Дети цветов и радуг. Глава Эро рассказы дети

Порог новой квартиры Скворец переступил очень нерешительно. Не то, чтобы он не любил нового ухажера своей матушки, просто по жизни был человеком очень осторожным. Пахло штукатуркой, клеем и ремонтом вообще. Под ноги метнулась пестрая кошка. Мать Скворца заголосила и, перехватив животное под брюхо, закрыла дверь. В глубине квартиры щелкнула дверь, и прозвучали шаги, даже не прозвучали, скорее - прошелестели, как сухая листва. Навстречу им вышло весьма странное существо. Скворец поначалу и не сориентировался, что это и есть его теперь сводная сестра. На всякий случай, он ее назвал по первому впечатлению - Листва. И голос у нее шелестел, и фенечки на руках, и длинный, в пол, балахон с бисерной вышивкой шуршал подолом в тонких щиколотках.

- Привееет...

- Привет. - Скворец как-то неуютно почувствовал себя в тесном костюме, на котором разве что не написано было: «Новый-сшит-специально-для». Листва вкусно пахла какими-то цитрусовыми маслами, и у нее были очень красивые, в легких волнах, как у Венеры Боттичелли, светлые волосы. Он протянул ей коробку конфет «Белочка», с нелепым матерчатым бантом. Это мама прилепила. Наверно для того, чтобы сделать подарок подороже. На пальцах у девушки блеснуло несколько серебряных колец, явно - ручной работы, похожие на кельтское плетение, тонкие ободки. Она взяла коробку двумя пальцами, посмотрев на нее так, словно впервые видит конфеты.

- Проходииии... - и голос у нее шелестел. Как-то странно, она слегка растягивала слова, будто тянула время. - Покажу тебе лоооогово... - и после оставались долгие паузы, рождая чувство недосказанности. Какое еще ЛОГОВО??? Скворец сглотнул и оглянулся на мать и подошедшего Медведь Палыча.

- Твое логово... нуууу... комнату? - она склонила голову и глянула на него чуть прищуренными серыми глазами. Веки были припухшими, под глазами залегли легкие тени, но это ее не портило - даже придавало шарма.

- Ты проходи, проходи, сестра тебе все покажет. - Отец на нее похож не был ни капли. Точнее, она на него. Медведь Палыч был кряжистым и высоченным, оправдывал свое прозвище на все сто. А Листва... ну, Листвой и была - ростом даже ниже самого Скворца. Тоненькая, прозрачная.

Комната у Листвы была большая и погружена в сумрак. Сразу было видно, что это - ее комната. С потолка свисали нити, унизанные бисером и граненым стеклом, Скворец такого и не видел-то никогда, на полу лежали кучами маленькие атласные подушки. Стены в иностранных плакатах. Какие-то то ли страшные девушки, то ли не менее страшные мужчины. В комнате царил очень густой запах благовоний, масел и еще чего-то, незнакомого Скворцу. Он замер на пороге. Дверь с доводчиком мягко стукнула его по затылку.

- Мое лоооогово...- Она подошла к груде подушек и как-то медленно осела-опала на них, откинула голову на стенку. - Чегооо стоишь? Проходиии... - Протянула руку и тронула какую-то странную длинную штуковину, свисающую из переплетения веревочек, камешков, металлических трубочек и колокольчиков, ракушек и бусин. По комнате поплыл звон, едва слышный, перестук и шорох, похожий на шум волн по гальке, стук дождя по листьям и пение океана в ракушках.

- Похоже на сказку Шахерезады. – «Правильный» Скворец хотел сказать что-то приятное и литературное. Правда, глядя на Листву, скорее, хотелось петь. Он присел прямо на пол - стульев в комнате, как и  кровати, не было - и почему-то спросил: - А ты комсомолка?

- Ктооо? - в голосе прорезалось удивление, и потом он услышал ее смех, похожий на перезвон ее фенечек. - Мааааальчик, ты с какой луны упааал?

- Ну… Ты же старше меня. Вот я и подумал, что ты еще успела... - Скворец покраснел до корней волос.

- На два года. И меня эта идеология... ну, скажем тааак... не заинтересовала. Чаю хооочешь? - А еще Листва, оказывается, умела телепортироваться. Иначе как объяснить, что она неуловимо оказалась совсем рядом, так, что можно было рассмотреть каждый перелив цвета в серо-голубой радужке ее глаз и трещинку на красивых, четко очерченных губах? Юноша сглотнул:

- Так не звали еще... - Листва была красивой, таких девушек раньше Скворец не видел. Ну, для него девушки вообще все были - затянутые в форму, а волосы у них были туго стянуты капроновыми лентами.

- А кто должен звать? Сами придем и нальем. Привыкааай. - она качнулась еще ближе и потерлась носом о его щеку, будто пробовала запах и прикосновение. - Идееем... - и исчезла из поля зрения. Только прошуршали по паркету босые ноги. Скворца как током ударило. Он даже за щеку ухватился. И как так - пить чай, когда не звали? Такого в жизни Скворца еще не было. Мать строго гоняла его с кухни. Еда выдавалась по режиму, порциями, и Скворцу постоянно хотелось есть.

- Ну, пошли, ребенок. - Листва снова появилась, теперь уже ухватив его за тонкое запястье цепкими, прохладными пальцами. - Что застыл?

Кухня была огромной, не в пример их крохотной, с добротной мебелью, кажется, из натурального дерева, лакированной, с холодильником подстать ее размерам - с двустворчатый шкаф, из которого Листва уже деловито выставляла на овальный стол посреди кухни тарелки с сыром-колбасой-чертом-в-ступе. Скворцу как-то сразу стало безгранично стыдно за свой по-уродски скроенный, и совершенно ему не по фигуре, костюм. За волосы, смоченные матерью и зверски зачесанные на пробор, так что белела росчерком мела кожа. За свои слишком длинные руки. И четко стало ясно, что возвращаться в свою комнату в коммуналке они не будут. А останутся тут, на ночь. Считай - навсегда. И ему стало стыдно сразу за все. А особенно за то, что он осмелился посчитать Листву - красивой. А девушка, словно прочитав его мысли, «добила»: подошла сзади и взлохматила волосы, пробежав по ним легкими пальцами так, что они тут же послушно растрепались, он это видел по тени на стене. Льнули к ее рукам, как живые.

- Вооот так... Красивее... И пиджак снимай, чууудо. Жарко же? - она поставила перед ним чашку... нет, ЧАШКУ - на пол литра, не меньше, ароматнейшего чая. Он пах так, как мог бы пахнуть свежескошенный луг - медом и травами. - Попробуй, это вкусный чай.

А пиджак было нельзя снимать. Потому что рубашка под ним была когда-то голубая, а теперь белая, выношенная, и локти совсем протерлись, до состояния марли. И после ее прикосновения мысли встали и стремительно завязли в трясине, не желая никуда двигаться. Она была не такая, как все. Не как мама, бабушка и злющая тетка Варь. Не такая, как девочки в классе. Скворец даже девчонками не мог их назвать, только «девочки». А Листва была - девушкой. Красивой девушкой, в почти сказочном, по мерке Скворца, наряде, с красиво очерченными линиями тела под ним, и ступнями-ракушками, с маленькими ноготками, выкрашенными в золотистый цвет.

Она так и не села за стол, стояла рядом. Ждала - только чего? Потом протянула руку и потормошила:

- Нуууу? Я не кусаюсь, честно... Только целуюсь. Чего ты, как неживооой? - ей было странно. Скворец был зажатым, как будто его костюм был ему - гробом. Где-то фоном слышались голоса отца и его новой пассии, Листва ее уже успела окрестить - Устрицей. А мальчишку ее, видимо, придется звать Устричонком. Если ей не удастся его выковырять из этой его ракушки.

- Прости... не привык просто. - Он поднял на нее взгляд. Как ей сказать, что вот он держит ложечку, а она, судя по весу, из серебра? А дома, в том месте, где он раньше спал, чайных ложек было две, и они обе были из нержавейки. И что он очень любит лимон. А такой большой видит в первые в жизни, как и ее - Листву. И что она сама похожа на лимон, и хочется ткнуться лицом ей прямо в живот и пить ее запах. Последняя мысль, кажется, была высказана в слух.

- Ну, так кто запрещает? - она рассмеялась, и смеялась долго и вкусно, иначе не сказать. Запрокидывала голову, и были видны ее маленькие ушки, с тяжелыми длинными серьгами из цепочек-змеек и камней-капелек цвета ее глаз. И у нее от смеха подрагивало горло и видимые в вырезе платья ключицы, и грудки, четко очерченные вышивкой, и бахрома из мелкого бисера под ними. Листва помотала головой - серьги зазвенели, от волос запахло сандалом и грейпфрутом, наклонилась и поцеловала. Так в сериалах, которые любили вечерами смотреть мать с теткой, взрослые героини целовали своих ухажеров. Губы у Листвы были шершавые, прохладные, как и пальцы. И чуть влажные, как кожица у абрикосов. А Скворец обалдел, и ложечка со звоном улетела под стол, а глаза закрылись, и пальцы сами коснулись ее талии, и мысли поглотила нежность, накатившая, как болезнь, и не сидел бы, так рухнул от слабости.

- Ээээй, очнись, чай стынет. - она отодвинулась, в глазах еще были отзвуки этого смеха и привкус поцелуя. Наклонилась за ложкой - вышивка оттянула ворот... Скворец посмотрел в вырез и вспыхнул. Закрыл глаза, открыл... По подбородку потекло теплое.

- Ой... Сейчас! - кажется, Листва за него испугалась. Потому что за платком она метнулась вихрем, и через секунду уже прикладывала ему к переносице пакет с колотым льдом, вытирая кровь. - А рубашку закапал... Снимай, застираю.

- Не надо, спасибо. Я сам… - Скворец умер, воскрес и умер снова. Листва стащила с него пиджак, и весь мир увидел протертые локти.

- Еще чего? Я тут девушка. - Листве было наплевать на потертую, явно малую ему уже одежду. Но кровь все равно надо было застирать, хотя она бы просто выкинула эту его рубашку и дала ему свою футболку. Велико не было бы.

- Пааааааа! А можно мне с братом в магазин? - крикнула в коридор. И это ее «с братом» прозвучало так, словно всю жизнь говорилось.

- Таня, что ты там забыла? - Медведь Палыч приоткрыл дверь спальни, чтобы просунуть туда голову, кажется, он был не одет. Скворца прям резануло: ну, какая же она – Таня? Она - Листва.

Футболка пришлась ему в обтяжку. С какими-то английскими буквами. Темно-зеленая. С конопляным листом.

- Надо.. - и совсем не просительный, просто ожидающий взгляд. Ей и разрешения просить-то не надо было, это так, для Устрицы и Устричонка. Чтоб не шокировать их слишком уж сильно. Листва уже поняла: эти люди из совсем иного мира. Ей - не понятного. Но правила она схватывала на лету. Пусть и не всегда их выполняла.

- Ну, надо так надо. - покладисто кивнул Медведь Палыч. - Капуста в кармане, сама возьми.

Скворец надел разбитые ботинки и плащ, который был «на вырост». Вечно у него все было «на вырост». И позвал:

- Листва?

- Идууу. - она вышла. И поняла, что ошиблась в выборе одежды. Надо было не драную джинсу напяливать, и не радужный шарф, а что-нибудь из репертуара пай-девочки, в чем иногда приходилось ходить в универ, чтоб не слишком косились преподы. Но переодеваться не стала. Залезла в карман отцовской куртки и выгребла толстое портмоне. Подумала и запихнула его целиком в ксивник на шее, на плетеном из бисера шнуре. - Пошли.

Магазин был из серии Супермаркетов. Они с матерью ходили в такие только на распродажи. Скворец взял корзинку.

- Нам не сюда, глупенький. - Листва отобрала тару и потащила его наверх, туда, где располагались маленькие магазинчики всякой всячины. И впихнула в зеркальную дверь какого-то бутика.

- Тата, привет, я тут привела брата, одень?

Из-за прилавка выпорхнула нарядная девушка-продавец, и Скворец мгновенно потерял нить их беседы. Они словно перешли на какой-то иностранный язык. И так, между делом, складывали ему на руки разноцветные шмотки.

- Листва… не надо. Меня мать потом убьет. - Скворец был совершенно прав. Одевала юношу Устрица всегда сама и считала, что баловать мальчика нельзя, это только испортит его характер. Да и не получалось особенно баловать с ее зарплаты учительницы. Доходило до маразма: Скворцу приходилось возвращать подарки от друзей на день рожденья и новый год.

- Пусть попробует. - а вот и проглянуло в шелково-бисерной Листве что-то стальное, что не Устрице было - сломать. Скорее это ее хрупкий панцирь треснул бы. - Что хочу - то и сделаю. А будет возникать - спирай все на меня, я сама с ней пошуршу. - Скворца впихнули в примерочную, потом туда же просочилась и Листва. - Ты меня не стесняйся, я помогу.

Скворец готов был провалиться сквозь землю. Вот прямо тут. Прямо на первый этаж, а потом и под землю, прошибив собой культурный слой.

- Листва… Ну, отвернись хотя бы…

Листва вскинула бровь, пожала плечами и отвернулась. К зеркалу. Во весь рост. Кусая губы, чтоб не улыбаться. Смотрела, как расстегивает дрожащими пальцами брюки, как стягивает с себя, сверкая всеми недокормленными мослами-ребрами-локтями ее футболку. А спина у него была красивая, хрупкая, с крыльями лопаток и родимым пятном, как ножом в спину ударили. Брюки упали на пол и Скворец быстро развернулся, не учитывая зеркальность кабинки.

- Одевай джинсы, я думаю, тот размер или тебе меньше надо? - Листва снова повернулась, он и моргнуть не успел. Протянула темно-синие, с какими-то замысловатыми строчками и буковками на карманах, брюки. Джинсы. В школе, в которой учился Скворец, джинсы были преданы анафеме. Одел жесткую, новую ткань. Пахла она свободой, краской и еще чем-то неизведанным. В этих джинсах у него сразу стали очень длинные ноги.

- Агаааа... самое оно... - на плечи легла ткань, больше всего напоминающая шелк. Рубашка была - как у принцев из сказок, которые раньше шли по телеку. С широким воротом и длинными манжетами, с рядом мелких пуговок. И - алая. И сразу стало видно, что кожа у Скворца - цвета сливок, таких нежных и тающих. А глаза - почти черные.

- Я похож на Трубадура из мультика. - Скворец изумленно мял в пальцах ткань. - Листва, зачем все это?

- Как зачем? - вопрос ее удивил. - Ну, красиво же? Красиво. Так надо, понимаешь? Чтоб красииииво! - она мечтательно прикрыла глаза, потом тряхнула русой гривой и стянула с запястья пару бисерных браслетов, неуловимо-быстро перекочевавших на запястья Скворца. - Я так хочу!

- Листва, я же парень. Не положено же. - браслеты Листвы… Хорошо говорить с маминой интонацией «не положено», и при этом крепко прижать их к себе, что бы стеклышки в коже отпечатались.

- Кем и куда не положено? - она снова смеялась, только теперь не отрывая от него взгляда, открыто-мечтательного. Это как дымка на лугу - вроде, и простор, а все зыбкое, в легком тумане. - Ладно, парень, теперь ремень и куртку. И ботинки еще. - Ремень она ему одевала сама. Ладонями по шелку рубашки, оглаживая складочки. Скворцу кололась этикетка в шею. В голове был полный сумбур: весь день – наперекосяк. Магазин этот…Что-то не наше. Фирма. Листва. Его сестра. А он всегда хотел сестренку. Чтобы любила и по голове гладила. Девушка протянула ему новые носки. Юноша распрямил скрюченные, сведенные под себя пальцы. Они светили дырками.

- Все, натягивай, я тебя жду. - И выпорхнула, расплачиваться. Если у нее еще совсем соображалку не отшибло, то нельзя ему показывать, сколько стоит вся эта красота и еще то, что уже упаковала Тата в фирмовый пакетик. Так, мелочевка - трусы, носки, футболки. А еще не забыть бы в кафешку зайти и в переходе к парням наведаться. Давно не пели трио. Ага, и феньки отдать, на заказ сплетенные. Листва вздохнула, улыбнулась. Как он ее смешно зовет. А для всех она - Осень, ну, он почти угадал.

Скворец и не подозревал, что красив. Он и сейчас этого не видел. Но после метаморфозы, которою с ним сотворила Листва, это стало видно окружающим. Оделся, как она велела, и вышел со своими старыми вещами и футболкой Листвы в руках.

- А куда... агааа. - Листва забрала у него старье и на выходе из магазина... кинула в урну.

- Нам теперь вон туда. - И поволокла за руку, крепко сплетя пальцы.

Они вышли на шумный проспект. Скворец слегка приобнял ее за плечи, нежно, как держал свою скрипку. Он просто боялся потерять ее в воскресной толпе, которая гуляла и оттягивалась в свой хмельной Первомай.

- Куда хочешь - в «Снежинку» или со мной? - Листва шла, как будто и не было для нее этой толпы. И ее - не задевали.

- А мне все равно, куда... Если с тобой. - Скворец улыбнулся. У него на щеках были очень обаятельные ямочки.

- Тогда давай сначала к детям подземелья, а потом оттянемся в кафе. Если там еще не разучились готовить мой любимый коктейль. - Она утянула его в сторону подземного перехода. Стоило спуститься в прохладу гулкого туннеля, как стало слышно, как, перекрывая гул толпы, звучит флейта и гитара, и ей вторят два голоса - густой низкий бас и звонкий мальчишечий, еще не сломавшийся. Глаза у Листвы радостно вспыхнули, и она метнулась к уличным музыкантам.

Скворец знал ЭТИХ, как пренебрежительно отзывалась о них мать. «А ты не водись с Вовкой из третьего подъезда, он - из ЭТИХ».   ЭТИ - значило длинные, не всегда чистые волосы, драные джинсы клеш, и постоянно не очень хорошую музыку в переходах. Скворца «женили» на скрипке в три года, поэтому плохой музыки он не знал. Парни, которые сейчас обнимали Листву, тоже были - из ЭТИХ. Длинноволосые, с бисерными хайратниками, в каких-то невообразимых нарядах. Их было трое, там еще оказался и барабанщик, маленький, как воробей, видно, помладше даже Скворца. Он и пел высоким голосом. Гитарист - похожий на грустного бассет-хаунда, с добрыми карими глазами и бородой дьякона - басил. А парень, похожий на классического сказочного эльфа, с длинными, даже длиннее, чем у Листвы, рыжевато-каштановыми волосами, заплетенными на висках в тонкие косички, играл на флейте.

- Знакомься, Тень, - флейтист. - Балагур. - гитарист. - Чунга. - барабанщик. - А это мой новый брат, Скворец.

- Королек, птичка певчая. - хохотнул Чунга. Скворец потупился. Ну, птичка, так птичка. Он уже пожалел, что не выбрал кафе.

- Осень, споем? - Балагур перебрал струны гитары, наиграв знакомый Листве мотив. Она серьезно кивнула, и гитара зазвенела зло и отчаянно. А голос у Листвы оказался уже не шелестом, а перезвоном. Как клинок о клинок.

- У черных врат, у старой цитадели,

У башни, что нависла над обрывом,

Собрались те, что в битве уцелели

И попрощались молча, торопливо...

Скворец слушал, он впервые знакомился с подобным и был удивлен. Песня была слегка пафосна, но пела ее Листва искренне. Балагур терзал гитару с почти эротической страстью. А юноша решал, нравится ему все ЭТО: пропахший мокрыми пальто и мочой переход, старая фетровая шляпа, куда изредка кидали мелочь прохожие, странная музыка и песни,   или нет. Скорее, все-таки, да.

- Останешься? - Тень впервые подал голос. Скворец удивился: почему он не поет? Потому что такой голос нельзя, невозможно скрывать.

- Нееее, я с Птицем в кафе. Айда?

- Нееее, - то ли передразнил, то ли подхватил выговор Листвы Тень. - Шляпа еще и дно не закрыла. Нам тут до вечера стоять. А то и Чунге на метро не хватит. А ты принесла?

- А то ж. - Листва вытащила из карманов горсть переливчатых, разноцветных бус-фенек-браслетов, ссыпала в подставленные ладони и потянулась на цыпочки: поцеловать Тень в губы. Не так совсем, как целовала Скворца тогда на кухне. Тот поцелуй был - киношный. Этот... от него кровь жарко прилила к щекам. И стало обидно. С ним - пошутила. Просто посмеялась, как над маленьким. А чего он хотел, в принципе? Они же только сегодня познакомились. Скворец пнул кафельную стену новенькой кроссовкой.

Вышли из перехода, как в другой мир попали.

- Ты какое мороженое любишь? - Листва свернула к высоким дверям самого старого в этом районе кафетерия, помнившего еще не только СССР-ские времена, а и революцию, и даже, если верить витиеватой надписи на вывеске - царские.

- А мне нельзя мороженное. В принципе молоко нельзя, я от него задыхаюсь. Спасибо, Листва. - Было обидно и благодарно, что с ним рядом, такая красивая, Листва. Все парни на нее оборачиваются. Даже «правильные».

- Ой... ладно, тогда я тебе другое закажу. - Она все-таки завела его в сумрачно-прохладный зал. - Садись, я сейчас. - Через пять минут поставила перед ним на полированную мраморную столешницу креманку с разноцветными прозрачными кусочками желе и дольками фруктов. А перед собой - высокий бокал пенистого молочного коктейля.

Скворец не любил сладкое. Он мясо любил. Колбасу. Но, чтобы не обижать ее, послушно стал есть.   Он бы сейчас и кактус съел - не заметил, потому что смотрел на ее рот и губы,   зажавшие соломинку, по которой вверх текло белое. Листва оторвалась от коктейля и облизнулась. Что-то спросила. Он не понял, что, так засмотрелся.

- Прости... Что?

- Дашь попробовать? - она перегнулась через стол, улыбаясь. Он протянул ей ложечку с дрожащей горкой и ягодкой внутри. Завороженно смотрел, как она тянется к сласти своими прохладными губами. Вспомнилось Скворцу, кого он целовал в последний раз. Бабушку. И это было очень давно. И, конечно, не так, как Листву. Хотя тут, скорее, она целовала его. Он же еще никого и никогда...

- Ммм, вкусноооо... - протянула, прикрыв глаза. Допила свой коктейль, дурачась и высасывая последнюю пенку с шумом, как маленькая. Подождала, пока он доел свой десерт.

- Домой? А то сладости - хорошо, но папа обещал нам сегодня свою фирменную стряпню, а я такое пропустить не могу. Тебе понравится, я знаю.

- Мне все понравится. - Как сапер, осторожно протянул руку, чтобы коснуться ее пальцев, вороватым движением.

- А у тебя тут сироооп... – Листва притянула к губам и облизнула кончики его пальцев. Как лакомство. А зубки у нее были не крупные, ровные, как красивый морской жемчуг. И такой, почти кошачий, язычок. Розовый.

- Не надо… руки в рот. Они грязные. - но не отдернул, почти закатывая глаза от удовольствия. От прикосновения ее язычка стало тяжело дышать, казалось, снова носом пойдет кровь.

- Не будь таким... правильным, Птиц. - она не сказала «занудой», обижать его не хотелось совсем. Он был - маленьким и пугливым, как неприрученная птица, и Листве хотелось взять его в руки, как птицу. Наверное, у него и сердце будет биться часто-часто, как у перепуганного голубя. Или Скворца.

В квартире пахло вкусным мясом. У Скворца, даже голова кругом пошла с непривычки. На кухне сидела мама, в чужом розовом халатике с крупными журавлями, в чужих бигуди  и тапках. Чужая мама. Медведь Палыч в семейных трусах и фартуке стоял у плиты. Оглядел Скворца:

- Таань! Ты куда брата дела, это что за чудо-юдо-рыбий-хвост?- и рассмеялся собственной шутке.

- Это - Птиц. Мой Птиц. Пааааа, мы есть хотим. Очень-очень. - Листва, как маленькая, подошла к нему и потерлась щекой о волосатую руку-лапу. - Мы только шмотки переоденем, ага? И еееесть! - Утянула Скворца в свою комнату. Кинула на подушки вынутые из пакета, купленные в том же магазинчике, где и джинсы, мягкие штаны, из какой-то струящейся ткани, и футболку им под цвет - темно-серое и черное, с серебристыми кантами. И, не стесняясь, принялась снимать с себя уличную одежду. Стянув наполовину футболку, удивленно спросила у замершего Скворца:

- Ты чего застыл? Переодевайся давай, еда стынет!

- А я…а я... – Скворец, заикаясь, смотрел на черную коротенькую комбинацию поверх кружевного бюстье.

- Вот чудной, ты что, белья ни разу не видел? Птииииц, отомри! - она скинула футболку и взялась за ремень джинс. - Ну честное слово, тебе уже шестнадцать, а будто с луны свалился.

- Не видел. - И язык к небу как присох. А тело - беспутное, непутевое - так его подвело, так подвело... Листва разделась. Трусики у нее были тоже черные, кружевные, на ладной попке смотрелись просто здорово, подчеркивая ее.

- Помоги расстегнуть крючки, а то постоянно цепляются. - она скинула комбинашку и потянулась тонкими руками за спину. Пальцы его не слушались, и запах кружил голову. Но как-то справился, оторвав один, как сломал крыло бабочке, и быстро натянул на себя штаны, то ли «рибок», то ли «адидас»... Придержал на секунду собственный пах, кажется, сердце сейчас переселилось именно туда.

- Ага. Сейчас. - Листва сбросила на пол бюстье и повернулась за своим бисерным платьем. И ее взгляд быстро пробежал по всему его телу, от кончиков пальцев на ногах до растрепанных волос. Улыбнулась. - Мешает?

- Что мешает? - Не понял Скворец.

- Ты расслабься, сядь и подыши, все пройдет. - И скользнула в платье, как Василиса Прекрасная - в шкурку лягушачью.

- Все хорошо. – Скворец еще быстрее надел футболку и пулей выскочил на кухню. Остановился на полпути в поисках ванны. Материнский голос его догнал: - Сева, руки мой, ужинать.

Ужин был великолепен, именно такой, как должен был быть. Праздничный. Хотя ничего особенного отец не готовил, Листве казалось, что его радость по поводу новой семьи чувствуется, как вкус вина на языке. Им с братом тоже папа налил - по глотку, красного, сладкого вина. Хотя по лицу Устрицы совершенно явственно читалось все, что она думает по этому поводу. И это было вовсе не одобрение. А Скворца развезло с первого глотка. Он заговорил, быстро, без стеснения отвечая на вопросы Медведя и доведя его практически до истерического смеха. А под столом его била нога матери, как дробь выбивала. Все рассказал: и про то, как бабушка умирала долго, как мама ходила за ней. Как жили с отцом, все, что помнил. Как мать в трауре десять лет ходила, на памятник афганцам чуть ли не каждый день ездила. Как новый год с картошкой в фольге справляли, как он по больницам лежал. Не было в этом городе той больницы, где бы ни повалялся птенец-Скворец. Листве было не смешно. Ей было стыдно и жалко Птица, так что она быстро доела свой ужин и встала из-за стола, удостоившись еще одного неодобрительного взгляда Устрицы, (как это так, без разрешения взрослых?!) и дернула Скворца за руку.

- Идем? Пусть поболтают без нас, - почти насильно вытащила парня из-за стола.

- Мама, можно? - язык заплетался, и он допил свое вино на донышке бокала. Мать поджала губы, кивнула.

- Па не успел заехать купить тебе кровать, да и ремонт в твоей комнате еще не закончили, так что поспишь со мной. Только кровати у меня нет, я не люблю спать на кровати. Ничего? - Листва зевнула, прикрыв рот ладонью.

- Ничего. Это странно очень звучит – моя комната. Не моя она вовсе... А Медведь Палыча. Мой угол в коммуналке на 15 семей... Мы там в туалет по расписанию ходили... Как и мылись... - Скворец запнулся и упал в подушки. Проконстатировал: - Кажется,   я пьян....

- Угу. Тебе пить - нельзя. Учтем. У Медведь Палыча есть своя комната, не переживай. А твоя - это твоя. - Листва раскатала у стены матрац, широкий, двуспальный, расстелила на нем простынку и бросила одеяло. - А я не сходила за постельным, вот растяпа... Ладно, я с тебя одеяло стягивать не стану, честно.   - Она включила ночник и выключила верхний свет. По потолку заскользили световыми точками карты созвездий. Листва разделась, натянула тонкую, короткую ночнушку и легла к стенке, приглашающе похлопав по подушке рядом:

- Иди спать, а?

Скворец увлеченно запутался в футболке. Разделся до трусов, забыв, чего стеснялся, потом сел:

- Умыться. Почистить зубы надо. - Вопросительно посмотрел на Листву.

- Забеееей...- она уютно свернулась клубком, обняв подушку. - Завтра умоешься. Ложись уже, Птиц.

Он упал на живот, засыпая почти мгновенно и выставляя на обозрение то, чего так стеснялся: дырки на трусах. Как и было обещано, одеяло Листва не стягивала. Только приползла к самому источнику тепла, греться, сгребая его вместо подушки и сворачивая вокруг них со Скворцом кокон из простыни, подушек и одеяла.

Утро обернулось скандалом. Матушка пришла будить Скворца ровно в семь. Не важно, какой день недели был на календаре, каждый день, три часа утром и три часа вечером, Скворец посвящал скрипке. Эта ненависть уже была сродни наркотической привязанности. Вот и сейчас, Мать открыла дверь и обнаружила весьма двусмысленную картину. Самым скромным эпитетом в сторону Скворца было - кобель. После чего он с позором сбежал в ванную. Листва сидела на разворошенной постели и сонно, непонимающе моргала на разозленную женщину. Она вчера так рано уснула оттого, что была жуть какая невыспавшаяся, а встать рано для нее было - вообще нереально, ибо - совизм не лечится. А тут такой шум-гам... Листва медленно просыпалась, столь же медленно начиная закипать.

- Сидеть неделю не сможешь! Так и знай! - бушевала Устрица в коридоре. Потом раздраженно швырнула в ванну полотенце и пакет с привезенной из дома зубной щеткой. Скворец смаргивал под душем злые слезы.

Листва даже не оделась. Вылетела в коридор, в чем была. И пошла на женщину, как на амбразуру, чуть не шипя:

- В этом доме никто. Ни на кого. Руку. Не. Поднимет! - серые глаза метали молнии.

- Танечка, он тебя не обидел? Прости, мне так неудобно. - Засуетилась мать. – Конечно, что ты? Да разве я его когда трогала?

Скворец скрипнул зубами: у матери была редкая особенность хлестать словами так, что лучше б била.

- Я предупредила. Никто никого не обидел. И впредь в этом доме чтоб я ругани - не слышала. Ни-ког-да. - Листва развернулась и пошла - досыпать.

Скворец вымылся, как оказалось потом, тоником. Почистил зубы и с тоской отметил нелепость своей лохматой зубной щетки за рубль пятьдесят. Выпил чаю с обязательной тарелкой овсяной каши. Господи! Как он ненавидел эту кашу! И ушел с футляром со скрипкой в свою, еще до конца не отремонтированную, комнату. Каприз Паганини и метроном скрасили его первые утренние часы. Играл он с яростью, обрушивая весь свой гнев в музыку.   И кажется, именно сегодня у него, наконец, стало получаться хорошо. Когда закончил, обнаружил у стенки, на подушке, завернувшуюся в одеяло, лохматую и нахохлившуюся Листву. Она смотрела на него со смесью удивления и восхищения. Встала - шелестнуло бисером платье, перезвякнулись феньки и серьги.

- Пальцы болят? Хочешь, разотру?

- Подожди секундочку. - Скворец ослабил натяжение струн на скрипке и смычке, протер инструмент сухой и чистой тряпочкой, уложил все в футляр и только потом позволил себе скривиться. Боль в пальцах была после каждой репетиции.

- Сейчас, Птиц. - Листва отвела его на кухню и достала из холодильника баночку с кремом. - У меня руки часто болят. Кровь плохо циркулирует, а я бисером плету, нитка режет, и иголками колюсь, бывает. Так что знаю, как это. Давай сюда свои пальцы.   - Прохладная мазь быстро снимала боль, а легкий массаж - усталость. И руки у девушки были - нежные и ласковые. - Есть хочешь? Па говорит - мужчина должен питаться мясом. А не размазней на завтрак. Отучим матушку от идиотских привычек, я тебе обещаю.

- Она не плохая. Просто действительно, некрасиво получилось. Даже если ничего не было. - Скворец потускнел. А он хотел, чтобы было. Не знает сам, что, но очень хотел!!!

- Слушай, ну спать вместе - это ж просто спать! Не понимаю, что такого? - Листва усадила его на мягкий табурет и взъерошила волосы, ласково-небрежно. - Не переживай. Все хорошо. - наклонилась, целуя в щеку. Устрица, застыв в дверях, подавилась гневным восклицанием, памятуя слова девушки.

- Мам! Она просто... Она - такая. - Скворец развел руками. Устрица вроде замолчала, стала благодарить Таню за покупки Скворцу, запинаясь и убеждая, что с получки все отдаст. Юноша смотрел в окно, краснея.

- Чего? - до Листвы не доходило - зачем отдавать? Куплено - брату. То есть, в семье. Что отдавать? Кому? Самой себе? Она только пожала плечами. - Па придет поздно, у него сегодня стрелка с конкурентами. Так что можно не ждать и ложиться. Садимся есть? - И стала доставать тарелки, поставив на плиту кастрюлю с борщом.

- Танечка, еще ж каша не доедена... - Устрица отошла в сторонку, села. Понимая, что похозяйничать ей не дадут. Потом ожила: - Сева, на балкон.

Скворец дышал на балконе свежим воздухом. Он напоминал самому себе болонку. Во дворе под балконом сидела гопота:

- Звезда по имени солнце.... - полетела пивная бутылка, разбилась. Листва насупилась:

- Снова приперлись. Говорено-переговорено, не приходить! - Набрала в кастрюлю ледяной воды и вышла на балкон. - Птиц, иди-ка в дом. Нефиг слушать маты. - и выплеснула на парней воду. А ветер был совсем еще не летний, холодный. Скворец рассмеялся. Он, оказывается, не разучился это делать. Смеялся так, как если бы была жива бабушка. Мать всегда пугалась этого смеха, как грома небесных колоколов. Как он сейчас любил Листву, смелую, отважную Листву - оторву. Которая может запросто вылить кастрюлю воды за окно. Под балконом затихла ругань. Листва ухватилась за запястье Скворца и потянула его домой:

- Простынешь же, ну! - а в коридоре выронила кастрюлю и тихо осела на пол.

- Листва! Листик! Мама!! Мамочка! - Скворец успел подхватить. Устрица влетела, девушку положили на подушки, распахнули окно, подняв тучу пыли, нашелся как по волшебству и уксус, и нашатырь. А Скворец уже звонил в Скорую, замирая на полуслове, поскольку не запомнил адрес, да и сестру знал только как - Таню. Даже сколько лет ей полных, не знал, и от этого чувствовал себя полным кретином. Мать перехватила трубку, быстро и четко продиктовала все, что надо. Листва дышала медленно и неглубоко, руки были - ледяные. Устрица принялась снова растирать ей виски и водить у носа ваткой с нашатырем. Девушка закашлялась, открыла глаза.

- Паааа... холодно... Птиц?

- Все хорошо, девочка моя. Сейчас врач приедет. - Устрица накрыла ее пледом, сделав «страшные» глаза Скворцу. Тот метнулся к окну, с грохотов влетев в раму, и закрыл ее, потирая ушибленное плечо.

Скорая ехала - час. Скворец с ужасом переводил взгляд с бледно-прозрачной Листвы на часы, с часов - на мать, с матери - снова на Листву. И сжимал пальцы так, что едва не ломал. Когда в дверь позвонили, умудрился в прихожей споткнуться о свои же кроссовки и влететь в дверь лбом, но открыл все же.

Фельдшер неодобрительно поджимала губы, бурчала себе под нос:

- Курить меньше надо, и наркотики не принимать. Тоже мне, неформалы, богема!

- Какие наркотики? - Не понял Скворец, сжимая холодную руку Листвы. - Думайте, что говорите про нее...

- А вы не дерзите, юноша. Я что, не вижу - она ж из этих... панки, которые. А они все наркоманы. Ну, давление упало. Сердце - аритмия. А ей восемнадцать лет. - она сделала укол, деловито собрала чемоданчик и направилась к выходу, оставив на расшитых подушках в комнате следы грязной обуви.

- Она - хиппи. Дети Цветов... грымза старая. - Скворец перевернул подушки и погладил Листву по руке: - Ты как?

- Ничего... сейчас пройдет. - девушка бледно улыбнулась. - Напугала? Папе только не говорите, не хочу, чтоб волновался. - Она не боялась - сколько раз уже так падала, и ничего. Главное, не разбить голову, а там отлежится.

- Ты спи. Грымза сказала, тебе спать надо. - Мать поохала на кухне, покормила его обедом (кусок в горло не лез) и уехала к портнихе. Примерять свадебное платье. Спустя час раздался звонок в дверь. Скворец открыл, не посмотрев в глазок. На пороге стоял Тень.

- Привет. Осень слегла? - он отодвинул растерявшегося парня с дороги, разулся, и прошел прямо в комнату, к чутко задремавшей Листве. Скворец закрыл дверь. Подошел к комнате, постоял немного. Потом развернулся и ушел к себе. Ярко горела лампочка без абажура. Темнело. В комнате лежали какие-то коробки, стоял пюпитр и рядом с ним -  футляр со скрипкой. Ему почему-то стало больно. Очень больно. Так, как будто бы снова избили, или мать отругала ни за что. Открыл футляр. Натянул смычок, наканифолил, настроил скрипку. И снова понесся по волнам Каприза. Горького Каприза Паганини.

Тень ушел незаметно, как настоящая тень в сгустившемся вечере. Листва после его ухода уснула тихо и спокойно, не вздрагивая. Вернулась мать, потом - поздно ночью уже - Медведь Палыч, открыл своим ключом дверь и прокрался, стараясь никого не разбудить, и наткнулся в темноте на никем так и не убранную кастрюлю. На грохот Листва и проснулась. Вышла, покачиваясь, постояла в дверях, сонно глядя на отца:

- Как там все, па?

- Перекись водорода дай. - Медведь воровато задрал рубашку, обнажив широченную ссадину. - А то! Все по кирпичу. Магазин отбили. Теперь надо мусорам кус отвалить, и все путем.

- Опять дрались? Паааа... - она ушла на кухню, поманив его за собой. Обработала содранный бок, заклеила марлей на БФ, поцеловала в колючую щеку. - Пап, я завтра к Тени ночевать пойду. И Птица с собой заберу. На весь день. Ему мать покоя не даст, если оставлю. Ты скажи ей?

- А что такое? Кристинка перед свадьбой мандражирует? Как день прошел? - Если Медведь сразу не сказал «нет», значит, понял и принял к сведенью. Значит, Устрицу завтра поведут в ресторан или в театр, в общем, туда, откуда до Скворца будет не добраться.

- Нормально, па. Есть будешь. Сейчас. - возражения не принимались. Листва привычно начала хозяйничать на кухне, разогревая не то поздний ужин, не то ранний завтрак. Скворец спал снова с ней, и в этот раз даже Устрица не вякнула: за ней должен был кто-то присмотреть. А Листва умела быть бесшумной, так что брат остался спать, когда она вышла встречать отца. Скворец был очень обиженным. Он все прекрасно понимал, но был очень, очень обиженным, и ревновал так, что закипала кровь, и буквально рвались струны. Но молчал.

Утро началось как всегда. Медведь, поспав пару часов, умотал до обеда на работу, пообещав Устрице заехать за ней в час. Листва мечтала выспаться, но музыка ее разбудила куда качественнее холодного душа. Скворец ее снова обнаружил дремлющей на подушке под стенкой в его комнате. Снова она растирала ему пальцы. А потом:

- Одевайся, Птиц. Идем со мной.

- Куда? - Скворец с утра получил нагоняй от матери и строгий наказ вымыть полы.

- Надо. Тень сказал, чтоб вместе приходили. - Листва проводила глазами солнечный зайчик на стене от зеркала отъезжающей машины. - Надо. Чтоб ты за мной присмотрел.

- Надолго? Мне полы вымыть надо, я быстро. Скажи только, что где. - Скворец понял, что пойдет. Будет сидеть в уголочке, мучиться, но Листву не бросит.

- Не надо полы, завтра придут сантехники. Завтра и помоем. Одевайся, Птиц. - Листва убрела в комнату, собирать нужное в рюкзачок. Свечи, благовония, масла. Переоделась, не закрывая дверь и не стесняясь, как привыкла с отцом. Он растил ее один, с трех лет. Между ними не было ни секретов, ни лжи - никогда.

- Листва, мы надолго? - Скворец прижимал к себе скрипку.

- Надолго. Бери леди с собой. Там поиграешь. - Леди она звала его инструмент. А точнее, Леди Лилея.

- Это не Леди. Она честная труженица. Такая, знаешь… Рабочий и колхозница. - Взял зубную щетку, оделся и обулся. Стоял в прихожей, переминаясь.

- Дурачок ты. Скрипка не может быть - рабочей. Она - Леди. Она ж не впахивает, а - Творит.   - На Листве сегодня был не менее фееричный наряд, чем в их первую встречу: длинная, в пол, юбка, с разрезами по самые бедра и бахромой, рубашка навыпуск, подпоясанная бисерным пояском, и теплая вязаная шаль, с бисеринами на бахроме.

- Ты как дождик. - Скворец открыл дверь.

- Она - Осень. - сказал Тень, ждущий их на лестничной клетке. - Долго собираетесь. Я уже полчаса жду.

- Прости, я проспала. - улыбнулась Листва. Тень взял ее за руку. Скворец разозлился и замолчал. Он тоже хотел взять ее за руку, но сейчас это было не уместно. Он вообще редко где был уместен, поэтому его почти не звали на Дни Рождения и в гости.   Шел сзади, слева, в полутора шагах, как телохранитель. Листва остановилась, подождала. И взяла его сама - прохладными пальцами за запястье, потому что он нес скрипку. Тень шел медленно, приноравливаясь к ее шагам. Потом снял свою куртку и накинул ей на плечи - ветер был не шуточный.

- Почему пальто не одела? - Скворец видел, в коридоре на вешалке, не пальто, правда, а что-то пестро фетровое, что могло принадлежать только Листве.

- Не хочу. - она улыбалась ласково, но грустно. Вообще со вчерашнего дня была, как потерянная. - Мне тепло не от одежды, Птиц. Мне тепло от тех, кто рядом.

Тень поежился, но ничего не сказал. Скворец переложил скрипку в левую руку и крепко, но не сильно взял ее ладонь. Пальцы Листвы переплетались с его пальцами, согревались.

- Пришли. Добро пожаловать в мое убежище, Птиц. - Тень распахнул дверь подъезда старой хрущевки. Завоняло кошками и мочой. Поднялись по полутемной лестнице на второй этаж, парень дернул хлипкую, фанерно-дерматиновую дверь, за которой, кажется, начинался лес. Пахло, по крайней мере, хвоей и мхом, а вьюнки на стенах довершали впечатление, в темноте смахивая на лианы. Скворец вошел, стукнувшись о скошенный потолок.

- От логова до убежища, рукой подать. - досадливо сморщился, потерев шишку. Тень необидно рассмеялся. Листва потянула Скворца нагнуться, поцеловала в ушибленное место.

- Раздеваться в комнате. Разуваться не надо.

Скворец в полумраке ухватился одной рукой за плечо Листвы, которая уверенно шла вперед, а второй прижал к себе скрипку. В комнате было тепло - от свечей. И Тень зажигал и зажигал все новые и новые, расставляя их по полу, подоконнику, полкам, столикам... На полу лежали толстым слоем старые армейские одеяла - синие. И подушки, как у Листвы дома. Явно ею же и сшитые. Скворец снял кроссовки, радуясь, что носки - целые.   И замер, не зная, куда поставить скрипку.

- Клади ее на подушки. Осень, давай-ка ложись, ты совсем бледная. - Тень достал откуда-то из-за подушек бутылку вина и бокал, по виду похожий на старинную чашу из серебра. Сноровисто открыл вино и налил Листве почти целый бокал. - Пей давай, бабка кагор из Киева привезла, церковный.

Девушка выпила пару глотков и улеглась в уютное гнездо из подушек и одеял, вокруг которого Тень выставил целый барьер из свечей. Скворец подчинился сказанному, положил. Сел, сняв куртку. Он хотел быть рядом с Листвой, но ее как отрезало свечным пламенем. Тень достал длинный кожаный футляр, бережно стер с него пыль и открыл. Там, на ложе из бархата, лежала черная с золотом флейта. Тонкие, трепетные пальцы музыканта коснулись инструмента, благоговейно, как святыни, вынули флейту. Тень поднес ее к губам, похожий в этот момент на статуэтку Кришны, вздохнул и заиграл. Флейта запела нежно и печально. Скворец слушал, слушал. Потом не выдержал:

- Ре лажаешь...

Тень не повел и бровью, но исправил ошибку. Листва закрыла глаза, дышала медленно и неслышно. Свечи горели. Но все равно не хватало чего-то важного, что закончило бы волшебство вечера, сделало бы его цельным. Скворец лег на живот, чуть болтая ногами. Он смотрел на Листву за оградой пламени. Сразу пришли на ум сказочные принцессы в высоких башнях с огнедышащими драконами. Будь Листва такой принцессой, он бы ее спас. Спас и замер, не зная, что делать дальше. На сестрах-то не женятся…

Тень закончил играть и убрал флейту, вытерев ее и уложив в футляр. Потом убрал свечи с пола, и лег рядом с Листвой, близко-близко, обнял ее, грея. Скворец чувствовал себя лишним, в  этой комнате, заставленной корешками темных книг, с этим лесным запахом. С тоской подумалось ему, что завтра влетит от матери. И она будет корить его за необязательность. И он начинал сердиться на Листву, которая зачем-то притащила его сюда. К Тени, которого он совсем не знал. Кто он? Сколько ему лет? Чем занимается? Листва поймала его за руку, потянула к себе. Молча, но настойчиво. Легла на бок, Тень ткнулся ей в волосы лицом, замер.

- В чем смысл? - поинтересовался обиженный Скворец. Тень поднял голову, внимательно посмотрел на юношу, сказал без ехидства или неприязни:

- Птиц, смысл в том, чтобы согреть Осень. У нее весной всегда так - кровь не греется, плохо. Не дуйся, дите.

- Я не дите. По крайней мере, не тебе. - Скворец замолчал и подумал о логове Листвы. О том, что там тепло, и что там бы она согрелась гораздо быстрее. Что он сегодня не обедал по расписанию и не дышал на балконе. И что время играть на скрипке. А вместо этого он лежит в темной и чужой комнате. Лицом к Листве и незнакомому парню, чей возраст не определить, но он явно старше его, Скворца. А потом мысль перескочила на грудь Листвы в черном кружеве белья. Особенно вспомнились черные тонкие ленточки. Юноша облизнул пересохшие разом губы.

- Не дите. А жаль. Дети иногда понимают больше взрослых. Прости, Осень, я сейчас. - Тень встал и поманил за собой Скворца. - Идем, скажу кое-что.

- Мальчики, только... - Листва поднялась на локте, тревожно блестя в сумерках глазами.

- Ну, ты чего. - Тень погладил ее по голове. - Я ж не зверь. Ничего твоему Птицу на сделаю.

Птиц - нахохлился. Но пошел. Тень закрыл дверь в свою комнату и провел Скворца по темному коридору в кухню, обычную крохотную кухоньку хрущебы. Встал возле окна так, что было видно только его силуэт, и тихо заговорил:

- Ты, Птиц, не ревнуй Осень. Она не моя. Думаешь, не вижу, как ты зубами скрипишь? Вижу. А только зря ты, я с ней уже пять лет дружу, пять лет ее отогреть пытаюсь. Не получается одному, а больше никому она не доверяет. Не доверяла до сегодня. А ты - как дите: смысл, смысл... Если не хочешь - иди, никто тебя не держит. Никто не обидится, если уйдешь.

- Я за ней присматриваю. Так что можешь не гнать. - Скворец засмотрелся на его широкие, сильные плечи. Клетчатая рубашка прохудилась именно на локте, где всегда рвалась одежда у самого Скворца. Это сделало Тень как-то ближе ему, роднее. Захотелось просунуть пальцы в прореху и погладить руку.

- Ну, пошли, присмотрщик. - улыбнулся Тень. Повернул голову, и улыбку стало можно разглядеть - тонкую, немного грустную, как его музыка. То ли почуял взгляд Скворца, то ли холодок в прорехе - прикрыл ладонью дырку на локте, поежился. - Будем греть Осень?

- Она сама кого хочешь согреет. - Скворец вернулся за ним в комнату. Лег, обнял сестру. - Мне на скрипке поиграть надо будет. Тут можно?

- Можно все. - Тень лег снова за спиной Листвы, обнял ее, случайно как-то положив ладонь на руку Скворца. Пальцы чуть дрогнули и нерешительно переплелись с пальцами Птица. Не сжимаясь, будто Тень все ждал: отдернет руку или нет? А Листва уткнулась в грудь Скворца холодным носом и замерла, тихо дыша теплом.

Скворец чувствовал на себе тонкие, слегка приплюснутые на кончиках, пальцы Тени. Сжал легонько, как поцеловал рукой. И тут же покраснел от такого неуместного сравнения. Выдал умное:

- А я у Фенимора Купера читал, что индейцы в вигваме тоже по трое грелись.

- И по трое, и по шестеро. - усмехнулся Тень, теснее сплетая с ним пальцы. Для них с Осенью это было - привычно. Тень иногда даже не задумывался, как выглядят их поцелуи. И только вчера увидел, будто со стороны, по реакции Птица-Скворца. Стало смешно и грустно. Ему было гораздо больше лет, чем казалось на вид, Для него даже Осень была - маленькой, а уж Скворец и подавно. Но что-то держало его, не давало жить спокойно, «цивильно», как все. Романтика? Да какая романтика, без работы, без реального заработка? Спасало только то, что отец Осени иногда давал возможность заработать, играя, их доморощенной группе на вечеринках в кабаках, которые снимал для своей братвы. Ну и так подкидывал иногда - то денег, то товара. Бабка Тени стояла на рынке, торговала.

- Три - хорошее число. Полное. - Скворец улыбнулся, он почувствовал, как холодный нос Листвы становиться теплее. Она даже дышала спокойнее. Тень был очень кстати. Можно было держать его за руку и не думать о груди, так тесно прижавшейся к его собственному телу. Они действительно - грелись. И незаметно задремали. Тень учуял, как расслабились пальцы Скворца, и как ровно засопела Осень. Очень осторожно освободился и встал, укрывая подростков одеялом, и ушел на кухню, греть чай. В холодильнике обнаружилась банка тушенки, в шкафу - остатки макарон, луковица и даже немного подсолнечного масла. Тень обрадовано принялся готовить нехитрый ужин. Все равно скоро проснутся - есть за целый день захочется, еще как. Он открыл форточку на кухне, достал пачку папирос и закурил, усевшись с ногами на подоконник.

Скворец чихнул и проснулся. В комнате похолодало. Он, еще в полусне, натащил на них с Листвой одеяла. Потом резко сел. Уже стемнело, а он так и не играл. Листва завозилась, потягиваясь. Еще не проснувшись, откинула с себя кокон из одеял, как вылупляющаяся бабочка. Она ею и казалась - широкие полотнища юбки разметались крыльями, открывая молочно-белую кожу бедер. Листва потянулась, закинув руки за голову, кофточка натянулась на груди, явственно обозначив, что ни бюстгальтера, ни даже комбинашки она под нее не одевала. Юноша выдохнул и чуть заскулил. Отвернулся к скрипке, потом резко развернулся и обнял, утыкаясь лицом в теплую грудь.

- Птиииц... - протянула сонно Листва, гладя теплыми, почти горячими со сна ладонями его по спине. - Так хорошо, тепло было.

Тень кашлянул от порога:

- Есть будем, братцы - кролики и другие птицы?

- Есть - будем всегда. - Скворец даже захмелел от собственной смелости. Но потом встрепенулся: - А где можно руки помыть?

- Пошли, покажу. - От света на кухне в коридоре тоже было светлее. Стало видно старые, желтые обои, местами вытертые и ободранные, железные подвазонники, раскрашенные под березу, с разномастными горшками. Вьюнки из них заплетали весь потолок и спускались на стены. Тень включил свет в ванной и ушел накладывать еду. В крохотное пространство санузла вместе со Скворцом втиснулась Листва, весело улыбаясь. От ее утренней печали не осталось и следа. Подмигнула в зеркале, прижимаясь теплым бедром к его боку. Скворец вымыл тщательно руки, как мама учила. Потом потер ладони одну о другую и из радужной пленки выдул мыльный пузырь. Тот величаво поплыл над ванной, медленно снижаясь. Листва радостно рассмеялась, она делала пузыри, складывая пальцы колечком. Дурачились, пока Тень не возопил с кухни, что стынет еда, и он сейчас все сожрет сам.

- Тень пожрет еду. Звучит страшно, не находишь? - Вдруг прижал ее осторожно к стенке, склонился и поцеловал. Нежно, в щеку. Вернее, хотел в щеку, а попал около ушка  с серьгой. И отпрянул, ожидая пощечину. Он очень хотел ее поцеловать по-настоящему. Но пока просто не знал, как. Листва замерла на секунду, потом повернула голову, находя его губы своими. Приоткрыла, осторожно прихватывая его нижнюю губу, шершавую, обветренную. И верхнюю, тронув язычком. И отстранилась, стирая с его губ следы своих подушечкой пальца.

- Идем, Птиц.

Скворец пошел за ней с глазами овцы. На заклание? Очень хорошо, давно мечтал. Оказалось - всего лишь есть макароны по-флотски. Слушать, как смеется, смотреть, как вздрагивают от этого смеха ее тонкие плечи. Как в ответ тихо, почти беззвучно смеется Тень, преображаясь. Тонкое, не очень красивое, в общем-то, лицо сразу становилось похожим на лики ангелов с картин художников Ренессанса.

- Играть будешь нам сегодня, Птиц? - Склонил голову на плечо Тень, внимательно разглядывая его глазами цвета тигрового глаза.

- Я не умею играть с кем-то. Только один. - Скворец аккуратно выгреб подливку куском хлеба.

- Мы тихонько посидим. Мешать не будем. - Листва прижалась щекой к его плечу, потерлась, как ластящаяся кошка. Рука сама, игнорируя вопли и сигналы паникующего мозга, потянулась к ее волосам и погладила. Хотелось целовать. Снова. Тень улыбался, глядя на них. Они были похожи на фото и его негатив. Светленькая Осень и Черноволосый Скворец. Красивые, они явно сами не знали, как красивы именно так - вместе.

- Ну, все наелись? Идем, Птиц, я тебе покажу, где играть. Юноша пошел за ним, как щенок, оглядываясь на Листву. Он не хотел оставлять ее одну. Он не хотел, что бы она замерзала. Тень привел его в зал. Нашарил выключатель. Под потолком вспыхнули слабенькие лампочки-свечи в старинной хрустальной люстре. Она была явно не для такой комнаты - свисала, едва не задевая высокого Тень по макушке. Стены были оклеены светлыми обоями, в полоску, у окна стоял старинный стол, крытый зеленым сукном, залитым кое-где чернилами и прожженным, порезанным, со сколотым лаком на резных ножках и ручках ящичков. И совершеннейшим диссонансом к этому умирающему великолепию - продавленный диван, самый что ни на есть - совковый. Окна закрывали тяжелые шторы, собранные ламбрекенами, как в театре. А на одной стене тянулись полки из обычной фанеры, прогибающиеся под тяжестью книг в тисненых золотом переплетах, в алом и черном сафьяне и коже.

- Играй, Птиц. Мы мешать не будем. - Тень вышел. Скворец приготовился. Он очень хотел, чтобы Листва пришла к нему и села на диван. И он достал ноты Баха,   и нежные звуки Аве Марии наполнили пространство вокруг него. Преподаватель говорил, что это произведение нельзя играть в полную силу, если никогда не был влюблен. А Скворец был именно что влюблен. Уже почти сорок восемь часов он был влюблен. До этого никогда не влюблялся, даже в детском садике, даже в песочнице. Никто не дразнил его Тили-тили тесто. И он не носил ни за кем ранец. А тут его Листва, его прозрачная, зеленая Листва и Весна. Приди, звала скрипка. Неужели ты не слышишь, как бьется мое сердце! Как оно поет и плачет!

