Хэппи-энд по-белорусски исповедь проститутки. Жена проститутка

Я встретился с ней в «хайме». Это общежитие, где эмигранты, дожидаясь постоянного жилья, проходят адаптацию к новой действительности.

Вы прочтете то, что она мне рассказала, и так, как она это рассказывала. По ее просьбе я изменил только имена и географию: «Если меня узнают, —убьют»,—улыбнулась она. «Почему ты мне все это рассказала («Еще в школе, наверное, в седьмом классе я прочитала вашу книгу и запомнила фамилию…»

Итак, она звалась Наташей. Ко времени нашей встречи ей было девятнадцать лет. Пять последних месяцев — работала проституткой в «пуфе» (подпольный публичный дом). Родилась в белорусском селе на Брестчине. Отец шоферил, мать — в детском саду нянечкой. Трое детей, Наташа младшая. И все бы шло ни шатко, ни валко, как в тысячах семей…И мама, и братья говорили, что отец когда-то был хороший. Я таким его уже не застала. Когда приходила из школы — первое, что знавала, дома ли он. Если дома — разговаривали шопотом. Пил он страшно. И бил… И мать, и нас — ни за что, просто так. Я иногда в школу из-за синяков не ходила. Я очень любила маму, и не могла понять, почему она, такая красивая, живет с ним. Братья подросли, их уже не бил — боялся. Мама хотела унять как-то это пьянство и стала понемногу пить вместе с ним. А потом он ушел к другой женщине, а мама стала пить по-настоящему. Где только не работала — ото всюду выгоняли: кому нужна алкоголичка. Выносила из дому все. Жили на бабушкину пенсию. Ох, как жили… У меня одна была мечта — вырваться из родного дома. Так хотелось поесть вкусненького, одеться красиво. Встречу девчонку в «фирме» — потом дома вспомню и плачу. Мороз тридцать градусов, а я в осенних сношенных сапогах — на пять носков. Но все равно — на дискотеку! А там мое богатство побеждало — моя внешность и фигура. И все бы, наверное, было в моей жизни по-другому, если бы мой первый парень, любимый и подлец.

Он был старше меня на четыре года…Со мною был, а ждал другую. А я, дура, в него влипла — себя забыла. Больше так никого…Я восьмой класс окончила, когда он в армию уходил. Провожали компанией, а потом я осталась. Он такие слова говорил, так ласкал меня, что все получилось само собой. Он уже опытный был, и так это было прекрасно, что уже ничего лучшего пока не было.

Саша ушел в армию, а мои рваные сапоги при мне остались. Сколько раз приставали ребята, предлагали деньги, ресторан, гостиницу…Я тогда уже в училище швейников поступила. У нас половина девочек в училище за шмотки или выпивку ложились под кого угодно. А я верность хранила…Однажды, на дискотеке пригласил меня амбал один, о нем говорили, что он рэкетир. Потанцевали… Он меня чуть не поломал в этом танце: прямо посреди зала трахает, только что в штанах. Я почувствовала, что он просто так не отстанет, и во время перерыва убежала. Через несколько дней возвращались мы с подругой в общежитие, темно было, а он ожидает у крыльца…Подругу прогнал: «поехали». «Никуда я не поеду. У меня парень есть. Он женится на мне». «Пусть, говорит, женится, я не возражаю. Но походить со мной на дискотеку ты можешь? Давай по честному, ты со мной потанцуешь, я — вожу тебя в кабак. Идет? » Ну, думаю, хорошо, что морду не набил. У него был мотоцикл, и мы поехали. Какая это была дискотека я поняла, когда он остановился в темном скверике и, приставив нож к моему горлу, поволок в кусты. Все мое сопротивление было, когда он сказал: «Снимай трусы»,—ответила: «Тебе надо —ты и снимай! » Он и снял: ножом разрезал и все. Только еще подумала: единственные приличные трусы…Насиловал так, словно членом хотел меня убить. И больно, и страшно, и всё…Я уже не Наташенька, которая была. Хуже этого ничего не будет. Этот час в кустах открыл мне дорогу в проституцию. Но это я осознала, уже ставши проституткой.

