не его забота. Пусть де Лансальяк расхлебывает то ядовитое варево, что умудрился заварить.

Преосвященный раздраженно взмахнул рукой:

- Не надо воспринимать мою скверную память на имена как личное оскорбление... Вот что, пойдемте в галерею - картины помогут мне собраться с мыслями!

Ла Карваль снова покраснел: он был не прочь еще раз взглянуть на «Архангела Михаила», но опасался, что преосвященный прочтет в его лице, как в открытой книге. Напустив на себя самый равнодушный вид, на какой был способен, Кантен двинулся за шуршащей алой сутаной по коридорам дворца - машинально отметив, что за окнами уже сгущается вечер.

Осмотр галереи длился почти три часа, в продолжение которых господин прокурор чувствовал себя мучеником, поджариваемым на медленном огне. В конце концов, у него уже мельтешило в глазах от нимбов, крыльев и обнаженных юношеских тел, а де Лансальяк, кажется, нарочно издевался над ним, подолгу задерживаясь у каждого портрета, припоминал, задумчиво глядя на картину, нежно прикасаясь к некоторым, чуть хмурясь при виде других. Список получался внушительный, даже без с учета тех ангелов монсеньора, что уже отлетели с грешной земли на небеса.

- Пишите, Ла Карваль - Николя Амьель, тогда был студент богословия... Флорестан де Монтаньяк... Что? Обычное тулузское имя. Благодаря фестивалям Флоримонов, Флорестанов и Флорианов всегда было в избытке... Этого не помню, хм, дайте подумать. Святой Антоний, охо-хо... Нет, не обязательно Антуан. Овернец, точно, акцент помню, имя нет... Оноре? Оливье? Ставьте прочерк, безнадежно. А вот какая рыжая прелесть! Ив Лаеннек, царствие небесное... А это? Хмм... Дай, Боже, памяти! Еще один прочерк, не обессудьте. Вот святой Трифон, Милочка де Бре. Христианского имени не знаю, всегда был Милочка. Мартин Эшавель. Кристоф Готье, мальчик с собачкой - был неразлучен с этим псом, упросил даже на картине нарисовать своего Байярда. Говорят, ослеп после оспы - и собака была его поводырем.

«Что б тебя разорвало! Что б тебя в куски разорвало, инквизитор чертов, креста на тебе нет и христианского милосердия! » - стучало в висках Кантена. Глаза, накрытые жемчужно-розовой пеленой, слезились от обилия самой соблазнительной плоти, которую ему только доводилось видеть за всю свою недолгую и грешную жизнь! Бесстрашному прокурору чудилось, что еще один портрет - и его кюлоты затрещат по швам, или он не сдержит естество и бедные панталоны станут мокрыми и липкими, как у подростка, увидевшего купающихся девчонок. Хорошо хоть руки заняты маленьким переносным бюваром с бумагой, пером и чернильницей.

Ему уже было наплевать, как он выглядит со стороны, а Ла Карваль понимал, что вид его ужасен - волосы растрепаны, щеки пунцовые, а губы распухли, искусанные в попытках сдержать невольные стоны восхищения и желания... Преподобный устроил ему изощреннейшую пытку, достойную самых жестоких римских тиранов! И за что, спрашивается? За то, что несчастный Ла Карваль честно пытался помочь его преосвященству выпутаться из передряги?

«Не прощу! - мстительно подумал Кантен, ощущая тысячный сладкий спазм во всем теле и горячую ломоту в паху. - Умирать буду - не прощу! »

Лансальяк бродил от полотна к полотну с самым невозмутимым видом, внутренне покатываясь со смеху. Ах, бедный мальчик, сколько сладкого кругом, а руки надо держать в карманах! Поймать бы тебя, черный ангел, и пришпилить к холсту за крылышко. Да, сейчас у него есть месье Моран, и он - особенный, но и этот мрачный красавец возбуждал в архиепископе желания совершенно определенного толка.

Портреты кончились, но пытка продолжалась. Итогом пристального осмотра стал лист, исписанный именами и датами - архиепископ называл примерный возраст своих любимцев, жалко трепетавший в пальцах Ла Карваля, да запинающаяся походка прокурора, ибо его стройные ноги подгибались, как у жеребенка. Едва позолоченные двери галереи закрылись за его спиной, прокурор хотел улизнуть под предлогом работы, но жестокосердное преосвященство, взяв его под руку, повело в свой будуар, якобы за тем, чтобы «продолжить разговор». Все попытки прокурора отвертеться не имели успеха - де Лансальяк упорно вел молодого человека в свои покои, а тот буквально выл от острого желания разрядиться в чью-нибудь плоть, пусть даже в собственный кулак, но сделать это немедленно, иначе позор с мокрыми штанами неизбежен!

Монсеньор усадил столичного гостя на диванчик и самым светским образом принялся угощать кофе и рахат- лукумом, ударившись в сентиментальные воспоминания о бывших любовниках, которые с натяжкой можно было признать полезной следствию информацией. Внезапно прервавшись на полуслове, он пытливо взглянул на Ла Карваля:

- У меня сложилось впечатление, что моя коллекция не оставила вас равнодушным, месье прокурор?

- Святой отец, - рявкнул Ла Карваль, пытаясь прикрыть полами мундира вздувшиеся панталоны, - я не собираюсь вам исповедоваться!

«Чтоб тебе провалиться! » - подумал он, в красках представляя преосвященного висящим на колесе и двух палачей, заживо сдирающих с него шкуру.

- А почему бы и нет? - благодушно удивился Лансальяк возмущению прокурора. - Возможно, в некоторых вопросах я был бы более снисходителен, чем ваш парижский духовник. Хотя прекрасно понимаю, отец Антуан был бы в вашем случае предпочтительнее...

- Ваше преосвященство, - едко произнес Ла Карваль, хотя более всего на свете ему захотелось заорать на преосвященного во весь голос, - уж не желаете ли вы и меня осчастливить сеансами позирования у своего живописца... запамятовал его имя?

- Мэтр Эшавель, - любезно напомнил преосвященный,- прекрасный мастер, не находите? Мэтру достаточно нескольких сеансов позирования, а у вас бы остался редкостной красоты памятный сувенир.

- Да как вы смеете… - начал было Кантен, поднимаясь с диванчика, но нечаянно толкнул коленом столик и опрокинул на себя кофейник.

Взвыв раненным волком, молодой прокурор попытался стряхнуть кофе с мгновенно пропитавшейся горячей, густой жидкостью одежды. Монсеньор в высшей степени заботливо осведомился, не обжегся ли его гость и своеручно принялся промокать на нем кофейные пятна.

Горячий кофе, как это ни странно звучит, остудил пыл Ла Карваля. Сухо простившись с сердобольно квохчущим архиепископом, Кантен направился в свои комнаты - сменить испорченную одежду и привести в порядок мысли. Итак, ему следует опросить тех, чьи имена значились в списке любимчиков архипастыря Тулузы, проверить их связи, узнать подноготную этих людей. Много тяжелой работы, способной затянуться на недели и месяцы, а нужно спешить. Он должен отыскать виновного - и вернуться в Париж, к Мари Дюкло и ее веселым подружкам из Варьете, к Пилар из «Коронованного дельфина», к мадам де Ноай, требовательной и страстной… Подальше от Шарля д'Арнье, отца Антуана, и его странного мальчишки-актера, ангела с багровыми розами в руках… Возврата к прошлому нет и не будет, хватит с него Рауля, хватит потерь, за которые некому мстить…

Часы пробили полночь, потом час ночи, а Кантен все ворочался с боку на бок в своей постели. Поняв, что уснуть ему не удастся, молодой прокурор тихонечко выскользнул из спальни и, прихватив канделябр, крадучись, как школьник, пробрался в картинную галерею. Теперь, в одиночестве, он может в полной мере… Ла Карваль сердито оборвал себя, приказав бесовским мыслям убираться вон.

- Нет, - доказывал он собственной совести, - я просто еще раз хочу взглянуть на лица, чтобы лучше запомнить.

- Так и смотри на лица! - ехидничала совесть. - Давай-давай, свети выше, нечего рассматривать то, что ниже шеи!

- Подсвечник тяжелый, - ныл Ла Карваль, - рука высоко не удерживает.

- А ты двумя, - не унималась мерзавка, - займи обе руки, а то, знаешь ли, когда глаза такое видят, а хотя бы одна рука свободна... сколько там пар штанов у тебя осталось? И чего это ты ангела Варахиила с его розочками разглядываешь? Иди-иди, погляди на... да не на Михаила-архангела, д’Арнье тебе ни к чему, его-то запоминать не нужно! Ступай вон к тому, рыженькому.

- Где рыженький?

- Ах ты, развратник!

- Неправда, - начал было оправдываться прокурор, но тут дверь отворилась, впустив в Галерею Ангелов какого-то человека... Если бы Кантен мог приказать земной тверди разверзнуться под своими ногами, он бы сделал это не раздумывая! Какой позор! Перед ним стоял и насмешливо улыбался отец д’Арнье.

Шарль понимал, что следовало бы принять более скромный вид, но уж больно потешно выглядел вцепившийся в подсвечник неподкупный прокурор - будто д’Арнье был демоном, а шандал - осиновым крестом.

- Доброй ночи, месье Ла Карваль. В полумраке они совсем как живые, правда?

Монсеньор столь искренне потешался, описывая свою нынешнюю прогулку в обществе Ла Карваля, что Шарлю внезапно до смерти захотелось вновь увидеться с самим собой - таким, каким он был долгих десять лет тому. Лучше ли он был? Хуже? Д'Арнье знал одно - он изменился. Никогда он не станет тем, чем был прежде.

Кантен хотел соврать, что он здесь совсем по другому поводу, но понял, что любые потуги скрыть очевидное бессмысленны. Вздохнув, он взмахом головы откинул за плечи неподвязанные в спешке волосы.

- Его преосвященство подверг меня сегодня маленькому экзамену, - чуть усмехнувшись, ответствовал он Шарлю, - что ж, я никогда не был примерным христианином. Это он выяснил. Впрочем, кое-кто из модных философов давно объявил осуждение сей человеческой слабости досадным предрассудком. Нам ли спорить с философией, раз уж ей доверяет монсеньор Тулузский?

- О, - со сдержанным ехидством отозвался Шарль, - его преосвященство - великий философ. Возможно, посредственный богослов, но уж по части философии, а в частности, учения Эпикура, ему равных мало. Кто же из сонма святых и ангелов привлек ваше особое внимание, если не секрет?

- Секрет, - насколько мог бесстрастно ответил Ла Карваль. «Как будто сам не догадываешься! - подумалось ему, - неужели ты настолько тщеславен, что не упустишь случая еще раз услышать комплимент из уст чужого человека? Ну, уж такого удовольствия я тебе не доставлю».

- Ваше преподобие, раз уж нас с вами одинаково мучает бессонница... мы можем побеседовать об интересующих следствие вещах? - Ла Карваль отошел от портрета «Святого Михаила» к окну, задул свечи. Луна сияла так ярко, что он видел собеседника ясно, как днем. - Видите ли, они касаются религиозных вопросов, в которых я, увы не совсем разбираюсь.

- Я попытаюсь помочь, насколько это в моих силах, - чуть склонил голову Шарль. Ла Карваль пожалел, что погасил свечи - это придало беседе оттенок интимности, а темно-рыжие локоны д'Арнье в сумерках переливались серебром.

Со стены им благосклонно улыбался рассыпающий розовые лепестки Варахиэль.

- Как рассказывали мне старые чиновники Шатле, сатанинских сект во Франции - великое множество, - Кантен Ла Карваль избегал глядеть в лицо д'Арнье, боясь утонуть в синих глазах, не выдержать. Ему казалось, что он говорит ровно, но его голос дрожал. - В одном лишь Париже их более сотни, но... но здесь, на островке, вы помните? Кромлехи и алтарь. Кромлехи... и остров. Поразмыслив, я осознал, что вы были правы, заявляя - на месте гибели несчастной актрисы нет ни единого следа поклонения Сатане.

Шарль с искренним любопытством взглянул на прокурора, присел на широкий подоконник, жестом пригласив собеседника присоединиться.

- Кажется, я понял суть ваших затруднений, Ла Карваль. Следует разделять этих господ на несколько категорий. Первое - великосветские идиоты, что развлекаются эротическими мистериями и причащаются афродизиаками. Второе - подлинные поклонники Сатаны, верующие в него так же, как мы с вами - в Господа Христа. И третье - те, для кого Иисус и Люцифер одинаково чужды, потому что принесены в Галлию, землю друидов, чужаками. Вы об этом?

- Да! - глаза прокурора загорелись. - Именно друиды! В прошлом я был знаком с человеком, который проявлял интерес к этой теме... но тогда я был молод и не интересовался ничем, кроме лошадей и собственных удовольствий. Однако все же видел в лесах Пикардии остатки священных рощ... То, что мы обнаружили на острове - в точности тоже самое, что я видел в окрестностях Сен-Кантена!

Ла Карваль обернулся в Шарлю, впился взглядом в задумчивое, дьявольски красивое лицо и значительно прошептал:

- Это не банальные и набившие всем оскомину сатанисты, о нет... здесь нечто более серьезное, отец мой. Эти люди не играют, они искренне верят... Верят! А это самое страшное! Затейников и эротоманов мы бы разогнали быстро, да и кровь бы они побоялись проливать в таком количестве, но идолопоклонники? Вы ведь знаете, на что способен верующий неофит?! На все, отец мой!

- Теперь начинаю примерно представлять, - кивнул Шарль. - Я ведь из Нормандии, Ла Карваль, а там этого добра, дольменов и кромлехов, куда больше чем здесь, и торчат они, как поганки после дождя, через каждых пять лье. Возможно, эти языческие храмы до сих пор не пустуют. Однако все же мне не кажется, что наш случай - друиды, или как бы они там не назывались. Возьмем того же Цезаря - там есть достаточно подробное описание жертвоприношений, а здесь… Здесь - только мертвая девушка с перерезанным горлом. Хотя я могу предположить, что все необходимые для осуществления ритуала атрибуты были после проведения церемонии унесены. Или спрятаны поблизости, мы ведь ничего толком не искали.

- Все течет, все изменяется... - проговорил Кантен сжимая пальцы. - Значит, вы выросли на море? А мне вот ни разу не довелось его увидеть.. Париж заменяет мне все моря и океаны. Почему монсеньор не помог вам сделать карьеру? Вы бы блистали в салонах столицы.

- Да, - Шарль скупо усмехнулся, - кругом отвесные скалы, замок о четырех башнях и семи ветрах, чайки и соль. Я уже очень давно не был в Иэльгоа. Сейчас он принадлежит моему старшему брату, батюшка скончался восемь лет назад.

- Иэльгоа, - нараспев повторил Ла Карваль, - красивое название, сразу вспоминаются легенды о воинственных викингах и огромных ладьях, полных золота и драгоценных мехов... В Нормандии только что подавили очередной крестьянский бунт - вы знаете об этом? Очень жестоко подавили.

Кантен все глядел и глядел на четкий профиль Шарля, благо тот не замечал жадного взгляда. Вот бы провести пальцем по чуть выпуклому виску, поправить прядь темно-рыжих волос.

- Быть может, вы правы, предпочтя спокойную сельскую жизнь городскому шуму, - Ла Карваль вдруг позавидовал этому северянину, вольготно и безмятежно живущему в столь прекрасном месте, как Прованс, - покой, любовь, прекрасный юг - и отчего этим безумцам взбрело в голову устроить здесь капище? - Скажите, ваше преподобие, вы до сих пор близкий друг его высокопреосвященства?

Это был излюбленный прием следователей - слегка усыпить бдительность испытуемого легкой болтовней и напрямик спросить то, что интересует. Прокурор замер, приготовившись выслушать ответ.

- Бессмысленно отрицать, что монсеньор питает ко мне определенную слабость, однако в интимном смысле мы уже давно не близки, - на прекрасном лице не дрогнул ни единый мускул. Так просто играть в эту игру - спросил, ответил, главное, не врать там, где можно сказать правду. - О бунте мне писал брат. Мы не часто видимся, но переписываемся. Вам явно не терпится спросить - да, Камилл знает о моих предпочтениях и осуждает их, но согласен терпеть меня таким, каков я есть. Мой брат женат, у него подрастает маленький сын - наследник фамилии д'Арнье и нашего разваливающегося замка.

- Значит, кроме месье Морана, у вас никого нет? - продолжал допытываться Ла Карваль, понимая, насколько нелепо и дерзко выглядят со стороны его вопросы. Но он испытывал к Шарлю настолько сильную жажду, что спешил утолить ее, пока тот не захлопнул рот в своем высокомерном холодном молчании. - Монсеньор не запрещает вам видеться? Кстати, как месье Моран перенес известие о смерти своей подруги?

- Монсеньор поощряет наше знакомство, - осторожно откликнулся д'Арнье. - Его преосвященство… лоялен, и, кроме того, это я познакомил его с Франсуа… месье Мораном. Мы не обсуждали события утра. Месье Морану тяжело смириться с этой утратой - хотя формально мадемуазель не была его подругой. Они вместе работали - среди актерской братии, насколько я понимаю, очень сильно чувство внутрицеховой поддержки и взаимной привязанности. Месье Моран говорил, якобы актеры иначе воспринимают мир и себя в нем - как разбросанную по городам и странам огромную семью отверженных, которые стараются поддерживать друг друга.

- Любопытная точка зрения, - признал Ла Карваль. - Прежде мне не доводилось слышать подобного. Надо будет потолковать с месье Мораном - но прежде растолкуйте ему, что я вовсе не желаю ему зла. И я непременно отыщу того, кто убил мадемуазель Терезу.

Шарль неподвижно сидел на подоконнике, уставившись на носки своих туфель, и не отвечал. Он хотел увидеть архангела Михаила - и он его увидел.

- Спокойной ночи, святой отец, - пожелал Ла Карваль, спрыгивая с подоконника, - и позвольте комплимент. Вы были чудо как хороши десять лет назад! Ах, годы... - он усмехнулся, но без злости. Отец Антуан оказался самым обычным человеком, со своими надеждами, страхами и маленькими тайнами. Прокурор был искренне благодарен ему за ночную беседу - снедавшее его желание сгинуло, сменившись душевным покоем. Возможно, сегодня он и впрямь обрел единомышленника и умного союзника.

- Господин прокурор! Месье Ла Карваль, вы здесь?.. - кто-то, громко протопотав по коридору, настежь распахнул дверь галереи, тревожно и отчаянно взывая в лунную темноту: - Господин прокурор! Мы с ног сбились, вас ищем! Из-под Королевского моста течением вынесло тело, оно в сетях запуталось! Девица, в клочья изрезанная! Шеф полиции приказал оттащить ее в морг и срочно послать за вами!

- Господи, спаси нас и помилуй, - только и выдохнул д'Арнье.

«Чертова картина! Чертова парочка! И вообще - будь оно все неладно! Чертов прокурор! И Шарль тоже хорош - на кой ляд ему вздумалось предъявлять прокурору мою задницу и сопровождать его в эту треклятую Галерею! »

Хотя полотно было великолепно. Слишком великолепно. Изображенное на картине ангелическое создание лишь на четверть было Франсуа Мораном, а на оставшиеся три четверти - тем, кем он мечтал быть, кем воображал себя и чем казался в глазах увлекшегося новым фаворитом месье де Лансальяка. Неделя утомительных позирований под неустанным взглядом монсеньора, изыскивавшим два-три часа для визита в мастерскую, дабы дать художнику свои ценные указания и полюбоваться на застывшего в надлежащей позе натурщика. Франсуа нравилась картина, но не нравился он сам. Он был самым обычным человеком, а не ангелом во плоти. Актеру было ужасно неловко из-за того, что фривольное изображение попалось на глаза столичному прокурору, и досадно, что д'Арнье так и не нанес ему визита - а за окнами давно сгустилась тьма. Франсуа боялся наступающей ночи, боялся кошмаров с удушливой вонью прелых листьев и фигурой, встающей из прогнившей болотной воды. Ему так хотелось спрятаться от этого непонятного зла, ощутить успокаивающее прикосновение. Услышать нежный шепот, повторяющий его имя.

Подле дверей в апартаменты монсеньора всегда бдел кто-нибудь из слуг, но месье Роже был настолько снисходителен, что снабдил любимца ключами от малозаметной дверцы. От лазейки, позволявшей мсье Морану приходить и уходить незамеченным. «Несмотря ни на что, приличия должны соблюдаться», - добродушно хмыкал его преподобие, выпроваживая Франсуа под утро, после очередной ночи мучительно-сладких игр.

Франсуа полагал, что сегодня дверь будет заперта изнутри на задвижку, но нет - ключ повернулся, створка беззвучно отошла в сторону. Золотистый полумрак, мерцающая в темноте позолота обоев и зеркал, знакомая обстановка - он достаточно хорошо помнил расположение мебели в личных покоях его преосвященства, чтобы не налететь ни на что. Преподобный отче, ангел-хранитель Тулузы, гора стареющей плоти, скрывающая в себе по-прежнему острый ум, непомерно игривый нрав и поразительное жизнелюбие не спал - сидел за столом, над спинкой кресла виднелась седая макушка с тонзурой. Франсуа невольно принюхался - в воздухе ощущался горьковатый запах ландышевых капель.

Расслышав щелканье ключа в скважине и легкий шелест шагов, преподобный негромко произнес:

- Нынешней ночью так душно… Тебе тоже не спится?

- Мне холодно, - Франсуа обошел круглый кофейный столик, остановившись напротив. Заставив себя смотреть на сидевшего напротив человека в глубоком кресле. Грузного, одышливо пыхтящего, из-за расшитого невероятными цветами ночного халата казавшегося еще больше и крупнее. Его высокопреосвященство Роже де Лансальяк годился юному актеру не в отцы - в деды, и тем не менее... тем не менее монсеньор де Лансальяк любил его. Как мог, как умел, порой заменяя подлинность чувств дорогими подарками и злоупотребляя своей властью - но любил.

- Простите, что я так поздно, - негромко произнес Франсуа. - Может, мне лучше уйти?

Монсеньор неопределенно повел рукой - жест одновременно означал как прощение за поздний визит, так и приглашение сесть и поощрение к дальнейшему рассказу. С тех пор, как во дворец ворвался прокурор Ла Карваль, добрых вестей ждать не приходится, но появление месье Морана само по себе радовало преосвященного:

- Угощайся.

- Благодарю, нет, - Франсуа присел. - После сегодняшней поездки у меня как-то пропал аппетит. Знаете, мэтр Эшавель принес сегодня законченную картину. Шарль вознамерился пролезть в конфиденты господина прокурора, - обиженно наябедничал актер. - Но Ла Карваль, кажется, больше не склонен обвинять его в пособничестве темным силам.

- Господин Ла Карваль, при всем его настойчивом упрямстве и уверенности в том, что корни этого дела произрастают из грехов моего прошлого, отнюдь не глуп, - де Лансальяк привычно сложил пухлые ладони домиком. - Как человек со стороны, он способен заметить то, к чему мы давно привыкли и не замечаем в упор… Налей-ка мне еще десяток капель этой лекарственной дряни.

Франсуа давно уже наловчился управляться с толстостенным флаконом бледно-розового стекла и серебряной рюмочкой. Судя по снизившемуся уровню густой маслянистой жидкости, преподобный за нынешний вечер не раз прибегал к ее помощи. Отсчитывая капли, Франсуа пробормотал в сторону:

- Всякий знает, что нужно остановиться на последнем стакане, но никто не знает, какой именно стакан - последний…

- Не стоит напоминать мне о бренности земной жизни, - де Лансальяк одним глотком опустошил рюмку и скривился. - Мне вполне хватает просвещенного мнения докторов Церкви по этому поводу, чтобы ты еще забивал мне голову всякими глупостями. Если хочешь потолковать о богословии, Франсуа, давай лучше обсудим твой портрет. Каким ты его находишь?

- Спасибо, нет, - уже второй раз за вечер буркнул актер. - С меня хватило диспута о живописи между господином прокурором и отцом Антуаном. Они выказали редкостное единство мнений: ах, какая возвышенная игра красок, ах, какой глубокий смысл, ах, как вдохновенно... ах, какая изящная задница у натурщика. Честно говоря, мне хотелось куда-нибудь провалиться, только бы они перестали пикироваться через мою голову. Точно вам говорю, месье прокурор сам не без грешка!

- Ну и на здоровье, - де Лансальяк ухмыльнулся, позабавленный этой маленькой интермедией скрытой ревности. - Они с отцом Антуаном составили бы восхитительно контрастную пару. Ну-ну, не надо так злиться и гневно сверкать глазами, дитя мое. Я пошутил. И, хоть я уже давно свыкся с мыслью о том, что у отца Антуана нет сердца, но вот поди ж ты…

- О-о, сколько раз я это уже слышал, - скроил презрительную гримаску Франсуа, в очередной раз забыв о необходимости быть сдержанным и помнить, что интересы монсеньора должны всегда оставаться для него на первом месте: - «Ах, у меня нет сердца, ах, все чувства во мне давно умерли, ах, я плюну миру в его довольное лицо и пусть он утрется... » Извините. Вы полагаете, месье д'Арнье привязался ко мне? Ничуть не бывало! Я просто его забавляю. У меня нет причин и нет способа удержать его насильно. Пусть себе идет куда хочет и с кем хочет, мне совершенно на это наплевать!

- Сын мой, - умилился преподобный, - я знаю Антуана почти пятнадцать лет. Имел удовольствие наблюдать его поведение в самых различных ситуациях. Я сам с ним спал, видел, как его подкладывали под других - и у него всегда было такое лицо… ну, ты сам знаешь. Ему на лоб можно кувшин с вином ставить - вместо ледника. А тут - ты… Да я готов свой наперсный крест поставить на то, что он по ночам во сне шепчет твое имя!

- Сдался я ему! - из совершенно детского духа противоречия уперся Франсуа. Преподобный знал мир и людей гораздо лучше молодого актера, и характер своего былого любимца он тоже прекрасно представлял - но Франсуа, привыкший к быстрым и ничего не значащим связям, никак не мог поверить в подобное. Месье Моран не находил в себе никаких качеств, достойных привлечь внимание Шарля, и как-то наивно верил в то, что если упрямо отрицать очевидное, оно не уйдет, его не сглазят, оно сохранится... Ибо, даже вздумай Шарль д’Арнье завести интрижку с кем-то другим, Франсуа простил бы ему это. Бесился бы и исходил желчью, но простил, и сейчас его неожиданная, злая ревность улеглась, сменившись обреченным: - А даже если и так, что с того... - он протянул руку, накрыв своей узкой ладонью пухлую кисть преосвященного.

Нынешний странный вечер невесть отчего способствовал откровенности, и Франсуа решился:

- Вы позволите мне говорить начистоту? Месье Роже, в своей щедрости вы даете мне куда больше, чем я того заслуживаю. Я никогда не жил так, и, если порой я становлюсь несносен, то... - актер замялся, - то лишь оттого, что мне очень страшно. Мне не верится, что все это происходит на самом деле. Что-то нашептывает мне: будет лучше оказаться поскорее выброшенным из рая туда, где мое законное место, - он виновато опустил глаза. - И я начинаю нарочно злить вашу милость, лишь бы это побыстрее случилось. Нет, я делаю это не потому, что мне здесь не нравится, что вы! Просто... просто мне кажется... - Франсуа окончательно запутался и умолк.

- Просто тебе кажется, что ты разжиреешь, разленишься и отвыкнешь добывать пищу самостоятельно, как прирученная дикая зверушка, - завершил за него фразу преосвященный. - Раем не разбрасываются, дитя мое, и в нем не существует времени - в нем дольше века длится день. Неважно, проведешь ты здесь месяц или полгода, тебе одинаково трудно будет возвращаться в мир, - де Лансальяк потянул его за рукав, давая понять, что желает заполучить маленького месье Морана в объятия. - Кому доподлинно известно, что станется с нами завтра? Может, Ла Карваль повесит на меня обвинение в ереси. Или ты огорчишь меня настолько, что дело завершится пышными похоронами. Кроме того, не исключено, что в ближайшую среду приключится Армагеддон.

- Конечно. Вы как всегда правы, - невесело улыбнулся Франсуа, послушно поднимаясь и делая шаг навстречу. Прошедшие месяцы многому научили актера, в том числе и тому, как переступать через себя и находить каплю удовольствия в том, что прежде казалось невозможным и неисполнимым. Теперь он был способен не только висеть безвольной тряпкой в объятиях его эминенции, но и научился обнимать де Лансальяка в ответ, обвивая руками некогда бычью шею в уйме складок и пристраивая подбородок на плече, напоминающем расползающуюся подушку. Главное было - не задумываться, как это выглядит со стороны. - И все-таки, если река не затопит город и не состоится шумного процесса по обвинению пастыря в ереси - пообещайте, что не станете удерживать меня насильно и позволите мне уйти. А, месье Роже?

- И куда же ты пойдешь, глупое создание? - архиепископ притянул его к себе на руки, погладил по тугому задику. - Да, да, знаю - театр, публика, букеты в гримерку, попойки с ценителями... Цензурные ножницы, проблемы с полицейским надзором, холод, голод, белая горячка от скверной выпивки и сифилис от дешевых потаскух. Дураки и дороги, скромный холмик за кладбищенской оградой - просто дивно. Да?

- Да, - упрямо повторил Франсуа. - А еще - человеческие души в твоих ладонях, их слезы, горести и радости, и чудеса наяву, и ночлег в сарае с дырявой крышей, провалы и успех, признание, и осознание того, что молодость и красота отнюдь не вечны, а сцена примет меня и будет любить до самых последних дней... Вы не сможете держать меня при себе всю оставшуюся жизнь. Полгода, год - и я стану просто привычной деталью обстановки в ваших покоях, то ли секретарь, то ли живая грелка для постели и собеседник для долгих вечеров. Я наскучу вашей милости. Вам захочется чего-то новенького и остренького, что можно покорить, заворожить и посмотреть, как новое яблочко упадет в подставленную руку, - он выгнулся под этой самой ласкающей рукой, невольно вздохнув. - Все может обернуться куда лучше, чем предсказываете вы. Может, там, впереди, еще будет столица, и королевский театр. Может, мое имя станет куда более известным, чем сейчас.

- А как же «Шааарль»? - тонко усмехнулся в ответ на его тираду преосвященный, потихоньку расстегивая на Франсуа кюлоты. Иногда он решительно отказывался понимать своего фаворита - понятие «золотой клетки» ставило монсеньора в тупик.

- А что - Шарль? - недоуменно поднял брови Франсуа. - Шарль - то, что есть здесь и сейчас. Он мне нравится, иногда даже слишком, я понимаю, что теряю от него голову - но я также прекрасно понимаю, что каждому из нас суждено остаться на своем месте, - актер чуть дернулся, ощутив хозяйничающую меж его ног руку, но отстраняться не стал - если уж монсеньор решил, он все равно получит свое, тем или иным способом. - Д'Арнье - человек, с которым мне никогда в жизни не сравниться.

- Самовлюбленное маленькое чудовище, - восхитился де Лансальяк, - а я еще называл бессердечным Шарля! - он ущипнул Франсуа за бедро, стягивая с него кюлоты и белье до колен. - Наклонись. Я, я, и опять я, месье Моран, единственный и неповторимый. Поросенок.

- Что вам всем так нравится именовать меня поросенком, что вашей эминенции, что вашему ненаглядному д’Арнье... - сердито пробухтел Франсуа, смиряясь с неизбежным. Преподобный был с ним ласков - так что можно было и уступить вкрадчивому натиску, не чувствуя себя слишком обиженным. - Какой я вам поросенок, можно подумать, вы оба только и делаете, что денно и нощно печетесь о ближних своих, напрочь забывая о себе!

Он оперся локтями о столик и опасливо насторожился - вещица выглядела слишком неустойчивой, ему не хотелось бы грохнуться с нее, потеряв равновесие. Франсуа ощущал себя стреноженной лошадкой - стянутая вниз одежда не позволяла ему ни резко двинуться, ни шагнуть в сторону, а пальцы преосвященного уже пробежались по так волновавшей его части тела, заставив актера вздрогнуть. Вроде бы его уж столь раз касались, и так, и эдак, но все едино - он всегда вздрагивал в испуге, ощущая первые прикосновения. Преосвященный вдумчиво исследовал пальцами нежную дырочку, поглаживая, втискивая обманчиво неуклюжий палец все глубже, вынуждая Франсуа прогибаться, подставляясь. Де Лансальяк не причинял своей игрушке боли, лишь поддразнивал, наблюдая за тем, как неловко ерзает и выгибается молодой человек, лаская его изнутри, наслаждаясь чужой покорностью и видом юного, полного жизни тела. Кого-то успокаивает молитва и четки, кого-то - присутствие домашнего животного, а монсеньора весьма освежали и возвращали иллюзию молодости интимные забавы. Приправленные горечью осознания того, что ему не удастся удержать месье Морана. Хотя чего, спрашивается, тому не хватает?

В дверь робко поскреблись, вынудив преподобного прервать развлечение, бросив Франсуа: «Прикройся». Просочившийся в покои слуга торопливо нашептал в поросшее изнутри седым волосом ухо его преосвященства нечто, заставившее того нахмуриться и взмахом руки отослать месье Морана прочь.

«Опять у них какие-то тайны тулузского двора», - разобиженный в лучших чувствах Франсуа послушно удалился.

Спать совершенно не хотелось и актер забрался на широченный подоконник, меланхолично созерцая плывущую над городскими крышами луну. Складывая в уме строчки будущего сонета, печального, посвященного безвременно опавшим листьям и сорванному цветку, Терезе. Очнувшись от скрипа осторожно приотворенной двери - месье Моран позабыл запереть замок. Или оставил ее открытой, в глубине души надеясь невесть на что.

- Шарль? - обрадованно изумился он, повернувшись к вошедшему. Спорхнул на пол, бросившись навстречу и встревожено заметив: - На тебе лица нет. Что стряслось? Где тебя носило?

- Прокурор Ла Карваль только что заполучил второй труп, - д'Арнье тяжело рухнул в глубокое кресло с широкими подлокотниками. - Из чувства долга перед преподобным и христианского милосердия я потащился следом за месье следователем в морг - и, признаюсь честно, очень и очень сожалею о своем поступке. Это было ужасно - страшнее, чем там, на острове, - он притянул Франсуа к себе, зарылся лицом в его волосы. Перевел дыхание, ощутив, что месье Моран обнимает его за плечи, успокаивая, и несколько невнятно продолжил рассказ: - Это девушка, ее выловили нынешним вечером из реки прямо в черте города. Совсем молоденькая, почти ребенок. Хорошенькая… была. Ей перерезали горло… и выпотрошили, просто выпотрошили, как рыбаки потрошат рыбу. Вырезали у нее на спине какие-то знаки - Ла Карваль уверяет, сатанинскую пентаграмму. Он знаток своего дела, ему виднее… Теперь он точно перевернет небо и землю в поисках виновных. Для начала хотя бы в поисках ответа на вопрос: кем была эта несчастная?..

Д'Арнье полагал столичного прокурора человеком, закаленным судьбой во многих испытаниях и не раз сталкивавшимся с человеческой низостью и кровожадностью. Но нынешний случай, похоже, оказался чрезмерным испытанием даже для стальных нервов парижанина. Прокурора трясло от ненависти и невозможности что-либо исправить, в черных глазах блестели слезы. Он был страшен в своем праведном гневе, и д'Арнье посочувствовал любому, кто встанет на пути слуги закона. Он постарался поскорей увезти прокурора из холодного, пропахшего смертью, карболкой и формалином здания морга - а по возвращении напоил крепчайшим коньяком из погребов монсеньора. Сдав слегка захмелевшего блюстителя закона на руки ординарцу и помощникам, д'Арнье сам отправился за утешением. Обретя его здесь, обнимая Франсуа так крепко, словно боясь, что их вот-вот силком растащат в стороны. Благодаря Франсуа за безмолвное сочувствие, за что, что актер понял все без лишних объяснений. За поцелуи - нежные и сладкие, тающие на губах, смывающие горечь и ужас долгого дня, заставляющие забыть о смерти, неустанно кружащей над головой всякого из живущих.

- Люблю тебя… тебя, тебя… - за каждым признанием Франсуа следовал новый поцелуй, длиннее и откровеннее предыдущего. - Пусть ты и бросил меня на растерзание своему преподобному, а мне все едино… Смотрю на тебя, как… н-ну, ты для меня навроде распахнутого окна в конце длинного-длинного коридора. Чем ближе подхожу, тем больше вижу за этим окном - не только заснеженный навеки сад, как мне показалось сперва, но и горы, и море, и зелень, и еще что-то…

«Эта дверь заколочена изнутри», - вспомнились Франсуа слова преосвященного. Вот и неправда, для маленького месье Морана дверь гостеприимно распахнулась, открывая ему мир Шарля д’Арнье, прекрасный и суровый, как та земля, которая его породила.

- И я тебя, - эхом отозвался Шарль, - я по тебе с ума схожу....

Никогда прежде Франсуа не влюблялся столь безоглядно и безрассудно, никогда прежде не путешествовал по Стране Любви в такой компании, так долго и так вдумчиво, узнавая ее секреты, заглядывая в уголки, о существовании которых прежде не имел представления.

- Встань, пожалуйста, - быстрый, горячечный шепот. Мечущиеся пальцы, торопливо расстегивающие крючки и пуговицы, дергающие аккуратно вывязанный шарфик, стремясь как можно быстрее избавиться от одежды, которая сейчас только мешает. - Да-да-да, вот так, садись, твой якобы милосердный Господь все-таки жестокая тварь, раз выпускает в мир таких, как ты - на погибель всем остальным, от тоски и зависти... - Франсуа обхватил д'Арнье за талию, мягко и настойчиво толкнув обратно на кресло. Скользнул следом, гибкое, быстрое и бесстыдное создание, устроившись на коленях любовника и повернувшись к нему спиной, так что теперь для всякого поцелуя ему приходилось выгибаться вполоборота, далеко запрокидывая голову и щекоча плечо Шарля рассыпавшимися волосами.

Д'Арнье то нежно целовал его плечи, то внезапно чувствительно прикусывал, то встречался губами с оседлавшим его бедра Франсуа, такого возбуждающего и потешного одновременно в своей досаде на Творца, который над некоторыми своими созданиями работает более тщательно, чем над прочими.

- Хочу видеть твое лицо, - требовательно прошептал Шарль, накручивая на запястье каштановые кудри.

- Далось тебе мое лицо, можно подумать, ты прежде на него не насмотрелся... - Франсуа извернулся, благо старинное кресло было достаточно велико для затеянных им игрищ. - Ай, волосы! - Шарль порой имел привычку напоминать ему о том, настолько он сильнее физически - это одновременно и пугало, и возбуждало. Он льнул к Шарлю, зацеловывая, обводя языком отпечатавшиеся на светлой коже следы собственных мелких зубов.

- Нет. И никогда не насмотрюсь, - свои слова д'Арнье подтвердил глубоким поцелуем, жадным, властным, будто клеймящим припухшие губы Франсуа, в знак того, что никто иной не смеет к нему прикоснуться. - Хочу запомнить тебя всего, изнутри и снаружи, узнать твои тайны...

Его ладони скользнули вниз, обхватывая ягодицы Франсуа, приподымая его и прижимая к возбужденной плоти.

- Если у меня и были раньше какие секреты, то теперь они все твои... - Франсуа прерывисто вздохнул, зажмурившись и ощутив настойчивое, горячее прикосновение внизу, между ног. Заерзал, расслабляясь и открываясь навстречу Шарлю, гладя его плечи, прикасаясь легкими поцелуями, стараясь сделать все, чтобы д’Арнье остался доволен. - Я твой, помнишь?

- Люблю тебя, - совершенно невменяемым голосом прошептал Шарль, опуская его на свое жаждущее слияния мужество, и ловя губами приглушенный вскрик. Близость Франсуа отправляла псу под хвост любые благие намерения и всегдашнюю сдержанность отца Антуана д’Арнье. Умом он понимал - нет, нельзя, не стоит, это плохо кончится, но многолетняя неосознанная жажда любви и нежности брала свое. Раз за разом он совершал безумства, в которых не раскаивался.

На Франсуа слова о любви всегда действовали самым поразительным образом. Испытывать привязанность к кому-то и быть любимым в ответ - таково было естественное состояние его души и тела. Пусть ему лгали или лгал он сам, принимая желаемое за действительное - ему было хорошо. Он двигался в руках Шарля, изнемогая от переполнявших его чувств, удивляясь тому, сколько их, оказывается, у него было - и они не собирались иссякать. А он и не подозревал, что способен на такое, что умеет не только брать, то и отдавать, принося кому-то удовольствие и наслаждение.

Он самозабвенно постанывал в такт слитным движениям их тел, не опасаясь быть услышанным, не беспокоясь о сдержанности. Здесь и сейчас они могли делать все, что угодно. Во всяком случае, так считал Франсуа - не умевший заглядывать в будущее дальше, чем на пару дней.

Они взлетели в небеса, подобно тем самым пресловутым ангелам, замерли у самого сверкающего алмазными звездами небосвода, и снова рухнули на бренную землю. Осознав, что нагишом возлежат в кресле, раскинув руки и ноги, как после тяжкого, но радостного труда.

Шарль медленно облизал пересохшие губы и окликнул тихонько любимого по имени - будто всякий раз опасался, что однажды тот не отзовется:

- Франсуа... Так хорошо...

- Уммм? Правда? - Франсуа не хотелось ни приподнимать отяжелевшую голову, ни двигаться - только лежать вот так, пристроив голову на груди Шарля, слушая стук его сердца, частое и тяжелое дыхание. Прикасаясь кончиком языка к твердому соску и перебирая в уме сверкающие подробности: неловкость слияния, переходящую в пряное, сумасбродное и болезненно-сладостное удовольствие, волной достигающее экстаза, уносящее куда-то ввысь, в голубые и черные небеса... - Я люблю тебя, я уже говорил? И мне так нравится, когда ты любишь меня - вот смешно, правда?.. Даже когда больно. Но ты делаешь это как-то так, что о боли сразу забывается, остается только счастье. А я сейчас счастлив? - озадаченно спросил сам себя актер. Подумал и кивнул: - Ага.

С тихим смешком д'Арнье поцеловал его в лоб:

- Ты чудо, Франсуа. С тобой все хорошо - любиться, молчать, встревать в истории, ссориться и даже просто спать. Пойдем в постель, у тебя глаза слипаются.

Перехватив его за талию и под коленки, Шарль на руках отнес его в кровать, уложил и сам забрался под одеяло рядом.

- Почему, в таком случае, такой идеальный и чудесный я болтаюсь по дорогам без гроша в кармане в ожидании счастливого случая? - пробормотал Франсуа, прижимаясь к Шарлю и проваливаясь в спокойный, прохладный сон.- Еще немного - и я просто не смогу жить без тебя. Умру, если тебя не будет рядом - всякую ночь и всякий день, если ты перестанешь владеть моей душой и телом... Нет, не слушай, что я несу, я на самом деле уже сплю, это я во сне с тобой разговариваю. Даже во сне...

- Спи, болтливый сомнамбула, - д'Арнье заботливо пригладил взъерошенную гривку Франсуа, размышляя о чем-то своем.

Имей прокурор Кантен Ла Карваль полномочия Господа Бога или хотя бы самого завалящего архангела с правом составления нерушимых кодексов, он бы строго-настрого заповедовал набирать вестовых жандармерии из горлопанов и дураков. Эта заповедь точно шла бы впереди «Не убий».

Кантен был уверен, что едва-едва уронил отяжелевшую, переполненную дурными предчувствиями и догадками голову на подушку, как зычный голос за дверями спальни возопил, аккомпанируя себе частым стуком по филенке:

- Месье прокурор, есть опознание! Месье прокурор!..

- Марсель, что там? - крикнул он, пытаясь изгнать из своего разума темные тени рваного и дурного сна. Смутно припоминалось, якобы отец д'Арнье после посещения морга вчера милосердно напоил его и сопроводил в апартаменты.

- Вчерашнюю покойницу из Гаронны опознали, - в дверь спальни сунулся ординарец Марсель. Судя по мрачности его физиономии, опознание неизвестной отнюдь не содействовало прояснению картины происходящего в Тулузе. - Это барышня Лану.

- Что? - ошарашено переспросил Ла Карваль. - Что ты сказал?

- Полетт Лану, мещанка, шестнадцати лет от роду, - терпеливо повторил Марсель - массивный, обманчиво неповоротливый, некогда бывший не последним человеком в парижском Дворе Отбросов. - Вы приказали тем, кто был вчера у реки и в морге, держать языки за зубами. Но всем без исключения людишкам рты не позатыкаешь. Кто-то из рыбаков проболтался. Или жандармов. Или служащих морга. Тулуза - городок небольшой, тут все друг друга знают. В общем, девицу признали, несмотря на… неприглядный вид.

- Ее отца известили? - вскинувшись с постели, Ла Карваль торопливо одевался. Полетт Лану, возвращения которой он так ожидал в надежде получить новые сведения - Полетт Лану мертва!

- Да. Чертовы сплетники, - ординарец крякнул. - Месье Лану пытался прорваться в морг, но жандармы встали насмерть. Негоже, чтобы отец увидел дочь порубленной, как коровья туша в лавке. Месье Лану сопроводили во дворец, на шум явился преподобный…

- Я понял, - Ла Карваль на ходу пальцами приводил в порядок блестящую черную гриву. Прекрасное начало дня, ничего не скажешь.

Монсеньор де Лансальяк встретил явившегося столичного прокурора взглядом, исполненным праведного негодования. Господин казначей сгорбился на столом, закрыв лицо руками. Ла Карваль не сразу понял, что за странный звук до него доносится - Лану тихо, монотонно подвывал, едва заметно раскачиваясь из стороны в сторону. Расспрашивать его о чем-либо не имело смысла, но прокурор все же сделал попытку:

- Месье Лану, вы меня слышите? Месье Лану, где расположен дом вашей сестры?

Вместо казначея ответил преосвященный, гораздо лучше владевший собой:

- В Форжане. Это маленькая деревушка на другом берегу Гаронны, за старым мостом святой Ребекки. Полчаса быстрой езды. Вы намерены отправиться туда?

- Полетт Лану гостила у тетки, - коротко пояснил Ла Карваль. - Должна была вернуться в город с утра. Судя по состоянию тела, оно пробыло в воде всего несколько часов, даже разбухнуть не успело. Либо Полетт нынешней ночью похитили из дома ее тетушки… либо убили прямо там. Я должен…

- Вы должны побывать там и убедиться, что с тетушкой Лану и ее домочадцами все в порядке - или все не в порядке, - согласно закивал преподобный. - Конечно же. Ступайте, исполняйте свой долг. Я позабочусь о несчастном Пьере.

- Что случилось? - переполох тихой волной пронесся по коридорам и покоям дворца, в свой черед достигнув комнат месье Морана. На сей раз Шарль не покинул его, потихоньку удалившись под утро, и непререкаемым тоном заявил - им надлежит быть рядом с его преосвященством. Франсуа не стал спорить, ощущая себя щепкой, затянутой в могучий водоворот, и нюхом чуя: сегодняшний денек может оказаться куда хуже вчерашнего.

- Д'Арнье, вы знаете дорогу на Форжан? - с порога огорошил их вопросом месье прокурор. Строгий и собранный, прямой, как гибкий хлыст, неукротимый, как клинок, готовый к любым испытаниям во имя защиты попранной справедливости.

- Разумеется, знаю, - невозмутимо отозвался д'Арнье.

- Тогда вы едете с нами. Месье Морану лучше остаться здесь.

- Я тоже с вами! - взмолился актер. Хотя вчерашние изыскания на уединенном острове изрядно перепугали его, Франсуа совершенно не хотелось оставаться в стороне от происходящего. - Господин прокурор, я не буду мешаться под ногами, я…

- Отправляйтесь вместе с месье прокурором. Оба, - устало махнул рукой его преосвященство. - И возвращайтесь поскорее.

Добраться до деревушки Форжан не составило никакого труда. Ла Карваль шпорил коня, точно опаздывал к месту сражения или к постели умирающего - возможно, так оно и было - через плечо бросая краткие фразы, извещая попутчиков о случившемся. С поисками дома старой мадемуазель Лану возникли определенные затруднения. Сгоряча отряд пролетел тихую деревушку насквозь, выскочив на речной берег, где развернулся и набросился на первого попавшегося местного обывателя, насмерть перепугав беднягу. С горем пополам уяснив необходимые повороты и приметы, помчались дальше, озираясь в поисках крашеной розовой краской чугунной калитки и двух старых олив подле каменного забора.

Нужный дом под скошенной черепичной крышей утопал в густейшем саду. Жужжали пчелы, благоухали на клумбах последние осенние розы. На трезвон колокольчика и призывные крики никто не вышел. Спрыгнув с лошади, Ла Карваль пинком распахнул калитку, прошагав по усыпанной белым гравием дорожке к крыльцу, увитому вьюнком. Окна дома были заложены ставнями, но дверь стояла приоткрытой. Прокурор извлек шпагу из ножен, толкнул ею тяжелую створку, сам не входя внутрь, но внимательно приглядевшись к замкам и засовам. Ординарец, не дожидаясь распоряжения, затопал следом за господином прокурором. Все прочие, сбившись в кучку подле нарядного крыльца в три ступеньки, напряженно дожидались возвращения Ла Карваля.

Недолго пробыв в доме, тот вышел на крыльцо. Лицо у прокурора было каменным, ничего не выражающим.

- Обыскать сад, - негромко распорядился он. - Постучите в дома по соседству, расспросите - не слышал ли кто ночью подозрительных звуков или криков, не приметил ли около дома поздних гостей или каких-нибудь подозрительных личностей. Отец д'Арнье, можете войти - я хотел бы знать ваше мнение. Только будьте готовы к тому, что картина там… не слишком радующая глаз. Месье Моран, останьтесь на месте! - прикрикнул он на Франсуа, шагнувшего было вслед Шарлю. - Сядьте вон там на скамью и никуда с нее не двигайтесь.

Мысленно возмутившись таким недоверием и пренебрежением, Франсуа послушно уселся на каменную скамью - еще холодную, не прогретую солнцем. Шарль скрылся за дверью домика - обычной дверью вишневого дерева с ярко начищенным медным молотком. Невесть отчего Франсуа заворожил солнечный отблеск на мерно покачивающемся кольце. Из сада порой долетало глухое «туп! » созревшего яблока, упавшего на землю. Пахло перезрелой травой, близким дыханием грядущей осени. Из зарослей шиповника выбрался большой кудлатый пес и улегся рядом с лавкой, вопросительно поглядывая на молодого человека из-под завитков черной шерсти. Франсуа машинально почесал зверюгу за ухом:

- Может, хоть ты знаешь, что тут происходит?

Пес вывалил длинный лиловый язык и довольно запыхтел.

Прокурор не погрешил против истины - в доме и в самом деле было скверно. Аккуратный, уютный коттедж старой девы мадемуазель Лану насквозь провонял запекшейся кровью и страхом. Некогда дочиста отскобленный пол в прихожей и коридоре покрывали грязно-бурые разводы, словно кто-то с размаху выплеснул на доски ведро воды и небрежно размазал их тряпкой. Мокрая швабра стояла тут же, прислоненная к дверце кладовки.

- Перепачкали обувь в крови, но возиться им было некогда - наспех замыли следы, - вполголоса растолковал Ла Карваль. - Теперь не разберешь, сколько их тут побывало… Отец д'Арнье, вы уверены в крепости ваших нервов… и вашего желудка? Если что - блевать за окно.

- Я справлюсь, - сдержанно кивнул Шарль, переступая порог. Мадемуазель Лану была не чужда модных поветрий, украсив дверной проем занавесью из экзотических бусин и серебряных колокольцев, сейчас сухо затрещавших и зазвякавших друг об друга.

По гостиной, самой большой и светлой комнате в доме, словно прошел вихрь - свернув ковер, отшвырнув к стенам стулья и массивный обеденный стол, с которого до сих пор медленно и вязко падали вниз тяжелые капли. Хозяйка дома, облаченная в черный шелковый балахон, распростерлась на полу, замкнутая в двойной круг черных линий и причудливо вырисованных каббалистических знаков. Кто-то нанес ей удар, почти отделивший голову пожилой дамы от тела - как и голову несчастной Терезы Люсьен. Женщина таращилась на вошедших остекленевшими шариками почти вывалившихся из орбит глаз, распялив окровавленный рот в беззвучном крике. Разум Шарля отстраненно констатировал, что ладони и вывернутые ступни покойницы приколочены к паркету массивными гвоздями с квадратными шляпками, которыми обычно скрепляют особо толстые брусья. Повсюду стояли оплывшие свечи - видимо, собранные со всего дома, и валялись увядшие цветы. Розы, срезанные ветки шиповника, хризантемы, несколько лилий на длинных стеблях… Д'Арнье замутило, к горлу покатил горько-кислый комок отвращения, Шарль дернул кадыком, подавляя рвотный спазм. Поймал пытливый взгляд Ла Карваля. Ищейка. Для него тошнотворный запах кишок и свернувшейся крови - след. Ему есть где укрыться от сжимающего сердце страха - в своей погоне за целью. Что же, у отца Антуана д'Арнье тоже есть прибежище. Он вполголоса прочел начало заупокойной молитвы - вроде начало отпускать.

- Вроде бы не грабеж, - вывел его из сосредоточенно задумчивости голос Ла Карваля. Прокурор кивнул в сторону резного буфетного шкафчика. - Столовое серебро на месте. Может, и взяли чего по мелочи, но мне в это как-то не верится. Возвращаясь к нашей памятной дискуссии о сектах и сектантах, отец д'Арнье… Это убийство было содеяно с соблюдением всех канонов чернокнижия. Кстати, вы обратили внимание - окна закрыты ставнями, двери заперты, нигде ни малейших следов взлома. На какие размышления это вас наводит?

- Они сами отперли двери, - предположил Шарль. - И чего можно заключить, что убийца… убийцы были лично знакомы с мадемуазель Лану - либо же сослались на неких общих знакомых, вызвав к себе доверие. В провинциальных деревушках рано ложатся спать, а гостей предпочитают принимать часов в пять-шесть вечера, с тем, чтобы к темноте разойтись по домам… Ла Карваль, а где слуги? Не может быть, чтобы пожилая мадемуазель жила в таком большом доме совершенно одна.