Она пришла. Тихо-тихо, даже бусы и фенечки не звякнули, когда она возникла, свернувшейся в комочек горлинкой, на диване. Не одна - рядом, обнимая и грея ее, сидел Тень. Прикрыл глаза и улыбался, поглаживая Листву по плечу кончиками пальцев. Скворец увидел - и солнечными лучиками рассыпался, заиграл польку, которую очень любил. Помнил на память. Такое теплое, румынское, с пощипыванием струн, так что сам завелся и, встряхивая головой на подложке, стал отбивать ритм ногой, прикрыв глаза, щедро разбрызгивая сочные и переливчатые звуки. Он, кажется, даже импровизировал что-то очень веселое и красивое. Все очарование разрушили соседи. Колотили в стены и орали даже через них слышимые маты. Листва опечалилась, но потом пожала плечами:

- Идемте гулять? Ты когда-нибудь гулял в парке ночью, Птиц? - Тот очнулся, помотал головой:

- Нет. Листва, какие прогулки, если ты почти раздета. - сказал и смутился, мог бы и «не одета» сказать. А тут – раздета, как будто бы с головой себя выдал, что чувствовал. Никто, кажется, не обратил внимания. Тень качнул головой:

- Найдем, во что одеть. Если Осень решила погулять, надо погулять. - Он ушел к себе и принес старые, вытертые на коленях, вельветовые штаны и теплый свитер, домашней вязки. Она выглядела во всем этом очень странно, переодевшись тут же, при них, не смущаясь. Но не становясь при этом для Скворца менее притягательной. Он, пока она раздевалась и одевалась, старательно разглядывал Тень. Его руки, шею, перемотанную длинным белом шарфом, заправленным под рубашку. И как-то подумалось:   «Интересно, а какой у него? » И вспыхнул как спичка, потому что, наверное, его мысли услышали даже в соседнем подъезде. Тень-то, по крайней мере, точно слышал. Или догадывался. Потому что такими смеющимися Скворец его глаз еще не видел. В них плясали желто-рыжие искры, хотя на лице Тени не было и следа улыбки.

- У тебя просто руки красивые. – «Ай-яй! Ну что за оправдание? Зачем вообще сказал? Смотрел на тебя, только лишь бы не смотреть на Листву, а досмотрелся до такого, что теперь, даже глядя на стену в желтых потеках, думаю о том, о чем нормальные парни не думают». - Оделась? - спросил он Листву, а уши – пылали, и лицо горело закатным румянцем.

- Ага. Идееем? - она взяла его за руку, протянув вторую Тени. Тот покачал головой и кивнул на дверь.

- Выходите, дом закрою.   - Хотя, что и от кого там было закрывать? Кроме книг, конечно. Книги были у Тени - сокровищами. Он спустился, догнав их на выходе из подъезда, но взял почему-то не Листву за руку, а Скворца. Так незаметно, что тот и не сообразил сразу. А сообразив, не стал отдергиваться. У Тени была теплая рука. А он, зато, смог обнять Листву за талию. Прямо как мальчишка из одиннадцатого класса. Ну, ведь он уже почти там. И Листва - сестра. Вдруг она споткнется в темноте? А тут вон как славно: он подхватит ее и удержится за Тень. Впрочем, в таком раскладе хотелось спасти и Тень. Ну, а чего он не спасенный будет? Спасать, так уж всех за компанию. Тень сжал пальцы крепче. Словно снова слышал мысли и так - улыбался ему. Спасать было не от кого. Ни хулиганья-гопоты, ни пьяных. К ночи небо совершенно очистилось, а Тень привел их куда-то на окраину, где фонари не мешали видеть небо во всей его звездной красоте.

Было темно, вокруг перешептывались ветки с проклюнувшимися уже клювиками листьев в почках. Пахло так, как только может пахнуть в зарослях старой-престарой сирени весной. Тень поднес ладонь Скворца к губам, поцеловал и отпустил, извлекая из внутреннего кармана свою «переходскую» флейту - пластиковую, с потрескавшимся мундштуком, и не поперечную, а обычную блокушку. Скворец прижал ладонь к груди, к новой, хрустящей этой новизной, теплой куртке, как обжегся. Запястье горело. Браслеты Листвы - холодили. Обнял ее, нюхая пахнущие в холоде роскошью волосы:

- Не холодно?

- Нет. Слушай. - Она завернулась в его объятия и замерла. Флейта тихо запела. Не та колдовская, драгоценная. Чуть хриплая, как простуженная в сквозняке перехода, но зато живая и искренняя. Что-то рассказывала. Пела вместо никогда не поющего Тени. Постепенно стало незаметно хрипотцы в ее голосе, сбивающегося иногда ритма, осталась только мелодия. И губы поднявшей голову навстречу Скворцу Листвы. И он чуть склонился, по-птичьи, нос все-таки мешает при поцелуе, хотя сейчас он об этом не думал. Губы, сладко-кислые. Как ягода. Как он несмело ее поцеловал, будто бы дул на перышко пуховое из подушки. И флейта играла, и на темном небе сверками бисером звезды. Проехала по дороге машина. Где-то залаял бродячий пес. А он все скользил своими губами, отвечая на касания маленького языка, который как жалил - теплом. Не в силах остановиться. Листва дарила себя - в этих поцелуях, нежно, открыто. Как все и всегда, но здесь и сейчас - ему одному. Учила, осторожно и ласково, не думая о том, что именно учит, и целоваться, и любить. И учится сама, чему-то новому, пока еще непонятному ей.

Тень не останавливался, продолжая играть, сменяя мелодию за мелодией, все, что знал и умел. Умел - многое. А еще больше - импровизировал. И не понимал, отчего вдруг перестал различать привыкшими к темноте глазами их двоих. А просто зрение туманили непрошенные слезы.

Скворцу казалось, что сейчас у него выпрыгнет сердце. Еще раз стукнется о ребра и выпадет в весеннюю грязь. И руки сами скользнули под ее свитер. Нет, не за тем, что сделали бы многие. Он просто погладил ее по спине и снова подоткнул, как было, чтобы не пробрался к телу скользкий весенний ветер. Он уже почти любил Тень, и всех вокруг. Он стал сильным и великодушным. Как он мог, право слово, так глупо ревновать с утра? Да и днем. Ах, Листва-Листва! Простонал тихо:

- Листва....

Тень раскашлялся и убрал флейту.

- Ну, давайте-ка в убежище. Ночь-полночь, дети. - усмехался, украдкой вытирая глаза и покашливая в кулак. Листва последний раз легонько поцеловала Скворца в уголок губ и поправила на нем шарф.

- Зайдем в круглосуточный? Я чаю хочу, с шоколадкой. - она была сладкоежкой, Тень это знал, но денег на сладости, увы, не было.

- А у меня мелочь есть. Мать с утра в магазин гоняла. Ой! - Мелочь оказалась полноценной пятидесятирублевкой, на которой карандашом была нацарапана улыбка, фирменный знак Медведя Палыча.

- Тогда с тебя и шоколадка. - рассмеялась Листва. Обратно она шла - вприпрыжку, перескакивая через лужи, пританцовывая. Ночь всегда была для нее любимым временем, когда в городе - почти тихо. А последние лет пять - еще и временем, когда она ждала отца. Тот приходил (иногда - приносили) со стрелок, с работы, она кормила. Если было надо - вызывала знакомую медсестру или обрабатывала раны-царапины сама. Привыкла.

Зашли в круглосуточный. Скворец отдал Листве деньги. Он не знал, чего хотел, тем более, не знал вкусов Тени. И ему было перед ним стыдно.   Вдруг подумает, что деньги его? А он отродясь такую сумму в руках не держал. Листва выбирала, Тень складывал в пакет. Сыр, масло, колбаса - Листва подумала сперва о брате. Потом только купила себе плитку самого лучшего шоколада, который только нашелся в магазинчике. И Тени - папирос, яблок и хлеба. Странный получился набор. Когда уже вышли, девушка хлопнула себя по лбу и метнулась обратно, что-то забыв. Оказалось - чаю и кофе. Все дружно рассмеялись - собрались пить чай,   а заварки не было. Листва сунула Скворцу сдачу. Они не потратили и половины.

- Да, мне как-то... Ладно, буду ходить, как твой кошелек. Я сам не умею деньги тратить. -первый раз, когда мать дала ему денег на хлеб, закончился у лотка с сахарной ватой. Ее ж не купить было, а тут такая удача. После чего больше рубля на хлеб ему и не давали.

Уже знакомо поднялись наверх. Скворец разулся в комнате, сел, подтянув озябшие ноги. Глаза слипались, он не привык, не спать ночью. Тень поставил чайник, пришел и сел рядом, приобнял за плечи:

- Не засыпай, Птиц, сейчас попьем чаю, согреемся, тогда и ляжешь.

Листва стояла у его стеллажей, ее пальцы перебегали с корешка на корешок, словно здоровались с давними знакомыми. Выбрала книгу, устроилась у парней в ногах, уложив голову на бедро Тени. И погрузилась в чтение, пока не закипит чайник.

- Не спать ночью всегда хотелось... Но не выходило. Мать гоняла. А так хорошо, что завтра, уже сегодня… Воскресенье... - Это и правда было так чудесно: что завтра его никто не разбудит с утра пораньше, не заставит есть ненавистную кашу. От Тени пахло мокрым лесом, и он таки погладил прореху на его рубашке, а вторая рука легла на бедро Листвы, и это было совершенно замечательно.

Чайник засвиристел, Листва помчалась на кухню, по привычке - готовить мужчинам еду. Нарезала аккуратных бутербродов (Тень фыркнул - он бы покромсал абы как), заварила чай. Часы над кухонным столом бесстрастно отсчитали три часа ночи, прокуковали. Листве этот старый домик-ходики так нравился, как в детстве, у бабушки. Вспомнилось непрошено - бабушка, мамина мама, по дочери плакала не долго. Через два года отплакалась. Листва хорошо помнила, как они с папой поехали на ее похороны в деревню, машина застряла в грязи, было холодно и слякотно.

- Оооосень, ну, что ты? - кажется, у нее и выражение лица не изменилось, а Тень - учуял, погладил по плечу. - Сейчас скушаешь шоколадку, будет лучше.

Скворец ойкнул. Обжег из эмалированной кружки язык. Вкусная была кружка, и чай в ней - вкусный. Только горячий очень. Не понял что произошло, но, зацелованный Листвой, даже и не подумал ревновать. Он тоже пять лет побудет с Листвой, и посмотрим еще! Всем Теням на свете нос утрем! А чай, зараза, так и оставался горячим, и Скворец обжегся еще раз. Потом Листва, добрая и заботливая, погнала обоих спать. На капризный мяв Тени, что он-де не хочет и не устал, только уперла руки в боки и наклонила голову. Флейтист сдался, доставая из шкафа накрахмаленную простыню и наволочки, пахнущие сухой лавандой. Белье стирала бабка, крахмалила по привычке, наглаживала. Расстелили еще пару ватных одеял на полу, сгребли гнездом вокруг получившегося ложа подушечки. Тень почесал затылок и стал раздеваться, отвернувшись к стенке, светя заалевшими ушами. Не мог за все свои тридцать два побороть стыдливость. А на загорелой коже розовыми полосами светились шрамы. Скворец дотронулся прежде, чем успела его перехватить за руку Листва. Он раньше видел шрамы только на картинке или читал о них.   Допустим: «Рыцарь был исчерчен шрамами времени». Какое такое время оставило на коже Тени эти шрамы, он не знал. Они были шелковыми на ощупь. Тень дернулся так, что впечатался грудью в стенку. Зашипел, уходя от прикосновения, развернулся, хлестнув не успевшего отодвинуться Скворца по лицу волосами.

- Не трогай!

Листва кинулась обнимать, словно удерживала:

- Не злись, тише, он же не знал.

Тень и сам уже успокоился, только еще судорожно ходила грудь от частого дыхания. Шрамы были и на ней, шли поперек ребер. Буркнул, не глядя на Скворца:

- Прости, не хотел напугать. - Стоял, взъерошенный, растерянный, в одних трусах, перед ними и краснел. Потом быстро нырнул под одеяло.

- Ты прости... я  тоже не хотел... – «Что? Что не хотел?!!! Что ты не хотел?!! Трогать его? А зачем тогда потянулся?! Разозлил. » - Скворец лег совсем с краешку. Так, что Листва могла лечь посредине хоть вдоль, хоть поперек. Очень быстро замерз. Даже в футболке. Тень лежал, скорчившись, обняв себя руками, как маленький. Тоже мерз. Листва посмотрела на все это и присела возле брата.

- Птиц, подвинься, пожалуйста? Я спать еще не буду, посижу почитаю, а потом тревожить вас не хочу, когда ложиться стану. - слукавила. Никого б она не потревожила. Просто ей до слез было жалко, что так вышло. Вроде, не ссорились, а черная кошка пробежала. И жалко, что мерзнут. В понимании Листвы им надо было греться вместе. Скворец придвинулся. Он был теплым, этот Скворец. Как солнышко в себе носил. Только вот у солнышка тоже мерзли ноги иногда. Сдвинулся еще на миллиметр. Может, почувствует? Почувствует и простит. Красивые же шрамы. Как из тонкой ткани.

Тень вздохнул, повернулся к Скворцу лицом. В свете торшерчика было видно, что глаза - закрыты, но длинные ресницы беспокойно вздрагивают. Положил руку между собой и Скворцом - ладонью вверх. Из-под ресниц украдкой посмотрел: что будет делать?

«Ой, мама дорогая как страшно-то! Как прощенье-то попросить? » - Задел бедром, обтянутым новым трикотажем. Вздрогнул, но не отодвинулся. Пальцы поползли, осторожно, как змейки. – «Ну, ты думай, что я вроде как засыпаю, и сам делай вид, что спишь. А то, если ты проснешься, я ж совсем не буду знать, что делать! » -  Стратегически повернулся, со спины на бок. Коснулся пальцами подушечек. Чуть наполз ладонью сверху. Зажмурился. Тень не удержался, улыбка тронула уголки губ. Увереннее переплел пальцы с пальцами. Тихо, с облегчением, выдохнула Листва, перевернув страничку. Не то от книги вздыхала, не то за ними следила. Сразу стало теплее. И лохматая, кудрявая голова Тени придвинулась совсем близко, коснулась макушкой лба Скворца. От волос пахло дымом, улицей и корицей. У того же стучало в висках. Пожал пальцы: «Простил? » - и замер, не дыша. Тень снова вздохнул: «Ну, как тебе объяснить? » - и потянул сцепленные ладони к себе. К губам - по сомкнутым, сжатым пальцам теплым дыханием. Не поцелуй - намек на него. «Простил. Спи, Птиц».

Как тут спать?!! Ну, как тут спать?! Когда столько  всего? И скрипка, и Листва, и поцелуи, и странная дружба их с Тенью, все это как стихи, как музыка, как царапина саднящая - во всю душу. И дышит... Дышит! Дышит-дышит-дышит!!!!! Теплом, так что волоски на пальцах чувствуют, Господи, а нежности столько, хоть плачь! Лоб в лоб, как отраженье.

Тень все-таки распахнул глаза. Близко-близко, тигриные, желто-карие. Растерянные и просящие. Он чувствовал, что не останется равнодушным, уже не равнодушен, и тело слишком уж чуткий барометр этого неравнодушия. Вспыхнул алым, темным румянцем. «Не смотри только... »

А Скворец и не смотрел. Слушал пальцами, как он дышит. Время для него остановилось, только шелестели листочки книги, которую читала девушка. Или делала вид, что читает, а на самом деле просто шелестела, как своим именем. Вздохнул сам и задышал быстро-быстро, как собака в жару, голова закружилась, будто надул много-много шариков. Дрогнул пальцами в ладони. Прикоснулся к сухим губам.

У Тени колотилось сердце где-то в горле, в висках, так, что больно было дышать. Давно такого не было. Точнее, не позволял себе срываться. Да на кого! Ребенка в два раза младше! Но мысли заволакивало горячим пологом, и губы сами раскрывались навстречу. Тень дрожал мелко, от того, как напряглось все тело, в ожидании, как струна скрипки Скворца. «Тронь... сыграй! » И пальцы провели по губам. Осторожно и нежно. До странности целомудренно, как лепестком цветка. Скользнули по щеке, погладили. Еще раз. Еще-еще-еще… К уху, к губам. Растопырил пятерню, как птенец крылья. Обнял нос и коснулся прикрывшегося века и щеки. Тень хрипло выдыхал, резко, дергано, будто Скворец его не гладил, а бил. Потом откинул голову, пальцы юноши соскользнули на горло, а Тень вытянулся стрункой, почти слышимо вибрируя. И обмяк, вздрагивая, будто от рыданий отходил. Подтянул колени к животу.

- Ты чего?   - А шепот такой, будто украл что-то. Или опять обидел. Но Тень же просто приятный очень. Как дерево у скрипки. Сам похож на музыкальный инструмент. Скворец потянулся, обнял неловко. Тень пах сырым болотом. Не гнилью, а морошкой и прелыми листьями.

- Ничего... Спи, спи, пожалуйста, Птиц. - и шепот хриплый, как после плача. Листва не выдержала, заложила страничку и быстро разделась, юркнув под одеяло. Щелкнула, потянувшись, шнурком торшера. Прижалась грудью - острой, упругой, к спине Скворца, обняла, ладонями на грудь, мягко, ласково.

- Спокойной ночи, мальчики.

- Спо.. койной. - Голос сорвался. Когда у него последний раз голос срывался? - «Когда разбил фужер. Мыл посуду и разбил. Потому что на поминках это дело было. И оправдывался перед матерью. То же вот так было: «Не.. чаянно», а посредине  такая пауза, что сглатываешь, и кадык - туда-сюда. Одной рукой обнял Листву, ноги подсунул под согнутые - Теня. Теперь его - греют, как приятно. Всех погрели. Только странный Тень… Странный, но красивый. Скрипка-Тень. А грудь у Листвы такая приятная. Прикоснуться бы... » - И он уснул. Как он потом ругался на себя, как он мог уснуть в ТАКОЙ момент! Но уснул. И спал аж до полудня, пока их, всех троих, телефон не разбудил. Звонил в коридоре, настойчиво так. Ответила  - бабушка Тени. Приехала с дачи, тихо-тихо ходила, они и не слышали. А так продрыхли бы аж до вечера, уж очень уютно было втроем, обнявшись. Видела бы Устрица... Листве пришла эта мысль на ум и она расхохоталась в ванной, чистя зубы, аж зеркало пастой забрызгала. Но так и не призналась, что ее так насмешило.

Звонил Медведь Палыч, спрашивал, где дочь и сын. Марь-Искусница, как звал бабку Тень, поначалу не поняла: отколь у Мишеньки - сын. Потом дошло, поохала, порасспрашивала. Скворец пил чай и, стесняясь, рассказывал. Поймал Листву за руку и поцеловал. Очень смешно получилось, вроде как рыцарь, с высоты одного колена, но сидя  на табуретке. Ленивый рыцарь. Опять играл на скрипке, на этот раз для всех. И позорно при всех слажал арию Каварадосси из «Тоски». Похвастаться хотел, ан - не вышло.

Тень их провожать не пошел: бабка попросила помочь по дому, так что шли они сами. Листва показала Птицу его новую школу, куда, после праздников, отец переведет его документы, и где она сама училась. Показала все проходные дворы и лазейки между гаражей, где можно срезать на пути в школу или в магазин. И там же, за гаражами, они до одури целовались, на посвистывающем сквознячке, не обращая на него внимания. Домой заявились с распухшими в малину губами. Мать закатила по приходу Скворцу головомойку за пол. Он покаянно помыл. В спальне их аж два раза, за что потом Мать получила головомойку от Медведя:

- Не дури! Парню руки беречь надо, а ты? Эх...

Потом все ужинали. Скворец приподнимал глаза от тарелки, встречался взглядом с Листвой и начинал смеяться. Просто так. Потому что ему хорошо. Что Медведь рядом,   и Листва, и мама. Ему для счастья много не надо было.

А мать пристала к Медведю: когда закончится ремонт? А ночью и напрямую заявила:

- Не видишь, парень совсем от Таньки ошалел?

Медведь покрутил пальцем у виска, но на следующее утро, после пары звонков, в квартиру заявились пятеро парней, больше похожих на бандитов, чем на строителей, и в считанные часы покрасили потолок, поклеили обои и уложили на полы - линолеум. А еще через какой-то час привезли заказанную отцом мебель - шкаф, тахту, стол, пару стульев-кресел и книжный стеллаж. И, что удивительно, все встало, для всего хватило места. А вечером Медведь привез и сам торжественно распаковал новенький персональный компьютер. Листва в свое время от такого отказалась - не интересно ей было, за ящиком сидеть.

- Мааамочка дорогая... - обалдел Скворец. Посидел на тахте, разложил свои вещи в шкаф. Их оказалось очень мало. Повесил фотографию бабушки. Потом пришел к Листве и рухнул в подушки.

- Дааа, это - не лооогово. - протянула девушка. Обстановка была - чужая и безликая. - Давай так: приходи ко мне, когда они уснут, - кивнула на дверь, за которой слышались голоса мачехи и отца, - а утром к себе вернешься, пока мать не встала?

Скворец улыбнулся.

- Сделай мне логово. Я все равно к тебе приходить буду. Если захочешь.

- Если сделаю я - будет уже не твое логово. - Но Листва выволокла из ниши в стене старую «Чайку» - швейную машинку, коробку с кусками тканей, и взялась что-то шить. Сидела она по-турецки, скрестив ноги, а машинка стояла на низеньком столике, который обнаружился заваленным подушками в углу. К вечеру, смотавшись в магазин хозтоваров за подушками, распотрошив их, набив пером и пухом новые наперники, Листва приволокла в его комнату первые шесть думок и лоскутное покрывало на кровать.

- Воот. Теперь - другое дело. Почти логово. - Он завалил Листву на тахту, прижимаясь к ней. Можно. Обнять ее - можно. И погладить можно. Рассказать кому - не поверят. А он и рассказывать не будет, украдут. И когда квартира стихла, прокрался к ней на цыпочках. В трусах и футболке, вошел и тихо-тихо поделился: - Как будто бы что-то дурное делаю.

Листва на ночь глядя затеяла разборку шкафа. Мурлыкала что-то под двухкасетный магнитофон. По комнате валялись платья, юбки, белье, блузки, и этого было много, и все такое кружевное, красивое. Скворец поднял из-под ног алое бюстье. Новенькое, с корсеткой и блестящими камушками. Погладил, как-то нечаянно приложил к себе и увидел в зеркало трюмо. Листва повернулась, он увидел, как взлетели ее красивые брови и удивленно расширились глаза в отражении за его спиной. Она нашла подходящие к этому трусики - кружевные, тоненькие, расшитые блестящим люрексом. Подошла и одним движением стянула с него футболку. И снова приложила белье.

- Агаааа... - и пауза, привычно-недосказанно. - Попробуй.

- Что? И вот с этим... вот? - жестом показал на трусики, не в силах сказать это в слух.

- Ну так же красивее. – У нее на губах блуждала слегка лукавая и мечтательная улыбка. Как у девочки, которой разрешили одеть куклу. Скворец отошел в уголок, отвернулся. Кое-как утрамбовался в белье. Все в обтяг, чуть врезаясь в кожу, так приятно. Аккуратно подтянув и прижав трусиками – девчачьими – то, чему в них не место, взялся за бюстье и запутался в нем. Листва помогла, расправила, застегнула. Пустые чашечки, как скорлупки ореха, прикрыли соски.

- А еще вот это. - «Это» было привезенным из какой-то заграничной поездки отцом и ни разу не одетым поясом для чулок и тонкими капроновыми чулочками, с широкой кружевной резинкой. Листва опустилась на колени и приподняла его ногу, натягивая на нее собранный гармошкой чулок.

- Волосы топорщатся. Смешно. - Но ему было совсем не смешно. Как будто бы они с Листвой совершали какой-то священный обряд. Зеркало отражало совсем не его. Крылышки бюстье из тафты прикрыли  слишком угловатые плечи. На него смотрела коротко стриженная девушка. Даже девочка. Распахнув испуганные, пронзительно черные глаза.

- Не смешно. - Листва подтянула к себе короткую черную юбочку, кожаную, с молнией на всю длину, расстегнула и принялась медленно, словно наслаждалась процессом, застегивать ее на его бедрах. Застегнула, поправила. Выудила из кучи блузок - полупрозрачную, черную же, с любимыми длинными манжетами и воротником апаш, помогла надеть. И тоже сама застегнула, расправляя, оглаживая. Скворец повернулся, он был красивым. Очень, очень красивым. Просто как актрисы из глянцевых журналов. Но не красивей Листвы. Поймал ее за руку, поцеловал.

- Погоди, не все еще. - Листва выдвинула ящик трюмо и достала вместительную шкатулку с косметикой, которой у нее было море, дарили все, кому не лень, а она - не пользовалась. И принялась «рисовать лицо» Скворцу - девочке. Макияж получился - под стать наряду. На бледном лице горели яркие губы, тонкий черный контур выделял глаза, с удлинившимися наполовину от туши ресницами.

- Господи... Какой, оказывается, красивый... – Замер, как Нарцисс, перед отражением. Немножко погримасничал, осваиваясь с новым лицом. Поднял и опустил руки. Движения были немного скованными. Прошелся. Юбка туго держала его за ноги. Повернулся к Листве: - Ну, как?

- Сестренка. - Листва смеялась, - ходить теперь учись. Представь, что у тебя в попе - монетка зажата. Ноги не раздвигай широко, и двигаться начинай от бедра. - Она скинула домашнюю юбку, оставшись в короткой майке и невесомых трусиках. Показала, как идти «от бедра». Они учились ходить. И Скворец брал чашку по-другому, чуть выворачивая кисть. Болтали с Листвой, пока она снова меняла его наряд. Потом ему захотелось чаю, и она принесла его на подносике. С колбасой и сыром. Ели бутерброды и слушали кассеты. Какие то «Модерн Токинг» и не какие-то «Битлз». Школу Скворец чуть не проспал. Еле успев до пробуждения матери скользнуть в душ.

Листва ушла попозже, ко второй паре, в университет. И вернулась раньше, как раз успев незаметно выжить с кухни мачеху, приготовить обед и сесть заниматься. И еще - приготовила к ночным посиделкам новый наряд. На сей раз - нежное персиковое белье, облегающее, как вторая кожа. Почти без кружев, зато - прозрачное. Чулки, пояс, коротенькое светло-фиолетовое платьице, которое, стоило нагнуться, уже ничего не скрывало.

Скворец притащился вечером, усталый, как бобер после лесопилки. У него было шесть уроков, он не выспался. Потом, из-за пробки на дороге, не успел заехать домой пообедать, в итоге спикал Инглиш и играл с репетитором совершенно на голодный желудок. Вошел, протянул дневник матери и поплелся в душ. Есть хотелось - зверски. Листва вышла покормить. Оценила общий вид и покачала задумчиво головой: сегодня посиделки отменялись. Уж очень был уморенный Скворец. Надо было его в норму приводить. А значит - массаж и релакс, ну и сон здоровый, естественно. А ей еще надо будет сидеть ночью и писать доклад по политологии. Нудотень и полная чушь, но - надо.

Зазвонил телефон. Позвали Скворца. Это был один из его прежних приятелей - знакомых. Неплохой был парень, но очень хвастливый. Что-то говорил, говорил. А Скворец никак понять не мог, откуда взялся этот голос в трубке. Как, у него же теперь есть Листва. Вот она, протянул руку, погладил по плечу, поправил шаль.

- А у меня теперь компьютер есть. - просто сказал, не хвастался, ничего. Вспомнил просто, что в комнате стоит машина, и что физику удобнее будет сделать именно на нем и принести в школу на дискете.

- Ах, вот ты каааааак! - раздалось на том конце провода. - Ну ты и подлюка, Скворец. Переехал, и сразу - хвастаться. - Обдало злобой. Скворец даже вздрогнул.

- Да я и не думал. - а ведь, действительно, мог похвастаться. Ну, не везло ему, все не везло, и тут мама так удачно влюбилась. А что она искренне любила Медведя, в этом Скворец не сомневался. – Хотя, знаешь, думал. У меня теперь и комната своя есть, и сестра красавица, твоей страшилище и зануде не чета. И школа новая - лучше! - уже кричал. - Там не надо притворяться, что дружишь!

- Ну и пошел ты! - гудки. Вот тебе и поговорили. Как же Скворец устал…

Хотелось обнять хоть кого-нибудь. Он пришел на кухню, поцеловал мать в щеку. Она смотрела сериал, отмахнулась раздраженно. Скворец вздохнул и поплелся в комнату сестры. Подошел к девушке и обнял ее, вдыхая такой милый запах свежих фруктов.

- Не злись, Птиц. Злость порождает злость, зависть – ненависть. – Она обняла его, прижалась нежно губами к щеке. – Хочешь, я тебе плечи разомну? И спинку. После целого дня за партой – болит, наверное? – она отстранилась, вопросительно глядя своими переливчатыми глазами.

; Хочу. Болит. ; а мать никогда не интересовало, болит у него что-то или нет…

; Ничего, сейчас пройдет. - она достала из трюмо бутылочку с каким-то маслом, от которого, когда Листва его открыла, поплыл аромат, не знакомый Скворцу. - Снимай рубашку и ложись, только не на подушки.

Скворец снял рубашку, новую, красивую, черную рубашку, она совершенно не сочеталась со школьном пиджаком, но Скворец чувствовал себя в ней уверенно. Лег:

- Класс, вроде, нормальный. Никто не приставал. - Вдруг, она за него волнуется? А так он сказал, что все хорошо. Защитил.

- Я заходила в школу, - по голосу было слышно, что - улыбается. - Там никто не обидит моего брата. - На спину Скворцу пролилось теплое, согретое в ее ладонях масло. И они начали неспешное движение, ласково и слегка нажимая, разминая уставшие за день мышцы.

- Да кто меня обидит. - Скворца, действительно, тяжело было обидеть. Только у мамы получалось. Да так, что жить  не хотелось. - Как твой день прошел? - вроде, такая невинная фраза, а она значит, что он беспокоиться о ней. Что ему не все равно, где и как шуршала сегодня Листва. И как же ему хорошо, от ее ладоней на спине.

- Скууучно. Универ - это здорово, но только когда каникулы. - она рассмеялась, - А сегодня еще и доклад писать. Придется поработать. Придешь ко мне? Я буду писать, а ты поспишь рядом. Если хочешь, конечно. - Листва принялась разминать плечи и руки, сильнее и, одновременно, нежнее.

- Я вообще от тебя уходить не хочу. Хорошо, что играть не надо. Мне по английскому перевод задали - как Библия размером. А Тень, он кто? - как мысли у него скакнули на Тень, он не знал. Он думал про него, если честно, всю географию. И перемену. Додумался до того, что даже не поел толком в большую перемену. А по русскому был диктант, он писал и думал о Листве. Ее мягкой коже, бисере на нее платьях. Смехе.

- Тень - это Тень. Хороший он. Меня лечит музыкой часто. Он взрослый, умный. Но не счастливый. И красивый, правда? - Листва часто так отвечала - как ребенок. В универе приходилось быть другой, она уставала. - Хочешь, я тебе с переводом помогу? Мне не трудно.

- Это будет не честно. - Птиц довольно охнул, под ласковыми пальцами встали на место позвонки. - Он красивый. Только я бы ему голову помыл. - улыбнулся. - Как думаешь, мне пойдут длинные волосы?

- Ему надо напоминать, он забывает. А тебе... Не очень длинные, до плеч примерно, очень пойдут. А вот на пробор больше не расчесывайся, не красиво. Так, прости, мне надо сесть поудобнее. - Листва привстала, перекинула ногу через него и села Скворцу на бедра. - Вот, так лучше. Продолжаем разговор. - Руки прошлись вдоль позвоночника, вправляя все позвонки.

- Ох, Листвааа... - Как стало хорошо, жарко. Внутри все закипело пузырьками. Извернулся, поймал руки, губы, провел ее руками по своим плечам. - Ты хорошая, Листва. Очень-очень хорошая.

- Птииииц... - она улыбалась, ласково-беспомощно. Наклонялась над ним, скользя по его груди своей, туго обтянутой легкой маечкой, целовала, нежно, горячо. Ей нравилось его целовать так же, как нравилось целовать Тень. В ее личном мире стало три человека, ближе которых не было: отец, Тень и Скворец. А ему больше ничего и не надо было. Он не был испорчен ничем. Мать дала ему стерильное воспитание. О взаимодействии полов он знал только из курса девятого класса, главу в книге быстро пролистал и постарался забыть. Иногда снилось, что-то непонятное, влажное, но он предпочитал стирать эти сны-простыни и  никому ничего не говорить. Листва целует, нежит, ласкает. Больше ничего и не надо, разве что уснуть сейчас, вот так вот, касаясь. А еще чуть коснуться ее лба губами. И никто ее не отбирает, хорошо.

- Тань, ты Севу не... - Устрица подавилась словами, без стука распахнув дверь. Вот именно сейчас, была та самая, недвусмысленная и порочная в ее глазах ситуация, которая приводила ее в исступление. Женщина немо глотала и глотала воздух, словно пыталась его укусить, а он не кусался. Листва села на подушку, удивленно на нее глядя:

- Что, Кристина? - ни мамой, ни тетей она ее не звала. Только по имени вслух, и Устрицей - про себя. Скворец потупился, раскрасневшийся, без рубашки. И почему-то думал не о том, что Листва только что лежала, обнимая его руками и ногами, а что он лежит в форменных брюках на полу. И что сейчас влетит именно за это.

- Мы заниматься сейчас будем. Не мешай нам, пожалуйста, часа три. - Листва ответа не дождалась, встала и мягко закрыла перед носом мачехи дверь. - Доставай свой инглиш, - она вздохнула. - Как я не люблю политологию...

- Ой, как она сейчас ругаться будет... - Скворец поднял рубашку. - Я сейчас, только переоденусь. - Мать стояла в коридоре, он коснулся ее за плечо. - Мам, ты чего? Ну, ты чего, мам? - и смотрел на нее детскими своими глазами. Чуть обиженно: за диктант «четыре» принес, а она даже не похвалила. В первый день ; и «четыре», а она молчит, сцепив руки ; чужие, в чужих перстнях.

Мать отмерла, ухватившись этими пальцами за плечо, еще теплое от рук Листвы. Больно. Синяки останутся. И потащила, молча, в его комнату. Медведь Палыч, когда заканчивали ремонт в квартире, сказал, что дети имеют право на личную территорию. И самолично врезал в дверь комнаты Скворца замок. Ключ от него торчал, как его оставили - снаружи. Ругаться Устрица не стала - впихнула в комнату и закрыла дверь. На замок.

- Мама! - ударил плечом. - Открой, мама! - ударил еще раз, и еще. Обезумев от четырех стен. Потом огляделся: портфель остался в коридоре. Отошел к окну, разбежался и со всей своей молодой силы ударил в дверь.

Листва выскочила в коридор, не столько напуганная, сколько растерянная.

- Птиц? Кристина? Зачем ты его закрыла?

Мачеха холодно улыбнулась:

- Нечего руки распускать, кобелине. Пусть посидит и подумает. - Она б с радостью и Листву закрыла, но это был не ее ребенок. Побоялась.

- Отдай ключ! - Листву затрясло от гнева. - Так нельзя!

Скворец услышал через дверь, закричал:

- Все хорошо, Листва! Все хорошо! - только бы они с матерью не поругались.

- Не встревай, Танечка. - у Устрицы был приторно-ласковый голос. - Ты, наверное, с хорошими мальчиками дружишь, а Сева, он, конечно, хороший, но совершенно невоспитанный. Бьюсь-бьюсь над ним - и как о стенку горох!

Листва удивленно распахнула глаза:

- Птиц хороший! Отдай ключ! Не смей так делать в этом доме! - ей снова было плохо, от скачка давления закружилась голова, и поплыло перед глазами. - Отдай ключ... - тише, непослушными губами проговорила, прислоняясь к двери. - Пожалуйста, Кристина...

- Листва, все хорошо. Милая моя, Листик. - Скворец заплакал. Ему было больно  от такого ее голоса. Метнулся к скрипке. Заиграл «Аве, Мария». Только бы она успокоилась. Только бы закончился это кошмарный момент. Заперт, так заперт. И прислушивался тревожно, к тому, что происходит за дверью.

Листва шла к его комнате, как сомнамбула, на звуки скрипки. Медленно, перебирая по стене руками.

«Когда кончится этот коридор... Почему он такой длинный... »

Устрица испугалась. Снова девчонка была белой, как мел, а если ее Миша узнает, что это она ее довела, не видать ей свадьбы, как своих ушей!

- Ладно, не переживай так, Танечка. Только это не правильно. Мальчиков надо воспитывать. - Суетясь, обогнала Листву и открыла дверь, с трудом повернув ключ в слегка заедающем теперь замке. Скворец почти швырнул скрипку на тахту. Никогда раньше так не поступал с инструментом. Поймал, целуя лицо и плечи:

- Листва, Листик! Родненькая, Листва! - так бабушка его называла: родненький, родименький, кровиночка. Испугался за нее страшно, аж мутить стало. Крикнул: - Мам! Доктора надо!

- Не надо, Птииииц... Не надо врача. - Листва цеплялась полупрозрачными пальцами за его рукава, пытаясь стоять ровно. - Сейчас пройдет, пройдет. Просто полежать... Птиииц... - сползла по нему, обвисла в руках. Мать уже звонила в Скорую.

- Полежишь, полежим. - придерживая ее, пододвинул скрипку  к стенке. Уложил: - Листва, слабенькая моя Листва. Я тебя защищать буду. - поцеловал холодную руку. Натянул футболку. Путаясь в штанах, переоделся в домашнее. На звонок в дверь, подлетел быстрее матери, с порога рявкнул, да так, что папенька-полковник с того света порадовался (командирские нотки проснулись, батины): - Обувь - снять! И она - не наркоманка! - И эхо пошло гулять по подъезду.

На сей раз фельдшерша только губы поджимала, молча. Смерила давление, сделала укол, выписала рецепт на какие-то таблетки, обулась и ушла. Листва пришла в себя, умоляюще смотрела на брата глазами, обведенными синими кругами:

- Папе не говори, Птиц. Не надо.

Устрица молча соглашалась. Нечего Мише знать о том, что происходит в его отсутствие.

- Не скажем, правда, мам? Может, тебе чаю? Какая ты холодная. Эх! Мам, ей больничный взять надо. Чтобы участковый врач пришел. - Внес в комнату портфель, посмотрел на часы: - Мам, ты репетиторствовать не опоздаешь? ; И укрыл Листву ею же сшитым для него покрывалом. Подоткнул,   брезгливо собрал в горсть обломки ампулы и шприц.

- Ой, уже опаздываю! - всплеснула руками Устрица, кинулась собираться. Через пару минут уже ушла, почти убежала, стуча по ступеням каблучками новых, подаренных Медведем Палычем, сапожек.

- Не надо, я не могу пропускать универ. - Листва погладила кончиками пальцев Скворца по щеке. - Позвони Тени. И полежи со мной? А потом будем уроки делать.

- Конечно. - он протянул ей чай в стакане, в подстаканнике. И надгрызенную ею же шоколадку. Нашел в хлебнице. - А куда ему звонить?

Листва села, грея руки о стакан. Назвала номер.

- Ты просто скажи, что все в порядке. А то сорвется и примчится, я его знаю.

- Конечно. - Снова поцеловал. Вышел в коридор. Набрал номер, слушал гудки, волнуясь. Ответом был - звонок в дверь. В проеме стоял, упираясь в колени руками, Тень. Тяжело дышал - явно, бежал от самого дома, запыхался.

- Что, снова?

- Да. - обрадовался ему Скворец. - Проходи,- и как-то неловко, по-детски совсем, потянул за руку в квартиру. Взрослые так не делают. Они протягивают руку для того, чтобы пожать, потом сказать, что над порогом-де ; плохая примета. Войти в квартиру и еще раз пожать. А тут мало того, что втянул, так еще и молнию на куртке вниз потянул. И с плеч так, на изнанку, дернул.

- Погоди, я сам. - Тень быстро разделся. - У вас вино есть? Вино - сосудорасширяющее, а ее надо согреть. Сейчас будешь ее растирать. Только, ради бога, не смущайся. Мне помощь нужна, а не бестолковое путанье под ногами. - прошел сразу и безошибочно в комнату Скворца, присел рядом на кровать.

- Ты как, Осенюшка? - так ласково назвал, как Скворец ее - Листиком. Что-то разбилось на кухне. В дверях появился Скворец, махнул рукой, снова ушел. Опять что-то упало. Правильный Скворец тихо ругнулся. Странно, но он больше не ревновал. Совсем-совсем. Только больно ему было. За Листву больно. И на маму он сердился, и от этого тоже было - больно. А времени уже шесть часов, и надо за уроки садиться, а какие уроки, когда тут такое! Принес подогретое вино, в котором плавала палочка корицы. Сама упала, не клал.

- Так, пей и ложись. Хотя, нет. Давай ее перенесем в ее комнату, Птиц. - Тень встал и протянул ему руки, предлагая сделать «скамеечку». Так когда-то в его детстве его двоюродные братья носили.

- Чего? - Не понял Скворец. Его-то никто не носил. Спрятал скрипку. Повинился перед ней мысленно.

- Руки давай, дурачок. - Тень сам взял его за запястья, переплетая руки решеткой. Листва села на них, обняла за шею обоих.

- Здорово! - Восхитился Птиц. Проходя, чуть пнул дверь. Из-за нее все, проклятой. Уложили Листву на подушки, как принцессу. - Тебе хорошо? - и легли с двух сторон. Обнимать и греть.

- А! - спохватился Тень, подскакивая. - Растереть! И свечи! - умчался в прихожую за своим рюкзаком, приволок свечи, принялся зажигать, ставя на пол. - Ну, что ты сидишь? - буркнул Скворцу. - Раздевай ее, и растирай руки и грудь! Давай, быстрее!

Скворец помнил наказ не смущаться. Но как тут было не смутиться? Раздел. Грудки ; как спелые яблочки. Под левой ; маленькая оспинка от ветрянки. Начал гладить, растирать. Закрыв глаза, наощупь.

- Ох ты ж, ну, господи, дите! - Тень сел рядом, положил руки на кисти Скворца, нажал, заставляя полнее ощутить ладонями все, абсолютно. - Вот так, сильнее. Кругом, мягче. Ты не гладишь, но и кожу не снимаешь, ты делаешь согревающий массаж. Учись и запоминай.

Листва тихо постанывала, растирал Тень обычно жестко, но зато согревалась она быстро.

- Учусь. - Как заалел! Тень дышал почти ему в ухо, кололся небритым подбородком. Листва постанывала, но чувствовал - ей лучше. Руки, ноги, все потрогал. Все размял, налил теплом, соком. Разогнал холодную кровь. Как у русалки. И все с руками Тени. Ощущая его шеей, спиной, бедрами. И это было очень приятно. Закутали Листву в одеяло. Руки были тяжелыми и дрожали. Тень зажигал свечи. Его волосы, чуть сальные, распадались на пряди, как у Нерукотворного Спаса. Скворцу хотелось расчесать их. Помыть и расчесать.

- Ложись рядом, грей. Осень, милая, я у вас утоплюсь? А то нам воду горячую отключили, нехорошие люди, стояк у них порвало, видишь ли.

- Топись, только не совсем. - тихо прошелестела - рассмеялась. И прильнула к плечу Скворца пушистой головкой, соскальзывая в дрему. Тот обнял, чуть досадуя. Но представил себе чистого Тень и улыбнулся. Положил ладонь прямо на ее грудь: билось сердце, аж не сдержал вздоха. Сладко-то как. Томительно. Он у Чехова раньше читал о таком. Но там томились, в основном, девушки. Скворец же ; не девушка.

Тень ушел, зашумела в ванной вода. Часы мерно отстукивали секунды, переплавляя их в минуты, Листва перевернулась, заползла ему на грудь, обняла, как подушку. Тихо-тихо сопела прямо в ухо, как маленький ребенок. Ресницы - длинные, темные - чуть щекотались.

- Листва... Можно, я буду тебя любить? Я тихо буду, ты и не заметишь. - Сказал шепотом. Думал - спит.

- Заметила уже. - пробормотала сонно. - Люби. И я тебя... - и снова задышала тихонечко.

Тень вышел из ванны, вытирая полотенцем закудрявившиеся волосы, пытался расчесать пальцами. Путался, шипел. На влажное тело натянул футболку, она его облепила, видно было - от прохлады торчком встали соски, а на руках волоски стоят дыбом от мурашек. Скинул драные джинсы, нырнул под одеяло, прижался, чуть дрожа.

- Ой, согреюсь хоть... брррр!

- Мокрая Тень. После дождя. ; Подсунул руку ему под голову, прижал к себе. Он -большой. Большой и сильный. Он может согреть. Не только Листву, но и Тень. Тень благодарно муркнул что-то. Ткнулся холодным носом в плечо. Руки отогревались, волосы - сохли. Подумал еще, что надо было заплести, а то потом Осень замучается расчесывать. И не стал шевелиться. Даже мысли не шевелились, вот и не подумал, что обнимает - Птица. Который пах молоком и яблоками, и еще сандаловым маслом. Отчего так пах - не понять.

- Ой, мамочка родная... У меня же уроков... ; проснулся, сонно заморгал глазами -маслинами. Листва крепко спала. Ей было очень хорошо, судя по легкой улыбке. Тень тоже проснулся, смутился и отодвинулся быстро. Хрипло со сна сказал:

- Девять почти. Пойду я, пока твоя мать не вернулась. Осени скажи - я на фестиваль уезжаю завтра, пусть бережет себя. А если что - ты знаешь, что делать. - Принялся быстро одеваться.

- А надолго? - как безнадежно получилось, как заскулил. Ну, это же, действительно, безнадежно: только познакомиться с Тенью, распробовать его на ощупь, и тут какой-то фестиваль дурацкий! Скворец осторожно отодвинулся от Листвы, накрыл ее еще теплее. Нашел на ее трюмо расческу, протянул Тени. Стал крутить в руках футлярчик с помадой.

- Не переживай, на две недели всего. Зато приеду - сразу к вам завалюсь. - Вот так просто, уже не «к Осени», а «к вам». - Я, бывает, и на месяцы исчезаю. Я ж перелетная Тень. - улыбнулся, нещадно раздирая скудлавшиеся волосы на затылке. - Ну, не переживай. Удержишь ее и сам, сумеешь.

- Да при чем тут это... Не дери ты их так. Красивые же. - шептал, чтобы Листва не проснулась.

- А как их, не деря, расчесать? - Тень запутал расческу в прядях и безнадежно опустил руки. - Помоги, а?

- Чаще. Просто - чаще. - Повернул его, как было удобнее. Выпутал расческу, пальцы забегали, разбирая мягкие волосы по прядям. У бабушки была старинная кукла, с настоящими локонами. Бабушка учила ее причесывать. Вот и Тень он расчесывал, как ту куклу. То ли массаж, то ли интимная ласка. Тень понимал, что надо встать, уйти - недочесанному. Пока снова позорно не сорвался, пока снова не попросил - глазами ли, голосом ли: «Тронь! » Но сидел, как приклеенный, только дышал часто, да под руки ластился, на автомате, не отдавая себе отчета. Скворец нервно облизнул губы. Но рукой впился ему в плечо, не пуская, прижимая к полу. Властным движением княжича. - Вот. - прядка к прядке. Собрал в хвост, перевязал оторвавшийся от одежки Листвы бахромкой. - Теперь иди... ; А руку - не убрал. Тень медленно, так медленно, как будто вокруг был не воздух, а мед, откинулся назад, на грудь Скворцу. Сил больше не было. Так долго хотелось, так долго мечталось, чтоб кто-то погладил. А когда протянули руку - испугался, задергался. Как битый жизнью пес. Теперь вот себя пересиливал, все еще дергаясь: а имеет ли право? Ребенок же!

- Отпускаешь? Ну, прям как эльфийский принц. Нолдо. - скрыл за усмешкой нервную дрожь.

- Нет. ; Рука скользнула на грудь. Погладила шрамы. Бывает так в жизни, все понятно и без слов. Не  надо смущаться, бормотать что-то невнятное. Просто, вот сидит Тень, а вот, позади него, на коленях стоит Скворец. И то ли он прижимается к Тени, то ли, наоборот, Тень прильнул спиной, чувствуя, что не один он желает.

- Ты... я... старше. - последняя попытка, как последний бастион. А только защитников у бастиона нет уже. Все чаще дыхание, и он откидывает голову парнишке на грудь, поворачивается, медленно поднимая глаза. Расширенные зрачки и прикушенные губы - да тут и невинный агнец все поймет. И румянец тяжелый, стыдно, да. Стыдно, что не сумел сдержаться.

- Это плохо? - Не понял, воспитанный на «Тимуре и его команде», просто не понял! Что плохого в дружбе? И что старше? Хорошо  же, значит ; сильней, опытней. И он позволяет ему делать так. А ему, Тени, это приятно. Ну, видно же, что приятно. - Я похож на девушку? - спросил, не задумываясь. Просто в голову пришло, почему Тень от него так шарахается. И почему в старой школе дразнили. Потому что ему нравится одевать вещи Листвы. И это видно, даже когда он в форме.

- Не похож, Птиц. - вопрос немного отвлек. - И то, что я старше, не плохо. Просто, я... просто... Все сложно. Да, забей. - Тень тихо рассмеялся и, уже не скрываясь, потерся головой о грудь Скворца. - А с чего ты вдруг спросил?

- Просто. Тебе пора. Меня мать сегодня в комнате заперла, а Листва расстроилась. Я не хочу, чтобы еще хуже было. - Скороговоркой. Прижимая голову к груди. И английский же надо делать. А как отпустить, зная, что на целых две недели?

- Ухожу уже. - Тень поднялся, ловко вывернувшись из его рук. Стоял на одном колене, как рыцарь перед принцессой, смотрел, слегка щуря тигриные глаза. Потом наклонился и поцеловал, легонечко, как перышком тронул, в губы. И встал, подхватив свою куртку. - Не скучайте, братцы-кролики.

Задохнулся от возмущения-смущения. Аж в глазах потемнело. А входная дверь уже мягко щелкнула, как и не было Тени. Один Скворец стоял на коленях в комнате с выключенным светом. Он побрел на кухню, прибрать разбитый заварочный чайник и убрать вино в бар над посудным шкафчиком. После - точно сесть за английский. Но не у себя. А за маленьким столиком у Листвы. А еще, проходя к ней с портфелем, достать из замка на своей двери ключ и положить его на плинтус в уголке, в комнате.

Медведь Палыч пришел, рассчитывая встретить тишину в спящей квартире, и дочь, ждущую его. Хотелось бы, конечно, чтоб жена ждала, но привык за пятнадцать лет, а потому Скворец, вышедший ему навстречу из комнаты Листвы - изрядно удивил.

- Оххх.. Добрый вечер, дядь Миш. Кушать погреть? - Скворец зевал так, что чуть рот не рвался.

- А Танюшка где? - встревожился Медведь. Ну, не было еще такого, чтоб дочь не встретила. В коридор выплыла жена. Уже считал ее женой, хотя еще не расписались.

- Спит. Я растер ее, и она спит. Хорошо так, часа четыре уже. Дядь Миш, не пускай ее в институт завтра. - увидел мать, и рука потянулся к плечу с синяком.

- Мишенька, здравствуй. А я тоже заснула, проверяла тетрадки ; и заснула. - Поцеловала в щеку, встав на цыпочки.

- А что случилось? - растерялся мужчина. Он был, в сущности, хорошим отцом, просто, когда они остались вдвоем, все свои силы он бросил на то, чтоб добиться для них достойной жизни. А это было возможно только за деньги. Вот он и зарабатывал деньги, крутился. - Ты бы не вставала. - обнял ее, поцеловал. - Ложись, я сам себе разогрею.   ; Перевел взгляд на мальчика, которого начал считать своим сыном. Конечно, хотел бы, чтоб сын был - не таким, на девчонку похожим. Но что уж есть. Да и женское воспитание. Зато теперь... - А ты что не спишь еще? Давай-ка в постель, Птиц. - ну, не подходило ему это «Сёёёёва». Вот Птиц - подходило, верно его дочка назвала.

- Не... дядь Миш. Колумб открыл Америку, а я теперь отдуваюсь. У меня еще Штаты не выучены. - и вернулся обратно, в Танькино Логово. Кристина уже звякала кастрюльками. Запищала микроволновка. Здоровенная, китайская. Зачем-то, возвращаясь в спальню, мать поставила перед ним тапочки. Не бросила, так, походя, а подошла и осторожно положила, как поклонилась в пол.

- Кристь, останься со мной, - позвал с кухни Медведь. - Поговорить надо.

В комнате завозилась, просыпаясь, Листва. Проснулась на автомате, помня, что политология, ее учить надо.

- Спи, еще рано. Даже не полночь. - звякнула чашка, сдвинутая локтем Птица.

Женщина пришла, погладила Медведя по почти лысой голове, стриженой ежиком. Поцеловала в макушку.

- Кристь, а чего сегодня с Танюшкой? - посмотрел, спокойно, только глаза, такие же, как у дочери, холодно блеснули. Вот за то его и слушались беспрекословно, все его молодые, здоровые бойцовские псы, что умел не криком, а спокойно, даже не выказывая гнева - напугать.

- Да, дура я у тебя. - Устрица решила повиниться сразу. ; Я Севку воспитывала, а она за него горой встала, расстроилась. Слабенькая она у тебя, Миш. Ей бы куда-нибудь на природу, соснами подышать. И Севка совсем распоясался, лезет к ней. Голый прижимается, как  с цепи сорвался, не узнаю мальчишку. - Погладила по руке, подала второе.

- Ты мне, Кристь, зубы не заговаривай. Я вижу, что парнишка к ней прикипел, да только не так, как ты думаешь. Сестру ему давно хотелось. А воспитание твое, уж не обессудь… - качнул головой, подцепил на вилку кусок мяса, прожевал, и продолжил, - …не мужское воспитание. Размазню из парня сделать не дам. Скрипочки, языки - это хорошо, а как в армию пойдет? Там ему это не поможет. Так что, давай решать. Чем поступаться, потому что я его в спортзал записал.

- Ты что? Сам же говорил, ему руки беречь надо! Он же с трех лет со скрипкой в обнимку.

- А там его калечить никто и не станет. Это, Кристь, не для того, чтоб драться. Это для общего развития. Ну, ладно, что я с тобой-то завелся, мне с ним, как мужику с мужиком поговорить надо. Но - завтра. Завтра я с утреца не убегаю, а пошуршу с ним. Ну, все, идем-ка спать. - Встал. По привычке - понес мыть посуду. Сам, «морской закон», кто поел, тот и помыл.

- Мишенька, а посудомойку ты мне на что поставил? - Улыбнулась, скользнули ямочки, как у Скворца. Обняла сзади, вдохнула запах дорогого одеколона. Защемило сердце. Как хочет, так пусть и воспитывает. Большой такой, сильный.

- А на то. Чтоб ты рук не портила. Ты ж у меня красавица. - Мужчина поставил посуду в сушилку, развернулся - она, хрупкая, маленькая - вся в его объятиях и спряталась. - Пошли-пошли уже. А про сына плохо не думай. Зря, что ль, я Таньку воспитывал? Она себя в обиду не даст.

- Я так боюсь, Миш. Дурной у него отец был. Вдруг ; гены? А Таня, Миш, серьезно. Второй день подряд скорую вызываем, ей фрукты нужны, воздух.

- Как только каникулы - отправлю детей в санаторий. Севка твой тож здоровьем не блещет. И с ним пошуршу, но ты не права. - обнял ласково, потормошил, заглядывая в глаза, голубые, красивые. У сына ее - отцовские глаза. - Не может быть твой ребенок - плохим. И гены тут ни при чем. Воспитывала-то ты.