Чтобы закончить историю с амбалом, расскажу, как я ему отомстила. Немного погодя ограбили нашего соседа. Вызывают меня в милицию, как свидетельницу. Следователь спрашивает, что я видела, слышала, а тут входит майор, начальник милиции, присел на стул сбоку. Посидел и говорит следователю: «Это дело я беру себе». А я глаза его вижу: это он не дело, а меня к себе берет. На следующий день поехали с ним в лес. Ну, выпивка, закуска, обжимание — стал он меня укладывать, а я говорю: «Товарищ майор, я готова лечь, но я хочу, чтобы на земле хоть раз была справедливость, а не только, чтобы майоры милиции соблазняли несовершеннолетних. Вы же могли меня изнасиловать, но вы попросили. А вот он…» И я рассказал ему про амбала. «Если вы с ним за меня рассчитаетесь, то я согласна. Амбал сел на четыре года, а я рассчитывалась, когда майор хотел. Мужчина он оказался хороший, но никогда не давал мне денег.

А мать пьёт, и ни братья, ни я  удержать ее не можем. Однажды, видя, как я зашиваю колготы, мать говорит: «Я познакомлю тебя с мужчиной. Он фирмач. Богатый. Любит молоденьких. Еще не старый, пятьдесят лет». А мне тогда шестнадцать было…» Будешь с ним встречаться и не надо будет зашивать колготы, которые рвутся каждый день».

Познакомила. Да, все так и даже симпатичный. Снял квартиру. Раз—два в неделю мы с ним по несколько часов там были. Он платил маме деньги, а меня немного приодел. Холодильник всегда был полон. Отъелась…Но у меня появилась обязанность перед мужчиной: быть во столько-то так, делать —то-то, ехать с ним, куда он скажет…Делала все, что он хотел. Пошла я на дискотеку, — он мне выговор: «Больше, чтобы не было! Ты там подхватишь, а я лечиться буду». Ясно, что я свободу потеряла. А он делает мне такое предложение: «Я тебе покупаю эту квартиру и беру на содержание, а ты — все, что я скажу».

Если бы я хоть сколько-то любила…У меня еще была надежда, что мой любимый   вернется и спасет меня. И мы поженимся, и я рожу ему сына…

Опять пошли темные дни. Я не знала, что делать. Подвертывалась работа: с лопатой и ломом. Никогда! Может, моей прапрапрабабкой была княжна, она не того дала мне все, что я имею. Я часто стояла перед зеркалом и плакала. Я же ничуть не хуже самых—самых звезд, только глаза, как  у собаки, у которой нет хозяина. А судьба искушает, словно испытывает. Позвонил бывший одноклассник. Пригласил встретиться. Пошла. С ним не надо было играть и притворяться: он сирота, детдомовец, такой же нищий, как и я. Только честный. Работает в нашем «доме быта»…«Дом быта» …Халупа. Гена там чинил все механизмы. Чтобы пригласить меня в кабак, месяц собирал деньги. Выпили немного, потанцевали. Он прямо тает, когда до меня дотрагивается. Неужели  ему никто обо мне не говорил?! Предложил пожениться! Лучшего мужа не придумать. Только — где взять к этому любовь…Да и зачем объединять две бедноты. Мягко отказала, но пошла с ним. Прекрасная ночь была, почти, как с Сашей…И все. Опять чернота.

Знаете…Я за эти два года два раза травилась. Оба раза мама спасла.

Наконец приехал Саша. В первую же ночь сказал, что если я согласна, то останемся любовниками, а  жениться он не собирается, потому что все девушки — суки.

Все! Я страшно захотела уехать: от семьи, которой не было,—братья смотрели на меня, как на лишний рот (я же не работала) и стеснялись — шлюха; бабушка жалела, но эта жалость была хуже презрения братьев, как будто дефективная; от фальшивых подруг — завистниц. Я сказала Саше: «Хочу уехать, поработать в публичном доме. Устрой». А у самой мысль: «Скажи, что я сошла с ума, что ты завтра женишься на мне, что ты любишь меня! Набей мне морду и обними, и понеси в койку…» А мой любимый спокойно так говорит мне: «Я постараюсь сделать». И все. Вот тут я и решила: сделаешь, — не сделаешь, все равно уеду. Сейчас я понимаю, что я хотела уехать от себя, от своей несчастной жизни.