- Гм, - согласно кивнул прокурор. Вылетел из комнаты, оставив Шарля наедине с мертвой женщиной, черными брызгами крови на светлых обоях и кружевных салфетках, и перекошенным распятием на стене. Д'Арнье услышал его быстрые шаги вверх по лестнице - Ла Карваль обежал дом, заглядывая в каждую из комнат. Стукнули ставни - прокурор распахнул одно из окон на втором этаже, окликнул своих подчиненных, рыскавших по саду. Выслушав доклад, спустился в гостиную удрученным: - Мои люди обыскали подвал, обнаружив двух задушенных женщин - судя по всему, горничную и кухарку. С клумб позади дома оборваны цветы, больше никаких приметных следов…

Он оглядел оскверненную комнату:

- Святой отец, вам не кажется, что это двойное убийство совершено прямо-таки с вызывающей наглостью? Совсем недавно сатанисты довольствовались, покупкой детей у нищих и похищением подростков-бродяг, шатающихся по дорогам. А сейчас? Актриса - пусть не обладающая громким именем, но все же достаточно известная, чтобы быть приглашенной на сцену частного театра его преподобия. Две далеко не самые последние горожанки - одна из которых является дочерью казначея монсеньора, - сам того не замечая, Кантен разговаривал с Шарлем как с давним и доверенным другом - эта была привычка, так Ла Карвалю было легче размышлять над головоломкой очередного преступления. Правда, до сего дня его конфидентом был многоуважаемый мэтр Тарнюлье. - Да еще этот доклад, переданный его величеству князем де Сомбрей. Не попахивает ли в провинции заговором?

- Может, они таким образом решили отметить ваш приезд, - д'Арнье надеялся, его голос звучит обыденно и ровно. - Показали, что ничуть не обеспокоены вашим присутствием. Хочу верить, что их бравада напрасна. Что касается вашего предположения… Мне всегда казалось, что заговоры - что-то из минувшего века, времен последних Валуа. Против кого - монсеньора де Лансальяка? Короля?

- Ну, до короля отсюда не достать, - поджал губы Ла Карваль, - зато свалить кого-нибудь более доступного… Сами понимаете, святой отец, в каком сложном и двусмысленном положении оказался сейчас ваш покровитель. Десять лет в провинции все было спокойно, но сейчас убийства начались сызнова. Это невозможно отрицать, невозможно замолчать. Боюсь, как бы в городе не началась паника. Но что самое худшее - у нас ничего нет, ни единой зацепки, - осторожно переступив через потеки засохшей крови, прокурор присел рядом с телом убитой дамы, вгляделся: - Какие причудливые раны. Обычным ножом такие не нанести. Скорее, тут поработал короткий клинок с изогнутым лезвием, народе турецкого ятагана. Давайте посмотрим еще, может, что-нибудь найдем…

- А что, собственно, мы ищем? - дипломатично уточнил д'Арнье.

- Понятия не имею. Что-то, чего здесь не должно быть. Или то, чему здесь не место, - Ла Карваль скривился: - Хотел бы я знать, зловещие закорючки на полу имеют какой-то тайный смысл или предназначены исключительно для запугивания глупцов?

- Некоторые похожи на еврейские письмена, - поразмыслив, высказал свое просвещенное мнение Шарль. - Вот это, уверен - традиционные зодиакальные символы. Прочие мне незнакомы. Зарисуйте их и обратитесь к знатоку. Скажем, к монсеньору. В его библиотеке имеется обширное собрание книг о ведьмовстве и чернокнижии, и он точно сумеет вам ответить, что мы зрим здесь - истинный ритуал поклонения тьме или…

- Очередную декорацию в кровавых тонах? - едва не вспылил Ла Карваль. - Послушайте, святой отец, это уже слишком! Вы так рьяно стремитесь оправдать своего благодетеля, что.. - прокурор отчаянно боролся со своим темпераментом, выплескивающимся порой наружу раньше, чем благоразумие успевало воздвигнуть перед ним преграду.

- Что вы готовы заподозрить меня за неимением других подозреваемых, - спокойно завершил Шарль. - В чем-то вы правы, Ла Карваль, но не упускайте из виду одну важную вещь. Падет де Лансальяк - паду и я. Вряд ли кто из судей поверит, что преданный викарий не имел представления о темных делишках своего господина. Мы с ним повязаны одной веревочкой, и мне, как никому, выгодно его оправдание и предъявление миру истинных преступников. Но я - не дознаватель. Им являетесь вы. Вы знаете, как разыскивать преступников - мы можем лишь оказать вам посильную помощь. Так ищите!

- Что искать? - Франсуа целый час терпеливо сидел на скамье, пока не почувствовал, что отсидел себе все, что можно было отсидеть. Мимо с ужасно деловитым видом пробегали туда-сюда жандармы, из подвала вытащили два тела и уложили на холстине, на месье Морана никто не обращал внимания - и в конце концов актер не выдержал. Мысленно приготовившись к выволочке и тому, что сейчас он узрит истинный ад на земле, Франсуа поднялся по ступенькам, на цыпочках прошагал по коридору, сунулся в гостиную и ойкнул.

- Я велел вам оставаться снаружи! - гневно рявкнул прокурор, узрев незваного гостя и то, что цвет лица месье Морана стремительно меняется на блекло-серый. - Марш отсюда! Вон!

Но было уже поздно. Франсуа увидел тело на полу, мир перед его глазами выцвел, окутавшись удушливым запахом болотных испарений, разлагающихся растений и стоячей воды. Незнакомой прежде тоской, безграничной, не ведающей предела тоской одинокой пустоты. Франсуа зажмурился, не в силах противостоять незримому урагану, с силой толкнувшему его вперед, мимо Ла Карваля, мимо Шарля, попытавшегося удержать его за плечо. Он вошел в залитую кровью гостиную, держа веки намертво стиснутыми, но умудряясь не спотыкаться об истекшие воском свечи, переступая через ручейки крови и аккуратно обогнув изуродованный труп старой мадемуазель Лану.

- Что он вытворяет? - яростно прошипели над ухом Шарля. - Что за дьявольщина?

Д'Арнье сглотнул, отмалчиваясь, не представляя, что ответить. Что он знал о Франсуа Моране? Недурной актер, неплохой поэт, Лилия с кружащим голову ароматом - но никогда прежде Франсуа не вытворял ничего подобного!

- Несть числа Божьим чудесам, - наконец нетвердо выговорил Шарль.

- Это вы к чему клоните, святой отец? - озадачился Ла Карваль.

- Может, это ответ на ваши молитвы, - к д'Арнье вернулось самообладание. - В мире порой встречаются люди, способные увидеть скрытое. Рудознатцы, к примеру, или ходоки с лозой, или опытные гадалки. Прежде я не замечал за месье Мораном подобных умений, но вдруг? В конце концов, именно он отыскал кольцо на том островке и предчувствовал выстрел еще до того, как он раздался.

- Надо вывести его оттуда, - решительно заявил прокурор и немедля возразил сам себе: - Черт, а если парень сейчас навроде лунатика, шатающегося по крыше? Мы его тряхнем, а он спятит. Святой отец, что нам делать?

- Молиться и уповать на Господа, - серьезно ответил д'Арнье. - Надеяться, что месье Моран выйдет оттуда живым и невредимым.

- Тьфу! - Ла Карваль вполголоса ругнулся. Переступил с места на место, царапнув ножнами шпаги по ободверине. Деятельная натура не позволяла прокурору стоять и просто наблюдать за тем, он непременно должен был вмешаться - но отец д'Арнье своим присутствием удерживал его на месте.

Франсуа кружил по гостиной - глаза закрыты, сгорбленный, руки нелепо выставлены вперед, растопыренные пальцы непрерывно обшаривают пустоту. Он двигался точно вдоль линий пентаграммы - беззвучно, лишь шоркали по полу кожаные подошвы. Круг за кругом, танец с невидимым партнером. Выглядело это жутко: будто Франсуа ослеп и теперь пытался выйти к людям, к свету, туда, где мир не ограничивался расстоянием вытянутой руки - у Ла Карваля вдоль спины просыпалась горсть холодных, кусающих мурашек. Прокурор видел не один десяток шарлатанов, фальшивых провидцев и лживых алхимиков, хвалившихся умением обратить медную монету в золотую. Мэтр Тарнюлье натаскал ученика в способах разоблачения мошенников, но сейчас отступился бы даже почтенный мэтр. Ибо Франсуа не притворялся и не разыгрывал представление для доверчивых профанов, пытаясь выманить немного деньжат. Месье Морану открылось нечто, недоступное обычным смертным, эта внезапно дарованная способность испугала парня до смерти - и все же легкомысленный актер отыскал в себе силы продержаться, не выбежать сломя голову и вопя во всю глотку. Конечно, рассказанное им невозможно записать и подшить к делу, никто не воспримет всерьез подобное свидетельство, не те нынче времена на дворе. Но будет крайне интересно его послушать…

Последний круг месье Моран не завершил. Распахнул кажущиеся непривычно светлыми глаза со съежившимися в точки зрачками. Ринулся наискосок через гостиную, не замечая, куда ступает, раздавив пару свечей и поскользнувшись в лужице застывшей крови. Судорожно рванул задвижки оконной рамы, опрокидывая расставленные на подоконниках фарфоровые горшки с цветами. Сбросил крюк со ставень, распахнул окно и высунулся наружу, перевесившись в палисадник и долго, мучительно раскашлявшись. Обернулся, рывками дергая бант галстука - по вискам и щекам скатывались прозрачные капли, влажная челка косо прилипла ко лбу. Слепо и бессмысленно глядя перед собой, Франсуа окликнул:

- Шарль? Кто-нибудь? Я ничего не вижу…

- Я тут, Франсуа. Я с тобой, - д'Арнье обхватил его за талию, помогая удержаться на ногах. Заметив краем глаза стремительное движение прокурора, намеревавшегося подставить плечо с другой стороны. Вдвоем они полувынесли, полувытащили обмякшего Франсуа из дома, устроив его на скамье. Ла Карваль гневно зыркнул на подчиненных, и спустя миг явилось ведро с водой из колодца. Франсуа пил так долго и жадно, что в конце концов срыгнул часть выпитого прямо на себя. Шарль вытащил из кармана платок, смочил в воде, утерев залитое слезами и испариной лицо Франсуа. Актер мертвой хваткой вцепился в его руку, заговорил, давясь словами и адресуясь к Ла Карвалю, моргая и икая:

- Вы мне не поверите, я сам себе не верю, зачем меня только туда понесло, я не хотел, я правда не хотел…

- Короче! - звонкий, хлесткий окрик Ла Карваля подействовал не хуже пощечины, заставив Франсуа отчасти опомниться. Актеру требовалось поскорее выплеснуть из себя все, увиденное в пропитанной запахами крови и страха гостиной, и он заговорил более внятно и четко:

- Полетт и ее тетка. Амалия. Амалия Лану и Полетт Лану.

Д'Арнье и прокурор невольно переглянулись. Никто прежде не называл старую мадемуазель Лану по имени - но, похоже, Франсуа, никогда прежде не видевший этой женщины, безошибочно назвал его.

- Амалия часто принимала гостей из города. Тут предместье, мало соседей, никто не обращал внимания. Когда три, когда пять человек, но все тихо, благопристойно. Горничная знала, Амалия доверила ей часть своих секретов. Прочие - не ведали. Она часто меняла слуг, но эта - всегда оставалась. Потому ее и задушили - чтобы не проболталась. Заодно убили и другую. Чтобы никого. Чтобы никто.

Ла Карваль нахмурился. Значит ли это, что убитая Полетт Лану была отнюдь не таким кротким агнцем, как расписывал ее отец? Девушка и ее тетка играли с огнем и сгорели, пусть в фигуральном смысле, и если бы их действия подпали под определение колдовства и малефиции…

- Вы… ты хочешь сказать, - как можно мягче обратился он к Франсуа, - что дамы Лану знали членов секты и разделяли их образ мыслей?

- Они не воспринимали это всерьез, - устало объяснил Франсуа, протирая глаза. Зрачки расширились до нормального размера, зрение вернулось - видимо, от потрясения актер перепугал сам себя, решив, что ослеп. - Им льстила мысль о знакомствах, которые они сводили. О благах, которые им обещали. Они думали, что все это - книги, древние заклинания, пентаграммы, амулетки - не более, чем мишура. Театр. Театральный гром не настоящий, это просто лист железа, по которому в нужный миг лупят шваброй. Просто образ. Они думали, за символом ничего нет - и им ничего не будет, это же просто забава, развлечение, игра в трех ведьм подле булькающего котла с варевом. Секта? Вряд ли они знали о ней. Это был просто кружок знакомых. Полетт любила одного из них, верила - если она в точности исполнит все, что велено, ей ответят взаимностью. Глупо, правда? - Франсуа перевел дух, тяжело выговорив: - Этим вечером они ожидали гостей. Гостей из города. Приехали трое. Женщина и двое мужчин. Убили прислугу. Опоили старую даму и провели над ней ритуал. Полетт… Полетт обезумела, не понимала, что происходит. Смеялась, когда ее резали заживо - там, на столе. Женщина распоряжалась. Я ее видел - как силуэт в черной кисее. То рядом, то далеко. Она говорила - наплевать, заметем следы, никто ничего не найдет, а потом это уже не будет иметь значения. А Полетт смеялась!.. - он скривился, зажимая руками уши, лишь бы не слышать этого беззвучного, надрывно-звонкого смеха.

- Тише, тише, - Ла Карваль опустился перед скамьей на корточки, поймал руки актера, поразившись тому, какими ледяными были ладони месье Морана. Мрачно отметив, с каким вниманием, развесив уши, слушают эти откровения жандармы. Но у него появился источник информации, и для прокурора не имело значения, каким образом месье Моран удалось раздобыть полезные сведения. - Ну, успокойтесь же. Попытайтесь сосредоточиться. Дама и мужчины. Можете описать хоть кого-то из них?

- Нет, - Франсуа в отчаянии попытался обосновать свой ответ: - Понимаете, это были не настоящие люди. Я стоял там, словно в дыму… в густом дыму, а они двигались сквозь дым. Я видел, как они перемещаются туда-сюда, иногда слышал что-то вроде голосов, а может, это было всего лишь мое воображение…

- Оставьте его, Ла Карваль. Месье Моран не медиум и не пророк, способный возвестить вам непреложную истину, - вмешался д'Арнье, не на шутку обеспокоенный состоянием Франсуа. И тем, что по неосторожности мог наболтать актер.

- Если б ваш пастырь держал свое стадо в бОльшей строгости, вашему приятелю не пришлось бы сейчас выворачивать свой разум наизнанку! - вполне справедливо огрызнулся прокурор, вновь обернувшись к Франсуа и почти промурлыкав: - Ну, а все-таки, месье Моран? Пусть даже тени, но крылось же в этих тенях нечто материальное?

- У женщины такие изящные, манерные движения, - поразмыслив, осторожно произнес Франсуа. - Мужчина - сильный. Загонял гвозди с одного удара. Знал, как это делать - я б так не смог. Он же… резал. Нож - блестящий, сильно искривленный. Но не стальной. Блестел, как масло на воде. Одним ударом, вот так, - Франсуа коротко отмахнул рукой, показывая.

- Второй, что чертил на полу - у него была книга, он проверял по ней верность рисунка. У него челка… падает на глаза, - актер машинальным движением смахнул со лба намокшие кудряшки и заключил: - Он умеет рисовать. Да. Ему это нравится. Он считал Полетт дурочкой - но полезной дурочкой. Ему не нравятся женщины, ему…

Франсуа пробила дрожь, он запнулся, не в силах точно описать мелькнувшее ощущение:

- Ему нравится черный ангел. Ангел, отдавший повеление. Падший ангел с черными крыльями, превратившийся в демона. Он поклоняется этому ангелу, мечтает его нарисовать...

- Значит, эта троица действовала не по собственному почину? Им было отдано приказание? - безошибочно отделил зерна от плевел Ла Карваль. - Покончить именно с дамами Лану, причем в определенный день и час?

- Я не знаю, - беспомощно отозвался Франсуа. - Простите меня, месье прокурор… Это было - как страшный сон. Вы можете пересказать свое сновидение, да еще так, чтобы рассказ предстал разумным и логичным?

- Довольно, - решительно заявил Шарль. - Ла Карваль, в вас есть хоть капля милосердия? Вы что, не видите: месье Морану дурно? Он сделал для вас все, что мог, и даже больше. Отпустите его, оставьте в покое. Мы возвращаемся обратно в город.

- Да, - отстраненно подтвердил Франсуа. Он неловко поднялся со скамьи, не отрывая взгляда от лица прокурора, взгляда, которого д’Арнье прежде не замечал у своего юного любовника - тяжелого, словно налитого свинцом. И слов таких от Франсуа он не ожидал, не сказанных, а словно выплюнутых: - Это вы хотели узнать, ваша милость? И кого вы теперь станете ловить, ветер в камышах? Они здесь, их много, они прячутся под масками добропорядочных граждан и думают, что ночь и тьма защитят их. Они будут вам мило улыбаться, но вы их не узнаете. Или вам придется подпалить весь город с четырех концов, и надеяться, что Господь отличит своих от чужих. Тут уже проделывали подобное, знаете? Лет пятьсот назад, а потом еще и еще, снова и снова... - он коротко рассмеялся, пошатнувшись и ухватившись за плечо Шарля.

- Вам лучше сейчас пойти проехаться, да проветрить голову, - сдержанно посоветовал Ла Карваль. - А вы, святой отец, приглядите за своим подопечным. Надеюсь, ваша прогулка не затянется и вечером мы увидимся. Благодарю за оказанную следствию помощь, месье Моран - а теперь езжайте! - он звонко хлопнул по крупу смирного конька Франсуа.

Через Форжан ехали в молчании. Обитатели маленькой деревеньки сбивались в кучки подле калиток, судачили, строили предположения, опасливо косясь на дом старой дамы Лану и конных жандармов во дворе. Франсуа замкнулся в себе, покачиваясь в седле и вцепившись обеими руками в кожаные поводья - пока не обломал один из длинных, холеных ноготков. Тихий хруст словно вырвал актера из грез наяву, заставив поднять голову и оглядеться.

- Туда, - скомандовал он, махнув рукой в сторону видневшейся невдалеке развалюхи - сколоченного на скору руку сенного сарая. - Поворачивай.

- Франсуа, мы возвращаемся в Тулузу, скоро будем дома, тебе просто нужно поспать и... - начал д'Арнье.

- Я лучше знаю, что мне нужно, - перебил Франсуа. - Поворачивай! - он дернул поводья, заставив коня сойти с наезженной дороги и двинуться напрямик через отцветающий луг. Шарлю ничего не оставалось, как последовать за ним - похоже, Франсуа желал потолковать с ним наедине, и немедленно, не откладывая разговор до возвращения в архиепископские владения.

В развалюхе сладко пахло сеном, сквозь щелястую крышу просвечивало солнце. Шарль набросил поводья жеребца на шаткие жерди и оглянулся - на него смотрело исполненное ненависти воплощение злости.

- Как ты мог? - прошипел Франсуа. - Почему позволил мне войти туда? Ты хоть представляешь, каково мне там было? Ты обещал заботиться обо мне - и швырнул на растерзание этому… этим…

Впервые за время их знакомства Шарль д'Арнье отчетливо понял: сейчас Лилия ударит его. Не по лицу, но грубо, под дых, стремясь не оскорбить, но причинить боль - такую же, как сейчас невольно довелось испытать Франсуа.

- Я не знал, - это было единственным, что Шарль мог сказать в свое оправдание. - Я представления не имел, что ты способен… увидеть что-то в прошлом, - он не сделал ни единого движения, чтобы защититься, понимая - сейчас голосом Франсуа кричат испуг и ужас перед непознанным. Перед той клокочущей и наполненной тьмой пропастью, куда по их с Ла Карвалем недосмотру случайно заглянул молодой актер.

Удара не последовало. Франсуа сумел удержать себя в руках, только на миловидном лице возник и исчез пугающий яростный оскал, свидетельство чудовищного усилия воли, которое ему пришлось приложить. Скрюченные пальцы впились в плечи Шарля, рванув навстречу Франсуа - актер впился в его губы поцелуем, кусая до крови.

- Ненавижу, ненавижу тебя… И тебя, и его, за то, что он смеет смотреть на тебя! Вас обоих!

В бессмысленном вопле сплелось в чудовищный клубок все - отступающий кошмар перед испытанным в тихом домишке потрясением, перед прикосновением тьмы и ее шелестящих бестелесных голосов. Боязнь оступиться в бездну, утратив себя.

Поцелуи пополам с соленой кровью, удары маленьких крепких кулачков по спине и плечам Шарля, руки, с треском рвущие одежду - с пуговицами и крючками, оставляя длинные кровоточащие царапины. В иной день д'Арнье с легкостью одолел бы взбесившееся создание - в иной, но не сегодня, когда на Франсуа накатило, и именно отца Антуана д'Арнье ткнули аристократическим носом в пол сарайчика.

Бурная юность научила Шарля тому, что в подобных случаях будет вернее уступить, даже если соотношение телесных пропорций в твою пользу. Комочек ярости, брызжущий ядом - вот во что сейчас превратился Франсуа. Шарль догадывался, что любовника сейчас душит смесь отвращения и страха, и не пытался отстраниться от причиняющих боль поцелуев и укусов, оставлявших на его коже полукруглые отметины от зубов Франсуа. Бессмысленно говорить, бессмысленно успокаивать - Франсуа сейчас не слышит ничего, кроме шума крови в ушах. Он не опомнится, пока не войдет в изогнувшееся под ним тело, пока не ощутит себя в другом. Пока не вернется к себе, осознав - боль и страх отступают от него, темная завеса безумия рассеивается.

Судорожно вбиваясь в покорного, не сопротивлявшегося ему Шарля, Франсуа нашел в себе силы на истерический смешок. Должно быть, именно такую сценку мечтал увидеть преподобный Лансальяк после памятного спектакля, так желал наказать заартачившегося любимца. Но монсеньор был в Тулузе, под защитой стен резиденции, а его фавориты, былой и нынешний - здесь, на безвестном лугу, в заброшенном сенном сарае. Темно-рыжая грива д'Арнье металась по прошлогодней соломе, пачкаясь и спутываясь. Франсуа ничего не мог поделать с собой, не мог остановиться, пока не прошел весь путь до конца, под собственные истеричные выкрики и глухие стоны Шарля. Пока не наступило облегчение, похожее на шелест дождя после изнуряющего жаркого дня.

Выплеснувшись, Франсуа неловко сел на дощатый пол, больно приложившись копчиком и судорожно переводя дыхание. Шарль вытянулся ничком, со своего места Франсуа видел только спутанные локоны, порванную рубаху и плечо с глубоким оттиском зубов.

- Прости, - Франсуа ткнулся головой в колени, монотонно твердя: - Прости. Я не знаю, что на меня нашло. Прости. В этом не было твоей вины. Пожалуйста, я так люблю тебя. Пожалуйста, прости меня, если сможешь.

Франсуа имел его с такой мрачной решимостью, что Шарль только и мог, что стонать под ним - не тот угол, не тот ритм, чтобы получать удовольствие. Не оно сейчас было целью Франсуа, и уж тем более не предназначалось Шарлю. Когда же актер кончил, всхлипывая от злости над затылком Шарля, д’Арнье ощущал себя так, будто попал под копыта взбесившемуся жеребцу, а не под горячую руку маленькому месье Морану. Шарлю понадобилось несколько десятков заполошных ударов сердца, чтобы вернуться к реальности и сообразить - Франсуа что-то говорит.

Невыразительно бубнит раз за разом одни и те же слова.

Люблю и прости.

Неловко путаясь в полуспущенных кюлотах, д'Арнье приподнялся. Придвинулся ближе, взял руки Франсуа в свои:

- Теперь тебе лучше?

- Наверно, - глухо откликнулся Франсуа, не поднимая головы и не отваживаясь взглянуть на Шарля. - Во всяком случае, мне больше не кажется, что я умру прямо сейчас, потом что у меня голова вот-вот разлетится на куски. Если ты захочешь прибить меня, будешь совершенно прав. Я не должен был так поступать. Как бы хреново мне не было, я не должен был так поступать - использовать тебя. Я ничуть не лучше их всех, я все испортил... Потому что так испугался, мне в жизни никогда так страшно не было - а потом кусочек этой тьмы остался во мне, впился в мою душу и я не знал, как от него избавиться... Прости меня. Я никогда не думал, что способен докатиться до такого.

- О да, - очень серьезно согласился Шарль, прижимаясь лбом к его лбу и нежно поглаживая затылок Франсуа, - я тоже никогда не думал, что ты способен на такое. Чувствую себя застрявшим в берлоге медведем, которого поимела разъяренная белочка. Совершенно незабываемые ощущения.

В ответ прозвучал неуверенный «хмык». Бойкое воображение Франсуа изобразило сию жуткую картину во всех подробностях, актер сдавленно, нерешительно захихикал.

- Не белочка, а поросенок, - напомнил он. - Подпрыгнул и с разбегу кааак воткнет медведю под хвост. У тебя солома в волосах, - он попытался извлечь застрявшую в гриве д’Арнье мякину.

- Даже не возьмусь перечислять, в каких еще местах у меня солома, - со скорбным видом покачал головой Шарль. Поймал руку Франсуа, поцеловал, облегченно переведя дух - коли месье Моран способен смеяться, значит, его рассудок одолел призрак безумия, справившись с испытанием. - Если мы с таком виде явимся пред очи монсеньора, он решит, что в стремлении защитить его доброе имя мы в компании с Ла Карвалем облазили все окрестные сараи и овины.

- Кстати, о Ла Карвале, - Франсуа упрямо продолжал вытаскивать из волос Шарля сухую траву и клочки соломы. - Как думаешь, господин прокурор в достаточной мере прогрессивен, чтобы после сеанса практической ворожбы не записывать меня в главные подозреваемые и заточать в престрашное узилище? Лет сто назад за подобные трюки меня бы точно закидали камнями или спалили бы на главной площади Тулузы… Честное слово, я понятия не имел, что могу… так. Но прежде я никогда и не оказывался наедине с покойными жертвами разгулявшихся чернокнижников. Разве что иногда, на сцене, когда спектакль шел особенно удачно, мне казалось - я это не я, а человек, которого я играю. Но такого… Нет, никогда! - Франсуа яростно затряс головой.

- Я верю, верю, - поспешил успокоиться его Шарль. - Думаю, что у Ла Карваля достанет здравого смысла - или хотя бы признательности - не втягивать тебя больше в это дело. Любому ясно, что не имеешь ни малейшего отношения к убийствам. Ты на виду. Монсеньор всегда может засвидетельствовать, что ты разделял его общество и не покидал пределов дворца.

Франсуа сгреб сено в кучку, бросил сверху свой и д'Арнье камзолы - так было гораздо удобнее просто сидеть рядом плечом к плечу и разговаривать. Запрокинул голову назад, подставив лицо падающим солнечным лучам, разумно возразил:

- Так столичная гончая и поверила словам монсеньора. Будет ли он по-прежнему старательно рыть землю после всего, что я ему рассказал? Он ведь полагал, что ищет убийц невинной девы - а налетел на самозваных колдунов, в одержимости растерзавших одну из своих же ведьмочек.

Шарль закинул руки за голову, потянулся всем телом:

- Ему нужны были сведения. Он получил их с избытком. Пусть теперь ломает голову.

- Не знаю, не знаю, - на Франсуа нашел стих сомнения. - Я отправил его ловить призраков, лишенных лиц и имен... Шарль, а Шарль... Ты-то сам что думаешь по этому поводу? С чего все началось... и самое главное - зачем? Ради чего?

- Боюсь, ничего оригинального, - д'Арнье выудил травинку позеленее, и, зажав ее в уголке рта, принялся пожевывать. - Фантазия у тех, кто дерзает тревожить Сатану, обычно крайне скудная. Дай мне то, что есть у соседа. Пусть ближнему моему станет хуже, чем мне. Хочу, чтобы меня боялись. Чтобы чужие женщины сами раскидывали передо мной ноги. Я бы постеснялся с таким лезть, ей-право...

- Я не об этом! - прицелившись, Франсуа точно пнул валявшегося рядом Шарля носком туфли под ребра. - Я о монсеньоре и этой безумной карусели вокруг его имени. О доносах из столицы и том, что происходит здесь. Неужели кто-то с такой силой возненавидел месье Роже, что непременно решил скинуть его с насиженного места, да желательно притом измарав в грязи с головы до ног? Я понимаю, преподобный - отнюдь не образец добродетелей. Но я также понимаю, что на своем месте он, по сравнению с другими пастырями Церкви, вполне хорош. Кто мог настолько возненавидеть его, чтобы желать ему позора, суда и гибели?

- Терпеть не могу, когда ты так делаешь, - Шарль дернул его за щиколотку, подминая под себя, и раздумчиво протянул: - Порой мне кажется, княжеский донос и сатанисты - вещи, друг от друга не зависящие. Де Сомбрей усердно рыл яму под преподобного все годы, что жил здесь - да и потом не угомонился. Неприятный тип. Я с ним не ладил.

- Покажи мне хоть одного человека в мире, с которым ты поладишь - с твоей-то неотразимой манерой смотреть со всех живущих свысока! - Франсуа завертелся, безнадежно пытаясь выбраться из-под придавившего его д’Арнье.

- Ну, поладил же я с тобой, - напомнил Шарль. - Несмотря на все твои недостатки. На твой не в меру острый язычок. На склонность валить ответственность за свои поступки на окружающих. На твой эгоизм и неумеренную любовь к сладкому. Да еще, как теперь выяснилось, потаенную склонность к чародейству и злостной ворожбе. Что за черный ангел тебе пригрезился?

- Спроси о чем попроще, - раздраженно отозвался Франсуа, елозя лопатками по занозистому полу. - Я уже почти не помню ничего. Забываю, как кошмарный сон. Он просто возник в какой-то момент, пока я стоял там. Как тень среди теней, как тот, кто дергает за ниточки и перемещает фигуры. Безликая тень с черными крыльями. Изъясняясь категориями образов и символов, таким я увидел воплощение облика истинного виновника происходящего. Того, кто противостоит Ла Карвалю. Кто раскрутил всю эту кровавую карусель и кого господин прокурор должен изловить. Жаль, что я ничего не могу добавить к этому описанию - ну как прикажешь ловить ангела в Тулузе?

- Может, сетью? - предположил Шарль, всем телом прижимая Франсуа к полу, прихватывая губами мочку уха с блестящим колечком сережки и негромко выдыхая: - Франсуа, послушай меня. Что, если я поговорю с преподобным - и ты на время этой неразберихи уедешь? Куда-нибудь неподалеку, в одно из владений монсеньора. Когда все уляжешься, вернешься.

- А как же ты? - опешил Франсуа. - А монсеньор? Нет-нет, об этом не может быть и речи. Да, признаю, толка от меня немного. Но я же не крыса, чтобы при первых признаках опасности бежать с корабля!

- Почему-то я так и думал, что ты откажешься, - вздохнул д'Арнье. - Забудь. Я так дорожу тобой, что представить не могу - вдруг с тобой опять что-нибудь случится. Но я не в силах запретить тебе принимать собственные решения - так что забудь мои слова, - он запечатал рот Франсуа поцелуем, глубоким и страстным.

Они снова любили друг друга - неспешно, смакуя каждое движение и Шарль сам просил Франсуа овладеть им, будто признавая их равными друг другу, в очередной раз давая понять, как много тот для него значит. Домой возвращались окольными тропками, пересмеиваясь и целуясь, как деревенская парочка, возвращающаяся с посиделок. Пытаясь забыть увиденное в тихом домике и на уединенном островке в дельте Гаронны, убеждая себя в том, что все хорошо, как и прежде.

- Я нуждаюсь в помощи, ваше высокопреосвященство, - с порога заявил прокурор Ла Карваль, вернувшись из поездки в деревушку Форжан и даже не позаботившись сменить запыленный костюм и смыть запекшуюся кровь с сапог. В покоях монсеньора в кои веки царило относительное благолепие: с тяжкими вздохами преподобный де Лансальяк возился с бюрократией собственной обширной епархии, ожидающей высочайшей подписи и печати. Двое секретарей метались туда-сюда с папками, листами, украшенными гербом Тулузской провинции и скрещенными посохами, подавали очиненные перья и разогревали на спиртовке красный и зеленый сургуч. Прокурору на миг показалось, что его эминенция в глубине души обрадовался появлению столичного гостя. Его появление дало де Лансальяку законный повод шугануть секретарей и сварливо осведомиться:

- Какого же рода помощь способен оказать служителю закона скромный служитель Господень?

- Вот, - Ла Карваль шлепнул поверх стопки казенного вида бумаг две странички, выдранные из казенного блокнота для записей и исчерченные свинцовым карандашом. - Этот рисунок был вырезан на спине Полетт Лану - уже не знаю теперь, несчастной мученицы или жертвы чужих интриг. Человеческая кожа - не лучший материал для письма, я не смог толком разобрать некоторые знаки, потому не взыщите. А вот это было начертано на полу дома мадемуазель Лану-старшей - и тут я срисовал все доподлинно. Хозяйка мертва. Как и племянница, она стала жертвой темного ритуала, - преподобный истово и скорбно перекрестился. - Мне сказали, вы сведущи в этой абракадабре. Я мог бы отправить свои записи спешной эстафетой в Париж, но дорога туда и обратно все равно отнимет не менее недели. Поэтому прошу вас ответить… э-э… как бы поточнее выразиться… кроется ли в этих закорючках смысл? Или они представляют собой всего лишь набор бессмысленных знаков, годных лишь для устрашения профанов и невежд?

- Значит, старая мадемуазель Лану тоже убита? - устало переспросил де Лансальяк. Пастырь Тулузы казался постаревшим лет на десять, морщины на его оплывшем лице залегли тяжелыми, глубокими складками, лукавый блеск в глазах померк. Ла Карваль буквально видел незримую петлю, охватившую массивную шею преподобного, и с каждым прожитым днем затягивавшуюся все туже и туже, сознавая - именно он стягивает узел, лишая преосвященного воздуха и самой жизни. Но прокурор Шатле исполнял свой долг перед королем и законом, и не мог позволить себе такую роскошь, как личная симпатия к подозреваемому. И ему были необходимы сведения.

- Да. Весьма жестоким образом. Так вы мне поможете?

Де Лансальяк взял две страницы с неровным краем, близоруко вгляделся.

- Это отец Антуан присоветовал обратиться ко мне? Где он сам, кстати?

- С ним и месье Мораном все в порядке, - уклончиво отозвался Ла Карваль. - Я опередил их на обратном пути, но уверен - вскоре они прибудут. Так что насчет этой каббалы?

- Не подгоняйте меня без нужды - и все узнаете, - преподобный не без труда поднялся из кресла, расправил зашелестевшие складки одеяния. - Лет десять тому мне поневоле пришлось сделаться затоком всей этой заумной гадости. Но с той поры многое позабылось. Мы все не молодеем, а меня отнюдь не развлекает чтение на ночь трактатов о надлежащем каноне поклонения Люциферу. Сопроводите меня в библиотеку, месье Ла Карваль - может статься, там отыщется ответ на ваши вопросы.

Библиотека архиепископа располагалась в узком зале готического ордера, с плавно выгнутыми вольтами перекрытия и барельефом розы о девяти лепестках над входом - символа, призывающего к молчанию и неразглашению. Его эминенция грузно прошаркал к одному из высоких шкафов черного дерева с овальными медальонами черепахового панциря, долго звенел ключами и шарил на полках. Ла Карвалю было велено сесть за полукруглый стол и набраться терпения - пока де Лансальяк раздумчиво водил пальцем по корешкам фолиантов, порыжевшим от времени, украшенным облупившейся позолотой и тиснением серебром. Наконец преподобный извлек одну из книг, бережно перенес ее на стол, переворошил упругие страницы.

- Аристид Торкья, «Похвала инакомыслию», издано в Венецианской республике около ста пятидесяти лет тому, - представил его высокопреосвященство фолиант заинтересованному Ла Карвалю. - Почти весь тираж был пущен под нож и костер по слову милостивой Инквизиции. Автор, насколько я знаю, разделил судьбу творения. Однако нескольким экземплярам посчастливилось. Вот копия одного из ваших рисунков, того, что с пробелами и просветами. Я был уверен, что где-то уже встречал подобное греховное начертание. Так называемая Малая печать, символ посвящения предмета или жертвы Сатане, - просияв аметистовым кольцом, толстый палец святого отца воткнулся в нужную гравюру. - А вот второй пентакль крупным планом и в подробностях, - де Лансальяк пролистнул несколько страниц. - Среди посвященных именуется «Огневеющей змеей», имея в основе изображение Великого Змея, свернувшегося кольцом и пожирающего свой собственный хвост. Вдоль тулова Змея в определенном порядке нанесены иудейские буквы-сефиры, а также алхимические и зодиакальные символы, образующие некое заклятье. Адепты Люцифера уверены в том, что прочтение заклинания приоткроет эдакую калитку в Преисподнюю. Откуда явится если не сам Праотец Зла, то какой-нибудь высокий чин из его прислужников, дабы лично отблагодарить взывающего за догадливость и заключить с ним крайне выгодный контракт на покупку души.

- И что, срабатывало хоть раз? - полюбопытствовал Ла Карваль.

- Нет, насколько я знаю, - пожал плечами его эминенция. - Но упорные попытки не прекращаются, как сами видите.

- Ага, - прокурор, наклонившись над столешницей, тщательно сравнивал старинную гравюру и свой выполненный на колене рисунок. Озадаченно поднял бровь: - Ваше преосвященство. Преставление знаков в пентаграмме по собственному усмотрению колдующего, как я понимаю, не допускается?

- Заклятие есть извращенная молитва к Господу. Подобно молитве, оно не должно искажаться, - подтвердил де Лансальяк.

- Тогда взгляните сюда. Здесь и здесь - несовпадения, - прокурор ногтем отчеркнул символы, вызывавшие его подозрение. - Эти закорючки я и сам знаю. Зодиак и символы планет. Они тоже перепутаны. Эта кривулина вообще не такая, как надо. Что сие может означать?

- Что чертивший Змееву печать был не слишком образован и не знал, как в точности она должна выглядеть, - подумав, высказался преподобный. - Он импровизировал.

- Есть косвенное доказательство, что он срисовывал ее из книги, - возразил Ла Карваль, вспомнив слова месье Морана о том, что автор рисунка во время работы сверялся с неким первоисточником. - Не исключено, что из такого же фолианта, как ваш. И… - прокурор запнулся, несколько неуверенно предположив: - Что, если автор чертежа страшился нарисовать его правильно, в соответствии с положенным каноном?

- Не поспеваю за полетом вашей мысли, - нахмурился де Лансальяк. - Поясните, месье прокурор.

- Ну, создавая пентакль, он нарочно допустил ошибки. Опасаясь, что из верно нарисованной пентаграммы высунется демонская харя и откусит ему яйца по самые уши, - несколько смущенно растолковал пришедшую ему в голову идею Ла Карваль. Архиепископ сдержанно хмыкнул:

- Тогда вы имеете дело со удивительно пугливым колдуном. Он не гнушается убийством, но страшится верным образом намалевать несколько закорючек. Уничтожая смысл собственных трудов - иначе зачем кровавая жертва, зачем пентакль?

- Имитация, - прокурор без малейшего зазрения совести позаимствовал догадку Шарля д'Арнье. - Главное - не верность ритуала, а создание жуткого впечатления. Запугивание. Попытка увести следствие в сторону.

- В сторону чего? - дотошно уточнил де Лансальяк.

- Понятия не имею, - прокурор заглянул в старинную книгу, восхваляющую дьявола, безуспешно пытаясь разобрать начертанную на латыни фразу под гравюрой, где всадник в рыцарских доспехах пересекал мост, стреляя из лука в солнечный диск, а две собаки грызлись друг с другом. - Но в сторону. Ибо как-то тут одно с другим не вяжется. Итак, - он посерьезнел, - в ближайшие дни я намерен побеседовать с теми из ваших былых воспитанников, что проживают в Тулузе и окрестностях… Не беспокойтесь, я буду безупречно вежлив, постараюсь как можно меньше упоминать ваше имя и не ворошить прошлое без нужды. Просто хочу посмотреть, что с ними сталось. Чем они занимают свои дни и мысли. Также требует внимания наш золотой трофей с островка на Гаронне - может, кто из ювелиров опознает в нем свою работу и припомнит, для кого делалось это кольцо. Кто там?.. - Ла Карваль вскинулся, оборачиваясь на грохот распахнувшихся дверей, и машинально хватаясь за рукоять шпаги. Прокурор успел стремительно извлечь тонко свистнувшее оружие из ножен, но вмешаться не успел - события происходили слишком быстро.

Некто, ворвавшийся в прохладную тишину библиотеки, с нечленораздельным воплем устремился в сторону монсеньора, воздев над собой клинок, показавшимся Ла Карвалю похожим на причудливо изогнутый нож. Следом за кричащим влетел д'Арнье, двигавшийся, подобно преследующему добычу леопарду. Святой отец также не переоблачился после загородной поездки, и был в светском наряде, изумрудно-темном камзоле с черным кружевом. В руке д'Арнье держал шпагу, поблескивающую начищенной старинной сталью.

- Он сошел с ума, остановите его! - в отчаянии выкрикнул Шарль. Его эминенция в изумлении окаменел у стола, по-прежнему сжимая в руке листок с записями прокурора, нападающий летел прямо на него - и д'Арнье, испустив короткое и неразборчивое восклицание, перехватил свою шпагу на манер ножа, метнул ее прямо в спину агрессору.

Шпага вонзилась в человеческую плоть почти на половину длины. По инерции убийца пробежал еще несколько шагов, все больше клонясь вперед и выронив оружие, жалобно звякнувшее о плашки дорогого паркета. Врезался боком в стол, совершил оборот вокруг себя и грохнулся на пол. Несколько мгновений он еще жил, судорожно дергаясь и захлебываясь пошедшей горлом кровью. Неразборчиво прохрипев в лицо стремительно присевшему рядом столичному прокурору:

- Будь ты проклят… ты и твой дьявол… украл мою девочку и убил ее…

- Месье Лану, - оторопело пробормотал Ла Карваль. - Месье Лану, но… но почему? - он поймал себя на том, что обращается к безнадежно мертвому человеку.

- Понимаю, это весьма нечеловеколюбиво и не по-христиански, но у меня не оставалось иного выбора, - Шарлю не удалось сохранить на лице маску всегдашнего бесстрастия. - Отцовское горе заслуживает уважения, но я даже предположить не мог, что все обернется такой трагедией… Никогда себе этого не прощу.

- Давно вернулись из Форжана? - перебил Ла Карваль.

- Часа два тому, - не задумываясь, ответил Шарль. Подошел к дверям, захлопнул створки перед носом встревоженных лакеев, распорядившись: - Вызовите сюда подчиненных месье прокурора, только не привлекая внимания. Месье Моран по приезде сразу удалился в свои комнаты. Ему нездоровилось - слишком много скверных впечатлений. Моя душа тоже пребывала в изрядном расстройстве, и я удалился в дворцовую капеллу, пытаясь обрести гармонию в общении с Господом. По воле случая столкнувшись там с месье Лану. Он молился за свое усопшее дитя. Я выразил ему соболезнования и попытался обиняками выяснить, извещен ли он о безвременной кончине сестры. Возможно, я допустил роковую ошибку. Мои расспросы оказались той последней соломинкой, что переломила спину верблюда. Месье Лану обрушился на меня с горячей, но несколько бессвязной речью, упрекая весь мир в обрушившихся на него несчастьях. Не имея сил и аргументов спорить, я во всем соглашался с ним, пытаясь увести из капеллы. Хотел убедить его пойти ко мне. Казалось, он внял моим уговорам и покорился. Но, услышав ваши голоса из библиотеки, несчастный Лану словно бы утратил рассудок. Я не смог его удержать - и вы были свидетелями, к чему привела моя оплошность. Если месье прокурор сочтет необходимым подвергнуть меня арестованию, я…

- Мальчик мой, даже не думай об этом! - обрел дар речи преподобный, до глубины души потрясенный столь жуткой и внезапной кончиной человека, столько лет служившего ему верой и правдой. - Месье Ла Карваль, при всем уважении к вашему званию и исполняемому вами долгу, я не допущу, чтобы отец Антуан был арестован! Он защищал меня, вы же сами это видели!

- Видел, - согласился Ла Карваль. Прокурор зигзагом пересек библиотеку, внимательно глядя себе под ноги - и, наклонившись, извлек из-под одного из шкафов орудие нападения. Которым оказался вовсе даже не искривленный нож, но обыкновенный крестьянский серп - с узким иззубренным лезвием и деревянной рукояткой. Задумчиво хмыкнув, Ла Карваль пристально оглядел серп, удерживая двумя пальцами, и водрузил поверх раскрытой книги авторства давно обратившегося в пепел Аристида Торкьи. - Успокойтесь, ваше преосвященство, у меня нет причин ограничивать свободу вашего викария… Да, пока нет, - вниманием дознавателя всецело завладел труп убитого казначея. Под настороженными взглядами д'Арнье и преподобного прокурор быстро и тщательно обшарил карманы одежды покойного, вытащив серебряный прибор для письма, сброшюрованный блокнот и сложенный в несколько раз лист писчей бумаги. Развернул, машинально прикрыв текст рукой от посторонних глаз.

Автор записки пребывал в изрядной ажитации, ибо буквы шатались из стороны в сторону, складываясь в итоге в емкое и зловещее проклятие: «…Золото из рук его да падет на головы их, оборотясь раскаленным свинцом и огненным дождем. Да не будет нигде им укрытия от карающего взгляда Господа, и да падет демон, рядящийся в тогу ангела». Озадаченный, Кантен трижды перечитал фразу, недоуменно пожал плечами и показал листок д'Арнье:

- Святой отец, я скверный знаток библейских текстов. Вам это что-нибудь говорит?

- Ничего, - качнул головой Шарль. - Признаюсь честно, я в изумлении. Я еще готов с натяжкой уверовать в то, что юная Полетт Лану игралась в доморощенную колдунью и пострадала за это. Но чтобы месье Лану, человек, почти двадцать лет бывший рядом с монсеньором, увлекся идеями люцефирианства… Могу сказать одно - в записке кроется обещание возмездия. Но кому? Не его же эминенции. Но почему несчастный казначей счел именно монсеньора воплощением и виновником всех бедствий? Хотя сейчас я не уверен, что Лану стремился напасть именно на его преподобие. Вы ведь стояли рядом. Может, он желал вашей смерти?

- Обрадовали, святой отец, нечего сказать, - буркнул Ла Карваль, складывая записку и отправляя в собственный карман. - Да еще и серп этот… Где он его раздобыл? Серп в качестве орудия убийства по руке лишь тому, кто привык с ним обращаться. Обычно предпочитают нож или кинжал…

«Золотым серпом подсекают священную омелу на дубах. Серпом режут горло жертве, предназначенной древним богам, - прокурор, словно подталкиваемый неведомой силой, вновь провел пальцем вдоль растрескавшейся рукояти серпа. Раздумывая, сопоставляя и делая выводы. - Удары, почти отделившие головы жертв от тела и нанесенные довольно тонким лезвием. Три покойницы, три схожих раны… Сверкающий кривой нож, пригрезившийся месье Морану. Бессмысленная пентаграмма с нарушенным порядком символов. Нарочито кровавое убийство, обставленное как сатанинское жертвоприношение. Даже с книгой сверялись, чтоб не ошибиться… Актриса Люсьен на острове - перерезанное горло и брошенное тело в болоте. Никаких кровавых пентаграмм или свечей черного сала. Вывод? О ритуале на островке мы узнали по чистой случайности. Убитых дам Лану преподнесли едва ли не на серебряном подносе. Казначей по смерти дочери и сестры действительно спятил? Или действовал по чьему-то наущению? Кого он проклинал перед смертью, кому грозился отмщением? Но серп, серп. Никто не убивает серпом. Никто, кроме людей, почитающих серп священным орудием бога».

В дверь осторожно поскреблись. Явились подчиненные Ла Карваля во главе с Марселем, понятливо кивнувшим при виде трупа.

- Забрать, незаметно вынести, поместить в морг, семью пока не оповещать, - скомандовал прокурор. - Ваше преосвященство, полагаю, ни к чему в столь трудный час плодить лишние слухи и сплетни. Месье Лану скончался от горя. Сердце не выдержало.

- Воистину так, - сокрушенно подтвердил де Лансальяк.

- Я могу забрать шпагу или она понадобится в качестве вещественного доказательства? - вежливо осведомился д'Арнье.

- Забирайте, - махнул рукой Ла Карваль. Темной волной на молодого прокурора накатило отчаяние. Некто ловкой и уверенной рукой перерезал тонкие нити, стер следы, могущие вывести гончую к добыче. Что досталось столичному стражу закона - три трупа в морге… нет, уже шесть, считая слуг дома Лану - загадочно-малопонятная записка да видения месье Морана о темном ангеле? Впрочем, умирающий казначей тоже помянул сию инфернальную персону. Но видения - прах и тлен. Ему нужны доказательства, свидетели и улики. Чем он располагает? Ничем. Ничем да золотым колечком, завернутым в платок с монограммой «КЛК» и спрятанным в запирающемся на замок ящике секретера розового дерева.

Оставив д'Арнье успокаивать взволнованного монсеньора и еще раз убедив почтенного старца в том, что никто не собирается арестовывать отца Антуана, проследив за выносом укрытого простыней тела упокоившегося Пьера Лану, прокурор Ла Карваль спешно устремился в свои комнаты. Испытывая насущную необходимость подержать в руках кольцо с синим камнем и зримо увериться в его существовании.

Первый раз он переворошил папки с казенными бумагами, распоряжениями и отчетами соглядатаев довольно небрежно, уверенный, что платок с кольцом где-то завалялся. Во второй раз прокурор просто-напросто с хрустом выдернул ящик из направляющих пазов, вывалив содержимое посреди стола.

Все бумаги были на месте. Закатившаяся в дальний угол монетка в двадцать су - тоже. А кольцо исчезло.

Прокурор даже под пыткой не признался бы, что в глубине души ожидал этого. Его противник туго знал свое дело. И был достаточно могущественен, чтобы добиваться своего, презрительно не обращая внимания на все усилия служителя Шатле.

- Марсель, кто входил в комнаты? - рявкнул Ла Карваль на ординарца, явившегося с сообщением о том, что покойный казначей занял свое место на обитом цинковым листом столе.

- Вы, я, месье Рошан, месье Пико, секретарь его преосвященства пару раз забегал с бумагами, дворцовые слуги тут прибирались, но я за ними присматривал, - отрапортовал бывший головорез. Посмотрел на выражение лица господина прокурора и нерешительно спросил: - Стряслось чего?

- Поди вон, - Кантен ничком рухнул на застеленную постель, скрипнувшую под его весом. Ему хотелось рвать и метать, убивать и преследовать, лишь бы избавиться от мерзкого, гнетущего ощущения собственного бессилия. Хотелось поговорить с кем-нибудь, способным выслушать и дать дельный совет. Впрочем, черт с ними, с советами и единомышленниками. Ему необходим кто-нибудь рядом - неважно, женщина или мужчина. Кто улыбнется и ободрит, кто прикоснется к его черным волосам, легко и невесомо поцелует в глаза. Кто способен своей нежностью и страстью отогнать ночные кошмары. Кто обладает силой заставить умолкнуть волчью стаю, выводящую скорбную и торжествующую песнь над разрытой неглубокой могилой. Кто-то, способный поделиться своим теплом, чью руку можно нащупать ночью, не просыпаясь и зная - человек рядом никуда не исчезнет.

Но бойкие и жизнерадостные подруги Ла Карваля остались в столице, а Рауль - Рауль был давно мертв. То, что от него осталось, спешно погребли в семейном склепе. Заперли дверь в бронзовых завитках, навесили замок и выбросили ключ. Ничего не было. Что было - то прошло. Можно сколько угодно скрипеть зубами и сыпать проклятиями. Можно украдкой восхищаться горделивой посадкой головы Шарля д'Арнье, его статью и холодностью. Можно позавидовать несвятому отцу из Тулузы, чья жизнь согрета присутствием близкого человека - хотя д'Арнье наверняка понимает, этой связи не суждено продлиться долго. Можно думать о запечатленных на холсте ангелах. Особенно о том, окутанном голубым шелком, с колючими и соблазнительными розами в руках. Почему розы, а не лилии, к слову сказать? Месье Моран ведь де Лис, Лилия, в отчете про актера говорится - он в начале лета завоевал на местом Фестивале какую-то ценную побрякушку… Что за спектакль они тут ставили, развлекая дряхлого монсеньора и его кружок ценителей изысканных зрелищ? Если месье Моран все же разыграл сцену внезапного прозрения в доме старой Лану, то надо отдать ему должное - зрелище получилось достойное, пробирающее до холодных мурашек и часто забившегося сердца. Притворялся или нет? Для истинных актеров жизнь и игра неразделимы, их фантазия и есть бренная реальность. Нужно придумать способ оказаться с месье Мораном наедине. Желательно вне дворца. Чтобы можно было потолковать без посторонних ушей и чужого влияния. Вдруг актер вспомнит еще что из своего видения? Женщина и двое мужчин. И какой-то ангел, прячущийся за облаками лжи. Ничего, дайте только время, изловим и нашего скрытного ангела. Ощиплем, поджарим и подадим в лучшем виде к столу.

Отчаяние растаяло, сменившись воспрянувшей духом верой в себя.

- Марсель, принеси воды! И пожрать чего-нибудь!

«Рим не в один день строился. Любое преступление, как бы тщательно оно не было задумано и подготовлено, оставляет за собой следы. Мне нужно лишь сосредоточиться и постараться их найти. Они есть. Их не может не быть. Это противоречит здравому смыслу», - такими словами пытался успокоить себя прокурор Ла Карваль. Гончая может устать, но после краткого отдыха она снова кинется преследовать добычу.

Последующие два дня столичный дознаватель провел в трудах и хлопотах, так что наставник, мэтр Тарнюлье, мог бы гордиться своим воспитанником. Как, впрочем, и Шатле, и министерство юстиции - тогда как местная жандармерия во главе с шефом полиции наверняка вполне справедливо сочла Ла Карваля карой небесной, ниспосланной на Тулузу.

Для начала прокурор вытребовал в городскую Ратушу владельцев процветающих ювелирных лавок, предъявив им весьма приблизительный набросок пропавшего кольца и попытавшись по мере сил описать его. Однако его замысел не увенчался успехом - торговцы пожимали плечами, не в силах дать точного ответа. Может, похожее колечко и проходило через из руки, а может, и нет - трудно судить по коряво исполненному эскизу и расплывчатому словесному описанию. Конечно, они поспрашивают у своих продавцов и подмастерьев, но Тулуза, как вы понимаете, месье прокурор, город большой…

Следуя первоначальному плану, Ла Карваль в сопровождении верного ординарца навестил бывших фаворитов монсеньора, по сию пору проживавших в городе и ближайших окрестностях. В списке, составленном со слов де Лансальяка и уточненном по записям гражданского состояния, набралась всего дюжина имен - и, к своему удивлению, ни от одного из этих людей Ла Карваль не услышал дурного слова в адрес его эминенции. Никто из былых любимцев его преосвященства не жаловался на загубленную молодость и исковерканную жизнь, напротив - воспитанники де Лансальяка были благодарны ему за то, что некогда он уделил им внимание, дал возможность проявить себя и одарил при расставании кругленькой суммой, давшей возможность завести свое дело. Кое-кто со смешком и по секрету утверждал, что де Лансальяк интимно не был близок с ними. Монсеньору было достаточно их общества, возможности созерцать красивых молодых людей в качестве живых игрушек и натурщиков для заказываемых им картин. Кого-то он отпустил после двух-трех дней пребывания во дворце, поняв, что натура человека в данном случае сильнее предлагаемого щедрого вознаграждения, и кандидат в фавориты не в силах преодолеть себя. Нет, он никого не принуждал, никому не причинял зла, и никто не расставался с ним, затаив досаду и горечь в сердце. Кто-то из былых ангелов обзавелся семьей и детьми, кто-то пребывал в одиночестве, кто-то делил жизнь с невенчанной подружкой или сердечным другом.