Утром Скворец, еле разлепил глаза. Листва лежала на нем и дышала вкусно в ухо. Погладил ее по волосам. Очень осторожно выполз из их теплого кокона в зябкую прохладу комнаты. Листва жила с раскрытым балконом. На носочках выбрел в коридор. Стукнулся головой о дверь ванной. Семь часов утра. Как же он ненавидел это время. Всем своим существом. Стукнулся еще раз. Открыл, впечатался в широкую спину Медведь Палыча.

- А, Птиц проснулся. - Скворца сгребли за плечо, подталкивая к раковине. Ванная у них была раз в пять больше, чем в доме Тени. Хоть втроем становись. - Ты прям жаворонок, птичка ранняя. Эт хорошо, что ты уже встал. Умывайся, давай, и поговорим. - Мужчина вытерся полотенцем и вышел, оставляя Птица в недоумении. Тот почистил зубы, вяло думая, что все «жаворонки» - это насильственно разбуженные «совы». Умылся, причесался. Принял душ. Опять причесался. Вышел.   На кухне большой Медведь Палыч пил чай из ведерной кружки. Скворец сел на краешек мягкого табурета. Сейчас, наверно, за Листву влетит.

- Тебе, парень, скрипка очень дорога? Или английский твой? А то я тут имел наглость записать тебя в спортзал. Со своими парнями. - Медведь Палыч время тянуть не любил, сразу брал быка за рога. - Штука занятная, капуэра называется. Ну, или как-то так.

- Скрипка... Да, скрипка очень дорога. Но, дядь Миш, я и дома играю почти по шесть часов в день. Я говорил маме уже, что репетитор - лишняя трата денег и времени. А английский… я его терпеть не могу. Но, говорят, надо. Язык будущего. А эта, капуйра руки мне не испортит? - расслабился, про Листву ни слова. Так странно, вроде, не делал ничего, а стыдно. И так по жизни, вроде, не делал, подумал только, а за это - страшно стыдно. Налил себе чаю. Пролил заварку. Потянулся за тряпкой.

- Ты чего трясешься, Птиц? - Мужчина поймал его за руку и усадил на табурет. - Выкладывай, давай, что вчера стряслось. Начистоту только. Версию матери я уже слышал. - он говорил спокойно, доброжелательно. Как с равным, не сюсюкая. - Ты и впрямь в Танюшку втюрился, что ль?

- Да. Но мы ничего такого! - а пятнами-то пошел, как мухомор. И голос сорвался на птичье «чирик! »

- Гм... - Медведь Палыч задумчиво побарабанил пальцами по столу, глядя на парня. - Мне и сказать-то нечего... Что ж теперь с вами-то делать?

- Не надо с нами ничего делать. - И пальцы снова метнулись к синяку на плече.

- Да? - как-то удивленно-усмешливо. - Ну, поглядим-подумаем. И чего? - Медведь был быстрее. Пальцы, железные, как тиски, перехватили руку, мужчина оттянул ворот футболки, посозерцал синяк. - Мать?

Птиц просто кивнул. Ну, не мог сказать. Хотел что-то про кожу такую, даже метнулась трусливая мыслишка сказать-де – в школе ухватили на физ-ре. И все это калейдоскопом эмоций пробежало по лицу.

- Потому и отправляю тебя заниматься капуэйрой. Чтоб сдачи, не матери, конечно, не приведи бог, а обидчикам кому дать мог. А так - уклониться. Видел я, как парнишки прыгали там. Ты вот что, Птиц. Я не знаю уж, как вы с матерью до меня жили. Хоть и надо б знать. А я из тебя настоящего мужика сделаю. Понял? - стушевался Медведь слегка. Не привык с мальчишками разговаривать, все только со своей Танюшкой, а она с полуслова понимала.

- Угу. Только, можно, я бриться налысо не буду? - Птиц зябко повел плечами.

- Чего? Зачем еще? - не понял мужчина. А потом - дошло, расхохотался, сочно, аж посуда на столе звякнула: - Ох, ну, ты даааал! Под меня косить? Да тебе и не пойдет. Ладно, ты ешь, давай, и в школу иди. А я тебя после уроков заберу и отвезу к парням моим, на занятия. Договорились, значит, репетиторство твое отменим, а английский пусть остается, мать права, нужный язык.

- Права, так права. Я ж не спорю. – «Я же привык подчиняться», это не было сказано. Просто встал, пошел к холодильнику, наелся колбасой до отвала. Потом до школы играл на скрипке. Полуприкрыв глаза с синеватыми тенями. Играл как можно тише, чтобы не разбудить Листву. И, когда уходил, наклонился, поцеловал в губы, как принцессу из сказки, улыбкой.

Листва встала поздно. В первый раз проспала так долго, хорошо, но - не выспалась. Или просто был такой общий упадок сил. Вышла в ванную, встретилась взглядом с отцом. Странный был взгляд, непривычно-изучающий. Стало немного неприятно и даже стыдно за короткую ночнушку и растрепанные волосы. Никогда не было - а тут вдруг вот... Подошла, приластилась:

- Пап, ты чего?

- Да ничего. Выросла ты как-то сразу. Раньше все не видел, теперь - вот. Старый я у тебя. - Обнял. Как клещами, но нежно. - Ты приболела вчера, Крыся рассказала.

- Ну, ты назвал, паааа! А если услышит? Обидится же. - Листва погладила по стриженой голове, нащупав тонкий шрамик. Ох, как она перепугалась тогда: привезли отца его парни, а из раны кровища хлещет, и они такие растерянные, как щенки. Ей было-то всего лет четырнадцать, а пришлось собраться, взять себя в руки и забыть, что боится вида крови. Вот тогда она выросла. А отец и не заметил. - Я, пап, не приболела, просто весна же. Вот лето придет, и станет лучше.

- А давай я вас с Птицем в санаторий? В Зеленогорск? Там, знаешь, только партийные раньше отдыхали.

Листва пожала плечами: какая разница, куда? Главное, что с Птицем.

- Можно и в санаторий... - вспомнила: политология!!! - Блиииин... пап, я доклад не написала! Сегодня точно пару схлопочу!

- Не схлопочешь. Я тебе справку дам. - Встал, потянулся. Одел свой малиновый пиджак. Поскреб в затылке. - Я за справку сойду?

- Ты, па, за целую энциклопедию сойдешь. - рассмеялась. Странная эта мода на красные пиджаки ее смешила. Но раз для престижа надо - пусть. Он и побрился так по моде бандитской, раз так надо было. Жалко - такие волосы густые, темные, с проседью благородной, а состриг. - Я быстро, папуличка. Оденусь-умоюсь

- И поешь. - Медведь позвонил шоферу. Машина уже ждала у подъезда.- Сегодня мою принцессу в универ привезет тыква. - Тыква была знатная, с тонированными стеклами, черная и обвешанная дополнительными бамперами. Бывший армейский джип. Писк и страсть в одном флаконе, как любил говорить его шофер.

- Снова все глазеть будут, - вздохнула тихо-тихо, так, чтоб не слышал отец. Собралась, быстро оделась, в привычную свою джинсу, продранную на коленках, в теплую клетчатую рубашку. Расчесалась, заплела на висках тонкие косички, украсила бисерными заколочками. Бисер был ее страстью.

- Доню, я жду. - Бутерброд был монстром. Горячим монстром из микроволновки. - Ешь. И пей. - Сел напротив. Как всегда, когда она была маленькой. Никто, наверно, не знал, что тогда Медведь для нее даже пироги пек. А она ела их и плакала. Потому что - не бабушкины.

- Паааа! Я столько не съем! - потыкала в горячий батон пальчиком, прищурилась: - Поделимся? Не глядя? - это был их особый ритуал: ели один бутерброд, блин, сосиску, как в мультике про котенка Гава, с двух концов. Кто сколько успел, тот столько и съел.

- Ну вот, опять. Ты скоро, как Птиц, станешь. Ну, ничего. Я из него мужика сделаю. - И зачавкал, отрезая кусок за куском. Листва с утра есть вообще не хотела. Приучила себя вставать в школу-институт рано, а вот завтракать так и не привыкла. Откусила пару раз, выпила кофе, сваренного отцом. Такого, как он варил - никто не умел больше.

- Пап, давай скорее, опоздаем же.

- Мммм... - На ходу дожевал и влез в лакированные туфли. - Оденься тепло. Обратно сама поедешь. - Сунул в карман килограммовую Nokia.

- Май-месяц на дворе. Не замерзну. - но с вешалки стянула джинсовую куртку, в разноцветных фетровых заплатках, с бахромой. Отец покачал головой, ничего не сказал. Ну, вот такая она у него. Особенная. Любимая до одури дочка. - Птиц сказал, что любит тебя. Это серьезно? - так, мимоходом. Открывая дверь в машину. Листва споткнулась, замерла. Будто испугалась, что отнимет. Никогда не боялась, а тут вдруг поняла: может.

- Пап... а я его тоже люблю, паааа...

Он вздохнул, тяжело так, погладил большой рукой:

- Ну и люби. Я ж разве запрещаю. Он, вроде, хороший парень. Только маленький  же еще, Тань. Ну сопляк же совсем… - но улыбнулся. Сразу видно, просто ворчит.

- Ты на маме женился тоже не в сорок. - справилась с дрожащими губами. - И она тебя на год старше была. И ничего же.

- То твоя мама, и то - я. Я и тогда подкову согнуть мог. - Задумчиво. - И лом. И рельсу...

- Сравнил. - фыркнула. - А сыграть на скрипке мог? А он может. Ну, научишь его подковы гнуть. - рассмеялась, свободно уже. Машина притормозила у здания университета, водитель распахнул хозяину дверцу. На них глазели, не каждый день Листву привозил ее папочка, да еще при полном параде. Медведь вышел, открыл дверь перед дочкой и оглядел всех своими оценивающим взглядом. Впрочем, он скоро одел очки:

- Пойдем, с твоими педагогами  пообщаемся.

- Так, пап, я побежала на пару. - Листва одела через плечо свою самодельную торбу с книжками и тетрадями, и пошла в корпус. - А тебя давно хотел замдекана видеть, 132 кабинет, в первом корпусе. Сам найдешь?

- Найду. Чего ты там кому должна сегодня была? - Папа затрусил за ней бойцовой собакой, даже не взглянув на охранника.

- Политологию. Скукота страшная, а я ее даже не читала. - ей было стыдно. Надо было пересилить себя и встать. Но на коленке у Скворца так сладко спалось, что просто желания вставать не было.

- Подай мне его сюда. - Отец открыл дверь аудитории, - Эта?

- Ага.

На нее, как всегда, смотрели. Завидовали ее свободе и отцу - бандиту. Ненавидели за то же. Пытались подлизываться и «дружить», но таких она чуяла сразу. Отшивала. И все равно пытались, парни, у которых были такие же родители, заигрывали, думая, что ей интересны их золотые цепи, деньги их папаш. Она молча прошла на свое место.

- Так. Здравия желаю. – профессор, готовясь к лекции, удивленно поднял на него глаза. Медведь повел головой: - Значит так. Времени у меня мало. Таня - болеет. Вчера лежала. Не знаю, чего она там должна была сделать, но вот. - На стол лег конверт. - Это домашка.   Дочку - не волновать. - И замер, ожидая ответа. Одного единственного: «Так точно». Не на того нарвался. Профессор был старой закалки, коммунист до мозга костей. Как еще держался на своем месте за мизерную зарплату - не известно. Но держался. Листва вскинула руки к щекам: ой, что сейчас будет! Она и не думала, что отец так сделает. Преподаватель взял конверт и открыл его. Глаза у него полезли на лоб, он открыл и закрыл рот пару раз, прежде чем взорваться гневным старческим тенорком:

- Да вы как?.. Да вы за кого меня принимаете? - студенты захихикали, взгляды заметались с Листвы на ее отца и профессора.

- За… - Шаг вперед. - Профессора... - Еще шаг. - И умного... - Шаг. - Очень умного.. - Навис, заслонив все. - Человека. А то, выйдем?

Старик распетушился, вздернул голову:

- Ну, выйдем, молодой человек. - А в коридоре, воровато оглянувшись, сунул конверт во внутренний карман пиджака и часто закивал: - Вы же понимаете, ронять авторитет... Студенты, у многих тоже отцы... ээээ... не простые, т-скать, тоже... ээээ... вот.

- Понимаю. - Медведь величаво кивнул. – Таню - не трогать. Она действительно больна. К Яковлеву повезу смотреть. Вы уж не обессудьте.

- Понимаю, конечно. Девочка умненькая, да, но вечно такая бледная. Конечно-конечно, здоровье очень важно. Ну-с, до свидания, до свидания. - он вернулся в аудиторию, покашлял у дверей, ожидая тишины.

- Начнем, товарищи студенты.

Листва гадала: чем кончились разборки? Но лекцию писала, не отвлекаясь. И думала, как там ее Птиц. Ребята в школе обещали его не трогать, если что - помогать. В школе было лучше, там все были дружны с первых классов.

А Птиц, стоял на первом этаже, у окна, и думал, как там Листва. Пил чай, купленный в столовой, в странном пластиковом стакане. Задумавшись, выворачивал кисть, как Листва учила. Ему было уютно с этим движением. Когда прозвенел звонок с последнего урока, в их класс заглянул незнакомый парень, бритый, в фирменном адидасовском костюме. Кивнул учительнице:

- Я за Севой Скворцовым. - У Скворца все упало, он-то напрочь забыл о спорт зале.

- Да-да, Женечка. Сева, запиши домашнее задание и можешь идти. - парня тут явно знали еще с времен, когда училась Листва. Птиц записал, уронил, когда собирался,   пенал. Дешевая деревянная коробочка раскололась. Но он все равно собрал обломки и, попрощавшись с учительницей, вышел.

- Ты форму-то с собой брал? - парень внимательно посмотрел на щупленького подростка. - Михал-Палыч приказал, если чё, заехать, купить.

- Какую форму? - не было у Скворца отродясь никакой формы. Он переложил ранец из одной руки в другую. Ладони вспотели.

- Поняяяятнинько. - протянул парень. - Поехали, пацан. Подберем тебе чего посимпотнее.   - Во дворе ждала машина, да не какая-нибудь, а пресловутый джип, тонированный, похожий на черного бульдога. Скворец осторожно сел на кожаное сиденье. Женя пристегнул его ремнем безопасности. Сразу было видно, что в машине Скворец сидит впервые в жизни.

- Ты эта... там в холодильнике - сок, газировка. Бери, не стесняйся. - Водитель утопил педаль газа в пол, машина взревела и рванула с места.

- В каком холодильнике? - Скворец выпучил на него глаза. Вот так вот запросто??? Сок -  прямо в машине???

- Да вот же. - Женя откинул крышку портативного холодильника между своим и пассажирским креслом. - А еще вроде чего-то пожрать ложил. Поройся сам, лады?

- Хорошо. - все было странно. И Женя, и машина. И бутерброд в круглой булочке. Холодный, но вкусный. А главное - газировка! Газировка, про которую Скворец только слышал, да видел в витринах кафе. И не только Пепси, но и рыжая Фанта и какая-то еще  прозрачная, он прочитал - Спрайт. Женя в глазах Скворца приобрел вес. Притормозили у магазина, вроде того, куда водила Листва.

- Ща мы тебя нарядим. Тебе чего больше нравится: адидас или рибка? А, может - пума? Ладно, сам поглядишь. - Парень достал из кармана пачку жевательной резинки и вытряхнул на ладонь пластинку: - Будешь? А то, типа, я десерт забыл. Танюшка ругаться станет.

- Спасибо. – Скворец взял. Вкусная, мятная. - Она не умеет ругаться..

- Да это я в шутку. - по лицу Жени расплывалась улыбка, сразу превращая его из бандита в нормального молодого человека. - Она хорошая, Осень.

- А почему Осень? - Он прошелся вдоль вешалок, не зная, за что браться.

- Так у нее ж день рожденья осенью. Ну и сама такая... осенняя. Как глянет - как ветром прохладным. Блин, чё-то я с тобой балагурю, а дело стоит. - Женя свистнул на весь магазин. - Эй, мне пацана кто-нить оденет?

- Ну че орешь-то! - Деваха выплыла из-за прилавка. Захлопала накрашенными ресницами. – Надо-то че? - так пережевывала резинку накрашенным ртом, что Скворец проглотил свою.

- Ты мне тут не чёкай. Ты парню самый крутой костюм найди. И поживей, ша... кхм... короче, живей давай. - Женя скосился на ошарашенного Скворца и не стал ругаться. А то, чего доброго, Осень все-таки отругает.

- Ой! Напугал! Прям коленки трясутся! Ну что тут у нас. - Девица покрутила Скворца. Сдунула челку - «горбом», с напомаженного лица. – Иди-ка в примерочную, сейчас поищу. -  И проходя мимо Жени: - А че он  мелкий-то такой? Из детсада привел?

- А тебе какое дело, крысотуля. И ничё не мелкий. - взвился Женя. Ну, как же, посмела косо посмотреть на члена стаи. А сын будущей жены Медведя - в понимании братка Женечки - был членом стаи. Своим. Он даже набычился, сунув руки в карманы. - Шуруй, детка.

- На вот! - Девушка сунула ему в руки запечатанные пакеты. - Иди, одевай, своего Реального пацана. Козу научи его делать.

- Без сопливых скользко. - буркнул Женя. Ушел в примерочную, сунул через занавеску Скворцу костюмы. - Мерь давай, и поехали, а то Михал-Палыч мне бошку отвертит за опоздание.

Все костюмы оказались велики. Скворец стоял в трусах в примерочной и лихорадочно соображал, какой взять. Путался во всех трех.

- Ну ты че там, замерз? - Женя сунулся в кабинку, обозрел разгром и великодушно помог-посоветовал: - Шнурок на пузе затяни, штаны слетать не будут. А потом Танюшку попроси, пусть рукава укоротит малеха. Короче, хапаем все, некогда выбираться уже. - и ушел расплачиваться на кассу. Скворец  затянул шнурок. Смешно было, штаны пришлось натянуть почти до подмышек. И куртка была почти до колен. Яркого зеленого цвета. Собрал все остальное и свою одежду. Вышел и почувствовал себя пугалом. Хорошо хоть, кроссовки были впору, ну так их же Листва выбирала. Девица за кассой покатилась:

- Ну да!!! Воооин! Один вид устрашает.

- Н-да... Как-то оно так... Там разберемся. Поехали. - Женя сгреб с прилавка пакет с оплаченными шмотками и подтолкнул Скворца к стеклянной двери.

- Иди-иди! Блатной ты наш. - Девица завистливо вздохнула. Женя только что потратил полтора ее месячных оклада.

Это был не клуб даже. Сауна. С хорошим подземным тренажерным залом.   В раздевалке было не протолкнуться. Все, как один, затянутые в спортивные костюмы. Реже – в спортивных штанах и футболках. Почти все с золотыми цепями на шеях. Скворец понял, что попал в Чистилище, но ноги отнялись, и малодушно спрятаться за Женю не вышло. Казалось, даже сам шаг вперед сделал.

- Привет, Жека. Ты чего, сынишку привел? - кто-то разоржался, но в основном, внимания не обращали.

- Михал-Палыча жены сын. - а после этой фразы - как раз обратили. И весьма пристальное. Нарисовался тренер, к удивлению Скворца - вовсе не груда мышц, больше похожий на танцора, чересчур загорелый. Только попозже он понял: не загар, просто парень - метис.

- Э! На-на! Кого привель. Наконец-то. Мыхал послюшал. Шкафов своих попробуй расшевель. - Скворец понял, что, кажется, тут как раз хорошо, что худой. - Так! Мальшыки, в зал! - метис захлопал в ладоши. Качки послушно потрусили в зал.

В зале был деревянный, лакированный пол, и стены из сплошных зеркал. У стенки лежали тоненькие маты, чтоб только сесть. Все расселись на них, Женя, быстро переодевшийся в другой костюм - рядом со Скворцом.

- Садитесь. Капоэйра - это эмосия. Это танэц. Понимаш? Танэц. Ти танцуешь, потом, хоп! - Вот с этого «хоп» все резко выдохнули. Скворец, правда, не видел фильмов ни про Брюса Ли, ни про Ван Дама. Но то, что метис вытворил в воздухе ногами, не могли ни первый, ни второй. - Ритьм. - продолжал бразилец. - Атат-та! - вытащил из угла барабаны и странные приспособления похожие на луки, трещотки, и раздал. - Ну? - Скворец посмотрел на струну и палку в своих руках, и осторожно ударил палкой по струне. Раздалось «трень».

- Карашо! Очень карашо! Давай! - Сам парень-тренер принялся отбивать ритм на странных, высоких и узких барабанчиках, которые звучали слегка булькающе. Кому из братков не совсем еще Медведь-Палыч по ушам потоптался, в ритм втянулись быстро, постукивая пальцами по полу. - Ва! Карашо! - бразилец встал в странную стойку, будто присел на воздух, и заплясал, перетекая с одной ноги на другую. - Это - кадейра. Стоять так - первое в капоэйре. Кто попробовать? Э?

- Э? - эхом отозвались некоторые. Кто смущался, тех метис вытащил в зал. Сам расставил ноги, показал как перекатываться,   вернулся к барабанчикам: - Слюшай ритм! Кадейра,   ала-ла! - Джинга очень понравилась Скворцу. А больше всего понравилось, как метис, включив музыку на магнитофоне, стал танцевать. Такие у него открытые движения были, текучие.

- Мальшик, давай, э, сюда иди, джингу танцевать будем, давай-давай. - Скворца вытащили в круг, неуловимо-быстро, заставили скинуть слишком большую куртку, оставшись только в футболке. - Смотри, как я, танцуй, как я. - мастер капоэйры потек снова, вправо-влево, не прекращая. Скворец засмеялся. Ну, хороший был этот метис. Тот оскалил красивые крупные зубы: - Давай-давай, а как  я, повьторай! - И ведь повторял. И бегали, стуча себя по коленям, и отжимались, со всех - текло. А с непривыкшего Скворца - в два ручья. Метис же выглядел огурчиком: - А... - приговаривал. - Это вам не бОкс. Это - дюша. – братки стонали.

После «дюши» был душ. Потому как одевать на мокрое от пота тело дорогущие фирменные костюмы просто не хотелось никому. Душ же был - общий, даже на кабинки не делился, просто ряд леек, новых, правда, хромированных, и кафель был чистый, и мыльницы возле каждой лейки. Скворец прижался к кафелю. После махания ногами болело все. Братки удивленно переговаривались.

- Ну вот, - один, с сединой, к Жене обратился, - А ты: «Карате-карате». Спорим, эта Улыбка любого каратиста сделает.

- Да я чё? Я ж ниче... Ну, может и сделает, а только он тут прыгал-прыгал, а каратист бы уже навалял.. - Женька явно сдаваться не любил и не хотел. Но ему и самому было жуть как интересно. На каратэ-то он ходил, а такое видал в первый раз.

- Навалять и я тебе могу. Михалыч че говорит. Людьми, говорит, вас сделаю. О, как! - И поднял вверх палец в наколках.

Обратно ехали быстро и молча. Женя явно проделывал тяжкую и непривычную работу - думал. Только снова открыл Скворцу холодильник с напитками и спросил:

- Ну чё, пацан, как тебе оно?

- Сильно. И болит все очень. Спасибо. - Скворец присосался к соку.

Домой Скворец со стоном ввалился, с удивлением узнав, что всего-то шестой час вечера, разделся и лег в коридоре. Собирался с силами ползти в комнату. Листва вышла, всплеснула руками:

- Птиц, ты чего? Тебя побили? Кому голову открутить? - тоненькая, слабенькая, а подняла его, как плюшевого мишку, закинула руку себе на шею, ведя в свое логово. - Ничего, сейчас, намажем, посмотрим. Птииииц!

- Пока никто не побил. Но я к этому готовлюсь. Здравствуй. - Обнял, опираясь на стенку. - Как ты? Как? Меня Медведь Палыч с утра расспрашивал. Листва моя. - и прижал к сердцу.

- А папа с утра в универе сцену устроил. Я чуть со стыда не померла. - рассказывала, посмеиваясь, стягивая с него школьную форму, рубашку, укладывая на расстеленный и не убранный с утра матрац, снова достала свое масло, с неуловимым запахом ароматического дерева. - А что па расспрашивал? И где это тебя бить собрались? Ну, чего-то я вчера все на свете проспала.

- Папа меня на капоэйру послал. Это такой бразильский рукопашный бой. Или танец. Мне очень понравилось. Там вот так вот животом надо делать. Даже не знаю с чем сравнить, в первый раз вижу. Листва, там такие братки были - во! - развел руки. - Я думал, шире Медведя не бывает.

- Да наш Мишка - еще стройный, аки кипарис. - Рассмеялась, как зазвенела колокольчиком. Раз папой назвал, и не в контексте «твой папа», а просто «папа» - значит, хорошо. - А раз тебе понравилось, то я рада. Ииии, взяли. - легли на спину ладошки, вжались в усталые мышцы, разминая сильно, пока не станет горячо и не уйдет из них усталость.

- Оххх... - Скворец таял у нее под руками. - Как себя чувствуешь? Я думал о тебе в школе. Всю химию. - глухо, в подушку.

- Ты не думай, ты учись. - «взрослым», у Устрицы подслушанным тоном, и тут же - снова смеется, - Я знаю, что думал. И я о тебе думала. А я - хорошо. Папа сказал, что в санаторий на каникулах нас отправит. Вместе. Поедем? А вчера Тень ушел, и не попрощался, вредина...

- Он попрощался. Поцелуй тебе передал. Сказал, на фестиваль, на две недели поедет. Конечно, поедем в санаторий. А куда? - зажмурился от удовольствия. Теплые бедра Листвы сжимали его с двух сторон.

- В Зеленогорск, вроде. Или в Звенигород? Не помню. Там партийные шишки отдыхали раньше, так па сказал. Ну, вот теперь не шевелись, позвонки вправлю. - Привстала, нажимая осторожно, ставя на место пощелкивающие косточки. - Эх, ты, Птиц мой, откармливать тебя надо. Смотри, все ребрышки пересчитать можно. - провела кончиками пальцев, щекотясь, по ребрам.

- Считай. Ничего не потеряй. - А в животе и груди - зашевелилось неведомое. - Зеленогорск. Там красиво. Да еще и весной. – И неромантично забурчал живот.

- Ты полежи, пусть отдохнет спинка, пока я разогрею все. - Наклонилась, по спине - грудью теплой, упругой, поцеловала в уголок губ, нежно, ласково. - А папа сказал, что можно, если любим, - и вышла, шелестя подолом, пританцовывая под неслышную мелодию тихой радости.

- Правда? Вот так просто? Тебя даже красть не надо? - Сумасшедшинка в глазах. Он-то, засыпая, уже был готов ее похищать. Увозить на белом троллейбусе.

- От кого меня красть? - крикнула с кухни, звеня тарелками. - Па - он же все понимает. Он самый лучший. А в субботу - в ЗАГС, поедем?

- Конечно. - Скворец даже сердцем не дрогнул. Конечно. Чтобы спать рядом и не дергаться, что мама войдет. И паспорт у него уже есть. - Я люблю тебя. - и так у него это получилось. Как даже в книжках описать не могли. Вот так стоит около косяка кухонного, улыбается и - словно рыцарь в доспехах, и у ног его принцессы все розы, все брильянты! Звезды с неба и луна в придачу. А ему – шестнадцать, Как Ромео. И вот его Джульетта, с тарелкой, а в тарелке вкусный рассольник. И ему больше никто не нужен.

- Только надо будет подарок им придумать, что ли? Не могу ж я Кристинке фенечку подарить, она ее носить не будет. - Листва поставила тарелку на стол. - Садись, кушай. Еще же уроки готовить, да?

- Ко…конечно... - Точно. Свадьба ж мамина. А он-то дурак…. Расстроился, даже слезы на ресницах повисли. Голову понурил.

- Ты чего, Птиииц? - Листва перепугалась. - Я тебя обидела? Ну, прости, я ее не могу мамой звать, понимаешь? Прости, Птиц мой, хороший мой. - Подняла голову ладошками, сцеловала с соленых ресниц капли. - Ну, простииии...

- Нет, не обидела. Не называй, конечно, все хорошо. Я устал просто. Вот, смотри, сейчас поем и успокоюсь. Я после концертов всегда реву. Ты просто не привыкла. - Куда ему, птенчику желторотому, такая Принцесса. Клюв еще не дорос.

- Тогда кушай, я тебе добавки положу. - Стряпня была - ее, как-то так получилось, что до готовки Устрицу она не допускала после той каши. И на завтрак было всегда что-то посерьезнее, вроде котлет с пюрешкой или гречки с подливкой, на обед обязательно - горячее, второе, а то и пирог какой-то. Приходила Листва часам к четырем и успевала приготовить, пока не собрались все. Впрочем, Медведя почти никогда на обед не было. - Только кушай хорошо, - села рядом, несмело как-то погладила по плечу. - Я кушаю. - он ел торопливо. Словно боялся, что у него отберут. Заедал суп сладкими пирожками. Салатом, потом второе с чаем. – Какая-то курица странная и вкусная… - Не узнал утку. Таскал к ней кусочки селедки из хрусталя. И недоуменно косился на вазочку с черной икрой. Листве было его не жалко - могла бы пожалеть, если б был чужой. А тут только немного удивлялась. Нарезала батон косыми ломтиками, намазала маслом - желтым, даже на вид - вкусным. Щедро положила сверху икры. Подвинула ему тарелку и сама стянула бутерброд, с горячим сладким чаем.

- Как вкусно-то! – проглотил, и сразу так спать захотелось. Просто глаза на ходу закрывались: - Спасибо. А маме... - Споткнулся о кота. - Прости, Васька. Маме можно наше фото подарить. Мы снимков как-то не делали. Не до них было.

- Точно! И в рамку красивую. Сами рамку сделаем, да? - как-то так вышло - не к Скворцу в комнату, а к ней все равно вернулись. - Подремай, я тебя через час разбужу. - уложила, и взялась руками за застежку школьных штанов, раздеть, чтоб спалось - удобно.

- Да… У меня скрипка еще. И контрольная... завтра… - Зевнул, глаза боролись со сном некоторое время. Руки Листвы на его бедрах, коснулись легонько. Девушка привычно, легко стянула брюки, сложила аккуратно, носки, укрыла одеялом, погладила черные кудри надо лбом. Сидела рядом и никуда не хотела уходить. Пальцы нежили-перебирали крупные упругие завитки, как в каракуле купались.

- Таня? - Устрица постучалась, потом только заглянула. Увидела: - Что такое? Заболел?

- Устал сильно, пусть поспит. Папа его на капоэйру, оказывается, записал. А Птиц с непривычки - вымотался. Я с ним посижу, Кристь. Тебе портниха звонила, сказала - заказ готов, можно забрать. Деньги - в салатнике, в серванте, па оставил.

- Да я потом, завтра съезжу. Тань, тетя Варя сегодня прийти должна. Ну, она…противная, короче, не обращай на нее внимания, хорошо? - А в глазах было: «ну давай помиримся? ».

- Ну, придет так придет, пусть. Поглядим на нее. - пожала плечами. И скользнула пальцами по синяку на плече Скворца. Накрыла ладонью, глянула в глаза, остро, строго: «Чтоб еще хоть раз! »

- Ну вот и хорошо. Я пойду тогда, стол в зале накрою. - виноватые такие глаза.

- Скатерти - в стенке, под сервантом. А посуду я сейчас достану. - вздохнула с сожалением, встала.

Посуда была - сервиз чехословацкий, дорогущий. И скатерть шелковая, с громадными маками по краям. Только вот клеенки, как надо, у Листвы не было. Не принято у них в доме было - клеенку на скатерть стелить. Свернула салфетки, разложила золоченые приборы. - Ну, я пойду пока, потом помогу на стол накрывать.

- Спасибо. Я теряюсь еще. Раньше так просто было… две полочки и ящик. А тут… Я еще и открывать все боюсь, как в музее. - Кристина погладила белую тарелку.

- Чего бояться? Открывай и смотри, привыкай. - Листва встряхнула волосами и улыбнулась.

- Не мое это. Знаешь, когда сама покупаешь, ставишь. Ох, сейчас Варька придет. Даст мне адреналину. Ты-то как сегодня? Там талончик, я с утра встала, выстояла, к терапевту. Сходи, если сила будет. Под магнитиком на кухне. - И ушла переодеться к приходу гостьи. Листва не стала говорить, что отец ее и без номерка отвезет, к самому лучшему врачу. Да не к терапевту, а к кардиологу, что ей этот терапевт? С пяти лет болеет, вдоль и поперек свои дрянные сосуды знает. Но - благодарна была мачехе за заботу. Не такая уж и плохая Устрица. Просто глупая, и воспитана неправильно. Снова она сидела над Скворцом, читала лекции, тихо шурша страницами конспектов, гладила его по волосам. Пока не прочирикал звонок в коридоре.

- Христа! Ну и ливень на улице, Христа! А дай я на тебя посмотрю! Карден? Карден, а? - С ударением на «е», ох, как кричала тетя Варя... Даже Птиц вздрогнул. Скривился:

- О! Тварь пришла... Не видать теперь покоя Афинам..

- Ой, какая шумная! - Листва аж ладонями ушки прикрыла. - Я надеюсь, она ненадолго и приходить будет не часто. Давай не будем выходить? Притворимся, что спим?

- Все равно свой любопытный нос сунет. Я ее знаю. - повернулся на бок, посмотрел на нее: - А хочешь, я просто для тебя поиграю? Только штаны одену.

- Хочу. А можно я с тобой сначала полежу? Ноги замерзли, погреюсь. - Нырнула под одеяло тоненькой рыбкой, даже не раздеваясь.

- Листва... - Как же он любил ее обнимать. Трогать-гладить, сквозь одежду, по волосам. И чувствовать ее быстрое дыханье на шее. Выбирать волосы из длинных бисерных сережек.

- А чего это племянник меня не встретил? А? Как так спит, на закате спать не положено! - и дверь распахнулась.

- Спи. - шепнула Листва, закрывая глаза. Скворец послушался. Тетя Варя снизила голос до не менее громкого шепота:

- А спят-то чего? А? Христь? - а глазки побежали по всему, цепко перебирая. Запах «Красной Москвы» потек клубами.

- Варя, оставь детей в покое. Сама понимаешь - школа, институт, да еще и секции у обоих, - чуть преувеличила, ну и пусть. - Устали, поспят и за уроки.

- Ну, пусть спят. А Танюшка-то на отца совсем не похожа-то. - Мать еле выставила ее и прикрыла дверь. Теть Варино: «А люстра-то какая!!!! » заглушило хрюканье Скворца, который старался сдержать смех.

- Ой, мамочки. - у Листвы были круглые глаза. - Птиц, давай окно откроем срочно! Я задохнусь сейчас! Пусть она больше не приходит, а? - беспомощно пролепетала. Не сталкивалась раньше с такими, даже испугалась слегка.

- Это - Тварь. Единственный родственник со стороны отца. Она аспид и мучитель. Мама после ее ухода два дня болеть будет. - Скворец раскрыл балкон. - Вот погоди, она сейчас водки выпьет и вспоминать революцию начнет. Это бич всех моих дней рождения.

- Я папу попрошу, он ее больше не пустит. - Листва подошла, обняла за талию, уложила голову ему на плечо. - И на день рожденья к тебе не пустит. И вообще, пусть уедет куда подальше. Птииииц, - протянула просительно, - А расскажи про своего папу? Какой он был? А я тебе про бабушку расскажу. Я маму не помню.

- Папа? Он был такой - большой. Как Медведь. И в медалях. А потом он в Афган ушел. И не пришел больше. Сгущенку приносил. И мама смеялась. А потом, когда ушел, мама плакала, что сменил нас на турчанку. А еще позже, что погиб. Я так и не понял, ушел он, или погиб. Но мама траур носила очень долго. Думаешь, чего Медведь Палыч ей все покупает? У нее три платья. И все черные. А я хотел быть, как папа. Но видишь. - развел руками и одел брюки. В логове Листвы как-то незаметно и он поселился. Вон его книжки лежат. Вон кассеты с английским. И рубашка на дверце шкафа.

- Ты на себя будь похожим, а больше ничего и не надо. А мне папа говорил - мама красивая была. А я не помню совсем, мне три года было. Она тоже болела, это у нас семейное - сердце и сосуды слабые. А потом нам бабушка помогала. Я летом все время у нее жила, в деревне. А папа в городе, работал. А потом меня забрал, в сентябре, в садик, а через неделю бабушка заболела. Она такая была - добрая, теплая. Сказок много знала. Только грустная всегда была, по маме плакала часто. А потом я с папой осталась. он хотел еще раз жениться, мне уже десять лет было. А та тетка нас чуть не обокрала. И меня обижала. Ну, и не вышло ничего.

- Я тебя обижать не дам. Вот, хочешь, хочешь! - и вылетел из комнаты в залу, прервав тетю Варю, звенящим от напряженья голосом: - В этом доме попрошу голоса - не повышать! Не в казарме!

- Да... Да, Бог с тобой... - тетя Варя задохнулась оливкой. Листва вышла следом, молча приобняла, будто теплом обернула. И посмотрела на обеих женщин, с немым вызовом: «Вот он какой, мой Птиц».

- Тетя Варя, говорите тише, пожалуйста. У Тани сердце слабое. - Были бы сапоги, щелкнул бы каблуками. - Мы заниматься, мам.

- К.. конечно, Сева. - мама была еще более удивлена, нежели тетя Варя. После их ухода тетка, мелко-мелко сглатывая, стала есть семгу: - О, как. - Совсем негромко, в первый раз в жизни. - Растет мальчик. Да...

- Да уж пора бы. Семнадцатый год парню. - Устрица расправила плечи и подняла голову. Так, будто сыновняя смелость - и ей сил придала. - И Миша мне с ним помогает, даст ему воспитание, как положено, мужской рукой.

- Да уж, как водится, как водится. - Тетка опрокинула в себя стопку коньяку. Ликующе взвилась и затопила квартиру мелодия Вивальди. Тетка  вздрогнула: - А как играет, как играет. - и слезливо закусила грибочком.

- Играет чудесно. - Кристина потрогала наманикюренными в первый раз в жизни не самостоятельно, а в салоне, пальцами свою стопку, но пить не стала. Положила себе ложку салата и прикусила огурчик, напряженно думая, как выпроваживать родственницу? Скоро ее Миша придет. А ей ну совсем не хотелось, чтоб он видел старую грымзу. Из комнаты Тани послышался смех. Хорошо им. Кристина сама сейчас с удовольствием завернулась бы в халат с журавлями и посмотрела сериал. Но приходилось краем уха что-то слушать про Ванечку. Поманила кота, взяла его на руки. Беспородный Васька с драным ухом потерся о ее руки. В коридоре щелкнул замок. Васька рванул с рук - встречать главу семьи, вожака. Он его всегда встречал, ревниво.

- Пааа пришел! - Танюшка выскочила, повисла на шее у Медведя. Сева вот тоже, встретил, от Татьяны не отходит ни на шаг... Устрица встала, плюнув на приличия, вышла в коридор, улыбнулась, светлея лицом:

- Здравствуй, Мишенька. Устал?

- Кыся! Здравствуй, дочь. - чмокнул, дал огромную блоковскую шоколадку. В каждой руке по вороху пакетов. - А что у меня для невесты есть! А вот не покажуууу! - И протопал в носках в залу. Сгрузил пакеты на диван и обернулся, обозревая тетю Варю.

- Это Варя, Севина тетя. - открестилась. Не сказала: Аркадия сестра, будто и не родственница ей. - Варя, это Миша, мой... муж... будущий.

- А, вот оно как. Ну, что ж, чем богаты, тем и рады. Чувствуйте себя, как в гостях. - Улыбнулся и протянул руку. Без наколок, но со сбитыми костяшками. Листва засмеялась, увела Скворца на кухню.

- Давай чаю попьем, и за уроки. А то, если я снова не сдам чего-нибудь, стыда не оберусь.

Тетка осторожно пожала руку Медведю.

- Я гляжу, мою Христю не обижают тут.

- Да пока не жалуется, побои терпит. - Без улыбки ответил Медведь. - Кристин, ну-ка, невеста-то весной будет, а сейчас еще холодно, дай, думаю, пусть все твои подружки подохнут от зависти. - Из пакета метнулся на плечи Кристины царский горностай. Шубка. Красивая и легкая, как пух. И пахнет, как духами, новизной.

- Ой, Мииииш, да ты что... - опешила «невеста битая», - Такая дороговизна, я б и в шали не замерзла...

А у тетки в глазах так и замелькали сотки - не меньше, чем как за машину, за шубу отвалил. Повезло же дуре, учительке забитой!

- В шали не замерзла бы, а в шубке покрасуешься. Я и Таньке взял. Уговори ее поносить. Покрой другой, не волнуйся. Их всего две в город привезли. Обе и сторговал. - Медведь улыбнулся. Он еще и футлярчик атласный держал в руках.

- Ну, конечно, уговорю. Вот ей и греться, и красоваться, молодой, - плюнула на все, прильнула к груди, обнимая. Не за щедрость полюбила, пугала ее эта щедрость, честно признаться. А за то, что такой вот - единственный. Неповторимый. Спроси, за что конкретно -  не сказала бы, а любила. Куда крепче, чем первого мужа, за которого выскочила девчонкой еще, только девять классов закончивши.

- А то ты у меня старая и страшная. Вот. На колени вставать не буду. Чай, не кольца. - Не кольца. Серьги. Крупные розовые жемчужины в брильянтах и ожерелье на шею. - На свадьбу и в театр. Ты же меня будешь окультуривать? А в театр нынче без брюликов нельзя. Балерины освищут.

На кухне уютно пищала микроволновка и болтал телевизор. Медведь сел за стол и положил себе на тарелку Кристины еды, налил стопку:

- Ну, давайте за свадьбу. Я голодный, Кристин, как волк.

- Мишка... Мишенька, ну... Сейчас. - Засуетилась, побежала на кухню, за горячим. Чуть не застукала, Скворец и Листва в последний момент успели отпрянуть друг от друга, а губы у обоих снова полыхали, зацелованные. Кристина не обратила внимания, сама в румянце, в смущении горела, и радостно, и страшно. Не могла не понимать - не честные, кровные тратит на нее, и не труженик, а бандит ее жених. А Медведь ел, тщательно пережевывая, блестя золотыми зубами, и допрашивал тетку, как  в застенке. Все: дата рождения, связи муж, дети. Болезни. Первался: - Птиц! Лети сюда! Надо.

Скворец вошел. Тихий и домашний. Папа пришел, теперь расслабиться можно. Захмелевший чуть Медведь сидел напротив совершенно трезвой тети Вари:

- В черном пакете. Померь. - А в черном пакете лежала изумительная черная пара, с галстуком-бабочкой, и самое одуренное - шляпа. Шляпу Медведь сам одел на его голову и пришелкнул языком: - Ох, ты ж, елки-моталки, Брандо! Мурло-Брандо! Вот это вот Тане отдай. Она все равно фирму раскроет, перешьет по-своему. До субботы. А! Какой у меня сын! Какая у меня жена! За дочь! – резюмировал, налил еще, захлебал принесенным наваристым супом. - Сейчас поедим и кататься поедем. И тетю с собой возьмем. Я ты и тетя. А мелкие - на второй машине.

- Ой, мамочка, если кататься поедем - это надолго. Папа любит за город. Так что надо потеплее одеться. - Листва порылась в подарках, прикинула на Скворца костюм: - Я тебе его подгоню, Птиц. Хорошо сидеть будет. - Примерила на себя платье, совсем взрослое, от кутюр, посмеялась: - Папочка думает, мне тряпки нравятся. А у меня уже складывать некуда.   - Она и впрямь, носила из всего гардероба, от силы, несколько вещей.

- Я сейчас. - Скворец ушел в комнату и вернулся со стареньким свитером и брюками. Все ношенное, но очень теплое. – Можно, я у тебя переоденусь?

- Да можно, конечно. И я сейчас переоденусь. - платье, сдернутое одним движением, полетело на подушки. Листва прошла к шкафу в ослепительной наготе, в одних только вязаных носочках в веселую полоску.

- Листва, какая ты красивая. Как Венера. - Оделся, прищемил чуток молнией то, что надо беречь. Ойкнул.

- Да ну, скажешь тоже. - она одевала трусики, футболку, старые вельветовые брюки, те еще, в которых гуляли с Тенью, и свитер тот же. Одежки пахли Тенью. Слегка - табаком и воском, и пахли ее любимыми духами, яблоками и озоном. - Можно на балконе посидеть, пока па соберется.

- Можно и внизу погулять. - Скворец впустил кота. Тот спасался от тети Вари.

- Млодеж! Готовы? Пшли, тыквы ждут. - Медведь не столько был пьян, сколько ему было хорошо. Внизу их, и правда, ждали две машины. Женечка открыл перед мамой Скворца дверь.

- Ой, здрасьте, дядь Слава! - радостно заулыбалась второму водителю Листва. - Давно вас не видела. И тебе, Шурик, привет. Я тебе фенечку сплела, вернемся - отдам. - это уже было охраннику. - Садись, Птиц, сейчас нас дядь Слава с ветерком прокатит, да?

- С ураганным, - осклабился дядя Слава с пирсингом в носу. Они ехали по вечернему городу, за него, ускоряясь по шоссе. Свернули на грунтовку. Скворец по-киношному обнял Листву. То есть, как в кино. Потянулся и положил руку на плечи. Въехали в дачный поселок, по нему, в ворота. Большой участок, огороженный крепким забором, спускался к озеру. На участке даже сейчас трудились рабочие.

- Вот, Кысь! Я сына рощу, дерево - во! Посадил сегодня. Дом - во! Строю. Твой дом. Жека, бумаги.

- Ну, папа сегодня в ударе. - Листва тихо и незаметно утягивала Скворца к тальниковым зарослям. Там, на вбитых в дно бетонных сваях, были мостки, почти причал для лодок. И скамейка, закрытая от чужих взглядов распустившимися уже ивами и лозняком.

- Не люблю я, когда народу много. Шумно, а отец сейчас разгулялся, смотри, еще фейерверк начнется. Ты только не бойся, они в воздух палить будут.

- Хорошо, что предупредила. Маму бы еще кто предупредил. - Скворец сел и предложил: - Хочешь на коленки? А папа женится, он счастлив. Я его понимаю. – Конечно, он понимал. Как бы было славно вот так вот - Листве. И шубку,   и серьги. А, буде у нее дети, и детям. О том, что это могли быть от него дети, даже думать себе запрещал.

- Он предупредит, не волнуйся. - Придвинулась, подумала, и села все-таки на колени, обхватила за шею тонкими руками, из закатанных рукавов - веточками. - Какой ты теплый! Как же я рада, что ты у меня есть теперь! - а в глазах отчего-то слезы блестели.

- Я всегда буду, Скрипочка моя. - Обнял, понюхал волосы. Бабахнуло салютом. Медведь орал им идти пить «Кристалл», а они сидели тихо, обнявшись. Шуршало камушками озеро. Пахло свежепосаженными пихтами.

Шумели долго, Медведь гулять любил и умел. Листва успела продрогнуть, но идти в дом, пока все не угомонились, отказывалась. Тянулась, пока можно, пока - безнаказанно и никто не видит, целовала, любопытно-трогательно, ямочки на его щеках, мочки ушей, совершенно не щетинистый еще подбородок, гладила, запуская пальцы, как в шелк, волосы, очарованная.

- Пойдем, Листва моя, девочка... - Захлебывался, тонул, а потом подхватил ее (а легкая, как перышко!), понес на руках, как пьяный. В пахнущий стружкой дом. Где вино лилось рекой, и тетя Варя в обнимку с Женей тихонечко пели «Выйду я во поле с конем». А по периметру дома стояли, как цепные псы, братки в коже.

- Там комната наверху, Птиц... - крепче обняла руками за шею. Неси, куда захочешь. Хоть на край света. - Я здесь ночевала пару раз, с отцом приезжала...

Под ногами чуть поскрипывает лакированное дерево лестницы. В висках оглушительно бьется сердце, плывет все, будто от вина. Только б сознание не потерять, не напугать его. Кому молилась - не понятно, но наверху соскользнула с рук, повела. Пришли. В комнате было тепло. Дядя Слава дремал в углу.

- О! Пришли, полуночники, наконец-то.   Уже ребятам звать вас сказал. - И вышел, кивнув на столик. - Ужинайте. Батя сказал, вам вместе постелить.

Скворец опустил ее на высокую постель с горкой подушек. Сел на пол, медленно разувая ее. Разул. Листва поджала ноги в носочках под себя, протянула руки:

- Иди, греться будем. Бррр, весна, лето почти, а так холодно! - отдернула одеяло, сшитое из волчьих шкур. Отцовский подарок, чтоб не смела мерзнуть.

- Сейчас. Разденься, не бойся, я тебя не трону. Просто так греться лучше. - Как он мог ее тронуть? Ее - богиню, ангела, икону? Целовать, обнимать прижимая к себе. Дышать, разгораясь, как слиток железа от мехов, и замирать, потому что хотел запомнить это чувство. Впитать в себя. - Листик… Скрипочка...

- Дурачок ты, ну, когда я тебя боялась? - Раздевалась, быстро, в три взмаха, оставшись в одних трусиках, вытянулась на простыне, без страха глядя на него, дернула штанину: - И ты раздевайся. Скворчонок. Птиц мой, - и обняла, наконец, горячего, как солнышко, прижалась, прохладная, как из мрамора.

- Какая ты холодная! Как русалочка. Люблю тебя. - Целовал пряди на плечах, лежа над ней, опираясь на локти.

- А русалочка потом стала феей, - тихо смеялась, сердце уже не так стучало, успокаивалась кровь, потому что рано, рано еще. Нельзя. Папа правду сказал, маленький еще ее Птиц. Еще чуточку подрастет. А она - никуда не денется. Подождет. Любимого, нежного. А он лег на бок, положил ее голову себе на руку, и стала она маленькой-маленькой Дюймовочкой. А он - ее тюльпаном. - Есть не хочешь? Там вино стоит, хочешь, налью?

- Ну, только глоточек, можно. И спать, спать. Завтра будем в шесть папой подняты, никто же день рабочий не отменит, солнышко. - Потянулась снова, поцеловала, еле заметно. И без того губы у него уже полыхают, зацелованные. Скворец налил в тоненький фужер белого вина, принес с прозрачным кусочком сыра, поцеловал звонко в щеку. Попал, как всегда, ближе к уху. - За папу с мамой? - себе не налил, отпил из ее бокала.

- За нас с тобой. За них мы на свадьбе выпьем, шампанского. Папе как раз «Вдову Клико» подарили, он хвастался. - вино разморило мгновенно, согрело, огнем пробежав по жилам. Зевнула, прикрыв рот ладонью, обняла его руками и ногами. - Ой, Птиц, спать, спааать...- уснула, не договорив. Не отпуская.

- Спи. – он нашарил цепочку торшера, погасил свет, вздрогнул от выстрелов. Палили, действительно. Орали. Но это Скворец слышал уже сквозь сон, уютно сплевшись с Листвой.

Медведь проснулся от того, что в лицо бил яркий и совсем по летнему теплый луч. Вскинулся, покрутил головой и вполголоса выругался: было не меньше, чем десять, все всюду опоздали, дети так точно в школу и институт, жена - на работу. Ему надо было с утра с подрядчиками договариваться на строительстве нового магазина. Почесал густой ежик, мысленно плюнул: гори оно все, раз жизнь живем. Пусть понежатся, поспят все. Вчера погуляли славно. Но сам спать не мог, раз уж проснулся. Поднялся, осторожно вытянув руку из-под головы Кристины. Оделся, не голышом же шляться по дому. Умылся, стараясь напор поменьше делать, чтоб не так сильно шумела колонка и насос. И пошел поглядеть на дом. На трезвую голову.

- Сева, Севочка… - Тетя Варя подошла на цыпочках и очень-очень тихо шептала. Она была помятой, перепуганная, с размазанной тушью под глазами. Скворец поднял голову, сонно поморгал, скривился:

- Чего, теть Варь? - на его плече завозилась Листва, устраиваясь поудобнее. Из-под мехового одеяла высунулась ее длинная, голая нога, спряталась, мгновенно озябнув.

- Севочка, мне бы домой, а у кого спроситься можно? А где тут туалет? - такая растерянная, старая. Скворцу стало ее жалко.

- Тетя Варь, там, внизу, должен быть такой… С кольцом в носу. Спросите, он не страшный.

Только ушла, в дверь тяжко стукнуло, и просунулась голова Медведя. Обозрел нетронутый ужин, на пол бокала початую бутылку вина, хмыкнул:

- Эх, молодежь, не поели, на чем живут? - перевел взгляд на кокон из одеяла, качнул головой: - Птиц, смотри мне! На тебя, как на мужика, вся надежда! - и ушел, не дожидаясь ответа.

- Не буди ты ее... на рассвете... - проворчал Скворец, и только задремал, опять кто-то вошел. Скворец приоткрыл один глаз: Женя, положил футляр с его скрипкой.

- Я тут того. - смутился. Отвел взгляд. Давно влюблен был в неприступную хозяйскую дочку. Хоть и улыбалась ему Осень, все равно чуял - не его. А тут - на тебе. Пришел, молокосос. И сразу яблочко упало. Зло оборвал ядовитые мысли. Ну, выбрала, что ж теперь, голову себе разбить? - Того, инструмент твой привез. - вышел, прислонился к стенке, обшитой светлым деревом, тихо стукнулся головой о плашки. - Чего я, в самом-то деле?

- Походной двор... - до Скворца медленно начинало доходить, что солнце припекает, внизу тихо плещется и напевает мама, на улице так же негромко переговаривается охрана. Хлопнула дверца машины. А тем не менее на дворе - среда. И так хорошо от этого стало, уютно-уютно. И Листва в его руках, теплая, выспавшаяся. Без кругов под глазами.

Скворец стоял в зале Дворца Бракосочетания, сжимая материнский букет. Они проснулись сегодня очень рано, потому что сначала к матери караванным потоком шли парикмахеры-стилисты. Потом потеряли запонку Медведя, о чем тот возвестил рыком на весь подъезд, собственно, от него-то они и проснулись окончательно. Потом они с Листвой ели в комнате, потому что квартиру наводнили незнакомые люди. Потом одевались. Скворец, в ладном костюме, подпоясанный атласным поясом, перебирал вечерние платья Листвы. Они ему больше нравились, чем костюм.

- Как думаешь, если я пойду в драной джинсе, они расстроятся? - Листва шутила, конечно. Она очень любила отца, да и с Устрицей-Кристиной у нее за эти несколько дней отношения стали вполне мирными. Она подняла в постели белое, шелковое, с кружевным лифом и нежными перышками по краям, приложила к себе, задумчиво глядя в зеркала трюмо. - Нет, это тоже нельзя. Я же не невеста.

- А жаль. Ты будешь самой красивой невестой за всю историю человечества. - В костюме он снова – рыцарь, может и рассказать, приоткрыть сундук того, что хочет. Может, она  поймет?

- Я буду просто невестой. А какой ты меня увидишь - это пока загадка, - она улыбнулась одними глазами, скидывая на пол свою одежду. Как уже заметил Скворец, дома она почти никогда не носила белья, избавляясь от ненужной «сбруи» сразу по приходе из универа.

- Подержи, Птиц, - на руки ему легло совершенно невесомое платьице из нежно-сиреневого атласа, почти без украшений, только с тонкой вышивкой по лифу крохотными аметистиками. Листва облачилась в строгое, делающее ее еще тоньше, белье такого же оттенка, нырнула в ворох прохладной ткани и повернулась к Скворцу спиной: - Застегни, пожалуйста.

- Все, что пожелаешь. - Застегнул и наклонился, поцеловать в шею, приподняв ее пушинки-волосы. - Надень шубку, там холодно. А она тебе так идет. Я б точно надел.

- Надену. - На полуобнаженные плечи лег царский горностай. Листва повернулась: - Я красивая?

- Это не то слово. Мама сейчас красивая. Папа. А на тебя хочется молиться. Вот, как входишь в комнату, хочется упасть на колени и смотреть-смотреть. Пока плакать от нежности не начнешь. - И слова сами нашлись. Да какие слова-то! Как в книжке написаны. Даже лучше.