Через несколько дней Саша пришел ко мне: «Собирайся! Вот адрес в Минске. Поедешь в Германию. Повезло тебе. Я говорю: «Саш, если ты скажешь одно слово, я не поеду…» «Ты что? За тебя уже все деньги получили! » «И ты?! » «И я…» Если до этого у меня еще были сомненья, то тут они кончились. Поеду! Назло всем! «Саша, ты запомни эту минуту: ты еще будешь плакать по мне! »

Повезли нас двоих на машине до границы, дали по сто марок, чтобы записать декларацию. О том, какие документы нам делали, как —я ничего не знала: это все — без нас. Проехали границу, на той стороне нас принял «хозяин». Красивый даже парень, лет двадцати пяти, араб что ли… Пересели в его машину и на квартиру. Приняли душ, поели, два часа поспали и в тот же день, вернее ночь, на работу. Здесь, наконец, я все поняла: счастье — деньги. За первую ночь я заработала 360 марок! Да если бы дома я дерьмо  целую ночь ела, я бы столько не заработала. Утром, когда пересчитывала деньги, впервые в жизни руки тряслись…

Первый клиент был высокий спортивный немец. Подходит, а я сижу в коротеньком платьице, натягиваю его на коленки—девочка—целочка. Он улыбается: «Пошли? » Я ему пишу: «15 минут — 50 марок». Он кивает. В комнате я его обслужила, как любимого, на все сто, а не на 50. Он и заплатил 100! Почин!

Итак, за ночь в белорусских «зайцах» — 5 миллионов 400 тысяч! Можно с ума сойти! Все! Только деньги! Это — свобода!

…Условия такие: в двух комнатах двенадцать девочек. Почти все из СССР. Только две румынки и одна из Венгрии. С шести вечера до шести утра. Каждый день Трудно привыкнуть: ночью — работа, днем — сон. И так, с поднятыми ногами, надо отлежать три месяца. А потом, по договору — свобода! Каждую неделю — один выходной. Но все это обман. У меня за три месяца был один выходной. А было, с гриппом, с температурой 40, давай, пришел клиент и хочет только тебя. И даешь…

Наш сутенер — наш хозяин. Он нас купил. Мы — его собственность. Он — босниец. Они и албанцы, самые жестокие сутенеры. Вначале показался мне даже добрым. Что всегда выполнял: наши деньги были нашими. Но что он с нами делал… А вначале: «В свободное время ходите в солярий, вы должны хорошо выглядеть, тело— это ваш «рабочий инструмент». Каждую сам проверил…А меня сделал своей на три месяца. Не знаю, что там у меня не так, как у всех, но он-то уже повидал всяких.

Строго надо было соблюдать общие правила: никакой любви, никаких встреч с «любимыми», упаси бог, если за бесплатно переспишь на стороне…»Все, что у вас между ногами и за пазухой, ваши зады, глаза, руки, ваши губы и волосы — это все на три месяца моё! »

Одна девочка не захотела с ним спать. Боже, как он ее бил! При всех, в нашей комнате.   «Я — твой шеф, — сказал он ей,— и ты будешь делать все, что я прикажу». А одну девочку бил при клиентах в «пуфе». «Почему тебя не берут? Всех берут, а тебя нет? Плохо моешься? Зубы не чистишь? » Она — плакать, а он запретил: «Заплачешь — все начну сначала». Тогда один югослав из постоянных клиентов взял ее, и они пошли в комнату. Она потом мне рассказывала, что он обнял ее и говорит: «Поплачь, поплачь…»

Она стала раздеваться, а он говорит: «Не надо, отдохни, полежи, и не беспокойся, я все заплачу».

А когда сутенер спросил, хорошо ли ему было с ней, тот ответил: «Да, очень». Вот такое тоже бывает.

А еще у него были уроки. Он приходил к нам с друзьями (он часто своих почетных гостей угощал нами) и при них обучал нас, как надо себя вести в трудных случаях нашей проституцкой жизни.