- Сейчас мне кажется: дни, проведенные в обществе его преосвященства, были самыми счастливыми в моей жизни, - высказал общее мнение мэтр Амьель, ныне почтенный преподаватель риторики в городском колледже августинцев. Мэтру было крепко под сорок, но его облик по-прежнему хранил тонкие черты беспечного ангела, навеки запечатленные кистью живописца.

Стройная версия Ла Карваля о том, что истоки нынешних злоключений монсеньора Тулузского кроются в его прошлых увлечениях, разваливалась на глазах. Никто из подопечных де Лансальяка не тянул на роль зловещего заговорщика и предводителя коварной шайки. Может, их образ жизни был далек от идеально-благочестивого, но все они были на виду, и полиция Тулузы не могла сказать о них ничего дурного.

«Предположим, монсеньор повинен лишь в том, что потакает своим пристрастиям и злоупотребляет выгодами своего сана. Князь де Сомбрей пытается раздуть из этой искорки костер, на котором он мог бы спалить дорогого родственника, - рассуждал Ла Карваль, возвращаясь горбатыми старинными улочками к архиепископской резиденции розового и пурпурного мрамора. - Предположим, убийства инсценированы специально для меня - чтобы я создал дело, очерняющее репутацию преподобного. Предположим… а что проку с моих предположений? Я кружу по лабиринту, не в силах отыскать выход. Долго я еще буду уподобляться курице с оттяпанной головой, позоря правосудие? »

Пребывая в столь раздраженном состоянии духа, месте Ла Карваль тяжело прошагал по коридорам, заглянув в памятную гостиную с золотыми розанами на обоях и окнами, выходящими на площадь. Обнаружив там единственного человека - месье Морана. Будучи в меланхолии, юный творец позаимствовал у патрона пачку писчей бумаги с золотым вензелем епархии и использовал листки под черновики для своих стихов.

- Вас-то мне и надобно, - зловеще провозгласил прокурор. От неожиданности Франсуа выронил перо, оставившее на странице длинный размазанный след. - Где монсеньор? Где отец д'Арнье?

- Монсеньор занят делами, д'Арнье неотлучно при нем, а мне указали на дверь, - уныло откликнулся Франсуа. - Сижу и маюсь в ожидании новостей. Можно спросить, как ваши дела?

- Хуже, чем хотелось бы, - Ла Карваль прошелся по гостиной, оставляя на мягком ворсе ковра глубокие оттиски подошв. - Коли вам нечем заняться, месье Моран, идемте со мной. Послужите правосудию по мере сил.

Актер с готовностью взлетел со стула, оживленно блеснул карими глазами:

- Куда мы направляемся?

- Запугивать мирных обывателей, - Кантен Ла Карваль резво прогрохотал каблуками по мрамору дворцовой лестницы, распугивая слуг. - На прогулку по ювелирным лавкам. Покупать подарок для прекрасной дамы. Колечко, парное тому, что вы отыскали на острове. Надеюсь, вы сможете толком его описать?

- Зачем описывать словами, если можно наглядно предъявить? - каким бы не было положение месье Морана при дворе старого сластолюбца, прокурор был вынужден признать - в живости ума молодому человеку не откажешь. Поэтому Ла Карваль не стал лукавить и уходить от ответа:

- Кольцо пропало.

- Вот как? - Франсуа озадаченно примолк. Предоставив столичному прокурору возможность беспрепятственно любоваться нежным и четким профилем спутника, оттененным завитками каштановой с рыжиной челки. Увильнувшие из-под строгого надзора разума мысли прокурора обрели несколько неподобающее направление, и Ла Карваль был вынужден призвать себя к порядку. Месье Моран - чужая собственность. Он нужен ему как толковый собеседник и свидетель, и нечего украдкой оценивать стройность ног актера и гибкую ладность его фигуры.

Где-то спустя сотню шагов Франсуа осторожно подал голос:

- Месье Ла Карваль, я вот что подумал… Кольцо по виду было довольно дорогим и редким. Что-то я сомневаюсь, что его можно было приобрести у разносчика за ближайшим углом. Кроме того, оно могло быть привезено из-за границы, подарено или куплено в незапамятные времена. Вам не кажется, что вы возводите башню своих предположений на очень шатком фундаменте? - Кантен с некоторым удивлением опознал свой собственный голос, только на пару тонов повыше и не производящий столь пугающего впечатления. Очевидно, в силу своего ремесла месье Моран неосознанно подражал спутнику, копируя его интонации и манеру поведения.

- Во многом вы правы, но что поделать - иных зацепок у нас пока нет, - признал Ла Карваль. - Я верю в удачу. Порой она идет навстречу тому, кто не желает сил и стараний. Мои люди составили список наиболее процветающих и посещаемых ювелирных лавок Тулузы, их оказалось не так уж много. До конца дня мы успеем посетить некоторых из них, а ближайшая - вот она, - прокурор указал на большую жестяную вывеску «Ювелирные и златокузнечные работы. Починка, оценка, покупка, продажа изделий из золота и серебра». - Порой работа дознавателя сводится именно к тому, чтобы ходить и задавать множеству людей вопросы, надеясь, что среди множества однообразных ответов сверкнет жемчужина подсказки. Скучновато, но что поделаешь.

- Значит, поскучаем, - бодро улыбнулся месье Моран, открывая дверь лавки и услышав, как над головами приглушенно звякнул колокольчик. Внутри было довольно сумрачно, загадочно мерцали разложенные на черном драпе цепочки и дешевые стеклянные побрякушки, пытавшиеся сойти за подлинные сокровища короны. Продавец, одиноко скучавший за прилавком, немедля оживился, расхваливая товар и уверяя, что здесь и только здесь господа непременно обретут искомое. Ла Карваль отмолчался, снисходительно кивая в ответ на славословия продавца, и Франсуа решил, что право говорить предоставлено ему.

- Мы подыскиваем одну вещицу. Слышали, у вас как-то выставлялась подобная, - Франсуа описал золотое колечко с прозрачным синим камнем, которое ему довелось несколько мгновений держать в руках. Продавец задумчиво внимал - и тут затрезвонил колокольчик, а распахнувшаяся дверь впустила элегантную темноволосую даму в облаке лиловых шелков. Мелодичный и капризный голосок мог доставить достойную конкуренцию серебряному бубенцу:

- Матье, друг мой, я не намерена ждать, пока… Месье Моран? Рада вас видеть - но и сердита на вас. Вы до сих пор не навестили меня, а ведь клятвенно обещались!

- Несравненная госпожа баронесса, - Франсуа изобразил преувеличенно глубокий поклон, невольно расплывшись в восхищенной улыбке. Баронесса де Рамси, истинная Дама Тулуза, входила в число избранных духовных детей монсеньора, она присутствовала на Фестивале Цветов и на памятной премьере «Сердца тирана». Франсуа был очарован ее незаурядной внешностью и вольностью суждений - и весьма сожалел, что брюзжание Лансальяка не позволяет ему воспользоваться любезным приглашением баронессы и посетить дом де Рамси. Впрочем, теперь-то ему никто не запрещает приходить и уходить! - Мне нет прощения. Ни сейчас, ни во веки веков. Надеюсь только на ваше снисхождение и милосердие, - он заметил, что женщина с понятным любопытством смотрит на его спутника, а значит, процедура знакомства неизбежна. - Мадам, месье. Мадам баронесса де Рамси, краса и гордость Тулузы. Господин королевский прокурор де Ла Карваль. Прислан к нам навести порядок, разобраться как следует и наказать кого попало, - не удержавшись в рамках приличия, слегка съязвил актер. Что ж, первая красавица провинции просто обречена заинтересоваться столичной штучкой.

- Премного наслышана, - дама коротко и сухо кивнула прокурору, повернувшись к Франсуа и искренне пожаловавшись: - Нет, это положительно становится невозможно! На днях я купила кольцо недурной работы, доверившись заверениям продавца в том, что не составит труда уменьшить его по моим меркам. И что же? - негодуя, мадам де Рамси отбросила на прилавок бархатную коробочку. - Никто не берется! Я вынуждена лично обходить одну лавку за другой в поисках мастера, способного подогнать это несчастное кольцо!

Продавец за прилавком тем временем открыл коробочку, содержавшую предмет спора. Явив взглядам созвездие крохотных сапфиров на тонком ободке, окруживших более крупный камень, ограненный в форме пирамидки. Чем-то перстень отдаленно смахивал на тот, что неведомым образом покинул запертый ящик секретера - но найденное на островке колечко было более строгих и изящных форм. Ювелир двумя пальцами извлек перстенек из бархатного углубления, повертел над пламенем свечи и скорбно развел руками:

- Сударыня, мне очень жаль. Оно слишком хрупко, а ваш размер слишком мал. Разрезая, а затем вновь сплавляя кольцо, мы рискуем повредить камни и оправу. Впрочем, я знаю одного мастера в Фуа, который взялся бы за исполнение столь сложного заказа.

- Мадам, - вкрадчиво мурлыкнул Ла Карваль, до того хранивший сдержанное молчание, - разве столь дивные пальчики нуждаются в украшениях? Разве могут даже самые лучшие бриллианты украсить совершенную красоту? О, только оттенить.

Франсуа захотелось самым нежнейшим тоном осведомиться у прокурора, неужто безудержная лесть вправду считается в столице самым безотказным средством произвести впечатление на женщину?

- Совершенство нуждается в достойном обрамлении, как богиня - в подношениях, - заметил актер. Невольно провожая взглядом движения тонких пальцев мадам де Рамси, затянутых в палево-золотое кружево перчаток. - Может, они ей вовсе не нужны, но ведь так приятно.

К чести баронессы, она стойко перенесла разочарование, потребовав немедля снабдить ее адресом умельца из Фуа. Вздохнула, убирая драгоценность обратно в висевший на руке бархатный мешочек, прошелестела юбками к выходу - стройный силуэт в лиловом ореоле.

- Дело превыше всего, - пакостным шепотком напомнил Франсуа в спину прокурору, машинально рванувшемуся вслед красавице. Ла Карваль замер, как вкопанный.

- Надеюсь, вам повезет с покупками больше, чем мне, - на пороге мадам де Рамси обернулась. - Месье Моран, нынешним вечером жду вас у себя. Отговорки не принимаются. Будут многие из тех, кто по достоинству оценил вашу постановку и помнят ваш успех на Фестивале. Месье Ла Карваль, - она перевела испытующий взгляд на прокурора, - вы тоже приходите. Хотя, боюсь, мой провинциальный салон не выдержит сравнения с гостиными столичных дам.

Ла Карваль выразил полагающуюся благодарность и готовность нанести визит прекрасной баронессе. Дама Тулуза гордо удалилась, оставляя за собой шлейф тонкого аромата цветочных духов.

- Ой-ой-ой, - хмыкнул месье Моран, когда они покинули ювелирную лавку. - А столичные блюстители закона, оказываются, совсем не чураются мирских радостей?

- Наше колечко было бы как раз по ее пальчикам, - стойко проигнорировал выпад Ла Карваль.

- Мало ли в Тулузе аристократических дам с тонкими пальчиками, обожающими сапфировые кольца? - отпарировал Франсуа. - Хотя признаю, купленное ей колечко было похоже на то, что было потеряно на острове.

- Наверное, предостаточно, - задумчиво согласился прокурор. - Что вам известно об этой конкретной даме, месье Моран?

- Баронесса де Рамси. Вроде бы вдова. Богата. Невесть какое поколение местной аристократии, возводящей свой род если не к Монфору, то к Транкавелям и королю Дагоберу, последнему из Меровингов. Водит близкое знакомство с монсеньором де Лансальяком, - выложил известные ему сведения Франсуа. - Хороша собой, остра на язык, меценатка, любит театр.

- А зовут ее как? - пожелал узнать Ла Карваль.

- Этого не ведаю, - приуныл Франсуа. - В моем присутствии мадам величали либо госпожой баронессой, либо по фамилии. Надо спросить у монсеньора, он наверняка знает.

- …Мадам де Рамси, по мужу - де Арвильян. Овдовела три года тому. Супруг был намного старше мадам, так что его смерть не стала неожиданностью. Их брак был основан исключительно на сословных и финансовых соображениях. Мадам отнюдь не стремится вновь связать себя узами Гименея, хотя и считается самой завидной невестой Тулузы, - не задумался над ответом преподобный, назубок выучивший всех значительных лиц провинции. - Крещеное имя - Жермена-Изольда-Елена. Предпочитает, чтобы близкие друзья именовали ее Изольдой, - нынешним вечером пастырь Тулузы коротал время, раскладывая на столе обширный и запутанный пасьянс. - Дама, замечательная во всех отношениях, примерная прихожанка, хотя и грешит модным в нынешние времена либертинажем. Мадам баронесса без околичностей говорит то, что думает, а думает она для женщины неприлично много, истинно и зло - что во все времена почиталось мужчинами как порок и изъян. У мадам де Рамси много друзей и поклонников, двери ее дома открыты с утра до вечера и с вечера до утра, - его эминенция тщательно уложил пикового туза поверх двойки. - Что еще? Мадам весьма избирательна в своем христианстве, почитая тех святых, что по рождению своему являются исконными французами. На ее средства возведена часовня святой Гизеллы и крытый рынок по соседству. Чем вас так заинтересовала моя духовная дщерь?

- Месье прокурору повсюду мерещатся заговорщики, - наябедничал Франсуа, перемещаясь за кресло его преосвященства и опираясь на изогнутую спинку. - Мы присутствуем при рождении очередной версии. Доброта баронессы ее погубит - она пригласила в свой дом чудовище правосудия. Меня, кстати, тоже. Вы не возражаете?

- Разве мои возражения будут сейчас услышаны? - печально вопросил де Лансальяк. - Месье Ла Карваль, уверяю вас, вы заблуждаетесь относительно мадам де Рамси. Она всего лишь стремится прослыть прогрессивной женщиной, склонной к вольнодумству и фрондированию, а ее происхождение и богатство вполне ей это позволяют. Франсуа, обещай вести себя хорошо и не искать приключений на свою голову. Господин прокурор, будьте любезны - присмотрите за этим неразумным юнцом. Я распоряжусь подать вам экипаж.

- Присмотрю, как не присмотреть, - охотно согласился Ла Карваль. - Мы удаляемся, ваше преосвященство, пожелайте нам удачи, - и, прихватив месье Морана под руку, блюститель закона устремился к выходу.

- Совсем необязательно выкручивать мне руки, - возмутился Франсуа, высвобождаясь из прокурорской хватки. - Что это на вас нашло? Учуяли хорошенькую подозреваемую? Повинную лишь в том, что слишком много читает, имеет свое собственное мнение и ведет себя вопреки замшелым правилам приличия? А мне казалось, вы симпатизируете подобным решительным женщинам.

- Что было вырезано на том кольце, что вы отыскали? - перебил актера Кантен. - Ну-ка дайте себе труд задуматься: не сыщется ли общих черт между мадам де Рамси и призрачной дамой, что предстала вам в видении?

- На кольце? - опешил Франсуа. Нахмурился, вспоминая: - Мы не разобрали. «T» или «L». Впрочем, я понимаю, к чему вы клоните. Это вполне могла быть и «I» - Изольда. Но сравнивать живого человека с туманной грезой - тут меня увольте.

- Даже если мадам чище первого снега, мы побываем в приятном обществе, - Ла Карваль запрыгнул в открытый экипаж, поджидавший их подле ворот архиепископского дворца. - Поспрашиваем о мадемуазель Люсьен - вдруг отыщутся ее поклонники. Развлечемся, посмотрим, что к чему в прекрасной Тулузе. Занимайте публику, месье Моран, а расспросы предоставьте мне - я ведь обещал вернуть вас монсеньору в целости и сохранности.

Копыта лошадей слаженно молотили по булыжникам, щелкал кучерский кнут и подпрыгивала коляска. Первоначальный страх Франсуа перед столичным прокурором постепенно развеялся, он с возрастающим интересом приглядывался к этому странному человеку, не похожему ни на одного из прежних знакомых месье Морана. В обществе Ла Карваля было опасно… и захватывающе. Чем-то он походил на Шарля д'Арнье - но более деятельного, погруженного в огромный, шумный, яркий и красочный мир, а не замкнувшегося в стенах епископского дворца и ледяного равнодушия. Франсуа мельком подумал, что не известил д'Арнье об этой внезапно приключившейся поездке, и беспечно махнул рукой. С чего бы ему отчитываться перед Шарлем в каждом своем поступке? Они оба - взрослые люди, и по отъезду д'Арнье актер жил своим умом.

Особняк баронессы, стиснутый с двух сторон домами старинной архитектуры, приветствовал визитеров скалящимися мордами гипсовых грифонов над подъездом, мягким светом высоких окон и долетающими даже на улицу звуками скрипки. Похоже, они прибыли одними из последних, но госпожа де Рамси приязненно улыбнулась гостям, манерным жестом протягивая тоненькие пальчики для поцелуя. Ее наряд и высокая прическа несли на себе блеск и вычурность истинно столичного шика, сверкали и переливались огнем драгоценности, покачивалась эгретка из белых пушистых перьев цапли. Предоставив месье Морану блистать остроумием и развлекать хозяйку беседой, Ла Карваль внимательно присмотрелся к женщине. Горделивая, изящная красавица - правда, манеры лишены столичной грациозности и легкости, по сравнению с парижанками мадам де Рамси более сдержана. В иное время Ла Карваль не преминул бы увлечь провинциальную баронессу в свои сети, но теперь… Дама Изольда казалась ему подозрительной, безо всяких на то оснований - а Кантен Ла Карваль привык доверять своей интуиции и тихому шепоту внутреннего голоса.

Франсуа же чувствовал себя в нарядном и светлом зале очень даже неплохо. Он прекрасно знал, что его никогда не примут здесь за равного, порой нарочно подчеркивая разницу между собой и сливками общества Тулузы - но благодаря наставлениям его преосвященства и д'Арнье он больше не чувствовал себя униженным. Ему нравилось развлекать гостей баронессы и думать, что в былые годы актера, странствующего фигляра ни за что не допустили бы в такое блестящее общество. Времена меняются к лучшему, что ни говори!

Актер ожидал, что Ла Карваль примется напропалую очаровывать дам и госпожу де Рамси, но прокурор упрямо держался в тени, больше общаясь с бокалом, чем с местной знатью, но не упуская ни одного слова, прозвучавшего рядом.

«Пантера в засаде», - развеселился Франсуа, все больше входя в роль заезжей души общества. Зная, что рано или поздно прозвучит неизбежное: «Месье Моран, прочитайте что-нибудь! » - но разве это не его ремесло, которым он заслуженно гордится? Он никогда не отвечал отказом на подобную просьбу, и в итоге вокруг него собрался кружок заинтересованных слушателей и слушательниц. По мере того, как часы отсчитывали время, наполнялись и опустошались хрустальные бокалы, темы бесед и стихов становились все более фривольными и свободными, а смех все громче.

Мадам де Рамси не притягивала к себе внимания гостей, сидя на кушетке в окружении преданных поклонников. Мадам фланировала среди гостей, умудряясь оказываться в нужное время в нужном месте, поддерживая угасающую беседу или двумя-тремя остроумными замечаниями сглаживая начинающий спор. Пожиная заслуженные комплименты, переходя к следующей группке, не навязывая своего общества - но всегда оставаясь в центре внимания, как блуждающая звезда. В конце концов она оказалась рядом со столичным гостем, пребывавшим в гордом одиночестве - недопустимый для ее салона случай! - и с любезной улыбкой осведомилась, присаживаясь в кресло рядом:

- Еще не скучаете по Парижу, мэтр де Ла Карваль?

- О нет, мадам, - Кантен улыбнулся почти приветливо. - Прованс великолепен, Тулуза очаровательна, и скромные парижские фиалки не идут ни в какое сравнение с благоуханными южными розами. Здесь все иное, все пропитано ароматами поэзии, нежности и любви. Нет, я ничуть не скучаю по Парижу. А вы, мадам? У меня сложилось впечатление, что вы только-только вернулись с бала в Версале.

- Вы тонкий знаток, месье де Ла Карваль, - кажется, мадам была первым человеком в Тулузе, кто признал за столичным прокурором не только его чин, но и дворянство. - Я заказала рисунок платья в Париже, а сшили его местные мастерицы. Здесь, в Тулузе, всегда можно отыскать незаурядных умельцев, будь то портнихи, парфюмеры или художники. Правда, с ювелирами меня постигло разочарование, - женщина едва заметно улыбнулась, и Ла Карваль вернул ей улыбку.

«Привираете, госпожа баронесса, - он плотоядно оглядел Изольду де Рамси. - Все твои шелковые тряпочки - точь-в-точь наряд мадам де Ноай, приготовленный для Осеннего бала королевы. Который она согласилась показать мне под огромным секретом, даже горничную не позвала, чтобы сохранить свою тайну. Так откуда же ты заполучила фасон? У тебя есть преданные друзья в столице, снабжающие тебя секретами и чужими платьями? »

- Да-да, мне говорили, что Тулуза - просто кладезь талантов. Художники, поэты… с поэтом, месье Мораном, я уже знаком. А недавно мне представили мэтра Эшавеля - весьма талантливого живописца, рисующего на религиозные сюжеты. Хотя, признаюсь, я бы предпочел что-нибудь более светское, - Кантен слегка сжал нежные пальцы женщины, сверкнул черными глазами, - нечто, приятное взору и заставляющее трепетать мужское сердце.

- Мэтр Эшавель - наша гордость, - благосклонно кивнула мадам де Рамси. - Правда, некоторые критики находят его манеру вызывающей. Но мне кажется, отважно пренебрегая канонами, мэтр создает истинные шедевры. Он пытается передать нечто бОльшее, нежели внешнее сходство. Внутренний мир. Душу человека. Он пишет свои модели такими, какими те сами видят себя, и в этом-то и заключается истинный гений мэтра Эшавеля.

Из пестрого кружка, образовавшегося вокруг Франсуа, донесся взрыв жеманного хихиканья и наигранно протестующие возгласы:

- Признавайтесь, месье Моран, это никакой не перевод с древнегреческого, это вы сами!..

- Древние греки были те еще проказники, мадемуазель, уверяю вас, - звонкий, смеющийся голос Франсуа. –Я ровным счетом ничего не прибавил к сказанному ими.

- Месье Моран, будьте так любезны, напишите мне что-нибудь в альбом!

- ... и непременно приходите завтра к ужину!

- Месье де Лис, а у вас есть еще что-нибудь из этих... переводов? Прочитайте, ну пожалуйста!

- Хорошо, хорошо, - краткая пауза, до занятого своей беседой прокурора долетел голос его спутника, нараспев читающего что-то - и заглушенный в конце смехом и аплодисментами. Кольцо слушателей с явной неохотой распалось, выпустив милого лицедея - довольного собой и хмельного от внимания окружающих, будоражившего нервы Франсуа лучше всякого вина. Он углядел беседующего с баронессой столичного прокурора и вскоре нарисовался рядом с Ла Карвалем, ловко прихватив по пути наполненный бокал. По впитавшейся в кровь привычке Моран машинально облокотился на спинку прокурорского кресла, уловил краем уха обрывок чужой беседы и немедля внес свою лепту:

- Между прочим, мэтр Эшавель предлагал месье прокурору написать его портрет, а господин Ла Карваль наотрез отказался. Мол, слишком занят, чтобы тратить время на сеансы. А жаль. Это была бы необыкновенная по силе воздействия вещь, - он очаровательно улыбнулся мадам Изольде. - Ибо кто еще сможет доподлинно узнать, каким видит себя господин прокурор - карающим ангелом правосудия или завоевателем, вступающим в покоренный город?

- Крайне огорчительно, - признала дама. - Мэтр Эшавель в некотором роде придворный живописец его преосвященства. К огромной досаде тулузского общества, архиепископ держит большинство его картин под замком, как султан - одалисок. Вы не имели чести ознакомиться с коллекцией преосвященного де Лансальяка? Возможно, там находятся лучшие полотна мэтра.

- Месье прокурор подверг это прекрасное собрание жесточайшей критике, - ангельским голоском сообщил Франсуа. - Сочтя трактовку религиозных образов в исполнении мэтра Эшавеля слишком перегруженной символами... Заметьте, я с ним категорически несогласен!

Он вовремя убрал ногу, предотвращая незаметную попытку прокурора припечатать его изящную туфельку своим сапогом. Франсуа был на четверть пьян и не мог устоять перед искушением слегка подразнить Ла Карваля.

- Должна сказать, мой собственный портрет мэтр Эшавель тоже наполнил аллегориями. Но, если они уместны и искусно исполнены, кому от этого хуже? Гармония формы с содержанием оправдывает некоторые вольности в трактовке сюжета, - баронесса ласково улыбнулась Франсуа.

- Мэтр писал вас?! Кого нужно убить, чтобы заслужить право увидеть этот шедевр? Его? - Франсуа выразительно указал пальцем на нахмурившегося столичного прокурора. - Как вы желаете получить его голову на блюде, мадам - хорошо прожаренной или с кровью?

- Мэтр написал всех мало-мальски интересных людей в Тулузе. Не надо мне льстить, а заодно брать на душу грех смертоубийства королевского чиновника, - улыбка баронессы преисполнилась лукавого кокетства. - Эта картина - комплимент не мне, но кисти мэтра Эшавеля. Вы сможете увидеть ее совершенно безвозмездно, месье Моран. И месье де Ла Карваль, разумеется, тоже.

- Великодушие мадам не ведает пределов, - Франсуа мог еще долго упражняться в мастерстве создания комплиментов, не толкни его Ла Карваль украдкой кулаком в бок. Мадам Изольда поднялась с кресел, прошелестев платьем на парижский манер и предоставив спутникам право идти за ней. Прочь из зала, наполненного ароматами и музыкой, вверх по узкой лестнице старого дома на второй этаж, где баронесса собственноручно отперла и распахнула дверь в неярко освещенную гостиную.

Портрет кисти мэтра Эшавеля занимал всю противоположную стену - тусклое сияние вычурной золотой рамы и красок, имитирующих работы старинных мастеров.

На сей раз творец обошелся без христианской символики. Картина была самого что ни на есть языческого толка, обыгрывая одно из имен баронессы де Рамси. Черноволосая девушка в тонкой сорочке, облегающей тело, и массивной золотой короне стояла в круге кромлехов. В одной руке она сжимала нож, в другой - чашу с темной жидкостью, горделиво-вызывающим жестом вскинув их к сумрачному, грозовому небу. На заднем плане виднелись паруса приближающегося корабля и очертания стоящего на скале замка.

- Вам доводилось читать легенду о Тристане и Изольде, господа? Умирающий Тристан ожидает прибытия Изольды Златокосой и просит свою жену, Изольду Белорукую, сообщить ему, как только на горизонте заметят паруса. Очевидно, в понимании мэтра эта дама не отличалась кротостью. Она предпочла накликать бурю на соперницу, чем проявить себя примерной женой. Совсем как я, - звонко рассмеялась мадам де Рамси.

- У-ух ты, - с искренним детским восхищением выдохнул Франсуа и едва ли не на цыпочках двинулся через гостиную к картине. Не дойдя шагов трех-четырех, остановился, склонив голову к плечу и разглядывая полотно. Первое, что так и бросалось в глаза - фигура древней королевы в развевающихся белых одеждах, позволявшая составить весьма точное представление о том, какова баронесса под своим модным парижским платьем. Наверное, именно эти пикантные подробности разглядывал стоявший за плечом месье Морана прокурор, но взгляд Франсуа притягивало иное. Замшелые серые камни посреди склоненной ветром осоки, отблеск молнии на тонком клинке, блики на выпуклых боках чаши. Едва заметный золотой проблеск на одном из тонких пальцев, сжимающих костяную рукоятку ножа - Франсуа точно знал, что рукоятка вырезана из кости, а лезвие клинка - чистое серебро...

- Интересно, чья кровь у нее в чаше, - чуть осипшим голосом произнес он. - Рядом с ней что-то вроде алтаря, но жертвы на нем нет, и следов крови тоже нет... Знаете, - он не обернулся, разговаривая скорее с картиной, чем с мадам Изольдой и прокурором Ла Карвалем, - мне кажется, в этом должно быть что-то ужасное и вместе с тем прекрасное - быть убитым в такую ночь и такой женщиной.

Франсуа невольно принюхался. Если от картины и тянуло кислой вонью гниющего под солнцем болота, то дурной запах надежно заглушался духами и ароматическими свечами, горевшими в гостиной.

- Умри Тристан в поединке, о нем сейчас никто бы и не вспомнил, - философски заметила мадам де Рамси. - Легенды не рождаются, они создаются. Теперь ваша очередь делиться секретами. Что скрывает от Тулузы в своей галерее его высокопреосвященство?

- Э-э? - Франсуа стремительно обернулся, бросил вопросительный взгляд на прокурора. Получив в ответ откровенно издевательскую ухмылку: мол, сам проболтался, сам теперь и выкручивайся! Франсуа подозревал, что таинственная Галерея Ангелов должна быть тулузской притчей во языцех и наверняка о ней ходит уйма слухов. Слуги не лишены любопытства и языков, у мэтра Эшавеля в мастерской есть ученики и помощники, на сеансах присутствовали посторонние... - Там, скажем так, хранятся картины религиозной тематики с весьма своеобразной трактовкой, которая пришлась бы очень не по душе ханжам из Ватикана. Его высокопреосвященство - большой ценитель красоты в любых ее проявлениях. Он пожелал видеть святых мучеников и угодников в более... э-э... плотском и человеческом виде.

Актер перевел дух, гадая - выкрутился или мадам потребует подробностей? Судя по вопросительному взгляду фиалковых глаз, требовалось продолжать рассказ.

- Они прекрасны и ничуть не вульгарны, - мечтательно добавил Франсуа. - Они... они просто не такие, как все прочие. Кто-то бы и это шедевр называл бы вульгарным, - он кивнул в сторону «Изольды». - Заявив, что и перспектива тут неверна, и наряд у женщины не такой, как носили в те времена, сюжет не отличается оригинальностью и новизной, вдобавок воспевая языческое жертвоприношение и насилие. А мне она нравится, вот, - несколько сбивчиво заключил он.

- А нет ли у вас портрета в образе Дианы-Охотницы? - вдруг раскрыл рот стоящий подле хозяйки дома Ла Карваль. - Знаете, мадам, в Париж вернулась старинная мода - заказывать свое изображение в греческом или римском стиле. Насколько я знаю, ее величество и их высочества Полиньяк и Ламбаль запечатлели свою красоту в образах олимпийских богинь. Портрет прекрасен, но... я отчего-то вижу вас волоокой Герой, женой Громовержца, обнимающей простого смертного... запамятовал его имя, - прокурор говорил громко и слегка насмешливо, разрушая воцарившуюся в гостиной атмосферу таинственности. Чуткое ухо могло бы уловить в его словах тонкий намек на давно уже не девические годы мадам де Рамси. Разглагольствуя, прокурор шажок за шажком удалялся от картины, увлекая за собой Франсуа. Лицо Ла Карваля выражало положенное вежливое восхищение красотой и незаурядностью хозяйки дома, но, улучив момент, он заговорщицки подмигнул Франсуа.

Надо отдать баронессе де Рамси должное - горькую пилюлю от столичного гостя она проглотила, не дрогнув. Даже припомнила имя древнегреческого господина, покоившегося в объятиях Геры, и до конца вечера была все так же мила и обходительна.

- О-о, только не начинайте опять все сызнова - «вот и подозреваемая! » - шепотом взмолился Франсуа, когда они спускались по узкой лестнице. - Тот факт, что мадам вздумала изобразить себя не язычницей Артемидой, а язычницей Изольдой, еще не означает ее принадлежности к каким-либо сектам и темным силам... которых и на свете-то нет! Мы уходим? - последнее было произнесено с откровенной тоской. Месье Морану совершенно не хотелось так быстро покидать уютный дом, где он мог сколько угодно распускать хвост и изображать из себя павлина перед восторженными поклонницами.

- Уходим, - непреклонно заявил прокурор. Взглянул на несчастное лицо актера и проявил снисходительность: - Но поскольку мы молодцы и наконец-то разузнали кое-что толковое, это надо отметить и спрыснуть. А мадам баронессу мои ребята с завтрашнего же дня окружат самым пристальным вниманием!

В кофейне, открытой и многолюдной, несмотря на поздний час, для гостей нашлось свободное место, а на столе появились заманчиво блестящие бутылки рейнвейна.

- Все равно вы страдаете от мании подозревать всех и каждого, - Франсуа немного пообижался из-за того, что его насильно уволокли из гостей, но вид бутылок быстро разогнал его хандру, сменившуюся после третьего стакана ехидной жизнерадостностью и стремлением играть роль «адвоката дьявола». - Думаете, она вскоре подберет юбки и побежит поклоняться Матери-Природе? А вы - следом, во главе взвода жандармов? Она вам почему-то не понравилась, верно?

- Тсссс! - страшным шепотом, прекрасно слышимым даже в дальних уголках зала, зашептал прокурор, - это тайна следствия... в смысле... куда она побежит, задрав юбки... Тут-то мы ее и схватим! Видел я этих друидов, - говорил он, слегка склонив к плечу раскрасневшееся от вина лицо и блестя черными, в пол-лица, глазами, - я абсолютно уверен - она одна из них. Да-да, жрица... не девственница, увы, поэтому не опасается за свою жизнь... но это зря! - выкрикнул Ла Карваль и ударил кулаком по столу, расколотив блюдо с пуляркой. Мальчик-служка немедленно бросился к нему с полотенцем.

После пятого бокала Франсуа потянуло обсуждать картины мэтра Эшавеля, въедливо интересуясь - почему, ну почему прокурор отказался от возможности заказать свой портрет в избранном образе? В Париже дамы от такого изображения точно были бы без ума!

Ла Карваль к тому времени успел раскокать два стакана, умудрившись поставить их мимо стола.

После третьей бутылки Франсуа, не запнувшись ни на едином слове, прочитал свой перевод из Катулла, в котором не было ни единого пристойного слова, за исключением предлогов и междометий, и перепугав парочки за соседними столами. Хозяин кофейни пребывал в тихом ужасе, но выставить шумных посетителей не представлялось возможным. Оставалось только ждать, когда те уйдут сами - а они явно не собирались никуда идти.

Алкоголь лишил манеры Кантена Ла Карваля нарочитой жесткости, а лицо - суровости. Теперь перед Франсуа сидел красивый, хмельной, довольный жизнью и увлеченный своим занятием молодой человек, разговаривающий с ним на равных, смеющийся его шуткам и с живейшим интересом прислушивающийся к его словам. Правда, когда Моран читал Катулла, Кантен укоризненно погрозил охальнику пальцем, но не выдержал и прыснул в кулак: «Да, этот парень знал толк в скабрезном юморе! »

- Кстати, по поводу мэтра Эшавеля... - вдруг вспомнил прокурор, потирая лоб, - пожалуй, я и вправду закажу ему свой портрет! Вот только... в образе кого бы? Я к чему веду, - опять зашептал он в ухо собутыльника, - не нравится мне этот живописец... уж больно точно изобразил и священную чашу, и жертвенный нож... Ой, не нравится он мне... вы знаете, что такое «ловля на живца»? Вот я его и поймаю! Я их всех поймаю! Только - тссс! Никому ни слова! Клянетесь?

- Ни за что и подите к черту! - Франсуа попытался отпихнуть навалившегося на него прокурора, но не преуспел. К тому же набравшийся служитель закона показался актеру очень смешным. Хохотать и пытаться отпихнуть человека, который раза в два тяжелее тебя - невыполнимая задача. - Слушайте, кто вам вообще нравится? Мадам Изольда вам не нравится, мэтр Эшавель вам не нравится, Тулуза вам не нравится и я вам не нравлюсь тоже - а все почему? Потому что вы злой и до чертиков по-до-зри-тель-ный! Вы-то сами откуда знаете, как эта жертвенная чаша выглядит? Последнюю такую чашу, наверное, лет пятьсот назад монахи расплавили и сделали из нее чудотворный фаллос святого Михаила. Нет, на Михаила вы положительно не тянете... Вы... - он развернулся, посмотрев в лицо прокурору и невольно отшатнувшись назад от пристального черного взгляда, - это вы падший темный ангел, точно! Вот и напишет вас мэтр голышом на живописной скале, с трагическим видом взирающего на обломки былого царства.

Спьяну плохо соизмеряя собственную силу, Кантен обвил шею юноши рукой и резко притянул к себе - Моран сдавленно вскрикнул.

- Нет, не все чаши расплавил огонь инквизиции, - трезво и очень тихо, нараспев, произнес он, - кое-что уцелело... сердце Галлии, сама ее суть... сохранена потомками истых жрецов среди седого мха священных кромлехов. Нет, месье Моран, вы ошибаетесь. Но знать это… опасно. Такие знания убивают… и ради них тоже убивают…

Он замолчал, устроив подбородок на плече Франсуа, неотрывно глядя на угли, пылающие под вертелом с аппетитными кусками мяса. Ему некстати вспомнился Рауль - тонкие руки, губы, восхищенные глаза и дыхание, опаляющее его кожу. Как давно это было. Давно - и вчера. У Франсуа локоны такого же цвета - каштановые с рыжиной и вьются… Слезы невольно выступили на глазах прокурора, и он уткнулся в синий воротник бархатного камзольчика месье Морана. Не замечая, что обнимает молодого человека - как обнимал бы случайную знакомицу, подцепленную на улице или в фойе театра, просто чтобы ощущать чье-то присутствие под рукой. Или - как обнимал бы кого-то давно знакомого и близкого, кто нынче был далеко и не мог разделить его одиночество.

Справившись с минутной слабостью, Ла Карваль вновь расхохотался и залпом осушил очередной бокал:

- Падший ангел?! Ха! Ну уж нет, месье Моран, я никому бы не позволил сбросить мой престол в бездну! Придумайте-ка что получше!

- Значит, и вы не устояли перед искушением увидеть свою настоящую душу на полотне, - Франсуа стоило немалых трудом справиться с замешательством и желанием вскочить, вырвавшись из жестких и вместе с тем своеобразно ласковых рук. Безупречный и устремленный только к своей цели королевский прокурор явно не слишком соображал, что творит. Ла Карваль неотвратимо напивался, месье Моран старался не отставать, памятуя, что снаружи терпеливо дожидается коляска - и, в каком бы состоянии они не выползли из кофейни, их доставят в резиденцию.

Но на миг, на краткий миг ему стало приятно - от тепла жаровни, запаха поджаривающегося мяса и близости сильного, уверенного в себе человека. Шарль был льдом, скрывающим огонь души, этот - закаленной сталью, обжигающей все вокруг.

- Лаадно... - Франсуа попытался придумать достойное воплощение вероятного портрета Ла Карваля. - Тогда... там точно должен быть огонь... и оружие. Это не Рим и не библейское сказание, это что-то иное... Гм, - он зажмурился, пытаясь сосредоточиться на картинке, но ему ужасно мешал в шум в голове и горячая тяжесть обнимающей его за талию руки.

- Едем домой, месье Моран, - бормотал Ла Карваль, уже вполне осознанно шаря пальцами по гибкой спине и затылку Франсуа. - Пойдем… Будет с нас на сегодня…

Сказать «пойдем» было гораздо легче, чем сделать. Собрав волю в кулак и рявкнув окружающей действительности, чтобы перестала мельтешить перед глазами и заняла устойчивую позицию, предписанную ей Господом, молодой прокурор в обнимку с актером, хохоча, потащились к выходу. Перевернув по пути несколько стульев и чуть не ввязавшись в драку с какими-то молодыми дворянами. Да только вельможные оппоненты были еще пьянее их, и ничто не помешало весельчакам вскарабкаться в коляску и покатить восвояси.

Поездка по улицам Тулузы запомнилась Франсуа чередой смутных воспоминаний. Он точно помнил, что они дико, взахлеб хохотали над чем-то, но вот убей Бог, чтобы утром он мог вспомнить, над чем именно. Он помнил, что прокурор так и не отпустил его, тиская, словно игрушку или домашнего любимца, гладя по спинке и окончательно растрепав ему волосы. К тихому ужасу Франсуа, во дворце резиденции прокурор вытащил его из коляски, на мгновение подхватив на руки. Месье Моран хотел запротестовать, но его по-прежнему душил хохот.

Ла Карваль загрохотал бронзовыми кольцами, оповещая мир о своем прибытии. Этого прокурору показалось недостаточно. Он развернулся спиной и несколько раз от души пнул массивные двери каблуком.

- Да спят уже все... - заплетающимся языком выговорил Франсуа, привалившийся к мраморной колонне рядом со входом.

- Как они смеют спать, когда мы вернулись! - искренне возмутился Ла Карваль, наградив дверь еще одним молодецким ударом. Тяжелые створки мореного дуба содрогнулись. Высунулся перепуганный привратник, решивший мудро не задавать вопросов и не возмущаться безобразием, но просто открыть двери и впустить захмелевших гуляк под своды архиепископского дворца. - Да, мы вернулись... И всех поймаем, куда бы они не спрятались... А теперь пойдем спать, всем ангелочкам пора в кроватку... В кроватку, кому сказано! - он сгреб Франсуа за руку, притиснув к себе и явно не намереваясь отпускать.

Как назло, их извилистый путь пролегал мимо пресловутой Галереи Ангелов. Точный пинок ботфортом - и вот двое незваных визитеров, давясь смехом, обозревают святых служителей Тверди Небесной.

- Перед вами, между прочим, религиозное полотно! - Кантен безуспешно пытался придать своему голосу менторско-скрипучие нотки, а сам все сильнее прижимался горячим, твердым пахом к упругим ягодицам молодого человека. - Совершенно непонятно, месье, отчего оно у вас вызывает... о-о, а ведь и правда же - вызывает!.. совсем не чистейший священный трепет, а низменное ликование! И не отнекивайтесь - вызывает! Вот, я же нащупал.. умм… так приятно?

Прокурор действовал очень нежно и аккуратно, пробравшись рукой в чужие панталоны и откровенно лаская Франсуа. Тот вертелся под его рукой, ерзал, смеялся, но не делал попыток вырваться.

- Это религиозный экстаз! - Франсуа очень отчетливо понимал две вещи. Во-первых, не так уж он и пьян, больше прикидывается. Во-вторых, ему было приятно, когда королевский прокурор бесстыдно лапал его под взглядами былых фаворитов его преосвященства, силой воображения мэтра Эшавеля превратившихся в ангелов и архангелов. Взгляды, как померещилось Франсуа, были вовсе не осуждающими, но благосклонно-поощряющими. Он изгибался под ласкающей рукой, чувствуя сквозь сукно и шелк твердость восставшего достоинства прокурора - похоже, изрядных размеров, машинально уперевшись ладонями в завитки нижнего края тяжелой золотой рамы и толкаясь навстречу Ла Карвалю. Вскинул растрепанную голову, встретившись с взглядом очередного ангела. Не будучи силен в знании Библии, Франсуа не знал имени прелестного крылатого создания, державшего в руках корзину с яблоками.

- Сладкий мой... - мурлыкнул Ла Карваль, и, прежде чем зайтись в очередном приступе хохота, приник на минуту к распахнутым губам Франсуа. А потом они буквально согнулись пополам, громко обсуждая, зачем ангелу яблоки - ему стоило взять морковку потолще и использовать не по назначению!

Кантену было хорошо, его душа была спокойна, ведь он почти нашел разгадку. А в руках - ласковое живое существо, охотно отвечающее на его объятия и всем видом сулящее продолжение... Кровь барабанила в висках, наполняла томлением каждую жилку, истосковавшуюся по любви в невольном воздержании, хмель развязывал язык и руки, избавляя от сдержанности и ненужных воспоминаний. Кантен здесь и сейчас был счастлив, а что будет завтра - его не волновало!

- Ой... - радостно захихикал Франсуа, указывая за плечо Кантена, - архангел Михаил в подштанниках... сейчас он нас огненным мечом, да-а?

Шарль стоял у выхода из галереи, скрестив руки на груди и скептически разглядывая развеселую парочку.

- Приятно видеть, что ты поборол свой страх перед месье прокурором, Франсуа, - надменно промолвил он.

- Это... как его... мы ищем путь к взаимному сотрудничеству! - радостно сообщил Франсуа. - Не бей меня, я тебе еще пригожусь! Его преосвященство сказал, нужно прощать врагов своих и... и доверять людям, и еще чего-то такое... Слушай, Шарль, на самом деле он только притворяется таким страшным, вот! И еще замечательно целуется, - в доказательство Франсуа надолго прильнул к горячим и жадным губам прокурора. Оторвавшись же, сообщил во всеуслышание: - Но ты - лучше!

- Лучше? - подозрительно переспросил прокурор, смутно различая в глубине коридора некое белое пятно, совершенно не в силах опознать его в темноте и густоте винных паров, - а ну, еще разок... - он вновь припал к губам Франсуа, медленно обводя руками контуры его тела. Парень обвился вокруг него, как вьюнок вокруг корабельной сосны, повис на шее, посапывая и засовывая ладошки под расстегнутый камзол.

- Франсуа! - зашипел Кантен в душистые локоны, - вот сейчас нас святой отец прогонит из дворца на улицу... спать в канаву... давай его уговорим оставить нас хотя бы до завтрака!

Увы, но Кантен, услышав сбоку недовольное покашливание, отчего-то уверился, что в галерею зашел де Лансальяк.

- Я польщен, - тон Шарля никак не выражал подобных эмоций.

Смотреть на них со стороны было удивительно приятно. Ла Карваль все-таки был чертовски красив, грозный ангел, карающий неправых и коронующий добродетельных. Шарль поколебался: может, уговорить прокурора отпустить исключительно дружелюбного по причине ударившей в голову выпивки месье Морана? Или будет проще оставить их наедине?

- Нееет! - скорбно взвыл Франсуа. - Только не канава, я не хочу обратно в канаву! Там плохо, грязно, мокро и кашляешь потом, как старая больная лошадь! Святой отец должен быть милосердным и снисходительным к грешкам ближних своих, никогда он нас не прогонит, он нас пустит переночевать, ну ведь правда? - он извернулся в крепких объятиях Ла Карваля, заглядывая в лицо стоявшего в отдалении Шарля и умоляюще протянув: - Может, он даже присмотрит за нами, чтобы мы не грешили больше положенного? А под утро отпустит все грехи, у него это легко получается, его же слушают на Небесах, в отличие от нас... - ноги почему-то упорно отказывались поддерживать Франсуа, он цеплялся за прокурора, смеясь неизвестно чему.

«Нет, все-таки я напился... Нажрался, как свинья! »

С ногами было плохо не только у Морана. Пытаясь подхватить завалившегося парня на руки или хотя бы под мышку, Кантен не удержался в вертикальном положении и с воплем, сменившемся диким хохотом, рухнул на ковер - увлекая за собой и подельника, и не успевшего отскочить Шарля. Так и получилось - Шарль лицом в мягкий, пушистый ворс, на нем - прокурор, а сверху - маленький дьявол Франсуа.

- Святой отец! - Ла Карваль пытался сползти с д’Арнье, отчаянно лапая его за самые интимные части тела. - Простите, извините, при всей почтительности к вашей эминенции... ох, гореть мне в аду, да слезь же ты с меня, бесенок! Ай, щекотно!

Шарль в этот момент сам себе напоминал угрюмого бордосского дога, на которого с веселым визгом напали две игривые болонки. Ну да, Ла Карваль видом и весом больше напоминал скорее пастушьего пса, но щенячий энтузиазм Франсуа действовал и на прокурора.

- Уберитесь-ка с меня. Оба, - сквозь зубы велел он, ощущая ягодицами внушительное достоинство Ла Карваля.

- Месье прокурор, я пьяный, но отнюдь не слепой, не смейте хватать Шарля, это мое! - Франсуа скатился с образовавшейся кучи-малы, попутно успев прихватить кого-то щипком за упругий зад и услышав совершенно непотребное «ай! » Уселся на ковре, глядя на барахтающихся мужчин и истерически хихикая. - На такое зрелище надо билеты продавать, озолотиться можно... Господин прокурор, вы таким образом пытаетесь как можно ближе сойтись с подозреваемым? Вам помочь или не мешать? Шарль, тебе надлежит проявлять кротость и не сопротивляться правосудию!..

Борьба распалила прокурора, тем более, когда он понял, что под его руками не отнюдь жирные телеса архиепископа Тулузского, а мускулистая фигура отца д’Арнье. Желание обрушилось на молодого человека с такой силой, что он, распластавшись на Шарле и безжалостно вжав его в ковер, совершенно не отдавая себе отчета в том, что делает, впился в кривящийся рот страстным, жадным, совершенно зверским поцелуем.

Шарль обомлел, первым его порывом было изловчиться и от души пнуть Ла Карваля в трепетное, пусть знает свое место! Но в последний момент он передумал, ответив с такой же животной страстью, едва не в кровь разбивая губы Ла Карваля. «Что, я вам нравлюсь, мэтр прокурор? Так подумайте хорошенько, прежде, чем приближаться - я вам не Франсуа, мы с вами из одного теста! »

- О-о, - очень тихо и трезво выдохнул Франсуа. Видение не солгало: черные и медно-рыжие пряди находились совсем рядом, он видел дрожащий в зрачке Ла Карваля крохотный отблеск свечи - невесть отчего подумав, что не знает имени королевского прокурора, только его фамилию. Видел поцелуй, больше напоминавший продолжение потасовки, а не выражение страсти нежной. Видел, как пальцы Ла Карваля впиваются в плечи Шарля под тонкой рубашкой, смотрел, не отрывая глаз, не понимая самого себя. Зрелище притягивало и отталкивало, хмель развеивался, веселье перерождалось в испуг - эти двое красивых и сильных самцов сейчас непременно подерутся, выясняя, кто достоин быть сверху, а кому придется подчиниться и уступить... Франсуа невольно прижал пальцы к губам, отползая по ковру подальше от этого безумия.

Кантен почувствовал на губах солоноватый привкус крови, чужой язык, вламывающийся в рот, жесткие пальцы и тугое кольцо обвившихся вокруг его талии длинных ног. Шарль не обнимал - душил в объятиях, не целовал - кусал, все теснее и теснее прижимаясь к своей жертве чреслами, впиваясь пальцами в распущенные волосы, извиваясь змеей, пытаясь подмять Кантена под себя. Д'Арнье выпустил на волю того зверя, что всегда жил в нем, но смирялся при виде золотого ошейника и сахарной косточки. Ему хотелось сокрушить Ла Карваля, вмять в пушистый ворс ковра. Услышать, как заносчивый парижанин будет кричать под ним, признавая его верховенство. Молодой прокурор попытался освободиться, но не тут-то было - Шарль удерживал добычу мертвой хваткой. Сильные руки содрали с Ла Карваля камзол и рубаху, длинные ногти царапали смуглую кожу. Кантен невольно вскрикивал, не в состоянии сбросить с себя прикипевшее тело, чувствуя обнаженной грудью гладкую грудь д’Арнье, бешеный стук его сердца и собственное лихорадочное, лишающее всякой воли, неистовое желание… Вытянув руку, он поймал плечо Франсуа, взглянул на него умоляюще.

«Спаси! - взывали черные глаза. - Спаси, или я сойду с ума…»

Они сплелись, как геральдические чудовища на гербе - черное и золотое, пантера и лев, сражаясь за право быть первым из двух равных.

- У-у, нет! - Франсуа дернулся, шарахаясь назад и вырываясь из хватки прокурора. Он видел, как расширились зрачки агатово-черных глаз, затуманенные круговертью желания и боязни показаться слабым, уступить другому. Мимолетно он посочувствовал прокурору, но вмешиваться в эту потасовку третьим не собирался. Упаси Боже, в такой драке его просто сомнут, не заметив. Сейчас они оба пугали Франсуа - и внезапно озверевший Шарль, и Ла Карваль, лишившийся не только камзола, но и своего столичного высокомерия. Они перекатились, прокурор теперь оказался снизу, распластанным на спине под напором д’Арнье - и, хоть он по-прежнему дергался, взбрыкивая длинными ногами и пытаясь сбросить Шарля, но без прежней ярости, постепенно смиряясь.

Набравшись смелости, Франсуа на коленях подполз ближе. Осторожно обхватив обоими ладонями перекатывавшуюся по ковру голову Ла Карваля за виски, удерживая прокурора на месте, боязливо заглядывая в бешеные и тоскующие глаза.

- Вот так... - тихонько произнес он. - Вот так, да, так оно получается... - актер наклонился вперед, поцеловав Ла Карваля в лоб и мягко попросив: - Успокойся. Так вышло. Ты ведь хотел этого, да-а?

Сумрак отпускал, прорисовывая возвышавшегося над ним человека - синие, льдистые глаза, превратившиеся в два клинка, безжалостно вспарывавшие кожу, вздувшиеся на шее жилы. Губы, манящие, влажные от его крови, торжествующие. Шарль уже не впивался в смуглую бархатистость бедер, ласкал, удобно устраивая их на собственной пояснице. Короткие поцелуи осушили испарину, выступившую на лбу, под густыми, цвета вороного крыла, прядями, потекли ожерельем вокруг шеи на грудь… Кантен, не в силах противиться пронзительному желанию отдаться без остатка, до глубин естества, вздрагивал под руками и губами, млел под сильными ладонями, сминающими, выгибающими его вдруг ставшее таким покорным тело так, как им вздумается… Юноша удерживал его голову, не позволяя отвернуться, скрыться от пронизывающего взгляда.

- Ну же, - с вызовом прошептал прокурор. Д'Арнье гладил его живот, спускаясь все ниже, пока не наткнулся на то, что обычно было скрыто полами рубахи и панталонами - тонкую золотую цепь, обвивавшую бедра Кантена. Цепь из мелких плоских колец, перемежаемых пластинками с вычеканенным изображением листьев дуба и омелы. - Чего ты ждешь? Боишься сгореть? Ведь ты сгоришь, Шарль… Заплатишь такую цену или убоишься?

- Если я пойду долиной смертной тени, не убоюсь зла, потому что ты со мной... - Кантен знал эти слова псалма, но сказанные сейчас низким, густым от вожделения голосом Шарля, они прозвучали, как обещание взять Ла Карваля с собой туда, где у каменного колодца в сумрачном саду живет ангел со сломанным крылом. Да, он играет с огнем, рискует сгореть, но прекрасно знает, что обожжет при этом и Ла Карваля - а это оправдывает риски.

Шарль сдвинулся, приподнялся и коснулся губами не смуглой кожи, но причудливо изогнутого звена цепочки, мерцающего на ней, и так двинулся вдоль пояска, пересчитывая звенья губами.