- А в одной умной книге, которую люди считают священной, написано - «Не сотвори себе кумира». - она приподнялась на цыпочки и поцеловала его в кончик носа. - Я не икона, мой любимый Птиц. Идем, слышишь - уже выходят.

Теперь вот они стояли в ЗАГСе и смотрели на приближающуюся пару. Мама Скворца была затянута в белый бархат и парчу. Понятно, почему платье так долго шили; бархатный шлейф, рукава - все было расшито горящими стразами. Стразы были в прическе, на фате, а на шее и в ушах переливались брызгами огня бриллианты. Со стороны мамы из гостей были только Скворец и тетя Варя, которая все так же неудержимо пахла «Красной Москвой», но говорила очень тихо. Со стороны Медведя было человек двести. Дворец арендовали под это дело – Пахан женится. Скворец вглядывался в лицо свидетеля:

- Листва, а что это лицо у него знакомое, вроде, где то я его видел? Не на капоэйре же?

- Эдуард Семенович - главный Прокурор города, Птиц. Конечно, видел - по телеку не раз, наверное, да и плакаты с ним везде развешаны. Он же у нас борьбой с организованной преступностью занимается. - Листва еле смех сдержала. - К нам в дом вхож, часто бывал раньше, и еще не раз приедет в гости. Но неприятный тип. Папа с ним по делам общается. Бедный папочка.

- Точно! Он мне виндоуз ставил. То-то, я думаю, такая рожа знакомая. Слушай, а чем папа вообще занимается? Торговлей, вроде? Меня Женя куда не отвезет - все магазины папины.

- Птиц, он не совсем торговлей занимается. У него своих лично - всего три магазина, новых, и строится один. А остальные - под ним просто. - Листва пожала плечами: как объяснить ему, что папа - бандит? Что у него в спальне, в сейфе, пистолеты и патроны вперемешку с деньгами? Что его ребята с равной вероятностью магазин защитят и ограбят?

- Папа большой. Он под себя много может... - Скворец мотнул головой, они с Листвой первыми пошли за новобрачными: - Мама мне букет свой всучить пыталась. Еле отбрыкался. - Молодожены встали перед розовой тетей из ЗАГСа, та понесла чушь про священные узы брака. В переднем ряду дядя Слава с пирсингом утирал платочком глаза. Женя, с охапкой дорогущих роз, тоже как-то нервно шмыгал. Тетя Варя сидела истуканом и, кажется, боялась пошевелиться. С двух сторон ее окружали почтенные братаны в коже и золоте.

- А я всегда мечтала, как мама - чтоб украл, привез на мотоцикле, к закрытию, росписи поставили - и ходу, пока родственники не нагрянули. Мне бабушка рассказывала. Ее муж, мой дедушка, за ними сорок километров до райцентра гнался, да не догнал. - Листва сжала его пальцы, отчего-то слегка нервничая. - А еще банкееет... охо-хо...

- Хочешь, я домой тебя отвезу? Троллейбусы-то еще никто не отменял. - Обнял ее за плечики, прижал к себе. Он младше ее, но выше ростом. Потребность защищать Листву снова вскипела в крови.

- Да нас не отпустит охрана. Знаешь, какая шумиха в прессе поднялась: Медведь женится. Тут сейчас человек двести только охраны. А ты - троллейбус... Мы с банкета сбежим, и дядю Славу попросим нас отвезти. - Листва ему улыбнулась, доверчиво и беззащитно. - На джипе. И на озеро поедем, ага?

- А ты не замерзнешь? Конечно, поедем.

- ... можете поцеловать невесту. - И поздравления, вспышки фотоаппаратов, кто-то с камерой от телевидения. Скворец подошел, смущенно поцеловал плачущую от счастья маму. Подал свою узкую кисть Медведю:

- Пап, поздравляю.

- Ну, спасибо. - Медведь пожал, осторожно - помнил про руки, которые надо беречь. Обнял дочь, Листва аккуратно поцеловала новоявленную мачеху в щеку, подала ей букет ярких хризантем.

- Поздравляю, Кристин.

- Танечка... Ой, я совсем с ума сошла от радости! Спасибо, родная... – И грянул туш! Их оттерли другие гости, Скворец только и успел, что схватить Листву за руку и прижать к себе, кажется даже, приподнимая над полом, вынести из этого моря чужих голов и плеч.

- Ну, все, понеслась. - Листва прильнула к плечу Скворца, как-то устало и совсем не радостно. Вокруг них, стоило выйти из зала бракосочетаний, сразу нарисовались «братки» с самыми что ни на есть серьезными лицами. Даже можно сказать, не обремененными интеллектом. К ним протолкался дядя Слава:

- Ну, что, малыши, едем в ресторан? Танюшка - Осенюшка, что такое? Плохо?

- Нет, дядь Слав. Едем.

- Дядя Слава, а точно все хорошо? - эхом отозвался Скворец, нашаривая у себя по карманам упаковку валидола. Достал, протянул ей. - Я взял. Может, надо?

- Нет, спасибо, Скворушка. - Листва успокаивающе погладила его по руке. - Все хорошо. Поехали, а то сейчас столпотворение будет.   - И поехали. Как она любила - с ветерком. Езды было - минут пять. Листва же тронула водителя за плечо: - Дядь Слав, а давайте по кольцу? Покатаемся чуть-чуть? - и он понимающе усмехнулся, прибавляя газу.

- А я жениться на тебе хочу. - Сказал ей тихо, на ухо. Будто мечту прошептал.

- Я подожду, пока можно будет. - обняла, укутывая вместе с собой в горностаевую нежность. - Если не передумаешь...

- Лучше тебя быть не может. Я не трепач, Листва. - огни бежали им навстречу. Фары-фары, затылок дяди Славы, охранник спереди и охранник сбоку от Скворца, как братья. Скворец даже слегка потрогал его квадратную руку: живай ли? А потом вспомнил, они вместе в клуб ходили. Этот Квадратный совершенно чудесно освоил барабаны.

- Я верю. Мой Птиц. - обняла лицо ладошками, холодными, как рыбки, притянула к себе, и все равно, смотрят там, не смотрят. Хотя охранники не смотрели, дружно отвернувшись в тонированные стекла. - Я тебя люблю. Очень. - в ее глазах отражался Скворец, и кроме него - ничего больше. Места не хватало. А говорят, глаза - зеркало души.

- Листва, Скрипочка моя. Холодная. Давай на руки, греть буду. – И, не дожидаясь ответа, сам усадил, отодвинувшись, оплетя руками. Согревая дыханием.

- Ты меня всегда греешь. С самой первой минутки. - Убаюкивал лаской, теплом. Просто хоть всю жизнь вот так сиди, ничего больше не надо. Но дядя Слава кашлянул:

- Детки, пора на банкет, а то с меня батя твой голову снимет и к жо... кхм... приставит.

Скворец представил, прикусил губу. Дядя Слава ему нравился, не смеяться же, правда. Приехали как раз к началу. В зал еще не все приглашенные пришли, а для детей пахана места возле родителей оставили. Самый красивый ресторан города Медведь арендовал, столы от закусок аж скрипели натужно, бутылки батареями высились, и море цветов, шаров, лент, аж в глазах рябило. А дамочки паханские - как елки новогодние, сверкали. А на цепи золотые можно было якоря вешать, «Аврору» б удержали.

- Хорошо, это не надолго. Ой! Листва, смотри какая рыбина! Акула чистой воды.

- А это у нас Себастьяньчик? У, какая душка. Михалыч о тебе рассказывал. - подрулила, вся в байсетках и дешевой бижутерии. Скворец чуть деру не дал, но обнял Листву за талию и просто молча кивнул, обдав просто ледяным равнодушием. Тетка была пьяна.

- Никочка, сядь, пока не упала. - Листва повела плечом, чуть приспуская с него белый мех. На шее блеснуло радужным, живым огнем бриллиантовое колье - тоненькое, изящное, под стать ей. Одарила царским презрением - могла, когда было нужно. И развернулась к столу, чуть подталкивая Скворца.

- У тебя красивое имя, Птиц. Только неудобное. Я тебя все равно звать буду Птицем, можно? - села, грациозно, сбросив шубку на руки охраннику. Юная принцесса, белая лебедь при грозном Медведе.

- Мама хотела нарядное имя. Себастьяном, кажется, кого-то из ее учеников звали тогда. Конечно, можно. Птиц - оно как-то больше мое. Я на Себастьяна даже не отзываюсь. Не привык.

Вошли, наконец, прибывшие молодожены. Зал - грянул. Куда там салюту на Красной площади! Окна тряслись, и фужеры на столах звенели. Листва чуть вздрогнула, прижалась к плечу Скворца:

- Ушки мои ушки!

- Ну, говорил же, домой надо.

- ГОРЬКО!!!!

- Ну, понеслась...

- ГОРЬКО!!!!! - лилось шампанское рекой. И не «Советское», а именно из Шампани. Гулял ресторан, орало караоке. Листва пригубила бокал, но больше ухаживала за своим Птицем, накладывая ему в тарелку лакомые кусочки всего, что в поле зрения и в досягаемости ее рук было. Что-то ела, потихоньку, не чувствуя аппетита. Первая перемена блюд закончилась небольшим перерывом, мужчины пошли на крыльцо или в соседние залы - перекурить - поговорить, дамы хищно скучковавшись, обстреливали соперниц по нарядам и «королевских» жену и дочь огненными взглядами, поливая сиропом фальшивых улыбок. Листве было откровенно плохо от всего этого. Она поднялась и подошла к Кристине, слегка уже захмелевшей.

- Ох... Хорошо, свадьба не часто бывает. Я уже еле на ногах стою. Танюш, а Сева где? - оркестр заиграл Круга.

- Вышел, скоро вернется. Кристин, я замуж хочу. - задумчиво посмотрела в глаза мачехи. - За него.

- Тань... Ты чего? Он же ребенок совсем. - Кристина сняла с головы тяжелую фату. - Белены все объелись на этой свадьбе.   Ты уже шестая, кто за Севку собрался.

- Я не собралась. Я выйду. Как только ему восемнадцать исполнится. Просто предупредить решила. Чтоб потом недоразумений не было. - пожала плечами Листва. Ну, конечно, за юного принца собрались, кошелки.

- Мам. – Скворец вырос у нее за спиной. - Мама, мы домой. Листва устала.

- Сев, ты-то на ком женишься? – спросила, усмехаясь. Птиц поперхнулся. Взял девушку за руку:

- На Листве, конечно. Только доучусь.

- Так! Погоди, дома поговорим! Женилка еще не выросла... - пьяная была. Вот и вырвалось, что думала. А у Скворца даже в глазах от унижения потемнело. Листва наклонилась над ней, глядя прямо в глаза. Отцовскими, ледяными.

- Кристина, ты сейчас что сказала, а? Подумала? - и несильно ткнула пальчиком с розовым ноготком в грудь, нажала: - Я ведь предупреждала, Кристь? Я запомню, - и обернулась к Скворцу, оттаивая. - Поехали, Птиц. Ненавижу пьяных. Папе охрана передаст, что мы на дачу, на озеро поедем.

- Пошли отсюда. - с ненавистью прошипел. За руку вышли, впереди и сзади - охрана. Птиц сразу ее на руки взял. Завернул в шубку. Сердитый, аж шляпа на нос сползла. Всю дорогу молча прижимались друг к другу, переживали. Листва - что не защитила. Что зря подошла, время не удачное выбрала.

- Ты не думай. Я поговорю потом с ней. Листик, не грусти, хорошо? А  я, знаешь, что еще расстроился?

- Ну и чего? - ласковая с ним была, не могла для него - букой, просто не могла. Он же солнечный, теплый, как Снегурочка, таяла, на руках сидя. Совсем малолеткой себя чувствовала, ребенком. И так хорошо становилось, аж до слез.

- А что рыбу ту здоровенную так и не попробовал. – качнуло на повороте, стукнулся головой о стенку машины.

- Осетра? Ну, так закажем, ребята привезут, да, дядь Слав?

Водитель что-то утвердительно буркнул, посигналил, притормаживая у ворот дома, где они гуляли три дня назад. Охрана - шестеро здоровенных качков - открыла ворота, посветила фонариками, проверяя машину. Въехали.

- Ну и скорость... – там, где еще в среду были навалены кирпичи, стояла аккуратная беседка, и был уложен зеленый дерн. Бил фонтан. Окна дома уютно светились. Закрыли за ними ворота. Скворец вышел, так и не спуская  Листву с рук. Принцесса не может ходить по земле. Она либо парит, либо ее на руках носят.

- Ты спать еще не хочешь? - Листва прижалась, уютно, как воробушек в ладонях. Поцеловала над воротником рубашки в горло. - Посидим на причале?

- Посидим. Дядя Слава! А можно нам на причал пледик какой, или одеяло? - понес к воде, прижимая зазябшие ножки ее.

- Ща все будет, детишки. - у него так необидно выходило это его «детишки». Как у доброго дядюшки. Вперед метнулись охранники с одеялами, с фонарем. Расстелили, то самое, волчье, меховое. Потом процокали по дорожке каблучки - женщина, не то кухарка, не то жена одного из парней, принесла корзину с напитками и закусками. Оказывается - Слава приказал еще в ресторане собрать, запомнив, что Листва решила ехать на озеро.

- Знаешь, я прям сомневаюсь, что в Зеленогорске лучше будет. Слушай, я ж с этой свадьбой забыл совсем. Я математику сдал. В пятницу зачет был. А я и не готовился совсем , так некрасиво. Еле вытянул задачку. - И укутал, как дитя.

- Ты же умный, Птиц. Ну как ты мог не сдать? - удивилась-рассмеялась. Легла ему головой на руки, глядя в небо. Как тогда, на прогулке с Тенью, небо было - хоть бисер со звезд низай. Засмотрелась, да не на небо - на свое нежданное-негаданное счастье. - А ты красивый.

- Скажешь тоже… - Покраснел. В теплом свете фонаря видно было. – Это шляпа и костюм... Одежка делает человека. Как тетя Тварь говорит. Слушая, мне ее сегодня даже жалко было. Она так гордилась, что замужем за товароведом. что может нам масло сливочное раз в месяц отоварить. И тут - такая компания.

- Уели теть Тварь. - смеялась Листва. - Теперь мы ее отоваривать будем. По самый фейс. А ты ее больше не слушай. Дура твоя тетя, набитая. Не одежка человека делает. А воля. Вот папа в драной рубашке в гараже может ковыряться. А на него его парни, знаешь, как смотрят? Как на откровение. Похлеще, чем в этом его дурацком пиджаке. Подцепил же моду! - досадливо прикусила губку. - Я тебя только прошу, никогда красный пиджак не одевай. Смешно же!

- Не буду. Я недостаточно квадратен для этого. - Скармливал ей виноград с ладошки. - Слушай, а я супа захотел. Вкусно это все, конечно, но горячего хочется. А тебе?

- Ну хочешь, я тебе приготовлю? - погладила ладонью, по щеке, по кудрям, слегка перепутанным.

- Давай просто попросим? Листва, скушай еще. - Бутербродик, по кусочкам маленьким. Кусочек – поцеловал, еще кусочек, еще поцеловал.

- Да неудобно, и не люблю я чужую еду есть. Я тебе борща зеленого приготовлю, хочешь? Меня бабушка учила, я  помню. А потом папа, говорил, что вкуснее мамы никто не готовит. - не сдержалась, вздрогнули губы, отвернулась, пряча лицо в грудь Скворцу, худенькие плечики затряслись под его рукой. Он не утешал, словами - нет. Просто завернул поплотнее и рубашку расстегнул, что бы она кожу его чувствовала. Снимал губами с бледных щек слезы.

На границе светового круга от фонаря возник охранник, прокашлялся в кулак:

- Детишки, а давайте-ка в дом. Туман от озера, ну и не лето еще. Батя Танюшку беречь наказал, как зеницу ока. Давай, герой, неси принцессу в дом. Скворец послушался и понес.   Дом был большим и не до конца обставленным. Поймали ту самую женщину, то ли буфетчицу, то ли кухарку:

- А  можно нам супа?

- Да без проблем, ребята, сейчас соображу, - женщина ушла на кухню, греть или готовить. Скворца дядя Слава провел в большую залу, где на полу лежала «тотемная» шкура бурого медведя, стоял столик и кресла, и горел настоящий камин.

- Листва? Ты как? – сел, посмотрел в ее мокрые глаза. - Замерзла, милая...

- Все хорошо. Нет, не замерзла. Просто не люблю я вспоминать... А тут само как-то...

Вошла кухарка, толкая перед собой столик на колесиках, как в ресторане. На нем исходили вкусным паром две тарелки с наваристой ухой, стоял хлеб и чашки с горячим чаем.

- Ужинайте, ребята. Я потом все приберу. - Их оставили вдвоем. Охрана лениво переговаривалась на улице, в доме было тихо. Потрескивали дрова в камине.

- Покушай. Ты же не ешь совсем, только кормишь. Ну? А если я есть перестану? - Посадил ее ровненько, повязал поверх брильянтов салфетку: - Сейчас покушаем и мыться пойдем, покажешь мне, как шампунь выглядит? А то я опять лосьоном голову намажу.

- Я ем, Птиц, ну, честно, ем, - послушно открывала рот, когда кормил с ложечки, потом сама кормила. Кажется, раздышалась от своей печали, улыбалась, смеялась даже. Когда поели, грела ладони о чашку и гладила его по щекам - теплыми.   - И вовсе я не холодная, я теплая!

А потом пошли, держась за руки, в ванную. Королевскую - мраморную. На уральском заводе Медведь заказывал, для жены - королевы. И краны чуть не позолоченные. Заработал насос и колонка где-то в подвале. Вода согрелась быстро, потекла в серо-розовую чашу, как в морскую раковину.

- Ты же меня все равно уже голым видела... – Смутился Скворец и разделся, стоя к ней спиной, отражаясь в полированном камне. - Мне ванна нравится. На Эрмитаж похоже. -  Развернулся к ней, прикусив губу в своей смелости.

- Ты красивый, мой Птиц, мой. - Сиреневый атлас сползал с нее, как морская пена с Афродиты. Распустила сколотые на затылке волосы, шагнула к нему, погладила, по груди, останавливая руку на солнечном сплетении, светилась персиковым румянцем, улыбаясь. Он прикрыл глаза, впитывая, запоминая, млея от ласки. Ее грудь чуть касалась его тела, и это волной отозвалось, заставив покраснеть еще сильнее, прошептать губами: - Прости... – «Прости, что такой нелепый, прости, что так! У Ромео так не было, и у Тристана тоже... » Он почти уверен.

- Дурачок ты мой, я же отца не раз видела, да и вообще... - не стала говорить, что не только отца. Всякое видела, хиппи вообще народ не стеснительный, и голышом купались, и любовью при всех занимались. Только отчего-то было жарко щекам. Обняла, совсем-совсем прижимаясь, чувствуя его - всего. - Такой ты... Птииииц. - с замиранием в голосе, с дрожащей нотой не то радости, не то тревоги.

- Я… не… ты только не думай обо мне плохо. - Руки пробежались по ее спине, там, где она плавно переходила в изгиб ягодиц. Где были две мягкие ямочки. Ах! И сладко ему стало! От этого запаха, от того что прижалась - вся. Нагая, как животное. И он тоже животное, сейчас склонит и прильнет своими губами, так, что бы кровь в висках билась барабанами.

- Молчи, молчи, Птиц... - и теплом, дыханием по губам, язычком теплым, с привкусом сладкого чая, напиться, насытиться. Пусть хоть поцелуями, если нельзя пока ничего иного, а давно уже горячо, жарко в теле, хоть плюй на все, и тихо, жалобно, стоном: - Поцелууууй...

А он, тихо, не спеша, трогал языком. Изучая, пробуя. «Ну, в первый раз же, понимаешь. Не знаю еще, не умею, прости, что не так». У Толстого, Наташу Ростову Ленский так не целовал. И не стояли они голые, пока вода шуршала, наполняя раковину ванны, а в нее текло мыло, жидко-перламутрово из пузырька, пеной. А волосы ее  вились от пара и прилипали к нему. А сердце уже провалилось в живот и билось там. Да так сильно, что, кажется, даже отталкивало девушку. Не выдержала, вплела тонкие пальцы в волосы, притягивая, наклоняя. Сама целовала, жарко-жарко-жарко, подвигая слегка, к полотенцам, на перекладине повешенным, спиной прижала, не давая двинуться, чтоб знать - желанная, да. Очень желанная, единственная. И стоналось уже сквозь зубы, сладко - пойман. Как фея околдовала. И гладил, гладил, краснея, соскальзывая ладонями на бока, задевая округлости пальцами. Ей не удобно было тянуться все время на носочках, а потому уже не только в губы целовала, в горло, тянула за волосы, чтоб откинул голову, и целовала дрожащую жилку, как жалила язычком, пробуя на вкус, солоноватую испарину, до ямки под кадыком, по ключицам, по плечам - крепкими зубками, выстанывая тихо :

- Птииииц, ну, Птиииииц...

А он понял, что должен что-то сделать, а что - не знал. Ну, не писали об этом в книгах! Осел, чертя дорожку по ее коже и дурея от сладкого мускусного запаха. Срывая спиной и вешалку, и полотенце, чтобы лечь на них, уложить свою Дюймовочку, полюбоваться на нее. Целовать живот и то что ниже, срамное, запретное. Но он сейчас - животное, а они не знают такого. И слушать, как отзывается. Как она направляет его голову. Листва заметалась под его руками-губами, не отпуская, выгнулась всем тонким телом, как крылья, разметывая по мрамору пола светлое золото волос, тоненько, тихо вскрикнула, как от боли. И снова... еще, дыша часто, часто вздрагивая всем телом от бешеного стука сердца, аж больно было в груди.

- Что?! – испугался, дернулся. Остановился.

- Все хорошо, Птиииц, маленький мой. - улыбалась, как пьяная, до того хорошо было, сказочно, хоть и кололо немного там, где сердце. Приподнялась на локтях, потянула к себе, к груди, безмолвно умоляя: «Ляг, не бойся, все хорошо»

- Нет-нет... Тебе хорошо, и ладно... Какая ты красивая, Листва.. Такая… Я тебе покажу в музее. – Скворец лег, целуя ее грудь, оспинку под левой, сжимая осторожно своими музыкальными пальцами.

- Покажешь. - кончиками пальцев очертила его плечо, руку, снова плечо, по груди, повторяя движения его пальцев. Задела маленький, сморщившийся от прикосновения, сосок, проскользнула под его рукой ниже, по ребрам, до острых косточек, чуточку сгладившихся за эту неделю, пока кормила, как и надо мужчину - досыта. По ним, легонечко, туда, где под кожей чувствуется жар, медленно, осторожно. Вскрикнул. Негромко, как локтем ударился.

- Что ты? Не надо! – И добавил, как тайну открывал: - От этого дети бывают. Правда, я в книжке читал.

- Тссс, дети от другого бывают. Совсем-совсем другого. - Повела дальше, еще медленнее. Под пальцами билось сильнее, остановилась, прижала подушечками, слушая, и легко, как крылышком птичьим, скользнула вниз всей ладошкой. Накрыла, замерла. Плохо это было. Совсем плохо. Медведь Палыч же надеялся на него. И, в принципе, дурно это. Голыми лежать – дурно, и вот так трогать друг друга. И мать сразу вспомнилась, ее нравоучения. Но рука Листвы скользнула вверх и вниз, и мыслей не стало. Только билось и пульсировало комком что-то странное, требуя вырваться наружу. Гладила, гладила его, сжимая пальчики, целовала в плечи, в шею, и гладила, не отрывая руки, всей ладонью чувствуя, как бьется под ней горячее-горячее тело, и так хотелось, чтоб и он почувствовал, выгнулся под ее рукой. А он заплакал. Потому, что так хорошо стало, как младенцу, из купели, чистому, омытому. И сразу же после удовольствия низ живота заболел. Перенапрягся. Перехотел. Скворец уткнулся в ее грудь лицом. Стыдно. Запачкал. Не сдержался.

- Ну, что ты... что ты, родной? - гладила словами, не зная, куда руку деть, потом снова целовала, в волосы, в брови и мокрые ресницы, в губы с привкусом слез, щеки, - Не плачь, маленький, мой Птиц, моя жизнь. - так вот просто, «Ты мое все. «

- Стыдно-то как... Папа просил. Я ему почти пообещал не трогать тебя. Беречь. - взял с пола полотенце, прижал к животу. Одумался, протянул другое ей. А в голове билась только одна мысль: а было ли ей хорошо? Или он один, эгоист.

- Ты и не тронул, что ты. Это ж просто... ну, просто - ласка, не страшно, глупенький. И тем более, что папа разрешил, пожениться. Просто подождем. Ну, никто же не запрещает немножко ласки? - поднялась, быстро, протянула руку: - Давай в горячую ванну? Пока не простыли оба.

- Давай. - залез осторожно, все еще держась за живот. Пусто-пусто в нем было, даже эхо гуляло. - Я точно тебя не обидел? В школе один парень девочку поцеловать пытался, так она такой крик подняла. А, вроде, встречались. Но ты же не девочка. Ты - девушка. Боже мой, у меня есть девушка... А я тебе даже цветов не дарил. И ранец не носил.

- Зато ты меня греешь. А это важнее. - прижалась, скользнув в воду. - Не обидел, ни на столечко. - а пальцы липкие, влажные. Воровато присмотрелась, растирая между пальцев беловатое, стынущее. Скворец положил ее на грудь. Прикрыл глаза, слушая как шипит пена.

- Поиграть надо. Хочешь, я тебе Битлз поиграю? Я ноты подобрал.

- Битлз на скрипке? - Листва рассмеялась. - Хочу! Это будет что-то невероятное. - Глаза слипались. Все силы ухнули в ту вспышку под закрытыми веками, когда ее Скворец там касался губами и язычком, совсем все, даже из воды вылезать не хотелось. Маленькая была - думала: почему в воду нельзя, как в одеяло, завернуться? Так бы и спала в ванне.

- Спи. - угадал ее мысли. Ногой умудрился пустить теплую воду тонкой струйкой. - Я покараулю. Поспишь, там и вылезем.

- Сплю. - согласилась, сползла щекой в воду. Знала - не утопит, удержит. Птиц приподнял. Крепко держал за плечи. Слушал шепот пены и звук воды и думал. Думал о том, как резко все поменялось в его жизни. Листва. Почти жена. Невеста. А невесту кормить надо. Значит, школу надо закончить так, чтоб - ах! Чтобы любой институт с руками оторвал.

Дома никого не было. Мама и папа уехали на выходные к озеру. Поэтому Скворец с Листвой отрывались. Скворец, в маленьком красном платье, подколов чуть отросшие кудри, жарко отплясывал под бразильский ритм, покачивая бедрами и любуясь собой в зеркало. Листва, добыв откуда-то из недр шкафа гитару, так не вязавшуюся с ее всем - самым лучшим, старую, с облупленным лаком и царапинами, перетягивала на ней струны.

- Возьму с собой в санаторий. Хоть вспомню, как аккорды берутся.

Гитара была - отцовская, он с ней армию прошел, мать Листвы под окнами песнями соблазнял. Позвонил Тень - приехал, только-только с трассы, успел в душ сходить и сейчас придет, целый мешок фенечек привезет. Листва обрадовалась:

- Птиииц, я кушать разогрею, он же сейчас голодный, как тамбовский волк, а хлеб дома кончается, сходи?

- Прямо так? Сейчас переоденусь. - Скворец осторожно стал снимать мамины лодочки.

- Ты и так красивый... красивая, вот. - поцеловала, закружила за руки по комнате, запинаясь о подушки. - Ну, переодевайся.

- Дооолго. Тут до ларька недалеко. Я вниз и наверх. Во дворе Женька вон сидит, чего со мной будет? - так голову закружило. А что? Его с накрашенным лицом никто не узнает. Главное, рта не раскрывать.

- Смотри, может, я попрошу его, чтоб тебя провел? - а еще во дворе гоп-компания всегдашняя сидит, оттого и торчит там Женечка, охраняет покой двора.

- Давай. Посмотрим, как отреагирует.   Он же папе не сдаст? - и посмотрел испугано.

- Птиииц, а мы ему не скажем. Тебя Лера зовут, ты ко мне в гости пришла. И все. - Листва высунулась в окно, крикнула:- Жень! Проведешь мою подружку до киоска? Чтоб всякие... не приставали?

Женя поднялся на этаж, долго втыкал на Скворца, на потом задумчиво спросил:

- А Сева где?

- А он от нас устал и отдохнуть лег. Так что - тссс! - Листва впихнула в руки Жене пакет и деньги. - Иди-иди, побудь джентльменом, проводи леди к магазину. А Лера тебе шоколадку купит. - Глаза у нее смеялись, аж искрились. Скворец склонил голову и стрельнул глазами из-под черных ресниц. Узорные клипсы качнулись.

- Воот мля... Конечно. - Женя яростно поскреб бритую макушку. Как пропустил такую красотулю? Совсем расслабился. Скворец накинул поданную Листвой горжетку. И медленно, покачивая бедрами, пошел к лифту. Компашка во дворе проводила восхищенным свистом и ругательствами. Женя погрозил кулаком, «незаметно» поправляя на поясе кобуру под спортивной курткой. Гопники захлебнулись собственным восторгом. А Скворец цокал каблучками, переставляя ноги, затянутые в непрозрачные чулки, и внутри все замирало. У ларька минут пять смотрел на витрину, любовался отражением  и напрочь забыл, что купить надо было. Вспомнил, нагнулся к окошку, прогнувшись лодочкой. Чужим, высоким голосом, накрашенными кармином губами:

- Батон и хлеб, пожалуйста...

Тень прищурился, глядя на то, как по двору идет в сопровождении знакомого Медведевого мордоворота незнакомая красавица в алом платьице. Идет, как бисер нижет. Повернула голову и, как хлыстом, ожгла взглядом странно-знакомых черных глаз. Скворец увидел Тень и улыбнулся. Ловко подхватил Женечку под руку. Женя нес покупки. Шли прямо за ним. Скворцу так интересно было, ведь столько всего произошло. Он так рассказать хотел об этом Тени. Но - нельзя. Подождал, пока он войдет, тихо открыл своим ключом, забрал у Жени пакет и поцеловал его в щеку, закрывая дверь перед самым носом. Женя - чуть пришибленный, потирая щеку, вернулся на свой пост, поклявшись не пропустить, когда красотуля Лера пойдет домой, может, проводит и телефончик узнает? Или адресок? А то и на свидание напросится. А чо? Разве не красавец? - приосанившийся и воспрявший духом, охранник вернулся на пост, шуганув бабушек со скамейки.

Тень уже разделся, с кухни раздавался его голос, что-то рассказывающий Листве. Скворец, чертыхаясь, стянул платьице, трусики-чулки, скомкал, засунул кое-как. Одел свои домашние штаны так, без белья. Заколки с волос снял, клочком ваты в тонике размазал косметику, чистым протер. Ресницы не смывались. Так и вышел, почти выбежал на кухню. Босиком.

- О, Птиц проснулся! - радостно облапил его забывший про смущение Тень. - Я тебе хайратник привез, отращивай хайр, будешь красоваться! - схватил со стола бисерную ленту с завязками, приложил ко лбу Скворца, полюбовался: - На тебя плели, по заказу.   - Бисер был теплым от его рук. Матово-серебристым, черным и искристо-синим.

- Завяжи. – Как-то изменился Скворец. Чуть старше стал, загадочнее. Притягательнее. И глаза у него сразу заиграли синевой, стоило одеть бисер. Тень потянулся завязать, чуть выше был, на самую капельку. Щекой колючей, хоть и бритой, да впопыхах - не чисто, к виску прижался.

- Вот так. - сказал над ухом. И огладил пальцами волосы под ленту, лоб.

- А ты меня не узнал. - Сказал и отошел к Листве, обнимая ее, такую домашнюю, в вязанном растянутом свитере прямо поверх колгот. Свитер длинный, как платье. - Я капоэйрой теперь занимаюсь. Три раза в неделю.

- Ну как же не узнал? - удивился Тень. Заморгал тигриными глазами, растерянно. - Узнал, и рад за тебя. Сильнее станешь, красивее. Ну, то есть, ты и так красивый... То есть... Да, черт! - выдохнул и рассмеялся: - Совсем запутался, что сказать хотел.

Смотрел на них и видел: вместе. Не зря же мальчик так привычно уже держит Осень за талию, не краснея. Улыбнулся тепло, спрашивая ее глазами: все хорошо?

«Хорошо. Отлично! Счастливаааа! » - сверкали, смеялись ее глаза. Серые, с синими проблесками.

А три дня спустя, Скворец шел переходами гаражными, было тепло, как летом, вязко хлюпала грязь, цвели вербы. И вдруг, через гаражи, увидел... Тень шел быстро, но особо не торопился: знал, что Осенюшка скорее всего мечется сейчас по кухне, разогревает все, что есть, режет салат, бутерброды. Глотал слюнки от голода: дома не поел, спешил, да и бабки не было, и в холодильнике снова пусто было. Свернул узкой тропинкой к гаражам, рассчитывая пройти закоулками к самому подъезду. И остановился, наткнувшись на злые, пьяные глаза одного из компании воздыхателей Осени.

- А куда это наша цыпочка так спешит?

Тень развернулся, чуя спиной неладное. Сзади подходило еще трое, и из боковых проходов вышло двое. Один против шести? А у них в руках - цепи. Велосипедные.

- Что, смелые - бить скопом? - обкусанные губы хиппи саркастически изогнулись. - Ну, подходи. - Он, конечно, прекрасно понимал, что его сейчас просто измордуют до полусмерти и оставят в темном закутке между бетонных и ребристо-металлических стен гаражей. Как уже когда-то было, только тогда били не цепями - арматурой, надерганной на ближней стройке.

Скворец прищурился. Тень. Точно, его и Листвы, Тень. А гопники-то чего с ним рядом? Господи! Да они бьют его! Заломили руки, намотали волосы на свои грязные лапы...

- УБЬЮ!!! - покатилось по гаражам, а руки уже метнули кирпич, и тело, запомнившее многое, само скакнуло птицей по крышам, грохоча жестью. Тень рванулся с колен, попал головой под дых тому, что держал за волосы. Оставил в его пальцах, казалось, пол башки, но выдрался, врезал кому-то ногой. Оперся о стену гаража, пережидая острую боль в побитых снова ребрах. Не узнал сначала, в свалившемся почти на головы гопоте парнишке Скворца. Потом - понял, что забьют обоих. Но малолетние бандюки, перепуганные, кажется, внезапным нападением, уже рассосались по щелям.

- Порешу паскуд!!! - Скворец встал в стойку, но бить уже было некого. Его громкий голос уже напугал всех, кого надо. А кого голос не напугал, тех кирпич, разбитый о стену, заставил улепетывать. Скворец бросился поднимать: - Тень! Ой-ей.. Тебе к доктору надо. Обними меня. Хочешь, понесу?

- Тихххоо... - застонал-засмеялся. - Птиц, погоди, дай я... хххх... распрямлюсь... - встал кое-как, придерживаясь за парня, голова кругом, и в ребрах - как ветка колючая, по самую спину всаженная. Сломали? Снова? - Идем потихонечку, идем. - И Тень пошел, заставляя себя переставлять ноги. До двора - рукой подать. А шли будто вечность. Он взмок, бледный, аж пепельный, а на губах, разбитых и еще прикушенных - кровь.

- Тень... я дурак, чего всматриваться было. И кирпичом промазал... Ой! Тень, Листве-то как сказать? Держись, давай! - Подхватил и потащил, как муравей.

Листва открыла даже без звонка: видела из из окна.

- Птиц, давай его ко мне на пол. Посмотрим, что и как. Не суетись, тихо. - жесткая стала, как из стали вырезанная. Не Листва, не Осень. Как тогда, когда в переходе пела балладу о двух клинках, сама, как клинок. Ощупала быстро, поморщилась:

- Солнышко, звони Маше, номер в книжке на первой странице. Скажи - срочно нужна.

- Маша! Нет, я не Дима! Да вы вообще меня не знаете, вы Таню знаете, приезжайте скорее. – Что-то было в его голосе такое паническое, будто - все! Все умерли! Вообще все! Только он остался, и тот при смерти.

- Спокуха, сынок. - голос у Маши был прокуренный, но спокойный, как у удава. - Чего с Медведем? Брать иглы-нитки или обойдемся пластырем?

- Все брать. - похоронно. А сам кровь Тени на пальцах увидел, и замутиииило...

- Дверь открой, мальчик. - Тане и ехать не надо было - с пятого на второй спуститься. Пришла - большаааааааая, как дредноут, спокойная. Аж лестница застонала, когда спускалась, но руки - руки были, как у пианистки, тонкие изящные кисти.

- Там… - а у самого зрачки, как у наркомана. И руки трясутся. Умрет Тень, что с Листвой будет, с его Листиком?!

- Добрый день, Танюшка. - прогудела, осматривая «жертву». - Возьми у меня капельки, накапай мальчику. А то в обморок грохнется. А я пока займусь.

Листва вышла, вроде спокойная, но видно было - натянутая струна. Тронь - порвется! Обняла, не столько утешая, сколько сама успокаиваясь, чтоб не плакать.

- Идем, накапаю валерьянки.

- Листва, с ним все хорошо будет. Это я тебе говорю... - Опираясь друг на друга, пошли на кухню. Сели.

Тень не сдержал вскрика, когда медсестра тронула за побитые ребра.

- Ну и чего? снова нарвался, молодец? - она его в прошлый раз спасала.

- Мааааш, да не я... уййй! Сами они... Ммммать!

На кухне Скворец молча достал из бара бутылку коньяку и показал ее Листве. Девушка кивнула на спальню:

- Это ему, мне не надо. И тебе можно.

Тень снова взвыл тихонько, потом затих. Маша вколола ему анальгин и позвала:

- Танюшка, лед неси, полотенце. И готовься мирно сосуществовать с товарищем хиппи. А это у тебя кто, такой молодой-интересный? - кивнула на Скворца.

- Я жених ее. Здравствуйте. - Скрутил пробку с «Хенесси». Достал толстые рубленые стаканы.

- И тебе, жених, не хворать. - усмехнулась, приняла один стакан, изящно, как леди из высшего общества - чашечку с чаем. - А под коньячок-с - бокалы надо бы. Ну, да мы не гордые. - выпила, крякнув, как водку. Стащила ломтик ветчины с тарелки, закусила. - Ты за своего патлатого не волнуйся, только одно ребро на сей раз сломали, отлежится. Ну и бок я зашила порванный. А так все с ним хорошо. Даже странно, что так легко отделался. Я думала, опять на фарш перемололи.

- Я б им перемолол... Стаканы, наверно, где-то есть. - налил все равно в тот, под виски. Отнес Тени: - Как ты? - сел на колени, принялся оттирать куском ваты его лицо от грязи и крови.

- Нормалек, Птиц. - Тень тихо-тихо дышал, стараясь не шевелиться лишний раз. Тогда было не больно. - И не в такое попадали. Спасибо, брат, выручил.

- Я так испугался... Ты бы знал. Даже мозг отключился. На. - протянул стакан.

- А я-то как испугался. - усмехнулся одними губами, - Я пацифист, но не самоубийца. От шестерых я б не отмахался никогда. Птиц, я ж лежу, как я пить буду?

- А я тебе сейчас соломинку дам. У нас тут для коктейля лежат. Мы с Листвой ночью сок постоянно через них пьем. - Сделал все, протянул и в уголок рта вставил соломинку.

- Вот как напьюсь... - Тень прикрыл глаза, переводя дух. На кухне Маша колдовала над Листвой, мерила давление, тихонечко что-то выговаривала. Не нравилось ей, как выглядит девушка. Вот ну совсем.

- Напивайся. И спи. Я тебя не отпущу. - Погладил по волосам. - Больно, да?

- Терплю. - Тень дрогнул губами, словно хотел сказать что-то, и не сказал. - Ты не волнуйся, я ж живучий, как помойный кот.

Скворец укрыл его, потом извинился: - Мне к Листве надо. А ты спи. - Пришел на кухню. Потрогал ее руки: - Массаж? Чаю? - посмотрел на Машу.

- Я Михал-Палычу скажу, пусть тебя в больницу оформляет. Это что ж такое - давление, как у покойницы! Как ты еще ходишь? - Маша не бушевала, но и спокойно смотреть на бледную, с синевой под глазами, девушку не могла.

- Что с ней? - За нее не просто испугался. Сам белее мела стал.

- Много чего, и ничего хорошего. В общем, жених, вот что: вот название лекарства. Рецепта я выписать не могу, да и нет его по рецептам. Пусть батя заказывает по своим каналам. Но ты, как за нее ответственный, проследи, чтоб пролечилась. А то... - Маша пожала могучими плечами, - овдовеешь не женившись.

- Кто уже женился, тому не страшно. Типун вам. - а ведь он действительно на ней уже в мыслях женился. И дети у них родились, девочки. И работает он в Филармонии. А Листва здоровая, дома с мамой, малышек пестует. Сгреб ее в охапку, прижал, волком посмотрел на медсестру. Не даст, никому. А смерти и подавно.

- Ну? Какой смелый. Я тебя предупредила, женишок. - Таня подхватила сумку-чемоданчик и направилась к выходу. Обернулась в коридоре уже: - Учти, Татьяна, я ж отцу все расскажу! Если сама не хочешь лечиться.

- Листва… Ну почему ты так? Что случилось? - поцеловал ее плечико в ажуре вязки.

- Все в порядке, Птииииц. - погладила его по кудрям, улыбаясь бледными губами, незаметно прижала ватку к сгибу локтя, прикрывая место укола. Не хотела волновать.

- Это, - показал на ампулу. - Не в порядке, однозначно. Тебя к Тени положить греться? Мне папе позвонить надо. Надо. Не спорь, не сейчас. Пожалуйста.

- Я... ну, Птиииц... Хорошо, солнышко, как скажешь. - ткнулась в губы своими прохладными, не ласково даже - обессиленно. - Я сама лягу, а ты звони. Только не нервничай, пожалуйста.

- Я спокоен, я потом тебе истерику закачу, обещаю. - постарался улыбнуться. Привел ее к задремавшему мужчине: - Тебе журнал, или музыку? Или просто поспишь? - разворошил ей гнездышко, постелил, уложил.

- Посплю.

Тень проснулся, смотрел слегка осоловело, от обезболивающих и выпитого коньяка.

- Что, снова? Осенюююшка... - протянул чуть укоризненно. Передвинулся, давая ей побольше места.

- Да не скачите вы надо мной. Все хорошо. - Листва легла, зарылась в подушки. После укола - провалилась в сон, как в обморок.

- Спи, любимая. – Укрыл, поцеловал. Тени: - Как ты? Я покушать могу принести, только позвонить надо.

- Принеси. Спасибо, Птиц. - Тень благодарно пожал ему пальцы. - Я подожду. - А в животе забурчало. Плевать было голодному желудку на все перипетии. Скворец вышел, сгорбившись, из коридора донеслось:

- Пап... Пап, это важно… Пап... - длинное название лекарства. - Да. Пап, очень надо. Жду. приезжай, пожалуйста. - и трубка мелко-мелко дрожит в пальцах.

Медведь примчался, кажется, аж с мигалками. Ввалился домой, как будто бежал всю дорогу, а не ехал. Зато в комнату дочери прокрался на цыпочках:

- Что с ней? И с Димкой что? - так Скворец узнал, что Тень на самом деле прозаично зовут Димой.

- Его побить пытались. Я с тренировки как раз шел. - Птиц сидел в уголке, над физикой. Незаметно для себя ритмично раскачиваясь.

- Ну, ничего, все образуется. - Мужчина подошел, сел и сгреб юношу в объятия, как ребенка, поглаживая по голове широкой, как лопата, ладонью. - И тебе надо отдохнуть, сынок. Все, завтра же договорюсь с твоей школой и Танькиным институтом, чтоб в санаторий вас отправить. Да и Димку туда ж. А ты ложись, поспи тоже. Лекарство я заказал. Ложись.

- Пап, она ведь не умрет? Скажи, что не умрет, пап? - подбородок дрожит. Устал, правда, устал. И скрипка, и экзамены, и драка. А мать - как чужая. Трещит по телефону, пропадает.

- Не дадим умереть. Я, сынок, и без того много кого любимых потерял, чтоб еще и ее. Одна у меня родная кровинка осталась. Ты уж не обессудь, а только если жениться хочешь, не признаю я тебя сыном.

- Не признавай, пап. Тебя любить мне это не помешает. А только и ее люблю. Хоть режь.

- Да я ж понимаю. - Медведь подтолкнул его к постели, благо, что места на широченном матрасе Листвы хватало всем троим. - Эх, дети-дети, вы ж счастье наше, а горе - и подавно. Спи. - прикрыл покрывалом, взъерошил ласково волосы. - Я за вами сам присмотрю.

Птиц обнял спящую Листву, поплакал немного в подушку, тихо и сердито шмыгая. Уснул.

С кем уж там долго говорил Медведь по телефону, на кого рычал, к кому отправлял гонцов с пухлыми конвертами, Скворец не знал и знать не хотел. А только утром к дому подъехала скорая, бритоголовые ребята Медведя осторожно, как хрустального, переложили Тень на носилки, Листву и Скворца усадили в кабину, и отъехали с эскортом из машин охраны. Ехали часа четыре, останавливаясь, чтоб пассажиры передохнули и поели.

- В Зеленогорск, втроем. Во вторник. Тень, это тебе вовремя ребра сломали. - Скворец смотрел в маленькое боковое окошко скорой.

- А я вообще везучий. - хохотнул мужчина. - Как раз вовремя все происходит.

Листва молчала, сидела между ними тихая-тихая, держала Тень за руку, обнимала за плечи второй - Скворца. Выглядела получше, но парни не обольщались: она старалась не показывать, как иногда рука сама тянулась к груди, прижать, чтоб не кололо.

- Сейчас к соснам приедем. Может, ляжешь? - Я на пол сяду, тебе место лечь будет. - Скворец чуть не рехнулся от природы. Листва помотала головой. В машине охраны лежали собранные отцом сумки. Она гадала: что он собрал? Вот будет интересно приехать в санаторий со шмотками от Кардена или Дольче и Габбана...

Приехали. Корпус, нянечки. Охали, как над родными. Но поселили всех раздельно. Надо, сказали, всем покой нужен, полный. А Скворец подождал, пока все разошлись, и к Листве пришел. Смешной такой, в халатике.

- Хорошо тут, только скучно буууудет. - поплакалась девушка. На ней был такой же, махровый, длинный. - А давай к Тени переберемся? Чего он там один, бедный? И нам не так скучно, и ему?

- У Тени капельница. А что скучно? Это - покой. Который нам только снится. Листва, я физику провалил. Рассказывал?

- Покооой. А гитару мне не привезли... Ну, Птиц, ничего не провалил. С чего это четверка - провал? - удивленно захлопала ресницами. - Вот как я вышку сдавать буду, я не представляю. Если мне тут приказано валяться, а не учиться. Придется дяде Славе звонить, чтоб съездил за конспектами в универ.

- Тебе нельзя. Ни читать, ни играть. Как минимум, неделю. Я с тобой буду ; разговаривать. А хочешь, карты принесу? Я в тумбочке нашел. Новые.

- Неси! - оживилась Листва. - Если новые, я тебе погадаю. - Ну, как девочка-пятиклассница. На самом деле, кое-что даже сходилось, когда подругам гадала.

- Уже бегу. - Принес, и правда, еще запечатанные. Протянул. Сам сел на краешек постели. Ноги замерзли слегка. Листва распечатала пачку, задумчиво тасовала, глядя на него и словно не видя. Тряхнула головой, откидывая шелковые пряди с лица, и принялась за расклад. Чем больше карт выкладывала, тем сильнее сводила брови, что-то беззвучно шепча. Не закончила, смешала карты. Подняла голову и улыбнулась:

- Врут все, наверное, разучилась я. ; Еще раз перетасовала, долго и тщательно. Раскладывала теперь на Тень, снова хмурилась. - Ну, точно, врут. Вот последний раз попробую, и в дурака сыграем. ; Разложила на себя, прикусила задрожавшую губку. Сказала чуть изменившимся голосом: - Не, Птиц, разучилась я гадать. Сыграем?

- Да  я уже не рад, что их принес. Конечно, сыграем. Я в дурака всегда проигрываю.

Играли. Уснули, проснулись. Нянечка принесла обед, пожурила. Сказала, когда процедуры. Выяснилось, что тут ванны с пузырьками есть. И гулять прямо в халате можно, когда тепло. Так и гуляли с Листвой. Прямо в тапочках. Птиц только за скрипку переживал очень.

Две недели проболтались. К концу их и Тени вставать разрешили. Потихонечку, чтоб не потревожить подживающие ребра. За эти две недели узнали друг друга так, как будто всю жизнь вместе прожили. Тень, смущаясь, рассказывал о себе. Что бабке он не родной, а приблудился  к ней в пятнадцать, а она, одинокая, не стала гнать. И что знакомство с Листвой началось как раз с того, что его избили, а она нашла, к отцу прибежала, чтоб спас, и выхаживать потом помогала. Ну а потом он ее, после приступа, отпаивал-грел. И спали чуть не втроем. Не мешал Тень. Скворец с утра просыпался и, нацеловавшись всласть с Листвой, к нему приходил. Щекотал пальцами лицо:

- Угадай, кто? Не  подглядывай.

Тень угадывал. Узнавал его по запаху. Руки у Скворца пахли канифолью для смычка. Лаком скрипки. И Листвой. Но у нее руки пахли совсем по-другому. Бисером и воском для нитей. Сталью игл. Машинным маслом для швейной машинки. Скворец садился и рассказывал, что снилось. Гладил по рукам. Рассказывал, как играл на скрипке, и его нянечки слушали, а он все равно не сбился ни разу. Тень, краснея, отводя глаза, ловил пальцы и целовал. Не мог уже, пристрастился. С ужасом думал, что делать будет, если не сможет видеть этого ребенка, такого чистого и не по годам серьезного, но и наивного тоже не по годам?

- А я как-то во дворе у вас видел девушку, на тебя похожую. Думал еще - может, родственница: - спросил как-то, вспомнив огненный взгляд. Никогда так на девушек не реагировал, а тут вдруг...

- Так это я был, с Женей. У нас с Листвой игра такая. Я ее вещи одеваю. Как театр, я ж еще сказал тогда, что ты меня не узнал. - потупился. Заложил английскую грамматику пальцем.

- Ого как... - присвистнул Тень. - Дааа, дела... А я, грешным делом, подумал, что нор... - и прикусил язык.

- Да. Я ненормальный. Я знаю. Только маме не говори. - совсем голос бесцветным стал.

- Да я ж... Птиц, да ты что...- Тень снова ухватился за его руку, прижал к себе, - Прости, да я не о тебе, дите. О себе я, прости идиота.

- Ты нормальный. Это я ненормальный. Мне ее вещи нравятся. И платья. Я в  них красивый. - После этого разговора Птиц заболел. То ли играл на ветру, то ли просто, от мыслей, затемпературил и слег.

Снова примчался Медведь. Рычал на главврача, кидал на стол пачки, в новеньких бумажках, из банка. Листва ходила потерянная, плакала. Оставили всех еще на неделю. Теперь к Скворцу приходили оба, и Тень и Листва, вместе и по очереди. Тень - рассказывал, убеждал, что ничего плохого в переодевании не видит. А потом решил признаться, просто вот так махом, чтоб не оставалось уже секретов:

- А я, Птиц, не просто ненормальный. Таких, как я, раньше в психушках держали. Счас только бьют.

- Пусть только попробуют. Я ногами, знаешь, как машу? Как геликоптер. Листва, что он злое про себя говорит? - жарко ему было, обидно: за окном уже солнышко вовсю, и каникулы давно кончились, экзамены. Ему кормить Листву надо. Работать. Учиться. А глаза  жаром блестели и губы потрескались. Листва пожала плечами:

- Ты не бушуй, Птиц. Лежи. Слушай. - положила ладошки на лоб. Прохладные, приятные.

- Мне, Птиц, парни нравятся. - рубанул Тень. - Ты. - замолчал и отошел к окну, прижал ребра рукой, чтоб не сильно билось в них сердце.

- Тоже мне, с ума сошел. Ты мне тоже нравишься. Листва, объясни... Не понимаю, чего такого? - И голова болит, как простыл.

- Ох, Тень, не вовремя ты завел разговор. И вообще, иди погуляй. - девушка влезла с ногами на койку Скворца, пристроилась, как на жердочке. - Я объясню, только ты меня не перебивай, хорошо, солнышко?

- Хорошо. ; Тень ушел на улицу. Скворец взял Листву за руку, в жару весь, как в огне.

- Ты вот тогда мне говорил: дети бывают от ласк. Ты по биологии анатомию человека изучал же? - легла рядом, прижалась, развязав халат. Голенькая под ним, гладко-мраморная.

- Ты опять замерзла, милая. Да. Но у меня тройка по анатомии… биологии...

Она взяла его горячую руку и повела, по груди, по животу, туда:

- Дети, маленький мой, просто так от ветра не рождаются. А только когда переспишь с парнем. Тело в тело, понимаешь?

- Ну... теоретически. Туда? Да? - с температурой такие темы были словно за гранью реальности, и хорошо, что это была Листва, с матерью он никогда на эти темы не разговаривал, не смог бы. А больше не с кем было.

- Угу. А нам с тобой еще рано таким заниматься. - усмехнулась, свела коленки, зажимая его ладонь между ног. - А Тень любит не девушек, а парней. Тут другая физиология. Нужной дырочки ж нету, вот и изощряются, бедные.

- Как? - поставил ее в тупик Скворец. У него, кажется, ехала крыша.

- А вот так. - скользнула ему рукой в пижамные штаны. Провела по спинке, по выступающим косточкам позвоночника до самой ложбинки меж ягодиц. Погладила, слегка разводя. И тронула «там».

- Приятно… Но это ведь грязно. И я же тебя люблю. Хорошо, что ему только нравлюсь...-Потерся ягодицами о ее руку. Действительно, приятно было.

- Да чего грязного-то? Помыться, и все дела. - поцеловала в губы, облизнула их, сухие, как листики. Поила собой, как нектаром. - И Тень тебя любит, дурашка. Только признаться боится.

- Ну я же тебя люблю. Не могу же  я и тебя,   и его? - Лег ей на грудь.

- Почему? - искренне удивилась. - Я вас обоих люблю.

- Ну... Тристан любил Изольду... Ромео - Джульетту... ; Он читал про Ромео и Джульетту, Тристана и Изольду. А вот так, чтобы Ромео и Тристан, не разу не было. Сложно это все было. - Я посплю... - выключало. Жарко было...

- Спи. Потом поймешь, наверное. Спи.

Листву от него гоняли, но она упрямо пробиралась, ложилась с ним спать. Нянечки неодобрительно косились. Листва знала, за спиной они им перемывают все косточки, ну, как же, дочь и сын самого знаменитого местного пахана, да спят вместе! Тень сиротливо поскребся в открытое окно:

; Выходи, Осенюшка, погуляем.

Листва поцеловала дремлющего Птица и выбралась из-под простынки, завязывая пояс халатика. Вышла к Тени.

- Ну пошли, погуляем. - Ей было грустно, если они были не вместе, втроем.

- Как-то не вовремя все это… Может, я уйду, а, Осень? Вам мешать не буду. - Тень был с чистыми волосами, собранными в хвостик. В таком же, как у нее, халате. Усиленное питание. Усиленное воспитание.

- Куда? Зачем? - испугалась девушка. Обняла крепко, но осторожно, памятуя незажившие еще ребра. - Не пущу, никогда! Я без тебя не могу!

- Осень, а как тогда? У меня же просто вот… ; Ткнул в грудь себе, болью отозвалось. -Кровью все обливается. Как гляну ; все. Мозги вышибает. А ему еще даже восемнадцати нет. Медведь, чай, меня по головке не погладит за это. - Сам обнял ее, пряча свою печаль в голосе.

- Я не знаю, Тень, не знаю. Он такой, как солнышко - появился, и стало тепло и мне, и тебе. Так тепло, что не сгореть бы. - Она гладила его по каштановым кудрям и целовала в лоб и в губы, любила его давно, но сама не могла бы себе пояснить - как брата или как любимого мужчину? И не ревновала его к Скворцу, зачем? Если он сумеет быть счастливым с ними, то смысла ревновать нет никакого. Любовью ведь надо делиться, тогда она не уменьшается, а только растет.