Среди девочек у меня подруг не было — так, коллеги. Они меня не любили, потому что я много зарабатывала. Половина клиентов нашего «пуфа» были мои. За эти сто немецких дней в одну рабочую смену —12 часов —у меня не было меньше, чем десять клиентов, а однажды рекорд и мой и «пуфа»: у меня было восемнадцать мужчин. Да не смотрите на меня, как на привидение. Конечно, много. И десять много, если действительно десять. Они не все настоящие, как мой Саша или тот мой насильник. Таких и трех трудно обслужить. Первое, это ограниченное время. Сеансы такие: 15 минут—50 марок, 20—70 и 30—100. Большинство берет 15 минут. Из них чистыми получается 10, а если потянуть резину, то и меньше. Многие или выпившие, или пьяные, часть—пожилых, часть —импотентов, некоторые пришли просто «посидеть» — бывает и так. Один парень заплатил за два часа 400 марок, полежал со мной и ничего…Какое-то горе у него было. Просто молча полежал. А еще наши приемы…Если очень уж активный мужик попался, поможешь немного,— и он готов. А времени для второго раза у него нет. Знаете,

Как говорит моя коллега по «пуфу»: «Какая у меня работа? Ох! Ах! Посмотрела на часы: У-ух! Пакля вся, мальчик! » Так что цифры не страшные, страшно, что ты все это делаешь, как машина.

Сколько у меня их было за это время? Ну, это элементарно считается. Мы не трахаемся без резинок, и все девочки покупают упаковки по 100 штук. По их расходу и считаем клиентов. Я купила 10 таких упаковок. Осталось две. Вот и весь счет: восемьсот. И мое дело — уплатить деньги. Кончил, не кончил — твое время вышло.

За 15 минут многие хотят большой любви, а я только механизм от освобождения от лишней спермы. А любви для них у меня нет. У меня ее и для себя пока нет. Я не знаю, что это значит...

…Шел третий, последний месяц. Разговор с матерью по телефону: «У меня все хорошо, мама!—Кум ты работаешь? —На складе. —А где живешь? —Есть квартира.—Как здоровье?—Нормально.—Как ты?—Живу…Приезжай домой, доня, ты мне нужна».

Чуть не задохнулась от этих слов, с детства не слыхала…А тут такая жизнь рисуется уже не во сне. Наш «призыв» готовится к свободе. Осталось две недели неволи. Даже поверить трудно! «А ты не верь»,— говорит мне моя землячка, помните, та, что поехала второй раз, дозарабатывать,—Алик нас перепродать хочет. Слух такой пошел». И в нашей среде подпольщиц—проституток слух, как  нигде, источник правдивой информации.

Всю дорогу тряслись: боялись сутенера, боялись полиции, теперь—перепродажи. Это ведь, как на войну. Перепродают обычно в Голландию. И хорошо, если так останешься или сможешь вернуться, а то и к арабам загремишь или в Индию, в  самые низкие бордели. Да и в Голландии можно пропасть только на еду и сон. Кто вырвался оттуда я, рассказывали такие страхи…

Нас разъединили на две команды по шесть человек. И жили теперь в разных домах. Наша группа жила на третьем этаже, а вторая — на втором. На работе девочка из этой группы рассказала, что они записку в крем спрятали и выбросили в окно: «Помогите, нас хотят продать в Голландию». Никто не подобрал. Телефоны друзей выбрасывали, чтобы позвонили. Безрезультатно. Двое из тех девочек спаслись. Пока смотрящие возились на кухне, что-то выпивали, закусывали, они  спрыгнули со второго этажа и к автомобилю: «Спасите! » «От кого,— спросили их,—от полиции? » «От сутенера! » «Ах, если от сутенера, то помогу». Немка привезла их к себе домой и помогла уехать. А у нас не получалось.

«Наташа»,—говорю я…Она сидит передо мной в адидасовском костюмчике, вся в золоте: три цепочки, два браслета, семь колец — юная, свежая, стройная, никаких пышных форм —«восьмиклассница—девственница»…И действительно, хороша необыкновенно… нашей, той светлой славянской необъяснимой красотой—очарованием. А я, уже столько о ней зная, не могу не попасть под это очарование…Передо мной сидит одна из моих гэпэтэушниц—выпускниц, еще толком не начавшая жить, а уже пропустившая через себя восемьсот мужиков всех народов и земель. В девятнадцать лет —«Соломон в юбке»…

«Наташа,—говорю я, решив разыграть небольшой цирк. —Ты все хвастаешься, что у тебя ух! ах! ох! —

какая фигура, что ты неотразима, а я смотрю на тебя, и ничего не вижу, кроме синих глаз и детской фигурки».