Невесть почему Франсуа уловил часть ощущений Шарля - а может, выдумал их, холод золотых звеньев под губами и горячее, манящее тепло живой кожи. Ла Карваль и в самом деле успокоился, не сопротивлялся больше, лежал, тяжело и глубоко дыша, порой вздрагивая всем телом, когда губы или пальцы Шарля задевали особо чувствительное местечко. Франсуа встряхнулся, сбрасывая синий камзольчик на ковер, распуская батистовую ленточку шарфа. Перебирая ставшие влажными, шелковисто-скользящими черные волосы прокурора, змейками обвивавшиеся вокруг его пальцев - «как кольца», подумалось ему. Гладя шею с отчетливо выступившими бугорками вен, плечи и широкую, часто вздымавшуюся грудь, словно находясь во сне - потому что наяву не могло быть ничего подобного. Конечно, это сон. Он напился, заснул в коляске и теперь видит грезу о пустынной галерее с картинами, на которых оживают ангелы, и где на ковре темно-винного цвета причудливо сплетаются в любовной игре обнаженные тела. Ну конечно, наяву такого не может быть...

Ла Карваль вскинул руку, провел влажной, горячей ладонью по лицу склонившегося над ним Франсуа - словно тоже пытался убедиться в реальности или нереальности происходящего, запутал пальцы в растрепавшихся кудряшках.

Добыча смирилась со своей участью, и д'Арнье в своей неспешной манере исследовал тело Ла Карваля на вкус и на ощупь, касаясь его теперь почти с той же лаской, что и тонкого, изящного Франсуа. В этот момент Шарля нисколько не заботило, что тот наблюдает за любовником, ласкающим другого - жест, которым Франсуа успокаивающе придерживал Ла Карваля, доказывал, что припадка ревности можно не ожидать.

- Оиии... - еле слышно выдохнул Франсуа, когда Шарль быстрым, гибким движением подался вперед, взяв мужество Ла Карваля в рот, рассыпав по поджарому смуглому животу рыжую медь густых локонов. Ла Карваль выгнулся дугой, непроизвольно стиснув в пригоршне локоны Франсуа и с силой дернув его вниз, к себе, к приоткрытым губам, не поцеловав, но почти укусив до крови. Франсуа замер, не решаясь выдираться и невольно застонав в поцелуй - ибо слишком хорошо представлял, что испытываешь, когда Шарль д’Арнье решает поиграть с партнером в сладостную и мучительную игру.

Это было удивительно и прекрасно - растерявший в страсти свою неприступную аристократическую холодность отец д’Арнье и игривый, чудесный мальчик... Волшебная игра, где нет победителей и проигравших, где изысканная чувственность диктует свои правила, где человеческое тело уподобляется музыкальному инструменту в руке мастера и, послушное его воле, рождает на свет томную мелодию... Кантен нежился в объятиях Шарля и Франсуа, словно распинаемый на теплом камне среди пенных волн летнего прибоя. Голова была легка, а душа ликовала - вот оно, его отдохновение, награда за труды. Два великолепных, жаждущих любви тела в его объятиях... Ла Карваль приподнялся, лаская спину Шарля, на миг оторвал его от себя, чтобы глубоко и долго поцеловать, а потом вновь позволил ему заняться своим членом. Голова медленно склонилась на обнаженные колени Морана, окутав их черными локонами, как шелковым пологом ночи.

Не отрываясь от своего увлекательного занятия, Шарль просунул руку между безвольно раскинутых ног Ла Карваля, намекая, что тоже не прочь бы получить толику удовольствия, более острого, чем поцелуи. Почувствовав осторожный палец, Кантен на миг вскинулся и запаниковал, но тут же полетел обратно на ковер, увлекаемый цепкими, золотистыми руками Морана, прекрасно понявшего намерения своего любовника. И вновь успокаивающий, жаркий шепот, и вторящий ему страстный, низкий, переливчатый баритон уже не скрывающего чувственную жажду Шарля. Две пары пылких губ, зацеловывающих его страхи и высокомерие, руки, ласкающие воющую от нетерпения кожу.

- Кантен... - Шарль был нежен, но настойчив, очень силен и не терпел сопротивления, - пусти меня, расслабься...

- Только если я потом тебя так же, - бормотнул Ла Карваль, сглатывая пересохшим горлом, извиваясь на пробравшимся в святая святых пальце.

- Слово дворянина...

Кантену не хватило выдержки, чтобы вынести взгляд наполненных сладострастием северных глаз, и он, отчаянно покраснев, попытался отвернуться. Но твердая рука, взявши за подбородок, развернула его лицо к себе.

- Хочу смотреть на тебя! - распаленно рычал Шарль, - Кантееен...

«Кантен, вот как его зовут. Кантен де Ла Карваль».

Темноволосое и смуглое божество, извивавшееся сейчас под Шарлем, елозя лопатками по ковру.

- Тише, тише... - Франсуа успокаивал его как мог, усвоив на собственном опыте, что рваться и дергаться в первые мгновения бессмысленно и довольно болезненно. Прокурор был куда сильнее его физически, но сейчас расслабился и обмяк. Франсуа не составило особого труда притянуть его обратно к себе, целуя и покусывая распухшие и ставшие удивительно нежными губы, в буквальном смысле осыпая поцелуями лицо, шею и плечи Кантена, слизывая выступившую на коже испарину - не соленую, но сладковатую на вкус. Ощущая и догадываясь, что сейчас с ним происходит, как Шарль вталкивается в него все глубже и глубже, сильно и размеренно, преодолевая невольное сопротивление плоти, погружаясь в жаркую, трепещущую узость. Как напрягаются мышцы под кожей и расслабляются, уступая, как бешено колотится о ребра сердце, ловя губами чужие стоны, хриплые и протяжные.

У Ла Карваля, похоже, имелся опыт подобных соитий, где он привык исполнять в них роль ведущего, а не ведомого, и сейчас никак не мог свыкнуться со своим положением. Выплескивая сдерживаемые эмоции на Франсуа - пальцами, сжимающимися так, что отчетливо похрустывали кости, укусами и жадными поцелуями, в которых тонули вскрики, прижимая Франсуа к своему горячему боку, буквально втискивая его в себя, не обращая внимания на жалобное поскуливание.

Шарль честно намеревался быть осторожным, как если бы на его член был насажен не великолепный хищник Ла Карваль, а нежный ангелочек Франсуа, но то, как прокурор принимал его ласки, не стыдясь, не пытаясь доказать свое превосходство, но просто растворяясь в наслаждении, заставило отца д’Арнье потерять голову. Смуглое мускулистое тело билось под Шарлем в неистовой пляске страсти, и он принял приглашение на древнейший из танцев, который принято исполнять лежа, то с маху погружаясь в любовника, то мучительно-медленно выскальзывая наружу, время от времени выгибая спину, чтобы движением головы отбросить назад волосы, пересыпающиеся парчовым веером...

Они любили друг друга, составив, как верно заметил его преосвященство, великолепную парочку хищников - соединяясь лишь ради мимолетного, но такого страстного удовольствия. Франсуа порой ощущал себя третьим лишним между ними, робко пытаясь откатиться в сторону - но Ла Карваль с силой, почти на грани грубости, дергал его назад, шипя: «Кудаа, слааадкий? » Тогда Франсуа понимал, что он тут отнюдь не лишний, он - связующая нить между этими двумя, сверкающая золотая цепочка навроде той, что за каким-то бесом носит Кантен... Талисман его, что ли?

«Интересно, вдруг кто-нибудь сейчас смотрит на нас? » - Франсуа обвел темную галерею затуманенным взглядом. Ангельское воинство на картинах... но кто может знать, где в этих стенах и колоннах спрятаны незаметные глАзки или отодвигающиеся шторки, дающие посвященному возможность преспокойно созерцать творящееся на полу безобразие?

Предаваться отвлеченным раздумьям ему не позволили. Кантен за волосы притянул его к себе, впившись поцелуем в рот и задвигавшись так сильно, что Франсуа пришлось упасть на него, обхватив руками. Шарль, похоже, достиг финала - мучительного и прекрасного, взлетев куда-то ввысь и увлекая их обоих за собой, туда, где не существует запретов и преград, где звездное сияние прохладными каплями стекает по разгоряченным телам, где нет ни времени, ничего...

Мир не сразу встал на место, но ангелы на картинах, наконец, перестали трепетать ажурными крыльями, и Шарль смог пошевелиться, скатываясь с такого же обессиленного Ла Карваля. Прокурор Шатле, впрочем, моментально среагировал, мертвой хваткой вцепившись ему в плечо:

- Куда?!...

До Шарля не сразу дошло: его заподозрили в обмане и нежелании соблюдать предварительный уговор - теперь была его очередь принять в себя Ла Карваля. Теперь, когда первый безумный порыв миновал, Шарль понял, что предпочел бы более комфортные условия:

- Решил прогуляться в Индию и обратно. Пойдем в спальню.

- Хоть один здравомыслящий человек в обществе безумцев, - сидевший на полу Франсуа вытянул руку, с отстраненным любопытством разглядывая оставшиеся на предплечье багровые следы пальцев, грозившие завтра слиться в нехилый такой синяк. - Который понимает, что любовью нужно заниматься в спальне, а не где приспичило. Разбирайте имущество, господа... - он запрокинул голову и рассмеялся, чисто и легко. Его смех взлетел к стрельчатому потолку, отразившись и рассыпавшись серебряными горошинами. - Да уж, обитель благочиния... Шарль, погонят тебя когда-нибудь из священников, помяни мое слово. И поедешь ты в Париж, покорять высший свет... Составь мне протекцию, когда будешь на вершинах, а?

- Очень, очень, до чрезвычайности смешно, - покивал Шарль, поднимаясь на ноги и попутно прихватывая с пола халат. - Прикройся, а то сияешь на всю галерею, затмевая луну.

Частью одетые, частью - прикрытые чьими попало вещами, они двинулись в покои д’Арнье, причем по дороге Ла Карваль то и дело пытался прихватить Шарля за зад, а тот горделиво уклонялся под тихое хихиканье Франсуа.

В спальне Шарль заставил их зажечь все свечи:

- Хочу видеть вас, - пояснил он, одной рукой обнимая за талию Кантена, а другой Франсуа, притягивая их себе на грудь.

… Они стояли подле широкой постели, устланной мягкими перинами и подушками, лаская и целуясь друг с другом, смеясь, откровенно любуясь друг другом, распаляя себя перед новой битвой. Кантен, никогда не жаловавшийся на крепость организма, быстро пришел в себя и теперь недвусмысленно пробрался игривыми пальцами в нежный распадок крепкого, белоснежного, как сливки, зада Шарля.

«Преподобный при всей его вольности нравов в жизни не отважился бы заказать такую картину, - невесть отчего пришло на ум Франсуа, когда на постели образовалась путаница рук, ног и тел. - Кто бы стал ему позировать, а самое главное - где бы он рискнул ее повесить и кому показать? Это точно были бы падшие ангелы, счастливые своим падением. Пусть они лишились небес, но взамен обрели возможность любить... Или - это не любовь, а самое обычное вожделение, порочное любопытство - и возможность всецело его удовлетворить? Господи, да какая сейчас разница, мне хорошо, им тоже, Ла Карваль получил своих подозреваемых и успокоился, все будет хорошо, Франсуа, вот увидишь... »

Он трепетал под настойчиво прикасающимися к нему руками, чувствуя, как горят на коже обжигающие поцелуи, оставленные тем и другим. Кантен и Шарль прильнули друг к другу, черные волосы перепутались с золотыми, смуглая кожа рядом со светлой, кажущейся в трепещущих отсветах свечей матово-прозрачной, как плафон на старинном алебастровом светильнике. Франсуа понимал, что по сравнению с парочкой атлетически сложенных молодых мужчин он выглядит сущим подростком - пусть и младше их всего на каких-то пять-шесть лет - и они сейчас забавлялись с ним, как с живой игрушкой. Которую можно как угодно валять по постели, трогать везде, где вздумается, целовать, пока он не начинал задыхаться. Нашептывать ему на ухо непристойности, подергивать за колечки сережек... «Малолетний вольтерянец выискался, - бормотал Ла Карваль, болезненно покусывая Франсуа за мочку уха, и тут же переходя на томительно-нежное: - Мой золотой мальчик... »

Кантен потихоньку и спихнул его вниз, к своему браво торчащему мужеству, многозначительно надавив на затылок. Несколько мгновений Франсуа шутливо сопротивлялся, потом уступил: в конце концов, они своими глазами видел, как Шарль по доброй воле взял у парижского прокурора, значит, и ему будет не зазорно. Правда, возбужденное достоинство Кантена точно бы не поместилось в рот Франсуа, но зато над этой штуковиной можно было долго и усердно трудиться языком, краем уха слыша, как сладко постанывает обнимающаяся парочка.

Уже давно д'Арнье не занимался любовью втроем, успев позабыть, какое это сложное и тонкое дело. Точно выверить движение, чтобы оно из ласки не превратилось в пытку, повернуться под таким углом, чтобы не только давать, но и получать удовольствие... Сложности и усилия стоили того, Шарлю казалось, что комната плавает у него перед глазами, колышется полог кровати, а огоньки свечей сорвались с места и кружат по комнате, как светлячки, будто пытаясь как можно эффектнее представить троицу, расположившуюся на постели. Золото, медь, сталь, бронза, мрамор, перламутр - игра красок свела бы мэтра Эшавеля с ума.

Шарль раскинулся перед Ла Карвалем живым крестом, широко разведя полусогнутые в коленях ноги. С губ слетало тяжелое, прерывистое дыхание, подернутые поволокой глаза из-под опущенных век внимательно и жадно ловили каждое движение молодого прокурора. Отец д’Арнье не просто исполнял обещанное - всем своим видом жаждал, требовал, чтобы Кантен сделал с ним все, что ему заблагорассудится. А тот не спешил - пристроив щеку на гладком, белом колене, он водил тонким пальцем по животу, бедрам, груди, лишь на мгновение задевая пунцовую, влажную головку члена… пробираясь сквозь золотистую поросль к пульсирующей дырочке, дотрагиваясь до нее и вновь скользя вверх. Поднося палец к пурпурно-темным губам, неспешно облизывая и вновь продолжая пытку… Шарль постанывал, царапая в нетерпении все, до чего мог дотянуться, тихонько ругался и вертелся под насмешливо-ласковым взглядом черных глаз.

- Раздвинь колени, Шарль… еще шире, - и бронзовая кобра ныряет головой вперед, коротко целуя багровый член и вновь устраивая голову на дрожащем в нетерпении колене, - нравится? Хорошо тебе?

Теперь д'Арнье понимал, что чувствует палач, отданный на милость пытуемого, человека, которого совсем недавно терзал мучительной лаской - Ла Карваль явно умел добиваться признаний не только угрозами.

- Хватит, - так трудно удержать верный тон, не сфальшивить, - иди ко мне... внутрь...

- Дааа... иду...

Тело сопротивлялось, не позволяя проникнуть в себя, овладеть, насладиться тугой, горячей глубиной, но Кантен умел ломать сопротивление. Медленно, уверенно он втискивался в узкий проход, крепко вцепившись в дрожащие, скользкие от золотистой влаги бедра... Шарль метался, сжимая зубы, не позволяя крику не то боли, не то ликования вырваться из груди. Еще мгновение, рывок - и мощный член прокурора полностью вошел в растянутую дырочку... Кантен чуть подался вперед, поцеловав сухие, обметанные губы, и начал плавно двигаться назад. Шарль был великолепен - он быстро сумел расслабиться и поймать нужный темп, помогая смуглому любовнику сполна получить удовольствие. Кантен то увеличивал, то уменьшал темп, перемежая движения поцелуями, осыпавшими лицо, грудь, ноги Шарля, продолжая изыскано и неторопливо играть с вожделенным телом гордого норманна...

В эту схватку Франсуа вмешиваться не отважился - то, что творилось между этими двумя, принадлежало только им и не делилось на три части. У месье Морана хватало собственных проблем - все-таки он был созданием весьма впечатлительным и быстро возбуждающимся, а созерцание игр этой парочки кого угодно могло свести с ума. То, как они двигались, неспешно, без животной грубости сливаясь друг с другом, как неожиданно заострились и четко обозначились мельчайшие черточки лица Шарля, как перекатывались мускулы на широкой, блестевшей от испарины спине Кантена...

В общем, для Франсуа это было уже через край. Пользуясь тем, что Шарль и Кантен заняты только сами собой, он соскользнул с постели, проковыляв на несгибающихся ногах в дальний угол. Вцепившись одной рукой в занавеси, чтобы не упасть, и яростно работая другой, стараясь не смотреть лишний раз в сторону постели, на сплетение тягучих линий и напряженных тел - пока наконец его не накрыло мучительным, горьким облегчением. Теплые капли вязко стекали по дрожащим ногам, Франсуа привалился лбом к стене, и стоял так, дрожа и прислушиваясь к неразборчивым восклицаниям и стонам, доносившимся с постели. Странное дело, Шарль ведь позволял ему обладать собой - но между ними все было совсем не так... очень даже не так, особенно если вспомнить сарай и накатившее на него темное, злое вожделение.

Кантен дразнил Шарля, останавливаясь за миг до наслаждения, не позволяя белокурому архангелу ускользнуть за облака - раз за разом, когда белоснежное тело выгибалось дугой до такой степени, что подушек касался лишь затылок, он замирал, медленно водя руками по сжимавшим его плечи ногам и тихонечко дуя на напряженный, изнывающий член.

Не в силах сдержать злого, яростного стона, Шарль возвращался, и все начиналось заново.

Святой отец зубами рвал кружево простыней, умолял, грозил Кантену расправой - и бросался к смуглому лицу, к темным губам, приоткрывшим в тихом смешке белую полоску зубов, впивался, задыхаясь, в гранатовый рот и шептал чуть слышно: «Пожалуйста, еще, еще! »

Ла Карваль сходил с ума от этого человека - от его тела, от его голоса, от искаженного в наслаждении лица, от осознания того, что сейчас он в нем. Что это Шарль сжимает его плоть, словно рукой в бархатной перчатке, что надменный отец д'Арнье стонет и извивается под его поцелуями, в кровь царапает спину и обнимает с такой силой, что хрустит позвоночник.

Ангел со сломанным крылом, отдающийся брату своему, дьяволу...

- Шарль, - хрипло прошептал молодой прокурор и впился в донельзя разведенные бедра, - ну... полетели!

И Шарль впрямь почувствовал, что его грешная душа вот - вот покинет не менее грешное тело, распятое массивной фигурой королевского прокурора, и в этот момент уже не имело никакого значения, кто есть кто, вся табель о рангах полетела в тартарары, когда любовник взорвался в нем. В такие моменты Шарлю всегда казалось, будто семя там, внутри него, смешивается с его кровью, и дальше по венам бежит уже причудливая смесь, где невозможно отличить «тебя» от «меня».

Долгий миг блаженства, и Кантен гибким хлыстом обрушился на постель рядом с д’Арнье - спрятал лицо в подушках, дрожа и всхлипывая, сызнова переживая каждую секунду соития, не в силах шевельнуться. В эту минуту он был беззащитен, как никогда. Если бы Шарль захотел, он бы зарезал Кантена, как рождественского ягненка.

- Благодарю, - тихонько шепнул он в зажмуренные глаза архангела, - благодарю...

«Уходи, - Франсуа отчетливо слышал шепот в ушах. - Ты сделал все, что мог, привел их друг к другу, а теперь - уходи. Тихо, чтобы они не заметили - пока они блаженствуют в своем счастье... Эти двое куда больше подходят друг другу, чем ты и Шарль. Ты был счастлив, а теперь все закончилось. Твое место подле постели его преосвященства, а не здесь, забыл? Да, забыл - ну так тебе напомнили... Не было никакой любви, была только игра, да и кто станет всерьез любить тебя - бродяжку, которого слегка отмыли и накормили?.. »

Полуослепнув от подступающих слез и боли в паху, он на ощупь двинулся к дверям. Сгреб чью-то рубашку, накинул, плечом толкнулся в створку.

Крепкая рука вцепилась в его плечо. Резкое движение - и Франсуа, пискнув, как котенок, был легко и небрежно заброшен на монашескую кружевную постель, прямо на грудь отцу д’Арнье.

- Мы забылись, мой золотой месье Моран, - услышал Франсуа над ухом вкрадчивый шепот, - и вы немедля обиделись? Как глупо... ну совсем как дитя!

Кантен говорил мягко, ласково, а держал крепко, властно - жестко сминая хрупкие плечи и накручивая на кулак каштановые прядки.

- Кто же вас отпустит добровольно, Франсуа? - мягкие губы прижались к обиженно поджатому ротику Морана, а с подушки раздался одобрительный смешок Шарля, - ну же, улыбнитесь... мы в вашем полном распоряжении.

- Не смешно, - Франсуа невольно скривился, когда Ла Карваль потянул его за волосы. - Я и есть дитя, о чем мне неоднократно напоминали. Обидчивое и капризное дитя, уже обученное понимать, когда приходит время удалиться и не мешать старшим, - он не стал отвечать на поцелуй, по возможности прямо взглянув в бездонно-черные, шальные после недавней любви глаза Кантена. - Теперь вы прекрасно обойдетесь и без меня... А если я вам зачем-то нужен, я к вашим услугам. Но лучше бы вам меня отпустить.

Шарль приподнялся на локте, второй рукой властно прижимая Франсуа к разворошенной постели:

- А тебе лучше бы не спорить...

Не угроза, но укоризна - зачем ты отравил чужую сладость своей обидой? Зачем усомнился в моих чувствах, ведь я не испытываю к этому мэтру Ла Карвалю ничего подобного?

Кантену было так сладко целовать призывно раскрытые губы Лилии-Франсуа, ероша мягкую шерстку в паху, ощущая, как Франсуа трепещет огоньком на ветру. Шарль, прижмурившись, следил за тем Кантен ласкает его юного любовника - интересно, завораживало ли так же маленького месье зрелище сплетенных тел Шарля и прокурора? Глупый вопрос, ответ на него был начертан собственным семенем Франсуа, излитым на его же бедра...

- Скажи, что ты хочешь? - шепнул Шарль, предвкушая смятение Франсуа, которого этот вопрос и в обычной - то обстановке повергал в совершенно очаровательное смятение.

- Тебя. Его. И снова тебя - еще и еще раз... - эхом отозвался Франсуа, окончательно потерявший способность здраво соображать - и подчинявшийся только внутреннему зову своего естества. Требовавшего от него ерзать горящим от нетерпеливого вожделения задиком по сбивающимся в кучку простыням, распахиваясь и изнемогая под требовательно ласкающими руками, долго и сладко стонать в чужой рот, и снова вертеться, ощущая под пальцами то собственное тело, то чужую горячую кожу и перекатывающиеся под ней тугие комки мускулов. - Его и тебя...

Франсуа извернулся, перекатившись на живот и медленно, с усилием приподнявшись на руках и локтях. Встав над мужчинами, глядя на них сверху вниз. Не зная того, что яркие карие глаза сейчас затянуло томной поволокой, сделав их цвет воистину бархатным и чуть зеленоватым - и призывно выгнувшись, неторопливо скользя разъезжающимися коленями по натянувшейся гладкости простыней.

Кантен поцеловал его в висок и гибкой змеей скользнул за спину юноши. Трепещущие лопатки и четкая цепочка хрупких позвонков лишили его ума, взбудоражили кровь неистовым желанием, но он был нежен и осторожен... Наклонившись, молодой прокурор поцеловал остренькие крылышки, золотистый затылок, и, перебирая губами, спустился к пояснице... Язык вылизывал узкое тело, а широкие, сильные ладони мяли и гладили горячие бедра, призывно выставленный задик... Наклонившись еще ниже, Кантен припал к розовому входу, пробираясь языком внутрь, обильно увлажняя и ублажая вожделенный вход...

Несмотря на уроки преосвященного, Франсуа никак не мог привыкнуть к обилию и многообразию интимных ласк. Он невольно оглянулся через плечо, удивленно расширив глаза, словно не в силах поверить увиденному - тому, что Кантен и в самом деле прикасается к нему языком в самом запретном и тайном местечке. И это были не просто мимолетные игривые прикосновения, Кантен вылизывал его, как огромный урчащий зверь породы кошачьих, старательно и глубоко. Франсуа невольно с силой потянулся всем телом от порочно-сладкого удовольствия, постанывая сквозь зубы, осторожно поводя бедрами из стороны в сторону и чувствуя, как с силой сжимаются лежащие на них ладони Кантена.

«Он не причинит тебе боли, - отголосок промелькнувшей мысли. - Сейчас - не причинит. Может, потом... И не твоему телу, но твоей душе, так что береги ее, Франсуа... »

Шарль перебрался в изголовье, встал на широко расставленных коленях, закинув руки на спинку кровати и предлагая себя Франсуа, как редкое лакомство, всей своей позой обещая быть кротким и с благодарностью принять от него любую ласку, предоставив неистовствовать и бушевать Кантену, который в эту самую минуту проторял себе путь внутрь нежной плоти Франсуа. Язык сменили пальцы, аккуратно растягивающие нежное жерло. Кантен держался из последних сил, трудился над легким телом долго и обстоятельно, но все же Франсуа вскрикнул, когда увесистое орудие толкнулось к нему внутрь.

- Потерпи, маленький, - хрипло и напряженно прошептал Кантен, - чуточку еще потерпи, а потом будет хорошо...

Он неотвратимо двигался вперед, чувствуя налитой головкой гладкие, нестерпимо горячие мускулы, обжимавшие его так сильно и сладко, что боль сливалась с удовольствием в один звенящий клубок, разрывающий грудь стонами экстаза. Он старался двигаться плавно, но иногда у него не получалось и он рывком проталкивал себя вперед, мощно сжимая дрожавшие бедра Франсуа... а потом долгое движение назад - и снова атака... Моран извивался на его клинке, мычал, ублажая ротиком Шарля - тот гладил его волосы и плечи, закатывал глаза, откидываясь на резную спинку кровати. Кантен чувствовал, что мальчик ласкает д’Арнье в том ритме, который он задал этому нежному и распутному телу.

Хищники договорились, поделив добычу меж собой, и теперь Франсуа раздирали на части долгие, тягучие судороги, волнами прибегавшие по телу. Он не мог кричать, как ему хотелось - только издавать неразборчивое звуки ртом, занятым внушительным достоинством Шарля. Чувствуя, как сзади в него погружается Кантен: осторожно и вместе с тем неумолимо, вперед-назад, цепко и твердо впившись пальцами в бедра Франсуа, то слегка притягивая навстречу себе, то отталкивая. Горячая и гладкая плоть скользила по небу, порой утыкаясь почти в горло, Франсуа непроизвольно начинал давиться, дергаясь и чувствуя, как рот заполняется горьковатой слюной. Казалось, Ла Карвалю особо нравятся эти мгновения: когда беспомощно насаженный на его жезл страсти юнец стискивал его внутри себя - и, выжав время, он вновь легонько подталкивал Франсуа вперед.

Франсуа ощущал его там, внутри себя, невольно усмехаясь сквозь выступившие на ресницах слезы. Многоопытный отец Роже верно угадал и понял его натуру: юнцу нравилось испытывать боль и неловкость противоестественного соития, нравилось оказываться чьей-то игрушкой и добычей, и раздвигать для кого-то ноги, ощущая в себе ладное, крепкое и горячее достоинство другого мужчины, с силой вталкивающееся в узкую, сжимающуюся дырочку. Нравилось принимать кого-то в себя - вот так, как сейчас, выгнувшись золотым мостиком между двумя любовниками, делившими его тело.

Они не совратили его и не растлили, о нет. Странная, двусмысленная жизнь последних месяцев все больше и больше пробуждала в Франсуа Моране то, что всегда обитало в глубине его души - склонность к неуемному распутству, к поиску новых, все более острых ощущений. Франсуа нравилось то, что с ним делали, а лучшим подтверждением тому были мучительно-долгие судороги, что сотрясали его, когда прокурор касался своим членом маленькой таинственной точки внутри извивающегося тела, сладостные всхлипы и вовсю торчавшее достоинство... Не сбавляя темпа, Ла Карваль протянул руку меж разведенных ног и сжал в кулаке игрушку Морана.

Ласкаемый изнутри и снаружи, захлебнувшись волной накатившей на него страсти, Франсуа все-таки захныкал, отчаянно дергая взад-вперед головой - и для надежности вцепившись пальцами в бедра Шарля, оставив на светлой коже размытые алые полосы от ногтей. Кантен сводил его с ума - прокурору показалось мало того, что он находится внутри своей добычи, он стиснул ладонью стоявший придорожным столбиком член Франсуа. Вынудив актера двигаться не только вперед-назад, но и ерзать вверх-вниз в яростных попытках достичь собственного удовлетворения - хотя бы таким образом. Ла Карваль с силой сжимал пальцы на податливо-упругой плоти, ни на мгновение не прекращая двигаться внутри Франсуа, то ли добиваясь того, чтобы мальчишка признал свое поражение и запросил пощады, то ли пытаясь узнать, на сколько у него еще достанет сил выдерживать экстатическую гонку за убегающей луной.

Когда Франсуа принялся драть ногтями бедра Шарля, д'Арнье соизволил оторваться от кроватной спинки, успокаивающе поглаживая плечи и спину Франсуа - потерпи еще немножко, наслаждайся, пока можешь, сейчас все закончится... Его скрутило сладостной судорогой так быстро и неожиданно, что он не успел вытащить член из ротика маленького месье, изливаясь прямо в горло Франсуа и инстинктивно притягивая его ближе, чтобы продлить удовольствие.

Мысленно Франсуа попытался смириться с мыслью о том, что Шарль наверняка не успеет убрать свое сокровище - но Боже мой, как же много оказалось этого вязко-теплого добра, мгновенно заполнившего рот и потекшего из уголков губ. Франсуа ошалело зажмурился, дергаясь в руках Ла Карваля и умоляя невесть кого только об одном: пожалуйста, не дайте сблевать прямо здесь и сейчас, я этого не вынесу...

Кантен, чуть отклонившись вбок, во все глаза смотрел, как мальчик, судорожно скуля, глотает семя Шарля, а тот выгибается дугой, не сдерживая криков, теребит каштановые локоны, насаживая на извергающийся ствол распухшие губы Морана... Густая, вязкая жидкость пузырилась, капая на подбородок Франсуа и ноги Шарля, оставляя матово блестящие следы на щеках. Юноше, похоже, стало плохо, он рванулся назад, еще глубже насаживаясь на кол прокурора - и Кантен, не вынесший страстного напряжения, мощно прижал его грудь к подушкам и забился в долгом, выматывающем, опустошительном экстазе.

Наглотавшись семени, мягко-удушливым комком вставшим поперек горла, не позволяя ни вдохнуть толком, ни выдохнуть, ни хотя бы откашляться, Франсуа беспомощно распластался под Ла Карвалем, сильными, но рваными толчками вбивавшим его в проседавшую под их весом перину. Франсуа не смог бы сейчас сказать, плохо ему или хорошо - он просто падал в бездну, наполненную серым туманом, падал, не имея возможности зацепиться за что-то или закричать, лишившись малейшей опоры и ожидая только одного, возможности достигнуть дна и разбиться вдребезги. Кантен хрипел над ухом - жарко, жадно, сполна наслаждаясь полученным удовольствием и чужой покорностью, разрывая его изнутри собой, делая частью себя, клеймя - отныне и навсегда.

Франсуа обрел голос и заверещал, ощутив, как под ним расплывается влажное пятно. Как Ла Карваль выплескивается в него, рыча от удовольствия - раз за разом, толчок за толчком, вбиваясь так, словно пытаясь достать до судорожно трепещущего сердца. Это длилось долго, непредставимо долго, пока после очередного рывка прокурор грузно не обмяк на нем. Франсуа с трудом повернул голову, хватая воздух, задыхаясь, постанывая и кашляя, чувствуя, как изо рта вытекает отвратительно-теплая струйка и на лице засыхают брызги семени.

Смерть начала казаться не такой уж и плохой идей.

«Так ведь и сердце может не выдержать», - мелькнуло в голове у Роже де Лансальяка, когда три великолепных мужских тела на разворошенной постели забились в экстазе, превращаясь из совершенной по своему изяществу скульптуры в россыпь обломков. Он ткнулся пылающим лбом в каменный перестенок, дающий возможность монсеньору архиепископу спокойно передвигаться по своему дворцу незаметно для прочих его обитателей, пытаясь перевести дыхание. Какого дьявола, только что он чувствовал себя помолодевшим на тридцать лет, когда у него стояло колом вот так же, как у этих великолепных жеребцов, и он не хуже, а то и с большей изобретательностью мог бы валять ангелка по постели - до слез, до тихого воя, до кровавых капель из разодранного задика.

Лансальяк поклялся себе, что в следующий раз он будет рядом с ними - так, чтобы можно было дотронуться до лоснящейся смуглой спины Ла Карваля, пощекотать трогательно и беззащитно торчащий член малыша, а Шарля самого поставить на колени и дать ему в рот... черт, черт, черт, в кои веки у него стоит, а мальчики слишком заняты друг другом!

Кантен, задыхаясь и смахивая с лица влажные капли пота, упал рядом с Франсуа, уткнувшись в колени Шарля.

- Прости, - тихо прошептал он через мгновение, притягивая юношу к себе и целуя его бессильно свесившуюся кисть, - я обожаю тебя...

Ответом стал мучительный кашель - Франсуа, спазматически дернувшись, перекатился на край постели, свесив голову и попытавшись избавиться от всего, что осталось у него во рту и застряло в горле. Беспомощно взмахивая рукой и хрипя:

- Пить... Шарль, черти бы тебя драли, никогда не делай так больше... Ну дайте же попить, чтоб вас!

Слышал актер признание Ла Карваля или нет, или нарочно не обратил внимания - осталось загадкой.

Шарль вздохнул - ну что, что такого ужасного в том, чтобы проглотить чужое семя? Счастье еще, что Франсуа не вывернуло наизнанку, но в тот момент выше сил Шарля было снять его мордочку со своего кола, несмотря на все уважение к тонкой натуре любовника.

- Прости, - отозвался он голосом, в котором не было и намека на раскаяние, - я увлекся, больше не буду.

Выбравшись из постели, он поднес Франсуа стакан воды, встав на колени у постели:

- Держи, пей... Еще?

- Принести вина, ты, конечно же, не догадался... любовь моя полоумная, - Франсуа так и остался лежать на животе, выхватив стакан и выхлебав его в три глотка - и пролив часть на себя, на постель и на ковер. Перевел дух, срыгнул и потребовал: - Еще... Я очень страшно выгляжу, правда? - он выплеснул остатки воды себе на ладонь, безуспешно пытаясь стереть со щек, губ и подбородка засохшие потеки семени.

- Ты выглядишь так, что хочется опять раскрыть тебе рот и начать все сначала, - усмехнулся Шарль, углом влажной простыни аккуратно оттирая забрызганное спермой лицо Франсуа.

Кантен довольной сытой пантерой вытянулся на постели, краем уха прислушиваясь к шушукающимся Шарлю и Франсуа. Кажется, юнец не переносил вкуса мужского семени. Что ж, учтем на будущее.

И тут будто бы что-то кольнуло сердце - Ла Карваль обежал комнату темными глазами, задумчиво тронул золотой поясок. Нет, звериные инстинкты его никогда еще не подводили.

- Шарль, - негромко произнес он, - за нами наблюдают.

- Наблюдают? - д'Арнье оглянулся вокруг. Украдкой подмигнул Франсуа, предлагая сохранить в секрете маленькую шалость преосвященного. - Уверен, вам кажется, Ла Карваль.

- А я вот слышал, якобы слишком усердные занятия любовью могут оказывать на людей странное воздействие, - уловив намек, Франсуа с показным удивление оглядел пустую комнату.

- В ушах звенит, перед глазами плывет, - подхватил Шарль, - сердце колотится, ноги подгибаются - все симптомы любовного истощения налицо. «Подкрепите меня вином, освежите меня яблоками, ибо я изнемогаю от любви…»

- А ты мне вина жалеешь, - немедля укорил Франсуа. Осторожно выпрямил ноги, сдавленно охнув. - Не говоря уж о яблоках. Но вообще-то я предпочитаю персики. И не люблю, когда меня называют «маленьким», - последнее было добавлено специально для Ла Карваля, но резкость высказывания была смягчена улыбкой.

- Также лучше не использовать обращения «ангел мой», «мой золотой», «сокровище», «радость моя», «сладкий», - со знанием дела уточнил Шарль. - Франсуа, ну где я тебе раздобуду персиков в два часа ночи?

- В кладовой на кухне, - недоуменно отозвался Франсуа, протягивая руку и пытаясь пятерней расчесать спутавшиеся пряди Шарля. - Где же еще? Я ж тебя не грабить оранжерею монсеньора посылаю... Ладно, обойдусь на сей раз, - смилостивился он. - Но только на этот. Кстати, обращение «мой золотой» я вполне могу пережить.

Шарль поймал его руку и чмокнул ладошку:

- Хорошо, мой золотой, в следующий раз я перетащу к изголовью все содержимое буфета, чтобы все было под рукой, когда в тебе проснется зверский аппетит, усугубленный невыносимой жаждой.

- Да уж пожалуйста, постарайся заранее позаботиться обо мне, - Франсуа перекатился по постели. Едва заметно вздрогнув, когда Ла Карваль с довольным вздохом использовал его вместо подушки, опустив голову на грудь и засыпав Франсуа черными лоснящимися прядями. - Кантееен, тебе больше не мерещатся невидимые соглядатаи?

Ла Карваль пробормотал нечто невразумительное, из чего можно было заключить, будто его подозрения не вполне успокоены. Тогда Шарль бережно высвободился из рук Франсуа, демонстративно запер дверь на ключ и вернулся в постель, где, немного потолкавшись и поехидничав, кое-как уместился вместе с Кантеном и Франсуа. Вскоре все трое спали, как убитые.

Действие второе. «На холсте и подмостках».

Кантен Ла Карваль вынырнул из теплых объятий сна первым, на рассвете – пробудившись от неощутимого толчка осторожности, требовавшей быстро и тихо оставить любовное гнездышко. Ему совершенно ни к чему лишние пересуды. Не приведи Господь, до Парижа дойдут подробности жизни месье прокурора в веселой, соблазнительной и распутной Тулузе, где дозволяется слишком много – лишь бы соблюдались внешние признаки приличия. С каким негодованием тогда встретят Ла Карваля его высокородные подружки, сколько дверей захлопнется перед неудачливым прокурором Шатле! Вот Пилар – та поймет. Пилар, содержательница кофейни и дома свиданий «Коронованный дельфин», слишком много знала об изнанке жизни и страстях человеческих – и не порицала никого из своих знакомых и клиентов за их слабости. Ведь чужие пороки служили для нее источником дохода. Разумно ли плевать в колодец, из которого черпаешь воду?

Осторожно поднявшись с разворошенной постели, Кантен задержался на миг, любуясь спящими. Потревоженный и разбуженный, Франсуа приподнял голову, уставился на него сонными глазищами из-под растрепанной челки. Улыбнулся, поманил движением руки – не уходи. Ла Карваль состроил зверскую гримасу – мол, долг зовет!

Скрипнул ключ в замочной скважине: подхватив ворох одежды, столичный прокурор воровато шмыгнул к спасительным дверям своих покоев. Швырнув скомканное белье и камзол прямо на пол, Ла Карваль прошлепал в уборную, облился холодной водой, смывая с себя следы вчерашней страсти. Царапины и следы, конечно, не смоешь, но под одеждой их не видать… Как много приходится скрывать его одежде! Старые затянувшиеся шрамы, полукруглые следы зубов, отметины от слишком жарких поцелуев на шее и груди, и тонкий золотой пояс с намертво запаянными звеньями. Безумная ночь, карусель чувственного наслаждения – Ла Карваль не сожалел о том, что поддался искушению. Знать бы еще, какой будет расплата. Судьба строго спрашивает за свои подарки, какой счет она предъявит на сей раз?

В дверь деликатно постучали – что доказывало, ранним утренним посетителем является не Марсель с очередными дурными новостями, имевший привычку колотить по створкам так, что они едва не слетали с петель. Пожав плечами, Кантен отпер, оказавшись лицом к лицу с ливрейным его преподобия. Явившимся с приглашением от де Лансальяка – не желает ли господин прокурор разделить утреннюю трапезу с его преосвященством? Нет-нет, официальный костюм излишен, монсеньор не требует соблюдения всех церемониальных условностей.

Господин прокурор желал – и ничуть не удивился, застав в гостиной не только преподобного, но и месье Морана. Актер успел привести себя в порядок, умыться и причесаться, но в нарушение правил этикета явился к столу в распахнутой сорочке и панталонах, ясностью и чистотой облика в самом деле напоминая свежую лилию на рассвете.

- Доброе утро, мэтр Ла Карваль, - лучезарно улыбнулся преосвященный. – Мы тут подумали и решили, что вы не станете возражать против совместного завтрака.

- Я всегда доверял своим инстинктам, - самодовольно провозгласил Ла Карваль, ударив себя кулаком в грудь. – Я чувствовал! Я с самого начала знал, что вы подглядывали!

Однако столь зримое и мило улыбавшееся подтверждение его ясновидения не вызвало у прокурора гнева, напротив, развеселило. Столичный блюститель закона, как и многие до него, пал жертвой душевного обаяния монсеньора Тулузского. Правда, до известных пределов. После случившегося Кантен вполне мог бы показаться отцу Роже обнаженным, но ни за что не позволил бы и пальцем к себе прикоснуться.

А вот Роже де Лансальяк думал по-другому. Архипастырь Тулузы не мог оторвать глаз от гладкой, выпуклой, смуглой груди, видневшейся в полураспахнутом вороте черного атласного халата. Черный шелк придавал гордой осанке Кантена царственное великолепие - в скромном, без каких либо украшений домашнем одеянии, Ла Карваль воистину выглядел Князем Мира сего, и преподобный не мог не оценить зрелище по достоинству. Усилием воли и под ехидный смешок Франсуа монсеньор вынудил себя оторваться от созерцания скульптурного торса молодого прокурора, весьма живо оживившего в воображении преосвященного яркие картинки минувшей ночи, в лучших традициях любимого архиепископом императорского Рима.

- Надеюсь, вы проявите понимание и снисхождение к моей причуде? – преподобный уютно устроился в кресле, привычно складывая руки на выпуклости живота. – Любовь к прекрасному, сын мой – мое проклятие. Прошу вас, присаживайтесь. Кофе, шоколад?

- Пирог с мясом, - улыбнулся Кантен, присаживаясь напротив его эминенции. – Кстати, святой отец. Надеюсь, тайна секретных коридоров известна только вам? Не хотелось бы, знаете ли, брать грех на душу. Если кто прознает, что в вашем прекрасном доме ночами я не только сплю, читаю «Те деум» или корплю над доносами, мне придется... гм, проверить этого человека на причастность к какому-либо злодеянию.

- Сын мой! – укоризна плескалась в выцветших глазах монсеньора через край. – Как вы только могли подумать! Конечно же, я был со свитой – боюсь, видите ли, мышей и темноты. А также со чтецом – вдруг заскучаю в одиночестве.

- И с гравером - дабы сохранить память о наиболее затронувших воображение мгновениях, - вполголоса подсказал Франсуа.

- Конечно же, я был один. Едва не застрял в этом чертовом коридорчике. Мои предшественники, видимо, отличались изяществом сложения и никому из них не пришло в голову его расширить, - с достоинством завершил свою речь преосвященный.

Кантен чуть улыбнулся - как бы сочувствуя мукам его преосвященства, и с энтузиазмом набросился на завтрак.

- Так вот, святой отец, - утолив первый голод, прокурор заговорил уже серьезнее. – Вчерашний вечер мы посвятили не только удовлетворению личных нужд, но и поиску полезных сведений. В связи с чем я хотел бы задать вам вопрос – насколько хорошо вы знаете человека, создающего картины для вашей Галереи Ангелов? Посвящены ли вы в перипетии личной жизни славного мэтра Эшавеля?

Де Лансальяк был несколько озадачен прозвучавшим вопросом, однако честно попытался припомнить все, что он знал о художнике. Вертя в пухлых пальцах чашечку бледно-розового фарфора с золотой сеткой, он принялся излагать:

- Жак-Мишель Эшавель. Местный уроженец, уже не первое поколение живущих тут Эшавелей, но первый, в ком пробудился художественный талант. Обучался у заезжего итальянского маэстро, трудится на меня почти с первого дня, как я принял управление диоцезом, то есть почти двадцать лет. Я сразу обратил на него внимание – и старался сделать все для того, чтобы мэтр Эшавель был осенен заслуженной славой. Мэтр удивительно нетребователен для живописца и охотно учитывает любые пожелания заказчиков, отчего пользуется в Тулузе большим успехом, а желающие заказать у него портрет или картину никогда не переводятся. Держит небольшую мастерскую, учеников не берет, только подмастерьев. Расписывал капеллу святого Михаила во дворце, исполнял заказы на фрески для нескольких городских церквей. Вдовец, две замужние дочери с внуками. Портрет его сына вы могли видеть в моей галерее. Мэтр богат, но живет скромно, стараясь держаться вдалеке от шумного света с его соблазнами, и находя истинное удовольствие лишь в творчестве. Превосходный человек и талантливый художник, пусть и неизвестный в столице.

- Что вы сказали, святой отец? – медленно переспросил Ла Карваль. – Портрет его сына находится в вашей галерее? Сын мэтра Эшавеля был одним из ваших ангелов?!

- Ну да, - не понял удивления прокурора де Лансальяк. – Я же называл вам его имя и вы внесли его в свой список. Мартин Эшавель, святой Лука. Он пробыл тут недолго.

- Нет мне прощения во веки веков, - покаянно признал Кантен. Имя действительно было, но Ла Карваль еще не успел нанести визита этому человеку – и как-то не соотнес совпадение фамилии создателя Галереи Ангелов с именем одного из натурщиков.

- Расскажите мне о нем, - настойчиво потребовал прокурор. – Он тоже художник, как его отец? Каким он был, когда попал сюда – и почему не задержался во дворце? Это очень важно, святой отец!

- Я понимаю, но успокойтесь, - замахал ладонями на разволновавшегося гостя преподобный. – Я дам ответы на все ваши вопросы – в той части, что доступна моему скудному разумению. Хотя не понимаю, чем вас вдруг заинтересовали мэтр Эшавель и его отпрыск… Итак, Мартин. Я познакомился с ним, когда мальчику было около семнадцати. Он работал с отцом на росписях капеллы. Прелестный юноша италийского типа, совсем не похож на отца – смуглый, чернокудрый. Позировал для фрески с изображением молодого царя Давида. Он был… скажем так, небесталанен, но совершенно лишен прилежания и терпения. С трудом признавал свои ошибки – и не только в том, что касается изобразительного искусства. Тем не менее, Мартин мне приглянулся. Я сделал ему предложение и он немедля согласился. А дальше… дальше я испытал глубокое разочарование. Выяснилось, что молодой Мартин слишком однозначно воспринял сделку, заключенную между мной и им. Он слишком многого желал и слишком высоко ценил те услуги, что оказывал мне, - де Лансальяк мимолетно прикоснулся к руке Франсуа. – Я достаточно щедр, чтобы исполнять прихоти моих любимцев и потакать их капризам – но нужно же знать меру! День ото дня Мартин все больше капризничал, устраивал сцены, делал долги и требовал от меня их оплаты. В конце концов ему взбрело в голову, что я способен устроить его в парижскую Академию Искусств – взятками, в обход экзаменационной комиссии.

- И вы выставили алчную пиявку за дверь, - сузил глаза Ла Карваль. Сейчас он смотрел не на собеседника, но куда-то внутрь себя. Почуяв свежий след, Кантен вновь стал самим собой, превратившись из пресыщенного сибарита в напряженную как струна, азартную гончую. – Так? Эшавель-младший смирился с вашим решением? Чем он занимается теперь? Он больше не пытался требовать у вас денег?

- Насколько мне известно, Мартин забросил живопись, обретя призвание в торговле антиквариатом, - задумчиво протянул архиепископ. – Дела у него идут неплохо. Волей случая свою единственную талантливую работу он создал во время жизни у меня – свой автопортрет в образе евангелиста Луки.

- Он написал собственный портрет для галереи? – удивился Франсуа.

- Да, и весьма удачный. Можете потом сходить и взглянуть на него. Так чем вас так заинтриговали Эшавели, сын мой? – де Лансальяк оборотился к прокурору.

- Верно ли мне сказали: младший Эшавель водит тесную дружбу с баронессой де Рамси? – ответил вопросом на вопрос Ла Карваль.

- Баронесса весьма интересуется прошлым нашего края и забытыми традициями Прованса, а также старинными вещицами и редкими драгоценностями, - уклончиво признал его эминенция. – Мартин Эшавель – частый гость в ее доме. Не знаю, можно ли назвать их друзьями, но добрыми знакомыми – да, без сомнения.

- Занятное общество, - Ла Карваль отхлебнул горчайшего кофе и одобрительно кивнул: - Дама-либертинка и бесталанный художник, ставший торговцем. С виду – обычнейшие люди. Но, как однажды верно заметил месье Моран, в этом прекрасном городе многие носят маски, хотя карнавал давно закончился. Как бы нам исхитриться и заглянуть, что у них под этими самыми масками… Как, ваше преосвященство? Как внушить им мысль о том, что столичный прокурор может оказаться одним из них? Непосильная задача, верно?

- Как сказать, - лукаво усмехнулся преподобный, почуяв отличный способ обратить дознавательский азарт молодого прокурора себе на пользу.

- Святой отец, не молчите! Это же ваш долг, как верноподданного и пастыря, этим вы поможете сами себе и отведете от себя любые подозрения! – горячо воскликнул Ла Карваль. – Я же вижу, вы что-то придумали! Так поделитесь с нами, не томите!

- Я не очень верю в ваши измышления касательно мадам де Рамси и младшего Эшавеля, но чем черт не шутит, - раздумчиво проговорил его преосвященство. – В последнее время слишком многие и впрямь оказываются не теми, кем пытались предстать раньше… Мне до сих пор не верится в то, что мой верный Лану мертв. Без него все как-то идет наперекосяк, меня обворуют – а я даже об этом не узнаю… Впрочем, это мои беды, и я как-нибудь с ними разберусь. Что же касается вас, месье прокурор, то вот мое предложение: я закажу мэтру Эшавелю новое полотно. Многофигурную композицию на весьма оригинальный сюжет.

- Почему – многофигурную? – изумился Ла Карваль. – Какую еще «многофигурную»? – прокурор осекся и хлопнул себя по лбу: - Ну конечно же! Вы мудры, аки змий, ваше преосвященство, не в обиду вам будет сказано. Присутствие ваших близких знакомых, которых мэтр Эшавель уже прекрасно знает, не вызовет у него излишних подозрений. Кстати, - черные глаза бесовски сузились, - предложите мэтру в качестве сюжета сцену жертвоприношения юного девственника богам Таранису и Диспатеру, владыке подземного мира. Скажете, что вдохновились бреднями, что несет столичный прокурор. Если Всевышний окажется благосклонен к Тулузе, негодяи обязательно клюнут на приманку!

- А если мэтр Эшавель задастся вопросом, с какой стати месье королевский прокурор внезапно согласился позировать для картины со столь вольным сюжетом? – подал голос Франсуа. Чем дальше, тем больше его занимал вопрос: откуда сам Ла Карваль так много знает о древних божествах? Имена, которые произнес прокурор, сам Франсуа слышал впервые в жизни.

- Ну, я аморальный, циничный и развратный парижанин, алчущий новых ощущений… таково же мнение провинциалов о столичных жителях? – несколько нерешительно предложил Ла Карваль.

Франсуа поморщился:

- Не годится. Разумеется, вы циничный и далее по списку, но вы все-таки здесь исполняете свой долг. Ваши противники уже наверняка поняли – в своем служебном рвении вы никогда не уступите искушению, каким бы изысканным оно не было, - актер не удержался, припомнив кое-какие пикантные подробности минувшей ночи, и хихикнул.

- Месье Моран прав, - покивал тяжелой головой его эминенция. – Было бы куда правдоподобнее представить дело так, якобы я застал вас в некоей компрометирующей ситуации и решил удовлетворить свой ненасытный эстетизм за ваш счет. Легкий шантаж, приправленный угрозами сообщить о ваших неблаговидных деяниях в Шатле. Вы не устояли и согласились.

- Логично, - сдался Ла Карваль и подозрительно воззрился на преосвященного. – Но я должен быть уверен, что картина не будет дописана… или, во всяком случае, полотно проживет не дольше, чем продлится наше расследование. Это всего лишь уловка – и изображение прокурора Шатле никогда не будет вывешено в вашей галерее, не так ли?

- Неужели моя инициатива не заслужила столь малого поощрения? – залучился морщинами де Лансальяк. – Ах, месье Ла Карваль, у меня не так много радостей в жизни – и осталось не так много времени, чтобы насладиться ими. Вы с победой уедете в Париж, Франсуа сбежит на подмостки, а мне останутся лишь воспоминания.

- Ну уж нет! – нахмурился прокурор, хотя отчего-то ему на миг стало стыдно – он, жестокосердный и эгоистичный карьерист, отказывает столь умному и славному старику в такой малости. – Я не могу допустить, чтобы тот, кто унаследует этот дворец, получил в качестве дополнительного дара еще и Галерею Ангелов!

- А-а, - понимающе протянул монсеньор, - вы тоже об этом подумали. Да, грешные дети мои, вместе со мной в Тулузе закончится целая эпоха. Порывом ветра унесет все – моих ангелов, мои пьесы, мои книги… Завтра здесь уже никогда не будет так, как сегодня. Нам дарован для счастья всего один день, мои дорогие. Всегда только один. Мой длился больше двадцати лет. Вы, - он указал на Кантена, - еще зубрили первые буквы в своем букваре и объезжали своего первого пони, а месье Моран еще был в смете у Господа Бога, когда я приехал в этот город и влюбился в него с первого взгляда. Знали бы вы, как тяжко все это… Никто не ведает своего срока, но я чувствую, как мое время песком утекает сквозь пальцы – с каждым днем все быстрее и быстрее.

- Монсеньор, я вовсе не это имел в виду, - смутился Кантен. – Ну зачем вы так… Просто представьте, вот спустя лет тридцать я стану главным прокурором Шатле и приеду сюда с инспекцией. Ваши новые любимчики будут смеяться у меня за спиной, поминая мой портрет. Они начнут издеваться, вопрошая: как, неужто старый лысый боров с подагрическими ногами и брюхом до колен тоже был когда-то молодым и красивым?

Ла Карваль ничего не мог с собой поделать: преосвященный де Лансальяк своим умом, жизнелюбием и едким чувством юмора до такой степени напоминал ему любимого учителя, мэтра Тарнюлье, что молодой прокурор невольно пытался оградить архиепископа от треволнений и неприятностей. Но портрет? Господи, это всего-навсего какой-то холст, размалеванный красками! Кантен кусал губы и, наконец, сам себе не веря, выдавил:

- Если это вас утешит и картина окажется удачной…

- Купили и съели с потрохами, - Франсуа похлопал в ладоши. – Еще б ей не быть удачной!