; Врачи что говорят? Он же не простыл, с чего жар-то такой? - Сели на лавочку, обнялись, утешая друг друга.

- Переутомление. Он же экзамены за четверть старался на одним пятерки сдать, вот и надорвался. А еще мы тут, со своими болячками... Он хрупкий, все меня защитить старается, а его самого еще защищать надо. Всего шестнадцать же, ребенок. - Листва в свои восемнадцать чувствовала себя такой мудрой, взрослой.

- Вот кому сказать ; не поверят. Меня ребенок от гопников спас. - Тень хлопнул себя по колену.

- А то ты не знал. - улыбнулась. - он ведь Принц. Не на белом коне, пусть, но именно принц. Он всех спасать рвется. И меня, и тебя.

- Худой какой-то Принц у нас. - Тень посмотрел на клейкие молоденькие листики.   Какие-то мысли цивильные в голове появились. На работу, что ли, устроиться?

- Ну, ничего. Ты на себя-то посмотри, чудо. В чем душа держится? ; она засмеялась. Все наладится, все у них будет отлично. Просто надо в это верить. А не во всякие дурацкие гадания.

- Листвааа! Телефон!!! - Скворец в ванной промывал волосы. Оказывается, длинные волосы  ; это очень сложно, сложнее, чем в институт поступить.   Зеркало отразило его тело, и он повернулся, любуясь. Мыло защипало глаза. Телефон опять зазвенел. ; Листва!!! Телефоон! - Не слышит. Надела наушники и печет оладушки. Сам вылез, голый, мокрый, мыльный: - Слушаю.

- Здравствуй, сынок, как вы там? - голос матери как-то странно подрагивал, словно от нетерпения. - А у меня для вас новость. - скороговоркой выпалила, будто боялась, что перебьют, - Мише предложили отправить тебя после школы в Англию, на учебу. Вот счастье-то!

- Па... Погоди. Нас, это кого? - С него капало, набиралась уже лужа.

- Да тебя же, глупенький. Уже и виза, и документы готовы. Тебе ж один экзамен остался? А потом сразу и полетишь, пока на новом месте устроишься, пока то да се...- частила, аж захлебывалась.

- Мам, я никуда не поеду. - В душе, волной, поднималась ярость. Ему уже семнадцать. Ну, будет через неделю, куда он без Листвы, без Тени? Он уже и институт себе присмотрел. И факультет. И подрабатывал официантом в кафе, правда, два часа в день всего. Пропала на месяц, и вот тебе - объявилась, решать его судьбу!

- Поедешь, - враз изменился голос матери. Жесткий стал, у Медведя властных ноток нахваталась. Не разочаровывай меня и отца. Или тебе больше по душе совковое образование? И диплом, которым только зад подтереть?

- Не поеду. И вообще, это мне и папе решать. Насильно не отправишь. А если отправишь, так орать буду, что в кошмарах сниться начну. - Беззлобно сказал и трубку повесил. - Листва!!! Я тут лужу накапал, дай тряпочку.

- А? - она выглянула из кухни, сдвигая плечом с уха наушники. Руки были в муке, и след от нее на носу - белой полоской. - Не слышала, Птиц, прости. Что хотел?

- Тряпку. Домыться не дали. - Улыбнулся, поцеловал в мучной нос. - Хорошая моя.

- А кто звонил? - ногой открыла шкафчик под мойкой, подцепила пальцами хозяйственное полотенечко, подала ему, не отрываясь от пирога, который украшала плетеными из теста веточками. - Утром Тень звонил, сказал, сегодня в клуб приезжает какая-то новомодная группа. Пойдем?

- Обязательно. Мама звонила. Настроение испортила. Привет тебе не передала, бо я трубку бросил. - Все за собой аккуратно вытер и вздрогнул, холодно после душа мокрому: - Домыться надо.

- Потом расскажешь, чего хотела. Иди, домывайся. - Ласково поцеловала в мокрую щеку, - Я скоро пирог закончу, в духовку поставлю. Поедим, и можно будет собираться.

Скворец ушел, домылся. Посмотрел на себя ; Лето во плоти. Хорошо, правильно, красиво.

Вечером Тень снова позвонил, предупредил:

- Ждать вас буду на контроле. В девять, не опаздывайте.

Собирались уже в семь, Листва распотрошила гардероб, выкинула на постель гору красоты и стояла над этим всем, задумчиво созерцая. В глазах светился извечный женский вопрос: что надеть? Скворец танцевал перед зеркалом. То это платье приложит, то другое. То юбочки. Никак определиться не мог. Ну прям, два сапога ; пара.

- Листва, что бы такого одеть, чтобы не потекла косметика? А то в прошлый раз так жарко было, замаялся.

- Давай вот это? - она перекинула ему комом легкое платьице из яркого шифона, полупрозрачного, желто-алого. - А я тебе колье из бисера доплела, высокое, на горло. Чтоб никто не отгадал, мальчик или девочка. - Достала из трюмо шкатулку с фенечками, и из нее - завернутое в бархат колье из цветов и листиков, золотистое, с белыми и алыми гранеными бусинами в чашечках цветов.

- Ой! Листва!! Как здорово... - он обвязал лоб пестрым платком, чтоб волосы не мешали. Тон наносил, валиком поролонным мелко-мелко. Усмехнулся: - Мама, наверно, и не знает, что столько красок для лица существует.

- Да, ей-то зачем? У тебя мама и без того красавица. - Листва слегка подкрасила ресницы и глаза карандашом, но сильно не стала намазываться: не любила много «штукатурки» на лице. - И ты бы так не красился. Погоди-ка. - она забрала губку и аккуратно растушевала тон на его щеках и подбородке, взяла бледно-розовый карандаш и обвела контур губ Скворцу. - Я тебя не буду сегодня красить сильно ярко, и так одежда в глаза бросается.

- А не узнают? - Скворец  принимал косметику, как некий щит. Обильно подкрашенные глаза, щеки, губы ; маска, за которой он прятался.

- Сейчас увидишь. Не моргай. - Легкие тени на веки, длинные стрелочки, удлиненные тушью ресницы, но не слишком намазанные. Губы с легким перламутровым блеском. Чуть-чуть румян на скулы. Из зеркала на Скворца глянула девушка-весна, нежная, свежая.

- Как тяжело не моргать каждый раз. А мы сейчас пойдем танцевать! - Скворец закружился. Погладил ногу, проверяя ; нет, гладенькая. Брить не надо. - А на шею - твой подарок. Может, уши проколоть? А это сильно больно?

- Да нет, не больно. Ты же смелый, не бойся. Могу тебе сама проколоть, но уже не сегодня, наверное. - Листва выбрала, наконец, себе наряд, в противовес Скворцу, которого в ипостаси девушки уже привычно называла Лерой, приглушенно-неярких тонов, серебристо-синюю блузку и короткую юбочку.

- Нет, сегодня мы до одиннадцати самое позднее, хорошо? - Обнял ее, слегка поцеловал накрашенными губами. Смел в сумочку помаду и пудру. Там же лежали таблетки Листвы, на всякий случай. На каблуках, рядом с ней он выглядел, как модель.

- Хорошо, не допоздна. Но я хотела дождаться Тень с работы. Хотя, ладно, он потом приедет.

Клуб был в полуподвальном помещении, без вывески. В подворотнях возле него кучковалась молодежь, постепенно выстраиваясь в очередь к двери. Место было модным, но полузапретным. Сюда могли прийти геи и лесбиянки. Трансвеститы и молодые певцы, разных новых течений. Поэты, завывающие в микрофон. Все новое и модное. Продавалось запрещенное спиртное (сухой закон же), и не запрещенный, но малоизвестный героин. Тень махнул им.

- Девочки! - На них косились с завистью: пускали только по знакомству. В клубе было шумно, под потолком вертелся зеркальный шар, отбрасывая блики света от стробоскопа, на танцполе колыхалась толпа, пытаясь танцевать под рок-н-рольные ритмы.

- Юууу! - Скворец бухнулся на диванчик: - Чего-то я Улыбки не вижу. С кем же я танцевать буду? Листва, потанцуешь? Или опять рисовать весь вечер будешь? - Им уже принесли настольную лампу, подушки. Это был их кабинет, арендованный на веки веков. Листва сбрасывала обувь, забиралась с ногами и рисовала акварели. - Билли Джин! Чего-то там!!! - Он обнял ее, поцеловались. Обе потом кинулись подкрашивать губы. Засмеялись.

- Я порисую, пока у народа еще рожи не слишком пьяные. Потом потанцую. - Листва вытащила папку с блокнотом и карандашами. Потянулась к поставленному уже официантом на столик высокому бокалу со слабоалкогольным коктейлем. Выпила через соломинку, прищурила глаза, всматривалась в толпу. И принялась набрасывать быстрыми штрихами выбранного из всей массы людей парня. К ним протолкался опоздавший Улыбка ; Мигель. На свое прозвище, данное братками, он уже отзывался, как на имя.

- О! Мой сенсей! - Скворец повис у него на шее, болтая ногами. - Как дела у Максимки с нашего двора? - Не поедет он никуда. Надо будет - удерет. Как он уедет? От клуба, от смешных крашеных старух в ресторане, которые, влажно дыша, оставляли ему чаевые. От Листвы, которой услужливая охрана готовила журналы на французском, Листва болтала на нем, как на родном. От Тени, которого он сторонился все эти месяцы, думал, так ему будет легче. Листва перевернула лист и принялась быстро-быстро зарисовывать их двоих.

Алкоголь, даже в таком мизерном количестве, кружил голову и толкал на безумства. Девушка махнула рукой Скворцу и застегнула ремешки сандалий, решив потанцевать. Завсегдатаи клуба уже в очередь выстраивались, только бы побыть ее партнерами на танцполе.

- Пойдем, пойдем, Скрипочка моя! - она танцевала редко, но метко. Танцпол был отдельно от сцены и столиков, это отличало их клуб от большинства подобных заведений. Улыбка следовал за ними. Ему нравился Скворец, но он с ним робел еще больше Тени, и ни разу не обнаружил своих чувств. Языковой барьер только усугублял ситуацию.

Ди-джей увидел вышедших на танцпол девушек и бразильца, помахал Листве и ее «подруге» рукой и включил «Ламбаду». Народ подтянулся к сцене, приготовившись к зрелищу.

- Ай-яй-яй! А-а-а-адриатика подарила бархатный сезон… - И от бедра, взметывая юбками, красиво и легко, качая и вертя попами. И партнер, то с одной, то с другой девушкой, то с двумя, обнимая за талии. Кружа  в горячей ламбаде. Откровенные движения, сексуальные. Скворец повторял, как послушный ученик, а Листва и сама могла поучить. В танец включались еще люди. В какой момент на танцполе появился Тень, никто не успел заметить, а он уже обнимал Скворца обеими руками за пояс, чуть увлекая его в сторону от Улыбки и Листвы. У Скворца в глазах была только музыка. Крепкие руки Тени придерживали его за талию. Он терся об него в танце. Улыбался под многоцветьем прожекторов. Такое все цветное было, вкусное, теплое.

Тень нарушал правила. Грубо, зная, что вполне может лишиться этого места, и даже протекция Листвы ему не поможет. Но он не мог упустить такого шанса. Целый год он внутренне страдал, не понимая, почему Скворец с ним так сдержан. Листва объяснила, совсем недавно. А сейчас была возможность пусть не прямо, а только телом, намекнуть парню, что он для Тени значит куда больше, чем может показаться... Мужчина повернул «партнершу» к себе лицом и поцеловал, не прекращая движений зажигательного танца. Ах, как зашлось сердце у Скворца. Чуть не выпрыгнуло. Не оттолкнул, ответил. Рот вишневый. Губы сладкие.

; Что ты? Ты что? ; остановился, прижатый к груди, объяснил: - Ты же на работе. С ума сошел?

- Ну и пусть на работе. Я приеду к вам сегодня, поговорим? - Тень не дожидался ответа, еще раз тронул губы Леры своими, и спрыгнул со сцены, возвращаясь на пост у дверей. Машинально слизывая с губ помаду.

Листва исчезла с танцпола как только закончилась мелодия танца, Мигель-Улыбка проводил ее к столику и принес ей стакан минералки. Птиц сел, красный, смущенный, глаза блестят ;   Девочка-картинка. Ну, просто хватай и вези в апартаменты. Он в платье был - Лерой. Лере целоваться  с Тенью было можно, ибо Лера - девочка. Рядом сидела веселая Листва, ела фруктовый десерт и болтала по-французски с Улыбкой, который сразу заметил, что с Птицем что-то не то. Обеспокоено спросил, коверкая слова. Птиц махнул рукой, чуть нервно:

- Листва, а пусть мне что-нибудь с «Кюрасао» принесут. Что-то вкусненького захотелось. - выпить, что ли? Вдруг отпустит?

- А что такое, Птиц? - Листва, потанцевав, устала. Последнее время замечала, что уставала махом, только стоило чуточку напрячься. Но вида не показывала, даже карандаши не трогала, чтоб не видно было, как дрожит рука.

- Ну, давай я тебе «Гавайские ночи» закажу. Только потихонечку, солнышко.

Коктейль, слоями, со сливками и ликерами, принесли, в высоком стаканчике с трубочкой и крохотным зонтиком на ней. Листва предупредила:

- Он сильно алкогольный. Осторожнее.

- То, что надо. Да забей, Тень просто поцеловал. А я ж у нас девушка не целованная, вот и выбило почву. - Пил  меленькими глотками... а как в голову-то шибануло!!! Листва улыбалась, глядя, как отрывается ее «подруга» на танцполе. Только Мигеля попросила, мешая французские слова с русскими, чтоб присмотрел за Лерой. Улыбка ушел к Скворцу, мгновенно попадая в плен его глаз и рук, в ритм и вспышки света цветомузыки. А к Листве подошел чем-то встревоженный Тень:

- Осень, там от твоего отца приехали, вроде... Просили тебя выйти.

Листва мгновенно вскочила:

- Только б с ним ничего не случилось!

Стоило им выйти, как в клубе врубили свет, и вбежали омоновцы в броне и с автоматами:

- Всем к стене, руки за голову! - и прикладами тех, кто не успел и закрутил головой. В их числе оказался и Скворец. Лежал на полу, сбитый с ног ударом по голове, давясь тошнотой.

- Вы от отца? - человек был не знакомый, и Листва вцепилась в руку Тени, а тот автоматически нащупал в кармане кастет.

- Нет, девушка. Вы Татьяна Хрусталева? Ваш брат, надеюсь, не с вами был?

Оба, не сговариваясь, рванули назад. Но их не пустили. Дорогу перегородил внезапно возникший в проеме омоновец:

- Куда? Стоять! - и Тень инстинктивно дернул подругу назад, уводя из-под удара. Хорошо ему помнилось, как били хиппарей. - Куда прешь! Все, в кольцо уже взяли. Проваливайте по добру ; поздорову! - Мент процедил и плюнул под ноги, мотнул дулом автомата. Увидел бейджик Тени, уже спокойнее добавил: - Иди-иди. Проверка. На наркоту. ; В переводе значило: трясут владельца клуба на бабло.

- А там Птиц! - Листва аж побелела от страха за него, уцепилась за Тень: - Его надо оттуда вытащить!

- Осенюшка, меня не пустят. Можем только из отделения его забрать... Куда отвезут? - обратился он к менту.

- А хрен его знает. Педиков-то отберут Листвинскому. Такая куча народа. Часа через четыре, наверно, узнаем, куда отвезут. - лениво и по-свойски ответил омоновец. С особым тщанием выплюнув: - Педиков.

- Он не... не педик! - выкрикнула девушка. - Он нормальный! И Мигель там, его тоже надо забрать. Тень, я же не могу позвонить отцу, он не поймет! - она сникла, потом снова встряхнулась. - Надо найти телефон. Я позвоню дяде Славе. У него есть друзья в милиции, должен помочь.

Кто не валялся часами на полу, никогда не поймет этого страха, когда пошевелиться нельзя, потому что холодное дуло автомата тычется тебе в затылок, и громкое, гортанное: - Рууки!!! - и в ужасе сцепляешь руки на мокром от крови затылке, и страшно хочется лечь на бок и подтянуть колени к животу. А рядом лежит Мигель, одними губами шепчет:

- Не двигайся... - потому что разговаривать тоже нельзя. Потому что на расстоянии руки, за разговоры уже кого-то месят берцами. И ты в какие-то секунды из человека  превращаешься  в бесправного скота.

- Осень... Тань, постой, да погоди же, Осенюшка! - Тень попросту не успевал за мчавшейся к телефону-автомату девушкой. Ей повезло - он работал.

- Мелочь! - она судорожно рылась по сумочке, по карманам. Нашла несколько монет. Дрожащие пальцы никак не могли бросить монетку в прорезь, она сама не замечала, что прикусила губу до крови, сдерживая стучащие зубы. Тень шагнул в кабинку и отобрал у нее копейку, бросил в паз.

- Осень, номер.

Девушка продиктовала, запинаясь и обливаясь потом от того, что в какой-то момент забыла последнюю цифру. Прошло несколько мучительных минут, длинных гудков, пока голос Славика не ответил.

- Да! Слушаю. - в телефоне трещало, сильные помехи то уносили голос Вячеслава куда-то далеко, то становилось слышно, как он дышит.

- Дядя Слава, срочно нужна ваша помощь! - Листва судорожно вздохнула. - Птица замели в клубе. Пожалуйста, приезжайте.

- В каком? Таня, только не волнуйся. Где вы? - дядя Слава Таню знал лет с четырех. Еще с тех времен, когда дядей Славой он не был, а был профессором химических наук Вячеславом Васильевичем.

- Мы... мы... - Листва пыталась вспомнить хоть один ориентир, чувствуя, что от перенапряжения снова начало скакать давление. Но пыталась держаться, цепляясь за руку Тени, сжимая трубку телефона так, что белели пальцы, - Тень... где мы?

- Мы на пересечении Славянки и Больховской. Славянки и Больховской! - Тень внезапно закричал в трубку. Осень впервые видела его таким. Как у зверя детеныша отняли. Шерсть дыбом, и пасть ощерена.

- Понял, выезжаю. - охранник повесил трубку, а Листва заплакала.

- Тень, ну скажи, что с ним все будет хорошо? Пусть все будет хорошо! Я так боюсь, он же не попадал ни разу в такое. Он же...- она всхлипывала и задыхалась, белея просто на глазах. - Это я виновата, Дим, я его потащила...

- Ну, что ты! Что ты… С ним же Мигель. Да ты что, Птица не знаешь... - А самому страшно было. Забьют. Забьют ведь до смерти..

- ТАК! Педики - налево! Девушки - направо. Мужики, кто есть - лежать. На вас статья не распространяется.

Скворец еле привстал на коленки. Чулки порвались, жаль. Голова кружилась. От двухчасового лежания на полу все затекло. Очень хотелось пить. А еще он не соображал, а ему-то куда? Мент посмотрел на него с презрением: - Девушки направо.

- Иди, - шепнул Мигель. - Дьевушка пока - лючче. Не боись.

- К стенке, шалавы. Руки за голову. За голову, ****ь, - Кого-то снова ударили, судя по звуку - не прикладом, рукой. А поднять руки было так тяжело...

- Семен, этих в обезьянник, а я пока пидарасами займусь. - Мент, который «распределял», выглядел устрашающе даже притом, что страшным не был. Это что-то было в его глазах, в ухмылке. - Так, ты! Ты, я сказал! Обезьяна! Пшол отсюда. - Распределяющий сузил зенки.

- Петрович, совсем рехнулся?

- Это ты совсем. А если у него гражданство не наше? Замаешься потом. - Иди отсюда, сказал. - Мигеля вытолкали наружу. Остальных с черного хода сажали в автобусы милиции. В голове Птица вяло захлебнулась мысль:   как на всех наручников-то хватило.

Славик подъехал так быстро, словно не на машине - на ракете долетел. Распахнул дверь джипа:

- Дети, садитесь. Танюшка, Дима, таблетки и вода на заднем сидении. Я вызвонил начальника пятнадцатого отделения, их привезут туда. Но моего знакомого нет на месте, я, конечно, бабла взял, попробую сунуть кому, но... Еб твою, Дима! Держи ее! Мляяяя, куда сначала? В больницу? - Листва все-таки потеряла сознание в руках у Тени.

- Да! Дядя Слава, сначала к Профессору, потом все остальное.

«Все остальное», тем временем, сидел на жестком табурете.

- Имя!

Скворец не мог смотреть на свет, глаза резало. Чье имя? На автомате:

- Сева... -  и его мучительно вырвало.   То ли именем, то ли правдой.

- Гребаные педики! ****ь, дерьмо! Вставай, сссука, я за тебя тут убирать буду?! - ботинок врезался Скворцу в ребра, отбросив его на пару шагов к стене. - Фамилия!!!

Скворец, кажется, чувствовал, как хрустнули ребра:

- Скворцов... - кааак ему врезали по лицу… Били исключительно по нему. А чего? Ребра уже сломали. А лицо виновато, что с девушкой перепутали. Птиц сполз в беспамятство.

- Прррекратить! - в кабинет ворвался Славик в сопровождении Тени и капитана, Тень, впрочем, метнулся сразу к Скворцу, буквально распластавшись по нему, прикрывая собой от очередного удара.

- ... ... ...!!! - матерился капитан, - Да все под суд пойдут! Да Медведь же мокрого места от вас не оставит!

- Скорую! Нет, Славик, в машину его - и к Профессору, немедленно! - Тень рычал, куда только делся хиппарь-пацифист, сейчас он защищал свое, и был просто страшен.

- Да вы что??? Да ему семнадцать!! Суки! Засужу! Сами у меня под вертухаев ляжете!!! -  Слышали бы его сейчас студенты. Правда, дядя Слава не преподавал уже лет пять. Как  с зоны вернулся. Нос Скворцу сломали. Один глаз кровил, не преставая, веко было порвано. Дышал он с хрипом и розовой пеной на губах.

- Птиц, маленький, слышишь меня? Птиц, сейчас все будет хорошо, Птиииц, слышишь? - Тень никогда не думал, что может быть таким осторожным. Но Скворца с пола он поднял на руки, как разбитую хрустальную статуэтку, быстро ощупав и оценив повреждения. - Ребра, ****и, сломали... Легкие повреждены, что еще отбили - бог знает, Славик, плюнь на этих пидоров, ими Медведь сам займется. Едем скорее!!!

- Уйййее!!! - дядя Слава оценил повреждения. - Ууу! Гниды! Ну, погодите. Можете сами петельки себе вешать.

- .. Папе… Папе… не го.. говори... - Тень был тут. А он был в юбке. Значит, все можно, значит, все правильно. А потом выгнуло дугой, заметался, забился: - Листва!!! Где Листва?!!!

- Сейчас увидишь ее, солнышко, все хорошо, с ней все в порядке. - С Листвой было совсем не все в порядке, ее сразу отвезли в реанимацию, и профессор Лебедев, прикормленный Медведем и давно ставший личным врачом их семьи, долго ругался заковыристыми латинскими словами. Но Скворцу этого нельзя было говорить. Джип летел по улицам с мигалкой и сиреной, игнорируя все и всяческие правила. Кого там задавили-сбили, Славику было плевать - главное, довезти Птица живым. Тот дышал, лопались пузыри на его губах. Поднял руку, долго пытался разглядеть пальцы. Пальцы были целы. Вот и славно, все остальное - срастим:

- Где Листва?..

- В больнице, ждет тебя. Держись, Птиц, все уже, приехали. - Тень вынес его из машины, их уже ждали санитары с носилками и бригада врачей в операционной. - Не волнуйся, все в порядке. - Мужчина шел, бежал рядом с носилками, держал парня за руку, пока его не остановили в коридоре перед операционным блоком. Тогда он нервно закружил по коридору, на пару с Вячеславом, судорожно пытаясь нащупать в кармане то ли папиросы, то ли флейту.

Медведь вошел в платную палату, где лежала Листва:

- Ну? Рассказывай. Как вы до такого вообще додумались, и почему мне не сказала. Его ж лечить надо, психологу показать.

- Пааа, он нормальный. Это просто игра была такая. Прости меня, пап. Это из-за меня. Я его как куклу одевала... - Листву из больницы не выпускали уже вторую неделю, профессор вообще собирался ее планово оперировать, опасаясь, что сердце может не выдержать очередной нагрузки. - Папочка, он не гей, честно.

- Да это-то понятно, раз тебя любит. Такие игры опасны, его уже в палату интенсивной терапии перевели. Как поправится, я его обязательно психологу покажу. А ты? Дочка! Ну, разве можно пить алкоголь с твоим сердцем? Его тебе даже нюхать нельзя. Тань! Ну что ты как мама, право слово. - И по коленкам смачно шлепнул. - Операцию тебе назначили. Ой, горе мое. Оба полгодика отваляетесь.

- Пап, я не буду оперироваться. Я потом гарантированно не смогу рожать. А так есть шанс на внуков. - Листва повзрослела за эти две недели лет на пять. Тень контрабандой принес ей книги, тетради, и она готовилась к экзаменам, хотя ей строжайше запретили.

- Да нужны мне внуки, если тебя не будет?!!! - Медведь стукнул тумбочку, та раскололась. - Тань, ты у меня - одна. Другой не будет. Прооперируешься, будешь жить со своим Птицем до старости.   Я и слова не скажу. А нет, видит твоя мать, ушлю его в Англию. Подальше.

- Папочка, ну, папуличка, - она птахой метнулась к нему на грудь, обняла, успокаивая, - Не волнуйся так, хорошо, лягу я на операцию! Только Птица не тронь! И сам не волнуйся! Хорошо? - и заглянула в глаза, ласково, тревожно. Одинаковые у них были глаза, как в зеркале отражения.

- Ну, Тааняяя!!! - Ревел басом Медведь, обнимая ее. – Доча! Доктор говорит, что все сделает, и рожать сможешь годика через три! Только не бросай меня!!!

- Не брошу, пап, ну, куда я от тебя денусь? Я ж тебе и за маму, и за себя осталась. - Ластилась, целовала колючие, чуть осунувшиеся щеки. - А что Кристинка? Она так и не пришла к нам... - знала ответ. Не могла Устрица смириться, что сын - в девчачьи тряпки наряжался.

- Ой… Там так все сложно, дочка. Доктор тоже с ней сидит. Отравиться пыталась. Что урода вырастила. – Промолчал Медведь, что она таким макаром еще и дитя от него стравила. Не со зла, а обида засела. И что в этом она Севу винит.

- Пап, нам лучше с Птицем после больницы уехать, наверное. Не мозолить ей глаза. Как она еще свадьбу переживет? Как думаешь? - помолчала, встрепенулась: - А Теня на работу возьми? Охранником? Пусть потом с нами едет.

- Дочка, ласковая моя, все что хочешь, хоть князем его сделать могу. Я ж депутат теперь. - Медведь похвастаться забыл, теперь вот извинялся. - А я тебе вкусненького привез. - Полез в пакеты и заозирался, тумбочку-то – развалил.

- Ой, пап, какой ты у меня молодец! - тревожно сжалось сердце, как он теперь? Депутатство это еще...- Папуличка, миленький, охрану только бери, хорошо? - обняла, тоненькими руками, прижалась. - Береги себя, пожалуйста.

- Да что со мной будет-то? Я ж в кевларе. - Медведь стукнул себя в бронированную грудь. – Вот, смотри, медок в сотах. Как любишь.   Только из-за этих жилетов, Тань, как спина зачешется где-нибудь на приеме – ну, хоть плачь.

- Зато я спокойнее буду.

А Тень не пускали в палату к Птицу. И он днями и ночами ошивался у окон, когда был свободен. С тоской вспоминая годы беззаботного (и полуголодного) хипповского существования. Но цивильность - это такая сволочная штука, как болото, да и бабка Марья сдала совсем, так что его стабильная зарплата была как нельзя кстати.

Скворец же поправлялся медленно. Он не понимал долго, где он и что с ним. Потом плакал, потому что мама все не шла и не шла. А ему было так больно и страшно. Потом, что не вели Листву. Что привязали руки к постели, поскольку боялись, что он навредит себе. Потом держали в каком-то полусне. А после него он и двигаться-то толком не мог, так ослаб. Даже плакать уже сил не было. Бросили все его, отвернулись.

Листва сбежала. Должна была лежать под капельницей, готовиться к операции. А она - сбежала. Прицепила капельницу к передвижной стойке и побрела к лифту, шарахаясь от медсестер. Время было послеобеденное, час посещений, на нее не особенно обращали внимание, так что к интенсивке удалось добраться без приключений. А там, на страже, сидел эдакий цербер в белом халате - тетка лет под полста, с мордой бойцового бульдога. Но и тут Листву не оставила удача - дежурная медсестра встала и куда-то пошлепала. Листва, побрякивая капельницей, пошла вдоль дверей, вспоминая, какой номер говорил отец. Нашла, открыла дверь и тихо-тихо заглянула:

- Птииииц? Ты тут?

- Листва... - прошелестел. Сам листвой стал. И таким маленьким себя почувствовал, что губу поджившую закусил. Ну, не ревел Тристан при Изольде. - А мне нос сломали...

Девушка зашла, прислонилась к стенке рядом с кроватью, потянулась рукой, свободной от иглы, потрогать подживающий нос:

- И не видно совсем. Все хорошо, солнышко. Ты только выздоравливай.

- А мама так и не пришла... И Тени нет. Он меня разлюбил, да?

- А к тебе и меня не пускают. Вон он, под окнами мается. А мама... плохо маме, Птиц. Она пришла бы, но сама болеет. Ты на нее не обижайся. - Не могла ж она сказать, что и не придет, и видеть не захочет.

- Болеет? Как она, что с ней? Из-за меня, да? И тут из-за меня. - не выдержал, заплакал от бессилия, от осознания своей никчемности.

- Не плачь, а то и я тоже. А мне нельзя. Все хорошо с ней будет. Наверное, давление подскочило. Птиц, ты не плачь, ты вот что...- подумала, присела на край койки, наклонилась поцеловать сухими губами. - Думай обо мне сегодня. Мне операцию будут делать.

- Зачем? Какую? - все. Казалось, теперь точно с ума сойдет. - А папа? Папа тоже думает что я урод, да? Листва, зачем тебе операцию?

- Тсссс, тише, слушай. - устала, слишком далеко - с третьего на пятый этаж на лифте и два коридора пройти. - Мне сердце будут штопать, надо, чтоб смогла тебе детей рожать. А папа ничего такого не думает. Он все понимает.

Дверь распахнулась, профессор Лебедев влетел в палату:

- Ну, так и знал! Ну что с вами делать, Танечка?! Ну вот, опять плачет. Беда мне с ним, Танечка. Плачет и плачет. Санитары, каталку, будьте любезны. Вам лежать надо, Танечка. Ну что ж вы меня под ведерко бетонное подвести хотите?

- Простите, профессор. Птиц, ты мне пообещай не плакать, хорошо? - Листва послушно позволила уложить себя на каталку, только все никак не могла отпустить руку Скворца, - Ну, пообещай, Птиииц? А доктор к тебе Тень пустит. - И посмотрела на профессора выжидательно.

- Не пущу, и не простите. Ему полный покой нужен. Не кушает, не спит. Сейчас как вкатаю ему успокоительное, до конца вашей операции, и будет отдыхать. Танечка, вы мне весь график сбили, там же не я один. Анестезиологи, бригада хирургов, реаниматор. Сколько народу-то вас ждет! Ну, нельзя же в вашем возрасте и быть такой безответственной, понимаете.

- Ну... ну хоть телефон? Поговорить-то ему можно? И Димочка уже весь извелся, скоро и впрямь тенью станет… - Листва погладила пальцы Скворцу, и ее повезли готовить к операции.

- Как я телефон-то ему принесу, барышня? Все, думать только о хорошем и смотреть на календарь с пандами. - Скворец после ухода Листвы совсем расклеился, плакал в голос, уткнувшись носом в подушку. В голову его перевязанную мысли приходили, одна другой страшнее.

- А вот уколов наша Танечка совсем не боится, правда? - анестезиолог улыбалась глазами, делая укол. - Ну, скажите мне, милая девушка, из какого такого полотна рубашки не сшить?

- Из железнодо... - «Только бы все хо... » - наркоз унес сознание куда-то в заоблачные дали, где было совсем-совсем хорошо. И ни капельки не больно. Только чуть грызла тревога за любимого Птица, которого надо будет вытаскивать из депрессии.

- Скальпель. Салфетку. Зажим. Следите за давлением.

Тень совсем было уже отчаялся пробраться мимо бдительных охранников Медведя и не менее бдительных церберов-дежурных сестер, когда на горизонте нарисовался Улыбка с пакетом подмышкой. Поманил к себе мужчину, белозубо ухмыляясь.

- Ай-яй, мальшик, чего страдаешь? Такой простой хокус не сумель, э! - Мигель чувствовал себя победителем в своем личном маленьком соревновании за Скворца: он-то додумался до такой простой штуки, а Тень-то нет! Но бразилец был великодушен. В пакете лежало два белых халата.

- Птиииц, а чего у тебя глаза на мокром месте? - Тень вынырнул из-за двери, на пол шага обогнав Мигеля. Успел, пока тот не видит, быстро поцеловать Скворца в соленые от слез губы, легонько и осторожно.

- Дураааак! - Еще спрашивает! Он столько всего пережил, а тот не шел! А, между прочим, Скворец все помнил: и как от сволочей-ментяр он его прикрыл, и как на руках нес, что почти не больно было. И как утешал. Как матерился по-черному. И снова слезы градом, так что закашлялся и долго-долго не мог прокашляться.

- Ай, Птыц, не плакаль, когда на тренировке падаль, а теперь скоро таять будешь. На соль растаешь. - Мигель чуть отодвинул Тень и виновато посмотрел на перевязанного парня. - Здоровей, Птыц.

- Выздоравливай. - огрызнулся Тень. Встал на колени возле койки, пальцы сплел с Птицем: - Прости меня, дурак я, вон Мигель додумался халаты одеть, а я нет. Я теперь приходить буду каждый день, хорошо?

- Вообще не уходите. - одной рукой его к себе тянул, другой за Мигеля ухватился. - Так страшно. И мама, и Листва, и папа. Они меня ненавидят... – ну, Листва-то его не ненавидит, просто не пускали, а мама и Медведь. - Господи, тяжело-то как... - закусил кисть руки.

- Да чего ты говоришь-то? Медведь за тебя жо... на ментов в суд подал! Дурачок ты, маленький. - Тень отобрал руку и целовал ее, забив на стеснение. Но Мигель хитрее был, подергал бровью, зашел с другой стороны и повторил его жест, поцеловал прикушенную кисть. Скворец шмыгал носом, но успокаивался:

- Улыбка, тебя-то не тронули? И что это вообще было? Вот уж, действительно, беспредел. Тень, меня сильно избили? - он же даже спросить боялся у медперсонала, все же видели его в платье. А платье как жалко было! И больше всего чулки, со стразиками.

- Не, не тронули. - Мигелю за это было стыдно. Но он прекрасно понимал: капоэйра против автоматов - не вариант.

- Синяки еще не сошли, а так - нормально, ребра только поломали, сволочи, ну, это ничего, срастутся. – Тень наклонился к самому уху, нежно отодвинул с него прядку волос, прошептал горячо: - Я все равно тебя люблю, хоть в синяках, хоть в гипсе.

- Глаз больно. И голова болит.

- Это она от того болит, что наплакались вы, юноша, до головной боли. - Профессор всплеснул руками: - Ну, вы как бактерии  вокруг него, размножаетесь что ли? А глаз и нос вам пластический хирург оперировал. Теперь вот за зрение ваше волнуемся, а вы не едите ничего. Ну юноши, милые, но мы же не можем его все время внутривенно кормить! Ему же поправляться надо. - Добрый профессор слегка картавил и обращался почему-то к Мигелю. Видимо, тот выглядел представительней.

- А мы покормим! - вызвался Тень, раз не выгнали сразу - то есть шанс, что и приходить разрешат не тайком, а официально.

- Ай-я, мсье медесин, ми накормим, абсолюмен!

- Ну, так кормите. Время обеденное. Сходите до столовой, спросите обед, понимаете, на Скворцова. А после обеда ему тихий час положен. Спать и отдыхать. А вот как покушаете, так и посмотрим, пускать вас еще или не пускать, понимаете, безобразников.

- Я быстро. - Тень испарился, только еще раз поцеловал Скворцу пальцы. Мигель довольно фыркнул, но снова оробел, Скворец в платье и Скворец на больничной койке - были совсем разными существами.

- Страшный, да? - юноша коснулся лица.- У тебя же зеркальце всегда с собой. Дай?

- Аааа... не надо, Птыц, э? Зачемь зеркало? - но Мигель уже полез в карман, доставая футлярчик. Развернул и протянул к лицу, зажмуриваясь.

- ААААААААААААААА! Что это!!? Что это!!!? Что с головой!? Что с моей головой?! - в коридоре от вопля что-то упало, кто-то сам вскрикнул от испуга. Скворец рукой в пластырях судорожно поводил по бритой половинке своей головы и по второй, на которой остались уже свалявшиеся от грязи волосы.

- Тише! Тсссс, все окей, малишь. Подумаль, волосы! Отрастет, густо прежнее будеть. - успокаивал Улыбка, жалея, что вообще пришел - вместо утешения одно расстройство принес.

- Господи! Почему половину-то? Почему? Я же урод теперь какой-тооооо! - Скворец уткнулся ему в грудь: - Не хочу на себя смотреть!!! Я страаааашный!!! Меня таким Листва видела!! Пусть мне яду дадууут!

Тень замер в дверях, изменившись в лице, сглотнул, пытаясь привести перекосившуюся рожу в норму и прошел к койке, ставя тарелки с супом и жарким на тумбочку.

- Чего паникуем? - голос не подвел, слава богу.

- Смотри, что они со мной сделали! Вот. Ужас какой! А тут все свалялось, грязное. Что это? Это кровь? Мамочка, это что, моя кровь?

- Птиц, успокойся и на меня посмотри. - Тень сел на край кровати и убрал руки Скворца от его головы - не дай бог, еще остатки волос рвать начнет. - Тебе зашивали раскроенную черепушку, так что все логично. Но волосы ж не выпали, так? Их просто сбрили. И они уже отрастают. А чтоб отрасли нормально, я предлагаю состричь и вторую половину. Когда из больницы выпустят - уже все отрастет как было. Ну? Поверишь мне?

- Господи, да за что же мне это... Состриги, смотреть же неприятно. Улыбка, дай еще раз зеркало. Простите ребят, не ожидал просто.

- А нянечка с судном в коридоре не ожидала твоей неожиданности. - рассмеялся Тень. Мигель молча протянул зеркало.

- Так, сейчас распорядок такой: ты ешь все, до капли, потом я тебя стригу и голову помою, потом спишь, пока мы с Мигелем маемся в коридоре, ждем вестей от Осени и твоего пробуждения. И никаких глупостей и слез. Идет? - ну, взрослый был Тень, взрослый. А цивильность отпечаток наложила. Типа, умный.

- Идет. А дырочки в ушах не зажили? - Скворец трогал свое лицо. Шрамик у глаза был совсем крохотный. Нос обзавелся характерной горбинкой. Он никак решить не мог, шло это ему или нет. А еще - прыщи! Ой, какой кошмар, и щетина! Мама дорогая, ну и монстр. Он обреченно закрыл глаза.

- Две недели прошло, Птиц, зажили, конечно. Ничего, новые проколем. Мигель, помоги. - вдвоем подняли подголовник койки, усадили повыше Скворца, и Тень вознамерился кормить его с ложечки. Ну, а как иначе? Руки-то дрожат у раненого Птица.

- А суп с чем? – где-то на задворках сознания витало воспоминание, что больничную еду есть не стоит.

- Куриный, с лапшой. Ты не бойся, это ж лучшая клиника в городе, а для тебя вообще готовили отдельно, Медведь Палыч приказал. Так что рот открывай, буду тебя, как ласточку, кормить. - Тень успокоился: жив его ненаглядный, заноза в сердце, а здоров скоро будет. Мигель потоптался и вынужден был засчитать себе поражение в этом раунде.

- Виздоравливый, Птыц. Я приду исчо.

- Приходи обязательно. И ребятам от меня привет… Кто уцелел после этого. - Когда дверь за ним закрылась, спросил: - А чего это Улыбка такой, как мешком треснутый? Это потому, что я в бинтах, да?

- Это потому, что он влюбленный, а я тут конкурент, понимаете ли. - Досадливо фыркнул, как кот. - Ешь, Птиц, а то меня не пустит твой врач, снова буду тропу протаптывать под окнами.

- Ты не конкурент. Ты моя Тень. Ты спас меня. Я же помню. Так больно было, Тень, это, оказывается, так больно, когда целенаправленно бьют. - Давился супом, сглатывая вместе с ним слезы, бульон тек по подбородку.

- А я хотел бы, чтобы ты этого никогда не узнал, мой Птиц. - Мужчина вытер капли супа с чуточку щетинистого подбородка Скворца, - И я бы тебя спас, если бы вывел вместе с Осенью. А так - ничего я не сделал. Все сделал Славик. Его заслуга.

- Дядя Слава… Он теперь тоже знает? А папа? Как  папа-то отреагировал?

- Птиц, вот скажи мне, дите, неужто ты думаешь, что отец может что-то плохое подумать, зная, как ты Осенюшку любишь? Да, расстроен был, но только тем, что тебя избили. И больше тебя без охраны никуда не отпустит. - Тень терпеливо кормил, выполняя обещание скормить все до капли. Голова у Скворца тяжелела:

- Тень, Хватит. Мутить уже начинает. Много для первого раза. А булочка с чем?

- С вареньем. Яблочным. Ну, чаю? Немножко, и я пойду ножницы выпрашивать у сестры. - убрал тарелки, вытер лицо Скворцу, воровато поцеловал в щеку, хотя хотелось, до одури хотелось - в губы и так, как его самого Листва целовала.

- Давай пирожок. - Скворец хотел к маме. Он часто болел маленький. Больницы были у него в крови. И он точно помнил, как, когда ему было года три, он не узнал маму, которая пришла к нему на свидание. Все бежали к родителям в приемном покое, а он стоял, тиская желтенькую рыбку из капельниц, и не узнавал. Столько рук тянулось с разных сторон, и при этом он был совершенно один.

- Не переживай, маленький. Ну, пожалуйста. - у Тени появились интонации Листвы в голосе. Он протянул Скворцу пирожок и чашку с чаем и поднялся. - Пошел просить ножницы. Или бритву? Я тебя и побрею заодно тогда?

- Да. Представляешь, в первый раз в жизни бриться - и в больнице! И без папы...

- Ну, считай, я тебе вместо него. - Тень ушел на пост дежурной сестры, клянчить инструмент. Шел и думал, что страна - прогнила насквозь, если менты бьют детей. И что он с превеликой радостью сам бы этим ментам руки повыдергал и в жопу засунул. И плевать на то, что значок пацифика до сих пор у него на шее висит.

Дверь скрипнула. Шкафообразный Медведь вошел на цыпочках.

- Спишь?

- Пааап... - Скворец задохнулся от сумбура чувств, выронил надкушенный пирожок и расплескал на себя чай, но не заметил этого. - Пап...- и залился тяжелым румянцем стыда.

- Как ты, ребенок? Ну, вот хрюша! - Медведь неуклюже сел на табуреточку, которая в его присутствии будто съежилась.

- Пап, ты не расстроился, пап? Как мама? Ей лучше?

- Ну, как же ж не расстроился? Конечно, я в бешенстве, а бешеный медведь, это тебе, Птиц, не сахар. Ну, я их урою за тебя, не переживай. А мать уже хорошо, скоро совсем поправится и навестить тебя приедем все вместе.

- Это хорошо. – С отцом словно солнышко вошло в палату. Скворец улыбнулся и улыбался, пока не пришел Тень.

- Здрасьте, Михал-Палыч. А я тут шел мимо... - замялся мужчина.

- Знаю я, как ты тут мимо окон ходил. Всю траву поистоптал. - добродушно проворчал Медведь. - А чего делать собрались?

- Пап, ну, изуродовали меня! Да и побриться надо. И… ой? Я что, голый? Пап, привези мне костюм спортивный. Кошмар какой...

- Ну, вижу я, что ты ожил уже. Хорошо, Птиц, привезу. Давай-ка я тебя сам того... обработаю. А помнишь, ты еще налысо бриться не хотел? - хохотнул Медведь. И тут же намылившемуся смотаться втихую в коридор Тени: - Стоять, Димон, пошуршать надо.

- Хорошо… - Остановился Тень. А ласковая теплая рука Скворца ухватила за штанину в молчаливой просьбе: «Не уходи. »

А Медведь пришел потому, что просто не мог без дела сидеть в коридоре и смотреть, как стрелка на часах медленно идет. И ждать. Лучше с этим мальчиком, который и не сиротка даже, но в чем-то еще более обделенный жизнью, чем он, Медведь. Пока он аккуратно и очень быстро брил его голову, бережно, будто стеклянную, придерживая толстыми пальцами в золотых «гайках», Тень убрал посуду, потом они вдвоем вымыли Скворцу голову от запекшихся корочек крови и пота, ну, и не только голову. Тень для того и таз принес с теплой водой. И только сглатывал, отводя глаза, чтоб не пялиться жадно. Хотя, пялиться на кости, худые до хрупкости, наверное, было в конец извращением. После мытья и кормежки, Скворец уснул на отцовских руках не лекарственным, целебным сном, так ему полегчало.

- Слава богу, Михал-Палыч. - Тень присел в уголок на табурет, откинулся на стенку. - Я уже не знал, что и думать - две недели не пускают, ни слова-полслова... А о чем вы хотели поговорить? - шепотом поинтересовался, машинально глядя на часы вместе с Медведем.

- Ты, я так понимаю, к этим попугайчикам-неразлучникам прикипел?

- Да вы ж знаете, я Танюшке жизнью обязан. Если б не она - сдох бы под забором. Да и Птицу тоже - два раза да на одни грабли наступил, - смутился Тень. - Прикипел.

- Паспорт с собой? Загранку тебе сделать и оформить по закону. В Англию с ними поедешь. Тут дело такое... Кристинка отравилась, когда про Птица узнала. Сказала-де, сын-гомик – это не ее сын. А у нее у самой дитя под сердцем было. Короче, подальше вам всем надо быть. Таня у врачей в Грейт Британи полечится, Птиц учиться будет, а ты его -  охранять.

Тень офигел и стек по стенке. Он о таком и мечтать не смел, а тут... Ну, поймал своего Синего Птица, иначе не скажешь.

- Да я... это... паспорт... всегда с собой. А я ж того... разряд по стрельбе. – Было дело, в армии. Вот и пригодилось, а когда-то думал - не понадобится.

- Вот. Жилье я сейчас подбираю. Не Гайд-Парк, но в пригороде Лондона. Тане воздух нужен. Машину водить умеешь? - Медведь уже что-то писал в ежедневнике и прикидывал.

- Умею. Правда, за руль уже черте-сколько не садился. И язык знаю. Михал-Палыч, а кому я душу продал, что мне все это привалило? - Тень никак отойти не мог от шока. Вот и задавал  дурацкие вопросы.

- Мне, мой дорогой. Я детей своих люблю. А тут вишь как… Ты это, завтра езжай вот по этому адресу. Как свидетель, дашь показания. Сам понимаешь, Славика я не могу отправить, у него отсидка. Потом вот сюда. С Женей машину купи, у нас дешевле.

- Так точно, сделаю, - опомнился, поскреб запястье под бисерными браслетами. Подарки Осени он не снимал и в цивильной одежде, только прятал под рукавами. - Только я дождусь, пока операция кончится? И пока Птиц проснется.

- Все дождемся. Ох, горюшко горькое. Я ж, ты представь, молиться начал. Не поверишь, в церковь ходил, как Севку изуродовали.

- Ну, бог - он где-то есть, наверное. Только я б не доверял ему безоглядно. Уж лучше охране.

Минуты тикали, тикали... Прошло уже четыре часа, а из операционного отделения не появлялся никто, даже медсестры. Будто отрезало какой-то занавесью Времени и Пространства. Тень умом понимал, что операция на сердце, да при таком, как у осени, давлении - смертельный риск и затянется надолго, но он готов был биться о стены или разогнать шарик-глобус, чтоб быстрее шло время. Рядом тяжко сопел Медведь и Славик, время от времени молчаливо возникал в дверях Жека, смотрел и уходил в машину. Во дворе и в коридоре стояли серьезные парни из охраны новоявленного депутата. Врачи от них слегка шарахались. Наконец, сначала они услышали, как хлопнула дверь. Потом появился седенький хирург. Вышел, пожевал губами, окидывая цепким взглядом:

- Кто папа?

Если б Тень еще мог удивляться, он бы удивился, что байки про то, как седеют за одну секунду - правда. Медведь - поседел.

- Я-а-а...- и не смог встать с лавочки.

- Девочка спит, в отделении реанимации, возьмите у сестры стерильную робу, и пройдемте со мной. Хирург виновато улыбнулся.

- Ага... Ага! - мужчина ожил, будто жизнью налился, подскочил, сотрясши пол, сгреб от избытка чувств Теня в охапку, едва не отправив его в ту же реанимацию, и пошел следом за хирургом, ругаясь вполголоса радостно - матом.

- Да-да, батенька, сами поволновались. Я вот тут написал, что надо. Достаньте препаратики.

- Без базара, профессор, усе будет.

Тень от радости пообнимался со Славиком и просочился снова в палату к Скворцу. Тот дремал, вздрогнул от скрипа двери, встрепенулся, натягивая одеяло по шею:

- Ну! Ну, как!

- Жива. Спит. Отец к ней пошел, - коротко отрапортовал Тень и присел перед кроватью, улыбаясь: - А я теперь твой телохранитель, зацени?

- Так я это давно знал. А  платить за мое тело папа будет? Интересно, во сколько ценит?

- Да мне как-то не важно, Птиц. Я не спросил, а он не сказал. Видать, ты для него - бесценен. - улыбнулся растерянно. Не то обидно, не то смешно... - А я только вот сейчас узнал. Ты что, злишься на меня?

- Нет. Просто, неловко немного. Я же рыцарь. У рыцарей не было телохранителей. - А в глазах: «И не носили они женское платье».

- Забей. У рыцарей были оруженосцы. Ну и думай, что я твой оруженосец. - «Влюбленный идиот, а не оруженосец. Но ради такого готов хоть конем стать. Прости, я не откажусь от шанса быть с тобой. Хоть режь меня. » - Или конь. Как прикажешь, так и буду.

- Ты - моя Тень. Ляг рядом. Так ты будешь голос мой слышать, а бритую башку мою видеть - не будешь.

«А ты - мой свет. И я и так уже ослеп». - не сказал. Послушно умостился на самом краешке койки, не дыша. Птиц снова всхлипнул.

- Ну, ты чего? - протянул руку, нашарил пальцы, сжал слегка, - Чего ты, Птииииц?

- Не поверишь: чулочки жалко. Со стразиками, у Листвы  одни были, из Франции. – сказал, и так легко стало и хорошо. Папа приходил, с Листвой все в порядке. Тень рядом.

- Дурачоооок. - Тени тоже стало легче.

- О, Танечка, вы уже проснулись? Хорошо. - профессор Лебедев присел на стул у койки и посветил ей в глаза фонариком, проверяя реакцию зрачков. - Как себя чувствуете?

- Пить... хочу. Очень. - Листва сама удивилась тому, как тихо и невыразительно прозвучал ее голос. - Паааа?

Медведь присел на койку, его от громадного облегчения даже ноги не держали.

- Детка... Ты как, родная? - Он осторожно, как крошечку, погладил ее своими руками-клешнями. Одеялко поправил. Из дома привез, ее любимое.

- Хорошо, пааа, не больно. А Птиц мой? - закусила губку, хотелось встать и пойти, к нему, чтоб лечь рядом. Они бы грели друг друга. И выздоравливали быстрее.

- Да что с ним будет. Димка его даже супом вчера накормил. А сегодня клубникой шпигует. Слабенький, как ты. Что хочешь, родная? Что для тебя сделать? - Медведь с ума сходил от горя. Кристинка своей глупостью лишилась способности детей рожать. Выкидыш ему, естественно, не показали, одно только сказали - мальчик. Он и место на кладбище купил, и крестик там поставил, хоть и грех это был страшный, а только Крыся после этого чутка успокоилась.

- Я к нему хочу, пап. Можно? - не на врача смотрела. Все равно папа все решит. Даже если нельзя - станет можно. - Пап, а как ты там? Тебя хоть кормит Кристинка? Не кашей? - встревоженная: почему отец так осунулся? Щеки плохо выбриты, и тени под глазами.

- Да бегаю, детка. Как шакал, то к тебе, то к Птицу. Док, перевести   ее можно?

Врач помялся, пожал плечами:

- Да в принципе, нет противопоказаний. Но ведь не положено, мальчика с девочкой... Хотя, можно ширмы поставить. И тогда я нашей добровольной няньке прикажу в стерильное одеваться, пока Танюшке швы не снимут.

- Они жених и невеста. Поэтому, не надо ширмы. Они ж как котятки. Слабые.

- Хорошо, тогда я скажу готовить ее к переезду. - врач вышел.

Медведь погладил Листву по голове: - Ох, дитятко ты мое единственное. А я вам домик в Англии прикупил. Хочешь, фотки покажу? Красивый такой. С садиком. И трехсотлетней лужайкой. Поедешь Птица учить?

- Поеду, пап. Только... а ты как? - она плохо себе представляла, как обойдется без нее отец? Ведь все это время все заботы о нем лежали на ее плечах!

- Донь, ну что я, маленький что ль? Я домработницу найму. Не волнуйся.

Скворец отвечал невпопад. Тень пытался с ним говорить, развлечь как то, но он был поглощен одной единственно мыслью, которая билась в голове, как пульс у него на шее. Ел, не глядя. Старался не реветь, почесывая совершенно бритую макушку. Но понимал, что постоянно задавать вопрос «Как там Листва??? »  - это  не метод, что бы она очнулась, и ей стало лучше.

Когда двери в палату распахнулись, и въехала каталка с Листвой, укрытой домашним своим стеганым одеялком, а следом вошел отец, это стало приятной неожиданностью.

- Ну вот, видишь, я в порядке,- прошелестела девушка.

- ОЙ!!! Пап! Ее же нельзя... - Листву укладывали в специально привезенную кровать. Близко-близко. Они оба закопошились, высвобождая руки, сцепились, как птенчики пуховыми крылышками. Красавица и чудовище. Тень топтался рядом. Красивый такой Тень. Серьезный и взрослый, и волосы чистые в хвост собраны.

- Мне рядом с тобой все можно. - На смех не было сил. Их и вообще не было, пить не позволили, только губы смочили, а еще клонило в сон. Тень выгнали переодеваться в стерильное, в хирургическую робу, поставили какие-то приборы, и Листва лежала в паутинке проводов и трубок, как бабочка. Засыпала, не разнимая рук, не отпуская.

Так продолжалось бесконечно долго, Скворец извелся весь. Под ее простынкой, розовым кровил страшный шрам. Он плохо ел и спал, у самого болели ребра. Он не капризничал, не умел, просто смотрел на Тень глазами брошенной собаки и спрашивал изредка:

- Все хорошо будет?

Тень от них не отходил, разве что только в туалет. И бегом назад. Делал все, что приказывали врачи, короче, был бесплатной нянькой. Потом, в один совсем не прекрасный день, приехал Славик, вызвал его в коридор.

- Дим... бабка твоя умерла. Жека, как всегда, приехал к вам помочь чего, а она не отвечает. Он дверь взломал, а она уж и остыла. Тебе письмо вот написала, видно, чувствовала...

Тень посерел, закусил губу до крови. Непослушными пальцами взял листок, вырванный из тетради, спрятал на груди и ушел в курилку. Возвращаться к ребятам было нельзя, пока не успокоится. Уж слишком хорошо что Листва, что Скворец чуяли перепады его настроения.