Все же я их знаю, моих учеников—учениц. Они еще тысячу лет останутся «моими». Она так сверкнула глазами, что осталось только дать в руки ведьмину метлу —темперамент, конечно…В миг адидасовская пара была на полу, и девочка предстала передо мной во французском мини-белье…»Ну, как? Не стыдно будет стать мне рядом с вашей (?)Клавой Шиффер? » Не знаю, кому из них будет стыдно, если они встанут рядом. Слишком даже была она хороша для работы в «черном» публичном доме.   «Заметьте, ноги у меня классические: они соприкасаются в трех определенных точках. Я еще не достигла своей лучшей формы. Годам к двадцати пяти увеличатся бедра и грудь, что сделает талию еще тоньше, и вот тогда при моем росте метр семьдесят три, я буду идеальной женщиной…»

Она читала мне лекцию о формах и пропорциях, а я смотрел на нее и думал: сколько десятков тысяч наших «наташ» так зарабатывают свои деньги в общественных кроватях Европы.

Ой, я же вам такое не рассказала!.. Подходит ко мне молоденький паренек. Я думаю, что он еще школьник, ну, по-нашему, в классе девятом—десятом. Смотрит это дитя на меня круглыми глазами и сто марок протягивает. Молча. А в глазах этих —стыд и страх, и смущение. Взяла его за руку и под тихие улыбки коллег повела. Конечно, мальчик—целочка. «Ты, почему меня выбрал? » «Я думаю, что ты добрая…» Господи, разве здесь «выбирают»…Снимай одежду».   «Я боюсь…» « Меня? » «Нет, тебя я стесняюсь, а боюсь, что не получится: я еще никогда…» Тут я поняла, какую роль мне предстоит сыграть в его жизни. От меня зависит, выйдет ли он отсюда мужчиной, уверенным, сильным, на всю жизнь запомнившим, что ничего нет на свете лучше и прекраснее, чем постель с женщиной. Я должна была стать на эти полчаса его возлюбленной, самой красивой и желанной. Поверьте мне, я все сделала, как надо. Ему было так хорошо, что он заплакал. Я не торопила его, и готова была сама заплатить, если бы он просрочил свое время. Я точно знаю, что он будет меня вспоминать  с благодарностью. Перед его будущей любимой у меня большие заслуги. Я открыла ее другу или мужу секрет любви. Я говорила ему такие слова, которые говорила только Саше, и так ласкала его, как только Сашу… И мне было так…Это не передать словами. Я почувствовала себя, словно вытащила утопающего из реки, спасла…

А он возьми и приди назавтра опять! Как я испугалась! А если этот мальчик влюбится  в меня—он же пропадет. Я объяснила ему, что меня на весь вечер забрал клиент, а он сегодня пойдет с моей подругой, которая не хуже, а лучше меня. Он не хотел, но куда же теленку деться, если его ведут на веревке. Пошел. От того меду, что спереду еще никто из мужчин не уходил. Так говорила моя бабушка. Мальчик стал ходить к нам часто, и теперь сам каждый раз брал другую: решил пройти весь алфавит. Ничего, полезно. Каждая чему-нибудь научит или отучит. Но я была у него первая,—меня он будет помнить всю жизнь.

Вы интересуетесь, были ли в моей жизни случаи, которые запомнились. Вся моя жизнь за эти месяцы— это случай, который я уже никогда не забуду…Очень часто за это время у меня было такое настроение: все—все равно. Работа, работа, работа…Можете вместо этого слова подставить другое. Я хотела денег,—я их имею. А вот, наверное, то, что вы хотите услышать.

Был праздник «Проводы осени». В Германии его празднуют сумасшедшие. Две недели  сплошной карнавал. Пришел в «пуф» молодой полицейский, конечно, в штатском, но мы его знали. Выбрал меня. Все, как надо. Он доволен. Осталось несколько минут, он мне говорит: «Хочешь отсюда уйти? » «Конечно». «Я женюсь на тебе фиктивным браком, ты мне за это ничего не заплатишь (Здесь такие браки стоят 810 тысяч марок. —Н. Ц.) Но будешь со мной спать, когда я захочу». Я не согласилась. Он не понимал, как это я отказалась от такого случая. А я уже раз от такого отказалась — у себя на родине. Я хочу быть свободна и хочу, верю, что это  будет! Выйти замуж за любимого человека! Я еще влюблюсь! Я верю.