- Мальчик мой, не льстите моему тщеславию, - довольно заколыхал обширным чревом преподобный. – Не сулите мне мафусаилов век, лучше позвольте запомнить вас таким, каковы вы сейчас.

- Но согласится ли мэтр Эшавель писать тройной портрет в языческом стиле? – усомнился Ла Карваль.

- С какой бы стати ему отказываться? – недоуменно спросил Франсуа. – Наоборот, если он откажется или начнет возражать – тогда и впрямь его можно в чем-то заподозрить.

Мэтр Эшавель появился в архиепископском дворце ближе к вечеру. В залитой светом заходящего солнца гостиной его встретили не только преосвященный, отец д'Арнье и месье Моран, но и королевский прокурор де Ла Карваль, что несколько озадачило почтенного живописца.

- Мне пришла в голову фантазия сделать вам новый заказ, мэтр, - любезно сообщил ему де Лансальяк. – С прекрасным новым сюжетом, достойным вашей кисти.

Ла Карваль придал лицу самое каменное и непроницаемое выражение, отойдя к окну, чтобы на него падали солнечные лучи. Четкий силуэт на фоне золотистого сияния, зловещий, надменный и прекрасный. Они с Франсуа целых четверть часа репетировали эту позу, добиваясь наилучшей выразительности!

- Я весь внимание, ваше преосвященство, - сдержанно поклонился мэтр, и, указав взглядом на прокурора, недоуменно приподнял одну бровь. Будь Ла Карваль просто приезжим, имевшим неосторожность угодить в золотые сети монсеньора, тогда все было просто и понятно. Но столичный прокурор Шатле? Мэтр пребывал в недоумении и догадках.

Де Лансальяк совершенно верно понял причины замешательства своего живописца, поспешив его успокоить:

- Месье прокурор внял нашим уговорам и решился испробовать себя в качестве натурщика – вместе с отцом д'Арнье и месье Мораном.

- Э-э, - мэтр переступил с ноги на ногу и, понизив голос, уточнил: - А эта… картина, она предназначена для… - он замолчал, окончательно сбитый с толку.

Ла Карваль соизволил разомкнуть уста:

- Монсеньор был так настойчив, мэтр, предлагая мне позировать, что не оставил мне иного выхода. Так что вам придется рисовать – а мне придется терпеть все это! – он круто обернулся к де Лансальяку: - Довольны? Давайте, издевайтесь надо мной дальше!

«Правильно? » - украдкой вопросили черные глаза у Франсуа, вновь ощутившего себя постановщиком на сцене.

«Недурно», - кивнул актер.

Его преосвященство только руками развел, с извиняющейся улыбкой взглянув на живописца:

- Нынче месье Ла Карваль чрезвычайно стеснителен. Хотя накануне я имел чудесную возможность оценить его красоту в совершенно изумительном интерьере… и не единолично. Вы же согласитесь со мной, мэтр Эшавель, что наш парижский гость являет собой великолепную натуру, достойную резца Праксителя - даже в многочисленных одеяниях, сообразно требованиям нынешней моды?

Мэтр согласился и осторожно поинтересовался: в каких именно образах его преосвященство желает запечатлеть своих… своих друзей? Вместо ответа монсеньор широким жестом указал на прокурора Шатле: мол, он заказывает музыку, у него и спрашивайте!

- Мне все едино, – зло буркнул Ла Карваль и пнул сапогом маленький пуфик. – Впрочем, нет! Если уж мне позволено выбирать, то – никаких ангелочков, никаких крылышек и сусальных нимбов! Вы напишете нас в языческом стиле, как одну из ваших заказчиц, баронессу де Рамси.

Прокурор шагнул к преподобному отцу и глумливо поклонился.

- Вы будете содрогаться от ужаса, взирая на нас, ваше преосвященство! – посулил он. – Всякий раз вы будете сожалеть о дне, когда вам удалось принудить кого-то исполнить ваш каприз! Итак, мэтр, возьметесь за могучих владык иного, давно сгинувшего мира? Или малевание розовощеких сосунков окончательно выхолостило вашу кисть и талант?

Эшавель обиженно выпрямился во весь свой невеликий рост:

- Не стоит преуменьшать моего умения, сударь. Изложите свои пожелания, месье Ла Карваль, и я скажу вам, как это может выглядеть, а после – и продемонстрирую наглядно!

- Вы напишете Тараниса, бога войны, и Диспатера, бога мертвых, принимающих свежую жертву, девственного юношу, - Ла Карваль говорил медленно и тяжело, чувствуя, как дико колотится о ребра сердце. – У меня будет молот, а у отца д'Арнье – золотой серп, - Кантен нарочно перепутал атрибуты божеств, проверяя, как воспримет оговорку живописец. Поправит или не обратит внимания?

- Прежде чем насмехаться над моими ангелами, написанными в строгом согласии с соборными уложениями, вам, месье, следовало получше ознакомится с предметом, в коем вы полагаете себя докой, - едко заметил мэтр Эшавель. – Коли вы беретесь изображать Тараниса, молот вам не положен.

- Молот, меч, не суть, - пренебрежительно отмахнулся Ла Карваль, - главное, чтобы кровь стыла в жилах. Но вы правы, а я ошибся, каюсь. Прочие одежды и доспехи – на ваше усмотрение. Что до месье Морана, то жертве хватит и тряпочки, прикрыться.

Кантен уже был захвачен будущим полотном, представляя себе, с каким наслаждением два молодых божества будут забавляться с невинностью прекрасного юноши. До слуха прокурора донесся тихий вздох: похоже, месте Моран тоже проникся воображаемой картиной.

- Мне помнится, лучшее освещение для позирования – с девяти до полудня? – учтиво спросил Шарль д'Арнье. – Тогда завтра мы могли бы устроить первый пробный сеанс. Но если вы, мэтр, не сможете уделить нам внимание в это время, мы готовы перенести нашу встречу.

- Нет-нет, отец д'Арнье, вы совершенно правы, - поклонился Эшавель, не спускавший удивленных и задумчивых глаз с королевского прокурора. – Если его преосвященство не возражает, мы начнем работу завтра. Часов в восемь утра. До свиданья, монсеньор, до свиданья, господа – и позвольте заверить: я сделаю все, зависящее от меня, чтобы боги получили свою жертву.

- Ух, как он это сказал, - промолвил Франсуа, зябко поводя плечами, едва за почтенным живописцем закрылась дверь. - Чтобы боги получили свою жертву... Вы уж не увлекайтесь, а?

- Что ты, мое сокровище, - Лансальяк за руку притянул его к себе и отечески чмокнул в лоб, - никто не допустит, чтобы тебе причинили вред. Даже волосок не упадет с твоей головы.

- Господа, - совершенно серьезно заявил Ла Карваль, - а ведь месье Моран прав. С этой минуты мы все - на осадном положении. Франсуа, отец д'Арнье - будьте бдительны. Как можно реже выходите из дворца и непременно в сопровождении. Отец д’Арнье, Шарль... я прошу вас позаботиться о месье Моране, хотя это и требует... кхм... изрядной душевной стойкости и терпения. Жаль, что я не могу приставить к дверям ваших покоев вооруженных жандармов. Может, арестовать вас за что-нибудь, а?

- Превосходная идея, - сквозь зубы откликнулся Шарль, - и никто ничего не заподозрит. Ну, подумаешь, полон дом вооруженной охраны, войти можно с черного хода, выйти нельзя вовсе. Натурщики мэтра Эшавеля будут выпущены завтра к девяти из-под замка, чтобы после снова быть заключенными под стражу.

- Не ерничай, - погрозил ему пальцем де Лансальяк. - Например, спать вы преспокойно можете в одной комнате - это не вызовет подозрений и облегчит жизнь жандармам, которым не придется бегать по всему крылу.

- Подслушивая под тремя замочными скважинами вместо одной, - подхватил с пакостным смешком Франсуа.

- Я вовсе не имел ввиду такие строгости, - покраснел Кантен, - я призываю вас к осторожности. Впрочем, - разозлился он, уязвленный скрытыми насмешками тех, о которых он искренне желал позаботиться, - вы взрослые люди и вполне отвечаете за себя!

- Сын мой, - огорченно взглянул на него преподобный, - не принимайте шуток нашего дорогого Франсуа так близко к сердцу. Он только и ждет, кого бы ужалить своим острым язычком. Ради красного словца не пожалеет ни маменьку, ни отца. Фигляр, что с него взять?

- Пусть заглянет в свое будущее, - скривил рот Ла Карваль, - он ведь у нас ясновидящий. Держу пари, месье Моран прекрасно ведает, что закончит свою жизнь на плахе! И все из-за своего языка и дурного нрава! Наступит на ногу власть предержащим и... не так ли, месье Моран? Конечно, так!

Франсуа предпочел спрятаться за плечом Шарля и оттуда скорчить прокурору гримаску.

- Вы знаток древних ритуалов, Ла Карваль, - задумчиво промолвил д'Арнье. – К примеру, я понятия не имел об атрибутах Диспатера. И вообще смутно представляю себе этих зловещих личностей, покровительствовавших нашим варварским предкам. С греческой и римской мифологией у меня дела обстоят не в пример лучше.

- В одной руке у него молот с двумя бойками, суцеллус, - пожал плечами Ла Карваль, - в другой – палица. Или кошелек. Или даже кружка с пивом. Вы что предпочитаете, святой отец – мешок с деньгами или пенный напиток?

- Золотые монеты россыпью, - ответил вместо Шарля преосвященный. – Они будут изумительно сочетаться с твоими волосами и кожей. Может быть, еще корона и пластинчатый пояс – ведь Антуан будет королем. А вам, месье Ла Карваль, я бы порекомендовал нечто вроде плаща из медвежьей шкуры. В охотничьей гостиной как раз есть такая, и даже не слишком траченная молью.

- Полноте, ваше преосвященство, - буркнул Кантен, - я пошутил насчет кошеля. На Диспатере должна быть набедренная повязка с узорами из черепов и звездных знаков. У Тараниса же, - Ла Карваль запнулся, вновь сильно покраснев и нервно откинув со лба черные волосы, - повязка с изображением свастик и золотые браслеты на руках и ногах. Рядом с Диспатером - его спутники, волки. Рядом с Таранисом - змеи... Знаете ли, монсеньор, мне кажется, мэтр Эшавель и без моих подсказок прекрасно все знает об этих кельтских небожителях и нарисует их, как положено. Меня больше беспокоят позы фигур. Я пытался натолкнуть мэтра на мысль о жертвоприношении богу войны, вот и предложил сцену оргии. Насколько я знаю, оргии предшествовали ритуальным убийствам во славу кельтского Марса. Да, - тихо проговорил Кантен, - Эшавель будет рисовать простое человеческое подношение, а думать будет... совсем об ином!

- Чудесно, - проворчал Франсуа почти в ухо Шарлю. - Вы будете красоваться на картине во весь рост анфас, а от меня останется только голая задница в профиль? Я возмущен!

- Вы, месье Моран, лучше бы не возмущались, а подумали – достанет ли вашего таланта сыграть невинного юношу, соблазняемого двумя небожителями? – ухмыльнулся королевский прокурор. – Это трогательное выражение страдания, неизвестности и любопытства… Вы боитесь и желаете, чтобы ваши повелители сделали это с вами, а они так безжалостны в своей похоти... вы сможете изобразить жестокую похоть, отец д’Арнье?

- Мне будет сложно, но я постараюсь, - скромно отозвался Шарль. Преосвященный тут же выдал его с потрохами:

- О, можете не сомневаться, месье Ла Карваль, Шарль имел бешеный успех в роли Тигеллина, так что безжалостность и похоть изобразит без труда.

- Тигеллин был почти неуязвим, - прошептал Ла Карваль, - но все же пал. Говорят, ему отрезали голову... серпом... Ваше преосвященство, - вдруг посерьезнел молодой прокурор, - вы возьмете на хранение мое завещание? Я напишу его сегодня вечером.

- Нашли, что вспомнить, - недовольно фыркнул в локоны Шарля Франсуа, - я вот, хоть и играл Нерона, категорически отказываюсь погибать, а тем более произносить по ходу пафосное «Какой актер умирает! »

- Мальчик мой, - преосвященный улыбнулся ему усталой и какой-то совершенно отеческой улыбкой, - вы можете не сомневаться в том, что я выполню обязанности вашего душеприказчика, но, умоляю вас, не думайте о столь скверном итоге. Хотя бы ради вашей матушки - надейтесь на лучшее. Вы ведь у нее единственная опора, не так ли?

- Моя мать – богатая, властная и очень сильная женщина, - криво ухмыльнулся Ла Карваль, - мы с ней живем далеко друг от друга и... счастливы этим.

- Ну вот что, дети мои, - решительно хлопнул ладонями по подлокотникам своего кресла архиепископ, - мне совершенно не нравится ваш настрой. Я близок к тому, чтобы наложить на вас, всех троих разом, епитимью за упадочнические разговоры. Может быть, мое присутствие несколько сковывает вас в словах и действиях, которые могли бы поднять... хм... боевой дух? Отдаю вам дворец на поток и разграбление, а сам отправляюсь ночевать к доминиканцам. С условием, что завтра утром я больше не услышу ни слова о завещаниях и смертях.

- Лично с моим духом все в полнейшем порядке, - заверил покровителя Франсуа. - Это месье прокурор изволит изображать заклинателя стихий и предсказателя будущего. Кантен, если вам некуда девать движимое и недвижимое имущество, или вы колеблетесь, кому его доверить - завещайте Церкви... или мне, к примеру. Это будет весьма оригинальный ход, весьма в вашем духе. Значит, говорите, вам положены змеи и серпы? Где же мы раздобудем змей, да еще таких, чтобы они не кусались?

- Один змей у нас уже есть, - известил присутствующих Шарль, - искушает господина прокурора взять его в официальные наследники. Кусачий, но не ядовитый.

- Я еще маленький змей, - Франсуа с нежностью прихватил Шарля губами за ухо, - яду не нагулял. Ваше преосвященство, неужели вы покинете меня на произвол судьбы и этих двух сорвиголов, успешно прикидывающихся кроткими овечками? Возьмите меня с собой, иначе они меня споят и плохому научат! Не дайте погибнуть еще не окончательно пропащей душе!

- Не верьте ему, святой отец, - Шарль с удивлением понял, что дурачится на глазах у Лансальяка, которому неизменно демонстрировал исключительно ледяной лик человека, ко всевозможным глупостям относящегося с брезгливостью, и это доставляет ему определенное удовольствие. - Это он растлит остатки нашей с мэтром Ла Карвалем невинности.

- Тьфу на вас, болтуны, - отмахнулся монсеньор, - делайте, что хотите, а мне пора, пока доминиканцы не заперлись на ночь - я рассчитываю на партию в шахматы с их приором. Даже не прошу вас быть паиньками.

- Это как? - в притворном удивлении вскинул брови Франсуа. - А-а, ровно в десять часов вечера после совместной братской молитвы все расходятся по комнатам, запирают двери на засов и для надежности подпирают их комодами? После чего предаются увлекательному чтению чего-нибудь душеспасительного и желательно с пояснительными картинками: «Как причинить добро ближнему своему? »

Так, с шуточками и подначками, Франсуа, Шарль и Кантен проводили преосвященного, с самым почтительным видом приложились на прощание к пастырскому перстню и кротко постояли на крыльце, пока портшез архипастыря Тулузы в сопровождении вооруженного конвоя пересекал площадь.

- Рано или поздно мы доведем монсеньора до того, что он лично пинками под зад выкинет нас отсюда... и будет абсолютно прав, - вполголоса пробормотал Франсуа, смотря, как медленно и важно закрываются въездные ворота архиепископской резиденции. - Превратили дворец черт знает во что. Помесь кабинета дознавателя с дорогим борделем, все для вашего удовольствия...

- Как только он нас выкинет, то немедленно зачахнет от скуки, - напророчил Шарль со своим обычным надменным видом. - Пойдемте в дом, господа, тут сквозит...

- Подыщет новых, не столь сумасбродных, - припечатал Франсуа, переводя выразительный взгляд на неподвижно застывшие в душном воздухе сгущающегося вечера платаны и затянувшие стену резиденции виноградные лозы, казавшиеся сейчас нарисованными на картине. - Сквозит, ага... Смысловая неточность, святой отец - не сквозит, а свербит. Да не на улице, а у кого-то в голове. Или в прямо противоположном ей месте.

- Ла Карваль, - скучающим тоном промолвил Шарль, - как вы смотрите на то, чтобы нынешней ночью предоставить месье Морану полный покой в запертой на три оборота ключа комнате с охранником у порога? Кажется, он становится одержим бесовской похотью. Любое слово принимает за приглашение в постель.

- С двумя охранниками, - потребовал Франсуа, не дожидаясь ответа прокурора. - Желательно с такими, которые уже лет двадцать как женаты, точно знают, что почем, и не размышляют на досуге о всяких глупостях. Тогда я просто не смогу устоять перед вашим заботливым предложением.

Ла Карваль высказался в том смысле, что тогда месье Моран будет всю ночь напролет корябать стены ноготками, пытаясь добраться до кого-то, кто холост и на досуге охотно предается всяким глупостям. Незаметно они с Шарлем увлекли Франсуа в сторону покоев преосвященного. В ответ на недоуменные взгляды актера Шарль напомнил:

- Монсеньор сам сказал – «делайте, что хотите». У него самая широкая кровать в доме. Не знаю, как вам, а мне вчера было тесновато.

- И вот этот человек имеет нахальство обвинять меня в неумеренном распутстве и похотливом одержимстве! - разорялся Франсуа, волочась за прихватившим его под руку прокурором по бесконечным коридорам. - Между прочим, мой дорогой Шарль, если бы вы вчера не толкались и не пихались, то вы бы обнаружили, что места было достаточно на всех! Нет, вы только посмотрите на него! Клевещет, утверждая, что я только и думаю, как бы забраться в чью-то постель, сам же преспокойно намерен воспользоваться кроватью собственного покровителя! Ханжество и двойная мораль, вот как это называется!

- Не припоминаю, чтобы хоть словом упомянул плотские сношения, - приподнял бровь Шарль, - лично я подразумевал, что на этой кровати куда как удобнее спать, а не то, что ты подумал. И прекрати вопить, как ограбленный.

- Ты действительно намереваешься просто улечься спать? - Франсуа аж остановился посреди коридора, но Ла Карваль без особых церемоний повлек молодого человека дальше. - Ну-ка, повтори это еще разок, чтобы месье прокурор тоже слышал. Никаких сношений? Никаких репетиций расстановки фигур для будущего эпического полотна? Никакого разорения архипастырских погребов и пьянок, никакого разврата и распутства, да-а? Шарль, ты решил стать прижизненным святым, или как это называется? Смотри, у тебя уже что-то вокруг головы светится, должно быть, нимб режется!

- Святой отец не произнес вслух «нет, никакого распутства», - дотошно уточнил прокурор. - Иезуитство на практике - не высказано ни согласие, ни отрицание. С одной стороны, подчеркнул, что кровать удобна для сна. С другой - не сказал, что только и исключительно намерен на ней спать.

- Я не иезуит, - ухмыльнулся Шарль, - я принял постриг у ораторианцев.

- Один хрен, - бесцеремонно припечатал Франсуа, благо они уже дошли до места назначения. - Все монахи одним мирром мазаны. Горазды произносить красивые и громкие речи, а сами только и думают, как бы полапать на исповеди красивую прихожаночку... - он вовремя увернулся от заслуженной затрещины, но не рассчитал и плечом врезался в двери епископской спальни. Створки с готовностью распахнулись, явив атласно-позолоченное великолепие и безупречный вкус монсеньора де Лансальяка.

- Вот доминиканцы - те еще и прославленные мастера дознания, например, - примирительно промолвил Ла Карваль, со сдержанным любопытством разглядывая архиепископские покои. - Глядите-ка, и здесь ангел.

Овальная картина в скромной раме висела в уголке, не сразу бросаясь в глаза. Написано полотно было не мэтром Эшавелем - художник предпочитал багровые тона, мазки были положены довольно небрежно, а краски успели поблекнуть. Рыжеволосый юноша сидел на малиновом бархате, вокруг были рассыпаны яблоки. В оттенках привольно раскинутых крыльев преобладали темно-синие и черные тона.

- Вы знаете, кто он?

- Красавчик, только очень печальный, - высказался Франсуа, присматриваясь к картине. - Имени не ведаю. В галерее висит очень похожий портрет - и в качестве атрибута тоже выбраны яблоки. Любил он их, что ли? Или его имя перекликалось с яблоками?

- Это юношеская любовь монсеньора, - Шарль потянул обоих за рукава. – Едва ли не самое первое его увлечение. Подробностей не знаю. Наверное, в Галерее Ангелов – копия с этого оригинала.

- Да нет, там совсем иной портрет, - возразил Франсуа. – Написанный не этой рукой и с другим сюжетом. Похоже, этого ангелочка писали дважды. А может, и трижды – один из святых в дворцовой капелле тоже похож на него, уж больно лицо запоминающееся. Как же давно, наверное, это все было... - он невесть зачем осторожно прикоснулся к старому холсту, стараясь не зацепить ногтем частички отстающей и шелушащейся краски, проведя пальцем вдоль рыжих прядей, словно погладив их. - Юношеская любовь, надо же. Интересно, что с ним сталось.

- То же, что и с остальными, - снисходительно растолковал прокурор. – Повзрослел и утратил свои крылья. Навидался я уже отставных ангелов, по гроб жизни хватит.

Позади них прошелестело и складками опустилось на пол шитое золотом покрывало с постели де Лансальяка.

- Его высокопреосвященству нравилось окружать себя небесными созданиями, лишенными обычных человеческих недостатков, - предположил Франсуа. - Он обожествлял их, пусть хотя бы на время, давая им фальшивые крылья... - актер неторопливо расстегивал резные пуговицы переливчатого-розового камзола. - Не вижу в этом ничего плохого. Любовь возвышает, какой бы она не была. Теперь благодаря вашим усилиям в это прекрасное бесполое и безупречное сообщество затесались мрачные божества прошлого... - он принялся за завязки на сорочке, как бы между делом спросив: - Кантен, а откуда вы-то столько знаете о кельтских божествах? Когда вы начинаете рассуждать о них, я поневоле ощущаю себя полным профаном - раньше мне не доводилось ни от кого слышать подобных имен, да и в книгах они не попадались. Вы рассказываете о них так, словно они - ваши хорошие знакомые. К которым вы к тому же... привязаны.

Ла Карваль разлегся на постели, закинув за голову руки и блаженно прикрыв глаза, что впрочем, не мешало ему наблюдать из-под ресниц за разоблачением юного красавца. Он чувствовал, как начинает потихоньку закипать кровь и предвкушал очередную порцию изысканных забав.

- Ничего удивительного, месье, - откликнулся он на вопрос актера, - мой учитель распутывал похожее дело, а я присутствовал на допросах. Вот и нахватался богопротивной ереси.

- Не знал, что в Париже есть кромлехи, - проронил д'Арнье, восседающий в кресле нога на ногу - для этого ему комично пришлось поддернуть подол сутаны. - Что же, Ла Карваль, друиды затаились даже в нашей славной столице?

- Может быть, может быть... - тон и выражение лица Франсуа выразили недоверие. - Ересь ересью, но вы всякий раз говорите о них так, словно они вам близки. Нет, я знаю поговорку о том, что рано или поздно привязываешься к тому, с чем работаешь или о чем пишешь, даже если речь идет об изучении гнилостного брожения или попыток выяснить, отчего коровы скидывают телят и почему оные телята дохнут в огромном количестве... - он сделал вид, что запутался в полотняных ленточках завязок, дергая образовавшийся узелок. - Кантен, ну признавайтесь - былые дознания и преследования еретиков тут совершенно не при чем, ведь в Париже и в самом деле нет ни одного подходящего капища. Эти кельтские божества интересовали вас сами по себе, правда? Мы вас не выдадим, но вы только представьте, как загорятся глазки у мэтра Эшавеля, когда завтра он увидит ваше сокровище. Тот золотой талисман, который вы таскаете.

- Это подарок, - Кантен попытался обратить все в шутку, - кромлехов в Париже нет, а вот еретиков - предостаточно. Нынче каждый второй если и не язычник, то атеист или энциклопедист... ах, пора бы и мне прочесть все эти скучные труды! Говорят, много умного там написано, - он соскользнул с постели и, подойдя к Морану, раздернул узелок на его сорочке. Но смуглых лап своих не убрал, продолжая теребить тесемочки и разглядывая в приоткрытый ворот гладкую грудь и выступающие милые ключицы юноши.

Шарль молча наблюдал за ними, до странности вдруг напомнив выражением лица и наклоном головы преосвященного де Лансальяка, с той лишь разницей, что одеяние на нем было черное, а не алое. Д'Арнье не спешил вмешиваться в любовную игру, просто наблюдал с видом пресыщенного хищника.

- Диковинный выбор подарка. От дамы сердца... или от мужчины? - Франсуа невольно попятился, ткнувшись спиной в тонкую позолоченную колонну, поддерживавшую балдахин на постели и прижавшись к ней лопатками. Продолжать и дальше забрасывать прокурора вопросами на столь щекотливую тему было опасно, но Франсуа сейчас отчего-то совершенно не боялся. Ему хотелось прикоснуться к тем секретам, которые скрывала столичная штучка - и слегка поддразнить Ла Карваля, намекая на его странные тайны. Чуть наклонив голову, Франсуа увидел Шарля, с удобствами раскинувшегося в кресле преподобного, и сморгнул от удивления:

- Шарль, ты как-то на редкость удачно вписываешься в окружающую обстановку, будто ее специально под тебя делали, - скользнув руками по бедрам, Франсуа принялся расстегивать тонкий ремешок на кюлотах, украшенный россыпью фальшивых камешков.

- Совершенно с вами согласен, месье Моран, - пробормотал Кантен, прикасаясь губами и щекоча языком так понравившиеся ему косточки, выступающие в вырезе сорочки, а руками сжимая ладный задик и горячую промежность любовника, - отец д’Арнье прекрасно смотрелся бы в качестве князя церкви. Ему была бы к лицу алая сутана... А вам к лицу - нагота. Вы знаете об этом? Слегка прикрытая цветущим плющом... Шарль, наша жертва будет увита плющом и расписана диковинными узорами. Ах, как бы вы прелестно смотрелись в одежде из одних лишь небесных знаков зодиака!

- Нарисованных для полного сходства кровью только что зарезанной жертвенной овцы, - хмыкнул Франсуа. Невольно возвратившись взглядом к изображению ангела с яблоками. Рыжекудрый небожитель сейчас постарел и поседел, вряд ли он сможет привлечь чей-то интерес: - Шарль, а Шарль. Ты же у нас знаток всей христианнейшей символики, так скажи: что есть образ яблока на картине, кроме яблока Евы?

- Вообще-то корзина с яблоками – атрибут святой Доротеи, - охотно и невозмутимо растолковал д'Арнье. – Трудно сказать, каким образом эти плоды оказались у мальчика. Может, это намек на некое общее приятное воспоминание. Ла Карваль, где еще растут подобные фрукты, кроме Древа Познания?

- В саду преподобного, - беззлобно съязвил Франсуа, вертясь под требовательно-жадными прикосновениями Кантена. – Месье прокурор, даже если знает, то не скажет. У него, видите ли, тайны, секреты и обеты, - актер многозначительно пробежался пальцами по золотой цепочке на талии Ла Карваля. – О которых всяким там случайным знакомым знать не положено, во избежание чего.

- Некогда я знал человека, удивительно похожего на этот портрет, - задумчиво протянул Ла Карваль, мягким, но непреклонным жестом убирая руку Франсуа со своей талии и легким толчком отправляя молодого человека на постель. – Только он давно умер, да и не мог быть этот портрет написан с него. Как странно… Совпадение? Я не верю в такие совпадения. Тем более, мой знакомый был, - прокурор искоса взглянул на собеседников, немедля навостривших уши, - был не чужд интереса к старинным легендам. И его семья, если мне не изменяет память, происходила как раз из провансальских краев.

- «Давно» - это когда? – пожелал узнать Франсуа, возившийся с пуговицами на одежде Ла Карваля. – А что, если оригинал этого портрета приходился родственником вашему знакомому?

- Не знаю. Я тогда был слишком молод и не расспрашивал его о родственных связях, - молодой прокурор нахмурился.

- Мсье Кантен был слишком занят собой, - не преминул подколоть Франсуа. Сделав некоторые выводы, актер брякнул напрямую: - Так это он подарил вам талисман на память, верно?

- Порой вы становитесь так неумеренно любознательны, месье Моран, что я начинаю сомневаться – верную ли вы себе избрали карьеру, - Ла Карваль резко притянул Франсуа к себе, запечатав ему рот поцелуем и положив конец дальнейшим расспросам. Проурчав сытым барсом в ухо: - Если бы вы не были так помешаны на театре, я непременно взял бы вас к себе – осведомителем!

- Жандармам платят мало и девушки их не любят, - оказываясь в руках Ла Карваля, Франсуа в первый миг невольно замирал – слишком уж велика была разница между двумя мужчинами, прихотью судьбы ставших его любовниками. Актер более-менее уверился в том, что д'Арнье действительно любит его, но что испытывает к нему столичный блюститель закона, кроме любопытства и стремления утолить жажду запретного? Если с Шарлем он порой чувствовал себя равным, то Ла Карваль одним прикосновением обращал его в игрушку, наподобие одной из тех, кто составляли коллекцию интимных забав преподобного. Пусть Ла Карваль относился к нему по-первости достаточно осторожно, но Франсуа не сомневался - стоит Кантену хоть немного возбудиться, и тот напрочь забудет о всех данных обещаниях.

Но пока - пока улегшийся сзади Ла Карваль откинул в сторону волосы Франсуа, игриво покусывая добычу за шею, гладя спину и задик, приподнимая пальцами мягко-безвольное достоинство и щекоча упругие завитки под ним. Франсуа смущенно фыркал, уклоняясь от настойчивых поцелуев – и вроде бы невзначай упруго ерзая ягодицами по вставшему естеству Кантена, словно приглашая зайти внутрь, утвердиться в уютной норке.

Когда грозный столичный гость забывал о своей маске «я самый страшный зверь в округе и провинции», с ним вполне можно было иметь дело: Ла Карваль становился ласковым и не таким пугающим. Франсуа даже приподнялся на локте, наполовину обернувшись, чтобы прокурору было удобнее. Подставляя рот требовательным губам Кантена, скользя язычком по чужому языку и невольно постанывая от удовольствия. Осознавая, что ему нравится и такая любовь - при условии, что его не будут принуждать, укладывая лицом в подушки и заталкивая свой таран, невзирая на вопли и протесты. Актер забросил свободную руку назад, ероша пальцами длинные волосы Кантена, прижимая его к себе. Смеясь, выгибаясь под ласкающими пальцами, ощущая, как в распадок между ягодицами все настойчивее тычется нечто упруго-горячее и округло-твердое, оседлывая живой шесток и потираясь об него. Природная и развитая упражнениями гибкость сейчас сослужила Франсуа хорошую службу, позволяя гнуться в лад с движениями ладоней Кантена. Легко вскидывая прямую как стрелка ногу вверх - и ощущая, как ладонь Ла Карваля плавно скользит по ней, от щиколотки до бедра, пальцы соскальзывают по ягодицам, погружаясь в запретное и замирая там.

Любовная игра настолько захватила Кантена, что он, напрочь отбросив все разумные доводы, жарко нашептывал в ухо Франсуа бесстыдные обещания, нежно и требовательно тиская отвердевший член юноши. Мир затуманивался и уплывал, кровь вскипала молодым вином, разрывая жилы изнутри – Франсуа понимал, что горит, сгорает в прямом и переносном смысле, и есть только одно средство, способное затушить пожар в глубине его тела… Но часть его разума, та, что не изнемогала в чувственной лихорадке, оставаясь холодной и здравомыслящей, недоумевала – отчего Шарль не присоединяется к ним? Отчего он предпочитает роль наблюдателя, удобно расположившегося в кресле и созерцающего картины чужой любви?

«Просто сейчас ему хочется смотреть, как меня раскладывают на постели его покровителя», - заполошная, суматошная мысль за миг до того, как Франсуа развернулся, опираясь на локти и вцепившись пальцами в складки простыней, согнув ногу в колене и всем телом толкнувшись навстречу Кантену. Ощутив, как тот погружается в чувствительное, трепещущее устье, жмурясь и выдыхая низкое, трепещущее в горле «ааа» - нанизываясь на то, что стало для него источником мучений и удовольствия.

Поначалу Кантен честно старался сдерживать свой пыл – не впивался ногтями в узкие бедра, а бережно поддерживал, не вламывался, как завоеватель в покоренные ворота, но плавно двигался по удобным для Франсуа углом. Несвойственная прокурору жертвенность принесла плоды – опьяневший и ошалевший юнец выгибался золотистой рыбкой, резкими движениям бедер насаживаясь на скользящий внутри его тела член, добиваясь соприкосновения головки с той будоражащей загадочной точкой, малейшее прикосновение к которой сводило Франсуа с ума. Теперь все его тело плавно вытанцовывало, раз за разом сгибаясь и разгибаясь в сладкой судороге, используя Кантена как собственный инструмент для получения наслаждения. Франсуа то крепко прижимался спиной, то прядал в сторону, чтобы спустя миг снова вернуться - толчком, рывком и глухим стоном повторяя пройденный путь, снова и снова, откидывая назад голову с риском врезать Ла Карвалю затылком по переносице, но не в силах что-то поделать с собой... Кантену невольно пришлось двигаться резче, подхватывая заданный Франсуа ритм, рыча от нарастающего наслаждения – когда переполненное сладкой негой тело превращалось в легчайший пух, в лепесток розы, кружащийся в ароматном воздухе Тулузы, невесомо возносящийся к далеким, недостижимым небесам.

Волей монсеньора под студию отвели Цветочную – уединенный зал в отдаленной и малопосещаемой части дворца, с огромными окнами, куда привольно вливался ясный утренний свет, отчего круглая в плане комната напоминала прозрачную стеклянную шкатулку. В простенках цвели в фарфоровых вазонах миртовые деревца и бледно-сиреневые мелкие розы, окна обрамляли белые и розовые вьюнки. Посреди зала была установлена вращающаяся деревянная платформа. На ней громоздилось тумбообразное возвышение, обтянутое холстиной и раскрашенное под дикий камень. Видимо, этому сооружению надлежало символизировать будущий алтарь. Явившийся раньше всех мэтр Эшавель хлопотал подле огромного мольберта с натянутым чистым холстом для будущего полотна, существовавшего покамест только в воображении заговорщиков – и, услышав шаги, оглянулся. Внимательно и оценивающе оглядев будущих натурщиков: те стояли молча, невесть отчего ощутив себя подобием рабов на невольничьем рынке. Ла Карваль вспомнил, что ему надлежит играть оскорбленную его эминенцией невинность, и буркнул:

- Ну, и сколько одежды вы позволите нам оставить на себе, монсеньор?

- Я думаю, сын мой, - сердечно улыбнулся его преосвященство, - вашей роскошной шевелюры будет вполне достаточно.

- Начнем с центральной фигуры, - объявил живописец, - месье Моран, разоблачайтесь и занимайте место на этом… кхм… алтаре.

Вместо того, чтобы выполнять указание, Франсуа несколько раз обошел возвышение, что-то прикидывая. Обрадованно вскрикнул, обнаружив сундучок со сверкающими безделушками для персонажей картины, и увлеченно накинулся на него, выбирая украшения поярче и побольше. Мэтр в раздражении истинного мастера своего дела прикрикнул на него – мол, свет уходит, а драгоценности можно подобрать позже. Он лично этим займется, дабы соблюсти надлежащую гармонию цветов.

- Ну хорошо, хорошо, иду, - сбросив рубаху и панталоны, Франсуа боком забрался на возвышение. Поерзал, недовольно кривясь, осторожно откинулся на спину, вполголоса посетовав на впившийся в поясницу гвоздь. Подвигался еще немного, устраиваясь, и замер в потоках солнечного света: склоненная набок голова, стекающие с каменного выступа каштановые локоны, изогнутая напряжением мышц фигурка, расслабленно раскинутые ноги и ладони, тщетно ищущие опору на поверхности камня. Олицетворение беспомощной жертвенности.

- Таранис будет стоять здесь, да? - Кантен, скорее, утверждал, чем спрашивал. Проигнорировав намек преподобного касательно одежды, Ла Карваль приблизился к «камню» и ловко закинул одну ногу юноши себе на плечо, открывая зрителям живописный вид на причинное место Франсуа. Сам же чуть присогнул колено, опершись им об алтарь. Руки легли на бедра мальчика нежно, но в то же время властно.

Шарль тоже остался в рубахе и кюлотах, ограничившись тем, что сдернул с волос черную атласную ленту - почему-то после этого жеста он казался более нагим, чем если бы скинул одежду. Золотоволосый Диспатер встал у изголовья, на раскрытых ладонях приподымая запрокинутое лицо Франсуа к своему.

- Эй, эй! - не слишком громко, однако настойчиво запротестовал Франсуа, безнадежно пытаясь изменить положение и сомкнуть ноги. - Ну не настолько же!.. Эдак получаются не мрачные и внушающие трепет сгинувшие боги, а какая-то, прости Господи, непристойная картинка! Монсеньор, ну скажите им – с высоты жизненного опыта и как непосредственный заказчик! - озорничая, он провел босой ступней вдоль торса Ла Карваля, от горла к талии, пытаясь выдернуть из петельки хоть одну пуговицу сорочки.

Де Лансальяк обошел живую композицию, скептически покачивая головой:

- Нет, это совсем не то, что мне представлялось. Месье Моран, сядьте на уголок. Одну ногу под себя, будто сейчас соскочите. Руки отведите назад, чуть наклонитесь назад, словно пытаетесь разорвать оковы. Отец Антуан, встаньте позади Франсуа. Положите ему руку на плечо, удерживая жертву. Вы, месье Ла Карваль, сдвиньтесь чуть левее и возьмите в ладонь всех потомков нашего маленького месье… и примерьтесь серпом.

- А если у него затечет рука, или он задумается о розысках своих злоумышленников – и прости-прощай?! – взвыл Франсуа, съеживаясь в громко протестующий комочек. – И не пытайтесь заговорить мне зубы, уверяя, что серп будет тупым! Тупым по живому – так оно еще больнее! Месье Роже, ну вам-то не к лицу злоупотреблять своим положением и издеваться над слабыми мира сего!

- Будет очень красиво, - успокоил его де Лансальяк, - и без дешевой фривольности. Вы согласны, мэтр Эшавель? Не стоит превращать мрачный ритуал жертвоприношения в развеселый балаган.

- Выставить мое единственное сокровище на всеобщее обозрение – это, по-вашему, «без дешевой фривольности»? - возмутился Франсуа. – Я против! Позвольте, я хотя бы боком повернусь! – он убедительно продемонстрировал, что и в таком ракурсе в силах изобразить самоубийственный порыв навстречу воображаемому золотому серпу в руках Диспатера, вроде как пытающегося удержать юнца от рискованного движения.

- Сын мой, твоя фривольность обходится мне не так уж дешево, - де Лансальяк похлопал его по колену. – Потому я хочу, глядя на картину, наглядно видеть, куда вложил такие кругленькую сумму.

- Как-то слабо верится, что изображение моего скромного достоинства станет для вас таким уж согревающим воспоминанием, - хмыкнул Франсуа, уловив лукавую искорку в выцветших глазах преподобного, кажущихся такими сонными и спрятавшимися в складках морщин. - Вдобавок за вложенную сумму вы получите не одно воспоминание, а целых три. Так что вам не к лицу скаредничать и прибедняться. У вас есть свои маленькие капризы - у меня тоже.

- Я нахожу их несоразмерно большими для вашей персоны, - архиепископ двумя пальцами потеребил его щеку, демонстративно глядя вниз, на предмет спора. И барану было ясно, что его жест должен был выглядеть несколько иначе, если бы не присутствие Эшавеля. - В конце концов, я вас больно выпорю, дитя мое.

- Угрозы, угрозы, всегда одни угрозы, - Франсуа закатил глаза, словно бы безмолвно призывая Ла Карваля и Шарля в свидетели: вот, мол, посмотрите, сколь скверно здесь со мной обращаются. - Угрозы днем, угрозы ночью, слова поперек не скажи, только лежи и жди. Малейшее возмущение жестоко карается. Милосердие заканчивается за дверями этого дворца и на меня не распространяется. Как мне не везет в жизни... Мэтр, так что вы решили сделать из нас?

- Примите позу, которую предписал вам его преосвященство, - довольно сухо откликнулся Эшавель, недовольный тем, что стал свидетелем стычки между господином и наложником – стычки, отнявшей у живописца драгоценное время.

Франсуа издал неопределенный звук, напоминающий раздраженное кошачье мяуканье, но спорить не стал и уселся на краю «алтаря»: отведя локти назад, но подчеркнуто выставив вперед бедра и поникшее достоинство. Поза выглядела не жертвенной, но вульгарно-зазывной.

- Что за скверный мальчик, - поднял глаза к потолку преосвященный, - все равно умудряется напакостить...

Не глядя, он отвесил Франсуа пощечину, продолжая взирать на расписной плафон, будто вопрошая у Небесных сил - ну разве я не прав?

Шарль и Ла Карваль почти одновременно дернулись вперед - оттолкнуть его от Франсуа, но не успели.

- Ой...

Франсуа казалось, он верно понял замысел преподобного: разыграть перед глазами подозреваемого мэтра Эшавеля ссору - но пощечины он не ожидал. К тому же рука у его высокопреосвященства была тяжелой, и смягчать удар он не стал. Франсуа аж отбросило назад, он врезался плечом в грудь Шарля и замер, дрожа и шмыгая носом от обиды. Пусть это даже была показуха, представление для единственного зрителя, но лупить-то так зачем?

- Большое спасибо, - сердито буркнул он. - Новая разновидность пастырского благословения.

- Будь любезен делать то, что велено. Со всем усердием и прилежанием - я знаю, ты умеешь, когда хочешь, - отечески улыбнулся де Лансальяк. Шарль успокаивающе сжал его плечо, положил ладонь на макушку, будто сглаживая неприятное ощущение.

- Давайте не станем понапрасну отнимать время у мэтра Эшавеля, господа.

Еще с четверть часа Франсуа лелеял свою обиду, а потом актеру стало не до того. Сохранять неподвижность в предписанной сложной позе полусидя оказалось весьма и весьма нелегким делом. Очень скоро у Франсуа заныла нога, в которую словно впились тысячи острых иголочек, потом заломило плечи и спину, как будто он долго тащил на спине тяжелый груз. Сперва актеру удавалось усилием воли подавлять невольное подергивание конечностей, но чем дальше, тем больше ноги сводило тягучей судорогой, и Франсуа начал тихонько похныкивать.

Усугубляя страдания месье Морана, мэтр Эшавель из-за мольберта заметил: натурщику весьма удается выражение лица человека, пребывающего на грани между жизнью и смертью, и, чем полнее Франсуа удастся сосредоточиться на этом состоянии, тем будет лучше для картины. Франсуа с тоской взирал на вымытые до хрустальной прозрачности окна Цветочного Зала – в небе Тулузы, как назло, не маячило ни единой тучки или облачка, могущих затмить сияние солнца и тем самым прервать его мучения. Мэтр самозабвенно трудился, порой давая четкие и краткие указания натурщикам: чуть приподнять руку, повернуть голову правее, ослабить напряжение в плечевом поясе, передвинуть ноги левее, не двигаться, ни в коем случае не двигаться! Солнечные пятна медленно переползали по полу, высвечивая то один участок паркета со скрещивающимися темными и светлыми спиралями, то другой. Франсуа был уверен, что они претерпевают муки во имя исполнения замысла Ла Карваля уже несколько часов – но тут мэтр, спаси Господь его душу, отложил карандаш и милостиво объявил: на сегодня достаточно.

Месье Моран рухнул с постамента, растирая онемевшие ноги и чертыхаясь сквозь зубы. Д'Арнье, на коем мучительное позирование совершенно не сказалось, присел рядом. Монсеньор, уважительно распрощавшись с живописцем, мимоходом растрепал Франсуа локоны:

- Прости, я не хотел делать тебе больно.

- Да-да, так я и поверил, - огрызнулся Франсуа, натягивая панталоны и неотрывно таращась в спину Ла Карваля, отошедшего посмотреть на рождающийся эскиз. По условиям договора мэтру Эшавелю запрещалось выносить из дворца наброски будущего полотна, и теперь Кантен, уткнув руки в бедра, стоял перед мольбертом, чуть склонив голову набок и пристально рассматривая карандашные этюды. – Наверняка хотели, а тут еще такой повод. Что, что там получилось?

- Пока ничего определенного, - рассеянно отозвался столичный прокурор. Не выдержав, Франсуа, прихрамывая и на ходу подтягивая сползающие кюлоты, устремился к мольберту.

На рисунках и вправду толком ничего не просматривалось. Путаница линий и теней, черных, белых и грязно-серых размытых пятен, окруженных наскоро сделанными набросками – кисть руки с напряженными пальцами, плечо с упавшим солнечным бликом, склоненная голова, лицо закрыто упавшими прядями, очертания стоящей человеческой фигуры, исполненный единой линией силуэт полусидящего человека… Франсуа разочарованно заморгал: он и в самом деле ожидал увидеть почти завершенную картину.

- Так оно поначалу и выглядит, - скупо улыбнулся д'Арнье. – Но из пятен и клякс восстают ангелы.

- Он так долго рисовал, - пожаловался Франсуа, - я думал, тут будет больше всего… Неужели это я? – не прикасаясь к бумаге, Франсуа очертил длинным ногтем контуры лица и тела сидящего человека. – Совсем не похоже.

Шарль молча обнял его сзади, ткнулся лбом в плечо.

- Ты, ты... Ты ведь не видишь себя со стороны, - пробубнил он актеру в основание шеи, - линии те же, правильные...

Почему-то ему вдруг мучительно захотелось остаться с Франсуа наедине. Это была не ревность, нет, но какое-то щемящее чувство неизбежной утраты. Месье Моран, дикая лилия провансальских долин, блуждающим светлячком пролетел сквозь его дни – и устремился дальше, покорять, очаровывать и добиваться признания. А у него, Шарля д'Арнье – свои дела и заботы, свои планы, требующие внимания. Планы, в которых, увы, нет места для месье Франсуа Морана с его розами и лилиями.

Франсуа удивленно скосился через плечо - чем дольше длилось их с д’Арнье знакомство, тем больше открытий совершал маленький месье Моран относительно личности своего знакомца, любовника и наставника в житейских делах. Шарль больше не казался ему замкнутым и горделивым себялюбцем, он оказался нежным и очень чувствительным созданием - но эта нежность и чувственность были скрыты от всех и принадлежали только им двоим.

- Раз ты так говоришь, значит, так оно и есть, - Франсуа чуть подался назад, прижимаясь к д'Арнье спиной и задиком, ощущая его горячее тепло сквозь тонкую ткань. - Полагаюсь на твое безошибочное чутье, - он положил ладони поверх ладоней д’Арнье, обнимающих его за талию, сплел свои пальцы с чужими. – Смотри, ты все равно кажешься мэтру ангелом - даже в обличье древнего бога.

- Это привычка, - усмехнулся Шарль с успокоенным вздохом. Ему не хотелось иной близости - просто стоять вот так, сплетшись в объятиях, ощущать, как бьется сердце Франсуа, вдыхать его особенный запах, этого было вполне достаточно. - Вот мэтр Ла Карваль получится настоящим языческим божеством, потому что мэтр Эшавель никогда не писал его с крыльями. А я буду выглядеть как ангел-ремесленник с молотком.

- С молотом для разбивания черепов злоумышленникам, - сострил Франсуа. Потерся затылком о плечо Шарля, подумав о том, что у любви втроем есть свои преимущества... но когда они остаются вдвоем, им почти не нужно притворяться и скрываться за привычными масками. Вдруг это и есть любовь - та, о которой не сочиняют пьес и поэм, та, которая есть на самом деле?

Его эминенция хлопнул в пухлые ладоши, привлекая внимание:

- Что ж, дети мои, думаю, для первого сеанса вы управились очень неплохо. В качестве компенсации за мучения и страдания приглашаю вас всех к столу.

- С глубочайшим прискорбием вынужден отказаться, - качнул головой д'Арнье. – Простите, ваше высокопреосвященство. Я непременно навещу вас вечером, а сейчас…

- Дела-дела, - понимающе кивнул де Лансальяк. – Конечно, сын мой, я тебя не задерживаю. Надеюсь, у вас, господа, не сыщется срочных и неотложных дел?

У Франсуа дел вообще никаких не было. Ла Карваль явственно колебался, но между посещением Ратуши и поздним завтраком у преподобного выбрал завтрак. Однако ж, оказавшись в апартаментах де Лансальяка, молодой прокурор не занял свое место за нарядно убранным столом, а продолжал в задумчивости расхаживать из угла в угол. Завершив свои хождения неожиданной просьбой:

- Монсеньор, я бы хотел увидеть вашу спальню.

Франсуа поперхнулся мороженым, его эминенция озадаченно вскинул бровь, однако не потерял невозмутимости:

- Коли вы рассчитываете обнаружить там парочку необходимых улик или злоумышленника под кроватью – Бог вам в помощь, сын мой. Я не возражаю.

Ла Карваль нетерпеливым жестом распахнул створки в обитель, надежно укрывшую их вчера от мирских горестей. Разумеется, следы их минувших безумств были прибраны: занавеси на балдахине уложены гармоничными складками, атласное покрывало безупречно разглажено, белье поменяно, лужицы вина и семени тщательно стерты и опрысканы благовониями. Но картина – та, на которой вчера остановился взгляд Кантена и которая не давала покоя его помыслам – картина была на месте, со скромным достоинством отсвечивая благородной позолотой рамки. При ярком солнечном свете краски выглядели насыщеннее и ярче, придав изображению удивительную жизненность и очарование. Из-за игры света и теней локоны Яблочного Ангела выглядели не ярко-рыжими, но темными с медной рыжиной. Ла Карваль встретился взглядом с нарисованным юношей, таким безмятежно-спокойным, счастливым и лукавым, и из его груди невольным стоном вырвалось:

- Рауль!.. Господи, Рауль!

- Амори, - эхом прозвенела выпавшая из рук монсеньора Тулузского серебряная ложечка. – Его звали Амори де Вержьен, а Рауль – его дитя. Они были так прекрасны, и отец, и сын, а теперь они оба мертвы. Единственное, что мне осталось на память – эта картина… Вы были знакомы с Раулем де Вержьеном, месье прокурор?

Сказать, что де Лансальяк был изумлен, было бы преуменьшением и ложью. Старый священник был поражен до глубины души, он был потрясен звучанием имени, сорвавшегося с губ столичного гостя – и интонацией, с которой это имя было произнесено. Интонацией, каждым своим звуком кричавшей об утрате и незажившей ране, о потере и скорби.

Ла Карваль не ответил, взглядом пожирая старинный портрет, словно пытаясь запомнить каждую его черточку – и лишь затем аккуратно, не стукнув, притворил двери. Жестом, который имел единственное истолкование – то, что было в прошлом, умерло и похоронено. Вряд ли месье прокурор когда-нибудь вновь придет с просьбой позволить ему увидеть изображение Яблочного Ангела, подумалось монсеньору де Лансальяку. Месье прокурор не понимает, что есть «замять дело по-тихому», и не одобрит его, де Лансальяка, логики и устремлений. Но месье прокурор имел несомненное отношение к трагедии семейства де Вержьен – и к Яблочному Ангелу, когда-то державшему в своих руках сердце юного Роже де Лансальяка. Как они были молоды тогда, как беспечны, как беззаботны и непроходимо глупы! Хотя… неисповедимы пути Господни, и наглядное доказательство этому – само присутствие в гостиной месье прокурора.

Франсуа понятливо притих, дабы не быть выставленным из-за стола. Чужие сердечные тайны – это ведь так занимательно!

- Я… я видел Рауля всего один раз… и я никогда не встречался с его отцом, - даже глупцу было понятно, что Ла Карваль пребывает в смятенных чувствах, а оттого неумело лжет, сам не понимая, что говорит.

- Сядьте, месье прокурор, - архиепископ Тулузский хрустнул пальцами, и Ла Карваль, о чудо, послушался, неловко плюхнувшись на мягкое седалище. – И давайте говорить начистоту. Я в жизни не поверю тому, что вы с первого взгляда опознали на портрете почти тридцатилетней давности фамильные черты даже не самого натурщика, но его отпрыска – которого, по вашему же утверждению, вы видели всего один раз. Согласитесь, для подобной уверенности надо хорошо знать человека, неоднократно повидав его и вдалеке и вблизи. Отчего я делаю заключение – ваше знакомство с Раулем де Вержьеном было близким и длительным. А коли так – вас должна была потрясти его неожиданная и внезапная кончина, - де Лансальяк сделал долгую паузу, осторожно произнеся: - Меня известили, что официальной причиной смерти Рауля де Вержьена объявлен несчастный случай на охоте. Что похоронен он в освященной земле, в фамильном склепе. Однако доверенные люди шепнули мне о том, что обстоятельства кончины молодого графа были весьма и весьма туманны, хоронили его в закрытом гробу и с большой поспешностью. Вы ничего не желаете добавить к сказанному, месье де Ла Карваль?

- Его загрызли волки. Я был одним из тех, кто обнаружил тело в Версальском лесу, - чужим, отсутствующим голосом произнес Ла Карваль. Прокурор совершенно не ожидал такого поворота событий, и даже обжигающе-горячий кофе с нежным ароматом имбиря не мог привести его в себя. Ла Карваль ненавидел себя – за то, что оказался тогда, долгих пять лет назад, слишком глуп и самовлюблен. Его не оказалось рядом, чтобы вмешаться, отговорить, предотвратить. Чтобы понять мятущуюся, страстную, отравленную пагубным ароматом древней религии натуру Рауля де Вержьена – а потом оказалось слишком поздно. Потом был только косой мокрый снег и расплывающиеся волчьи следы на влажной земле. С тех пор Кантену де Ла Карвалю казалось – он живет за двоих, обреченный мучиться сознанием своей вины и неотвратимости судьбы. Подспудно надеясь, что однажды нить его жизни со звоном оборвется. Тогда наступит покой и беспощадная совесть перестанет грызть его внутренности. И вот – судьба привела его к человеку, издавна знавшему семью де Вержьен. Ла Карвалю хотелось поговорить с монсеньором о Рауле, воскресить хотя бы на четверть часа призрак того, кто так преданно и искренне любил его – и кто оказался столь же безжалостно и безвременно вычеркнут из жизни, как и жертвы его нынешнего расследования… Расследования?