Бабушка писала, что все хорошо. Что просто ей пора. Что каждый вечер такое письмо пишет. Потому что просыпаться все труднее и труднее. Что врачи говорят - здорова, просто возраст. И что: «Димочка, будь умненьким мальчиком, ты же у меня самый хороший, храни тебя Господь». Благословение передавала, свое, родительское. Тень молча, трудно плакал над письмом, глотая слезы. Он не был ей родным. И двоюродным не был. Просто однажды бабка Марья нашла его, сдыхающего от голода беспризорника, который воровать не стал бы, блюдя какой-то свой кодекс чести, а зарабатывать еще не умел. Он прожил у нее до весны, сорвался в бега, потом вернулся, осенью. Винился, что ушел без предупреждения, но однако с гордостью положил перед ней свою метрику и документы из школы. И за год прошел сразу два класса, чтоб могла им гордиться. Из армии тоже вернулся к ней. И когда стал хиппи и снова бродяжил по стране, все равно возвращался к ней.   Отплакался, умылся ледяной водой. Посмотрел в зеркало на покрасневшие глаза, грустно усмехаясь сам себе.

- Спасибо тебе, Марь-Искусница.

А когда шел обратно, услышал тихий смех. Слабый совсем, но смех. Это Птиц с Листвой лежали на койках, держались за руки и смеялись. Потому что спали-спали, проснулись одновременно и хором спросили: «Спишь? » Сразу стало легче. У него еще есть, для кого жить, и чтоб им гордились. Два самых родных и любимых существа, которым он задолжал жизнь, не меньше. Славик сказал, что о бабке позаботятся сами, только на похороны чтоб пришел, у нее ж никого не было, кроме приемыша-Тени. Спросил, что с вещами и квартирой делать? Тень подумал: если он едет с Птицем и Листвой в Англию, то они ему не нужны. Но продавать бабкин антиквариат - будто с памятью о ней расставаться. Он пожал плечами:

- Потом решим. Когда ребята из больницы выйдут. - И вернулся к ним в палату.

- Он невозможный, Тень, он мне анекдоты рассказывает. А мне смеяться больно. - Листве было хорошо. Тень расчесывал ее волосы. Раз не помыть, так хоть расчесать. И она лежала красивой, но очень худой мадонной на подушках.

- А мы его в отместку пощекотим, и он тоже мучиться будет. - Тень был не «между», он был «с» ними. Хотя спал именно что между, примостившись на жестком стуле и уложив голову на руки, на край то Скворцовой, то Осениной койки. Нянечки уже говорили, что он не краше своих подопечных стал - измучился. Но на самом деле был счастлив, потому что нужен. И даже посмел надеяться, что любим быть может.

- Ой, не надо меня щекотать. Покажи? - Скворец каждый день просил, что бы она показывала ему шов от операции, с надеждой ожидая день, когда простынка окажется чистой.

Листва приподняла одеяло. На повязке было только одно маленькое пятнышко, почти незаметное. Ну и медсестра, которая перевязку делала, сказала, что еще неделька, и швы снимут.

- А ты обрастаешь. - Листва пошарила под одеялом и достала книжку. Не могла она просто так без дела лежать. Хотелось бы поплести бисером, но это ей заказано еще надолго, пока не сможет вставать. А повторить английский никто не мешал. - Поспикаем инглиш? И Тень подтянем, да, Тень? - мужчина спал, откинувшись на стенку головой и по-детски приоткрыв рот.

- Тихо. Тень уснул. Листва, давай прогоним его, а? - Птиц встал и очень осторожно перевалил Тень на свою кровать. А сам нырнул к ней. Они, пока болели, так похожи стали. Худые оба. Одни глаза горят. Обнял, поцеловал. Да так осторожно, как ни один доктор не сделает.

- Куда мы его прогоним, Птиц? Он не уйдет. Ты разве не видишь - ему только сердце рвать, если уходить. - Листва прислонилась головой к его плечу. - Ой, неуютно-то как... Покупаться бы. Чувство такое, что в волосах уже птицы гнезда повили.

- Да я ж не совсем, а чтоб отдохнул. I just with good wishes.

- Вот дождемся, пока свалится с переутомлением - и будет нас тут трое в палате. - I hope, it was good. But it will be better for him to sleep a lot. - Она поцеловала Птица в ушко.

- Ни хрена не понял. - честно признался тот.

- Ой, Птиц, что тут понимать-то? Погоди-ка, а ну, расскажи-ка мне топик «Я и моя семья». Послушаю тебя.

- Май нэйм из Берд. Ай лав - Листва. Ит из май фамэли. Все. коротко и ясно. Я тебя люблю. Он поцеловал ее в шею.

- Какой кошмар. - она тихо рассмеялась. Нет, не то, что любишь. Произношение - кошмар. Тебя не то, что англичане, тебя я не понимаю. Кто тебе его ставил, солнышко?

- Да мамин знакомый какой-то. Хочешь, окошко открою? Там тепло уже вовсю. Воробьи дерутся.

- А тебе не больно вставать? Ну, открой. - Листва задумчиво посмотрела на спящего Тень, перелистнула страничку книги и сказала: - Будем заниматься английским. Править произношение. Пару месяцев у нас есть, думаю.

- Я буду разговаривать с ними нотными знаками. - Птиц пододвинул стол. Открыл противно заскрипевшую фрамугу, отряхнул пальцы от пыли и сел на широкий и высокий подоконник. Выпасть из окна было невозможно - зарешечено: - Мы с тобой, как в плену, право слово. - отдышался. - I have no air. I want home.

- Me too. But, you know, it’s impossible, before we’ll be well again.

- Дома и стены лечат. - Птиц осторожно прохаживался, держась за стены: - Все-таки хорошо, что мне пальцы не сломали. Я по скрипке скучаю.

- Терпение - наша добродетель. - Листва вздохнула. Хоть операция и прошла успешно, но ей все время хотелось спать. Наверное, организм во сне быстрее восстанавливался. - Птиц, я посплю, хорошо?

- Конечно, хорошо. Я в коридоре поползаю. Вдруг, чего новенького узнаю. Залежался, аж болит все. - Скворец одел халат. - Принесу новости.

Тень проснулся, как ужаленный. Скатился с койки, отбил себе колени о пол, прикусил язык. Заполошно огляделся, не понимая, где он? Привык просыпаться совсем в другом положении, вот и перепугался. Тем более, что не уразумел сразу, почему он на койке Скворца, и где он сам? А Скворец полз себе по коридорчику тихонечко. Увидел фойе, а в нем ; диванчик и телевизор. Приполз, лег, включил. Нянечка тут же нарисовалась. Телевизор-то для красоты стоял, так больным его смотреть запрещалось. Но увидела Скворца, расплылась в улыбке:

- Ходите уже? Вот  славно. А, может, чайку?

- Спасибо, с удовольствием. - Скворец вытянулся на бугристом диване, хоть какое-то разнообразие. И новости посмотреть. Нянечка принесла поднос с чашкой чаю и горсткой карамелек. Видно было - своими оделила. Пожилая женщина, с добрым взглядом и ласковыми руками. Она часто дежурила именно в платном отделении. Видно, нравилась пациентам. А через пару секунд за плечом Скворца возник лохматый со сна Тень, укоризненно посмотрел, но ничего не сказал. Сел на потертый коврик у дивана, положил голову на край.

- Ты чего? Пойдем спать, я же специально ушел, чтобы ты отдохнул хорошо. - Скворец положил руку на его голову. Погладил.

- Я тут, с тобой. Мне так лучше. - Тень вполне отдавал себе отчет, что стал наркоманом. И его наркотик - Птиц, и эта зависимость не лечится. Так приятно было, когда касался, что хоть волком вой и через час в туалет сматывайся, втихую скидывать напряжение. И без того уже губы напрочь сгрыз.

- Пойдем, пойдем. Я вон, видишь, и погулял и конфеток с чаем поел. Тебе и Листве оставил. Она любит сладкое. - И ласково так: - Ханни...

Тень поперхнулся воздухом. Заалел, не смея поднять глаз.

- Ну, пойдем. - Встал, подумал. - А хочешь, я тебя отнесу?

- Помоги просто. Мне расхаживаться надо. А то получится, что Листва быстрее меня поправится. Пойдем, пойдем скорей. Она же там одна.

- Спит она, я смотрел. - Протянул руку, помогая подняться, и не удержался, обнял, прижав к сердцу осторожно, ласково, погладил по колючей голове, по шрамику на затылке, отчаянно-смело целуя. Закрыв глаза, боялся, что увидит отторжение или раздражение, но побороть искушение не смог.

- Тише… Тут же люди. Смотрят. - Испуганно ; укоризненно. Приятно  быть желанным. Очень приятно. Хоть незнакомо, и пахнет Тень опять мокрым болотом. Мужчина виновато отстранился и повел его назад в палату. С тоской думая, что придется все-таки сбегать, хоть в порядок себя привести, а то ходить неудобно.

Прошло еще две недели, и Листве разрешили потихонечку вставать. И первое, что она сделала - попросила своих «мальчиков» помочь ей вымыть волосы над раковиной. Теперь они втроем гуляли по коридору - под ручки с Тенью. Отец приходил каждый день, хоть на десять минут, но обязательно. На вопросы о матери сначала отговаривался ее нездоровьем, но видя, что только тревожит Скворца, стал отшучиваться. Пока тот не спросил прямо:

- Пап, мама меня видеть не хочет, да?

Медведь сел на кресло в фойе отделения и понурил голову.

- Ты прости, я ее так и не смог переубедить. Вбила себе в голову невесть чего.

Скворец, засунув руки в карманы халата, ссутулился и пнул носком тапки плинтус. - Да все нормально, пап. All is good that has ends. Передай, что я ее все равно люблю и очень скучаю. - А слезки предательски с кончика носа каааапаюют!

- Я передам. Птиц, не надо, только не плач. Танюшку расстроишь. Я тут мать к психологу повезу, пусть он объясняет. Вот увидишь, все еще будет отлично. - Медведь погладил его по коротким завиткам. Волосы у Скворца отрастали просто на глазах. Будто он своим желанием их подгонял.

- Я не плачу. Пап, дай фотки, что ты мне показывал. - Скворец ткнулся ему головой в плечо. Выдохнул сиротливо. Медведь достал из папки распечатанные фотографии купленного накануне дома в предместьях Лондона. Место было живописное, с прудом и маленьким, классическим английским парком. Домик был ухоженным, двухэтажным, за красивой живой изгородью.

- Думаю вот, заказать им забор поставить? Чтоб без лишних глаз было...

- Пап, ну какой забор? Разве, изгородь живую посадить. Туевую.

- Какую - какую? - у Медведя аж челюсть отвисла. Чтоб Птиц, правильный такой, и сматерился?

- Туя, говорю. Деревце-куст. - непонимающе посмотрел на него Птиц.

- Аааааааа! Ну, дык, так бы и сказал. Передам, посадят. - Записал, подчеркнул в ежедневнике, из чего изгородь должна быть.

- Я пойду, пап. Листва уже вернулась с процедур, наверное. Ты не переживай, ладно? - «Папочка, я бодрюсь, ты же видишь? Ты же видишь, какой я уже большой? »

Медведь только вздохнул. Птиц взрослел, просто на глазах, а оставался все равно дитем ранимым. Одна надежда - что и Тень, и Славик, и Жека за ними с Листвой присмотрят, в обиду никому не дадут. Самых верных и преданных отсылал он с детьми, прикормленных и почти родных уже.

Птиц прижал альбом и пошел в палату, где Листва обыгрывала Тень в шахматы. Ее волосы сохли, шевелясь на теплом ветру из раскрытого окна. Она утопала в шелковых кружевах своей ночнушки, как королева. Скворец понял, как любит и ее, и его. И  промямлил что-то, подходя.

- Ну, нет, я так не играю! - Тень бросил пешку на кровать и поднял руки. - Нету таланта к шахматам - и не будет. Птиц, что случилось? - сгреб, обнял, благо что уже можно было, ребра зажили у Скворца, а в палате кроме них троих никого не было.

- Мама. Нет у меня теперь мамы, короче. Только вы есть. Тень, а привези скрипку? Мне играть надо. Я ж забуду все. ; Протянул Листве альбом: - Смотри. Наш дом.

Листва только вздохнула. Как это, когда нету мамы, было понятно и больно. Перелистала фотографии, кивнула:

- Скорее бы тогда уж, что ли. Сколько мне еще валяться? Тебе вот еще неделю, а меня доктор Лебедев не раньше, чем через месяц выпустит. Дохну с тоски!

- А может, тебе погулять можно? Я кресло в коридоре видел. Давай угоним? ; Ну,   правда, лето на дворе, тополя цветут. А они тут киснут в четырех зеленых стенах.

- А Тень на стреме постоит.

Мужчина обреченно пожал плечами:

- Постою. Куда я от вас?

Кресло угнали без проблем. Посадили в него Листву, съехали на первый этаж на лифте, благо, что у Скворца нормальная одежда была. Сошли за сопровождающих и посетителей. В больничном парке дорожки были в пуху, как в снегу. Колеса кресла утопали в нем чуть не наполовину. Тень набрал пуха, «слепил» из него компактный ком.

- Играем в снежки?

- Да! - Как затек Скворец в больничных покоях! Слепил снежок и вложил его в руку Листвы: - Я делаю, ты стреляешь.- И поцеловал нежно. Не промазал в этот раз, ровно в губки. - Тень, и сворачиваемся, как только она устанет.

- Не дождетесь, салаги! Меня сам Медведь прицельной стрельбе учил! - Листва уже смеялась, все-таки, дурачиться в девятнадцать лет - не предосудительно, а свежий воздух гораздо приятнее, чем больничный запах. И бодрит.

- Нет, аааххх! - Листва метко, очень метко попала Тени прямо в рот. Тот выпучил глаза и закашлялся. Получил следующим в глаз. Скворец сидел на корточках и складировал на коленках у Листвы боеприпасы.

- Эй! Кха-тьфу-кха! Нече... тьфу! - Тень пытался отбиваться, но слепить «снежок» он не успевал, они распадались у него хлопьями в полете, а Листва и впрямь слишком метко пулялась плотными комками пуха, которые виртуозно творил ей Скворец. Тень «забили» всухую. Он, ослепший от пуха, запнулся за выбоину на асфальте и упал, неловко выставляя руки, прямо под ноги Скворцу. Поднял голову, умоляюще глядя на мучителей:

- Сдаюсь!

- А мы чего? Мы, двое больных, равняемся одному здоровому. - Скворец наклонился над ним. С синеватыми кругами под глазами, с маленьким шрамиком на правом. Прозрачно-стеклянный в буйных кудрях июльского тепла. Мазнул губами, мягкими, как у олененка, по щеке. Тень замер, потом поднялся, слегка скованно. В алом румянце.

«Да что ж это такое, мля? Мне теперь хоть не приближайся к нему! »

Листва понимающе дернула вниз полу его рубашки.

- Ой, а как же мне есть захотелось! Хочу папиной стряпни! Мяса хочу!

- А деньги есть? Тенюшка, деньги у нас есть. Я вооон там вижу надпись «Шашлычная». Может, ты нам там понямать купишь? - Скворец ориентировался в пространстве со стремительностью мангусты.

- У старика Мухаммеда? А это вариант. Ну, тогда я сейчас! - Тень взял деньги и рванул спринтерским бегом по пересеченной местности прямо через дырку в заборе. Протиснулся там, где только пятикласснику впору, где был выломан прут из ограды.

- А я тебя охранять буду, Листва... - сорвал ей пучок маленьких «аптечных» ромашек. - Я тебе все на розу копил. Да вот, так получилось, что не успел купить. Как ты? Родная моя?

- А мне хорошо. И не болит совсем, и силы есть. Я домой хочу, Птиц. - Листва взялась крепко за запястье юноши и поднялась. Прижалась, как тогда в ванне, обняла одной рукой за талию, второй - за шею. И поцеловала, по-взрослому совсем, медленно, сладко до одури.

- Тише-тише… Сядь… Бешеная… - Усадил и сам на колени встал. Глазели на них. Как глазели! Красивые были, молодые, оба.

- Надоело. Задыхаюсь тут! Понимаешь, Птиц, задыхаюсь! За отца боюсь, за парней его, за то, что он не ест ничего, за то, что я недоучилась, наверняка же исключат. Или в академ. И хочу уехать. Мне не в больнице тесно и душно, а в этой стране. Тень, скажи, права я? - Тень вернулся бегом, неся пакет с обалденно пахнущим на пол парка шашлыком.

- Ты не можешь нести ответственность за всех. Папа - взрослый. А учеба того не стоит. Я всю жизнь из-за нее света белого не видел. Тень, ну скажи?

- Ребят, а я что? Я за вас отвечаю, куда вы, туда и я. В Англию - так в Англию, к черту на кулички - так к черту. Только я тебя, Осень, никуда не пущу, пока ты не вылечишься. Вот как-то так. - И тигриные глаза серьезные, любящие - в серые, упрямые.

- Мы пока - кушать. - Скворец выцепил кусочек мяса и подул, протянул Листве. Кормил с рук, умиляясь: ручная Листва. Тень облизнулся:

- Эй, а мне? Я тоже хочу! - и внаглую расселся прямо на бордюрчике тротуара, открывая рот, как птенец.

- Сейчас... - Птиц обжег пальцы, засунул в рот, подул. Снова достал мяса. Положил ему в рот. - А теперь рулим вот туда, за кусты, а то сейчас нянечка выйдет и разорется…

За Скворцом приехал Славик, на джипе Медведя. Привез нормальную одежду, легкие джинсы и футболку. И целую папку документов, которые надо сделать именно сегодня. Жара плавила асфальт, Листва и Тень махали с крыльца, тоскливо и с завистью глядя вслед машине.

- Я скоро вернусь. Не скучайте, мои хорошие. Люблю, люблю... - А расставаться было невмочь. Даже на пару часов. Даже на час процедурный. В семнадцать так особенно тяжко расстается, это потом жизнь обкатывает тебя, как обломок кирпича в гальку. Скоро не получалось: до позднего вечера пришлось мотаться, проверять и перепроверять документы из школы, для визы, так что и обедали, и ужинали со Славиком в ресторанах, где были. Только почти в семь вечера джип остановился во дворе дома, перед привычной уже за год парадной. И вот тут-то и стало худо: а мать-то дома! А Медведя-то еще нет! Звонил только что, сказал, что задержится, совещание в мэрии.

- Дядя Слава, пойдем со мной. Пожалуйста. - Страшно. Очень страшно, отказалась ведь. У Славика понимающий взгляд, он пошел. Помог открыть дверь, потоптался у порога:

- Птиц, мне ж за батей надо... Ты прости, поеду я. - «Этот бой тебе вести самому. Не я тут помощник». Вздохнул Скворец. Помахал рукой. Вступил в запахи знакомой квартиры. Разулся. Пошел в комнату Листвы, все его там было. Да и поздно уже, спать пора.

- Мишенька, ты?.. - вышла мать, и осеклась, глядя странным, растерянным взглядом. Словно не узнавала. А потом вдруг узнала, и такой ненавистью полыхнуло из ледяных глаз, что был бы из дерева - сгорел бы мгновенно в пепел: - Явился!

- Да, мам, меня выписали. - Будто извинялся, а куда ему идти надо было? Хотя, надо было попросить увезти в  загородный дом.

- Мама? Вспомнил, что у тебя мать есть? А у меня вот нет сына! У меня не может быть сына-педика! Да как ты мог?! Я тебя воспитывала-воспитывала, старалась-старалась, думала, без отца-тирана хоть человеком вырастешь! - орала, почуяла себя хозяйкой за месяц, забыла, что Листва требовала в доме не кричать. И упивалась своей правотой, своим «горем», как наркотиком, жертва.

- Спасибо, мама, мне папа сказал. - А что он еще сказать мог? У него оправдания не было, она права была во всем. Мать не слышала. Хотела скандала, выплеснуть все на того, кто виноват в ее понимании. Распаляясь от собственного крика, своих слов, подходила ближе и ближе, и в глазах явно было видно - хочется ударить, и ударит, стоит только позволить. За то, что никогда не сможет без тени затаенного страха похвастаться сыном. А вдруг кто-то еще узнает? Раскопает грязь ее новой семьи? Стыд и позор, это ведь она его воспитывала!

- Мам, я уеду скоро. Успокойся, мам... - отступал к стене. И даже не описать, что чувствовал. Больше всего хотелось назад, в больницу. А еще больше - к Медведю. За его широкую спину. Или к Тени. К кому-нибудь, чтобы этот кошмар на повышенных тонах закончился. По стеночке пробирался к входной двери, инстинктивно.

- Успокойся?!!! - крик взвился фальшивой нотой, замахнулась, впервые в жизни подняла руку на сына. Не считать же то, что в детстве била поперек спины полотенцем за утащенный кусок хлеба? И будто застыло время. Медленно так двигалась ее рука к его лицу. И так же медленно выставлялся блок. И его нога, поднявшись вверх, огрела мать поперек груди! Именно огрела! Не оттолкнула, не остановила, а нанесла встречный удар. И замер. Останавливаясь, переведя дух, придержав себя за разболевшийся бок:

- Не кричи на меня, мама.

А она заткнулась, именно заткнулась, как раковина - пробкой. Неверяще смотрела, отлетев к стене, все-таки была маленькой и хрупкой. Потом развернулась и ушла в спальню, все так же молча. У нее окончательно рухнул мир. Надо ж было пережить это, забившись в норку. Хлопнула, дверь. Не ушел, нет. Вот еще! Уходить из собственного дома. Запер дверь за собой и упал в подушки, пахнущие Листвой. Очень хотелось плакать, а не было как. Из-за стенки слышал, как плачет мать. В прихожей зазвонил телефон, звонил долго и настырно. Мать вышла, старалась говорить ровно, но все же разрыдалась. Показалось, будто напоказ, с повизгиваниями и рыданиями. И вспомнилось, что Медведь когда-то говорил: на мать руку не поднимать. Ну, тут не руку - ногу. И оно как-то само. Ох, и вкатает батя, когда придет! Но, думалось с облегчением и сумрачной надеждой: накажет и,   может, простит.

Медведь пришел ночью, чуть хмельной и злой, как шершень. На мать, вышедшую встретить, негромко рыкнул, почему не спит. И прямиком - к Скворцу. Тот дверь отпер, не спал. Сидел при настольной лампе, глядя сухими глазами в ночь. На! Казни, виноватого.

- Ты что ж это, Птиц? - замер на пороге, внимательно глядя глазами-буравчиками, прямиком в душу. И ничего от них не скрыть было. Слишком уж глаза - как у Листвы. - Я ж тебя затем ли на капоэйру посылал? - ни злости в голосе, ни осуждения.

- Пап, самозащита. Честно. Прости, я даже не сообразил, как все произошло. - Насупился-нахохлился и протянул ремень. И встретил самый что ни на есть непонимающий взгляд: как это - ударить ребенка? Ну, как это так? Медведь ремень забрал и за руку потянул:

- Тебе вино можно? Чего там врачи сказали? Я красного привез, крымского. Для Танюшки, говорят, для крови полезно, а ты такой бледный. И тебе не помешает.

- Прости, пап. Можно, если умеренно. Пап, я к Листве хочу. Я как половинкой тут. Даже вот левая сторона лица не двигается.

- Ну, вот что. Бокалы неси, поговорим. ; Разлил вино, Скворцу - пару глотков, себе не больше. - Я мать увезу за город. Ты за месяц собери все, что отправить в Англию, только смотри, девок не води. Шучу! - заметил, как гневно вспыхнул Птиц на эти слова. - Через месяц, а может и раньше, если разрешат врачи, Танюшку выпишут. И к августу я вас отправлю, пока устроитесь, то да се. Тебе место уже забили, ты ж на медика хотел?

Без стука открылась дверь, мать только было собралась что-то сказать, но Медведь снова негромко рыкнул:

- Кыся, выйди, у нас тут мужской разговор.

Птиц аж вином поперхнулся. Но к двери спиной сидел и поэтому лишен был удовольствия наблюдать лицо матери. Однако, ему это не надо было. Он любил маму. Очень. И ему было плохо от всего этого.

- Ты не переживай, она ж отходчивая. Ну, полгодика позлится, к психотерапевту походит - и поймет, что не права была. Давай, Птиц, за вас с Татьяной выпьем. Чтоб все хорошо было, и годков через пять чтоб по дому уже скворчата бегали. - Подмигнул.

- Ну пааап, ты что? Я ж ни-ни, - но выпил. Это он сейчас «ни-ни». Папа сказал - сделаем!

- Ну то-то же. Ложись, давай. Утром нас тут уже не будет, так что отоспишься всласть, наиграешься на скрипке своей, гляди только, пальцы струнами не порежь. - И перегнулся через столик, поцеловал в лоб, отчески. Ушел к себе.

- Спасибо, пап. - И хорошо Скворцу так стало. Пришел в комнату и завалился спать, обняв кофточку Листвы.

Листва буянила. В первый раз в жизни, очень старательно и со всеми атрибутами, закатывала скандал. До битья тарелок не дошло за неимением оных, но старательность исполнения переходила в качество вполне успешно:

- Я! Хочу! Домой! Я тут никогда не поправлюсь! Ааааа! Я домой хочу! Сама уйду! Сбегу! Что хотите, делайте! Домооой! - и косила глазами на старающегося слиться со стенкой Тень: «Все правильно делаю? »

- Дочь, ну ты чего? Ну как я тебя выпишу? Я что, врач? А нельзя пока, вот и не выписывают, тебе уход нужен, наблюдение. - Медведь поднял руку с зажатой в ней мобилой.

- Разберись! Ну, ты же все можешь! - тактика резко поменялась, теперь Листва ластилась к нему, умоляюще глядя в глаза: - Паааа, ну пожалуйста, ну пусть они медсестру выделят, я даже на надзор согласна, только дома!

- Доктооор!!! Доктор, ну скажите вы что-нибудь!!! - Медведь обернулся к вошедшему Листвицкому, - Ну ей же так волноваться нельзя!!!

Маститый врач, как говорится, от Бога, попросил девушку сесть, успокоиться и осмотрел ее, послушал сердце, посмотрел шрам от операции.

- Я вам назначу несколько анализов, внимательно изучу результаты, и если все в норме, то не вижу, почему бы и не выписать Танечку раньше, конечно, под наблюдение нашего персонала. Мой коллега, профессор Лебедев, гениальный хирург. Все сделал очень хорошо. Однако, учтите, Таня, для вас еще как минимум три года есть риск, что сердце не выдержит больших нагрузок. А потому: никакого силового спорта и экстрима, ни в коем случае не собирайтесь заводить детей на это время, я ведь слышал, что у вас жених появился. Поберегитесь, девочка моя.

- Да! Вот! Слышала, что доктор сказал. Выдавай анализы на-гора, и я тебе сиделку возьму. Посоветуйте кого, свой чтоб. А то ж, боязно к ребенку кого попало. Не бузи, Танюха! Придет твой Птиц сегодня.

- Конечно, я вам Лику Степанову дам, моя ученица, ныне сама великолепный врач. Как раз по вашей части.

- Ура, пап! - Листва повисла у отца на шее.

Птиц влетел... вот, буквально, влетел, запнувшись о порог. Розы разлетелись по полу прямо под ноги Листвы. Много-много сочно-красных. И заорал, потому что одна, снежно-белая, в руке осталась и шипами ее проткнула. Девушка взяла его руку в ладошки и принялась зализывать ранки, а Тень, дернувшись к ним, остался на месте, как положено телохранителю.

- Птиц, мой Птиц, а я скоро домой! - радостным шепотом сообщила, и сплюнула через плечо: - Тьфу-тьфу-тьфу!

- Ахх... черт! Ну вот. Я их так вез, старался. А это - тебе. - Протянул белую Тени. - Я же, получается, как есть весь ваш. Не могу же я ей привезти, а тебя забыть. - Дошло, что Листва сказала. - Правда? Ой, как хорошо!!! Листва, я так соскучился. - А про то, что готовить не умеет и питается раз в день бутербродом - не сказал.

Тень сглотнул ком и стиснул пальцы на шипастом стебле. Кровь Скворца на нем смешалась с его собственной. Хрипло сказал:

- Спасибо.

- А меня уже замучили, ну прям упыри местные - кровь им литрами, утром и вечером, - пожаловалась Листва. - Ну, доктор Листвицкий сказал, что пока он видит положительную динамику, так что еще дня три - и я дома буду. А ты что такой бледный? И живот урчит почему? Ты ел? - ох уж эта женская интуиция!

- Ел. Но давно. - И почти не соврал же. - А положительная динамика ; это что? Тень? Листва, а чего он как не родной?

- Просто я...

- Просто он! Просто у кого-то смелости не хватает. - Листва отошла на шаг и развернула своего Птица за плечи к Тени. А тот стоял истуканчиком. Говорили они с Осенью, пока Скворца не было. Тень рассказал ей все, даже больше, чем намеревался. И что боится трогать Птица, и что хочет так, что рассудок мутится. И что готов сам ему отдаться, вот без балды. Листве Тень было жалко, до слез. И не жалко - хочешь - так скажи, а не молчи и не шарахайся! Подтолкнула и в коридор выглянула:

- Светлана Сергеевна, а будьте так добры, принесите покушать со столовой?

- Тень, ты что? Там одному так страшно, Тень. Мама даже кота забрала. - Стоял и накручивал его локон на палец. - А я скучаю очень. Я даже сплю с блузкой Листвы, а твоего-то у меня ничего нет...

- Птиц... ну Птиц же… - а отступать Тени было некуда. - Ты ж меня...- качнуло вперед, как ветром, и губы к губам пришлись так точно, будто единым целым созданы были, а потом злой кто-то разделил. Тень захлебнулся вздохом и забыл как дышать. А Скворец целовал его, словно Листву. Как девушку юную. Первый раз целовал. Пробуя чуть удивленно: думал, неприятно будет, ан нет, приятно и очень. Даже чуть припускать на языке, как конфету. Мелко-мелко. Как сердце бьется. И чувствовать, как обмякает Тень в его руках, как плавится, не воском, нет. Он читал про то, как воском. Это не про Теня, тот был - металлом. Свинцом! Пулей! И вцепиться в пояс его джинс. Хороший пояс такой, с бляшками. Вцепиться, и чуть оттянуть на себя. Тень - беззвучно, но оттого не менее явно - пел, как его колдовская, драгоценная флейта. Дрожал, как в ознобе, и раскрывался, разворачивал душу, как из кокона. Сердце ребра ломало, до боли, от которой умираешь - так хорошо. Руки - на бедра, вжался, горячий, в жару. И глаза шалые, дикие, тигриные, едва не светятся, близко-близко. А Скворец провел рукой. Важно так, по-хозяйски. Мое, мол. Посмотрел из-под ресниц, глазами черными, омутами колдовскими. А второй рукой Листву притянул к себе. И обоих обнял. Больница… Больница же… блин... Только это и останавливало. Но как же обидно было, что вот сейчас, они так вместе, настолько близко, просто прорастают друг в дружку. А ничего нельзя. И ходить теперь тяяяяяжко! Тень с трудом перевел дыхание и ткнулся головой в плечо Листве, которая целовала их поочередно, пока нянечка обед не принесла.

- Ешь, Птиц.

- А ты? Это же тебе. Нельзя-нельзя, Листва. Тебе положительная динамика нужна. А я Тень попрошу, он мне принесет. Правда? - И ладошкой теплой по руке, по ладони, по внутренней ее стороне.

- Принесу. Сейчас. - Тень шагнул было, но вернулся, взял, как недавно Листва, руку, шипами исколотую и поцеловал - лизнул, на вкус пробуя, на запах. И убежал, пока от смущения не провалился совсем.

- Листва… я ему нравлюсь, Листва? Хоть чуточку? А мне без тебя так плохо, просто кошмар. Я скрипкой вою. А мне по батарее стучат. А не выть не получается, иначе - порвет.

- А ты не видишь, что ли? Не просто нравишься. Его тоже - рвет, на британский флаг. Он же мечется - уйти от нас, чтоб не мешать, или остаться, авось ты его полюбишь хоть чуточку. А он тебе? Он тебе нравится? - обняла ладошками лицо, серьезная такая, взрослая, мудрая. - Я тебя люблю, Птиц. Я тебя очень люблю.

- И я тебя. Это правильно, любить двоих? Я не знаю. Я не читал таких книжек. Я не хочу любить кого-то в ущерб тебе. В это все упирается. Я убить за тебя могу.

- Если любишь - это не в ущерб, маленький мой. Любовью делиться надо. От этого ее только больше будет. И я вас обоих люблю.

Прибежал чуть запыхавшийся Тень, принес полный пакет еды, все, что нашел в шашлычной и окрест. И глазами попросил: «Можно? Накормлю тебя сам? » А Скворец обнял его, прижавшись. Господи, как он домой не хотел… Как там было пусто и страшно, звенела люстра, когда проезжали трамваи. Скрипел сам собой пол. И он спал, только включив везде свет. И кушать хотелось. А признаться в этом Медведю он не мог. Мужчина же.

Тень осмелел настолько, что кормил Скворца с рук, едва не из губ. А еще чуточку смелости бы - и из губ напоил бы, поцелуем и соком. Листва сидела рядом, гладила по плечам, утешала:

- Еще чуточку, солнышко. Еще три дня! - а потом подумала и хлопнула по коленке ладонью - Тень, сегодня у нас дома ночуешь! И не возражай!

- Нет! - хором. Потом Скворец: - Нет-нет. Как я буду думать, что ты тут одна? Я так совсем с ума сойду.

- А как я? - Листва уперла кулачки в бока, знакомым безапелляционным жестом. Тень понял, что пропал.

- А ты... А пусть дядя Слава приедет. Или Женя. Ко мне-то они могут приехать. Я-то тебя только Тени доверить могу.

- Я одна одну ночь переживу! - стальная Листва, прежняя, сильная. - Сказала же, не обсуждается. Завтра ко мне приедете и тут заночуете. А послезавтра, глядишь, меня выпишут.

- Листик... Ну пусть хоть кто-нибудь посидит рядом с палатой, ну, не могу я так. - Скворец заломил руки.

- А тут же Женечка дежурит, и папина охрана. - Удивилась, неужто не знал?

- Как? А почему я его не видел? - Не знал. По коленке ее погладил.

Листва, конечно, рада была, что уговорила обоих, и ее Птиц не будет один дома. Но как же после их ухода стало грустно! И Женечка не помогал, просто не о чем с ним было разговаривать. Нет, не был он тупым бычарой, как можно было сказать, судя по его виду. Просто, его интересы лежали в совершенно иных сферах. Он любил машины, увлекался авиамоделированием и спортом. Для Листвы все это было - лес густой. Так что поневоле приходилось молчать и ждать завтра.

Тень мучительно пытался заставить себя расслабиться, но не мог. Он сам себе уже струну на Скворцовой скрипке напоминал, перетянутую. Только тронь, даже едва-едва, нежно, смычком - лопнет с жалобным стоном. Вошли в квартиру. Скворец бросил ключи на полочку. Снял опираясь о стену сандалии:

- Я в душ или ты?

- Иди ты, я потом. - Отвлечься готовкой еды - хорошая идея. Ну, по крайней мере, Тень так думал. Скворец мылся долго. Не потому что он время растягивал. Просто он чувствовал, что сейчас что-то должно произойти. Что-то очень важное. О чем он не знает. Поэтому и надраил себя до блеска, ногти подстриг. И вышел, завернувшись  полотенце. Тепло было.

- Ты все? - Тень готовить умел и даже где-то любил. Тем более, продуктов в холодильнике было - море. Он что-то увлеченно жарил-тушил, повязав фартук Листвы. Рубашку пришлось снять - от плиты было жарко. Услышал, что вода перестала шуметь и повернулся. И замер истуканчиком, часто-часто сглатывая враз пересохшим горлом, следя, как ползут по сливочно-белой коже капли с волос. Что удержало, чтоб не кинуться вперед и слизать - не знал. Может, то, что ноги просто идти отказались?

- Ой, а что ты тут такое вкусное готовишь, запах обалденный? - сунул нос в кастрюльку. - Макароны! Обожаю макароны. - Впрочем, Скворец сейчас обожал - все. Оголодал за три дня. - Иди, сполоснись, и ужинать будем. - Надо же хоть что-нибудь полезное сделать. Хоть на стол накрыть.

У Тени в кулаке хрустнула деревянная ложка, которой мешал подливку. Опомнился, отошел бочком, чтоб не коснуться, положил сломанную ложку в раковину:

- Ты выключи через пять минут, хорошо? Я быстро. - И опрометью в ванную.

- Хорошо. - Скворец к ужину подошел серьезно. Он принес красивые тарелки, салфетки. И длинные белые свечи. Он, конечно хотел, чтобы первое свидание в его жизни произошло с Листвой, но, рассуждая здраво, в первый раз можно наляпать ошибок. И лучше пусть он наляпает их с Тенью. Тот  не выдаст. Поэтому, когда мужчина вышел из ванной, его ждала совершенно непристойная картина с полуобнаженным Скворцом, горящими свечами в вечерних сумерках и белым фарфором на столе. Тень с тоской подумал, что надо было не ледяной душ врубать, а лучше напряжение скинуть. Потому что оно вернулось вдвойне. А еще Тень благодарил свою сообразительность, что надел джинсы, а не вышел, как Скворец, в полотенце.

- Красиво, Птиц. А что празднуем? - пришлось откашляться, а то голос был - хриплое карканье. И шаг в комнату, как по канату над пропастью.

- Это наше с тобой свидание. - Удивленно и чуточку обиженно. Тень тихо ахнул, вскидывая на него глаза.

- Птиииц... - так беспомощно, - Я тебя люблю...

«Но если ты только поиграть... Лучше не надо, Птиц». Но как это сказать? Как  попросить не играть с его сердцем? А как поверить, что все всерьез? Как разрешить себе наконец поверить и довериться?

- А я еще не знаю. Понимаешь, я до Листвы никогда не любил. Смешно сказать, я даже портфель за девочками не носил никогда. Но, говорят, Мигелю я тоже нравлюсь, а при нем я никогда не смогу сидеть в полотенце и ждать макарон. Это любовь?

Тень протрезвел, как горечи хлебнул вволю. Подошел, обнял ласково, замер на секунду.

- Птиц мой, какой же ты еще маленький. Кто ж его знает, что такое любовь? И  я не знаю. А только я без тебя не могу уже. А макароны... несу уже. - Ушел на кухню, накладывать по тарелкам еду. По-мужски крупно нарезанный салат, большие тарелки макарон с подливкой. Принес, расставил. Птиц оголодал. Ел, как всегда, торопливо. Как будто отнять кто мог. Но плотно живот не набивал. Кто его знает, чем еще заниматься сегодня придется. А Тени и вовсе кусок в горло не лез. Не то, чтоб он не голодный был, просто смотрел, как ест Скворец, как облизывает от подливки губы, как ходит на тощей шее кадык, и механически запихивал в себя по одной макаронинке, мечтая то ли выпить чего покрепче, то ли холодного кофе, взбодриться.

- Все, спасибо. Я сейчас. - Скворец сбегал в ванну. Зубы почистил. Нервничал. Потянул Тень за руку в комнату Листвы. Он там уже постелить успел. Лег: - Вот. До этого момента я знаю. А дальше, что делать?

- Если ты не хочешь или боишься, ничего не будет. - Тень сел на колени перед ним, не касаясь, только взглядом оглаживал, ласкал.

- Ну как я могу тебе сказать, если я не знаю, ЧТО будет. Господи, кошмар-то какой, Тень. Я же и Листву только гладил. Не было еще у меня никого, неужели не понятно? - Раскраснелся. Он так старался, он так хотел, чтобы Тени приятно было, а, оказывается, все сделал неправильно.

- Понятно, все понятно, Птиц. - Тень стащил с себя джинсы, наконец, и сел рядом с юношей. Взял в руки его ладонь, наклонился, перецеловал каждый пальчик, трогая подушечки языком. Запястье, чувствуя губами, как бьется в нем пульс. По руке поцелуями и пальцами, по голубоватым росчеркам вен под нежной кожей.

- Ну, вот… - Скворец потянулся до него, ткнулся лицом в плечо. Наверно, так Листва чувствует. Когда жарко и даже чуть ломить все начинает. Тело прыгает навстречу ласке. Тень поднял его голову за подбородок, тронул губами щеку, мягко, как никогда не был еще нежен. Только не напугать. Не торопиться. Нельзя торопиться. И еще Тень знал, что ничего он себе в этот раз не позволит. Потому что Птиц - он, в первую очередь, Осени, а ему можно только научить немножко, подсказать, что и как. Поцеловал в губы, теперь сам вел, не так, как в больнице. Направлял, раскрывая губы языком, шершавые, накусанные, солоноватые и с привкусом мятной пасты, пробовал, пил его. И был обнят за шею. Птиц прижался теплым своим телом, таким чистым. И сам потянул с поясницы махровую ткань. Прижаться хотел весь, целиком. Поиграть с волосами Тени, которые распустил, сняв резинку. Тень опрокинул его на постель, прижал собой, быстро зацеловывая горячими, короткими поцелуями шею, плечи, руки и грудь, ловил чутко любой отклик его тела, перехватывая тонкие, жилистые запястья.

- Не торопись, прошу. - И снова поцелуи. И влажно ведет след по груди до пупка язык, медленно, и замирает там, где топорщатся жесткие черные волоски из-под полотенца. А  Скворец уже не понимает, на том он свете, или еще на этом, потому что ему - семнадцать, и гормоны, так тщательно подавленные воспитанием, режимом и голодом, прорвали все преграды и плотины. И можно все. Шуметь и прижиматься, чувствуя ответный порыв Тени. И радоваться, что такой красивый Тень ; и лежит рядом с ним. И пахнет прелыми листьями и сладкой морошкой. Как пахнет лес осенью. Как пах он тогда, в первую ночь их. Когда он гладил его по лицу. Просто гладил. И сейчас только доходило, что он с ним сделал. Что-то запретное. Что замыкается общей постелью и смятыми простынями, но что было просто восхитительно нежно и влажно.

Тень сходил с ума. Он всегда с ума сходил рядом со Скворцом, но сейчас - это было истинное, сладкое и дурманное безумие желания. Нежность пополам с болью и отчаянием, что нельзя, нельзя брать, и отдаться тоже пока нельзя. Только учить, осторожно и потихонечку. И он учил. Губами, руками. Стянул медленно-медленно полотенце, зажмурившись. И ртом отыскал, обласкал, горячо дыша, всхлипывая тихо. А самого выгибало, как в ломке наркомана, било дрожью, больно, аж ломило. То, что делал с ним Тень, Листва уже тоже делала, но рукой. Это было приятнее. Это он с ней делал, смущаясь и никак не желая напиться ароматом и соком ее тела. Поэтому он примерно представлял, каково сейчас Тени. Тот не знал, не замечал, что по щекам катятся слезы. Он только удивлялся слегка солоноватому вкусу Скворца, продолжая ласкать его медленно, наслаждаясь каждым мгновением дозволенной радости. А Птицу, несмышленышу, много ли надо было? Чтобы, сжав зубы, забиться, прижать его на миг. И потом чуть отстраниться, чувствуя, какая нега заполняет все существо. Тень сглотнул, облизал губы и приподнялся на подламывающихся руках, глядя на Птица полными любви и муки глазами.

- Я сейчас. - И ушел, неловко переставляя ноги, придерживая пах рукой, в ванную, чтобы там в два движения довести себя до разрядки, от которой его просто било о кафельную стену.

Птиц лежал, не шелохнувшись. Целый мир вдруг открылся для него. Он чувствовал себя идиотом, который ходил рядом с прекрасным садом, читая о нем в путеводителе. А Сад был ; вот он, только руку протяни. И можно сорвать спелый гранат. Получить за это по башке, но гранат-то уже у него в ладонях. И, в принципе, уже все равно, что скажет Сторож этого сада. Ужасно хотелось пить. А за водой было идти лень. В ванной  с грохотом, что-то обрушилось. Кажется, шкафчик для полотенец. Вскочил, постучал в дверь:

- С тобой все хорошо?

- Нормально. Починю потом. - отозвался Тень через дверь, сползая по стене и садясь на рухнувший шкафчик. У него, кажется, начиналась истерика, но он привычно взял себя в руки, сунув лицо под ледяную воду. Вытерся, вспомнил, что джинсы оставил в спальне, и закутался в банное полотенце по самые подмышки. Птиц ушел на кухню и долго-долго пил лимонад из холодильника. Бутылки две, наверно, аж в животе забулькало. Тень вышел, капая на полы водой с мокрых волос. Постоял в дверях кухни, любуясь им, потом прошел и протянул руку:

- Оставь глоток, в горле что-то пересохло.

- Вот! - протянул полную бутылку. Потом замялся, но все же обнял. - Это и называется - любовь, да? - На самом деле, он очень многое хотел совместить в этом вопросе. И шашлык в пакете принесенный и в горсти скормленный, и сон на одной кровати, и эта постоянная забота друг о друге. И резануло - Листва, Листва моя. И, не смотря на время, потащил Тень к телефону, потому что хотел звонить ей ; в кольце его рук. Женечка позвал девушку к телефону сразу:

- Не спит она. Наверное, твой звонок ждала. - И сразу голос Листвы:

- Птиц, как вы там?! - тревога в голосе: «Все хорошо? Никто никого не обидел? Вы поели? »

- Ой, Листва! Листва, я люблю тебя! - И в этом «люблю» ; такое откровение и благодарность. И страх, и надежда. Как можно столько всего уместить в одно, далеко не резиновое, слово - неизвестно, но люди и до Скворца умели это делать.

- Все у нас хорошо, Осенюшка. - Наклонился к трубке Тень, проговорил и поцеловал Скворца в плечо.

- Ой, как я вам завидую. - Листва рассмеялась, с облегчением, - Я вас завтра к обеду жду, а то до обеда меня снова по процедурным затаскают. Ложитесь только спать вовремя. Ну, целую вас, мальчики.

- Сейчас, только скрипку помучаю. Ты там не скучай. Нам, конечно, хорошо, но без тебя - очень плохо. Я хочу, чтоб ты это знала. Меня без тебя - половинка. - В голове у Скворца это тяжело помещалось, но он как-то совместил эти инь и ян. И у него все получилось   неплохо. А потом, положив шершавую трубку, он играл Тени «Лето» Вивальди. Радуясь, что пальцы привыкли к грифу так быстро, и что скрипка соскучилась по нему, а он по ней. И что оба они, Скворец и его скрипка, устали выть и плакать. И, может быть, играли они «Лето» не по канону, зато от всей души. А после, лежа в одной постели, Тень протянул руку, трогая черные завитки на затылке Скворца, и пальцы соскользнули по его шее, огладили крылышки лопаток и родимое пятнышко, к которому просто неимоверно захотелось вдруг прижаться губами.

- Тень, а бывает так, что можно любить двоих, и никто не ревнует? - Скворец, вроде, задремал, но проснулся оттого, что сквозняком ему остудило ноги. Подумал вслух.

- Ты меня к Листве больше не ревнуешь? Ну и я тебя к ней тоже не ревную. Но я вас обоих очень сильно люблю. Значит, наверное, можно. Хотя, кто его знает, может, это ненормально. - Тень подгреб Скворца к себе под бок, обнял, переплетая ноги. Его волосы чуть щекотали спину парня.

- Ну, я же думал, что она твоя девушка. А я только почувствовал ее своей. Это тяжело, когда понимаешь, что проигрываешь во всем просто потому, что младше. - Запустил руку в волосы, они ему очень нравились. Тень с длинными волосами был ; как рыцарь. Такой, каким он всегда сам хотел быть.

- Знаешь, она мне скорее, муза и сестра, младшая, любимая. Самая мне драгоценная девушка, потому что спасла мне жизнь, поняла меня. Полюбила. Она очень красивая, желанная, но с ней я не мог позволить себе ничего серьезнее поцелуев. А ты для меня... - помолчал, задумчиво поцеловал куда-то под ушко. - Ты для меня свет. А без света теней не бывает.

- Угу... - Скворец засыпал, согревшись. Выжатый, как плод. Не хватало его на романтичность, устал за день.

- Птиц Счастья. Спи, спи. - Тень сам спать не мог, но и отпустить теплого своего Птица не мог. Так что он только повернул голову, уставившись в окно, на желтую, как яблоко, луну.

- Папа?!! А билеты не забыл? - Через секунду: - А аэропорт далеко? - И снова нетерпеливо забарабанил себе по коленям. Тень и Листва с двух сторон его обняли, успокаивая. Хотя Тень и сам впервые летел куда-то, а тем более, в чужую страну. Медведь, сидевший рядом с водителем, рассмеялся:

- Не мандражируй, сынок. Все взяли и ничего не забыли. Багаж ваш уже улетел, там его встретят.

Они много чего с собой взяли. Даже некоторую мебель из квартиры бабушки Тени. А квартиру - сдали. Чем обеспечили Тени постоянный доход. Был конец августа, еще тепло. Листва выписалась и с завидным аппетитом ела и спала. Медведь постройнел, но при этом стал еще шире и представительней. Он чем-то напоминал знаменитого Динамита из боев без правил.

Регистрация уже началась, и они прошли сразу к стойке, Медведь положил паспорта всех шестерых и визы, и по очереди обнял дочь и Скворца:

- Вы ж мне пишите, и звоните! Там доверенный человечек разберется со связью, и сразу, как приедете, отзвонитесь. Дочка, слышишь? На тебя вся надежда, а не на этих молодых оболтусов!

- Пап, ну конечно. - Листва, похорошевшая от любви так неотразимо прекрасно, что теперь каждый задерживал на ней взгляд, улыбнулась ему. - Ты к нам приезжай.

- Ой, Танюшка, я, конечно, постараюсь, но... Будь оно неладно, депутатство это!

Регистрацию прошли быстро, досмотр багажа тоже, и надо было спускаться уже к автобусам, а на Листву вдруг так ярко накатило предчувствие чего-то ужасного!

- Пап, папочка, ты мне пообещай, что побережешься! И  не носи больше красный пиджак, ты в нем как мишень! И  так большой у меня, а если еще и в нем! Папуличка, обещай!

- Да все хорошо будет. Танюшка, ну, что ты? Что? Я приеду через месяц, а там и свадебку сыграем. Ну, что ты? Обещаю, не одену больше, да и не положен он мне теперь.

Наконец, автобус отвез их к трапу. Листва и Скворец долго еще стояли в нем у окна, пытаясь не потерять из виду фигуру отца. А потом прилипли носами к иллюминаторам, словно надеялись разглядеть его на земле. Самолет начал разгон, Тень и Скворец сели с двух сторон от Листвы и все втроем взялись за руки.

- С ним все хорошо будет. Я ему в шкаф иконку положил. - Скворец потянул с горла такой непривычный галстук. - А тут минералку разносят,   взять можно?

Тень  улыбался в горсть. Их хорошее настроение просто перло с двух сторон, выгоняя из Листвы все нехорошие предчувствия. Самолет мерно гудел турбинами, убаюкивая.

- Эээ! А пылэсос тут не повредит. А Слава ругался: зачэм пер, зачэм пер! - Улыбка сдунул пыль  с низенького столика в викторианском стиле: - Я его в ГУМе купил, китайский! О! - Он снял с плеча сумку с пылесосом. Птиц задержал Листву:

- Невесту вносить полагается.

- А? Ух ты, давай! - Листва протянула руки, но потом подумала: - А давай вы меня как тогда, на руках с Тенью перенесете? Ну, нас же трое? - говорила тихо, для Птица и Тени, стоящих рядом.

- А я так и хотел. - Он протянул Тени руки. Они оба были в строгих костюмах, на руках их багажа у Птица была только его скрипка. Но ее он сейчас отдал дяде Славе. Женя непонимающе косился, а вот Славик, кажется, понимал их слишком уж хорошо: на его лице была легкая полуулыбка. Тень взялся за запястья Скворца, проклиная слишком легко вспыхивающий румянец, Листва села в получившуюся колыбель. Шагнули через порог они синхронно, словно всю жизнь так и ходили.

- А тепер нэвэста целовать, э? - Улыбка переводил глаза с одного на второго. Птиц осторожно тронул ее чуть подкрашенные губы. И отступил в сторону, притягивая к ней Тень за руку. Тот покраснел еще гуще и тоже тронул губки Листвы едва заметным поцелуем.

А потом началось просто светопреставление: уборка, расставление вещей, знакомство с домом. Женя первые четверть часа бегал в поисках уборной, а Птиц везде открывал окна. В доме сильно пахло нежилым помещением. Потом они все дружно искали батареи. И выяснили, что дом находится на дровяном отоплении. Но в подвале оного полно хороших и сухих дров. Да и сам подвал понравился Скворцу больше дома. Потом они все вместе мыли-терли. Открывали двери различным посыльным. Играла бразильская музыка. Все звали друг друга. И, наверное, этот старый коттедж со дня своего сотворения не видел такой суеты. А посреди этого шума-гама, ходила Листва, в своем любимом вязаном платье и шерстяных носках Тени, с распущенными волосами и сетчатой шали на них, которая волочилась за ней, хвостиком. И окуривала дом большой пачкой благовонных палочек.

К вечеру в поместье прибыл Управляющий делами семьи Хрусталевых в Англии, сэр Лоренс Эверетт. Импозантный мужчина, лет тридцати пяти на вид, ухоженный и даже щеголеватый, чисто скандинавской наружности. Оттого казался холодным, как классический английский лорд. Обозрел погром и бардак в самом разгаре  профессионально-безразличным взглядом, поклонился Славику, как самому старшему.

- Господин Хрустальофф?

Дядя Слава ухмыльнулся, покачал головой:

- Михал-Палыч не прилетел. Так что вести дела вам придется со мной или с юной леди Татьяной.

Леди Татьяна сидела на ступеньках лестницы и вскрывала ножницами упаковки свежекупленного постельного белья. И, раскрыв, метко пуляла его вниз, в корзину, где Улыбка стирал их и сушил в машинах, с которыми как оказалось умеет справляться только он. В помещении пахло натертыми полами, апельсином и сандалом. Наверху, судя по возне, шла чья-то веселая потасовка. Под ноги сэру Эверетту, перелетев сквозь балясины перил, упала лоскутная подушка.

- Как прикажете. - Для англичанина это, внешне такое привычное поместье, внутри живо напомнило то ли сказки Льюиса Кэрролла, то ли театр на репетиции. - Леди Татиана? Могу я узнать, все ли вам нравится в доме, и дальнейшие распоряжения?

- Да, спасибо. Дом чудный. - Она протянула ему ладошку. Это была самая красивая женская рука, которую видел юрист. Он, как галантный джентльмен, просто обязан был поцеловать даме руку. Что он и сделал. И просто обомлел от чувственно-нежного запаха, исходящего от ее тела, рук и волос. А потому дольше положенного задержал тонкую, почти прозрачную кисть в своей ладони.

- Вы очаровательны, леди.

Тень уловил нотку придыхания и ненавязчиво так спустился на ту же ступень, где сидела Листва, сверля мужчину взглядом. Листва позвала:

- Птиц! Птиц! Пришел джентльмен от папы и спрашивает наши дальнейшие пожелания!

- Пусти, Женька! Жень! - звучный шлепок, и Скворец бегом, проскальзывая на ступеньках, спустился вниз. Увидел сэра и набычился. Тот держал за руку ЕГО Листву: - Мы должны быть ему рады? - тихо спросил по-русски.

- Предполагается, что да. - так же тихо ответил Тень. Они с Птицем друг друга поняли с полувзгляда. Листве надоело ждать, и она мягко отняла руку, а во взгляде Лоренса промелькнуло сожаление. По-русски он понимал плохо, но не мог не оценить интонации. И усмехнулся про себя: мальчишки-собственники! Да если ему только стоит захотеть, очаровать наивную леди не будет стоить труда. Скворец, запинаясь в чужом языке, поприветствовал и спросил о средстве передвижения, а так же днях вывоза мусора, что очень беспокоило Улыбку.

- Вашу машину доставят через две недели. Таможня, сами понимаете. А пока ее нет, я взял на себя смелость арендовать для вас два автомобиля, их подгонят завтра утром, к восьми. Хозяйственные вопросы решает экономка, миссис Даррел. Она также придет завтра к восьми. К сожалению, мы с господином Хрустальовым не согласовали дату вашего прибытия, и она не успела привести дом в порядок... - мужчина бросил только один взгляд на Скворца и Тень, и не сводил глаз с Листвы. Девушку такое внимание немного утомляло, она не любила, когда в ее зону комфорта вторгались чужие, а Лоренс стоял слишком уж близко. Скворец протиснулся между ними, стаскивая Листву на одну ступеньку вниз:

- Листва, зачем нам экономка? У нас же Улыбка есть? - ему страшно не нравился этот англичанин. Он угрожал его Листве. Всем своим обликом и поведением.