А вот моя подружка, она с Украины, выходит замуж за полицейского. Он ходил только к ней. Это продолжалось два месяца. А потом познакомил ее со своими родителями и сделал предложение. Он уже возил ее смотреть, как им строят дом. Проект она выбрала сама. Скоро свадьба. Мы все рады за нее. Когда говорим о ней, у девочек слезы на глазах…

Она, немного помолчав, спросила: «Выпьете со мной? Немножко? Не побрезгуете? » Я кивнул. Она, слегка засуетившись, достала из шкафчика начатую бутылку водки «Старый сенатор», — эта водка из всех немецких «шнапсов» более похожа на наши,— поставила «нехитрую» закуску в упаковочках, заправила кофе—машину и разлила в пластмассовые разовые стаканчики граммов по семьдесят.

«Помянем мою маму…» Выпили. Помолчали. Налила еще.   «За нашу Беларусь. Чтоб было ей счастье». Выпили и за Белоруссию. Подоспел кофе.   «Вам с молоком? » И она, и я уже привыкли здесь пить кофе с молоком. Было какое-то вкусное печенье. Такого я еще не пробовал. Здесь и за всю жизнь его не перепробуешь, не то, что за год. За кофе и сигаретами продолжала она свой рассказ.

…Звонок из Белоруссии раздался, когда я была с клиентом.   «Иди— тебе брат звонит»,— сказал сутенер, и по его лицу я поняла: что-то случилось. Я думала —бабушка…»Приезжай…Мама умерла».

И вот Алик, хозяин наш, зверь и подонок, ни звука не сказал: «Езжай! » — только спросил, есть ли у меня деньги. Когда он отвозил меня на вокзал, я спросила, правда ли, что девочек продадут в Голландию, они же отработали свои три месяца.   «У нас так заведено, — ответил он, впервые заговорив со мной, как с человеком.— Скажи маме спасибо, что она умерла: этим она спасла тебя от продажи. Вернешься? » «Не знаю».

Первые счастливые минуты за три месяца, — когда поезд пересек границу Белоруссии. И хотя я ехала на похороны мамы, это была и радость — родная земля… Я не могу, как это  меняли колеса, и я поняла, в каком аду пробыла эти три месяца.

Какое счастье— услышать от мамы, которую давно потеряла: «Ты мне нужна», — и— опять потерять навсегда. Что с того, что стоит у «пуфа» машина, которую я купила старшему брату, что везу я бабушке огромную сумку подарков, каких она не видела за свои семьдесят пять лет, что — джинсов, курток, ботинок — второму брату…Мамы нет.

Маму похоронили, а я все равно вижу, как все меня обсматривают, чуть ли не ощупывают. На мне все, как надо… Поминки справили… Хоть смейся! — меня мои любимые братья перестали стесняться! А как же, если и похороны, и поминки за мой счет, и бабушке пятьсот марок, и братикам по пятьсот… Господи!.. Что же это за мир такой? Если тебя любят не за то, что ты сестра, пусть и непутевая, а  за то, что у тебя есть деньги. Они же знали, что я не руками эти деньги зарабатывала… А подружка моя лучшая, Люба, когда мы остались одни, говорит: «Что ты нос дерешь? Ты же шлюха! » Вот так. Она в пункте химчистки работала, зарплата за шесть пар колгот. Замуж никто не берет — некому: все пьют. Так, значит, она мне это говорит. А я отвечаю: «Нет, подружка моя, это ты — шлюха, а я — проститутка. Ты — за бутылку, а я — за тысячу марок! »

Любимый мой пришел…Все же он единственный, кого я любила… «Снова поедешь? » «Поеду».    «Я  буду тебя ждать».   «Нет,— говорю, — Сашечка, не жди. Все сгорело. Нет, мальчик».   «Пойдем ко мне…» «Не пойдем. Никогда уже не пойдем».   «Я тебе заплачу…» «Из тех денег, что за меня получил? » Знала я, что наводчикам, таким, как Саша, перепадало триста—четыреста марок.