- Ваше преосвященство, - Кантен умел быть безжалостным как к окружающим, так и к себе. Что ж, начистоту так начистоту. – Да, признаю, я знал Рауля де Вержьена. Может, не так хорошо и близко, как мне хотелось, но – знал. А вы, выходит, были водили знакомство с его отцом – причем настолько интимное, что до сих пор храните в спальне его портрет? Именно его, а не какого-нибудь другого ангелочка из вашей обширной коллекции? Рауль не любил рассказывать о своей семье. Несколько раз он упоминал о том, что его матушка родом из Тулузы – и что отец его также провел свои юные годы в ваших краях. Мне известно, что отец Рауля умер десять лет тому – и что между отцом и сыном были весьма натянутые отношения. Старший де Вержьен отличался весьма парадоксальными взглядами на жизнь. Столичный свет считался со знатностью его происхождения, у него были обширные знакомства, но его… его побаивались. Так каким он был, Амори де Вержьен, и как угодил в вашу галерею? – напрямик спросил Ла Карваль.

- У Вержьенов были владения в Провансе – а я тогда, почти тридцать лет назад, был молодым священнослужителем в самом начале своей карьеры, - медленно произнес де Лансальяк, полуприкрыв глаза морщинистыми веками и возвращаясь мыслями к тем давно миновавшим временам. – Мы познакомились… и полюбили. Я до сих пор помню эти цветущие яблони и облетающие белые лепестки… Будь моя воля, я никогда бы не расставался с ним, но мы не всегда властны над своей жизнью. Амори женился на местной благородной девице, маркизе де Муши, и вместе с семейством перебрался в столицу, ко дворцу прежнего короля, Луи XV. Иногда он навещал меня. Он был красивым и заносчивым, высокомерным, гордым и тщеславным. Иногда мне казалось, он помешан на фамильной гордости. Амори вечно требовал от судьбы больше, чем она могла бы ему дать. Порой он с жестоким легкомыслием переступал через людские судьбы, лишь бы добиться желаемого. Амори де Вержьен ходил по земле так, словно он – некоронованный король, ведающий некую тайну. Мне никак не удавалось внушить этому гордецу мысль о том, что он – тоже всего лишь человек, пыль и тлен, творение Господне. А потом Амори умер.

- Скончался отнюдь не старцем, но зрелым человеком, - Ла Карваль пришел к этому выводу, мысленно подсчитав приблизительные даты рождений де Вержьенов. Прокурор никак не мог отделаться от ощущения того, что, обрушив на него массу пикантных подробностей о своем бывшем любовнике, преподобный, тем не менее, что-то скрыл. Нечто значительное, на что Ла Карвалю следовало непременно обратить внимание – потому что она, эта тайна, была связана с нынешними днями, с убийствами и доносом на высочайшее имя. С той миссией, ради которой он, Кантен Ле Карваль, прибыл в Тулузу. – Отчего он умер, ваше преосвященство?

- Разве Рауль де Вержьен не говорил вам? – попытался увильнуть от прямого ответа монсеньор, подбросив тем самым лишних дров в костер подозрительности прокурора.

- Нет. Рауль весьма пренебрежительно относился к памяти отца, - холодно произнес Ла Карваль. Его разум спешно прикидывал так и эдак, Ла Карваль припоминал все, что Рауль де Вержьен когда-либо говорил о своем отце, проклиная себя за юношескую невнимательность – ибо вывод напрашивался только один. Плюнув на все экивоки, прокурор решил идти ва-банк. Он привстал, наклоняясь ближе к преподобному де Лансальяку, сверля его черными глазами, не говоря, но выплевывая слова: - Так где и при каких обстоятельствах отдал богу душу ваш Яблочный Ангел, монсеньор? В фамильном склепе есть ниша для его гроба, однако она пустует! Где его могила? Здесь, в Тулузе, под милыми вашу сердцу яблонями? Амори де Вержьен был не просто вольнодумцем и безбожником, он был еретиком и язычником! Он втянул в свое безумие сына, и тот умер, а вы – вы все знали и молчали!

- Коли вы все знаете, сын мой, то нам не о чем говорить – вам известно более моего, - архиепископ Тулузский недаром занимал свой пост на протяжении стольких лет, и умел при необходимости быстро взять себя в руки. - Расскажите мне лучше о том, чего я не знаю. Например, о том, как на самом умер ваш друг и любовник, Рауль де Вержьен.

- Кви про кво, святой отец! - ощерился Кантен. - Скажите правду - вы знали, что Амори - язычник? Вижу, что знали! Он... он убивал?

- Как и его отпрыск! - страстно выдохнул святой отец, явно не желая смириться с очевидным. - И вы, как и я, не посмели поднять руку на человека, который вам дорог! Или вы сами убили своего любимого, Ла Карваль? Да? Сами, чтобы не отдавать дознавателям?

- Рауль не убивал! - вскочил Ла Карваль, отшвырнув от себя кресло. Жалобно зазвенели чашки, сдавленно вскрикнул Франсуа. - Он был... был... Вы не представляете, что он сделал для меня! Если бы не он, я бы...

Кантен зажмурился, вцепился скрюченными пальцами в волосы.

«Нельзя ненавидеть жизнь лишь из-за одного подонка, - Рауль говорил тихо-тихо, отчего его слова обретали особый вес и смысл, намертво впечатываясь в мозг, - и мстить за это - глупость. Ведь ты мстишь самому себе... Нет, забыть нельзя, да и незачем - я верю, когда-нибудь негодяй получит свое! Но игнорировать воспоминание, задвинуть его в угол, будто ящик с пыльным хламом... Сделай это, Кантен, сделай. Ради себя, ради нас... »

- Рауль никогда никого не убивал, - твердо повторил Ла Карваль. – Разве что на дуэлях. Он был лихой дуэлянт, капитан полка Руаяль-Аллеман... Он страшился одной мысли о том, что может уподобиться своему отцу.

Де Лансальяк тяжело воздвигся над хрупким столиком, обеими руками опираясь на столешницу, качнулся вперед, будто пытаясь подавить Ла Карваля своей тушей:

- Я удерживал его. Пока мог. Пока Амори любил меня. Не смейте попрекать меня этим.

Кантен отвернулся, поднял кресло, опустился на алую подушку, бессильно уронив руки и голову. Франсуа хотелось подойти к нему, успокоить, пригладить растрепавшуюся черную гриву…

- Значит, Амори был убийцей. Вот почему Рауль де Вержьен не хотел лишний раз даже упоминать его имя. А вы всегда были здесь – и десять лет тому, и двадцать… Он приезжал к вам, зная, что из-за любви к нему вы покроете все его преступления. Зачем, святой отец. Господи, зачем, как вы могли?

- Он приезжал – да не ко мне, - монсеньор выбрался из-за стола, встал перед Ла Карвалем, неловко привалившись спиной к книжному шкафу. – Я так понимаю, о бастарде семейства де Вержьенов вы и слыхом не слышали?

- О бастарде? – Кантен в изумлении вытаращился на преподобного. – У Рауля был брат?

- Старший. Косвенным образом именно я повинен в его появлении на свет, - де Лансальяк смущенно откашлялся. – Перед свадьбой с маркизой Муши на Амори невесть отчего напала блажь: вдруг он, доселе знавший только любовь мужчины, не сумеет достойным образом выказать себя перед невестой? Я присоветовал ему найти себе подружку – не гулящую девицу, но кого-нибудь почище и поскромнее нравом. Амори, естественно, поступил по-своему. В те времена в нашей Опере блистала одна танцовщица, некая Ля Мишлен. Вот ее он и сделал своей любовницей. У них родился сын, его назвали Гийомом. Потом Амори уехал и, как это было у него в обыкновении, позабыл и про танцовщицу, и про ребенка. Я поддерживал их деньгами, устроил мальчика в школу при монастыре святого Бернара – и был весьма рад тому, что мальчик пожелал избрать душеспасительное поприще и принять постриг. Его рукоположили, он стал каноником в одной из наших церквушек – пока Амори не взбрела в голову блажь разыскать выросшего бастарда. Не знаю, чем он заморочил голову молодому человеку, может, пообещал признать его законным отпрыском… Гийом оставил Господа и вступил на кривую тропку… скажем так, семейных традиций.

- И десять лет назад, когда в Тулузе подняла голову секта чернокнижников… - начал Ла Карваль.

- Вина была на Гийоме и его отце, - криво усмехнулся преподобный. – Мне следовало отдать их властям, но я не смог. Гийома выслали в Кайенну. Я говорил с ним, пытался понять: зачем он сделал это? Гийом ведь рос добрым мальчиком, пусть и странноватым, но с чистой душой. Из его ответов я понял, что он оступился под влиянием Амори. Моему ангелу нравилось разрушать чужие судьбы. Он пролетал, касаясь людей черным крылом, предлагая им отравленные яблоки – и те не могли устоять. Но я не могу представить его с окровавленными руками, он – мой Яблочный Ангел с лепестками в волосах…

- Значит, Гийом до сих пор в ссылке? – дотошно уточнил прокурор. – А Амори де Вержьен мертв? И десять лет все было тихо и спокойно, а с осени прошлого года снова начались убийства... Святой отец, вы уверены в своих словах? Что, если Гийом бежал – каково бы не было его происхождение, он все-таки сын своего отца и его духовный последователь. В нем течет кровь аристократов, без него местные сектанты не решились бы возобновить ритуал!

- Я уже ни в чем не уверен, - вяло взмахнул рукой епископ, будто недавняя яростная вспышка напрочь лишила его сил. - Ваш приезд всколыхнул болото, на поверхность всплыло все... все старые трупы... воображаете, что с ними стало за тридцать лет?

- Предположим, Гийом в Тулузе, - задумчиво пробормотал Ла Карваль. – Где он может скрываться? Чем добывает себе хлеб насущный, не опасаясь, что его могут узнать? Каким навыками он обладал, какими умениями?

- Мало ли в Тулузе темных личностей с неопределенными занятиями, - вздохнул де Лансальяк. – Гийом с детства был ценителем прекрасного. Он не был творцом в привычном смысле этого слова, живописцем, скульптором или литератором, но обладал врожденной способностью безошибочно отличать подлинные произведения искусства от подделок и фальшивок. Он ценил красивые вещи и красивых людей – любовью эстета, которому достаточно возможности лицезреть прекрасную вещь, не обладая ею.

- Такому человеку прямая дорога к нам, в актеры, - робко подал голос Франсуа, о присутствии которого в гостиной как-то напрочь позабыли.

- Что вы сказали, месье Моран? – вскинулся Ла Карваль.

- Я сказал: бывший каноник, лишенный сана, и беглец из Нового Света может превосходным образом укрыться в странствующей труппе, - повторил Франсуа. – Мы охотно принимаем всех, лишь бы с лица был симпатичен, память не дырявая и язык хорошо подвешен. Нас не интересуют имена и документы. Мы согласны называть человека тем именем, которым ему угодно представляться. Мы не расспрашиваем о прошлом наших коллег по сцене – все равно солгут.

- Мне нравится ваша идея, - молодой прокурор опомнился, придя в себя после столь неожиданного столкновения со своим прошлым. – Но в Тулузе по меньшей мере два десятка постоянных театров и невесть сколько гастролирующих трупп. Если я начну обходить их с отрядом полиции, слухи немедля расползутся по городу. Гийом, если он здесь, исчезнет.

- Полагаю, возможностей столичного блюстителя закона достанет, чтобы выяснить, какая из трупп появилась здесь недавно, а какая обретается уже давно, - предложил Франсуа. – Актеры, как и прочие обыватели, платят налоги, представляют полиции списки лиц, входящих в труппу, и несут на одобрение в цензорат пьесы, которые они намереваются представить на сцене. Да, разыскиваемый вами человек мог изменить имя, но вы же знаете хотя бы его приблизительный возраст и какие-то приметы? Вычислите круг подозреваемых, а потом… - он пожал плечами, - а потом просто сходите и посмотрите, кто из них что представляет из себя. Возможно, вам удастся узнать искомую личность в лицо – если представители этой семьи были так похожи друг на друга.

- Мужчина лет тридцати наверняка сыщется в любой труппе, - Ла Карваль разочарованно вздохнул. – Да и где гарантия, что мне удастся опознать его? Вот если бы нам удалось привлечь его некоей приманкой…

- Но у нас уже есть одна приманка, будущая картина мэтра Эшавеля, - напомнил Франсуа. – Хотя… Можно соорудить и вторую. Распустить слух, якобы монсеньор разочаровался в вашем покорном, со дня на день меня выставят прочь из дворца, и я вынужден искать места. Вы же сами говорили, месье прокурор – этим поклонникам то ли старых языческих богов, то ли Люцифера, то ли того и другого вместе нужны жертвы. Причем не первые попавшиеся, а обладающие определенными навыками и признаками, - Франсуа ужасно не хотелось заикаться о чем-то подобном, но его преосвященство сделал для него больше, чем кто-либо в мире, а долги рано или поздно надо отдавать. – Мне кажется, я обладаю нужными качествами.

- Вы не девственник, - напомнил прокурор. – Хотя… это условие было непреложным только в былые времена, сейчас на него вполне могут закрыть глаза. Однако я категорически против того, чтобы месье Моран отправился болтаться по театрам в одиночку. Мы пойдем вместе. Я бывал в разбойничьих переделках и знаю, каково это, ждать удара в спину. Сдается мне, коли Гийом умудрился ускользнуть с кайеннской каторги, он вполне мог обучиться прятать нож в рукаве. Но, если месье Моран вполне может прикинуться актером, ищущим места, то в какой роли при нем выступлю я?

- В древней и благородной роли «кота», - с невозмутимым видом заявил Франсуа. Предложение месье Морана не слишком удивило прокурора, но и сам думал о чем-то подобном – но его поразило выражение ясных глаз молодого актера. Он и не подозревал, что взгляд Франсуа может быть настолько циничным. Видение мелькнуло и исчезло, Франсуа Моран снова стал сами собой – любопытным и не лишенным сообразительности юнцом в прекрасно сшитом костюме, неотъемлемым дополнением гостиной его высокопреосвященства. – Эта роль, месье прокурор, самой природой создана из расчета на вашу внешность и нрав. Запрашивайте побольше, не забывайте ревниво поблескивать глазами – и вы запугаете всех в округе. Впрочем, пока наша задача – изобразить обычных людей в поисках работы. Сунемся к содержателям тех трупп, что прибыли в город не так давно. Дадим о себе знать, немного поскандалим там, польстим здесь – и посмотрим, какие круги по воде пойдут от брошенных нами камней. Что скажете, ваше преосвященство?

Монсеньор де Лансальяк с самым серьезным и торжественным видом осенил их крестным знамением:

- Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, ступайте с миром, Христовы воины.

- А честно захваченные трофеи можно пропить? – невинно поинтересовался Франсуа. Прокурор молча сгреб его за шиворот, сдернул со стула и выволок из гостиной, понимая – дай маленькому месье волю, и он до ночи будет пикироваться с преосвященным, оттачивая свое остроумие.

- Какую бурную жизнь вы, оказывается, вели, мэтр прокурор! – заявил Франсуа, едва за ними закрылись бело-золотые высокие створки. – Я потрясен до глубины души.

- И будете потрясены еще больше, коли не догадаетесь придержать язык за зубами, - огрызнулся Ла Карваль. – Это моя жизнь и мое прошлое. Я буду очень огорчен, узнав, что кто-то за мой спиной распускает слухи. Ведь вы, месье Моран, не хотите стать жертвой моего огорчения и пасть в самом расцвете сил и творческих устремлений?

- Не хочу, - понятливо закивал головой Франсуа. – Клянусь, господин прокурор, я буду нем, как надгробие. Шарлю тоже ни словечка?

- Ни единого, - потребовал Ла Карваль. Сам не понимая, отчего он не желает втягивать отца д'Арнье – ведь надменный священник относился к числу людей, заслуживших некоторое доверие прокурора. Но, выбирая между Шарлем д'Арнье и Мораном, месье прокурор предпочел видеть в роли конфидента болтливого и неугомонного актера. Не раз убедительно доказавшего, что в его голове между ушами с сережками фальшивого золота природа вложила немного ума и житейской сметки. – Мне не придется повторять дважды?

- Когда мы отправимся в священный поход? – ответил вопросом на вопрос Франсуа.

- После завтрашнего сеанса позирования у мэтра Эшавеля, - решил Ла Карваль. – Я как раз наведу справки, так что нам не придется плутать по улицам в поисках нужного заведения.

Принадлежности, необходимые для создания сценических образов, Франсуа держал в небольшом сундучке, обитом по углам позеленевшими медными накладками и купленном по дешевке на сельской ярмарке. Стоило поднять крышку с вделанным в ее изнанку посеребренным зеркальцем – и сундучок распадался на десяток внутренних ящичков, в которых Франсуа хранил разноцветный грим, пудру, мушки, румяна и прочие нужные вещицы. Иногда актер со смешком думал, что содержимому его сундучка позавидовала бы искушенная столичная красавица – хотя косметика парижской дамы наверняка была куда получше и подороже.

- Маленькие чудеса своими руками, - Франсуа дружелюбно кивнул своему отражению, появившемуся в мутном стекле. После утомительного сеанса в Цветочном Зале актер удалился в свои комнаты, ожидая появления Ла Карваля и коротая время в ожидании прокурора тем, что творил себе новое лицо. Вроде бы не делая ничего особенного: всего лишь изменив природный золотистый цвет кожи на более бледный. Подчернив ресницы, взмахами напудренной заячьей лапки придав скулам более плавный изгиб, подкрасив губы и небрежно-рассчитанным движением прилепив крохотную мушку. На первый взгляд он оставался тем же самым Франсуа Мораном - и вместе с тем неуловимо изменился, смахивая на девицу, вырядившуюся в мужской камзол и небезуспешно пытающуюся сойти за юношу. В нем появилось то, чего раньше не было - или не бросалось в глаза. Дразнящая воображение неуловимая изысканность, капризная бесполость - или обоеполость?..

- Красотка, - незаметно проскользнувший в дверь Ла Карваль, подойдя к актеру сзади, положил ему на шею ладонь. Смуглые пальцы охватили горло, как ошейник – Кантен погладил мизинцем ямочку у ключиц Франсуа. Не сжимая, лишь любуясь в зеркале силой своей руки и нежностью кожи, к которой она прикасалась. Ла Карваль вдруг испытал приступ острого, неподвластного рассудку желания – но ему хотелось не ласкать и лелеять, а стать полновластным хозяином молодого человека. Отнять Морана у его преосвященства и отца д'Арнье. Привезти в Париж, превратить юнца в своего домашнего любимца, которого можно наряжать в шелковые ошейники, купать и расчесывать, баловать и наказывать. Безжалостно и сладко наказывать за малейшие провинности – ставить на колени, заставлять целовать ноги и просить о помиловании. Конечно, он был бы снисходительным властелином, прощая и соглашаясь принимать от любимца в благодарность за свою доброту самые изысканные и разнузданные ласки. Моран, конечно, поупрямился бы для приличия, но согласился бы с тем, что жизнь в столице под покровительством прокурора Шатле не лишена определенных преимуществ.

Отражение Франсуа в мутном серебре опасливо вскинуло потемневшие от настороженного испуга глаза. Ему хотелось попросить Ла Карваля убрать руку, едва заметно сжавшую его горло, но не достало решимости. Франсуа привык к тому, что все, происходящее с ним в последнее время, творится на более-менее добровольной основе, что Шарль и даже преподобный отпустят его сразу же, как только он об этом попросит, и не причинят ему боли сверх той, что является необходимой частью удовольствия. Но Ла Карваль... Ла Карваль мог и не отпустить, несмотря на протесты и мольбы. Просто потому, что столичному прокурору было бы глубоко на это наплевать. Он пожелал заполучить красивую игрушку - и игрушка могла бы орать до посинения и сорванного голоса, это ничего бы не изменило.

Это пугало. И странным образом возбуждало. Прежде к Франсуа так не относились.

- Так куда мы пойдем, месье прокурор? – с нарочитой бодростью осведомился он. Ла Карваль так и не убрал руку, подушечка его пальца касалась нервно и часто забившейся жилки, то прижимая ее, то отпуская. - Хотелось бы заранее знать, что меня ждет.

- Театры с труппами постоянного состава нас не интересуют, - ответил Ла Карваль, поймав в зеркале взгляд молодого человека и забавляясь его невольным испугом. – Прочие теряют и приобретают новых актеров с достаточной регулярностью, чтобы искать Гийома Ля Мишлен или Гийома де Вержьена в любом из них. Однако полиция разузнала для меня кое-что интересное. В Тулузе существуют три труппы, не гнушающиеся представлениями для местной аристократии. Директора и владельцы уверяют, что это – не более, чем пасторальные этюды и музыкальные номера. Ха, так я и поверил! Детские сказочки на ночь для компании подвыпивших, горячих мужчин? Как бы не так! Вот эти театры мы и навестим прежде всего, - рука неохотно разжалась, а вот ощущение живого горячего ошейника осталось, не желая пропадать даже после того, как Франсуа украдкой потер шею.

- Надо бы подумать, какими именами мы представимся и что расскажем о себе, - начал Франсуа, когда они покинули архиепископскую резиденцию и зашагали через шумную рыночную площадь. – Биография в подробностях обычно никого не интересует. Чаще спрашивают о том, что мы умеем, в чем играли, где служили да почему ушли.

Франсуа сегодня выглядел довольно невзрачно: никаких переливчатых муаров и дорогих кружев с золотой нитью. Зеленый суконный сюртучок, штопанные чулки, потрепанные манжеты, туфли с потрескавшимся лаком и дешевыми камнями на пряжках. Но, как ни странно, в этом наряде месье Моран казался более естественным, чем в дорогих нарядах, заказанных у лучших портных Тулузы и оплаченных его преподобием. И вел себя иначе, более развязно и уверенно в себе.

- Мне даже врать лишний раз не нужно. Я – Франсуа … Франсуа де Лис. Моя труппа распалась в марте этого года по причине отсутствия сборов, а случилось эту в Фуа. Я истратил свою долю и добрался в Тулузу. Участвовал в Цветочном Фестивале, занял второе место. Прожил лето у покровителя, не сошелся с ним характером, нынче ищу новую крышу над головой. Предпочитаю комедию, но могу потянуть и трагедийные роли. Вот и все, - он прихватил с лотка уличной торговки яблоко и с хрустом впился в него зубами. – А кем станете вы?

В облике Кантена Ла Карваля почти ничего не изменилось. Прокурор лишь сменил мундир на недорогой цивильный камзол темно-синего оттенка. Черные волосы аккуратно собраны в хвост, шпага оставлена под присмотром ординарца. Ла Карваль мучился, вынужденный расстаться с ботфортами, куда легко прятались широкие охотничьи ножи, и расхаживать в туфлях с серебряными пряжками. Теперь ему приходилось постоянно следить за жестами, ибо пристегнутые под рукавом на правой руке ножны при любом неосторожном взмахе так и норовили выскользнуть из-под обшлагов. Кантен волновался за безопасность своего спутника, и за собственный вид – удастся ли ему правдоподобно изобразить актера без ангажемента?

- Я знаю репертуар парижского Варьете, - сумрачно пробубнил Ла Карваль. – Кусок из Расина, кусок из Мольера. Моя коронная роль – статуя Командора. Мне поверят?

- Что я делаю в обществе этого сомнительного дарования? – Франсуа горестно возвел глаза к ясным небесам и запустил огрызком яблока в общественный фонтан. – Помнит наизусть все песенки столичных кафешантанов, а с виду смахивает на трактирного вышибалу! Слушайте, у вас ведь наверняка есть десяток собственных имен на выбор, - Франсуа довольно зло намекнул на благородное происхождение Кантена де Ла Карваля, получившего при крещении десяток имен. – Или будем проще, оставим вас Кантеном? Вот мой дружок Кантен. На сцене он просто зверь. Порвет публику в клочья своим талантом изображать третью слева колонну. Кстати, из каких вы краев родом?

- Ни за что! – возопил столичный гость, невольно привлекая внимание мирно шедших по своим делам прохожих. На его лице читался самый настоящий ужас. – Никаких намеков на мою подлинную суть! Если до нее дойдут слухи, я пропал! Она меня поедом съест!

- Вы о ком? – опешил Франсуа. – О ваших ревнивых столичных подружках или о драгоценной мамаше?

- Да, о моей маменьке! – с вызовом ответил Ла Карваль, совершенно деревенским жестом упирая руки в бока. – О мадам де Ла Карваль, которая держит в своем кулачке всю округу и у которой по пятницам собирается весь магистрат! Я совершенно не собираюсь испытывать ее доброту и кротость… ибо до моей женитьбы она – главный распорядитель отцовского состояния.

- Ну так женитесь поскорее, за чем дело стало? – Франсуа быстрым жестом взъерошил кудрявую челку. – Так как же мне называть своего телохранителя и сутенера? Жан Пари сойдет? Настолько просто, что даже такой тупица, как вы, запомнит, - он увернулся от подзатыльника и рассмеялся. – Слушайте, я уже начинаю бояться вашу почтенную маменьку. Не из-за ее ли методов воспитания вы и стали… таким?

- Убью, - добродушно посулил Кантен. – Ну-ка соберитесь, месье Моран. Мы пришли.

Первая из числившихся в кратком списке господина прокурора подозрительных трупп арендовала внушительного вида здание в северном квартале Тулузы, под бывшей крепостной стеной. Переговоры с содержателем труппы, занимавшим пыльную душную комнатушку под самой крышей шли больше часа, но не привели ни к чему . Франсуа едва не отбил ногу, пиная Ла Карваля в лодыжку, чтобы тот не шел напролом и не навязывал свой товар с такой откровенностью. Владелец труппы явно побаивался визитеров, ловко уходя от прямых ответов, не соглашаясь, но и не отказываясь напрямую, но в конце концов заявив, что и предложенная цена слишком высока, и вообще он подобными делами не занимается. «Жан Пари», судя по выражению лица, был готов вот-вот вспылить, и Франсуа принялся старательно подталкивать спутника в сторону выхода. Директор труппы попридержал актера, пробормотав на ухо:

- Загляни как-нибудь один, без этого своего убийцы…

- Я все слышу! - рявкнул Кантен, хватая директора за грудки, - да я тебя, мразь, сейчас по стенке размажу, сейчас ты у меня половицу жрать будешь, гаденыш, ты у меня...

Наваляв руководителю театра «по мордасам» в лучших традициях парижского Двора Отбросов, Ла Карваль вылетел из театра, на ходу вытирая ладони о сюртук:

- Мерзкая тварь! Даст Бог пережить задуманное, я лично его вертеп подпалю! Ну... что, идем дальше? Похоже, здесь никто ни о чем не знает, иначе бы директор позвал... хммм... заинтересованных лиц!

- Месье Ла Карваль, вы намерены демонстрировать этот номер во всех балаганах, где мы побываем? – возмущенно заявил Франсуа. – Еще одна такая выходка, и я никуда с вами не пойду! Да, говорил, что нам нужно пустить о себе слухи. Но не такие же, после которых от нас будут шарахаться и захлопывать перед нами все двери! Кантен, неужели держать себя в руках - настолько сложное и непривычное для вас занятие?

- Я буду сдержан, хотя обещать ничего не могу, - буркнул молодой прокурор, - думаете, мне так просто изображать преступника? Да еще такого... Но, ничего - они мне за все заплатят! - мстительно прошипел он, погрозив кулаком в пространство.

Следующую остановку господа авантюристы сделали на широкой, но грязноватой улице святого Оноре. Им пришлось пройти улицу из конца в конец, прежде чем Франсуа углядел над аркой одного из непритязательных зданий жестяную вывеску. Упитанная белорозовая ангелица, раздувая щеки, трубила в изогнутый рог, извергающий цветы и золотые монеты. Под ее ногами изгибалась надпись «Театр Фортуны».

«Так вот ты какая, мадам Удача», - подумалось Франсуа, когда, миновав темный и гулкий вестибюль, они поднялись по скрипучей лестнице в кабинетец, обильно уставленный мебелью поддельного красного дерева с латунными головами Медузы. Ла Карваль, войдя в роль торговца живым товаром, покрутил носом, отверг предложенную кушетку фривольного вида, и опустился на массивный табурет. Вместо шпаги прокурор взял с собой хлыст – чтоб уж совсем не ходить с пустыми руками – и теперь постукивал им по ножке табурета. Хозяином «Театра Фортуны» оказался немолодой, одышливый человек в смешной бородке и усах а-ля Луи Тринадцатый, проворный в движениях и озирающий посетителей маслянистыми глазками. Его камзол, сшитый из недурного бархата, нуждался в изрядной чистке, кружева – в стирке и штопке, но в целом директор театра, господин Шосселен, служил неплохой рекламой своего заведения.

- Это мой… кузен, - без вступления заявил Ла Карваль. – Прекрасный актер, ваша милость. И трагедии, и комедии, и все, что пожелаете – разве что медведей не дрессирует!

- Будь и вправду у меня такой родственничек, я бы удавился, - блеснул короткой и язвительной улыбкой Франсуа. Садиться молодой человек не пожелал, кружил по кабинету, остановившись наконец за спиной Ла Карваля и бесцеремонно облокотившись на широкое плечо прокурора. - На самом деле вот мой дрессированный медведь. Умеет ходить на задних лапках и рычать по приказу. Иногда его рычание сходит за разумную речь, но слушать его не советую. Несет всякую чушь, хотя в данный миг глаголет истину - мы ищем работу. Тяжелые времена, недовольство властей и зависть профанов, неспособных оценить подлинное мастерство, - еще одна улыбка для хозяина и возможного работодателя, легкая и острая. - Да, так о чем бишь мы... Я Лилия. Франсуа де Лис. А это просто говорящая зверюга по кличке Жан Пари, - он пощекотал ногтем шею Ла Карваля, отдернув пальцы за миг до меткого шлепка.

- С перчиком! Каков? – Ла Карваль ощерил в улыбке белые клыки. – Просто находка для дельного человека. Бесценный клад! Слышали, как бойко болтает – может загнуть не хуже, чем благородный. А уж всякие там танцы и прочие дамские штучки – только скажите.

Прокурор цедил слова презрительно, расхваливая свой живой товар, как торговец выхваляет свежую говяжью вырезку. За дверью мелькнул чей-то любопытный глаз, Кантен слегка напрягся - от этого места веяло чем-то нехорошим, и молодой прокурор был благодарен Франсуа за шутки - скованность и волнение слегка отпускали. Директор труппы внимал панегирикам Ла Карваля со сдержанным интересом, кивая в особо эффектных местах в знак того, что предложение и впрямь недурно.

- Я так понимаю, сударь, вы гарнитура со своим кузеном не составляете? - полюбопытствовал он наконец.

- За отдельную, весьма высокую плату и только для истинных ценительниц прекрасного, - Франсуа вовремя увернулся от тычка рукоятью хлыста под ребра. Он не хуже прокурора понимал, что вместе с господином директором их разглядывает и оценивает еще кто-то. Возможно, принятие решения зависело именно от этого «кого-то», предпочитавшего оставаться за дверью. Но удушающего запаха прелых листьев в воздухе не ощущалось, и Франсуа старался оставаться спокойным, ведя положенную ему линию - развязный юнец, которому порой позволяется дразнить своего господина. Но в меру, исключительно в меру.

- Если клиентка понравится, - вульгарно хмыкнул Ла Карваль, - обещаю поделиться с вами... десятью процентами с дохода. Плату за птенчика - всю мне отдавать, прямо в руки. Да не забудьте - стол и постель за ваш счет! Кстати, если малыш вдруг пожалуется, что с ним плохо обращались, не взыщите, - прокурор угрожающе набычился и жестко щелкнул плеткой по давно немытому паркету: - Я свое добро в аренду сдаю, а не в вечное пользование. И хочу вернуть его в потребном виде. Так что намерен следить. Понятно?

Глаз в дверной щелке мигнул и створка приоткрылась шире.

- Да не торопитесь, я еще не сказал, что беру, - пожал плечами директор, - что вы, право, так спешите... Изложите толком, каковы ваши условия, чтобы мы могли избегнуть в будущем досадных недоразумений.

- Мне причитаются шестьдесят ливров в месяц, независимо от, - зачастил Франсуа. - Кроме того - никаких представлений с участием животных, свободные дни и... - он оглянулся на приоткрывшуюся дверь и шагнувшего в кабинет человека. С виду – немногим старше Ла Карваля, среднего роста, стройный и очень изящного сложения. Никакой актерской небрежности и вульгарной дешевой роскоши в одежде. Смахивает на клерка процветающей компании, а припудренный и тщательно подвитый паричок серо-серебристого оттенка дорогой английской выделки. Обманчиво-рассеянный взгляд, глаза, как показалось Франсуа, зеленоватого оттенка. Незнакомец мимоходом кивнул Ла Карвалю, словно не заметив его устрашающих манер, и потребовал:

- Прочтите нам что-нибудь краткое, месье. Что угодно, по вашему выбору.

Голос у него оказался неподходящим для сцены – тихим, хрипловатым, словно бы после болезни, или сорванным. Прокурор на миг растерялся, мучительно соображая, что преподнести вниманию незнакомца. Краткое… Не Лафонтеновы же басни ему читать?

- Корнель, - нагло объявил Кантен, воздвигаясь с табурета во весь рост, - отрывок из монолога Сида.

Прочесть ему удалось не более десятка строчек – незнакомец с тихим голосом оборвал декламацию, отрицательно мотнув подбородком и вынеся приговор:

- Не годится.

- Рийоль, да погоди же, - запротестовал содержатель театра, неловко выбираясь со своего места.

- Я сказал, на большую сцену не годится, - в хрипловатом голосе прозвучала ирония. – Можете называть меня мэтром Рийолем, в этом балагане я занимаюсь подбором персонала. Так вот, несмотря на свою исключительную фактуру, на сцену месье Жан не годится. А вот к меценатам… - зеленоватые глаза чуть прищурились, последовало новое распоряжение: - Поцелуй его. Поцелуй как следует, - тонкий палец с аккуратно подпиленным ногтем указал на Франсуа.

Это было куда проще и приятнее, чем выковыривать из трясины памяти давно забытые рифмованные строки. Ла Карваль бесцеремонно сгреб ойкнувшего Франсуа за плечо, обхватил за талию, вынудив, словно в па раскованного танца, изогнуться и далеко отклониться назад. Франсуа послушно запрокинул голову, кладя руки на плечи Кантена. Расслабился, приоткрывая губы, пропуская внутрь упругий язык. Подаваясь навстречу, чуть поворачивая голову, чтобы Ла Карвалю было удобнее, нежно прикусывая его губы, замирая под звуки часто колотящегося сердца - и продлевая поцелуй сколь угодно долго, позволяя остальным глазеть на их слияние.

Их не прервали, позволив закончить поцелуй и отступить в стороны.

- Дилетанты, что тот, что другой, - узкий рот мэтра Рийоля чуть скривился. – Но у Лилии хотя бы есть опыт. Итак, наши условия. Мы берем молодого человека на месяц испытательного срока с жалованьем сорок ливров. Ближайшее представление, в котором ему предстоит участвовать, состоится через две недели. Мы поняли друг друга? – он впервые взглянул на Ла Карваля в упор.

- Сотня, - немедленно откликнулся прокурор вставая и надвигаясь на миниатюрного Рийоля, - и я буду рядом, чтобы все у меня на глазах... понятно? И чтобы клиенты были из приличных, не шваль, вроде тебя. Половину сразу вперед, вот так-то! Кстати, отчего так долго – две недели? Паренек застоится.

- Застаиваются лошади в конюшни, вода в болоте и мысли в твоей голове, благо их там не слишком много, - все тем же бесстрастно-хрипловатым тоном отозвался совладелец труппы. Угрозы оставили его равнодушным, как и опасная близость Ла Карваля. – Полсотни и треть вперед, а не согласен – ступай искать другого покупателя. Твой кузен совершенно ни к чему не готов. Понадобятся не недели, а месяцы, чтобы обучить его чему-нибудь толковому, кроме как улыбаться в нужный момент и не кривиться под клиентом - а ваше присутствие будет тут совершенно излишним. Впрочем, коли вы так дрожите над своим якобы родственничком... – мэтр Рийоль пожал узкими плечами. - Присутствуйте, но постарайтесь, чтобы от вас не было шума. Никакой кормежки и крова за наш счет, пока я не увижу вашего подопечного в деле. Первая репетиция завтра в четыре часа, опоздавшим не завидую, - он ловко просквозил мимо Ла Карваля к выходу, задержавшись лишь для того, чтобы провести пальцем по скуле Франсуа.

- Слишком много пудры, и не твой цвет, - сухо высказал он свое мнение. - Завтра подберем получше.

- Я еще подумаю! - гаркнул ему вслед прокурор и ухмыльнулся, - индюк надутый, вот ведь хозяин выискался! А ты что же, - накинулся Кантен на директора, - что молчишь-то? Вот возьму и вправду уйду к конкурентам твоим... наплачешься ведь! Где еще сыщешь такую пташку? Знаешь, какой он горячий? Я его вместо перины и одеяла использую, и не разу не простудился! Пошли, Франсуа, порыскаем еще, а то на твои духи в месяц больше уходит, чем этот недомерок предлагает…

Господин Шосселен выкрикнул им в спины напоминание не опаздывать.

На улице месье прокурор погрузился в глубочайшую задумчивость. Шел, метко сбивая кончиком хлыста последние цветы с ветвей шиповника, испытывая своим молчанием терпение спутника – пока Франсуа не выдержал.

- Ла Карваль, ну скажите хоть что-нибудь!

- Мы вернемся сюда завтра, - рассеянно отмахнулся прокурор. Увидел полный разочарования взгляд юноши и смягчился: - Франсуа, в кои веки, я не знаю, что вам ответить. Это место кажется мне подозрительным – его владелец и его помощник даже не скрывают, что подбирают молодых людей для ублажения страстей неких, как они выразились, меценатов. Вы обратили внимание – они даже не попросили вас прочесть что-то, показать свои таланты. Вы устраивали их и так, таким, каков вы есть. Кто знает, может, в числе прочих они поставляют жертвы и нашей неуловимой секте? Завтра мы увидим труппу, расспросим, попробуем вызнать больше – ибо иных зацепок у нас все равно пока нет.

- А что насчет лиц? – не отставал Франсуа. – Эти двое, месье Шосслен и месье Рийоль, они не напомнили вам ваших знакомых?

- Месье Рийоль подходит по возрасту, - неохотно признал Ла Карваль. – Есть в нем что-то такое… скользкое. Но поймите и меня, Франсуа: я не в силах с первого взгляда дать точный ответ. Гийом, как мы знаем со слов преподобного, был старшим братом Рауля де Вержьена. У них был один отец, но разные матери. На миг мне показалось, что в облике месье Рийоля есть нечто общее с Раулем, но… Может, я пытаюсь убедить в этом сам себя, выдавая желаемое за действительное? Уж кого месье Рийоль точно не напоминает, так это человека, способного на рискованный побег через океан. Я не знаю, Франсуа. Надо присмотреться получше.

- По мне, так ни тот, ни другой не похожи на Яблочного Ангела с картины преосвященного, - высказал свое мнение месье Моран. Актера донельзя обрадовало решение Ла Карваля вновь навестить «Театр Фортуны» – значит, он вернется к своему ремеслу, может быть, вновь выйдет на сцену!

Эта подспудная радость сделала Франсуа на редкость убедительным, когда он предложил месье прокурору не спешить вернуться обратно во дворец, но прогуляться по городу. Ла Карваля, похоже, так удивило это неожиданное предложение, что он согласился.

«Прогуливаться» в представлении Франсуа означало: идти, куда глаза глядят, сворачивая в приглянувшиеся кофейни и лавки, пикируясь и обмениваясь остроумными замечаниями, возводя шаткие конструкции предположении и догадок, и разрушая их одним прикосновением пальца. Ла Карваль немного развеселился, Франсуа зеркалом отразил настроение спутника, пытаясь заставить того позабыть о тайной стороне жизни Тулузы и жить только сегодняшним днем, радующим душу, разделенным на двоих. В резиденцию загулявшая парочка вернулась под вечер, с невысказанным, но витающим в воздухе намерением провести ночь вместе.

Надежды месье Морана не сбылись: стоило им с Ла Карвалем перешагнуть порог, как его перехватил ливрейный. С пожеланием его высокопреосвященства немедля увидеть месье Морана, как только тот вернется из города. Нет, только месье Морана, господину прокурору велено передать наилучшие пожелания и успехов в его нелегком труде.

- Примите мои извинения, Ла Карваль, - разочарованно пожал плечами Франсуа. – Мои визиты к преподобному обычно затягиваются до рассвета. Простите – и не ждите. И не надо так укоризненно на меня смотреть. Всяий зарабатывает на свой яблочный пирог, как может, - актер улизнул, заглядывая по дороге в зеркала и репетируя приязненную улыбку. Поблекшую в тот миг, когда за ним закрылись двери апартаментов его преосвященства – ибо Франсуа узрел преподобного, закутанного в свой любимый халат, а на свет Божий извлечен ларчик с эротическими игрушками, а столик в качестве компенсации заставлен сластями. Нет смысла капризничать и возражать, его эминенция в своем праве. Кто платит за ужин, тот и ведет барышню в постель. Он честно попытался сохранить на лице улыбку, шагнув навстречу, позволив монсеньору обнять себя. Вдохнув смесь благовоний и стареющего человеческого тела, окружавшую преподобного, и прижавшись к обширному чреву под расшитым шелком.

- Ты весь пропах табаком и уличным дымом, - де Лансальяк брезгливо наморщил нос. – Да еще и дешевые марципаны, фу. Где тебя носило? Сними эти тряпки немедленно.

- Ла Карваль рыскал по Тулузе в поисках подозреваемого, я составлял ему компанию – чтобы его не обижали, - Франсуа потерся подбородком о плечо его эминенции, не торопясь, впрочем, разоблачаться. – А потом мы невинно гуляли по городу, заглянув в пару кофеен. Из месье прокурора и вправду вышел на редкость очаровательный «кот». В духе Вийона и старых добрых времен. Мы наткнулись местечко под названием «Театр Фортуны»… и мой сутенер запродал меня тамошним владельцам, сочтя их подозрительными. Всего на две недели, - торопливо добавил месье Моран, заметив искорку неудовольствия в глазах преподобного.

- Всего две недели, - устало покивал головой монсеньор. От этого движения его бархатная шапочка соскользнула на один бок, и де Лансальяк раздраженно поправил ее. – Не стану скрывать, сын мой, это мне не нравится. Сперва разговоры о том, что тебе не по душе в моей золотой клетке, теперь ты подыскал себе место в труппе… Да-да, я знаю, что ты хочешь сказать, - он прижал толстый палец к губам Франсуа, пресекая готовые вырваться возражения. – Ты делаешь это ради меня, и я благодарен. Но прошу тебя - не увлекайся, дитя мое. Не увлекайся, - де Лансальяк потянул за кончик шарфа-галстука Франсуа, удивленно приподняв бровь при виде нового украшения. Шею актера плотно облегала бархатная ленточка с топазом овальной формы.

- Безвкусица, - оценил приобретение Франсуа преподобный. – Как и весь твой наряд, включая штопанные чулки.

- Конечно, штопанные, - возмутился актер. – Если я ищу работу, откуда мне взять пару настоящий английских чулок, стоящих половину моего будущего месячного жалования? – он выскользнул из рук преосвященного, прислонившись бедром к столику с лакомствами и неторопливо разоблачаясь, роняя вещь за вещью на пол, и лукаво косясь на месье Роже из-под полуопущенных ресниц.

- Иди сюда, - потребовал де Лансальяк. – Повернись.

Франсуа приблизился к креслу, приподнявшись на цыпочках и забросив руки за голову. Выгнувшись и терпеливо дожидаясь, когда обманчиво неловкие и неповоротливые пальцы преосвященного распустят завязки на его панталонах. Де Лансальяку нравилось спускать с Франсуа кюлоты и подштанники - то осторожно стягивать, обнажая его пядь за пядью, то резко сдергивая, оставляя его наготу доступной и неприкрытой. Сегодня он развернул молодого человека спиной к себе, неторопливо снимая с него одежду и с чувством целуя гладкую кожу. Франсуа поневоле вздрагивал, не зная, куда в следующий миг прикоснутся губы преподобного, но не решаясь оглянуться. Переступив с ноги на ногу, он выбрался из панталон, и, подцепив скользкую тряпочку пальцами ноги, отбросил их подальше.

- Когда-нибудь ты все-таки сбежишь от меня, - с невеселым вздохом предрек его преосвященство. – Но пока ты еще здесь, встань-ка на колени и открой ротик.

«Может, не надо? » - чуть было не взвыл в тоске Франсуа. За последние дни ему не раз приходилось брать в рот – но то были молодые, полные сил и страсти мужчины, а не старик, годящийся ему в деды, чье достоинство, несмотря на усердие Франсуа, почти всегда оставалось уныло обвисшим. Преподобный его не винил: против природы не попрешь. Достаточно того, что порой маленькому месье Морану удавалось раздуть в давно погасшем очаге скудное пламя.

Он опустился на колени. Как его научили, не торопливо рушась горсткой костей, но словно бы стекая вниз, на пол. Смотря внизу вверх на восседавшего в кресле монсеньора, ожидая следующего приказа - внимательное, чуткое создание, научившееся не спорить, когда нужно.

- Незавидное лакомство для такого сластены, как ты, но уж постарайся, будь любезен, - преосвященный положил ладонь на его затылок, пригибая к себе, а свободной рукой раскинул в стороны полы халата, открывая взору свое некогда грозное орудие.

Франсуа сглотнул - как назло, в глотке пересохло, а действовать сухим ртом и шершавым языком - не самое лучшее из удовольствий. Наклонился под тяжестью лежащей на затылке ладони, упираясь ладонями в резьбу на ножках кресла, обхватывая вялую плоть губами и теребя кончиком языка.

«Безнадежно», - актер старался, припоминая мелкие уловки, которым обучился теперь: осторожно прикусить, вытянуть, всасывая в себя, будоража язычком. Терпеливо, раз за разом повторяя попытки, пытаясь выбить искру давно стершимся кремнем. Не обращая внимания на то, как ноет согнутая спина и болит горло. Снова и снова, прислушиваясь к тяжелым, утробным вздохам над головой, ожидая хоть малейшего отклика от увядшего достоинства. Стараясь не допускать к себе мыслей, насколько это отвратительно со стороны, и что подумали бы Шарль или Ла Карваль, застань его за таким занятием. Впрочем, д'Арнье прекрасно бы его понял. А столичный прокурор бы понимающе скривился: мол, чего только не сделаешь за пригоршню ливров, и старика с превеликим усердием ртом ублажишь.

- Безнадежно, дитя мое. Даже от твоего сладкого ротика нынче никакого толку, - де Лансальяк легонько оттолкнул его в лоб кончиками пальцев. - Достаточно. Дьявольщина! Что бы я не отдал за то, чтобы ты хныкал и вертелся подо мной, как под Ла Карвалем или Шарлем!

- Простите меня, - Франсуа отодвинулся, присев на пятки и сложив руки на коленях. Невольно утер губы ладонью, мысленно выругавшись: черт, старался не менее получаса, аж язык онемел и горло перехватывает, но в ответ - ничего, старая дряблая плоть оставалась полностью равнодушной к его трудам. - Они молоды, мне с ними легче и проще... Вы ведь не станете продавать душу ради возможности поиметь приглянувшегося юнца? - наполовину в шутку, наполовину всерьез заметил он. – Не то Ла Карваль внесет вас в список подозреваемых и откроет на вас охоту.

- Может, оно было бы и к лучшему, - равнодушно отмахнулся преподобный. – Вот что, давай-ка попробуем поменяться местами.

- Что?! - до Франсуа запоздало дошел смысл предложения его высокопреосвященства, и темные, словно выведенные широкой кистью брови актера взлетели вверх. - Вы хотите взять у меня?.. Месье Роже, не надо так шутить!

- Ты сомневаешься в моих талантах? – де Лансальяк похлопал его по задику, как норовистого жеребенка по крупу. - Вот только как бы нам устроиться?... Проклятое брюхо. Ага, придумал. Я лягу, а ты встанешь надо мной на коленках, заодно и за кровать сможешь придержаться.

- П-постельная акробатика, - с легким отвращением пробормотал Франсуа, слишком живо представив картинку возможного соития. - Не-ет, я так не смогу. Может, мне проще на стол лечь?

- Как бы меня не привлекала мысль попробовать тебя на вкус, ты говоришь с человеком, который не застегивал самостоятельно башмаки вот уже семь лет, поскольку не может нормально наклониться, - с едким смешком заметил преподобный.

- Ладно. Хорошо. Вам виднее, - Франсуа зажмурился, пытаясь прогнать жуткое видение и удержаться от истерического смешка в самый неуместный момент. Юркнул на широкое ложе, перекатился, привычно демонстрируя себя. Подумав о том, что белье, конечно же, давно сменили, но терпкий запах разгоряченных тел остался, щекоча ноздри. Или Франсуа обонял его только в воображении, и аромат их с д'Арнье и Кантеном яростной запретной любви давно был перебит дымком ароматических свечей?

- Вот и умница, - Лансальяк сбросил халат на пол и лег, сдвинувшись к изножью, чтобы Франсуа было где примоститься. Прикусив губу, чтобы не начать протестовать или хихикать, как безумец - Франсуа постарался выполнить все, что от него хотели. Ощущая себя марионеткой в руках опытного кукловода, дергающего за нитку и перемещающего покорные ручки-ножки игрушки. Вцепился мертвой хваткой в резное изголовье постели, прижавшись лицом к изгибу локтя, только бы не видеть ничего - и не вспоминать потом. Ощутив мясистые, пухлые ладони на напряженных бедрах, настойчиво потянувшие его вниз - и влажное, горячее прикосновение чужого рта к головке наполовину приподнятого достоинства.

Было совершенно очевидно, что последний раз монсеньор де Лансальяк предавался этой галантной игре столь давно, что успел изрядно подзабыть, как именно это делается, пару раз слегка задев зубами Франсуа за трепетное. Однако со временем вспомнил, и управлялся с достоинством любовника вполне ловко, не забывая одновременно ласкать его рукой.

Если зажмуриться и не задумываться о том, кто это делает - вполне терпимо, рассудил Франсуа. Он довольно быстро поймал ритм, устраивающий преподобного. Тело охотно откликнулось на ласку привычным и недвусмысленным образом. Де Лансальяк издал нечто вроде довольного медвежьего урчания, поняв, что его усилия не пропадают даром, Лилия не упрямится и отзывается его стараниям, да еще как! Франсуа послушно двигался, стараясь помнить, что не следует погружаться слишком глубоко. Выгибаясь под оглаживающими крестец и распадок между ягодицами ладонями, порой касающимися трепещущей дырочки, ахая и ощущая себя почти состоявшейся шлюхой - готовой без капризов выполнить любую прихоть клиента.

Де Лансальяк остановился как раз в нужный момент - когда у Франсуа стояло колом, в животе ныло, по телу вот-вот должна была пройти дрожь освобождения, а в голове клубился туман. Чтобы достигнуть своей вершины, ангел согласится на все.

- Теперь вставь его мне, золотой мой.

- Не надо, ну пожалуйста... - Франсуа не был уверен в том, что произнес свою мольбу вслух, но почувствовал, как задирается и дрожит верхняя губа, как лицо кривится в гримаске отвращения - к себе и к тому, что ему предлагали сделать. Преподобный довел его до черты, до края бездны, оставался единственный, последний шаг - и ему самым любезным образом помогали совершить этот шаг, предлагая взять другого человека, достичь облегчения, даже доставив при этом удовольствие кому-то.

- Я не смогу - так, - отчетливо выговорил Франсуа, борясь с ощущением того, что резные веточки изголовья сейчас хрустнут под впившимися в них пальцами. - В такой позе. Перевернитесь, пожалуйста, месье Роже, если сможете.

Лансальяк тяжело перекатился на живот, приподнялся - неуклюжей пародией на позу, в которой перед тем красовался гибкий изящный Франсуа.

- Ну, добро пожаловать...

Франсуа не ответил, занятый двумя вещами: попытками сохранить сосредоточенность, не позволить себе расслабиться - иначе второй раз у него точно не встанет, хоть горстями жри пирожные с афродизиаком - и торопливыми попытками отыскать узкую пещерку в этой горе обвисшей плоти. Наконец шарившие пальцы наткнулись на некое отверстие - и Франсуа перекосило второй раз, из-за запаха и ощущения липкой влажности на пальцах, погрузившихся в некогда упругий и тесный, а теперь ставший дряблым вход. Он неловко пристроился, толкнулся внутрь - испытав несказанное облегчение от того, что вроде все получалось с первого раза, и он даже ощутил нечто вроде слабого сжатия давно не трудившихся мускулов.

Лансальяк одобрительно заворчал, ощущая его в себе, подал свой необъятный зад навстречу:

- Умница, хороший мальчик, ну давай же...

Преподобный зажмурился, припоминая исполненную чувственности картинку, которую наблюдал третьего дня, сглотнул всухую, не зная, на чьем месте предпочел бы оказаться.

«Хороший мальчик» честно постарался дать. Невзирая на то, что руки соскальзывали, не находя опоры в многочисленных колыхающихся складках кожи на боках и бедрах де Лансальяка, несмотря на то, что Франсуа подташнивало. Он старался, тычась в подававшуюся ему навстречу колыхавшуюся плоть, в кровь грызя губы, стараясь не кричать, не думать о том, что сейчас имеет человека, который в три раза старше него самого. Не думать о том, что выполняет чужое требование - усердно и прилежно, как его научили. Как его обучил д'Арнье.

«Лучше уж я буду думать о Шарле... »

Мысли о хмуром красавце привели к закономерному результату - свершился факт, который в данной абсурдной ситуации Франсуа полагал невозможным. Он кончил. Можно было надеяться, что на этом монсеньор угомонится и мирно ляжет спать, отпустив наложника с миром, зализывать раны в объятиях Шарля.

- Талантливый мой мальчик, - де Лансальяк одним движением стряхнул с себя Франсуа на перины. – Подай-ка мне вон ту лаковую шкатулку с журавлями на крышке.

Попытка пересечь комнату привела к тому, что Франсуа шатнуло из стороны в сторону. Актер едва не свалил столик с лакомствами. Добрел до камина, сгреб китайскую шкатулку и вернулся обратно, поставив требуемое перед монсеньором и усевшись на краю постели. В голове плавал вязкий серый туман, достигнутый финал не принес ни экстаза, ни облегчения - только ощущение тягостно-тяжелой, однако выполненной до конца работы. Франсуа сидел, сгорбившись и безучастно прислушиваясь к тому, как де Лансальяк возится с содержимым шкатулки, думая о том, чем сейчас занят Ла Карваль. Должно быть, улегся спать чутким сном хищного зверя, выжидая, что в коридоре прозвучат легкие шаги его юного любовника.

Преосвященный небрежным движением перевернул шкатулку, выворачивая ее содержимое на смятую постель: кольца, броши, серьги, цепочки, часики, изысканные шпильки и браслеты. Украшения лежали мерцающей горкой рядом с лужицей семени на простынях, будто брошенные на невидимую чашу весов.