- Мигель, а ты согласен взять на себя обязанности домработницы? - весело спросила девушка. - Но, на первое время, пока ты не освоишься, она нужна все равно. И потом, Птиц, Мигель плохо говорит по-английски.

- Зато я легко обучаем. Ти думаешь, ваши спик ингшь сложнее русского? Я тибя умаляю?! - Улыбка поднялся из подвала с корзиной вкусно пахнущего свежевыглаженного белья. - Этот господин уверен, что женщина надежна? - Улыбка перешел на родной французский и подвинул Сэра плечиком еще дальше.

- Мистер Лоренс, эта ваша экономка - надежна? - перевела Листва.

- Несомненно, леди, я работаю только с проверенными людьми. -  Лоренс с каким-то веселым недоумением понял, что господа русские ему не доверяют. А настаивать и давить на этих нервных людей было ни в коем случае нельзя. Он уже не впервые сталкивался с русскими и знал их менталитет. Так что Лоренс поспешил откланяться.

- Уууу! Какой! Какой противный! Фу! На тетю Клаву из шестнадцатой квартиры похож! - Птиц смешно хорохорился, как маленький котенок, мимо которого прошел большой и матерый кот.

- Противный. - Согласилась Листва. - Но если папа ему доверяет, это многое значит. Потерпим. Мы в чужой стране, и иметь прикормленного юриста не помешает.

Славик, только что собравшийся сказать то же самое, только улыбнулся. Растет девочка. Умница, вся в отца! Скворец перецеловал ее пальчики:

- Пойдем, спальню покажу. - Спальни были на втором этаже. В том числе и большая хозяйская. Со здоровенной кроватью. Человек пять можно было уложить на эту кровать. - Я вещи Тени тоже сюда принес.… Так ведь? - и в глаза посмотрел, все ли правильно сделал.

- Хорошо, солнышко. - Листва, дурачась, толкнула его в плечо, опрокидывая на кровать, прыгнула рядом и зацеловала, ей было впервые так легко и свободно. И можно было делать все, что угодно. И позвать в кучу малу возникшего на пороге Тень. Не греться всем вместе, а именно побеситься, подурачиться, приласкаться.

И как-то незаметно оба парня остались без рубашек, а Листва - без платья, в одних тоненьких трусиках-шортиках из нежно-голубого кружева. И ярко горел камин, а по комнате - свечи. И так было хорошо отдыхать после перелета, окруженными вещами из комнаты Листвы и квартиры Марьи-Искусницы. На второй этаж просачивались вкусные запахи снизу. Их никто не беспокоил. Скворец мог спокойно гладить грудь Листвы, положив при этом вторую руку на живот Тени, и блаженствовать, не сжатый в пружинку, в ожидании материнского крика. Кажется, единственный, кто был напряжен, как тетива лука, это Тень. Он с трудом держал себя в руках. А потому полупридушенно застонал, когда Листва накрыла его закушенные губы своим теплым, сладким ртом, а Скворец мягко повел ладонью по его телу, поглаживая. И вот они уже все остались без белья, ласкаясь все вместе, в удивительной гармонии, слитном единстве. Лишь скользят по лицам волосы, отбрасываемые с  них в страсти.

- Тееень, Тенюшка, ну, что ты... - А он стонал, разметавшись, и стыдно, и так хочется их ласк! Стонал в голос, как от боли. Да это и было - на грани боли. Готов был отдаться целиком, весь - творите все, что вздумается! И они накинулись на него вдвоем, как вампиры Брема Стокера, необузданные и похотливые твари. Скворец и Листва, ставшие вдруг похожими, как кровные родственники. И целовал его милый мальчик с глазами цвета ночи, а девочка с глазами цвета неба ласкала с бесстыдностью гетеры. И все это под потрескивание пламени и музыку сбившегося дыхания. Кажется, он уже кричал... Голос он точно сорвал, сходя с ума в их руках. А потом, опустошенный, выпитый, как бабочка, ими двумя, обессилено лежал на краю кровати, и смотрел, как они ласкают друг друга. Желать уже не было сил, только любовался. Как заснули, никто не помнит. Только постучали в двери, позвав ужинать. Скворец, зажатый между двух тел, возмутился:

- Я уже получил, что хотел! - потом вспомнил, что Листве нужно обязательно есть, а живот забурчал, возмущаясь пустотой.

- Ммм, надо поесть... - сонно отозвалась Листва. Тень приподнял голову с плеча Птица и поморгал, потом завозился и сел, приглаживая (и безуспешно) растрепанные совершенно волосы:

- Я схожу, ребят.

- И попить. Пожалуйста… - жалобно протянул Птиц, облизнув губы со вкусом Листвы.

- Ага. Кому чего? Тут, насколько я помню из классики, чай обожают, и чай тут хороший. - Он нашарил свои брюки и надел их прямо на голое тело. - Или просто минералки?

- Всего. И колбасы. - Птиц был в своем репертуаре. Ему бы ломтик колбаски, и трава не расти. Тень вышел, а Скворец обнял со спины Листву: - Мне плевать как это называется, но это было незабываемо. Слушай, я все спросить хотел, я теперь девственник или нет?!

- Самый стопроцентный, - заверила Листва, хихикая в кулачок. - Не переживай, когда быть им перестанешь, я тебе скажу. - И расхохоталась в голос, лежа на смятой и перевернутой постели и дрыгая в воздухе длинными ногами.

- Нееет… Ну, Листва, так нечестно! Вот после всего вот этого! - Птиц обиженно протянул. - Это немыслимо, такое вот... и остаться девственником.

- Птиииц, ну, лишиться девственности - значит разное. Морально, наверное, уже не девственник. А ласки не считаются. Только когда мы с тобой и в самом деле займемся любовью - только тогда будет считаться всерьез. Понимаешь? - она взъерошила короткие еще кудри и поцеловала его в щеку, не рискуя трогать распухшие от поцелуев губы.

- Не хочу понимать. Это – любовь, и мы ей занимаемся. А как мы ей занимаемся, не должно никого волновать. - Он уткнулся в ее грудь лицом, обнимая и тихо помуркивая от удовольствия.

- А кого волнует?

Вошел Тень, с трудом удерживая в руках нагруженный доверху поднос. И колбаска, и сыр, и бутылка вина, и всяческие салатики и закуски, виртуозно состряпанные группой товарищей, на произвол которых осталась кухня и запасы провизии. Верховодил их разграблением, конечно же, Мигель, так что изобиловала его любимая французская и традиционная бразильская кухня. А значит, вино было нелишним. А в зубах Тень тащил бутылку минералки.

- Меня волнует. Ну, я же в институт пойду. Небось, самый маленький там буду. - Птиц  жадно присосался к бутылке. Листва чуть привела в порядок постель и накинула шаль на голое тело. Плечи немного зябли.

- И что? - с недоумением спросила она. - Не думаю, что там будут оценивать тебя с этой точки зрения. Глупости все это, солнышко.

- О чем спор? - заинтересованно прислушался Тень, раздавая вилки.

- Нет-нет. Не говори ему! - Юноша умоляюще сложил ладони.

- Почему? - в один голос удивились оба. У Тени в глазах вспыхнули хищные огоньки. -  Чего мне не говорить такого?

- Неет... - Скворец забрался в постель, пряча голову в подушки и поворачиваясь ко всем  тылом.

- Ладно, Птиииц, ну что в этом такого? Все совершенно нормально. И нормальный вопрос, - недоумевала Листва. А Тень – как-то погас. Что уж там себе надумал, только даже есть не стал, чуть фальшиво улыбнулся:

- Я пойду, доделаю порядок в зале. Чтоб не спотыкаться утром о коробки, - и вышел.

- Стой-стой!!! – Скворец бросился за ним, как был, без штанов. Обнял в коридоре: - Она скажет, я только уши заткну. Стесняюсь. – Пошатнулось это гармоничное равновесие, так по-глупому, что надо было скорей выправлять. Скорей, пока еще можно было поправить.

- Меня? - Тень поднял на него глаза, растерянно-обиженные, как у ребенка. - Почему? Птиц, почему? - вздохнул. - Понимаешь, я... наверное, я тебе очень взрослым кажусь, да?

- Ну, а ты как думаешь? Взрослый, не значит плохой. Просто... Ну,   пойми меня, пожалуйста!!! Есть те темы, которые я пока обсуждаю с большим скрипом.

- Ну, правда, я чуть не в два раза старше... Но есть еще и те темы, где мой опыт может быть предпочтительнее. Птиц, ты пойми, если это будет что-то важное, а ты постесняешься у меня спросить - может выйти эта стеснительность боком всем нам. Я сейчас тебя не учу, как взрослый. Я тебе, как друг, говорю. И как тот, кто тебя любит, - и в первый раз сам признался в этом без стеснения.

- Повернись ко мне… Я на ушко скажу. – стоял, пальцы на ногах поджимая от прохлады, на натертом полу.

- Ну? - Тень обнял его, наклоняя голову боком. Улыбался: господи, ну какие там страшные тайны и вопросы у семнадцатилетнего мальчишки?

- Я еще девственник? - и носом в плечо.

- Угу. И тебя это волнует? Дурачок ты, маленький. - Подхватил на руки, легкого, еще не отъевшегося после больницы, понес назад в спальню, к встревоженной Листве.

- Так, братцы кролики и другие птицы. Похоже, мне, как таки старшему, надо с вами кое-чего обсудить.

Птиц уткнулся носом в колени. Ему было стыдно.

- Во-первых, Осень, Тань, ты девушка взрослая и сама понимаешь, что любовь - это прекрасно, но пока вам еще рано задумываться о детях. А потому завтра я сгоняю в город, в аптеку и куплю все, что надо. Во-вторых, Птиц, я тебя умоляю, прекрати меня стесняться, и обо всех проблемах, вопросах и черте-в-ступе говори со мной прямо. Хорошо?

Листва покраснела, но кивнула.

- Бу на тебя! Такое впечатление, что это в приказном порядке происходит. - Птиц обнял Листву сзади руками и ногами.

- Нет, я просто прошу. Ну, прошу же! У меня же больше никого, кроме вас, нет. Вот и стараюсь заботиться, как о своих. - Тень вздохнул. И почему ему не двадцать? Тоже бы хлопот не знал, жил, как живется.

- Иди сюда. Кушать. - Птиц протянул к нему руки. Тень снова вздохнул, поклявшись, что все равно проследит, чтоб делов не натворили, и открыл рот:

- Корми!

- Что ти готовишь? Что ти делаешь. Ноу, ноу. Никакой овсянки. Они не едят кашу по утрам! - кипятился Улыбка на кухне, уперев руки в бока.

- Овсянка - это традиционно и полезно! - чопорная пожилая леди была, кажется, квинтэссенцией всех экономок старого света. Этакая мисс Хадсон. И непреклонно помешивала в кастрюльке неаппетитное вязкое варево ровно на шесть персон. Впрочем, пахло оно вполне нормально, да и на вид - овсянка как овсянка. Просто ни мужчины, ни дети ее не ели и терпеть не могли.

- Женщина! Да они этой овсянки на шесть лет вперед наелись! - Улыбка зверски мешал французский с английским и добавил в конце смачно: - Бля!

- Ничего не знаю! Я много лет работаю в разных семьях, и на мою стряпню еще никто не жаловался! - кремень, а не женщина была. - Чай, тосты, овсянка, соки. Это традиционно английский завтрак, мистер Мигель, - выключила засвистевший чайник.

- Традиционный завтрак в этом доме - то, что нравится людям. А людям нравится, колбаса-сыр, омлет-салат! Я с этими людьми уже почти месяц живу, и тоже никто не… - тут темпераментный Мигелито вообще сорвался на бразильский.

- Гм, омлет? Ну, хорошо, - с чего-то вдруг подобрела "миссис Хадсон" - Я научу вас готовить традиционный английский омлет, юноша! - и она достала набор продуктов, который в понимании Мигеля, привыкшего уже за несколько лет в России, в "традиционный омлет" не вкладывался. Натерла на мелкой терке сыр "чеддер", тщательно перемешала с мукой, посолила, добавила газированной минералки, снова перемешала, ввела  в массу яйца, взбила. Разогрела тяжелую медную сковороду, растопила несколько ложек жира и вылила готовую смесь в него. Накрыла крышкой и убавила огонь. - Вот, это будет вкусно. А салат я, пожалуй, доверю приготовить вам.

- Спасибо, мисс.  

Птиц бегал трусцой по осеннему саду вслед за Тенью, Женей и Дядей Славой. Внюхиваясь во вкусные запахи дома. Дыма и стряпни. После института, он занимался капоэйрой, а до – с дядей Славой самбо. Вот, сейчас, помашет в щадящей руки версии самбо, и еще пьесу на скрипке сыграть успеет. Было чудесно легко. Птиц сдал все экзамены на поступление и отходил на первые лекции, и, признаться честно, лучше было бегать с дядей Славой по осенним листьям.

Листва же, пока не окончился реабилитационный курс, сидела дома. Точнее, не сидела. Взяв в охапку Тень и Славика, уходила к мелкой местной речке, или в парк, или в поле, и писала акварели. И первым, кто ими восхитился и выразил это восхищение, был, конечно, сэр Эверетт.

- Ах, леди Татиана, да вам выставляться надо! Это шедевр! - он, конечно, видел и то, что не шедевр, и то, что рисовано "для себя и ближних", но комплименты - это так легко, к тому же, так можно завоевать расположение женщины. Все они, как известно, падки на лесть.

- Спасибо, сэр. - Листва пожала плечиками. Без глаз этот джентльмен, что ли? Хотя, понятие об искусстве – вещь растяжимая. - Птицу тоже нравиться. - так добавила, к слову.

- Несомненно, нравится. Ведь это рисовали вы. - Не прокатило. Но отчаиваться было рано. В гости к подопечным он не являлся без цветов для леди и традиционных сладостей для остальных. Маленькие, казалось бы, ни к чему не обязывающие любезности. Дядя Слава все ворчал, что англичанин просто "нарывается" на ответную любезность.

- Все!!! Все, я больше не понимай этот женщина, она накрахмалила белье! На нем теперь невозможно спать. Это же - картон! - Улыбка выскочил на лужайку перед домом, потрясая плохо гнущейся простыней. Все, кто был в этот момент там - грохнули смехом. Невозмутимым остался только Лоренс, и возмущенной - миссис Даррел, которую, с легкой руки Скворца иначе, чем миссис Хадсон, уже не звали.

- Это традиция! - ну, или "традишн леди", с острого языка Мигеля.

- Это - издевательство! Традиция, это не когда одеяль стоит колом! Ноу! Белье должен быть мягким. Нежным. А не как… - он еще раз потряс простыней как флагом, - Кусок жести!

-Мистер Лоренс, я понимаю ваши старания, но можно нас избавить от забот экономки? - Скворец добежал до них и остановился, опираясь руками в колени.

- Конечно, мистер Себастиан. Как прикажете. - Но смотрел он при этом только на Листву, безмерно раздражая этим Тень и Скворца. Девушка кивнула: готовить она предпочитала сама или в компании веселого Улыбки, стирал Мигель сам, добровольно взявшись за этот кус работ по дому. Остальное вполне продуктивно поделили охранники и ее любимые мальчики. Улыбка, обрадованный тем, что миссис «Традишн» свободна, с готовностью распахнул перед ней дверь… и увидел другую леди, которая замерла, так и не успев постучать.

- Простите, мне сказали, здесь живет Татьяна Хрусталева. - Женщина ослепительно улыбнулась, безупречно выговаривая английские фразы, но с неповторимым украинским акцентом. Бразилец прищелкнул языком. Женщина была красива, ослепительной, спелой красотой, сдобренной хорошей косметикой и костюмом.

- Как вас представить? - Вот еще, пускать кого попало в дом. Мигель не сдвинулся ни на дюйм. За поясом, под футболкой, у него был верный ствол, приобретенный и пристрелянный уже в Туманном Альбионе.

- Доктор Степанова, можно Повилика или Лика, меня сюда направил профессор Листвицкий.

- Можно ваши документы? - не менее ослепительно улыбаясь, продолжил допрос Мигель. Мисс приехала на такси, у ног стоял чемодан. Ох, как не любил Мигель незнакомые чемоданы около жилища...

- Да, конечно. - И на все-то у нее был ответ, вот и паспорт она протянула без запинки. И продолжая улыбаться. Махнула таксисту, тот закрыл дверь и уехал. Как самоуверенно! Паспорт, вроде, был настоящим.

- Простите менья, пожалуйста, но я попрошу еще и открыть чемодан. - Мигель был не умолим. Медведь, отпуская их, дал очень четкие указания. Женщину, видимо, тоже предупреждали о странностях тех, к кому она едет. Так что маленький чемоданчик ее был открыт сразу и без возражений. Кроме женских тряпок, там не было ничего.

- Но это не весь мой багаж. Остальное - в камере хранения на Кингз-Кросс.

- Это менья уже не касается. - Метис все аккуратно собрал и закрыл, - Добро пожаловать. - Вот так вот у них в доме. Сначала все перетрясут, а потом только впустят. - Я сейчас позову хозяев.

- Благодарю вас. - женщина шагнула, предоставляя мужчине право внести ее багаж.

Листва увидела ее первой, вскинула брови: кажется, женщина была ей знакома.

- Доктор Лика? Здравствуйте, - но не улыбнулась.

-Здравствуйте, я к вам, так сказать, почтовым голубем. - Достала из сумочки письмо, протянула. Оглядела гостиную, оценивая, как себя стоит вести, задержавшись глазами на Скворце, Тени и Женечке, которые веселой гурьбой спустились к завтраку.

- Ой, от папы! Спасибо! - Листва повеселела, позвала: - Ребята, папа письмо прислал!   - Вскрыла конверт и начала читать. И своим коронным королевским жестом недоумения вздергивала бровь: отец написал, что Лика приедет за ней наблюдать и на семинар по кардиопатологиям, и чтоб приютили женщину, не мотаться ж ей из города к ним.

- Все, конец свободной жизни. - Прошептал Скворец на ухо Тени. - Про маму ничего не пишет? - Это уже Листве.

- Почитай, солнышко. - Листва отдала ему письмо и позвала женщину за собой. - Идемте, покажу вам вашу комнату, раз вы у нас надолго. - По тону было понятно, что всегда такая непосредственно-открытая Листва тщательно сдерживает свои чувства.

"Крыся лечится от бесплодия и у психолога. Пока, если честно, я вижу, что бабла угрохал много, а толку - мало. Люблю ее, дуру, но видеть стараюсь пореже. А так все хорошо, ты не переживай. Домработница толковая, кушаю хорошо, в качалку хожу." - мало писал о маме Медведь, но и это ножом резануло Скворца. Отложил письмо, склонился над тарелкой. Тень сжал его ладонь под столом, ободряя. Вернулась, кусая губку, Листва, села рядом, прижалась к плечу Птица. Лику она знала уже лет пять, и ничего особо хорошего, кроме врачебной компетенции, в ней не видела. Женщина была, конечно, отличным специалистом, но, к сожалению, не только в области медицины. Листва в полной мере оценила и ее вроде бы незаметные взгляды на мужчин, и ее наряд - не откровенный, но вызывающий разгул фантазии.

- Ну, ты чего? - Птиц моментом взбодрился. - Из-за Мымры, что ль? Сдай ее Сэру, пусть по городу водит. - Снова воспрял рыцарь, сдул пыль со шлема и водрузил его на голову, щелкнув забралом.

- Она все равно будет тут вертеться. На месяц приставили, соглядатаем, - обиженно шмыгнула носом. - И папа очень просит, чтоб я не сбегала из-под надзора. Ну, что за несправедливость! Только свободу понюхать дали.

Тень погладил ее по голове:

- Ничего, это только месяц. А потом снова свобода. Потерпи, родная моя.

- А чего она терпеть должна? Тень, может, ну ее, Мымру эту, в гостиницу? Она-то письмо не читала?

- Ну, давай поглядим. Сейчас спустится, чего скажет.

Лика спустилась... В строгой белой блузке, но из полупрозрачного шифона. И в юбке, которая облегала ее стройные ноги и попу, как вторая кожа. Мигель живо сообразил еще один прибор и отодвинул даме стул. Ему очень нравилось быть домохозяйкой. Лика оглядела стол и ужаснулась:

- А  как же ваша диета?!!

- Мне сказали питаться нормально - я питаюсь, - огрызнулась Листва. Ну, правда, не может же она есть только овощи и кашки! Фу, гадость. У нее молодой растущий организм, ей надо есть мясо!

- Надо поосторожнее с тяжелой пищей. - Лика же, как не обремененная диетой, наложила себе деликатесов с горкой и принялась уписывать за обе щеки. Скворец засмеялся.

- Я осторожно. - И прошептала, одними губами на ухо Птицу: - Она не уберется...

- Что-нибудь придумаем.

- Что? - переспросила Лика.

- Я говорю, дуй, а то обожжешься. - Сказал Скворец, кивая  сторону Тени, который недоуменно остановился с салатным листом на вилке. Тот быстро схрупал лист и невозмутимо улыбнулся непонимающей Лике.

Завтрак прошел как-то скованно, потом Женя отвез Скворца в университет, а Листва и Тень вместе со Славиком поехали присматривать мебель для дома. Тот был еще пут и оттого гулок, как колонный зал дома Союзов.

- Дядя Слава, а вы еще ноты не забыли? - спросила листва, останавливая взгляд на музыкальном магазине. Мужчина с сомнением покосился на свои руки, которые уже сто лет не касались клавиш и немного грустно улыбнулся ей в зеркало заднего вида:

- Танюш, да я уж и инструмента не трогал давно. Думаешь, еще хоть что-то помню?

- Ну, дядь Слав, давайте заглянем? И мне гитару купим, а то я тоже уже скоро забуду, как звучит. Один Птиц у нас умница, скрипку не забыл, а я что-то упустила все из виду. - и с намеком так на Тень глянула. Мужчина стушевался:

- Да я взял флейту, взял! Только вот все времени не выкрою никак поиграть... - он и впрямь был занят, Славик и Женя гоняли его, натаскивая на охрану, как сторожевого пса. В стрельбе он мог дать фору Мигелю, осваивал капуэйру, со Славой примерно наравне шел в самбо, вспоминая вбитую в армии науку.

Листва все-таки затащила их в магазинчик. И в очаровании остановилась у роскошного "Стейнвея".

- Ооо, дядь Слав!

Тот мгновенно открестился:

- Да ты чё! Не по сивке седло, родная!

- Не, хочу-хочу! Именно его! - нежно-золотистый, светлый рояль просто манил коснуться белых и черных клавиш.

- Дядя Слава, а вы на пианино играть умеете? - Тень был поражен.

- Умел когда-то... Танюшка преувеличивает. - а у самого и глаза разгорелись. Подлетел продавец:

- Здравствуйте! - оценил камни в ушах у Листвы и ее скромный наряд от знаменитой фирмы: - Чем могу быть полезен?

- Будьте добры, мы хотели бы опробовать этот инструмент и подобрать мне гитару. - пропела Листва, становясь похожей на юную избалованную леди.

- Конечно, какой прекрасный выбор. - Продавец уже подставлял к золотистому красавцу банкетку. - Ручная работа. Использовались  лучшие материалы. Слоновая кость. Резьба. Но, и конечно, звук. Для настоящих ценителей.

Славик сел за инструмент, и сразу стало понятно - они созданы друг для друга. И плевать на наколки и пирсинг, потому что пальцы трепетно коснулись клавиш, рождая нежность. Мужчина прикрыл глаза, вслушиваясь в отклик рояля. Склонился, словно ласкал юную любовницу касаниями рук, сдерживая дыхание. Листва кивнула продавцу, тот, не смея прервать, тоже кивнул в ответ, записывая в блокнот номер лота. И повел девушку выбирать гитару.

- Дядя Слава... - восхищенно выдохнул Тень. - Вы преступник, такой талант зарыли. - И побежал за Листвой, охранять.

- Ото ж, сынок. Преступник. Оттого и зарыл, - вздохнул вслед Славик, погладил клавиши и закрыл крышку. Он как-то проворонил молчаливый диалог Листвы с продавцом и подумал, что она отказалась от мысли купить инструмент.

А когда рояль доставили вечером в поместье - был сюрприз. И Славик прослезился, обнимая ее:

- Дочка... спасибо, Танюшка, родная!

- Ну, что ты. Ты же мне как дядька родной. Ты играй, а я вышивать рядышком буду. – Дверь шмякнула. Вошел разозленный Скворец, за ним шел виноватый Женя. Охранник сделал Листве «страшные» глаза и ушел на кухню.

- Так, Женечка, что случилось? - Тень взял парня за руку повыше локтя, уводя в уголок, Листва унеслась следом за Скворцом наверх, в спальню.

- Солнышко, что такое? - обняла, заглядывая в глаза.

- Я у тебя последнее из ничтожеств. - Лицом в подушку, даже не переодевшись.

- Перестань, что случилось? - Листва запустила руки под его грудь, расстегивая рубашку, стянула ее с плеч и принялась массировать уставшую спинку.

- Я криво посмотрел на одну из так называемых девиц. Но мое заявление, что у меня есть невеста и местные «якобы девушки» мне даром не нужны, было воспринято, мягко говоря, неадекватно. - Птиц расстегнул брюки.

- Любимый, Птиииц, солнышко, плюй на них и не связывайся! - Листва не знала, что еще сказать. Ее как-то миновала чаша сия - в ее универе было много детей бандюков и предпринимателей.

- Я уже связался, - буркнул Скворец. – Короче, сообщат папе и тебя вызывают. Как опекуна... - Повинно вручил ей бумагу от куратора курса.

- Не переживай, все уладится. Я тебя обидеть не дам. - Листва перевернула его и поцеловала синяк на плече и припухшую губу.

- Так, чего стряслось? - Тень тряс Женю, в полтора раза себя крупнее, как терьер - крысу.

- Да с парнями сцепился с курса, еле растащил. - Женя послушно трясся, из него сыпалась мелочь, солнцезащитные очки и жвачка.

- Ты, сволочь, где был?! Почему он с ними сцепился? - Тень зло шипел, в лицо охраннику. - Еб вашу мать, на тебя вообще положиться можно? Или ты только на девок пялиться горазд?!

- Я! Я в коридоре был! Меня в аудитории не пускают! - Женя совсем скис. - Но, парень - молоток. Всех раскидал.

- Молоток, бля! Кувалда, твою мать! - Тень дернул себя за челку, думая, как обезопасить Птица от таких вот стычек. Как назло, ничего не придумывалось в одиночку. А потому, решено было собрать военный совет... то есть, семейный. Дядя Слава подошел к делу философски, грея ноги у камина:

- Предъявите им Листву, как доказательство. Конечно, его задирать будут. Маленький же, а завидно, что из другой страны и поступил, и еще как-то шпарит материал. Зависть людская.

- Я предъявлюсь! Так предъявлюсь, мало не покажется, - мрачно насупилась девушка. - Папе надо позвонить. Чтоб зазря не волновался. Женя, телефон принеси.

Медведь там уже орал:

- ТААНЬ! ГДЕ ОН!!? ЧТО С НИМ?! - Скворец обхватил голову руками. Папа кричал так, что слышали все.

- Пап, тихо! Все в порядке. Все живы, Птиц здоров, завтра поеду кусаться за него. Тебе чего ректор сказал?

- ЧТО МАЛЬЧИК АКТИВЕН! И ЧТО ЕМУ ОКАЗАНА ПЕРВАЯ ПОМОЩЬ!!! ТАНЬ, ОН ЖИВОЙ????!!!! – Кажется, Медведь думал, что спутниковая связь такая же, как у местного таксофона.

- Пааап, не ори, я тебя прекрасно слышу! - Листва чуть отодвинула трубку от уха, - Тебе его дать на связь? Я же сказала - жив и не ранен, скорее всего, помощь оказывали его противникам.

- НАЗВЕЗДАЛ?!!! УХ!! …!! …! - Медведь бурно высказал свой восторг. - ДАЙ! ДАЙ МНЕ ЕГО!!!

«Ну все», -  подумал, Скворец, - «Хана мне пришла». Листва протянула ему трубку, улыбаясь ободряюще:

- Не переживай, Птиц, все окей!

- СЫНА! АЛЕ! СЫНОЧКА, ТЫ ЗА ЧТО, А? ТЫ ЦЕЛ?

- Пап, да. Ты не сердишься, пап?   Они думали, что я на их девушек зарюсь.

- ЧТО? А ТЫ? ТЫ ЧТО?

- А я сказал, что почти женат!!!!!

- ДА?!! МОЛОДЧАГА! БЕЙ ЭИХ АНГЛИКАШЕК! А СЕБЯ ОТСТАИВАТЬ НАДО ПРАВИЛЬНО! МОЛОДЕЦ !!! – Птиц охреневал. Все ржали с облегчением: папа дал благословение. Хоть войной иди. Со второго этажа спустилась Лика, недовольно поглядывая на часы:

- Танечка, а режим соблюдать уже не надо? Или доктор Листвицкий вас не предупреждал?

Листва угасла, зло вскинула на женщину взгляд:

- Лика, я сова, и вам это прекрасно известно. Мой нормальный режим соблюдается, остальное неважно!

- Девочка моя, сердечко поберечь надо..

- СЫНА, Я ТАМ ТЕБЕ ПОДАРОК ПОСЛАЛ! ТЫ ЭТО, УЧИСЬ, АГА! ЛЮБЛЮ ВАС! ПАКЕДОВА!

- О, интересно, что он послал? - задумчиво накрутила на палец локон Листва, - Я даже боюсь предположить.

- Это будет что-нибудь БОЛЬШОЕ. Зная папу. - Скворец обессилено упал на диван. Лика присела с ним рядом.

- У тебя голова не кружится, не тошнит?

- С чего это? - не понял Скворец.

- Ну, после недавнего сотрясения, и сегодня, я же вижу, что по лицу попали... - наманикюренный пальчик легонько провел по разбитой губе. Тень ощерился, как кот, Листва просто на время потеряла дар речи от такой наглости.

- Слушайте, тетенька, я, конечно, понимаю, что вы врач. Но не надо меня вот так вот без спросу лапать! - Как укусил и вскочил. Маленьким, очень сердитым зверьком.

- Прости. - И ни грамма смущения или раскаяния в голосе. - Но я действительно врач. Не надо меня стесняться.

Листва встала, смерила Лику ледяным взглядом и потянула Скворца за руку наверх:

- Идем спать, солнышко. Дим, и ты тоже. Завтра у нас куча дел. С утра в универ, потом мебель привезут, расставлять. Спокойной ночи, дядь Слав, Женя, Мигель. - Проигнорировала женщину. Улыбка сделал им ручкой и пошел собираться в клуб.

Птиц внутренне кипятился:

- Чего она ко  мне притронулась? И так по-хозяйски, будто я щенок. Бу! - и стал чистить зубы так ожесточенно, что аж зеркало забрызгал. Как в таких случаях поступать с такими Тетеньками, его книги  не учили.

- Птиииц, забей. Она такая по жизни. Отца соблазнить пыталась, с профессором своим спала, еще и на Тень покусится, я ее порву совсем. Или выгоню, пусть живет, где хочет.

- Тебе нельзя ее рвать. Напрягаться в принципе нельзя. - Птиц приводил себя в порядок, моясь в душе. - Ай! – это Тень не выдержал и чмокнул его пониже спины. - Листваааа! Меня тут совращают, без тебя! А чего ты не совращаешь?

- Я тебя после душа совращу! - Листва расстелила постель и втихую достала из-под кровати привезенный Тенью пакет. Заглянула в него: любопытно же, на что он, как ошпаренный, отвлекся, попросив дядю Славу не спускать с нее глаз? И заполыхала ярким румянцем, разглядев, ЧТО купил неугомонный "скромняга" Тень. Самым пристойным там были несколько упаковок презервативов. В ванной засмеялся Птиц, судя по звукам, его вытирали и целовали одновременно.

"Ой-ей... что-то будет..." - Листва порылась в комоде и достала свой самый красивый и ни разу при мальчиках не одеванный пеньюар из нежного, прозрачного кружева, и вообще прозрачную коротенькую ночнушку на тонких бретельках, и в комплекте к ней - трусики, купленные отцом во Франции. Дарил - лукаво усмехаясь: "На первую брачную ночь, дочка. Чтоб муж обалдел!" Всех трусиков было - треугольничек ткани и три веревочки.

- Кто не спрятался, я не виновата, - прошла в душевую, мимоходом одарив своих любимых поцелуями: - Я быстро.

- Ооооооооооооо! - Только и выдал Скворец. - Какие кружавчики!!!!!

Листва лукаво усмехнулась через плечо, покачивая бедрами, и закрыла дверь ванной.

- Идем, герой-любовник, - ухмыльнулся Тень, подхватывая Скворца и перекидывая его через плечо. - У тебя сейчас будет шанс их рассмотреть и потрогать.

- Листва… Меня уносит судьба! Но я тебе верен. - Скворец погладил шрамы на спине Тени.

- Несет меня лисаааа, за синие лесааа, за высокие гоооры. - пропел Тень, сгружая парня на кровать и наклоняясь над ним, ласково целуя грудь и ключицы. - Сейчас придет твоя любовь, Птиц, - сам он так подозревал, что лучше оставить их наедине, чем мучиться от невыносимого желания.

- Ты что? С ума сошел? Ты тоже моя любовь. Как я без тебя-то? - Юноша обнял его. - Что тебе сделать, что ты хочешь? - Поймал его лицо руками, пытливо вглядываясь. Тень облизнул враз пересохшие губы и прошептал, еле слышно:

- Тебя, дурачок, тебя. Но рано еще, рано...

- Да вот он я. Листва мне там  что-то пыталась объяснить…  - Тень покраснел. - Ну я-то точно не забеременею. Что не так?

- Просто я тебя... тебя учить надо... а у меня вся смелость испаряется, стоит подумать. Просто позже, хорошо? - Тень снова ласково поцеловал губы со вкусом фруктовой зубной пасты, прикрывая ладонью глаза Скворцу: - Закрой глаза, сейчас увидишь ослепительную звезду во всем ее блеске. - Это из ванны появилась Листва, расчесывая еще влажные волосы. Остановилась в шаге от постели, и Тень убрал руку: - Теперь смотри. - благоговейным шепотом. Птиц замер, чуть приоткрыв рот. Он попал в Эдем, и самая ослепительная Звезда женской прелести стояла перед ним. И он, не испорченный журналами и пошлыми тисканьями в подъездах, мог оценить ее по достоинству, а, оценив, не стыдиться себя и своей реакции, потому что она была естественна. Ибо для Птица вздрогнули камни, разверзлись небеса, и стояла его Листва так, как стояла перед Адамом Ева. И она сделал этот последний шаг к ним обоим, садясь между ними, как бабочка между двух цветов, и улыбалась, прекрасно видя, как зажглись оба. Посмотрела блестящими от возбуждения глазами из-под черных ресниц, протягивая руки и касаясь губ пальчиками, будто накладывала вето на слова.

Как благоговейно коснулся Птиц ее губ, и как нежно принялся гладить ее грудь, упиваясь запахом, как потянул на себя атласную ленточку, словно подарок разворачивал! Ах! Что за прелесть таилась под этим кружевом! Эта кожа, эта мягкость, эта нежность, которая не досталась Ланселоту. Ибо дурак Ланселот!!! Как? Как, скажите мне, можно променять все это на псевдочистоту? Как, вкусив от этого плода, можно от него отказаться?

А девушка вполне осознавала свою красоту и свою силу. Нет, не Ева, хоть и столь же невинна, но Лилит возлежала в лоне шелка, упиваясь своей силой и повелевая желаниями, наслаждаясь преклонением своих верных служителей. И одаривала, щедро и безмерно, своей лаской, открываясь навстречу касаниям и поцелуям, выскальзывая из кружев. Никакая Афродита не сравнилась бы с ней, влюбленной и любимой. И вот уже лишь ослепительная нагота и мягкое золото волос ей украшением, и видно, как жаждет, как истекает желанием ее тело, каждой клеточкой требуя: "Возьми!" А Тень, как верный раб, остановил своего господина одними глазами и, вскрыв квадратик из фольги, показал как надо. Вот так. А дальше она уже сама показала. И вскрикнула, как от боли. А больше Птиц ничего не помнил, он просто был не собой, он был кем-то другим, кем-то, кто сжимал в руках свою невесту, свою жену, свою женщину. О, Боже-Боже, сколько молодых людей не знают этого! Когда души объединяются, когда происходит деление этих эфемерных клеток, на выбросе, выдохе! И чувствуешь, как она тебя держит в трепете.   А  ты уже пуст. Как разбитый сосуд. И дрожишь от слабости. Забрала она твою силу. Выпила. Ранила в самое сердце и глубже. Отравила, но антидот в ней же, и только в ней. Птиц закрыл глаза и открыл их. И это был уже новый Птиц.

Тень понимал, что ему и прикосновения хватит, чтобы, как мальчику - наглядевшись на них, неопытно-невинных, но таких искренних в своей страсти, опасть в омут-небо и утопиться в неге. Искусал все губы до крови, а что-то будто держало, запрещая прикасаться к себе. И только потом, когда его Ночь и Небо разом повернулись к нему, сорвался на долгий умоляющий стон. А Скворец, по молчаливому разрешению Листвы, рванулся к нему. Целуя, лаская. Еще не остыв и не позволяя остыть себе. Ну, как же, это же его Тень!

- Дима, Димочка... - Шепотом.

Все было просто до невозможности и сложно одновременно. Тень сам потом не помнил, как в его руке оказалось все, что требовалась в данный момент? Видимо, волей высших сил. Губами - сменить защиту, не глядя, отвлекая поцелуями и ласками - быстро подготовить себя, и - опрокинуть, головой на колени Листвы, и опуститься, давя в себе вой от того, что - как в первый раз, больно, больно-больно-больно! И все равно аж рвет все тело желанием. А из глаз сами собой - горячие слезы на грудь любимому. И не спрятать.

- Димочка… Димаа... – выстонал Птиц, отравленный, уничтоженный и возвышенный своей властью дарить счастье. Господи, ну, тебе этого так хотелось? Ну, это же так просто! Это так просто, глупый. Что же ты раньше-то молчал, голова твоя красивая? Ну? Ну же!!! От своего имени, сказанного таким голосом, Тень ожил, двинулся, привыкая, вспоминая почти забытое. И ахнул, как под током дернувшись, упал на руки, распластанный, беззащитный, и еще движение, как приливная  волна, и волна эта уносит, не то в глубину, не то ввысь. Листва тянется, целует в висок, слизывая испарину, и в губы, делясь его вкусом. А у Тени, у Димы, сносит крышу совершенно, и он, как самоубийца, бьется и бьется бабочкой на игле, над своим Птицем, умирая и воскресая каждое мгновение. А тот додумался, догадался погладить, где надо.

- Миленький мой... - а сам такой восхитительно подходящий, ладненький. Как точная, недостающая деталь. И не выдержал его Димочка - брызнул спелым соком в ладонь Скворцу, лег на него сверху и так и замер. Все. Теперь сил не было вообще. Только пить очень хотелось. Листва, поглядев на них с мудростью истинной женщины, наклонилась и выудила из-под кровати кувшин с морсом. И стакан, один на троих. И поила, придерживая головы, как смертельно-раненых.

- Маааальчики мои, как я вас люблю! Люблю!

- Ой, мама дорогая... Я не знаю, как это называется... И знать не хочу, - констатировал Скворец, по давней привычке прибирать за собой в любом состоянии донеся латексное нечто до мусорной корзины. - Ну! – Встал, уперев руки в бока. – Теперь-то я не девственник?

- Ну, теперь - не девственник, - Согласился, зевая, Тень. - Все, можешь быть спокоен, никто не посмеет дразнить. - Мужчина свернулся клубочком, ткнувшись головой в колени Листве. Скворец влез посерединке, укладывая подушки на природой им отведенное место и подтаскивая Теня так, как ему было удобно. Себе под мышку. Туда же уложил Листву, всех укрыв и выключив свет.

- Мне, право, теперь жалко этого Питера. Он вря… - И тут глаза у него закрылись, как закрываются глазки у накормленного досыта молоком котенка. И Скворец заснул, трогательно приоткрыв вишневый от поцелуев рот.

Утром Листва попыталась добудиться Скворца. Куда там! Он только отмуркивался сонно, залезая головой под подушку и кутаясь в кокон одеяла. Тень проснулся полегче, правда, с постели сполз с трудом, и до ванной шел, еле переставляя ноги и морщась.

- Нет... Не хочууу... - юноша уползал шелковистой гусеницей: - Я умер... Нет меня… - Господи, как ему было хорошо. Куда его волокут? Когда нужно просто обняться и спать, пока не отдохнешь. Листва только руками развела, потом увидела Тень и улыбаясь сказала:

-Тебе лучше одеть сегодня что-нибудь с высоким воротом.

- Охо-хошеньки... - простонал мужчина. Он уже видел свое испятнанное следами их губ горло и ключицы. - Мы едем сегодня разбираться с проблемами Птица?

- А что делать? Посмотри на него, сегодня это - тело.- Скворец лежал, разбросав пока ненужные руки и ноги.

- Ладно, Осенюшка, я пошел готовить машину. Может, Мигель уже завтрак сварганил. Одевайся и спускайся. - Он нежно поцеловал ее в губки, а Листва - светилась, будто то, что вчера произошло, дало ей новых сил. Она и чувствовала себя замечательно. Петь хотелось. И слабость куда-то делась. Оделась, умылась и, вприпрыжку, спустилась к завтраку. Дядя Слава сидел на кухне:

- А Птиц где? Бегать сегодня не будет? - И Улыбнулся от уха до уха. Женя, сидящий напротив, был свекольного цвета.

- Нет, Птиц сегодня будет отсыпаться. Вы его не трогайте, пусть отдыхает. - Листва улыбалась. - А где Мигель? Он из клуба-то уже приполз?

В кухню заглянул Тень:

- Мигель приполз. Только почему-то сидит в прачечной и отказывается идти завтракать. Пойду выволоку.

Улыбка сидел спиной к лестнице, уткнувшись лицом в полотенце, без света. Тень спустился, включая лампы.

- Мигель, ты чего в темноте, и сидишь тут? - присел на корточки рядом с метисом, положил руку ему на плечо. Улыбка взвился сжатой пружиной, зло сверкнул глазами:

- Ничего! Какой тебье дело? Ты счастлив, да?

- Да. А что случилось?

- Ничего. Ничего, Дииимочка! - передразнил Мигель и ворвался на всхлип: - Ну почему? Что я хуже? - черные, как маслины, глаза блестели от слез. - Почему именно ты? Э?

- Ой, блин. Улыбка, но ведь любовь ; это не когда ты выбираешь. Это когда тебя выбирают. Ты хороший, ты очень хороший. - Тени было неудобно. Черт! Такой ласковый и отзывчивый метис, и такой преданный, что поперся за ними на кудыкины горы. И вот так вот…

- Но недостаточно хорошо для него, так? - Мигель остановился и понурился: - Прости, Тень, я сам не поняль, что так со мной. Просто зависть, да? Ты его любишь, да?

- Да. Ничего, Улыбка. Ты ведь тоже для всех нас далеко не чужой. Ну? - Тень утер ему лицо.

- Я поняль, Дима. Я же не бабуин, драться за Птица, как за самку, с тобой. А так хотелось, веришь? - покаянно усмехнулся бразилец. - Но тогда б он совсем никогда не глядел на меня.

- Ну, хочешь, подеремся? Тебе легче станет? Главное, чтобы полегчало. А, лучше, давай вечером напьемся немного. Как думаешь?

- Как скажешь, Тень. Но спарринг я с тобой оттанцую. - Мигель оттаял, и Тени стало легче. Они выбрались, наконец, из подвальной прачечной и пришли на кухню, завтракать.

Листва сидела на кухне и смотрела на тарелку с… манной кашей:

- Это что?!!!

Мигель виновато замигал: он, будучи в расстроенных совершенно чувствах, ничего не готовил, и кухня досталась Лике. А та, руководствуясь диетой Листвы, приготовила ЭТО: на воде, без соли, сахара и масла.

- Эммм, по-моему, это не будут есть и собаки, а не только мы, - подытожил дядя Слава. ; Давай-ка, Улыбка, берись за быстрый завтрак, а мы поможем.

- Это не есть диета, это есть пытка. - Женя буркнул, не поднимая головы. Лика фыркнула, как рассерженная кошка:

- Я стараюсь не для вас, а для здоровья своей подопечной!

Листва, поев наскоро сооруженных мужчинами бутербродов, с классическим английским чаем, ушла собираться. Когда она спустилась вниз, плывя, как королева, ахнули все, даже дядя Слава, который в ней девушку не видел категорически, только ребенка. На ней был строгий брючный костюмчик их струящегося джерси, шелковая блузочка, непрозрачная, под цвет ее глаз, волосы были чуть кокетливо уложены под крупную бисерную заколку в виде цветка, в ушках и на пальчиках - скромненькие такие бриллиантики в белом золоте. Для того, кто знает - девочка на миллион. Для того, кто не знает - просто красотка.

- Идем, Тенюшка, опаздываем уже.

- Аааахххренеть! И оно - спит! - Тень поаплодировал Листве: - Мне в костюм, или в джинсах сойду?

- Костюм, и лимузин возьми. И построй из себя - не меньше чем Рембо. - Листва чуть качнула головой, обронила снисходительную улыбку. Славик усмехнулся:

- Дааа, такого уе... эээ... как я, за руль при королеве не посадишь. Жека, ты тоже переодевайся, охранником поедешь. И чтоб как тень! - каламбуру посмеялись. Тень быстро переоделся, сожалея, что уже побрился, легкая небритость ему бы пошла. Поцеловал, уходя, Скворца, тот даже сел, обнять. Попил шумно воды из стакана и снова вырубился, натягивая уже во сне на расцарапанную Листвой спину одеяло.

Университетский городок встретил спешащим куда-то студенческим народом, ровным шумом голосов, как прибоем. Который смолкал там, где проходила Листва. Тень следовал за ней на пару с Женечкой, как два верных пса, охраняя. В одинаковых черных костюмах, при галстуках, а под мышками чуть топорщится портупея с оружием. И вроде бы ни на чем не задерживаются взгляды, но они замечали все.

Куратор аж привстал, увидев ее, хотя не знал, когда прибудет мисс Хрусталева. Но ожидал ее увидеть в несколько другой ипостаси, и более зрелой, наверное. Этакой мадам в соболях. Предложил ей кресло, представился и извинился:

- Простите  мою настойчивость, просто наш Университет обладает некоторой репутацией. Которую я стараюсь поддерживать. И драки ; это просто…ммм... Недопустимо. - Куратор качнул головой, а на ней качнулся одинокий седой завиток. Из-за которого его Скворец называл одуванчиком.

Листва присела на краешек кресла, вскинула бровь:

- Мой жених всего лишь отстаивал свою честь. Могу я узнать, кто затеял такое непотребство, как травлю новичка? Не хотелось бы, чтобы подобное повторилось. Если молодые люди не понимают слов Себастиана, что может быть, так как язык он знает неплохо, но произношение хромает, то, возможно, меня они поймут лучше?

- Мистер Себастьян ; очень умный молодой человек. Я поражен его способностью к обучению. Но, поймите меня, пожалуйста. Юноши моего курса все из очень древних фамилий Англии, и некоторые из них не так хорошо воспитаны, как мне бы хотелось. Особенно, лорд Вордсворт. Мистер Себастьян еще слишком молод, чтобы я мог обратиться напрямую к нему, пожалуйста, удержите его от стычек с Питером Вордсвортом. Это не приведет ни к чему хорошему, уверяю вас.

- Вордсворты - известная фамилия, мистер Дженнерс. Могу я поговорить с лордом Вордсвортом? Возможно, мы разрешим возникшие противоречия вполне мирным путем. - Листва лихорадочно вспоминала все, что она знала о дворянских фамилиях Британии, и, в частности, о вышеупомянутых Вордсвортах. Поняла, что это бессмысленное занятие - слишком уж много их, и решила действовать по обстоятельствам.

- Конечно, леди. Мой секретарь проводит вас.

Питер оказался долговязым юношей в рыжих веснушках. И он балагурил посреди толпы студентов, пока не увидел Листву, и слова застряли у него в горле. Такой неземной красоты девушку он видел в первый раз. Листва остановилась в трех шагах, смерила парня внимательным, даже доброжелательным взглядом:

- Добрый день, лорд Вордсворт. - вообще-то полагалось бы дождаться первого слова от мужчины, но юнец, похоже, надолго потерял дар речи. - Мое имя - Татьяна Хрусталева. Не могли бы вы уделить мне минуту вашего драгоценного времени?

- К-к-конечно, миледи... - Питер был младше ее едва ли на год. Но разница в зрелости просто бросалась в глаза. Они отошли чуть в сторону. Листва посмотрела в блекло-голубые глаза потомственного лорда и подумала, что ни за какие коврижки не связала бы с таким свою судьбу.

- Не далее как вчера вы имели неосторожность задеть моего жениха. Мне хотелось бы знать причину конфликта.

- Простите меня, мисс. Причина конфликта... - Причина конфликта была высосана из пальца. Просто Питер резко стал сдавать позиции в табеле, привыкший к легким победам. Птиц, который как раз был готов к чему угодно, но не к победам, резко выдергивал из-под лорда его трон лучшего ученика, чем злил Питера до невозможности: - Причина конфликта была в недопонимании друг друга, - заюлил потомственный аристократ. - Мне очень жаль. Надеюсь, я не сильно ударил его? Он не был сегодня на лекциях.

Брови девушки в насмешливом удивлении взлетели вверх:

- Неужели Себастьян так плохо говорит по-английски, что вы недопоняли друг друга? Придется заняться с ним языком, - она произнесла это так, что стало ясно - это будут не совсем обычные уроки. - И - нет, милорд, причина отсутствия моего жениха несколько иная. Впрочем, чтобы вы не волновались о его здоровье, и смогли уладить все недоразумения в неформальной обстановке, я приглашаю вас сегодня на чай. - И легкая полуулыбка, острый, как клинок, взгляд из-под черных изогнутых ресниц.

«На чай? К этому сосунку?? К этому школьнику??? К этому… выползку красных коммунистов??!! »

- Да, конечно. Я  могу узнать ваш адрес? - Тень, который незаметно все это время стоял в стороне, так стоял, что им бы гордился дядя Слава, протянул Листве новенькую визитницу. Небрежный жест узкой кисти, на пальцах - высверк бриллиантов от Тиффани. Протянутая карточка, на дорогой бумаге, без этого нуворишского золотого обреза, но и без того видно - заказано в лучшей фирме Лондона. Да, они могут себе это позволить.

- Мы ждем вас на five o’clock tea, лорд Вордсворт. - И она уходит, гордо держа головку с тяжелыми локонами, а за ней следуют ее охранники, которых Питер как-то поначалу и не приметил.

- Осень, я бы на твоем месте позвонил нашему Сэру и спросил, что едят лорды на чай?

- Тенюшка, на чай лорды едят пудинг и пьют чай, собственно. А расщедриваться на русское застолье перед этим хлыщом? Ни в коем случае. - Листва села в машину и наконец смогла выдохнуть свободно и выйти из роли стервозной дамочки. - Но вот Сэру я все-таки позвоню и приглашу его тоже на чай. Пусть помаячит. Как-никак, лучший в столице адвокат.

Скворец проснулся часа в два дня. полежал, нежась в луче осеннего солнышка. Неприятно удивило, что с ним никого не было. Но когда он сел напиться из кем-то оставленной бутылки на столике у кровати, там же он обнаружил записку. В ней легкой рукой Листвы было написано: «Уехали в универ, скоро будем. Люблю». - И ниже, рукой Тени: «Люблю». Скворец улыбнулся, как сытый крокодил, и пошел вкусно и неспешно мыться. Универ он сегодня проспал. Ну, вот он сейчас поест, погуляет и чего-нибудь придумает. С такими мыслями он высунулся в окошко, понюхал воздух. Оделся в форменные университетские брючки, рубашку и пуловер с вензелем. Все такое синее, приятное глазу. И спустился бегом по лестнице вниз. Все, что произошло с ним вчера, кажется, было написано на его лбу крупным шрифтом, поэтому можно было не смущаться. Внизу его встретил Улыбка. Улыбка, который не улыбается - это был нонсенс. Но выглядел бразилец слегка пришибленным и несчастным. Поздоровался, отводя глаза от видного над воротничком рубашки пятнышка засоса, поставил перед Скворцом тарелку с каким-то очередным национальным блюдом не то французской, не то итальянской кухни и отвернулся к окну, для вида поправляя расцветающую розочку в горшке.

- Ты чего? Случилось что? - Скворец, который был сегодня счастлив так, что бурлило через край, просто не мог, чтобы рядом кто-то оставался несчастным.

- Случилось. Глюпость, Птиц, сам разобрался уже, но все равно плохо. Ты не смотри, ты ешь! Э? - Улыбка кивнул на тарелку. - Или остро? Вай, как я недосмотрэль?

- Все вкусно. - Скворец, не глядя, сунул ложку в рот, и слезы брызнули из глаз! - Ой! Улыбка! Ну, ты и пересолил! Влюбился в кого, что ли? - Скворец бросился запивать, благо тут можно было пить из-под крана.

- Ааа! Так и зналь! - метис в сердцах схватил кастрюльку и заозирался, ища, куда бы ее выплеснуть. - Такой день дурацкий! Все наперекос! Клюб дурацкий, ночь насмарку, утром, и то, подраться не удалось! Аааа!

- Тихо, тихо! - Скворец отобрал у него кастрюльку и поставил в раковину. - Кто тебя обидел? Хочешь, в клуб съездим и наваляем?

Мигеля затрясло, он покусал губы, но как-то сдержался, хоть темперамента был огненного:

- Птиц, не в клюбе дело, эх! А просто правда, влюбился, как идиет. И что поделаль? Ничего! - он безнадежно махнул рукой. - А! Гореть ему зеленым огнем!

- Синим пламенем, Мигель. А он красивый? - Птиц соорудил себе бутерброд с любимой колбасой и ел его, запивая соком прямо из упаковки.

- Ошень! Нету лючше! Просто феерия, да! - Мигель жестикулировал, будто дрался, приплясывал, рассказывая. - Такой... такой... Э! Слова нету!

- Ну! Он просто тогда не сможет пропустить тебя мимо. Ты же тоже очень красивый, а красота, к красоте тянется. Не грусти. - Птиц взял три куска хлеба. - Я пойду в саду побегаю. Уток покормлю, - и убежал, накинув пальто и шарф.

- Эээх, Птиц! Уже пропустиль. И не повернулся. Да. - Мигель ел за стол, уронил голову на руки и позорно, навзрыд, расплакался, даже не имея сил корить себя за такое поведение.

А Птиц набегался по своему саду, до здорового розового румянца. Покормил важных английских уток и одного драчливого лебедя, который с чего-то обозлился на парня, и Скворцу пришлось от него попросту сбежать. Вернувшись, думал полежать с кроссвордом и сесть за скрипку, но, набегавшись, крепко уснул. И спал до приезда своих любимых беспробудно.

Разбудил его одновременный поцелуй в обе щеки и смешение двух ароматов - легкого цитрусово-цветочного Листвы и хвойно-озонового Тени.

- Сплюшка, ты решил отоспаться на весь учебный семестр? - Листва потормошила парня, погладила его кудри, пропуская их между пальцев.

- Ой! Я ж на скрипке хотел... - Птиц поймал ее за руку. Открыл глаза: - Какая ты красивая! Листва! Да ты просто - царица Тамара! Сейчас проснусь окончательно и встану перед тобой на колени.

- Не, не надо. - Листва пощекотала его нос кончиком своего локона. - Сегодня у нас весьма ответственное мероприятие. Классика английского гостеприимства: пятичасовой чай. Приедет то рыжее - долговязое ч... чудовище, которое посмело тебя обидеть. Я его буду - опускать, как папа говорит. А вы с Тенью - мне помогать.