А глаза у него такие, будто я и в правду ему дорогая и любимая.   «Мне уже все по твоей милости заплатили, — говорю я.— Меня там так били, так…» И — он заплакал. Вот и пришла моя минута. Я — красивая и богатая, а он — плачет, так меня хочет, а может, кается, что продал свою любовь… Моя минута, я о ней мечтала, а радости — нет. Хоть сама садись с ним рядом и плачь. Такая у меня месть получилась. Рассчиталась со всеми —я на душе… И мысль: ну хоть кто-то скажите мне, что я вам нужна, что я ваша сестра и любимая, скажите слово — и разве я вернусь в тот ад?

А денег-то у меня тридцать долларов осталось. Узнал это старший брат и говорит: «Чего сидишь, уже третья неделя. Чего ждешь? Езжай опять в Германию, зарабатывай». И я поехала, прокляв все и всех на свете. «Чтоб я вас не знала! »

Вот я опять в «немецком доме». А мысли   еще там, на родине. «Приезжай еще,— сказали мне на прощание, —Мы тебя ждем». Я ведь знаю, зачем я им нужна. Бабушке — конверты красивые из Германии: внучка вон, где живет, а вы все в дерьме. Братьям — машины. Одной маме нужно было меньше всех — водка и, чтоб мне по деньгам было хорошо. «Любви, доня, няма… — говорила она пьяная, —Я твоего папу вон как любила, а что вышло? Самая большая любовь — это деньги. Есть они — все будет. И любить тебя будут. Ищи в жизни денег, доня». Вот я и нашла…И сильно меня все любят…

Два раза за время наших встреч плакала Наташа. Это был первый.

Алик встретил ласково, посидели, я его поблагодарила, он сказал, что я свободна, и предложил остаться у него работать. Условия, конечно, не сравнить, и деньги тоже.   «Сможешь быстро подняться, и пальцем никто не тронет».   «А ты? » — я рассмеялась. Он улыбнулся: «Я тоже». Нет, сказала, еще раз спасибо. Так и расстались. Я — свободная! А девочек моих всех продали…

…Как ни странно, но здесь, в Германии, где мне так досталось, я — проститутка, впервые почувствовала себя женщиной. Я ухожена: лицо, тело, руки, волосы. На мне золотые украшения, я хожу в модной одежде. Мужчины улыбаются мне. Даже в «пуфе» большинство клиентов ведут себя со мной, как с дамой. А уж вне работы… Я не знаю, стоит ли хотя бы только это того, что я плачу взамен?

Наверное, каждой женщине такое решать самой. Я не родилась проституткой, не хотела ею быть, но если так получилось, то невольно ищешь оправданий. Я не святая, но оправданий перед собой у меня много. Слава богу, что здесь это не считается позором, и ты не подстилка и шлюха, а человек, который работает. Хотя многие наши стали не просто проститутками, а базарными алкашками. Пьют все. Я тоже пила много, когда у Алика работала, чтобы не чувствовать боли, когда бьют, чтобы не знать, кто на мне, чтобы не думать… Я даже «кокс» пробовала. Что это? Кокаин. Я все пробовала, но это не мое. Я ведь не собираюсь всю жизнь так работать. Вы только не смейтесь, я  сейчас говорю, как девочка, а за мной такая жизнь, что и пожилым не снилось. Я ведь по-настоящему не любила… Саша — это мной же придуманный идеал мальчика. Он — не мужчина. А я так хочу любви! И чтобы меня любили! Я хочу ребенка —и дать ему то, чего не было у меня. Вот моя цель.

Мне страшно, когда я думаю о будущем: я боюсь, что не смогу забыть все это. Да, колготки продолжают рваться, хотя здесь они рвутся не каждый день, как у нас, но теперь я сама могу их себе покупать, не думая, сколько они стоят. Свобода, которую я вылежала в «пуфе» с поднятыми ногами, наверное, видна, когда я иду по улице или сижу в баре. На меня обращают внимание. У меня даже походка изменилась. Мне хорошо сейчас в этой стране. Но это все, как у нас говорят, с малого. А с большого — мне бы разбогатеть и «купить» себе парня, которого полюблю. Мама говорила, что счастье бывает у женщины, которая не зависит от мужа. Мне иногда снится моя собственная семья. Почему-то всегда у бассейна в солнечный день. Он и дети: мальчик и девочка. А я смотрю на них и плачу. И я просыпаюсь в слезах…(Здесь Наташа  заплакала во второй раз).