- Выбери себе что-нибудь, - щедрым жестом предложил де Лансальяк.

- Вот это, - Франсуа, почти не глядя, двумя пальцами выхватил из кучки драгоценностей небольшое золотое кольцо со схваченным тонкими лапками оправы мерцающим камешком, менявшим цвет от зеленого до голубого. Все прочее великолепие удостоилось равнодушно-усталого взгляда. - Благодарю вас, месье Роже. Мне больше ничего не нужно. Мне достаточно вашей привязанности и сердечной склонности.

- Отвяжись, старый развратник, - перевел его слова на человеческий язык де Лансальяк, ни капли не обидевшись - нельзя было отнять у старика критического отношения к самому себе. - Я вижу, тебе не терпится сбежать, но побудь со мной еще. Я соскучился по тебе.

- О чем вы, монсеньор? - удивленно вскинул голову Франсуа. - Я и не думал никуда уходить. Кантен... в смысле, месье Ла Карваль уже насладился сегодня моим сомнительным обществом и настоятельно порекомендовал мне не показываться больше ему сегодня на глаза... дабы не искушать и не подвергать соблазну, - Франсуа улегся на живот рядом с сидящим Лансальяком. Примерил дареное колечко, убедившись, что ошибся с размером - оно налезло ему только на мизинец.

- «После соития всякая тварь печальна» - вот что надо было с тебя писать, - монсеньор выудил из кучи украшений крученую золотую цепь с массивным крестом, украшенным на оголовьях крупными гранатами. Забавляясь, набросил на шею Франсуа. Вынул из ушей актера непритязательные серьги-колечки и ловко вдел на их место пару грушевидных жемчужин. Унизал перстнями пальцы Франсуа, довершив картину варварской роскоши золотой заколкой в виде фантастической лилии на длинной ножке, которой де Лансальяк подхватил скрученные жгутом каштановые локоны Морана.

- Это была бы очень трогательная картина - грустный ангел со сложенными крыльями и поникшим достоинством, - Франсуа добавил к получившемуся разномастному гарнитуру пару тяжелых браслетов, масляно отсвечивающих бликами золота и жемчуга. Вытянул руку, перебирая пальцами и любуясь игрой камней в кольцах, заставляя драгоценности вспыхивать и переливаться мимолетными радужными искрами. Сознавая пугающую вещь: попроси он сейчас, и преподобный небрежно махнет рукой: «Забирай, малыш, конечно же. На тот свет с собой это добро не прихватить, а тебе пригодится». Он вернется в свою комнату с пригоршней сокровищ, чья ценность больше, чем ему удастся заработать за всю его жизнь. Понимая, что мог бы заполучить еще и еще – прекратив всякие разговоры об уходе, смирившись с участью епископского приживала. Соблазн. Сверкающий, манящий, доступный соблазн. Даже делать ничего не надо, выбирать, мучиться, суетиться. Просто оставаться на предложенном месте.

- Красиво... - задумчиво протянул Франсуа. Гибко потянулся, соскользнув с постели, перекатившись по ковру и взлетев на ноги в середине комнаты - живая статуэтка, вставшая на цыпочки, сверкающая искрами драгоценной мишуры. Танцующая статуэтка, кружащаяся под неслышную музыку, плывущая в цепочке пируэтов, быстрая, легкая и непредсказуемо-прихотливая, словно вьющаяся на ветру лента.

Де Лансальяк восхищенно вздохнул и замер, любуясь танцующим мальчиком, облитым сверканием самоцветов и тусклым мерцанием драгоценных металлов, подчеркивающим нежность кожи и изящество гибкой фигурки. Глупый, глупый, глупый ангел, что тебе делать на дощатом помосте балагана?

Невольно поддавшись очарованию собственной импровизации, Франсуа завершил танец лихим поворотом и падением на ковер. Падая, актер успел подхватить со стола шкатулку с интимными игрушками монсеньора, поставив ее перед собой. Запустил пальцы внутрь, многозначительно позвякивая причудливыми вещицами из резного камня и металла, извлекая то одну, то другую, поднося их к губам и согревая дыханием, вопросительно-лукаво глядя на де Лансальяка - мол, желаете пустить что-нибудь в дело?

Монсеньор улыбался, в очередной раз убеждаясь, что Франсуа в достаточной мере оставался ребенком, чтобы его можно было отвлечь от неприятных раздумий яркой погремушкой. Правда, на сей раз ему достался не раскрашенный бычий пузырь с сушеным горохом, а фамильные драгоценности де Лансальяков. Папенька и братцы извертелись в гробах, видя их на продажном юнце-актере, но их дело - тишина. Он, Роже де Лансальяк, обручен с церковью, на нем пресечется род, а мальчуган так мило забавляется... Он поманил Франсуа пальцем:

- Ляг на спинку.

- Ах! - вместо того, чтобы просто и незамысловато улечься, Франсуа упал спиной вперед поперек широченного ложа, раскинув руки и еле заметно улыбаясь своим мыслям. Не в силах оторваться от сияния камней на собственных пальцах, начиная сожалеть о мгновении, когда придется вернуть позаимствованные драгоценности на их законное место. Ему всего лишь одолжили их побаловаться, так что не стоит мечтать о несбыточном.

Скользнув спиной по покрывалу, Франсуа улегся в привычной позе: одна рука за головой, чуть выгнуться в пояснице, согнуть ноги в коленях и развести в стороны. Выжидающе скосился на его эминенцию, ощущая, как украшения непривычно холодят кожу на груди и запястьях.

Однако монсеньор не торопился выбрать что-нибудь из своего обшриного эротического арсенала и насадить Франсуа на игрушечный член, как радужнокрылого мотылька на шпильку. Любовно выбрав из кучки украшений рубиновую брошь, он пристроил ее поверх пупочка маленького месье - этаким распустившимся багряным цветком, за ней на тонкой щиколотке Франсуа сомкнулись два парных браслета с фарфоровыми медальонами, а на другой - с разноцветными эмалями.

«Я похож на разукрашенную куклу, - Франсуа приподнял и вытянул ногу, полюбовавшись блеском золота и тусклым сиянием эмали на живой, золотистой от природы коже, тем, как дутый браслет подчеркнул обманчиво хрупкие линии тела. – Интересно, что бы сказал – или сделал – Ла Карваль, доведись ему увидеть меня в таком виде? »

- Красивый-красивый, - хриплым шепотом заверил его де Лансальяк, - вот сам посмотри...

Он нащупал на прикроватном столике зеркальце на ручке, достаточно большое, чтобы в него поместилась отражение любопытной мордашки Франсуа... плечо, над которым трепещет в ушке жемчужная сережка.... Монсеньор водил зеркалом над лежащим ангелом, держа так, чтобы тот мог полюбоваться собой, складывая в воображении кусочки мозаики в единую ослепительную картину.

- Вы хотите, чтобы меня нарисовали... таким? - осторожным полушепотом спросил Франсуа. У него никак не укладывалось в голове, что мелькающие в глубине зеркальца фрагменты-отражения человеческого тела - это и есть он сам. Это была мечта, овеществленная греза, молодой человек в сверкающих украшениях, которые на самом деле ему вовсе не подходили. Да и кто станет таскать на себе столько драгоценностей сразу? Разве что персонаж легенды... или картины.

Он чувствовал, как монсеньор буквально пожирает его взглядом - переливчатый блеск камней, игру мышц под гладкой кожей, то, как скользит по постели расплывчатый отблеск зеркального стекла, цветные и яркие мелочи, творящие памятную картинку.

- Нет, - негромко отозвался де Лансальяк, - я хочу запомнить тебя таким, мой мальчик.

«Мой капризный, бессердечный ангел. Мое золото, моя душа, моя серебряная лилия. Мне не удержать тебя, ну что ж – ты не стал единственным, но будешь последним».

Франсуа вытянулся на постели, заставляя надетые на него драгоценности сверкать в такт дыханию. Изгибаясь - так, чтобы прижатая к коже рубиновая брошь оставалась на прежнем месте, запрокидывая голову и чувствуя, как непривычно тяжелые и длинные серьги-жемчужины скользят по щекам. Танцуя лежа, пытаясь пробудить чувственность без вульгарности и откровенных жестов - намеками, трепетом ресниц и полуоткрытых губ, скользя ладонями по шелковой гладкости покрывала, не прикасаясь к себе, словно грезя наяву.

«Если все, что я могу оставить по себе - память, пусть она будет такой... »

- Не уходи, Франсуа, - преосвященный склонился над ним, опираясь на локоть и близоруко щурясь, - оставайся, будь моим... Я дам тебе все, что захочешь, только не уходи. Я не могу тобой насытиться.

- Месье Роже, ну пожалуйста, не надо так! - Франсуа подался вперед, неожиданно для себя обхватив де Лансальяка за массивную шею. Не потому, что от него требовалось изобразить всплеск страстей. Подталкиваемый не фальшивыми чувствами, которых он не испытывал, но искренней благодарностью и чем-то, что заслуживало названия привязанности. Обнимая не как покровителя и господина, но как наставника или старшего друга, Франсуа не знал наименования подобному чувству. Просто зная, что так нужно, тихо нашептывая в заросшее седым волосом мясистое ухо: - Месье Роже, не искушайте меня. Я... кажется, в последнее время я кое-что понял о себе. Я не смогу жить здесь, где все всегда к моим услугам, где ничего не нужно добиваться. Из меня не получится изысканной и хрупкой игрушки. Или... или я просто сломаюсь, став скучающим бездельником, который днями и ночами не вылезает из постели, вечно всем недоволен и не в силах создать ничего толкового. Да, я мечтал о такой жизни, моя мечта исполнилась - а оказалось, это совсем не то, что мне нужно.

- Нет, - де Лансальяк прижал к губам пальцы Франсуа, натыкаясь вместо живой теплой плоти на металл колец. – Шатайся по своим театрам, если тебе невмоготу без них, но – нет, это выше моих сил – отпустить тебя. Наберись терпения, Франсуа. Мне все равно недолго осталось, так сделай одолжение старику – скрась мои последние дни, - он стиснул Франсуа с такой силой, что актер жалобно вякнул. – Больше не смей заикаться об уходе. Давай лучше напишем еще одну пьесу, соберем труппу и поставим ее, назло стервятникам, что ждут моей смерти, - монсеньор целовал свою живую игрушку, чувствительно засасывая кожу. – О триумвирах. Ты будешь Октавианом, отец Антуан – Лепидом, а Ла Карваль – Антонием…

- И кто все эти люди? - с наивностью полуобразованного юнца, нахватавшегося по верхам различных сведений, осведомился Франсуа. - Месье прокурор откажется сразу и наотрез. Мы едва убедили его позировать для вашей картины, а чтобы выйти на сцену – об этом даже речи быть не может.

- Вот чертов столичный упрямец, - ругнулся де Лансальяк. – А ведь могло получиться бесподобно красиво, - монсеньор с досадливой гримаской выдернул из-под себя угодившее под бок ожерелье из черненого серебра, впившееся в его телеса острыми краями. – Скажи, почему ты выбрал именно то кольцо?

Франсуа задумался, глядя на переливы одолженных драгоценностей.

- Да просто так, без всякой причины. Рука сама потянулась. Я верю, что совершенный наугад выбор – истинный.

- То-то я смотрю, оно тебе даже на мизинец не лезет, - хмыкнул преосвященный, прикусывая Франсуа за пальчик. - Отдадим ювелиру, пусть поправит.

- Если вы считаете мой выбор ошибочным – выберите по вашему вкусу, - предложил Франсуа. - В конце концов, я ничего не знаю о драгоценных камнях. Я впервые в жизни увидел их в таком количестве и вблизи, - он ласково провел подушечками пальцев по сверкающим гладким граням.

Де Лансальяк засмеялся, ловя его руку и целуя ладошку:

- Ты похож на молодую сороку, которой в гнездо вывалили целую пригоршню зеркальных осколков. Ну, давай посмотрим. Пальчики у тебя изящные, это не пойдет... и это тоже... женские браслеты ни к чему... - говоря, монсеньор снимал отвергнутые украшения с Франсуа. - Цепь вызывающа, не у всякого игумена такой наперсный крест.

- К тому же я заложил бы ее через неделю-другую, как пить дать! - Франсуа не без сожаления проводил взглядом исчезающие в шкатулке украшения. Легко достались, легко расстались. Ему позволили поносить драгоценности только для забавы, а сейчас сокровища возвращались к законному владельцу и на положенное им место. Он подставил ногу, услышав тихий щелчок расстегиваемых замочков на браслетах, только что украшавших щиколотки, с рассеянным интересом ожидая - какую из блестящих и ценных игрушек монсеньор сочтет для него подходящей?

- Именно, да еще и долго доказывал бы, что цепочка не краденая, - наконец, на Франсуа осталось выбранное им самим кольцо, тяжелые жемчужные серьги и еще одно колечко - коронованное рубиновое сердце в тонко прочеканенных руках-оправе. - Что скажешь?

- От них уши болят, - Франсуа помотал головой, свыкаясь с грузиками, оттягивающими мочки. – Длинные, слишком легко сорвать в драке или вытащить ночью, ибо сплю я, как убитый. Но они красивые, да-а... Кольцо слишком роскошно для меня... Отберут. Либо придется тщательно его прятать и доставать только по большим праздникам, - актер потянулся снять рубиновый перстень, грустно подумав о том, сколько изысканно носить на руке символ чужого плененного сердца.

- Говори всем, что это перламутр и граненое богемское стекло, - хмыкнул архиепископ, - можно думать, в балагане хорошо разбираются в ювелирном деле. Смотри, - он повернул снятый Франсуа перстень так, чтобы можно было разглядеть гравировку внутри. - Читай, что написано. «Большего дать не могу».

- Случается, разбираются куда похлеще королевских ювелиров... - Франсуа прищурился, разглядывая вязь мелких букв на золотом ободке. Удивленно хмыкнул, осознав смысл девиза. - Месье Роже, я не могу взять такую ценную вещь. Меня остатки совести замучают.

- Да ну? Настоящей совести? Надо же, - де Лансальяк одел перстень обратно на палец Франсуа. - Что за зловредный мальчишка. Наверное, пора тебя выпороть за все хорошее, что я от тебя получил за свою доброту.

- Да пожалуйста! - с совершенно пренебрежительным видом Франсуа наклонился, подняв с пола длинный шелковый пояс от халата преосвященного и сложив его вдвое. - Вам помочь или сами справитесь?

Кольцо с рубиновым сердцем на среднем пальце его левой руки сияло, разбрасывая огненные искорки - словно слишком долго томилось в шкатулке и теперь радовалось, обретя нового владельца и вновь ощутив тепло человеческой кожи.

- Самобичевание? Как интересно... Только не этим, - его эминенция вытянул из пальцев Франсуа пояс, - чем-то посерьезнее, а вот привязать твои шкодливые ручонки к кровати - вполне сгодится.

- Это жестко и несправедливо, - выражение лица Франсуа свидетельствовало о том, что он совершенно не воспринимает очередную затею покровителя всерьез. И с готовностью потакает ей - вытянувшись ничком на постели, положив ладони на резные завитки изголовья, оглянувшись через плечо и откровенно смеясь. - Впрочем, я уже понял, что ждать от вас справедливости совершенно бесполезно!

- Вместо того, чтобы пререкаться, ты уже сам молча ложишься, как надо – все-таки мне удалось научить тебя кое-чему полезному, - вопреки ожиданиям Франсуа, преосвященный приложился к его заднице не поясом, а раскрытой ладонью, да так, что звон пошел.

- Я несправедлив, а потому снисходителен, - наставительно пояснял де Лансальяк в промежутках между шлепками, - был бы я справедлив, как тебе того хочется, я бы воспользовался розгами или хлыстом.

- За что-о? - Франсуа вертелся, невесть отчего хохоча, пытаясь избежать ударов - хлестких, но не причинявших особой боли и не доставлявших унижения. - Ай, ну розгами-то - за что?! Ну что я на этот раз сделал? Ай, ну признайтесь честно - это коварная месть за что-нибудь?! Месье Роже, ну хватит, ну больно же! - он попытался вскинуться и заработал довольно-таки могучий шлепок по филейной части, швырнувший его обратно на постель и напомнивший, что монсеньор, несмотря на преклонные годы и постоянные жалобы, вполне способен сделать из Франсуа отбивную - в прямом и переносном смысле.

- Боже мой, - скорбно промолвил де Лансальяк, отвешивая очередной шлепок, - его наказывают, а он гогочет, как рождественский гусь... Я еще должен помнить все твои прегрешения, беспутное дитя мое? Ну-ка, кайся, что скверного ты совершил?

- Достаточно и того, что я просто живууу... - окончательно обессилев от смеха, Франсуа растекся по покрывалу, вздрагивая в такт шлепкам и скорбно пожаловавшись: - Я так не могу сосредоточиться на своих грехах! Да не делал я сегодня ровным счетом ничего, ай! Даже к господину прокурору не домогался, несмотря на романтичность обстановки и неоднократную возможность! Ай-ай-ай, ну нельзя же так по живому!

- Еретик нераскаянный, - шумно вздохнул над ним монсеньор Тулузский, - пренебрегающий возможностью добровольно признать свои грехи! Горе тебе, Вавилон. Даю тебе последний шанс, сынок, а то перестану. Что скверного ты свершил - или относительно чего имел помыслы, а если да, то какие?

- Даже о ваших пирожных не помышлял! - честно заблажил Франсуа. - И об алмазах с бриллиантами тоже! Не имел гнева на вас за то, что вы мне давеча по морде треснули, и на месье прокурора - за требовательность его непомерную, за воображение его, которое не по разуму, и за то, что он так бездарно продавал меня в рабство!

- Упорствует, - горестно сообщил Лансальяк потолку, перекатывая Франсуа на спину и забирая в кулак его член, полувозбожденный от веселой возни по широкому ложу. - Придется ужесточить меры.

- Ай, ну ничего же не было! - Франсуа вскинулся на вытянутых руках, не пытаясь вырваться, но двигаясь в такт рукоблудствующим движениям архипастырского кулака. - Что ж вы из меня жилы тянете, я же чист, аки голубь или небесная лилия! Вот вам крест, не желал ни ближнего своего, ни дальнего, ни сокровищ земных или небесных, разве что исключительно душеспасительных бесед с отцом Антуаном, ну так это простительно!

Тут не выдержал уже Лансальяк и с хохотом сгреб его в охапку, встряхнул, как деревце, с которого должны посыпаться спелые плоды:

- Ах ты, плут...

- Только кости не ломать, мы так не договаривались! - жалобно возопил Франсуа, борясь с ощущением того, что его голова от эдакого потрясения сейчас вот-вот слетит с плеч и укатится под кровать. - И не плутовал я вовсе, зря вы так, ваше преосвященство, я всю правду сказал, как на исповеди... ну, почти как на исповеди!..

Улыбка вдруг поблекла на губах Лансальяка, железная хватка ослабла.

- Ч-черт... - он прижал руку к сердцу. - Капли, Франсуа, быстро...

- А? - после мгновения растерянности Франсуа резвой белочкой сиганул с кровати. едва не подвернув ногу и бросившись к тяжелому ларцу с лекарственными снадобьями преосвященного. Он уже неплохо выучил и запомнил, в каком флаконе что содержится, какой из порошков нужно разбавлять вином, а какой из загадочных декоктов - тщательно отсчитывать по каплям. Но сейчас тщательно притертая пробка никак не хотела откручиваться. Франсуа едва ноготь не сломал, вытаскивая ее из узкого горлышка, капли падали мимо позолоченной ложечки, месье де Лансальяк хрипел, задыхаясь - и непрошенной вползла мысль о том, как бы не оказаться крайним за все. Мол, монсеньор испустил дух на одном из своих порочных ангелочков, сердце не выдержало резвых игрищ...

Однако монсеньора Господь наградил недюжинным здоровьем, и хоть де Лансальяк бездарно транжирил его дар многие годы, кое-что в запасе еще оставалось. Наглотавшись снадобья, он откинулся на подушки, пытаясь восстановить дыхание.

- Это я во всем виноват, - удрученно заявил Франсуа, подбирая с пола рубашку и влезая в нее, присаживаясь рядом и без надобности лишний раз поправляя сложенные горкой за спиной преосвященного подушки. Вслушиваясь в чужое дыхание, клокочущее и неровное, убеждая себя, что все будет в порядке. В конце концов, он вроде бы разгадал привычку монсеньора де Лансальяка время от времени прикидываться более хворым, чем тот есть на самом деле. - Месье Роже, - осторожно заикнулся он, - может, хватит на сегодня?.. Вам вредно волноваться, и вообще...

- Может, и хватит, - архиепископ недовольно посопел, явно раздраженный своим нездоровьем. - Ладно. Надевай штаны и беги к своим жеребцам, а мне кликни камердинера. Встретишь отца Антуана – передай ему, что сегодня в его услугах я не нуждаюсь. Пусть лучше присмотрит за тобой.

- Я вообще-то намеревался остаться на ночь с вами, но раз вы меня прогоняете... - состроил обиженную гримаску Франсуа.

На самом деле ему совсем не хотелось всю ночь ворочаться на узкой софе, прислушиваясь к неровному дыханию страждущего патрона и нервничая. Он оделся, привычно стукнул в дверь, предупреждая бдевшего снаружи ливрейного о своем уходе - и не менее привычно коснулся перед уходом губами руки де Лансальяка. Не гладкости архиепископского перстня, но живой плоти, выказывая свою признательность и благодарность. Преподобный рассеянно потрепал его по кудряшкам – «иди, иди... » - и Франсуа ушел, унося с собой драгоценные подарки нынешнего вечера. Сообразив, что его выставили из апартаментов его эминенции довольно рано – он сейчас и впрямь может наведаться к Шарлю. Похвастаться обновками, например. Перстень-сердечко сиял, радуя глаз – маленькая огненная искорка в золотой оправе.

Отсутствовавший целый день д'Арнье с удобствами расположился в глубоком кресле, водрузив длинные ноги на пуфик и рассеянно перелистывая страницы толстенного фолианта. Явление Франсуа он встретил благосклонным кивком, заметив:

- Мне сказали, ты у монсеньора. Я полагал, он отпустит тебя только к утру. Надеюсь, его светлости не стало дурно – а если стало, ты сообразил послать за лекарем?

- Ему и впрямь нехорошо, но звать лекаря он наотрез отказался, - Франсуа со смешанным чувством взирал на своего друга-наставника-любовника, не понимая: вроде все как прежде, все хорошо, но воздух между ними словно подернулся мельчайшей завесой ледяных кристаллов, едва слышно позванивающих и зловеще похрустывающих. – Месье Роже выпили полстакана своего зелья и велели кликнуть слугу. Кажется, он сегодня перестарался. Велел мне быть сверху, - Франсуа всем видом изобразил несказанное удивление. – Сунул мне пригоршню стекляшек и выставил. По-моему, он все больше переоценивает свои силы. Как бы это скверно не кончилось, - в голосе молодого человека невольно прозвучала искренняя забота о покровителе. – Может, ты с ним побеседуешь? К тебе он точно прислушается!

Шарль свободной от книги рукой поймал Франсуа за запястье.

- Вы именуете настоящие драгоценности стекляшками, месье Моран? Вы или донельзя избалованы, то ли неразборчивы.

- Я необразован, - честно признал Франсуа. - Но догадываюсь: эти штучки наверняка потянут больше, чем мой годовой заработок и я сам, вместе с душой и потрохами. У преподобного случился приступ щедрости, - он повернул кисть, чтобы рубиновое сердечко сверкнуло поярче. Вскинул подбородок, горделиво повел головой из стороны в сторону, заставляя каплевидные жемчужины раскачиваться и поблескивать. – Тебе нравится?

Шарль скупо усмехнулся - с таким бесхитростным тщеславием Франсуа демонстрировал ему дареные украшения. Жаль, сейчас он не может себе позволить тратить такие суммы на безделушки для любимого - и лишен возможности созерцать это выражение искренней радости на лице актера.

- Нравится. У монсеньора всегда был хороший вкус. Теперь я буду таскать тебя за уши вдвое чаще.

- Ты чем-то огорчен? – Франсуа бесцеремонно столкнул ступни д'Арнье с пуфика и сам уселся на него. Положив голову на колени Шарлю, обнимая его ноги и пристально глядя снизу вверх. Решив, что лучше идти напролом, чем блуждать в темном лесу догадок и предположений. – Из-за меня? Скажи, что я делаю не так? Тебя задело, что я был с Ла Карвалем ночью и ушел с ним днем? Но… - Франсуа осекся, вспомнив, что прокурор настоятельно требовал от него не распускать язык, - но это было нужно для дела! Ты же сам говорил, надо войти в доверие к этому столичному хлыщу, надо быть в курсе, что ему удастся узнать, вот я и…

- Не возводи на себя напраслину, Франсуа, - Шарль запустил пальцы в волосы актера, нежно перебирая вьющиеся локоны. – Я не в чем тебя не обвиняю, напротив, нахожу твои действия весьма предусмотрительными. Что касается твоих дружеских взаимоотношений с месье Ла Карвалем… - д'Арнье помолчал, подбирая нужные слова: - Ты взрослый человек. Думаю, тебе необходимо изведать и такую сторону жизни. Ла Карваль может многому тебя научить, о многом рассказать – о том, что неизвестно мне в силу моего сана и довольно замкнутого образа жизни. К тому же знакомство со столичным прокурором может оказаться весьма и весьма полезным в будущем.

- Кстати, вы ужасно похожи, ты и Ла Карваль, - заметил успокоенный Франсуа. Д'Арнье не держал на него обиды, просто таков уж характер Шарля. – Как отражения в кривом зеркале... Я ужасно устал сегодня, - он зевнул, прикрыв рот ладонью. - Пойдем спать?

- Как благовоспитанные молодые люди – то есть умывшись и помолившись, но отнюдь не предаваясь порочным забавам, - д'Арнье заложил прочитанное место в книге расшитой закладкой. – О, а еще я хочу посмотреть на тебя в ночной сорочке и колпаке.

Франсуа с готовностью запрыгнул в его постель, обеими ногами спихнув атласное покрывало на пол и отправив следом за ним свои туфли:

- Как скажешь! Молиться я сегодня уже молился, даже исповедовался в совершенных грехах лично его преосвященству, мыться холодной водой неохота, колпак… - актер вытряхнул из наволочки ближайшую маленькую подушку, свернул ткань кульком и нацепил себе на голову, безмятежно осведомившись: - Сойдет?

- Хорошо, хоть не подштанники на голову напялил, - Шарль сдернул наволочку с взъерошенных каштановых кудрей. Стянул с Франсуа камзольчик, застегнутый через пуговицу, жилет и рубашку, быстро управился с застежкой на кюлотах - Франсуа понятливо приподнялся, позволяя стянуть их с себя вместе с исподним и чулками. - Полезай под одеяло, я сейчас.

Вместо того, чтобы выполнить просьбу, Франсуа уселся посредине постели, сбив одеяла в горку, обхватив ноги руками и с насмешливым восхищением глядя на разоблачающегося д'Арнье.

Скинув одежду и лишив Франсуа маленького спектакля, Шарль улегся, потянув на себя одеяло вместе с Франсуа.

- Спокойной ночи.

- Э? - несколько мгновений месье Моран сидел, обалдело хлопая глазами. Осторожно потыкал вытянувшийся рядом продолговатый холмик ногой. – Шарль, с тобой все в порядке? У тебя, случаем, не приключилось разлития черной желчи, бледной немочи, общего расслабления или еще какой ужасной хвори? - актер осторожно приподнял край одеяла, заглянув под него. - Я вообще-то здесь, а ты куда-то спрятался.

- Я тут, рядом, - д'Арнье перевернулся набок, подпер кулаком щеку. - Лежу. Ты разочарован? Что, я должен неистово на тебя наброситься и вдохновенно иметь до самого утра?

- В общем-то я рассчитывал на что-то подобное, - удрученно признался Франсуа. - Нет, я понимаю, что даже самая кипучая страсть порой требует отдохновения. Но поневоле я начинаю думать о том, что ты размышляешь о ком-то другом, а я отвлекаю тебя от этих приятных мечтаний. Знаешь, сегодня у преподобного меня чуть не вывернуло наизнанку – и справиться мне помогли мысли о тебе. Я так мечтал о тебе, а ты поворачиваешься спиной и укладываешься спать. Добро пожаловать в семейную жизнь, Франсуа, - он невесело хихикнул.

- Две трети сказанного - клевета, - опроверг жалобы актера Шарль, - начиная с того, что ты разговариваешь отнюдь не с моим затылком... Франсуа, не обижайся, прошу тебя. Может, я просто снова не объяснился толком? Мне хорошо вот так рядышком полежать с тобой. Чувствовать, как ты сопишь под боком, как возишься....

- Собачку заведи, она по ночам будет ничуть не хуже сопеть и возиться под боком! Еще топтаться по тебе лапами и тыкаться посреди ночи холодным носом в физиономию, - беззлобно проворчал Франсуа, нехотя укладываясь рядом. Подумав о том, что с месяц назад воспринял бы подобные слова как повод обидеться и устроить крупную ссору. - Ты на меня удивительно действуешь. Я становлюсь такой сговорчивый и покладистый, самому поразительно, - он поймал руку Шарля за запястье, притянул к себе, прижавшись спиной к груди д’Арнье. – Я ничуть не обижаюсь. Хорошо, пусть все будет так, как тебе угодно. Буду просто лежать, не стану до тебя домогаться. Если тебе уж так это нравиться, могу похрапеть ночью тебе в ухо.

Шарль хотел было сказать, каким одиноким он чувствует себя оттого, что не смеет требовать себе Франсуа Морана в единоличное и безраздельное владение, но прикусил язык:

- Храпеть не надо. Домогаться, так и быть, можно…

- Знаешь, дорогой, у меня голова болит! И живот пучит! И что-то не хочется предаваться радостям любви! - отомстил Франсуа, в точности передразнивая интонации не в меру капризной и сварливой супруги. - Спасибо за милостивое дозволение, но я, так и быть, лучше посплю! - он демонстративно закутался в одеяло. Из плотного кокона до Шарля донесся игривый смешок.

- Добро пожаловать в супружескую жизнь, Шарль, - ехидно передразнил д'Арнье недавнюю реплику Франсуа. - Надеюсь, следующим шагом на этой скользкой дорожке не станут месячные и «С кем ты опять пропил жалованье, горе мое?! »

Франсуа приглушенно заржал, немедля высунувшись из своего укрытия и сварливо осведомившись:

- Куда девал выручку, Божье наказание?! За квартиру не плачено, за дрова не плачено, в лавку долги не отданы, а ты!.. ты опять пьян в лежку! Да к тому же полное ничтожество в постели! Все, я ухожу! Сегодня же! Сейчас!..

- Повешусь, а потом уйду ночевать к матушке! - подсказал Шарль с опытным видом мужчины, имеющего сорокалетний брачный стаж. - Нееет, все-таки в целибате есть своя прелесть...

- Ничего ты не понимаешь в женщинах, - пренебрежительно отмахнулся Франсуа. - Вот и живи со своей Прекрасной Целибат в полном согласии и взаимности. И не приставай ко мне!

- О, эта женская логика, - покивал Шарль. - Сначала «почему ты ко мне не пристаешь? », затем «пошел вон, похотливая скотина, мне противны твои грязные лапы! », а в разгар действа: «Не пора ли перекрывать крышу? »

- Не пора ли побелить потолок? - в задумчивости протянул Франсуа и сердито вскинулся: - Хочешь сказать, я веду себя, как девушка? Ну спасибо! На себя посмотри!

- Я растлен благами цивилизации, - философски согласился д'Арнье, подгребая актера к себе под бок и придавливая для надежности закинутым на бедра Франсуа коленом.

- Тогда чем ты занимаешься всю ночь напролет, хотелось бы знать, коли блюдешь свое драгоценное целомудрие, не общаешься с недостойными людьми и не шляешься по городу днями и ночами? - Франсуа попытался высвободиться, но запутался в одеяле и собственных ногах.

- Предаюсь благочестивым раздумьям, приличным моему сану, - чопорно отозвался Шарль. Ушки Франсуа были в соблазнительно-опасной близости, жемчуг завлекательно мерцал, и Шарль помедлил, как лакомка при виде пирожного, приготовленного по новому рецепту, прежде чем мягко, губами, прикусить нежную мочку.

- Ух ты! - фальшиво изумился Франсуа. - Я бы не смог целую ночь благочестиво размышлять... впрочем, меня и на четверть часа благочестивых размышлений не хватило бы. Ой... - он замер, затаив дыхание, когда губы Шарля сомкнулись на его ушке, чуть стиснув мягкую плоть и золотое крепление сережки, сдавливая и посасывая, точно к нему угодило редкостное лакомство, чей вкус еще только предстояло распробовать. - Ой... - тихо и зачарованно повторил он, жмурясь от удовольствия и запрокидывая голову назад.

- Ммм... - выразительно простонал д'Арнье, щекоча теплую живую раковинку языком.- По-моему, тебе сегодня сделали изумительный подарок.

Он наклонился ниже, осторожно и чувственно покусывая шею и плечи Франсуа.

- Я его заслужил. Кто бы еще решился повторить такое... - пробормотал Франсуа, млея и мгновенно вспыхивая под мелкими, едва ощутимыми, но исполненными невысказанного желания поцелуями. - Ой, Шааарль... Как у тебя так получается: даже то, что запрещено, кажется в твоем присутствии вполне допустимым и разрешимым? Просто милой шалостью... забавой, в которой нет ничего недопустимого. Хотел бы я тоже так уметь... ой... - он поднял руку, зарываясь пальцами в медное золото волос склоненной головы Шарля.

- А что мы такого делаем? - удивился д'Арнье, сплетая свои пальцы с его, и продолжая целовать Франсуа. - Не обмазываемся медом, не творим греха прямо на перилах балкона, не сечем друг друга розгами, не привязываем к спинке кровати...

- Мы делаем то, что запрещено по сути своей. Спим друг с другом, да еще получаем от этого удовольствие, - Франсуа ловко перекатился на живот, опираясь на локти, продолжая удерживать руку Шарля. Прижимаясь губами к его ладони, и тягуче выгибая узкую ладную спинку, требуя все новых и новых поцелуев и ласк. Казалось, он может заниматься подобными играми всю ночь напролет, до самого утра, чтобы угомониться только с первыми солнечными лучами. - Все прочие забавы есть лишь ступеньки вниз в этой бесконечной лестнице, но я отчего-то ни о чем не жалею...

- Я счастлив, что не вызвал у тебя страх и отвращение к такой любви, - искренне промолвил Шарль. – Я помню, как ты боялся – и дерзил, стараясь доказать всему свету и мне, что тебе ничуть не страшно. Помню твои слезы. Твою радость. Твое счастье.

- Только сейчас я понимаю, как мне повезло, что моим наставником стал ты, - Франсуа оглянулся через плечо, метнул хитрый карий взгляд сквозь каштановые с рыжей искрой прядки. - Мне по-прежнему больно, когда ты это делаешь, но эта боль неизбежна... и еще я люблю тебя, и это так удивительно. А Ла Карваль потерял своего любимого, и тоскует по нему, но никогда в этом не признается, даже если его будут жечь огнем на костре. Ты и я можем переспать с ним, но это… это будет не более, чем запретная и острая игра, а ему хочется, чтобы его снова полюбили – и он мог полюбить в ответ…

- Сочувствую его утрате. С ним хорошо, - признал д'Арнье. – Кантен - он умелый, изобретательный, нежный и страстный. Даже жаль, что я не испытываю к нему ничего, кроме взаимного удовольствия и благодарности. Даже если он желает любви – сам посуди, Франсуа, это ведь не та вещь, на которую можно указать в лавке пальцем и попросить завернуть два фунта?

- Зато она может сама собой прорасти из того, что ты назвал: из удовольствия и нежности, из восхищения и чувства опасности, которое его сопровождает... Знаешь, когда он касается меня, - Франсуа помолчал, следя за прихотливой игрой тусклых искорок в глубинах рубинового сердечка, выговорив быстро и глухо: - Когда он касается меня, я падаю в бездонную пропасть. Мне кажется, скажи он в этот миг: «Пойдем со мной», я даже лишних вопросов не стану задавать. Не просто пойду - бегом побегу, бросив имущество и позабыв обо всем... Я не понимаю, что со мной творится. Я люблю тебя, я это точно знаю. Хоть и не смогу ответить: что я вкладываю в это слово, что зову своей любовью, почему именно тебя... М-да, тебя я люблю, а его - желаю, вот, наверное, в чем разница.

Шарль немного помолчал, вкрадчиво поглаживая спину Франсуа и надеясь, что на его лице не слишком явно отразились обуревающие его чувства.

- Когда месье прокурор вздумает вернуться в Париж, я расстанусь с ним без сожалений, - промолвил он, наконец.

- Врешь, - припечатал Франсуа. - Еще как будешь сожалеть, да только никому ни слова не скажешь. И я не скажу, но сожалеть буду. Целый день, с утра до вечера. Может, еще и ночь. А потом напишу сонет о черной пантере, и успокоюсь.

- Я спал с ним в порядке благотворительности, - пожал плечами д'Арнье, искренне веря в этот момент в свои слова, - и да, пожалуй, я солгал. Мне будет жаль лишиться его общества – но в виде далекого воспоминания и памятного сувенира месье Ла Карваль куда приятнее, чем в качестве постоянного любовника. Этот человек подобен неприятности, так и ищущей, где бы ей случиться.

- Благотворительность, - едва ли не по слогам со вкусом выговорил Франсуа. После чего громко и гнусно заржал, ткнувшись головой в скрещенные руки, передергиваясь гибким, легким телом, и от восторга молотя ногами по сбившемуся одеялу. - Вот как это теперь называется! Шарль, я тебя не просто люблю, я тебя обожаю, ты все одним словом умудряешься перевернуть с ног на голову! Сувенирчик ему! Памятное подношение, экс-вота в человеческий рост! ой, не могу!..

- Ехидна, - нежно сказал Шарль, снова кусая его за ухо. - А я тебя люблю, ты, ядовитое маленькое чудовище.

- Ехидна была женщиной, а я ею вроде как не являюсь! - развлекался Франсуа, прочитавший невесть где и когда три с половиной греческих мифа, и безбожно путавший то немногое, что ему удалось запомнить. - Как ты умудряешься любить чудовище, поделись опытом? Не вздумай откусить мой жемчуг, он мне дорогой ценой достался!

- Тогда я покусаю тебя за что-нибудь подешевле, - легко уступил д'Арнье, - не за приобретенное, а за дарованное матерью - природой.

Франсуа выразил сомнения. Франсуа выразил одобрение. А потом он снова вскрикивал, стонал и извивался в объятиях любовника, и ход времени замедлялся, и бесконечность задергивала полог над их постелью...

Новый день начался со ставшей уже привычной встречи в Цветочном зале. Монсеньор нынешним утром, хоть и улыбался добродушно, выглядел нездоровым, предпочтя сразу же устроиться в обширном кресле. Ла Карваль пребывал не в духе, мрачно буркнув приветствие и сразу же отойдя к одному из высоких окон. Франсуа, к своему удивлению и разочарованию, выяснил, что после вчерашних постельных развлечений ему отчего-то не удается, как прежде, изогнуться и застыть в требуемой напряженной позе на фальшивом «алтаре». Он выразительно закатывал глаза, вертелся и кряхтел, пока мэтр Эшавель в понятном раздражении не прикрикнул на него, потребовав сохранять неподвижность. Актер послушно замер, шепотом костеря жизнь, изящное искусство, живопись, покровителя, а заодно и Ла Карваля – по мнению Франсуа, тот слишком уж кровожадно замахивался на единственную драгоценность месье Морана. Должно быть, злился из-за того, что минувшую ночь месье прокурору пришлось провести в одиночестве. Сегодня исполнителям ролей древних богов принесли их атрибуты - выглядевшие и сверкавшие почти как настоящие, и Франсуа до чрезвычайности беспокоила острая кромка позолоченного серпа, маячившая поблизости от его плоти.

Шарлю было проще - приобнимать Франсуа с выражением мрачной задумчивости на лице было делом плевым, тем более, что мысли, бродившие у него в голове, и впрямь не отличались оптимизмом. Ему не давала покоя их вчерашняя беседа о Ла Карвале. Сейчас, глядя в черные раздраженные очи прокурора, отец д'Арнье не решился бы повторить свои небрежно брошенные слова о благотворительности.

Несмотря на требование художника, охваченный дурным настроением Ла Карваль раздеваться не стал, глухо рыкнув, что «еще одно слово – и ноги его здесь не будет». Однако вскоре он пожалел о своем решении – от солнечных лучей в зале стало тепло. Под своим наглухо застегнутым камзолом прокурор ощущал себя драконом, закованным в броню и потихоньку запекаемым заживо.

Ла Карваля весьма заинтересовал врученный ему серп: не подделка и не перекованный обыденный предмет крестьянского обихода, но тяжелое, внушительное оружие, покрытое тонким слоем золота. Весьма подходящее для того, чтобы нанести удары, коими были чуть не отделены от тел головы Терезы Люсьен, Полетт Лану и Амалии Лану.

- Прекрасная игрушка, - небрежно заметил он, поигрывая изогнутым узким лезвием. – У какого антиквара вы его приобрели, мэтр?

- Аккуратнее, месье прокурор! – не выдержал Франсуа, когда сверкающее полулунное лезвие в очередной раз блеснуло в опасной близости от его тела, обдав едва заметным ветерком. – Мне эта штуковина еще дорога! Месье Роже, ну скажите хоть вы ему – пусть не изображает из себя пейзанина на сенокосе!

- В самом деле, - вступился за любимца монсеньор, - мэтр Ла Карваль, не пугайте так бедного месье Морана. Вы должны его понимать, как мужчина – мужчину.

Эшавель, поразмыслив, решил ответить на вопрос прокурора:

- Помнится, довольно давно, лет двадцать или тридцать тому, крестьяне вспахивали поле в окрестностях города. Плуг вывернул из земли древний клад. В числе прочих вещиц там был и этот серп – и я прикупил его, вдруг пригодится в качестве атрибута… Чуть левее локоть, отец Антуан.

Ради спокойствия Франсуа прокурор чуть передвинул руку с тяжелым оружием.

- Не волнуйтесь, месье, - сквозь зубы холодно процедил он. – Лишу вас этой милой вещицы не я.

- И на том спасибо, - раздраженно проворчал Франсуа. - Теперь я знаю, к кому обращаться за мрачными предсказаниями. Вы, мсье Ла Карваль, всегда готовы обнадежить ближнего своего и поддержать его в беде. Обещайте, что принесете мне букетик на могилку, желательно из белых лилий!

- Франсуа, сиди спокойно, - Шарль чуть надавил растопыренной пятерней на плечо маленького месье Морана.

- Я и так сижу, спокойней некуда!

- Ты вертишься.

- Да не верчусь я!

- Господа, это просто невыносимо! – Эшавель воткнул кисть в кувшин с водой, обтер руки тряпицей в пестрых пятная краски. – Вы нынче совершенно не расположены к работе.

- А чего он!.. – совершенно по-детски вспылил Франсуа.

- Месье Моран, - монсеньор изволил шлепнуть ладонью по бархатному подлокотнику кресла. – Извольте вести себя пристойно.

Уловив в голосе преподобного неприкрытую угрозу, Франсуа вздохнул и смирился со своей участью жертвы. Короткая время позирования в попытках изловить рубиновым перстнем солнечный лучик и нацелить его в глаз недовольно фыркающему «Таранису».

- Какая муха вас сегодня укусила, месье Ла Карваль? – осведомился актер, когда работа над картиной была завершена, и они с прокурором покинули гостеприимный архиепископский дворец. На улицах, несмотря на конец сентября, было жарко и душно. Пахло горелым – из-за жары, как жаловались на рынке торговцы из окрестных деревень, загорелись леса за Гаронной и общинные поля. По улицам плыл сизый дым, заставлявший людей чихать и кашлять. Подле общественных фонтанов образовались небольшие столпотворения. Уличные собаки с высунутыми и капающими слюной языками неприкаянно бродили в поисках островков тени. – Надеюсь, это не связано со мной?

- Мне не дает покоя кое-что из сказанного преподобным, - неохотно признался Ла Карваль. – Сегодня с утра я нарочно заглянул в Галерею Ангелов – сравнить…

- Что именно и с чем вы сравнивали? – оживился заинтригованный Франсуа.

- Портреты Амори де Вержьена, Яблочного Ангела. У него, единственного из всей коллекции его преосвященства, крылья написаны в черных тонах, - голос прокурора звучал растерянно и смущенно, будто Ла Карваль прекрасно понимал всю несостоятельность и хрупкость своих домыслов. Однако Франсуа немедля развил его догадку:

- Темного ангела проклинал перед смертью покойный Лану. В доме Амалии Лану мне привиделся темный ангел, управлявший поступками убийц. Монсеньор называл Амори своим темным ангелом. Вы что, - актер запнулся о выступавший из мостовой булыжник, зачастив: – Думаете, Амори де Вержьен жив?! Он каким-то образом обманул преосвященного – и тогда, десять лет назад, инсценировал свою смерть и скрылся? А теперь вернулся в Тулузу и снова руководит своими адептами?

- Монсеньор всячески уходит от ответов на вопросы, когда и при каких обстоятельствах умер Амори, - подтвердил Ла Карваль. – Что ж, если он не хочет говорить, я узнаю это сам. Муниципалитет следит за рождением и смертью обывателей, кончина столь значительного человека, как граф де Вержьен, не могла пройти незамеченной и незафиксированной. В общем, я отправил секретаря порыться в документах. К вечеру я буду точно знать, где похоронен Амори – и когда он покинул наш мир.

- Это поможет вашему расследованию?

- Поможет, но… - прокурор остановился, пропуская нарядный маленький экипаж. – Чем больше я размышляю, тем больше понимаю: монсеньор де Лансальяк в любом случае окажется под ударом. Если я найду преступников – значит, его эминенция был недостаточно внимателен к нуждам паствы и пренебрегает надзором за нравственностью подопечных. Если преступников не обнаружат – стало быть, монсеньор Тулузский сам впал в ересь и своими действиями нарочно запутал молодого, но неопытного парижского юриста. В последнем случае дело может обернуться совсем скверно, ибо мне немедленно припомнят все совершенные в Тулузе грешки. Вас, месье Моран, в том числе, - Ла Карваль невесело хмыкнул. – Если же, не приведи Господь, прирежут еще кого-нибудь – мне вменят в вину неспособность вести следствие и лишат должности в Шатле.

- Тогда что же нам делать? – опешил Франсуа.

- Продолжать начатое и надеяться на лучшее, что же еще, - высокомерно откликнулся молодой прокурор. – Ничего, выкрутимся как-нибудь. Посмотрим, как пойдут ваши дела в балагане под покровительством Фортуны.

Театр господ Шосселена и Рийоля не шел ни в какое сравнение с прекрасным залом во дворце архиепископа. Здесь не было никаких уютных лож и мягких удобных кресел, только обычные длинные скамейки, изрезанные ножами и шатающиеся. Под ногами на давно немытом полу шуршал мусор. Небольшое гулкое помещение освещали несколько масляных фонарей, рядком выставленных вдоль жестяного желоба рампы – отчего освещенные снизу лица собравшихся на сцене участников труппы казались уродливо вытянутыми книзу и то лишенными глаз, то в их зрачках вспыхивало багровое пламя. Занавес был сшит из нескольких кусков скверно выкрашенного холста и подвязан обычной веревкой. На сцене валялось пустые деревянные ящики и сундуки, на которых расселись актеры.

Ла Карваль занял место в одном из последних рядов, очень удачно сделав вид, что его здесь вовсе нет. Франсуа прошел между рядами скамеек к сцене, вгляделся – и едва подавил обрадованно-изумленный вскрик. Среди незнакомых ему молодых людей и девиц затесались две личности, встреча с которыми заставила сердце месье Морана биться быстрее. Аккуратная скромница мадемуазель Годен, былая Акта из «Сердца тирана», и вечно взлохмаченный Мари-Раймон, исполнитель роли Британника. Увидев их, Франсуа опешил – что, если бывшие знакомцы сейчас начнут расспрашивать, с какой радости он покинул золотое гнездышко под полой архиепископской сутаны и шатается по дешевым заведениями навроде «Театра Фортуны»?

Но перемолвиться словом им не удалось – из боковой кулисы вышел и ловко спрыгнул в зал месье Рийоль. Уселся на табурет, поставленный в проходе между скамей, оглядел труппу.

- Отчасти мы уже знакомы, но представимся еще раз, - негромко сказал он. – Нашей надеждой и финансовой опорой является месье Шосселен, с которым вы будете подписывать контракты и из рук которого вам предстоит получать жалование. Я – мэтр Рийоль. Ваше персональное проклятие, все запомнили? Теперь вы. Филипп, Мари-Раймон, Николетт, Франсуа, Адель, Зизиль, Арман, Лоретта, Жанно…

Десять молодых людей и четыре девушки на пустой сцене невольно старались держаться поближе друг к другу, изучающее косясь на будущих партнеров и на мэтра Рийоля. Как почти сразу бросилось в глаза Франсуа, труппу для будущего представления мэтр подобрал, сделав ставку на облик и возраст. Старшему из присутствующих, Филиппу, медлительному блондину крупного сложения, было около тридцати, остальные были куда моложе – и довольно хороши собой. У кого-то, как подметил опытным взглядом месье Моран, уже имелся опыт лицедейства, кого-то взяли исключительно за миловидность.

- Наше представление состоится через две недели, - надтреснутый голос распорядителя был слышен не слишком далеко, отчего всем пришлось приблизиться к краю сцены и внимательно вслушиваться. - Некоторым из вас придется заучить свой текст. Кому речей на первый раз не достанется, пусть не надеется смирно отсидеться в уголке. Работать придется всем. Каждый из вас клятвенно заверил меня, что позарез нуждается в деньгах и готов ради этого на многое. Последний шанс передумать - сейчас. Выход вон там. Обещаю, это никак не скажется на вашей репутации. Есть желающие покинуть нас? - он замолчал, выжидательно глядя на пеструю труппу глазами цвета мутной болотной зелени.

Вопрос прозвучал риторически. Молодые актеры и актрисы, пусть и чувствовали себя не в своей тарелке, отступать не собирались и наперегонки к дверям не бросились, хотя кое-кто нерешительно переступил с ноги на ногу.

- Нет желающих? – мэтр Рийоль одобрительно кивнул. – Что ж, это радует. Но предупреждаю: в ближайшее время вам предстоит забыть слова «не хочу», «не буду» и «не умею».

- А какие выучить: «Дайте мне вот этого, и побольше? » - отважился сострить Мари-Раймон, усевшийся на срезе сцены.

- Верный ход мыслей, - кивнул мэтр. – Но я бы предпочел, чтобы вы пока придержали свое остроумие при себе. Итак – вот этого, и побольше. Без возражений и долгих споров. Мы с мэтром Шосселеном позаботимся, чтобы ваши труды были вознаграждены по достоинству, хотя золотых гор и легкой жизни не обещаю. Теперь, дамы и господа, посмотрим, на что вы способны, - он призывно помахал в воздухе пачкой листов. – Разбирайте. Послушаем ваши голоса и чтение.

На разрозненные листках оказались строфы расиновой «Федры» - против ожиданий Франсуа, уже приготовившегося получить текст навроде «Сердца тирана», только куда худшего качества. Мэтр Рийоль оказался куда более требовательным постановщиком, нежели сам месье Моран – Франсуа гонял своих подчиненных до седьмого пота, этот новичков – до десятого. Досталось всем: Филиппа обозвали Каменным Гостем, Николетт раскритиковали за холодность жестикуляции, Армана – за излишнюю живость и нервность. Самому Франсуа досталось за неистребимый южный говорок, Мари-Раймону – за нечеткость дикции. Часа через три было дозволено сделать небольшой перерыв, не покидая зала. Содержатель театра расщедрился, молодежи с улицы принесли снеди и корзину с бутылками вина. Мэтр Рийоль и его появившийся в зале компаньон, месье Шосселен, отошли в дальний угол зала, и долго о чем-то шептались. Можно было не биться об заклад, обсуждались сидевшие на сцене молодые люди – но как любопытная актерская братия не настораживала уши, разобрать толком ничего не удалось.

- Тебя что, пнули со двора? – Раймон плюхнулся рядом, стукнул стаканом по краю стакана Франсуа. Подошедшая Николетт подобрала юбки, усевшись на скрипнувший сундук, и улыбнулась:

- Рада снова вас видеть, месье Моран. Это правильно, что вы ушли оттуда. Нечего вам там было делать.

- Ну, не скажи, - хмыкнул Раймон. – Делать там как раз было очень даже есть чего…

- Трепло, - Николетт беззлобно дернула болтливого приятеля за ухо и повернулась к Франсуа, одарив его приязненным взглядом темных очей. – Я полагаю, вы напрасно тратили свой талант на покровителя, а Раймон со мной не согласен. Он только и ищет, кому бы продаться подороже, да покупателя на столь подпорченный товар не находится. Знаете, - она надкусила пирожок, слизнула выступившую каплю вишневого варенья, - я надеялась, что вы уйдете оттуда и объявитесь в «Театре Фортуны». Вы ведь слыхали про мэтра Рийоля?..

- Что мы должны знать? – немедля заинтересовался Франсуа. – Какой-такой секрет?

Актриса заговорщицки понизила голос, обоим собеседникам пришлось податься ближе:

- Не обращайте внимания на запустение и хлам – здание сняли совсем недавно. Мэтр Рийоль – он… у него есть редкостный талант. Талант наставника, каким немногие могут похвалиться. Можно родиться с умением играть на сцене, но редко встречается дар обучать актеров мастерству. Талант создавать спектакли на новый лад – как хотели сделать вы, Франсуа, только он куда опытнее. Я так давно мечтала попасть именно к мэтру! Несмотря на… - Николетт запнулась, но сумела твердо и решительно закончить фразу: - Несмотря на то, что здешние постановки совсем не отличаются целомудрием и сдержанностью. Но я… думаю, я с этим справлюсь. Главное – мы сможем учиться, учиться у человека, одаренного сами Господом! Хотя вернее будет сказать – благословенного Аполлоном, потому что Господь, как я слышала, не жалует комедиантов, - девушка хихикнула, гордясь своим вольнодумством.

- Мадонна вступилась за Тангейзера, - задумчиво напомнил Мари-Раймон. Отобрал у увлекшейся рассказом мадемуазель Годен надкусанный пирожок и слопал сам.

- Так то Мадонна! Женщины всегда падки на красавцев с хорошими голосами, - высказался Франсуа. – Николетт, а откуда к нам явилось это сокровище, мэтр Рийоль, вам не довелось узнать?

- Года два он вместе со своим компаньоном приехал из Италии, - не очень уверенно ответила мадемуазель. – Он имел там большой успех, а теперь решил вернуться на родину.

- Значит, нам несказанно и незаслуженно повезло, - подвел итог Раймон. – Надо зубами и когтями держаться за это место, вот что я думаю.