А мне еще пару лет придется… Я уже подобрала себе фиктивного мужа. За восемь тысяч он женится на мне — деньги на это у меня есть, и стану я жительницей Германии на законных основаниях и смогу заниматься своим делом легально. Но для того, чтобы я смогла стать женой немца, нужен хоть какой-то документ, а у меня — ничего. Вот я и сдалась в полицию и попросила убежища. Временный паспорт мне выдан. Я здесь хорошо так отдыхаю — от мужчин, от работы, как в отпуске, но засиделась  уже, две недели, надо сбегать. Приеду, поженимся, и начну новую жизнь. «Новую половую жизнь! » — смеется она.

—Что скажешь девочкам, которые живут в Белоруссии и которые все это прочтут?

—Если кто из них тоже захочет испытать судьбу, и подумает, что будет по-другому… Боже тебя упаси, ты не найдешь ничего, кроме денег. А это — не счастье. Ты теряешь себя и здоровье. Счастье — это, наверное, когда где-нибудь есть люди, которые  тебя ждут  и ничего от тебя не хотят, кроме тебя самой…Ой, девочки, слушайте маму!

Она смеется… Женщина —подросток с умными красивыми глазами, белорусочка, березовая, льняная, светлая… Немецкая проститутка, легко отпущенная своей землей, которой не нужны красивые  женщины  и красивые дети…Да простится мне эта мысль: уже если проституткой, то почему не у себя? — пусть ты такая своим бы доставалась, а? Она так хорошо смеется…

— Ой, девочки, слушайте маму! Если она говорит: сиди дома — сиди! Здесь так тяжело, как вы  не знаете…(Она уже не смеется). Никто здесь о тебе не думает. Здесь ты — товар, а не любовь. А еще… Домой хочу. Очень. Привет всем-всем.

Через неделю я опять побывал в «хайме». Наташи здесь уже не было. «Сбежала,— сказал дежурный, —Они все так: получат паспорт и ходу. Ищут счастья».

Найди его, Наташа, свое счастье. Может, уже наступило время, когда тебе можно стать счастливой так, как ты это понимаешь. Спасибо за доверие, за исповедь, хотя она и добавила печали в мою жизнь.

Наум Ципис,

Бремен

Р. S. То, что вы прочли, написано пять лет назад.

…Когда мы прощались, Наташа сказала: «Если вы захотите найти меня, звоните по этому телефону. Это номер немки, у которой я снимаю квартиру и которая хотела меня удочерить. Она будет знать, где я и что со мной».

Летом этого года я был в Минске и получил предложение газеты «Труд» напечатать исповедь Наташи. Вернувшись в Бремен, нашел в старой записной книжке тот телефон и позвонил. Скорее для очистки совести.

Жизнь иногда являет сюжеты, которые не могут «поднять» ни фантасты, ни сказочники… Когда я объяснил старой даме, по какому поводу я звоню, она, растеряв немецкую чопорность, по-человечески ойкнула и закричала, что Наташа со своей семьей «мид фамалие» находятся сейчас —«етц» —у нее в  «в безухен» — в гостях, и что она сейчас—«етц» — дает трубку ее либер Наташа! Да, дорогой читатель, хэппи-энды случаются и в жизни, но настоящими они бывают только в кино…

Наташа —хозяйка двухэтажного особняка с бассейном во дворе. Ее муж — немец, водитель тяжелого трака, «носит ее на руках». Она работает в офисе путешествий.

—Сбылась моя мечта,— говорит она. — Только у меня пока один ребенок— дочь. Сын еще будет.

—Ты счастлива?

—У меня есть все. Недавно муж купил мне машину. Мне уже можно быть счастливой, но я не знаю, что это такое. Может, то, что я имею, можно так назвать… Я по-прежнему очень тоскую по Белоруссии.

—Что ты сейчас пожелаешь белорусским девушкам?

—То же самое: если можно не уезжать — не уезжайте…