- А где вы потеряли Терезу? – вспомнил о расследовании прокурора и о его догадках Франсуа. – Мадемуазель Годен, мне казалось, вы с ней неразлучны.

- Мы и были неразлучны, - кивнула Николетт, подставляя свой стакан под горлышко бутылки. – Только после спектакля у вашего патрона Терезе улыбнулась удача. Она познакомилась с одним из гостей и влюбилась по уши. Собралась и укатила к своему дружку – у него поместье где-то под Тулузой. Надеюсь, она счастлива. И надеюсь, что в один прекрасный день Люсьен не свалится мне на голову с раздутым чревом и с длинным перечнем своих несчастий. Перед отъездом она клялась мне писать, но это же Тереза! Наверняка позабыла обещание, как только выехала за ворота.

«Она не напишет, не приедет и никогда больше не выйдет на сцену. Тереза убита. Ее увезли на уединенный островок и перерезали горло. Нашу Терезу похоронили на окраинном кладбище за счет Церкви и щедрости монсеньора», - Франсуа кивнул в знак того, что слышал, и отсалютовал стаканом:

- Пусть ей будет лучше, чем нам.

- Пусть ей будет лучше, чем нам, - хором повторили Мари-Раймон и Николетт давнее актерское пожелание.

- А с кем именно она водила знакомство? – рискнул спросить Франсуа. Мадемуазель Годен пожала плечами:

- Вот не скажу. Обычно у Терезы не было от меня секретов, но тут она стала такой скрытной. Я только знаю, что она подцепила этого поклонника на «Сердце тирана». Говорила, он был восхищен ее игрой.

Мэтр Рийоль вернулся к сцене, громко похлопал в ладоши, дав знать об окончании перерыва. Возвращения к трагической истории древнегреческой царицы и ее пасынка не последовало. В зал пожаловал новый персонаж: длинный и тощий тип со скрипкой, переливы которой звучали неожиданно чисто и ясно, отзываясь под невысоким потолком с закопченной росписью. Рийоль погнал своих подопечных танцевать, создавая и меняя пары, подыскивая наилучшие сочетания, ставя девушек в пары с девушками, а юношей – с юношами. Оказавшись с паре с представителем своего пола, некоторые неожиданно для себя терялись, не в силах сделать и шагу. Симпатичная Адель вообще закаменела столбом посреди сцены и указующим жестом мэтра была согнана в зал.

Франсуа достался в пару смазливый темноволосый юнец по имени Арман, похожий на фарфорового пастушка естественным румянцем по всю щеку и с красивым тонким ртом. Двигался он недурно и ловко, но оба пытались вести, отчего постоянно сбивались с такта и наступали друг другу на ноги. Месье Моран шепотом посоветовал ему расслабиться, согласившись изображать даму – и парочка прошла круг ровно, без дерганья, почти безупречно сплетая сложную дорожку шагов. Создавая впечатление, что в танце и впрямь участвуют молодой человек и переодетая пажом девица – вот только Франсуа заметил, что его партнер тщательно избегает соприкосновений, стараясь даже в танце держаться в отдалении. Танцевать Франсуа всегда любил, для него это было занятием легким и естественным, также как и полушепотом поддразнивать партнера и нового знакомца, пока тот довольно резко не крутанул Франсуа в заключительном пируэте, едва не потеряв равновесие и выпустив руку партнера.

- Усердие хорошо в меру, - сухо заметил мэтр Рийоль, но все же кивнул.

Следующая пара, Лоретта и пухленькая брюнетка, откликавшаяся на странноватое прозвище Зизиль, имели опыт подобных танцев - или просто увлеклись игрой, облетев пыльную сцену вихрем развевающихся юбок под дробный топот каблучков и залихватское пение скрипки. Рийоль заставил девушек повторить круг, после чего удовлетворенно кивнул, заявив:

- Вы двое, будете парой. Идиллических пастушек из вас явно не выйдет, но посмотрим, на что вы сгодитесь... Что ж, для начала неплохо. Дамы и господа, на сегодня достаточно. Завтра начинаем в то же время и распределяем роли. Всем спасибо, все свободны.

Франсуа казалось – золотой дурман, владевший им на протяжении последних месяцев, начинает постепенно развеиваться. То, что он устал до подкашивающихся ног и трясущихся рук, было хорошо и правильно. Он давно не уставал так – от работы, от усилий, от ощущения того, что у него наконец что-то получается толком. От осознания того, что он на своем месте.

Разошлись не сразу. Какое-то время кучка актеров и актрис стояла в грязноватом фойе, шумно делясь впечатлениями и нервно пересмеиваясь. Франсуа без труда сообразил: его новые приятели в глубине души ожидали и опасались худшего, а угодили в опытные руки человека, знающего свое дело. Филипп предложил заглянуть в ближайшую таверну и отметить первый день, но сошлись на том, что все устали и предпочтут разойтись по домам.

Франсуа прошел с десяток шагов вниз по улице святого Оноре, когда из какого-то узкого грязного переулка выскользнул довольный собой Ла Карваль, удовлетворенно сообщив:

- Я отыскал черный ход. Можно приходить и уходить незамеченным.

- Есть хочу, просто помираю, - пожаловался Франсуа. – Давайте прогуляемся в кофейню на набережной. Как вам понравилось логово злодеев?

- Благообразно, - вынужденно признал Ла Карваль. – Впрочем, наивно было бы предполагать, что у них в центре сцены громоздится жертвенник или кровать на двенадцать персон, где от вас потребовали бы изобразить что-нибудь горячее.

Облюбованный ими во время вчерашней прогулки уединенный столик в кофейне на берегу Гаронны оказался не занят. Актер и прокурор уселись за символическим ограждением в виде штакетника, оплетенного шпалерными розами, повядшими из-за жары. Франсуа вцепился в поданную ему чашку с горячим шоколадом, обжигаясь, выхлебал половину, и взглянул на Ла Карваля – в карих глазах читался азарт:

- Что теперь скажете касательно мэтра Рийоля? Похож он на вашего знакомца?

- В момент, когда он раздавал вам указания – удивительно был похож, - задумчиво кивнул Ла Карваль, отломив кусок от пирожка с мясной начинкой и бессмысленно раскрошив его по столу. – Правда, клясться в этом на Библии я бы не стал. Может, они и впрямь никакие не друиды и не люцефериты, а самые обычные поставщики живого товара… Но чутье меня редко подводило. Слишком много совпадений.

- Все совпадения шиты белыми нитками, если выяснится, что мэтр Рийоль не имеет никакого отношения к семейству де Вержьен, - Франсуа держал чашку обеими руками, принюхиваясь к сладкому ванильному аромату. – Ведь преподобный уверен, что Гийом Ля Мишлен сейчас выхаркивает легкие в Гаити или в Гвиане. Но зато я встретил знакомых, с которыми мы ставили спектакль для монсеньора, и наткнулся на следы Терезы Люсьен. Мои друзья уверены, что Терезу увез поклонник, с которым барышня Люсьен познакомилась после премьеры во дворце его эминенции.

- Их не удивило, что от нее больше не было никаких вестей? – насторожился молодой прокурор.

- Нет. Мы же – перекати-поле. Познакомились в Тулузе, разъехались, через год встретились другим составом в Бордо, еще через год добрались на гастроли в Лион, узнав, что кто-то умер, кто-то женился, а кто-то сменил фамилию и амплуа, - объяснил Франсуа. – Что же до мэтра Рийоля, то моя знакомица, мадемуазель Годен, утверждает, якобы он приехал года два из Италии, - он допил шоколад, заказал еще чашку и задумчиво добавил: - Тут такая странная вещь происходит. Вы не поверите, а если даже поверите – не поймете…

- Вы опять что-то… увидели? – Ла Карваль нетерпеливо подался вперед. – Что-то ощутили? Расскажите мне, Франсуа!

- Обещайте не смеяться, - месье Моран поставил чашку на блюдце, сцепил пальцы перед собой в замок, несколько раз шумно вдохнул и выдохнул, выпалив: - У мэтра Рийоля, кем бы он не был на самом деле, обладает редкостным даром. Понимаете ли, Ла Карваль, в чем дело… Когда у тебя есть талант, сцена и возможность делать то, что ты можешь - тебе больше не нужно ничего другого. Ни милостей Сатаны, ни благосклонности древних богов, ничего. Ты сам - бог. Они все могут катиться на все четыре стороны и идти своей дорогой, потому что у тебя есть своя, своя собственная звезда и искра. Пусть и горящая в столь убогом местечке, как этот балаган, куда мы нанялись. Да, может Рийоль и ставит пасторали с балетами, в финале которых зрители имеют исполнителей, но это не важно... Понимаете - не важно! - он с надеждой заглянул в черные очи Кантена, видимо, не нашел там понимания, удрученно мотнув головой: - Нет, вы не поймете.

- Я вовсе не настолько тупой и бесчувственный, каким пытаюсь казаться, - прокурор почувствовал себя несколько уязвленным. – Даже моего разумения достало, чтобы заметить: там, на сцене, вы становитесь другим. Вам недостает подмостков, пусть это даже дешевейший и грязный балаган. Послушайте, месье Моран, - он помедлил, подбирая нужные слова. Франсуа выжидательно смотрел, чуть склонив голову: - Почему бы вам не… ну, не бросить то, чем вы занимаетесь? Недостойно мужчины быть подстилкой, пусть даже на паркете под ногами его преосвященства.

- Он не хочет, чтобы я уходил, - коротко объяснил Франсуа. – И я… я не могу. Вы сами знаете, как ему трудно сейчас. Если я уйду, это будет… как бегство с тонущего корабля.

- У монсеньора есть отец Антуан д'Арнье и целая свора тех, кто вытащит его из любой сложной ситуации, - возразил Ла Карваль. – Ваше присутствие или отсутствие ничего не изменит, - он протянул руку, на миг накрыв своей ладонью ладонь Франсуа. – Или все дело в деньгах? В той жизни полной чашей, которую он в состоянии вам предложить? Задумайтесь, месье Моран – что станется с вами, если ваш покровитель будет свергнут со своего пьедестала? Никто не поверит в вашу невиновность и непричастность, сразу же отыщутся свидетели - и вы окажетесь за решеткой. По обвинению в непристойном поведении, содомии и черт знает чем. Может, в систематических кражах у вашего покровителя.

- Не пугайте, мне и так страшно, - Франсуа ткнулся локтями в поползшую грязноватую скатерть, запустил пальцы в растрепанные после танцев волосы, ероша прядки. Размышляя над тем, как на самом деле следует понимать горячую речь прокурора и каков истинный смысл его слов. Не может ведь быть такого, чтобы Ла Карваль всерьез предлагал ему оставить монсеньора и Тулузу, перебравшись в Париж? Далекая, холодная, величественная столица. Кто он там будет – актер с провинциальной сцены, один из десятков тысяч, гоняющихся за золотым призраком славы? – Прежде у меня хотя бы оставалась надежда, что все как-нибудь разрешится, что вы окажетесь умнее и сообразительнее всех, и выведете преступников на чистую воду.

- Выведу, - с апломбом заявил Ла Карваль. – А вы мне в этом поможете. Даже против своей воли. Не кукситесь, Франсуа. Каков бы не был исход этого дела, обещаю, я позабочусь о вас.

Франсуа в ответ скептически вскинул бровь, мол, чего стоят ваши обещания?

Адель на репетицию не пришла, прислав с уличным мальчишкой коряво нацарапанную записочку о том, что лучше поищет другое место. Мэтр Рийоль порвал записку в мелкие клочки, скептически пожав плечами и спросив, не желает ли кто последовать примеру. Желающих не сыскалось.

Раздали листки с пьесой, переписанные довольно скверным и кое-где совершенно нечитаемым почерком. Месье Шосселен и его коллега по цеху решили ставить «Федру» - сокращенную неведомым умельцем по сравнению с изначальным творением Расина почти втрое и превратившуюся из просто трагедии в драму с ведрами поддельной крови. Франсуа подумалось, что он справился бы с перепиской прославленной и ставшей классической пьесы куда лучше, только кто ж ему доверит… Репетировали до полного изнеможения, меняясь ролями, читая отрывки, задыхаясь от пыли – месье Шосселен нанял уборщиков, начавших приводить театральный зал в пристойный вид. Мельком Франсуа видел развалившегося на задних скамейках Ла Карваля – решив, что прокурор отчаянно скучает. Взмокший Раймон злобно прошипел на ухо Франсуа, что испытывает сильнейшее желание выхватить у Рийоля его наказующую тросточку с серебряным шариком набалдашника да переломить ее с размаху об колено – и послушать, что молвит в ответ мастер театральных дел.

- Уймись, - посоветовал ему во время краткого перерыва Франсуа. Они сидели прямо на голых и грязных досках сцены, девушки и парни, мокрые и вымотанные. Франсуа и сам выглядел не лучшим образом, но происходящее доставляло ему несомненную внутреннюю радость, бурлящую в крови и сознании осенним пузырящимся вином. – У тебя такой вид, будто ты сейчас бросишься в драку. Он же нарочно это делает, как ты не понимаешь. Выводит нас из себя. Проверяет, кто сломается. Роли еще не распределялись. Взбесишься – и достанется тебе третий конь в колеснице Ипполита.

Раймону сунули в руки оловянный кувшин с водой, и он жадно присосался к горлышку, обрызгавшись.

- Встаем, встаем! – захлопал в ладоши мэтр Рийоль. – Подходим ближе, не стесняемся. С дамами все ясно. Зизиль – царица, Николетт – Ариция. В сторону, мадемуазель, в сторону, - он ткнул в обрадованных девиц своей палочкой. Хмуро обозрел молодых людей, выбирая жертву: - Филипп, за неимением лучшего - Тесей. Речи урежем, будешь с важным видом протирать трон задницей, сойдешь за царя, - он продолжил перечисление имен и персонажей. Вскоре нераспределенными остались три ведущие роли: Ипполит; Терамен, под пером неведомого переписчика преобразившийся из почтенного старца в сотоварищи царевича, и Аркас, сын Федры.

Мэтр размышлял, труппа нервничала, перешептываясь и строя предположения. Никогда не терявший бодрости духа Жанно предлагал всем желающим заключить пари: кого вытолкнут на съедение публике в главной роли.

- Арман – Ипполит. Франсуа – Терамен. Мари-Раймон – Аркас, - наконец принял решение мэтр Рийоль. Франсуа прикусил язык, подавив досадливое восклицание – и услышав рядом раздраженное проклятие. И месье Моран, и Раймон не без оснований полагали себя более достойными главной роли, нежели тихоня Арман, единственным достоинством которого была хрупкая, почти фарфоровая красота. Древний грек Ипполит, по мнению Франсуа, был парнем весьма решительным и боевитым, а тут что – бледная моль какая-то, пусть и смазливая!

В дальнем конце зала обозначилось шевеление, откинулась занавеска. Кто-то вошел, уверенно прошагав через зал и усевшись на скамейке в середине. Месье Шосселен и мэтр Рийоль немедля сорвались со своих мест, устремившись к новопришедшему. Уже стоя в проходе, мэтр оглянулся, распорядившись:

- Открываем акт первый, сцену третью, зубрим, готовимся читать по ролям.

Он и его компаньон зашушукались с визитером. Со сцены были видны только силуэты, а слов вообще было не разобрать.

- Кто там пожаловал, как думаете? – Франсуа прищурился в темный зал. – Кто-нибудь из ценителей изящных искусств или знакомый наших хозяев? Заметили, как они к нему припустили?

- Сдается мне, это господин, который заказывает музыку, под которую мы пляшем, - откликнулся тоненький большеглазый балагур Жанно. – Я его толком не разглядел – ни вчера, ни сегодня.

- Он вчера тоже приходил? – удивился Франсуа. – Когда? Я не заметил.

- Во время танцев стоял в правой кулисе, - договорить Жанно не успел. Вернулся мэтр Рийоль и разогнал всех по местам.

Пробная отчитка прошла скверно: никто из будущих действующих лиц толком не представлял, где стоять и куда идти, несвоевременно поданные реплики путались местами и интонациями. Мэтр Рийоль, вопреки ожиданиям Франсуа, не разгневался на бестолковость актеров, но преисполнился удивительного терпения и спокойствия. Невозмутимо и ровно разъясняя, кому где стоять и в какое мгновение выходить на подмостки, куда и с каким выражением лица смотреть, как говорить и каким жестом сопровождать всякую из произнесенных строф. К пятому или шестому повтору актеры перестали сталкиваться, а голосок Зизиль зазвучал в требуемом трагическом регистре.

- Вы еще не безнадежны, - неохотно признал мэтр Рийоль. – К завтрашнему дню попрошу всех назубок разучить свои слова. Все свободны, кроме… - он сделал паузу, размеренно похлопывая палочкой по ладони. – Кроме Жанно и Армана.

Оставлять молодых людей для добавочных упражнений в драматическом искусстве смысла не было - у обоих получалось вполне прилично, хотя Франсуа отнюдь не собирался мириться с тем, что главная мужская роль уплывает у него из рук. Участники труппы, переговариваясь и пересмеиваясь, втягивались за кулисы, чтобы спуститься по трем ступенькам, и, миновав узкие коридорчики с дверями гримерок, выйти на улицу. Жанно сидел на краю сцены, беспечно болтая ногами, Арман явно пребывал в испуге, и Франсуа замешкался рядом с ним. Со своего места Ла Карваль видел, как месье Моран нашептывает растерянному темноволосому юнцу что-то – судя по выражению лица, ободряющее. Мэтр Рийоль тоже заметил эти перешептывания, прикрикнув:

- Франсуа! Марш отсюда!

Гость вскинул руку, помахал ею - и Рийоль, пожав плечами, бросил:

- Впрочем, можешь оставаться. Прочие - по домам, живо, живо. Завтра жду всех в то же время. Никаких посиделок в трактирах и полуночных пирушек, зубрить и еще раз зубрить!

Ла Карваль решительно прошагал к деревянной выгородке, скрестив руки на груди и всем видом давая понять, что его сдвинет с места только воловья упряжь.

- Вам особое приглашение нужно? – раздраженно осведомился мэтр Рийоль.

- Мы о чем договаривались, господа хорошие? – пока еще миролюбивым тоном напомнил Ла Карваль, он же Жан Пари, достойный представитель почтенного цеха «котов». – Любые ужимки – за отдельную плату и под моим присмотром.

- Ничего с твоим кузеном не сделается, через час получишь его в целости и сохранности, - огрызнулся Рийоль. – Это просто репетиция.

До затуманенной головы Франсуа наконец дошло: дела не совсем хороши. Он опасливо косился то в зал, то на Ла Карваля. Потом решительно встряхнулся, заявив:

- Жан, ты это… Ступай, а? Видишь, и мэтр говорит, что все будет в порядке. Иди-иди, только далеко не уходи.

- Я и не ухожу, - ангельски улыбнулся Кантен, - я тут вот постою, прямо на этом месте. Мне не к спеху. Уверяю, мэтр Рийоль, я ни словом, ни жестом не помешаю.

- Ты еще колонну предложи изобразить, в натуральную величину, - похоже, мэтр и сам изрядно вымотался за сегодняшний день, чтобы еще тратить силы на спор с заартачившимся упрямцем. - Спустись оттуда. Сядь там, - он махнул рукой в сторону пустующих рядов, - накройся ветошью. Чтоб я тебя не видел и не слышал, а ты чтобы ослеп и оглох, понял?

Победив в этом маленьком поединке, Ла Карваль ободряюще ухмыльнулся Франсуа, послушно спустившись в партер, скромно пристроился на краю скамьи и сделал вид, что является частью реквизита.

Живописная группка на сцене не шевелилась: Жанно, по-прежнему сидевший на краю сцены, и стоявшие у него за спиной Арман и Франсуа - причем складывалось впечатление, что месье Моран случайно или намеренно прикрывает плечом нового знакомца. Молодые люди выжидательно вглядывались в темный зал, но все, что им удалось разглядеть - это тот факт, что посетитель в обществе месье Шосслена перебрался ближе, усевшись в ближнем ряду, рядом с проходом и напротив сцены. Теперь его можно было разглядеть толком: темноволосый мужчина лет сорока, судя по одежде – зажиточный торговец или дворянин средней руки. Крупного телосложения и весьма распространенного в здешних краях типа – вызывающе-яркого в молодости, но к середине жизни обретающего пресыщенно-утомленный вид.

«Жанно прав – к нам наведался покровитель или будущий заказчик», - первоначальный испуг схлынул, Франсуа отчасти успокоился и постарался взять себя в руки. Кантен поблизости, он вмешается в случае чего.

- Арман, пройди по сцене, - распорядился мэтр Рийоль. - Просто пройди не спеша, в дальний угол и обратно.

Чернявый парень ощутимо вздрогнул. Однако в просьбе не было ничего пугающего, он послушно наискосок пересек сцену, поравнявшись с облезлой декорацией, и вернулся назад.

Таинственный гость шмыгнул носом, покривил яркий мясистый рот, внимательно обозревая несколько деревянную походку и вмиг напрягшуюся фигуру молодого человека.

- Подойдите к рампе и повернитесь спиной, - потребовал он не терпящим возражения громким голосом. Когда Арман исполнил требуемое, вульгарно развалился на скамье, закинув ногу на ногу и постукивая тростью по полу и продолжил, - а теперь, месье, раздвиньте фалды камзола и слегка нагнитесь.

Арман замешкался, в растерянности смотря то на сотоварищей - которые ничем не могли ему помочь, то на мэтра Рийоля - тот со скучающим видом терпеливо ждал. Пауза затягивалась, и мэтр напомнил - без злости или раздражения в тихом, скрипящем голосе:

- Мы заключали соглашение. Тебе нужны деньги, я даю тебе работу, ты обязуешься не упрямиться и слушаться. Я не раз предлагал желающим или боящимся за свою драгоценную шкуру уйти. Ты не пожелал воспользоваться дверью. Хватит корчить недотрогу. Делай, что велено, или мы расстанемся - и ты отправишься искать другой способ отдать свои долги. А у тебя их изрядно, мальчик. Не усложняй жизнь себе и нам.

Арман вспыхнул, трясущимися руками подхватывая полы потрепанного камзольчика и неловко перегибаясь в талии. Франсуа невольно отвел взгляд: сцена слишком напоминала ту, что происходила с ним самим несколько месяцев назад. Но Шарль д'Арнье и месье Роже были добры к нему. Хоть он и продал свое тело, это выглядело не столь унизительно, как сейчас.

- Другие... тоже самое! - небрежно бросил гость и о что-то шепнул сидевшему рядом Шосселену. – Да пошустрее!

Рийоль поднялся на сцену, встал рядом с пригнувшимся Арманом, похлопывая по руке своей тонкой указкой и хмуро глядя на вмиг побледневших Жанно и Франсуа.

- Предупреждали ведь добрые люди, - одними губами выговорил Жанно. – Говорили, ступай к святой Женевьев в балаганы, целее будешь...

- Так чего не пошел? - несмотря на тягость ситуации, съязвил Франсуа. Его камзол валялся на ящиках в глубине сцены, привычно сброшенный еще в самом начале репетиции - в рубашке и жилете он чувствовал себя куда свободнее.

- Здесь предлагали больше, - буркнул Жанно. - Да и кому охота изображать паяца в балагане? Ладно, штаны спускать не требуют, и на том спасибо.

Они встали рядом с Арманом, Франсуа невольно скривился в усмешке, представив это зрелище со стороны.

- Прогнись сильнее, - мэтр Рийоль слегка пристукнул Франсуа своей указующей палочкой по спине - безболезненно, но обидно, точно лошадь хлестнули поводьями. - Ноги шире, голову вниз. Жанно, не горбись.

Жанно ошибся. Следующий же приказ гостя был однозначен:

- Все - расстегнули панталоны и спустили с исподним до колен... Рийоль, где вы набрали этих деревянных солдатиков? Фу! И это - актеры? Я бы не взял их даже в судомойки!

- Тогда в следующий раз обращайтесь не к нам, а поищите кандидатов среди судомоек, - Франсуа невольно сморгнул от удивления, услышав едкую отповедь мэтра Рийоля. - Или в казармах. Желаете приятной глазу естественности? Придержите язык и не воображайте себя генералом на плацу. Дай вам саблю - вы ж сами себе пальцы оттяпаете!

- Мэтр Рийоль! - вскинулся Шосслен, струхнув от дерзости своего компаньона. - Вам бы тоже не помешало... выбирать выражения!

Гость несколько мгновений боролся с собой, раздраженно бросив:

- Хорошо, хорошо, черт с вами. Попробуйте сами их расшевелить, пока невозможно понять, на что они способны, кроме как стоять столбом!

Мэтр Рийоль повернулся к молодым людям:

- Выпрямитесь. Жанно, отойди в сторону. Франсуа, Арман, вспоминаем танец. Франсуа ведет, Арман - дама, - он очень точно насвистел начало танцевальной мелодии. - Работаем, мальчики. Это такое же упражнение, как и вчера. Встали в позицию. Поклон. Руки. Первый шаг. Второй, - точные и сухие указания отвлекали, помогая сосредоточиться на привычных движениях. - Ближе друг к другу. Поворот, поклон. Ниже. Арман, спокойнее, легче.

Одеревенело зажатый Арман чуть расслабился, жалобно пробормотав:

- Господи, зачем я в это вляпался...

- Терпи, - посоветовал Франсуа.

- Легко тебе говорить…

- Танцы, пируэты, - проворчал гость, - я желаю взглянуть, будут ли они приятны глазу! Пусть снимут рубахи! И, между прочим, Рийоль... наши меценаты верят моему слову, а не вашему! Я, слава Богу, разбираюсь в предмете, и могу судить - понравятся ваши артисты изысканной публике или нет! За заморышей платы не ждите!

- Если б вы действительно разбирались в том, о чем рассуждаете, то не таскались бы ко мне через день за советами, - отпарировал Рийоль: - Слову его верят, поди ж ты... - последнее было не сказано, но словно бы с отвращением выплюнуто. Мэтр демонстративно встал спиной к залу, ободряюще обратившись к молодым людям: - Следующий шаг. Франсуа, у тебя ведь есть... или хотя бы прежде была подружка? - месье Моран в некоторой растерянности кивнул. - Хорошо. Вот твоя подружка. Раздень ее. Не торопись, и не обращай внимания на этих профанов, - он пренебрежительно махнул рукой в сторону зала.

- Я не... - Арман невольно прижал руки к груди, защищаясь от любых посягательств.

- О чем мы только что говорили? - мгновенно заледеневшим тоном напомнил мэтр Рийоль.

- Но я не...

- Закрой рот. Франсуа, давай. Чем быстрее справитесь, тем быстрее мы разойдемся. Мне тут тоже нет никакого резону торчать и пялиться на ваши обезьяньи ужимки. Вы не представляете, сколько раз мне уже доводилось видеть голые задницы.

Бедный Арман неловко раскинул руки и вздрогнул всем телом, когда Франсуа прикоснулся к пуговицам его видавшего виды камзольчика. Когда же показалась сорочка - довольно ветхая и грязноватая - совсем уж закусил губы, готовясь провалиться со стыда под сцену.

- Бежим отсюда! - едва слышно прошептал он.

- Куда? - удрученно поинтересовался Франсуа. - Дальше двери все равно не убежим, да и потом - мне нужны деньги. Тебе тоже. Так что постарайся забыть о том, что на тебя пялятся. Они всего лишь смотрят, это ерунда. На нас всякий вечер смотрят, давно пора привыкнуть. Успокойся. Доверься мне, - он распустил завязки на воротнике сорочки Армана, стянув ее с острого плеча и проведя губами по оказавшейся бархатистой и мягкой коже. Армана затрясло, в попытке скрыть дрожь он намертво прижал локти к бокам. - Господи, да что с тобой?

- Я, - Арман сглотнул, - я никогда еще... не делал этого... вот так!

Инстинктивно желая спрятаться хоть за что-нибудь, Арман сделал маленький шажок к Франсуа и опасливо прижался к его груди, стараясь превратиться в незаметный комочек. Даже растрепанную черноволосую голову втянул в плечи и зажмурился.

- Эй, чего встали? – требовательно раздалось из партера. - Ты, кудрявый, а ну разверни черненького лицом ко мне!

- Ты не делал, а я делал, - Франсуа поискал взглядом замершего на своем месте Кантена и гадая, на сколько еще достанет выдержки прокурора, прежде чем тот встанет и примется наводить справедливость. Ему нужно убедить этого мальчишку, юнца, который даже младше него, подчиниться неизбежному. - Арман, послушай. Не делай все еще хуже. Подумай о том, что этот, - он бросил красноречивый взгляд в зал, - может сейчас подняться сюда и просто-напросто ободрать с тебя все до последней нитки. Ты этого добиваешься?

- Не-ет... - к счастью, у Армана оказалось неплохо развитое воображение.

- Тогда прекрати упрямиться, - Франсуа взял его за плечи, неохотно отодвинув от себя и развернув в сторону зала. - Подними голову. Ну пожалуйста. Плюнь им всем в глаза, пусть утрутся. Мы справимся.

Подействовало. Или Арман настолько перепугался, что не слишком соображал, что с ним делают. Он позволил Франсуа стянуть с себя сорочку - только часто и быстро дышал, глядя в зал тусклыми, безжизненными глазами - и расстегнуть застежки на кюлотах. Франсуа замешкался, вопросительно скосившись на мэтра Рийоля, тот пожал узкими плечами, кивнув.

«Мы продаемся, а нас покупают, Шарль был прав... » - Франсуа придержал Армана за талию, когда тот переступал через сдернутую одежку, чтобы юнец не сверзился через край рампы. Так они и замерли на краю: обнаженная фигура и одетая, обнимающая нагого парня за плечи, точно в попытке защитить.

- Неплохо, - небрежно промолвил гость, - хотя рыба рыбой - кожа да кости.

Арман ссутулился, неловко прикрываясь ладонями и пытаясь повернуться к зрительному залу боком, темные оленьи глаза наполнились слезами.

- Поставь ногу на скамеечку, - продолжал командовать гость, - вот так, да.

Арман исполнил требование. Единственное, что не позволяло ему свалиться здесь же в обмороке - это обнимающие и поддерживающие руки Франсуа, участие едва знакомого человека придавало его слабому телу и робкой душе сил. Оглянувшись на Морана, Арман обреченно вздохнул - ребрышки выступили под тонкой, мальчишеской кожей. Из-за вечного недоедания без одежды Арман выглядел сущим подростком, трогательным и беззащитным. В кои веки по сравнению с кем-то Франсуа казался несколько крупнее и старше - хотя совсем недавно он был таким же заморышем, выживавшим только за счет бурлившей в нем энергии и стремлению протянуть еще один денек. Кем и где бы он был сейчас, если бы не участие сперва Шарля д'Арнье, а потом монсеньора де Лансальяка в его судьбе? Может, точно также стоял бы на какой-нибудь продуваемой сквозняками сцене, срывая голос... или валялся на грязной постели, подставляя задницу...

И все же он хотел вернуться сюда, вырвавшись из благополучия, предлагаемого щедростью месье Роже.

- Только не хнычь, - он чуть сжал тонкие, хрупкие плечи. - Не надо. Не показывай им своей слабости. Слышишь меня?

Арман еле заметно кивнул.

- Кудряшка, как его?.. - поинтересовался у месье Шосслена визитер. - Ах, Лилия... недурно. Приласкай дружка, а то он трясется, как студень на холоде.

- Довольно, - вмешался мэтр Рийоль. - Вы разглядели, что хотели? Такие игры - в другой раз и в другом месте.

- А почему не сейчас? - капризно протянул гость, чья рука давным-давно была уютно просунута под полу собственного камзола. - Ладно, Рийоль... вы отвечаете! Эй, мальчик... ты как, валялся уже с подружками? А с дружками?

Глаза незнакомца при этих словах нехорошо прищурились - Арман качнулся в объятия Франсуа и бросил на невольного защитника испуганный и вопросительный взгляд...

- Вы его спрашиваете или меня? - нахально поинтересовался Франсуа. - Если меня, то да на первый вопрос, нет на второй, если его, то... нет на оба.

Арман дернулся - то ли желая запротестовать, то ли просто нервничая. Франсуа запоздало сообразил, что брякнул лишнего. Если Ла Карваль прав в своих предположениях, то сейчас он сам, собственными руками преподнес убийцам на блюдечке готовую жертву, запуганную, чистую, никем не тронутую.

Кажется, это понял и прокурор: он чуть привстал во своего места, одарив Франса весьма красноречивым взглядом, не предвещавшим ничего хорошего.

- Ах, вооот оно как... - протянул гость. - Ладно, свободен... рыбка.

- Брысь, - Арману не требовалось повторять дважды, он неуклюже подобрал со сцены свои вещички и шмыгнул в кулису, горбясь и прикрываясь одеждой. Франсуа облегченно вздохнул: еще немного, и он сам бы не выдержал, закатив скандал и все испортив.

- Эти вроде побойчее, - гость повернулся к мэтру Шосслену, а сидевший на боковом скате сцены Жанно со вздохом поднялся на ноги. - Рийоль, ну этих-то хоть можете погонять? Они вроде в обморок прямо тут шлепаться не собираются.

- Не насмотрелись? - злобно бросил мэтр. - Хотите, чтобы и эти сбежали? А вы чего стоите? - обратился от к Жанно и Франсуа. - Особое приглашение нужно?

- Д-да, пожалуйста... - брякнул Франсуа, не уловивший из этой перепалки, разрешено им удалиться или все-таки придется остаться и занять собой придирчивого мецената, ценителя изящного.

- Нет, Рийоль! - вновь крикнул гость и утробно хохотнул. - Я их не разглядел как следует! Вы хотя и... мастер... но у меня тоже есть голос! Желаю видеть красавчиков без ничего, и сейчас же! Давайте-ка, разоблачайтесь!

- Идиот, - вполголоса произнес Рийоль, поджав губы и выразительно закатив глаза. Возможно, нелестная характеристика относилась к крикливому визитеру. Возможно - к Франсуа, не сообразившему воспользоваться благоприятным случаем и улизнуть со сцены. - Что ж, сами накликали... Жан! – Ла Карваль не сразу понял, что обращаются к нему. - Подойди сюда.

Кантена словно выбросило из кресла. Оказалось, что от него требуется только физическая сила - вытащить на сцену и раскатать потрепанный ковер, под который затолкали несколько тяжелых сундуков. Получилось нечто вроде скамьи или символического ложа. Ла Карвалю не удалось даже на шаг приблизиться к Франсуа - по завершении трудов Рийоль прогнал его вниз, в зал.

Пока создавалась декорация, молодые люди успели переброситься парой слов.

- Такое я уже работал как-то, - честно признался Жанно. Несмотря на молодость и хрупкость, он, в отличие от Армана, испуганным не выглядел - скорее, взволнованным. В темно-голубых глазах порой что-то мелькало, блудливая искорка, донельзя знакомая Франсуа по собственным отражениям в зеркалах. - Кто будет вести партию: ты, я или бросим жребий? Мне в общем все едино...

- Жребий, - согласился Франсуа. Спустя миг пожалев об этом, ибо по прихоти Фортуны быть ведомым выпало ему.

В паре с человеком, уже имевшим опыт и не замиравшим всякий раз каменным истуканом дело пошло куда легче. Главным оставалось прежнее: забыть о посторонних, забыть обо всем. Только малый кусок сцены, потрепанный ковер, партнер - и больше ничего. Маленькая любовная сценка без слов, классическая пантомима, импровизация, пусть и исполненная несколько коряво по отсутствию репетиций. По крайней мере, им позволили сосредоточиться и не отвлекали выкриками и ценными указаниями. Придирчивый зритель спустя четверть часа получил то, что хотел: пару грациозно слившихся в поцелуе молодых людей, из одежды на которых оставались разве что украшения. Франсуа полулежал на «постели», Жанно склонился к нему - озорная мордашка в обрамлении темно-русых локонов.

Поцелуй, кстати, вышел почти настоящим - и отнюдь не инициативе Франсуа.

- Ну? - раздался из партера развязный голос. - Продолжайте! И не останавливайтесь... мэтр Рийоль, не могли бы вы сойти со сцены? Ваша рож... ммм... угрюмая физиономия мешает мне смотреть сей прелестный спектакль! И... э-э-э... как тебя - Лилия? Что ты как обмер?

Рийоль не двинулся с места, с несокрушимым спокойствием взирая на масляную физиономию мецената - очевидно, знал ему точную цену до последнего су, и повиновался лишь до определенного предела.

- У меня приключился обморок, - буркнул Франсуа, вопросительно скосившись на Жанно: - Продолжим или будет с него?

Мэтр Рийоль обреченно махнул рукой, но со сцены не ушел - отступил за собранный в складки занавес, исчезнув с глаз зрителей, но оставшись видимым участникам.

- Так нас и отпустили, он только во вкус вошел, - бормотать себе под нос и одновременно изображать страстный поцелуй было довольно тяжко, но Жанно справился, быстро и деловито осведомившись: - Подставишься? Не засаживая, но чтобы он поверил - сможешь?.. Не полезет же он пальцем проверять.

- Угу, - прикинув свои возможности, Франсуа кивнул. Ему посчастливилось наткнуться на человека, имевшего, несмотря на юные годы, гораздо бОльший опыт, чем у него самого. Франсуа не приходило в голову, что можно вот так, преспокойно разыгрывать соитие со всеми положенными телодвижениями и сопутствующими звуками, используя примитивную декорацию как спасительное прикрытие, и вложив в маленькую импровизацию часть души. Возможно, им бы не удалось провести д'Арнье или его преосвященство, но гость был сам готов обмануться, приняв желаемое за действительное, поверив яркой картинке.

Возня привела к тому, что оба изрядно разгорячились, и финал любовной сценки вышел почти настоящим - во всяком случае то, что скользило между ягодиц Франсуа, было вполне упругим и горячим, а дыхание Жанно сбивалось не только потому, что этого требовало напряжение разыгрываемого ими представления.

Последний рывок, последняя судорога - и с ухмылкой наблюдавший из кулис Рийоль предусмотрительно бросил им их одежду, дернув шнур занавеса и отгородив часть сцены от глаз единственного зрителя.

- Довольны? – мэтр Рийоль вышел к рампе, спрыгнул вниз. На миг задержавшись, чтобы одобрительно кивнуть молодым людям, нашедшим достойный выход из затруднительного положения.

- С тебя обед и поцелуй за все мои мучения – да не такой, а настоящий, - Жанно натягивал одежду, что-то насвистывая - кажется, он считал происшедшее довольно прозаичным и не заслуживающим долгих душевных терзаний.

- О, Рийоль! - пропел гость, - это было зрелище... Да, вы оказались, как всегда, абсолютно правы - это то, что нужно! Кстати, тот черненький... а он не далеко убежал? Надо бы его сыскать и вернуть. Ну да что вас учить - вы все знаете лучше меня.

- Будет тебе обед, - Франсуа торопливо затягивал ленточки на манжетах, помогая себе зубами. - Как только выскочим отсюда, так сразу и будет... Они ушли?

- Треплются, - доложил Жанно, влезая в рукава вполне прилично выглядевшего камзола, явно позаимствованного с чужого плеча и перешитого на его более изящную фигурку. - Ага, месье доволен, аж сейчас захрюкает. Знаешь, у него такой вид, будто он себе в панталоны спустил, да не один раз.

- Фуу! - скривился Франсуа.

- Ничего не «фу», а достойное признание заслуг господ комедиантов, - Жанно небрежно затянул батистовый шарфик. - Все, уходят. Ушли.

- Неплохо, - сухо и коротко констатировал мэтр Рийоль, вернувшись к сцене. Порылся в карманах, извлек пару золотых луидоров, бросив каждому из актеров. - Можете пойти и выпить за свою изобретательность. Если знаете, где живет Арман или встретите его... - он на миг поколебался, дернул плечом, - скажите ему, чтобы не дурил в следующий раз. Он производит хорошее впечатление, но все портит своим заячьим трепыханием. Свободны. Жан, забери своего кузена - в целости и сохранности, как обещано.

Вежливо распрощавшись с мэтром Рийолем и поблагодарив его, молодые люди вышли из театрика. Франсуа опасливо покосился в сторону Ла Карваля, опасаясь, что сейчас воспоследует чтение наставлений, подкрепляемых увесистыми шлепками по согрешившей публично заднице. Однако Ла Карваль ограничился тем, что мимолетно съездил месье Морану ладонью по загривку:

- Тоже мне, юный талант. Долго не шляйся, не то уши отрежу. Вместе с сережками, - после чего прокурор удалился. Шагая на редкость четкими и большими шагами, из чего Франсуа, хмыкнув, сделал вывод: их импровизация не оставила Ла Карваля равнодушным.

- Это что за красавчик? – восхищенно вытаращился вслед уходящему Ла Карвалю Жанно.

- Мой дружок, - буркнул Франсуа. – Губу не раскатывай. У него на редкость скверный нрав и он точно знает, чего стоит вся наша любовь.

Жанно скорчил страдальческую гримаску:

- Что, плохой-гадкий, орет и рукоприкладствует? Черт. Познакомь, а? Совсем от одиночества измаялся, скоро на стену полезу. Любви хочу и ласки. Ну познакомь, жалко тебе, что ли?

- Вот так и живем, - растолковал невесть кому в небесах Франсуа. - Уймись, мечтатель. Тебе еще рано помирать, а нам еще рано тебя хоронить. Впрочем, если тебе хочется острых ощущений, могу тебя представить. В лучшем виде. Скажу, что ты просто изнываешь по обществу покровителя, который всякий вечер будет тебя мордовать, как Господь бедную черепашку.

- Смотри, обещал, - погрозил ему пальцем Жанно. - И не корчи такую рожу - сам-то под его рукой ходишь, а? Значит, нравится? Ухх, Франсуа, мне уже невтерпеж, чтобы твой братец меня... как черепашку!

Франсуа не придал особого значения своему обещанию, уверенный, что и Жанно не слишком серьезно относится к просьбе о знакомстве. Просто похвастались друг перед другом, как заведено в актерском цехе - выхваляться если не удачной ролью, то подружкой или дружком, новой безделушкой или нарядом, хоть чем-нибудь.

Таверну посоветовал Жанно: «Недорого, сытно и посуда почти чистая». Господа актеры заказали себе мясного супа – Франсуа поедал густое варево едва ли не с бОльшим аппетитом, чем лакомства с архиепископского стола, успевая работать ложкой и болтать:

- Хотелось бы знать, кто этот ценитель прекрасного? Если у него дружки такие же, нас ждет то еще представление.

- Подумаешь, - фыркнул Жанно, - представим в лучшем виде. Ты, как я понял, тоже не в первый раз? Вот Арману - да, Арману тяжко придется. Еще в обморок рухнет на самом интересном месте, а нам отвечать.

- По-моему, у месье мецената на Армана свои виды. О чем они там шептались, прежде чем он ушел, не слышал? - Франсуа с сожалением оглядел тарелку, убедившись, что она пуста и выскоблена, вздохнул: - Повторить, что ли?.. Вот и подумай, иногда это бывает полезно. Такой, с позволения сказать, меценат заради своего мимолетного удовольствия запросто угробит парня... Может, посоветовать Арману сказаться больным?

- Очень умно, - покивал Жанно, - а главное, свежо. Никому в голову не придет, что он притворяется. Там, где ты служил раньше, больным за простои платили, что ли?

- Если ты такой догадливый, придумай что получше! – Франсуа потянулся к появившемуся на столе кофейнику. - Не все рождаются с талантом выходить сухим из воды и мгновенно забывать о неприятностях - навроде тебя. Ты откуда вообще такой взялся?

- В капусте нашли, аист уронил, - весело оскалился Жанно. - Лучше бы он с Адель ушел. Теперь уж поздно - за него ухватились, как собаки за сахарную кость. Ты что! Такой дусик, млеет, что нетронутая девочка. А может, он и в самом деле того… краса несбиранная?

- Лучше б он тебя в болото уронил, хоть польза бы была - лягушек распугивать... - рассеянно откинулся Франсуа. - Точно, не отвяжутся... Если б он поначалу так не испугался, может, его бы оставили в покое... Какой прок цепляться к конфетке народе тебя, что сама ко всем липнет?

Жанно оскорбленно надулся:

- Сам такой.

Кофейник опустел, звякнули пересчитываемые су, плата за обед. Распрощались на горбатом мостике через рукав Гаронны, Жанно свернул к старой церкви доминиканцев, возносившей свой слегка покосившийся шпиль над скромными крышами, Франсуа нога за ногу поплелся к архиепископскому дворцу. Сделав крюк к Ратушной площади и поглазев издалека на величественное здание под золотистым куполом и белыми плоскими колоннами по фасаду. Подумав, что где-то за одним из окон вполне может находиться Ла Карваль. А может, прокурор вовсе и не здесь. Может, парижский блюститель закона сейчас в архиепископском дворце. Или в городском морге. Или носится сломя голову по Тулузе в поисках неуловимых злоумышленников, дай Бог ему удачи.

Месье Моран угадал: Ла Карваль действительно находился в здании тулузского магистрата. Шагая туда, он  зацепился взглядом за богатую витрину кондитерской лавки. Разложенные на пестрых лоскутах бархата нарядные коробки с конфетами на миг привлекли взгляд прокурора, невесть каким образом связавшись в его воображении с Франсуа Мораном. Актер по своей натуре был чем-то схож с этими красочными лакомствами – привлекательный, сладкий… слишком сладкий, до приторности. Не выдрать ли его за этот рискованный дебют – чтобы потом упомянутый месье неделю не мог сесть на задницу? Однако прокурор справился с душевным порывом. Ведь он сам приложил руку к тому, чтобы Франсуа принял такое решение, согласившись рискнуть. Так что пусть скажет спасибо, что легко отделался.

Мысль купить одну из коробок и послать Франсуа, как непременно поступил бы д'Арнье, прокурора не посетила. Он зажмурился, на миг вспомнив «представление» и вновь испытав тянуще-сладкую боль желания. Ла Карваль с трудом усидел на своем месте, кулаки так и чесались: вмешаться, арестовать скопом и содержателей притона, выдаваемого за театр, и их сластолюбивого визитера. Неважно, по какому обвинению, нужную статью в законах легко подобрать потом. Какое удовольствие Франсуа находит в том, чтобы по тридцать раз повторять одни и те же высокопарные слова, и кривляться на пыльной сцене? Должно быть, актеры и вправду мыслят по-другому, не как нормальные люди… Может, убедить его бросить лицедейство? И чем тогда станет месье Моран, обузой на шее Ла Карваля? Ничего другого парень делать-то толком не умеет и не способен. На одних стихах долго не проживешь.

Но сколь душевно молодые люди исполняли свою пастораль – даже сейчас, как припомнишь, дух захватывает! И хочется думать не о возне с бумагами и докладами соглядатаев, а мечтать о вещах, совершенно не подобающих грозному парижскому дознавателю.

В Ратуше месье прокурора ждали. Из Парижа только что доставили адресованную ему свежую почту, а секретарь вручил свой отчет, на котором еще чернила не высохли. На правах столичного гостя и доверенного лица короля Ла Карваль шуганул клерков из первого попавшегося кабинета, шлепнулся на порванных в нескольких местах и скрипучий казенный диван темно-красной кожи и углубился в чтение.

Итак, десять лет назад, весной, граф Амори де Вержьен и его супруга, урожденная маркиза де Муши, действительно прибыли из Парижа во владение графини, замок Вилль-де-Брев – три десятка лье от Тулузы в южном направлении. Их отпрыск и наследник, Рауль де Вержьен, остался в столице для продолжения обучения. Супружеская чета жила тихо и мирно, объезжая владения и принимая гостей. Несколько раз посещали Тулузу, были приняты монсеньором архиепископом. В конце лета граф заболел. Вначале болезнь сочли лихорадкой, затем диагнозы врачей стали путаными и противоречащими друг другу, пока наконец не был вынесен страшный приговор: «оспа». В октябре, после долгой и мучительной агонии, граф де Вержьен скончался – ага, вот копия свидетельства о смерти с печатью врача, вот свидетельства местного священника, друзей семьи и самой госпожи маркизы. По желанию, высказанному незадолго до кончины его светлостью, тело было погребено на кладбище Вилль-де-Брев. Маркиза пережила мужа всего на год, умерла в Париже, похоронена в фамильном склепе де Вержьенов. Рауль де Вержьен – умер пять лет назад, похоронен подле матери. Выморочный титул и владения за неимением прямых наследников и косвенных претендентов отошли в королевскую казну. Лечащий врач семейства… что насчет семейного эскулапа, черкнувшего свою подпись на гербовом листе? После смерти графа выехал из страны в Австрию. Почему в Австрию? А-а, доктор был оттуда родом.

Ла Карваль задумчиво кивнул своим мыслям и перешел к следующей части отчета – касательно убийств десятилетней давности. Начались они весной, продлились год или больше – ибо следующей весной из-под снега всплыло несколько тел с характерно перерезанным или перерубленным горлом. Среди убитых перечислены бродяги, вилланы мужского и женского полу, несколько горожан и двое молодых людей дворянского сословия. Был проведен поиск, закончившийся безрезультатно. Убийцу или убийц отыскать не удалось, несмотря на проведенные облавы в лесах. Общественное мнение сочло, что преступники либо бежали из провинции, либо погибли зимой.

К этому же жутковатому периоду относится высылка в Новый Свет нескольких священников - по личному распоряжению его преосвященства, без указания провинностей сосланных, и помещение в монастырь нескольких девиц. Закрытые монастыри со строжайшими уставами – женщинам никогда не удастся выйти оттуда. Несколько подозрительных утопленников, несколько странных, совершенно беспричинных самоубийств… Похоже, монсеньор не лгал, утверждая, что разделался с сектантами, не поднимая шума. А вот и Гийом Ля Мишлен, дурное яблоко от кривой яблони, строчка в перечне сосланных. Надо будет отправить срочный запрос в департамент тюремных заведений. Пусть пошарят в архивах: числится ли у них такой, был ли в числе посаженных на корабли, отправляющиеся в Кайенну? Путь до Нового Света долог и труден, скорее всего, в департаменте хранятся данные только за минувший год. Если бастард де Вержьенов будет записан умершим или бежавшим, появится повод всерьез задуматься. По словам знакомой Франсуа, мэтр Рийоль объявился во Франции два года назад. Он или не он? Носит парик, так что о подлинном цвете волос можно только догадываться. У Рауля были карие глаза, у этого – зеленоватые. Рауль был аристократ до мозга костей, этот – актер, воспитывался неизвестно где и неизвестно кем. Хороший актер, как уверяет Франсуа – а он-то, наверное, разбирается, кто в их лицедейском цехе чего стоит. Гийом должен быть старше Рауля года на два или три… Похож или нет? Бастард или просто случайное совпадение? Попросить Франсуа втереться в доверие к мэтру Рийолю и вызнать что-нибудь о его жизни?

Размышляя, Ла Карваль взломал сургучную печать на пакете с почтой и разрезал бечевку. Обрадованно хмыкнул, углядев конверт со знакомым угловатым почерком наставника, мэтра Тарнюлье. Разорвал плотную желтую бумагу, взгляд сам выхватил из середины письма нужное:

«…расспросив обиняками знающих людей и полагаясь на собственные умозаключения, скажу тебе так: дела господина князя отнюдь не так хороши, как ему хотелось бы и как он старается показать. Молодая жена его транжирит при дворе более, чем они могут себе позволить – впрочем, тебе ли этого не знать? Мадам княгиня изволит скучать по тебе, как и прочие твои дамы, включая милую Пилар – она на днях заходила в гости, просила послать тебе поклон. Так вот, о князе и его долгах, растущих день ото дня и грозящих превратиться в лавину разорения и банкротства. В попытке удрать от стаи голодных волков предмет нашей беседы забрался в пасть тигру – одолжился у его высокопреосвященства де Рогана. Который теперь требует от него возвращения долгов, а коли князь не в силах расплатиться по своим векселям, так пусть потрясет богатого дядюшку из Тулузы, дабы тот освободил теплое место заради кого-то из многочисленных родственников кардинала. Мой тебе совет: будь осторожнее. Не стремись рубить сплеча. Подозреваю, никаких чернокнижников в Тулузе нет и не было, но кое-кому крайне желательно, чтобы они были – и чтобы ты изловил их за скользкие хвосты. Еще раз повторю, мальчик мой: будь бдителен, проверяй каждый свой шаг. В столь щекотливом деле, где замешано изрядное количество громких имен и придворных амбиций, можно как взлететь, так и очень низко пасть, а я не хотел бы видеть тебя опозоренным и проигравшим.

Касательно семейства д'Арнье из Иэльгоа. Старый виконт д'Арнье скончался лет восемь тому, титул и замок перешли к старшему сыну, Камиллу д'Арнье. Младший, Шарль-Антуан, успешно подвизается по духовной части, викарием при архиепископе Тулузском – что ты и без меня знаешь. Последние три года виконт д'Арнье и его супруга, мадам Элеонора, проживают в Париже. Состояние их финансовых дел вполне благополучно, что вызывает у меня некоторую озадаченность – владения д'Арнье в Нормандии неоднократно заложены и перезаложены, доход с них невелик, однако семейство живет на широкую ногу. Виконт не отличается крепким здоровьем, чего нельзя сказать о его отпрыске, Реми. Ходят слухи, что виконт по причине телесной слабости неспособен к продолжению рода, а мадам д'Арнье – женщина весьма красивая, умная и своеобразная… стало быть, виконт д'Арнье вполне может оказаться не отцом своему наследнику. Однако ж сходство фамильных черт отца и сына несомненно, из чего следует – это клевета злопыхателей, не добившихся взаимности у мадам, не более того. Кстати, не знаю, известно ли тебе: отец д'Арнье в начале нынешнего лета приезжал в столицу с поручением от своего патрона. Святой отец посещал Версаль и произвел там весьма хорошее впечатление своими проповедями и внешним обликом. Его даже не хотели отпускать обратно в Тулузу, предлагая место в дворцовой капелле, но он предпочел сохранить верность монсеньору де Лансальяку…»

Прокурор читал, хмуря брови. На его скулах перекатывались желваки, кожа потемнела от прилива крови. В дверь стукнули, всунулся Марсель, доложив:

- Означенный тип, что посещал «Театр Фортуны», сопровожден до дому. Имя – Мартин Эшавель, род занятий – торговля антиквариатом и предметами искусства.

- Глаз не спускать, - вполголоса распорядился прокурор. – Приставь соглядатаев потолковее к месье Шосселену, владельцу театра, и к мэтру Рийолю, его компаньону. Разузнать, где живут, чем занимаются. Что с остальными?

- У баронессы де Рамси нынче вечер с танцами. Мэтр Эшавель, тот, который художник, заперся в мастерской, работает над заказом. Письмами не обменивались, записок друг другу не посылали, ничего подозрительного не замечено, - бодро отрапортовал Марсель. Подумал и добавил по собственной инициативе: - Тот парень, что зовет себя Лилией, пообедал с приятелем, потом бродил по городу. Один.

- Молодец, свободен, - Ла Карваль вернулся к бумагам, заново пересматривая письмо мэтра Тарнюлье.