- Ой, Питер! Наш герой-любовник? Тот, кто по отношению к женщине употребляет только одно пристойное слово, и оно - булки? Это будет очень смешно. Он меня ударил, когда я спиной уже отвернулся, знаешь так, одной рукой за плечо, и кулаком в лицо. Подло. Тень-Тень, а меня лебедь в парке укусил. Проведи с ним разъяснительную беседу, вдруг он ядовитый.

- Наглые тут... лебеди. - зло сузил тигриные глаза Тень. - Проведу. А там, глядишь, будет у нас на обед лебедь в яблочках. ; имея ввиду вовсе не лебедя.

- Тише, мальчики. Этот раунд - мой, буду бить его морально и грязно пинать по самому больному ногами. - Листва аж звенела, как клинок. - А пока не приехали ни Питер, ни Сэр, давайте на великах покатаемся? Тут такие горки! Ух! - глаза у нее горели азартом и предвкушением.

- А… я это… Я на велике не умею. - Скворец расстроился. Велик был мечтой, но слишком дорогим удовольствием для них с мамой.

- А мы научим! - Листва уже стремительно переодевалась, сбрасывая свои дорогие тряпки, - Только одевайтесь в то, что не жалко, а то я ж предупредила: горки! И земля влажная, ночью дождь был.

- Что не жалко? Мне все жалко. Мы же тут все новое купили, сама же мои вещи торжественно предала огню. - напомнил ей Тень. Птиц заугукал согласно, он хвостиком притащился за ними в спальню.

- Не все же! Но большинство. - Листва открыла гардеробную и закопалась туда, швыряя парням на кровать брюки, свитера и рубашки. - Надеюсь, носки вы сами отыщите? - И хихикала, когда они перепутали, где чьи штаны. Скворец не выдержал и поцеловал нежно Тень в живот.

- Мне так хорошо было. Листва! Листва, я волнуюсь. Как твое сердце? - он запрыгал на одной ноге, наступив на что-то острое. Кажется, это было ее колечко.

- Как часы! Мне ж экстрим запретили. - И так невинненько поглядела, типа, какой-такой экстрим в обычной поездке на велосипеде? А Тень быстро вжикнул молнией  и, кажется, чего-то прищемил, потому как тихо и нечленораздельно выругался на квенди, который втихую продолжал учить. Ибо - Англия же, а вдруг тут эльфы под холмами водятся?

- Воот. Вот, так тихонечко. Ну ты ногами-то педали крути! - Тень бежал за Скворцом, который вцепился нетвердыми руками в руль, пытаясь сообразить, как поворачивать.

- Эхххеееей! Догоняйте! - Листва разогналась по склону холма и неслась вниз, растопырив ноги, не касаясь педалей, волосы облаком вились за спиной, и смех звенел в вереске.

- Осторожно!!! - хором. А Листва уже запнулась о камушек и летела, через руль, приземляясь в грязь на колени. Скворец, даже в лице изменился, побелел, как полотно.

- Ой, мама... - она даже испугаться не успела. Так и сидела, пока не подбежали, трясущиеся, с белыми губами и глазами в пол лица:

- Листик!

- Осенюшка! - и хором:

- Любимая! ; Подняли, и тогда она скривилась, задирая штанину на правой ноге:

- Содралааа! Уууу! Подуйте? ; Наклонились и так столкнулись лбами, что чуть искры сухую траву не подожгли! - Ой, теперь вам надо подуть. - Листве уже и больно не было, сорвала два листа росшего рядом лопуха, пришлепнула влажными, в росе, шляпками на лбы: - Хих, рыцари, давайте домой, пока переоденемся, пока я пудинг сварганю, уже и гости припожалуют. А вам надо льда положить, а то синяки вылезут. - И снова легко оседлала велик, благо, что не поломался. Тень посадил Скворца на багажник:

- Хорошо, что два велика взяли. А ты:   «три-три».

- Ну да. Потри, больно!

- Да велика три. - Тень протянул руку за спину и наощупь отыскал лоб Скворца, как-то удерживая руль одной рукой. Погладил прохладными пальцами. - Эх, лучше в парке тебя учить будем, а то у Осени от свободы голову повело. Нельзя пока ей такие нагрузки. Сегодня глаз с нее не спускаем, кто знает, как это падение аукнется?

- Просто Лике скажем, она ее посмотрит. А чего эта Мымра: вроде, на семинар приперлась, а сегодня весь день у меня под дверью ходила? Пусть катится на свой семинар. - Бухтел у него за спиной Скворец, обвив руками его талию и прижимаясь лицом к спине.

- А если скажем Мымре - она ее в четырех стенах запрет. - Тень снова отпустил руль и погладил ладошку Скворца. - Ну, давай Лику выгоним в отель? Листва, думаю, даже согласится заплатить за проживание.

- Давай ее украдем. Попросим дядю Славу, он согласится, она к нему в ванну вломилась!

- Русская мафия в туманном Альбионе! - смеясь, продекламировал Тень, - Дело о похищении врачей! Газеты будут пестреть заголовками, а желтая пресса - вопить и радоваться сенсациям. Не, не пойдет, родной. Лучше уж втихую подкараулить ее в парке и объяснить доступно, что не стоит соваться в нашу семью.

- Она меня слушать не будет. Я маленький. ОЙ! - на кочке, Скворец чувствительно приложился копчиком о багажник.

- Зато заглядываться на маленького она может. Нет, Птиц, объяснять буду я, и весьма жестко. Ты не смотри, что я хиппи был, я много кем побывал. С пацифизмом распрощался, когда тебя побили. Хватит. - Если б Скворец мог видеть глаза Тени, он бы сравнил их с глазами тигра перед прыжком на жертву.

Питер зачем-то купил цветы. Красивый букет, который уместно будет поставить на обеденный стол. И вручил его - Тени. С перепугу, не иначе.

- Прошу, проходите. - Листва, как радушная хозяйка, провела гостей в столовую, обставленную ею в викторианском стиле. Вот как нельзя более кстати туда пришлась и тяжеленная хрустальная антикварная люстра из квартиры бабки Марьи. Оказалось, что у нее недоставало аж трех ярусов переливчатых граненых сосулек, и, когда ее собрали целиком, просто воссияла. А под ее роскошь Листва уже подобрала и интерьер столовой. Овальный стол украсили подаренным букетом. Дядя Слава, ради такого случая даже вынувший кольцо из носа, принес серебряный поднос с чайным сервизом, а Жека - блюдо с испеченным Листвой кексом и пудинг.

Скворец сидел на диване с кроссвордом. Он пять минут назад целовался с Листвой и уровень счастья в крови снова был восстановлен. Он встал и приветливо предложил ладонь для рукопожатия:

- Здравствуй. Познакомься, это Дмитрий, он наш охранник и друг. Вячеслав, наш дядя. И Мигель, наша милая домохозяйка. - Мигель был уже не так угрюм, как утром, и улыбнулся, он просто шел по своим делам вниз. Адвокат кашлянул. - А это наш поверенный, мистер…мистер… ; и быстро по-русски: ; Черт, Листва, как его там?

- Мистер Лоренс Эверетт. Проходите, Лоренс, вы припозднились. - Листва, с настойчивого желания юриста, уже давно перешла с ним на слегка фамильярный тон, но его это, кажется, забавляло, а ей было нетрудно. Но как же покоробило Питера от подобного обращения! - А это Евгений, наш секьюрити и тоже друг. В общем, дружная семья. - Листва разливала чай, словно всю жизнь училась в институте благородных девиц. Хотя обычно пили из привычных крупных чашек, а эти были - маленькими, из виндзорского фарфора.

- Оу! Вечер уже начался, я припозднилась. - Лика спустилась в ужасающе открытом вечернем платье. Вся надушенная и расфуфыренная, как новогодняя елка. Скворец даже зажмурился.

- А это наша… знакомая... Приехала из N; ска вчера. Лика, это лорд Вордсворт, потомственный граф Кессерсли. - Питер, вежливо поклонился, но заставить себя поцеловать ей руку так и не смог.

- Лика, это five o’clock tea, а не бал по случаю твоей помолвки. - Тихо и по-русски сообщила женщине Листва. - Ты выглядишь глупо и вульгарно. Я бы посоветовала сменить платье, но поздно, встречают по одежке. - И невозмутимо подала ей чашечку чаю с молоком.

Тень устроился на подлокотнике дивана, рядом с Птицем, как бы невзначай задевая рукой его волосы, и, когда никто не смотрел, легкими касаниями ласкал его затылок.

- Как вам погода в Лондоне? - начал беседу Питер. Лика, выпив глоточек, удалилась молча. Он вопросительно посмотрел на Осень: - Я что-то не так сказал?

- Нет, что вы, просто госпожа Степанова соблюдает принцип "отбытия по-английски". Но, кажется, это чисто русский эвфемизм. А мне нравится нынешняя осень. Не знаю, как там в самом Лондоне, а здесь, в поместье, просто чудесно.

- Завтра ведь day-off? Листик, мы могли бы устроить верховую прогулку, и пригласить вас, лорд Вордсворт, и вас, мистер Эверетт, составить нам компанию, - светски поддержал беседу Тень.

- Какая славная идея. - Питер, собственно, решил завершить то, что было самым сложным: - Мой дед, нынешний граф Кессерсли, давний партнер вашего отца, мисс Хрусталева. - Это и для самого Питера было новостью, когда его наполовину парализованный дед притащился из родового замка в Лондон и устроил один из пренеприятнейших вечеров в жизни Питера. - Он просил передать вам, мисс Татиана, и вам, мистер Себастьян, свои глубочайшие извинения. Он очень надеется, что случившееся не повлияет на его дела с вашим отцом. - Все, закончил. Можно и чаю выпить.

- Ни в коей мере, милорд. Как вам кажется, нанести визит вежливости графу Кессерсли - хорошая идея? - это было сказано в пространство, но адресовалось все же Питеру. Листва разрезала кекс и положила ломтик на тарелочку "лорду". И проследила за его взглядом, который просто таки невежливо не отрывался от Тени, а тот - увлеченно воздавал должное пудингу, полуприкрыв глаза от удовольствия.

- Конечно. Я и мои родители будем счастливы принять вас в своем поместье. - Ну, что касается родителей, то они наверняка откажутся присутствовать. Мать так точно. Отцу деваться некуда, он весь на содержании у дедушки. Скворец встал из-за стола и чуть приоткрыл окно, дышать после визита Лики было невозможно, он волновался за Листву.

- Спасибо, солнышко. - неприкрытая, и вовсе не на показ, а просто так - нежность в голосе и легкое соприкосновение рук. Насколько же они вместе, и графеныш это прекрасно понял. Время чая, собственно, истекало, как и приличное время визита. Питер поднялся из-за стола, торопясь откланяться, пока еще что-нибудь не наобещал.

- Спасибо за приятный вечер. Себастьян, вот, - он протянул папку, которую принес с собой и оставил на столе в коридоре: - Тут ксерокопии лекций, которые ты пропустил. До свидания. Жду вас завтра, к двум часам. - И ушел, до последнего не отпуская Тень взглядом.

- А знаешь, на английский манер тебе, о мой принц, идет твое имя. - Тень дождался, пока Женя не вышел проводить гостя, а дядя Слава не увел Сэра в курительную комнату, подошел и обнял Скворца, целуя его в затылок. - Но - бррррр! Как мне было неуютно! Осенюшка, ты заметила?

- Он на редкость премерзкий тип. - девушка скинула туфли и уютно обжила угол дивана: - Улыбка, родненький, завари нормального чаю! А то пить эту гадость на английский манер сил моих нет. Ну, как? Какая из меня светская львица?

- Ты прирожденная леди, Листик.

Мигель притаранил чайник и нормальные чашки, и заварник, благоухающий травками и липовым цветом. Все трое прижались друг к дружке на диване, обнявшись и сплетя руки. А Тень вдруг рассмеялся, заразительно и задорно:

- Господа, а ведь я вас втравил в приключение! Кто, кроме меня, умеет держаться в седле?

- Я. - ну, в том, что дядя Слава умеет все абсолютно, Тень даже не сомневался. К его удивлению, и Женя, вернувшийся в гостиную, кивнул:

- Я тоже, но как собака на заборе.

Листва подперла ладошкой щеку:

- А нас папа учил, всех. На ипподром гонял, строем. Сказал - для общего развития.

Оставался только Скворец.

- Я не знаю. А как в нем держаться? Руками? Ну, народ! Я же с мамой жил, в школу музыкальную ходил, мальчишками был бит неоднократно. Какие лошади? Мы за скрипку расплачивались с тетей Тварью  вплоть до маминого знакомства с Медведем. - Скворец чувствовал себя потерянным.

- Ну, ничего, у нас до завтра есть время. А там главное, держать равновесие.

Конюшни были в паре миль от поместья, рядом с частным ипподромом, и там можно было недорого арендовать лошадей для прогулок или поло. Так что, к семи вечера вся честная компания уже была там и выбирала себе четвероногий транспорт под присмотром хозяина, импозантного мужчинки лет пятидесяти, с нескрываемым восторгом пялившегося на Листву.

- Ой, какие красивые! Листик, смотри, какая! - Каурая кобыла явно нашла Скворца чем-то для себя привлекательным, и тянулась к нему мордой, тихо пофыркивая. - Как думаешь, я ей… Ой! - Скворца от души лизнули.

- Она смирная? - Тень посмотрел на хозяина, и тот кивнул, улыбаясь: у него давно не было столь щедрых клиентов, конные выезды как-то вышли из моды. ; Тогда, давай попробуем. Угости ее морковкой. - Мужчина протянул ему кусок на ладони. - И я покажу тебе, как седлать. А потом попробуем сесть и проехаться.

- Она лизучая. На! На, маленькая. - кобыла захрустела морковкой, которую Скворцу подали в каком-то небывалом серебряном ведерке. Ее вывели из денника. Скворец почесал ей лобик и спинку, и кобыла, кажется, осталась всем довольна. Скворец замер, любуясь на Листву. Та, неспешно вышагивала на белом жеребце по манежу, по-королевски поворачивая его, то направо, то налево. - Я ее вот к тому блондину ревновать начинаю. Тень, а ей не больно, после… Ну… После… На простыне кровь была.

- Не думаю, Птиц. - Тень, пока понял, о чем Скворец, мозги вывихнул, но зато потом чуть не испугал своего жеребчика ржачем. - Иначе Листик не гоняла бы так лихо на велике. Там седло - уже. Ну, давай, ногу в стремя, руками за луку седла. Поводья я тебе потом подам. Иии-раз! - и он подкинул Скворца под попу ладонью, будто огладил. Скворец перекинул ногу, сел в седло и оперся о стремена:

- Мама дорогая! Высоко! Страшно-то как! - уцепился за луку седла: - А управлять как?

- Не цепляйся за седло. Выпрями спину. - И Тень взлетел в седло, как там и родился. Повел лошадь Скворца в поводу, рядом, медленным шагом. - Не зажимайся так, поймай ритм ее движения и двигайся вместе с ней.

- Как лошадка-качалка… Или наоборот. А у тебя была лошадка-качалка? - спросил вдруг. Ему как-то легко представился маленький Тень.   Почему-то, с перепачканным лицом.

- Вряд ли. У меня, Птиц, была матушка-алкоголичка и садист-отец. Я из дома в семь лет рванул, в десять в детдоме очутился, замели на вокзале, через год сбежал оттуда, и еще три в подвалах жил. А потом к бабке Марье прибился. - Тень говорил вроде, с улыбкой, но в глазах ее не было.

- У меня тоже не было. А я очень хотел. У тети Твари есть сын - Ванечка. У него была. Я так, знаешь, подходил, по гривке пластмассовой погладить. А тут по живой погладить можно. Так, говоришь, управление - танковое?

- Не-не, на педали не жать. - Тень уже свободнее рассмеялся, - Коленями управляй. Попробуй. А потом я тебе повод дам.

А Листва, уверившись, что память тела осталась, пустила своего белого - галопом, красивая, как принцесса. К ночи похолодало, и от ее коня, и за ней тянулся и рвался шлейф пара.

- Нноо! Моя лошадка. - Птиц осторожничал. Но кобылка прониклась к нему доверием и несла очень бережно. Женя пронесся мимо, кулем ухнул со спины своей двуцветной лошади. Та остановилась укоризненно, де, чего падаешь?

- Тень! А где у нее скорости переключать? - поинтересовался юноша, ;   Я как Листва хочу.

- Рано-рано. Давай тогда уж рысью. - Жеребец Тени, в масть ему, такой же каре-рыжий, послушно перешел на рысь, и лошадка Птица последовала за ним. Скворец внезапно почувствовал себя - в струе. Такое бывает, когда впервые делаешь что-то, и у тебя все получается. Да плюс к тому, он еще и выглядел со стороны просто картинкой. Но он этого не знал. Он знал только, что держит спину прямо и двигается слитно с лошадкой, которая его любит.

- А теперь - сам. - Тень на ходу перегнулся и перекинул поводья ему в руки. - Тянешь правый повод - поворачиваешь вправо. Левый - влево. Все просто. И не торопись. - Он по-прежнему держался рядом, готовый, если что, догнать и перехватить поводья. Лошадь послушно ускорилась до галопа.

- Я же говориииил!!! Танковооооееее! - Птиц понесся по кругу, первый испуг прошел, он снова перешел на неспешную рысь: - Умничка, девочка. - Лошадка согласно заржала.

- Ххххууууу... - выдохнул Тень, вытер пот со лба рукавом и присвистнул, посылая жеребца в галоп, догоняя Листву. - Глянь, Осенюшка, на нашего принца! - с толикой гордости развернулся в седле. А с волос слетела резинка, и ветер шаловливо переплел светлое золото и темную бронзу прядей.

- Какой ты красивый, Тень. Я тебе уже говорила? - Девушка помахала Скворцу рукой: - Как вы, все хорошо? Он тебя любит?

- Милая, Ташенька моя, когда он мне скажет - "люблю", ты узнаешь по дикому воплю счастья. А пока я рад тому, что имею. - Тень знаком попросил открыть ему ворота и вихрем вырвался в поле, подгоняя жеребца свистом. Ему не хотелось сейчас ни о чем думать.

- И нет нам покоя, ни ночью, ни днееем! Аааа! Мммаааать!!! - Женя в очередной раз упал. - Да что же за свинство такое? Ты свинья, а не лошадь! - А лошади было пофиг.

К двум часам у въезда в родовой замок Вордсвортов остановился кортеж из двух лимузинов. Это был вполне себе официальный визит, так что Листва заставила своих мальчиков, и Славика с Женей, вырядиться в сшитые на заказ еще в России смокинги, придирчиво выбрала каждому запонки и украшения, и сама оделась так, что выглядела по меньшей мере русской княжной. И ей это, безусловно, шло - роскошь неприметная, скромная. Истинная, не выпячивающая самое себя.

- Интересно, какие папа дела с дедушкой Питера крутит? - Скворец, который с удовольствием бы повалялся до вечера в постели, егозил на сиденье. Он хотел Листву, прямо тут и сейчас, ему теперь всего было мало. А еще и Тень такой вкусно выглядящий, что просто дух захватывает, и сидеть спокойно просто невозможно.

- Можем спросить. Но вряд ли граф станет нас просвещать, если этого не сделал папа. Ну, ребята, соберитесь. Хочу, чтоб англичанам стало кисло от наших безупречных манер! - Листва улыбнулась задорно и поцеловала Скворца, сидящего рядом, и Тень, привстав и перегнувшись через спинку сидения.

- А мы потом дома правда посидим? Мне учить много чего надо. - Скворец постарался продышаться, усердно представляя себе учительницу по математике старших классов. Вышел. Питер и его отец, похожий на Питера, как две капли воды, встретили их в просторной зале:

- Добрый день. Мы так рады видеть вас. - Граф, впрочем, не был таким уж чопорно ; холодным англичанином. Он был, скорее, похож на пудинг, засунутый внутрь металлической формы.

- Благодарю за приглашение, лорд Вордсворт. - формально, приглашения-то не было, это скорее они сами напросились в гости, но не говорить же об этом отцу Питера. Листва протянула руку для поцелуя. Парни коротко поклонились. Скворец, впрочем, скоро перестал жалеть, что они прибыли сюда с визитом. Вилла была старой, очень красивой, со множественными переходами, залами и даже картинной галереей. «Это все равно, что жить в музее», ; подумал он. Правда, во всех комнатах было довольно зябко. Юноша порадовался пушистому меху на плечах Листвы, он бы от него тоже не отказался. Питер ввел их в комнату рядом с картинной галереей:

- Это музыкальный салон. Матушка собирает инструменты... - Остальное Скворец уже не слышал, потому что увидел Скрипки. Большие и маленькие. Покрытые богатой инкрустацией и простые, звенящие от собственной элегантности. Совсем крошечная была чуть больше его указательного пальца и покоилась внутри хрустального яйца.

- Кажется, ваше собрание инструментов покорило Себастиана. - Листва мило улыбнулась Питеру. - Я только начинаю собирать инструменты для моих друзей и любимых. Но не как коллекцию, именно для игры. Пока в доме обосновался рояль, да скрипка моего жениха, и флейта Дмитрия. Но в нашей семье музыкальны все. - Такой крохотный намек на то, что инструменты должны жить, а не пылиться и умирать в коллекции.

В салон въехало инвалидное кресло. Точнее, его вкатила девушка наружности мороженой трески и такой же теплоты взгляда. А вот у старичка, который сидел в кресле, был живой, остро-проницательный взгляд, яркие, раза в два ярче, чем у сына и внука, голубые глаза и седая шевелюра, как в Эйнштейна.

- О, кого я имею честь лицезреть наконец-то! Леди Татиана! Добро пожаловать в сие скромное жилище! -

- Как вы хорошо говорите по-русски! - не удержалась Листва. Лицо у Питера вытянулось, он ненавидел, когда дед переходил на этот каркающий язык.

- Но, вежливости ради, я все же буду говорить на родном вам языке, вы не против? - девушка почувствовала расположение графа и немного оттаяла, ее улыбка стала совершенно искренней. В зал вошел Тень и тоже мгновенно прикипел взглядом к подставке с тремя флейтами. Одна из них была точь-в-точь, как его колдовская, подарок Марьи-Искусницы на совершеннолетие.

- Осенюшка, глянь, это же парная моей! - тихо произнес мужчина, с тоскливой жадностью глядя на инструмент. Как хотелось прикоснуться, попробовать, каким голосом отзовется чужая леди?

- О! Молодой человек музыкант? Я, правда, думал, что Себастьян помладше. Но, видимо, ошибался. Попробуйте. Невестка складирует эти инструменты с бережливостью паучихи. Вряд ли хоть раз купленная ею скрипка или арфа подавала голос в этих стенах. Она называет это - шум. Так что, пошумите, порадуйте старика.

- Меня Дим.. митрий зовут, а Себастьян - это он. - Тень улыбнулся, кивая на Скворца. - Если можно, я поиграю, - он бережно и благоговейно снял с подставки черно-серебряную флейту, вынул новый белоснежный платок и протер ее от пыли. Осмотрел, отмечая, что на ней когда-то уже играли, но очень давно. Инструмент явно умирал без музыки: лак на корпусе пошел тонкими трещинками, серебро потускнело. Но вот он поднес флейту к губам и сделал вдох, и она ожила, сразу и полно. Голос у нее отличался от привычной Тени тональности, но вместе они должны были звучать, идеально дополняя друг друга.

- Да. Как славно. Замечательно. - старик граф явно смыслил в музыке. - Так Себастьян ; это вы? Какой хрупкий юноша. И вы отбились от шести лоботрясов, подобных моему? Славно. - Скворец был готов провалиться сквозь землю.

- Дедушка, я не люблю, когда не понимаю, что вокруг меня происходит. - Питер нервно подергал галстук.

- Я сказал, - перешел граф на родной английский, - что рад за Себастьяна, что он смог дать отпор твоей шайке прихлебателей. - Вот внука дед явно недолюбливал. Не сложно было понять, за что.

- Дедушка! - Питер был оскорблен. А дед посмеивался: - Дмитрий, я не переживу, если после ваших рук эта девочка снова ляжет на подставку. Заберите ее. И бегите подальше от этого зала. Туда, где акустика лучше, есть бархатные кресла и понимающие в этом люди.

- Вы так добры, но... Это очень дорогой для меня подарок, я не могу...

- Дим, не расстраивай господина графа отказом. - Прервала смущенный лепет Тени Листва.

- Дедушка! Но мама будет в бешенстве! - Питера аж затрясло, когда он представил реакцию матери. Но, признаться честно, он глаз не мог отвести от Тени, когда тот играл. Мечтая... о таком не говорят вслух и себе признаются только спьяну и глубокой ночью под одеялом в полном одиночестве!

- Даааа, - протянул довольный граф. - Но меня тут уже не будет, так что бушевать она сможет сколько угодно. Не желаете ли чаю? Он, правда, ничего не имеет общего с той заваркой, которую привыкли пить русские, но к нему есть превосходные кексы.   Дорогуша, - это он Птицу. - Смени мою любезную Аннет. Я покажу куда. - Служанка поклонилась и ушла.

Чай был накрыт в Зимнем саду. Пахло цитрусовыми и чуть влажной землей. Скворца снова охватило томительное желание оказаться сейчас в обществе Листвы и Тени, без чужих. Чтобы отвлечься, он спросил графа:

- А какие дела с вами ведет папа?

Граф налил Листве чаю и придвинул к ней поднос с кексами:

- Мишенька очень интересный человек, а дела мы с ним ведем вполне легальные. Он зашивает дыру карточных долгов моего сына, а я предоставляю ему нужные политические связи. Связи при дворе дорогого стоят. Я удовлетворил ваше любопытство?

-Да. Вполне. - Скворец все еще очень скованно чувствовал себя, общаясь на чужом языке. Вот хорошо Улыбке, он и по-бразильски чешет, и по-французски, и по-английски. Граф,   однако, чувствовал его смущение, поэтому обратился к Листве:

- Вы обставили поместье? Как вам в доме?

- Дом очень старый и уютный. Я рада, что в нем не низкие потолки. Но вот некоторые наши домашние уже посшибали себе лбы о притолоки.

- Я рад, что поместье вам понравилось. Русские не любят селиться в коттеджах, выбирают себе двухэтажные квартиры. Знаете, металл, стекло. Это не для тонко чувствующих людей, таких, как Дмитрий, например.

Скворец надулся от гордости. Да! Его Тень такой! Граф продолжал разговор, было видно, что с этим пожилым, далеко неглупым человеком мало кто беседует в этом доме. Питер же молчал, радуясь возможности просто посмотреть на Тень. У него были очень красивые губы и подбородок. Волевые. Сильные.

- Вы будете сочетаться браком в Англии или уедете в Россию?

- Мне, если честно, все равно. Как решит Себастьян, так и будет. - Как прозвучало в ее устах это «Себастьян»! Птиц смял салфетку. Ничего эротичнее в своей жизни он не слышал.

- Я, пожалуй, подожду пока с решением. Пока мне не исполниться восемнадцать. Сейчас все равно рано. Куда нам спешить?

- Да-да. Как я вас понимаю. Сейчас молодежь так спешит... - и далее графа уже несло на тему: «а в наши времена и трава была зеленее, и солнце – ярче». Но, в общем и целом, они приятно провели время. Попрощавшись, граф передал из рук в руки Тени футляр с флейтой:

- Поверьте, вы ее спасаете.

Птиц сидел с краешку от Листвы, очень несчастный. Та всполошилась:

- Что с тобой? Голова болит?

- Нет.

- А что?

Он жарко прошептал на ухо. Листва прыснула и, как в игре про сломанный телефон, прошептала на ухо Тени. Тот обратился к Женечке:

- Жень, домой, и быстро.

А потом они до самого ужина не спускались из своей спальни. Пока Птиц, не вымотался почти до конца, и ему не напомнили про уроки.

Неделя пролетела как-то очень быстро. И за нее Скворец успел понять, что Питер не намерен уступать ему свой трон. И будет бороться до конца, выгрызая баллы зубами. Просто теперь будущий граф не пользовался грязными приемами, налегая на учебу. И его шайка прекратила травлю новичка, как по волшебству, но теперь просто не общалась с ним. А еще Питер, в антрактах, так сказать, боевых действий-занятий, подходил и расспрашивал о Листве, Славике, Мигеле, неизменно сводя расспросы - к Тени.

- Простыл он, ходит по всему дому и чихает. Листва ему чай с укропом заваривает. - Разговор происходил в спортивном зале, где Птиц должен был сдать зачет по прыжкам в длину. Но все прыгали по очереди, а она как-то медленно двигалась.

- А... жаль, передавай ему мои пожелания скорее выздоравливать. Я-то думал, в этот выходной у нас состоится прогулка верхом... - расстроился Питер. Даже как-то подозрительно заблестел глазами. Потом подумал, глядя на подходящую очередь прыгать, и спросил: - А ему правда понравилась флейта? Мама была... эээ... не в восторге от самоуправства деда, но я ее успокоил.

- Он с ней спит. Правда-правда. Кладет футляр около постели. Прогулка  состоится. Насморк - не повод ее пропускать.

"Он с ней спит" - ох, кто б знал, какие мысли забродили в голове графеныша при этих словах! Ну, вовсе не  приличествующие уроку физической культуры! Наверное, именно потому он прыгнул гораздо хуже, чем мог. И с бессильной злостью смотрел, как, натренированный Мигелем, летит к рекордной отметке его личный соперник.

«Чего это с ним? » - подумал Птиц. – «Вроде, ноги длиннее, чем у меня».

Тень встречал его у машины. Ах! Какое счастье было повиснуть у него на шее, сняв с плеча тяжелую сумку с учебниками. Прижаться к замшевой куртке. Растормошить шарф, чтобы можно было испить запах кожи. Ткнуться зазябшим носом. И заметить в зеркально тонированном стекле взгляд проходящего мимо графеныша. Странный весьма взгляд. И не понять сразу - то ли больной, то ли злой.

- Ну, что ты застыл? - а Тень пригладил разметанные ветром волосы Птицу и, опуская руку, очертил пальцами овал лица, незаметно окружающим, но очень нежно-интимно.

- Соскучился. - Открыл заднюю дверь машины: - Добрый день, дядя Слава. А у нас Женечку чуть на факультет естествознания не отогнали. Я его сегодня десять минут искал. - Сел рядом с Тенью, залез ему под руку, как под крыло.

- А Женечку надо уволить за такую безалаберность. Совсем распоясался в чужой стране: за подопечным не следит, как положено, его еще и искать! - дядя Слава негодовал. Мигель и то справлялся лучше, не будучи телохранителем. Тень переглянулся со Славиком и нажал на кнопочку на двери. Выползла и закрылась непрозрачная зеркальная перемычка, отделяя его от салона. И Тень уложил Скворца на широкое сидение, накрывая собой, легко и нежно трогал губы своими, пальцами - щеки, шею, плечи, волосы...

- Скучал, да? Я, пока на уроке, еще ничего. А перемены эти длинные огнем бы горели! И граф этот… «Как дела у мистера Дмитрия? Когда мы с ним увидимся? » - Обнял за шею. Ноги были скованы - не  хотелось запачкать Тень ботинками. Тот понял, в два движения скинул с него ботинки, поднимая ноги юноши на сидение.

- Плюнь ты на этого мороженого суслика. Я соскучился, мой Птиц. - быстрые пальцы флейтиста уже пробежались по одежде, лишая всех преград. И склонился, как над святыней, как сам Птиц склонялся над Листвой. Тот лежал, расслабленный. Как образ на полотне прерафаэлита. Знал, времени много, пока выберутся из пробок Лондона. Пока выедут на трассу, можно разметаться, но тише. Как можно тише. Перегородка тонкая, и надо быть совсем идиотом, что бы не понимать эту возню. «Ну пусть он думает, что мы целуемся. Пусть просто думает, что обнимаемся». И сам ухватил его ладонь и положил на свой живот беломраморный. Ладони Тени скользили, ласкали, соперничая в нежности с губами. Он знал - Славик уже давно все понял. Трудно было не понять, видя на тренировках зацелованные губы, шею и плечи Тени. Но Славику, на самом деле, было пофиг. Это Женя мог бы возмутиться. Но как раз Женечка ничего пока не замечал. А потому Тень не особенно сдерживался, позволяя себе заласкать любимого до стона, обоюдного - ну как же не застонать, когда уже просто рвутся джинсы по швам от распирающего их свидетельства желания? А  тот лежал и ерзал ногами, как маленький, в нетерпении сладкого. Десерта, который он только начал распробовать. И ему все нравилось. Все щекотало нервы.   И вот уже вниз пошла молния, и грянул гром. Как любила говорить Листва. И прижать его к своему телу. Прижать, украдкой  поймав в глазах его удовольствие. От того, что он, Птиц, думает не только о себе.

- Я до дома не доживу, аааххх... - но, улыбаясь, Тень выскользнул из рук, жадно, с каким-то дьявольским огоньком в глазах, выцеловывая, выглаживая языком, вдыхая запах и не в силах надышаться, вниз, вниз... И подразнить, самыми легкими, едва ощутимыми касаниями, выжидая.

- Не доживай... - а сам чувствовал себе королем, в его власти был скипетр. Мог карать и возвышать по своему усмотрению. Скворец понимал, что стал слишком зависимым от этих ласк, от зова плоти. Он даже с Листвой не мог быть один. Он скучал. Без Листвы - скучал, а без Листвы и Тени - просто умирал. Он должен был касаться обоих. Сразу. Или  так. Бесстыдно. Лежа рядом, на боку, подогнув и забросив друг на друга ноги. Как деревья в степи. Затих.   Цепляясь за тепло его рубашки. Тень не торопясь, медленно, изощренно ласкал, поддерживая уровень желания в крови Скворца на одном уровне, зная, что когда они приедут, тот не сможет думать больше ни о чем, кроме как - уволочь Листву и его в спальню и отплатить за издевательство сторицей. Ему, кажется, больше нечему было учить его любимого Птица. Разве что - отдавать себя, но это было вовсе не обязательно. Самому Тени нравилось то, что было, зачем что-то менять? В итоге, Скворец, кое-как заправившись, влетел в дом. Кивая всем, кто здоровался, поймал удивленную Листву, подхватил ее на руки. И затопал, бегом поднимаясь по лестнице и оглядываясь на Тень. Поторапливая его взглядом. Тень появился на пороге спальни через минуту, которой Скворцу хватило, чтобы снять с Листвы кофточку, зацеловывая ее плечи и руки. Запер дверь и присоединился к двоим любимейшим людям на постели, раздевая в свою очередь Птица. Путался с ним руками, смеялся, целуя и чуть прикусывая его шею сзади, обводя языком лопатки и родимое пятнышко, скользя руками по груди, вырывая у юноши нетерпеливый рык.

Листва, не понимающая, в чем дело, но понимающая, что сейчас от нее надо, отзывалась и стелилась под пальцы нежной тканью. Пришел, милый, любимый, как молодой бычок на лугу. Бычку с трудом можно объяснить весной, что это не его дразнят, это белье на ветру сушится. Вот и она для него была вся такая притягательно домашняя в своей блузе, чуть запачканной свежим кремом для пирожных. С длинными бисерными сережками, каждый раз новыми, их у нее, наверное, были сотни, если не тысячи. И Тень, Дима-Димочка, который так хорошо его знал, знал, что в первую очередь идет - Листва, который терпеливо и послушно ждал своей очереди, даже, кажется, в ванну сходить успел. Чтобы физиология не портила всей картины. Чтобы все было чистенько и приятно, как в кино, как в книгах. И лежал, подзадоривая Скворца тем, что был рядом и недоступен одновременно. А то еще и ляжет сверху, чтобы чувствовал всем телом, но при этом не опираясь на него. И целует через его плечо Листву. Чувствуя, как Скворец между ними бьется, пойманный. А потом, научившийся чуть-чуть сдержанности, довевший Листву до сладкого, птичьего совершенно крика, Скворец оставлял ее, разметавшуюся, тяжело дышащую, отдыхать, с позволения ее взгляда - разворачиваясь и хватая свою новую добычу, не успевающего вовремя отпрянуть, да и не желающего это делать, Тень. И, чуть-чуть остывая, самую капельку, только чтоб суметь продержаться достаточно для того, чтоб его Дима, его Тенюшка, как и Листва, забился под ним, рыдая и умоляя, отомстить, долго-долго мучая его лаской. И, выпив его до самого донышка, снова вернуться к Листве. Пока не поймет, что все, край, что сил сдержаться больше нет. И тогда оба, Листик и Тень, потянутся, не сговариваясь, в четыре руки придерживая, чтоб не сбежал от справедливого возмездия, и сладко столкнутся губами, целуясь через него, и двинутся синхронно, единым порывом. Пока не зажгут у него под кожей - новое Солнце. И, пытаясь отдышаться, он будет смотреть, как они сцеловывают его страсть с губ друг друга

Ошалев от этого вина и от счастья, задремать чуть. Проснуться от теплого плечика Листвы под боком:

- Здравствуй. Как день прошел? - и все трое расхохотались: хорошее начало вечера, сначала любиться, а только потом поздороваться. А что поделать - молодость, гиперсексуальность Скворца, да поддразнивания Тени - вот и результат.

- Завтра приедет графеныш,   а у нас не куплена одежда для верховых прогулок. Это упущение, но, его можно утром исправить. Женя с нами не поедет, он уже сказал, что не хочет позорить Осенюшку и позориться сам. Так что нанимаем четырех лошадей. Думаю, тех же, что в прошлый раз. Так? - Тень лениво возлежал, чертя пальцем на животе Скворца сердечки.

- Так. Листва, ты не знаешь, Улыбка купил, что я его просил? - Скворец опять хотел пить и искал глазами заветный графин. Листва же, глубинной женской мудростью озаботилась: под кроватью оказалась целая сумка-термос с напитками.

- А что ты его просил? Мне он ничего не сказал. - заинтригованно склонила голову, длинная бисерная цепочка скользнула по плечу на грудь.

- А не сказю!!! - показал кончик острого, как у змейки, языка и забулькал минералкой.

- Теееень, а давай его защекотим? Он тогда точно выдаст все секреты партии! - Листва хищно скрючила пальцы и потянулась к боку Скворца. С другой стороны ее маневр повторил Тень.

- Ай!   Яй! Ну, не сказю. Какой тогда сюрприз будет? - Взмолился Скворец, который щекотки боялся пуще экзамена по математике. Он обреченно поднял руки и радостно сообщил: - А Питер на Тень запал.

Тень - икнул и закашлялся, подавившись воздухом. Листва побила его кулачком по спине.

- О?!! Нееет, не надо мне такое счастье, пожалуйста! - мужчина представил себе это рыжее веснушчатое недоумение с гонором, и содрогнулся.

- А чего он тогда пишет на промокашке – «Шейд» и так  вздыхааааает! И глазами каждый раз зырк-зырк! Ух, как мне его вздуть хочется, сил нет. - И рыцарь удалился в уборную.

- Ох, Птииииц! Шэдоу, а не Шейд! - произношение у Скворца все еще хромало на обе ноги.

- Осенюшка, вот только графеныша мне в воздыхатели не хватало. - вздохнул расстроившийся Тень.

- Шээдоуззз он зе муууун! - из туалета примирительно зажурчало.

- Ну знаешь, - Листва потихоньку одевалась. – Воздыхает, так пусть воздыхает, что он,   есть просит, что ли?

- Я не хочу на луну! И графенышей не хочу тоже!

В дверь постучался Славик, не терпящим возражений тоном пригласив всю честную компанию ужинать.

Утром Тень безжалостно растолкал обоих любимых, почти за шиворот оттаскивая их в ванную. Поплескал холодной в лица, сунул каждому в руку щетку, а сам, уже умытый и даже сделавший зарядку, пошел одеваться.

- Тебя его энергичность с утра не раздражает? - Скворец так и не смог разлепить глаза, подпер собой стену.

- Мммм... - Листва прислонилась к стене с другой стороны от раковины, вяло двигая щеткой во рту. - Шпаааать...

- Проснись и пой, проснись и... тьфу! Не выпускай улыбку из любимых глааааз! - Скворец прополоскал рот и обнял Листву сзади, прижимаясь и трогая ее. Вспоминая, где именно он особенно ее любит.

- Ты меня заставляешь просыпаааааться! - Листва потянулась сладко-сладко, закидывая руки ему за шею. Острые, красивые грудки приподнялись, когда она выгнулась, опираясь спинкой на его грудь. - А я соваааа! Уху-уху-ухухуху!

- Уху. - Согласился Птиц, - А я - Скворец. Я кушать хочу. И тебе того же советую. - А ладони протянулись и легли, как родные. – Мое - мое!!! - и сыто зажмурился.

- А я хочу, знаешь, чего? - заговорщицким шепотом, приподняв голову и прямо в губы, на грани поцелуя. А потом, вывернувшись ящеркой из рук, хохоча: - Яичницы на сале! Громадной! Со свежим хлебом! И помидора деревенского, чтоб - вооот такой! - сложила два кулачка вместе. - И слаааадкий!

- Ну, так сейчас закажу. Я мигом. - Выбежал, буквально вбежал в трусы. В штаны, в носки, и забарабанил пятками, влетая на кухню: - Улыбка, родненький, а можно тебя попросить?

Мигель чуть кипятком не облился, радостно сверкнул белоснежной улыбкой:

- Конечьно, Птиц, что хочешь? - ну, хоть что, совсем терял голову гордый бразилец, стоило улыбнуться Скворцу.

- Помидор! Вот такой! И яичницу на сале. Пожааалуйста. - и протанцевал к нему, воздев руки и двигаясь под постоянно игравшую на кухне музыку.

- Э... поми... а! Томато? Хорошо. А яичницу - не омлет, да? Чтоб - глазатая? - ох, как же хотелось Мигелю поймать его в объятия, поцеловать в ту ямочку между ключиц, где крохотным пятнышком темнела родинка, в горло, где через тонкую кожицу - бьется пульс. Опомнился, только увидев па плече - след укуса, и зацелованные до шершавинок и трещинок губы. - Да, сделаю! Много? Всем?

- Всем. Глазатую, именно! - и закружил его. Счастливый-счастливый. Ой, как хорошо-то ему! Улыбка - потерял голову. Просто вот так сразу, будто ураганом сорвало крышу. И притиснул к стене, прижал всем телом, дико, жадно целуя, пока не опомнился, не оттолкнул. Шепча в губы: - Прости! - и снова не позволяя ответить, целовал.

- Отпусти! Отпусти, я сказал!!! - На весь дом крикнул. Испугался. Мигель отпрянул, тяжело дыша, опустил виновато глаза, дикие, черные.

- Прости...

- Что такое? - Тень возник в дверях, оглядел картину и, в два шага добравшись до Улыбки, без замаха врезал ему в челюсть.

- Ты что?!!! С ума сошел! – Скворец бросился перехватить его руки, погладить, успокоить: - Мы в спарринге были! Не трогай его! Не надо! Не надо. - Прилепился к груди. Мышонок. Испуганный-испуганный.

- Птиц, только врать не учись, хорошо. Выйди, пожалуйста, Листву тоже, наверное, испугал, успокой. Нам поговорить надо.

Мигель стоял, прижимая руку к челюсти, совершенно потерянный. Только кивнул.

- Только не ругайтесь, очень прошу. - быстро поднялся наверх.

- Да нет, Мигель, ругаться мы не будем, правда? - жестко, зло. - Просто разберемся по-мужски. Выйдем?

Вышли. На улице дул холодный ветер. Улыбка сжимал и разжимал кулаки.

- Я тебя просил не лезть, Мигеле? - Тень скинул пуловер, оставшись в одной футболке. Сжал кулаки. - Я просил? - ласково почти, что так не вязалось с холодом в глазах.

- Ничто не мешает мне не оставлять попыток. Он молод. - заговорил по-английски. Отошел так, чтобы их не было видно из окон.

- Я мешаю, Улыбка. И молодость не помеха Птицу понять, кого он любит, а кто - друг. Давай уж, начинай, чего тянуть.

Улыбка встряхнулся и заходил, туда-сюда, как пьяный. Ну же, говорило все его тело, наноси удар. Теперь-то я не пропущу. Тень плюнул на все, собрался, становясь - настоящей тенью, неуловимой, прозрачной. И метнулся, в три обманных движения и четвертым - резким, как выстрел - снова в лицо. И получил в ответ чудовищный удар ногой в пах. Драться, так драться. В настоящей битве правил нет. Только вот, битого жизнью и гопниками, не так-то просто оказалось достать. Ушел, на толщину волоса - но ушел. Ну, драться, так драться. А вот чтоб без этих подлых ударов - вплотную. И бить резко, под дых, без правил, без жалости.

- Стоять! Стоять, я сказал! - и выстрел в воздух. Дядя Слава, с мокрой головой, в полотенце и с пистолетом в руках. - Сукины дети, чего сцепились, ****ь? Совсем свобода мозги повернула? Так я вас загружу, мало не покажется. А ну, домой, ... - и матом их, сочным, язвительным. Листва на кухне встретила, так глянула - что опустили глаза оба в пол.

- Я не знаю, зачем. И почему. Только вы своими разборками расстроили Птица. И меня. - говорила вроде бы спокойно, но Скворец уже слышал такой ее голос, перед тем, как она сознание теряла. - И если еще хоть раз такое повторится... - перевела дыхание, прижав руку к груди. - Я позвоню папе и куплю билеты, одному в Россию, второму - в Бразилию.

Птиц подскочил к ней, судорожно сглатывая слезы, запихивая их вглубь тела. Обнял, прижал. По волосам погладил. Читал где-то, что физический контакт нормализует давление.

- Тихо, тихо, Листик. А я тебе яичницу пожарю. Хочешь? Ну?

- Уже ничего не хочу, солнышко. - так надломленно и устало сказала, что Тень себя проклял самыми страшными проклятьями, полыхая от вины.

- Прости, Осенюшка, прости идиота... Я больше не буду. Прости! - подошел, покаянно склонил голову: - Ну что хочешь, сделай, только не расстраивайся, пожалуйста!

Мигеля чихвостил Славик, уведя в гараж.

Птиц прижал ее к себе еще теснее, лицом в шею. Что бы слез не видно было. Как это больно было, а больше всего было обидно, что день так славно начинался и был так безнадежно испорчен. И все из-за него. Вот чего он завопил на весь дом? Не мог по-мужски, просто двинуть и уйти? Да что ж это такое? Две его половинки грызлись, а он был посредине и истекал и слезами, и кровью.

- Простите меня, ребята. Пойду я... машину готовить. - Тень чувствовал себя не лучше - ну что стоило договориться с Мигелем разобраться позже? Где-нибудь вне поместья? Листву расстроил, скотина, Птица тоже. Тварь он неблагодарная! - мысли были крупно написаны у Тени на лбу.

- Листик. Давай лекарства, а? - Скворец свернул что-то на полке, накапал ей лекарства, влил. Растер холодные руки, ошпарился, когда наливал ей чай, делал бутерброды. И плакал все это время, как маленький. Никак остановиться не мог.

- Все, все, перестань, солнышко. - Листва поймала его за руки и посадила рядом с собой, обняла, пряча лицо на груди. - Я ж понимаю все. Все хорошо, я уже успокоилась, и ты успокойся. Глупые мальчики, так перегрызться! Ну, как дети, честное слово! - и гладила по голове, гладила, как маленького. - Тссс, ну, все уже хорошо. Только Лике - ни пол звука! Понял?

- Хорошоооо.. - утер глаза ладонями. Зареванный! "Краше" не бывает, глаза опухли и стали маленькими-маленькими.

- Ну, значит, давай тебя умоем. - Листва, все еще бледная, с бескровными губами, уже улыбалась ему. - И компресс на глазки, ну что они красные от слез? - и целовала в лоб, пока накладывала платок, смоченный холодным чаем.

- А чего ты опять, как стенка? Вот почему я его не ударил? Ударил бы, сейчас бы  все мирно завтракали. - Лежал на диване любимом в зале. Несчастный. Улыбка был дорог ему как друг, Тень он любил. Листву - любил. И готов был  разорваться на тысячу маленьких птичек, лишь бы все было, как раньше.

- Это как? - улыбнулась, на личико возвращались краски. - Плоская и холодная? Или непрошибаемая и тупая? Птиииц, все, забудь. Мальчики в песочнице ведерко не поделили, подрались. Относись к этому так. Все наладится. Вот увидишь, снова вместе напьются и помирятся.

- Белая. Как стенка. Слушай, давай я и себе твоего лекарства накапаю? Ни фига себе, ведерко. Ты лицо Улыбки видела? А Тень, он же… я не узнал его. Думал, чужой дядька в саду дерется! Почему дядю Славу и позвал! - ну, позвал - это сильно сказано, вломился к тому в спальню, нарвался на дуло в шею. Дико жестикулируя и подвывая, со слезами потащил за собой вниз.

- Птиц, любимый, солнышко, ты слишком уж серьезно все воспринимаешь. Нельзя так. - А то, что и сама дико испугалась и расстроилась, промолчала. Птиц хлебнул ее лекарства, глаза выпучились, он чихнул, лекарство потекло через нос, захлебнулся и бросился к крану.

- Ой, ты чего? - теперь она за него перепугалась. - Ты как? Птиииц? - погладила, кашляющего, по спинке.

- Как ты его пьешь??! Оно же несъедобное! Кошмар! - умылся, отплевался и таки сел пить чай. - Ну их в попу! А позавтракать надо.

- А я все еще хочу яииичницы. - протянула Листва и рассмеялась. - Давай сами приготовим? - открыла холодильник, выставляя упаковку яиц, жир, вынимая овощи и зелень.

- Вот, смотри, помидор! Красавец. Ты такой хотела? - достал овощ, повернул его аппетитным бочком. - Листва, а мы всех поторопить должны. Уже девять.

- Ага. Давай поедим. А они сами виноваты, что поедут голодными. - На сковородке аппетитно зашкворчала громадная, на десяток яиц, яичница. - Ой, как слюнки-то текууут!

Умяли ее быстрее, чем она готовилась. С помидорами, с хлебом, разогретым в микроволновке. Облизнулись одинаково - и от сердца отлегло.

- Фуу! Знаешь, я раньше не понимал, когда мама, напсиховавшись, к холодильнику лезла. Теперь - понимаю. Ой! Пошли одеваться, выходить пора. А то купить не успеем. Кстати, о купить. Листва, я тут подумывал, мне работать не начать ли? А то как-то стремно у папы на шее сидеть. Я же так всю жизнь не смогу за его счет.

- Птиц, выучись. А потом про работу будешь думать. Хотя, тут, вроде, принято на лето искать подработку, вот летом и подумаем. А пока - ты просто карточкой пользуйся, помнишь, тебе папа давал? А, прости, я балда! Я ж не объяснила! - Листва потянула его в спальню, вынула из бумажника свою кредитку: - Это все твои деньги, Птиц. Хочешь купить что-то - снимаешь, или сразу безналичкой рассчитываешься. Ну, сегодня покажу и расскажу все, не переживай. Только с собой карту не забудь. - и принялась одеваться, джинсы, свитер, шарфик и короткая курточка-косуха. И цветастая бандана. Привет, Вудсток!

- Поторопить надо обалдуев. - Птиц одел любимый замшевый комплект и, обязательно, шарф и шляпу.

- А давай сбежим? Пусть ищут, раз такие медленные? - Листва постояла в раздумье над полочкой с обувью и выбрала расшитые собственноручно бисером мокасины.

- Давай, только я водить не умею. - точно, пусть наказанные сидят. Раз вести себя не умеют. И глаза загорелись. Хочу-хочу.

- Я умею. Давай, тихонечко. В гараже есть мотоцикл, папа подарил, настоящий Харлей! - спустились тихо-тихо, и дом, как заговорщик, не скрипнул лестницей. И Слава увел Мигеля в сад - гонять, как сидорова козла, чтоб дурь выветрилась, и Тень, наскоро соорудив бутерброд, торопливо жевал его, запивая молоком прямо из бутылки. А когда взревел мотор тяжеленного стального зверя, выкаченного вручную за ворота, Тень, поперхнувшись крошкой, кинулся следом, успел увидеть только пыль.

Птиц сидел, обняв Листву, и думал, что это же - настоящее приключение. Прокричал сквозь шум ветра:

- Это я тебя похищаю, или ты меня??!!!

- Это мы друг друууугааа! - Листва смеялась, из-под шлема выбились и рвались по ветру золотистые кудри. Сзади посигналила машина - Тень со Славиком догоняли, но на обгон не шли.

- Пусть. Будешь знать, как от них отдельно быть, - жестко припечатал дядя Слава Тень, - Ты охранник, вот и знай свое место. ; И машина с Тенью и дядей Славой «незаметненько» плелась за мотоциклом.

- Листва, а почему одежда вот так просто висит? А если я ее украсть захочу? - Птиц нервно косился на хорошенькую продавщицу.

- А тут охрана есть. Только через камеры следит. И на выходе - смотрит. Птиц, расслабься, вот, смотри. То, что тебе надо. - Листва перекинула через руку вешалки с выбранным и пошла к примерочной, подталкивая Скворца впереди себя.

- Как-то мне неуютно тут. Чего она на меня смотрит? - Птиц спрятался за бархатную шторку и завозился там, раздеваясь.

- Ну так работа у нее такая, солнышко. Чего ты вдруг? Вроде, к магазинам уже привык, а сегодня снова, как первоклашка, дергаешься? - Листва быстро примерила свой костюм, как всегда, выбранный на глаз, и как всегда - идеально. И скользнула в примерочную к Скворцу: - Ну, как ты?

- Так… А это куда, это, вообще, как? - Птиц справился и с жакетом, и с шарфом, а застрял, задумчиво вертя в руках верховые галифе.

- Ну? Одевай! - Листва даже в этих смешных штанах выглядела сногсшибательно. А уж высокие облегающие сапожки так подчеркивали ее ножки, что хотелось пасть ниц и целовать их.

- Это не штаны, это тыква какая-то. Ну как? - он справился с пуговичками на поясе и отступил в сторону. Разглядывая себя в зеркало. - Мне вот это вот нравится. - показал на черные бархатные обшлага жакета: - А вот это вот - не очень. - Ткнул в галифе.

- А я даже не знаю, нафига такие штаны. Но так принято. Не можем же мы ударить в грязь лицом перед местными графьями? - хихикнула. - Хорошо, раздевайся давай, и пойдем платить. А потом надо загнать дядь Славу и Тень в магазин, им же тоже с нами верхом выезжать.

- Угу. Штирлицы. - Птиц разделся и передернул плечами: - А я ничего так. Как на плакате у Женьки. - И повернулся, похвалит, не похвалит?

- Птиииц, - Листва рассмеялась. Для нее он был самым красивым и тогда, когда блестел мослами недокормленными, и в больнице - с тенями вокруг глаз, переломанным носом и пегий от синяков, и сейчас - вытянувшийся еще немного, нарастивший мяско на костях, и не просто мясо, а упругие юношеские мышцы, как у молодого зверя. - Красивый мой. Давай скорее. Время - двенадцать почти. Два часа осталось.

- Я люблю тебя. Листва, а давай я тебя на свидание приглашу? На следующий выходной? А то у нас его не было, а это не правильно как-то. - Переоделся и аккуратно все повесил обратно, на вешалочку из полированного дерева.

- И мы с тобой поедем кататься на пароходе по Темзе. - подхватила девушка,   переодеваясь прямо там же, благо, что свои вещи прихватила с собой. - Поедим в ресторанчике на набережной, и не вернемся вечером домой, а снимем номер в отеле. Ага?

- Ага. А.. а Тень не обидится? - Скворец поцеловал ее в плечико, прижавшись щекой. - Ты не устала? Может, ну их? Этих лошадей?

- Ну у него с тобой было ведь первое свидание? Вот и у нас будет. - Листва взъерошила ему кудри и повела к кассе, расплачиваться.

- Точно. А у меня экзамены скоро, я уже ныл?

- Нет. Не бойся, все получится. Ты самый лучший, просто помни это.

В поместье вернулись как раз минута в минуту, чтоб пообедать немного, переодеться и встретить приехавшего верхом Питера. К удивлению Листвы, тот вел в поводу еще одного красавца-жеребца, белого, с чуть волнистой густейшей гривой, заплетенной в косы. И, к еще большему изумлению всех, подвел его не единственной даме, а - Тени. Тот, зло сверкнув глазами, заалел:

- Благодарю, но...

- Прошу вас. - И заготовленное заранее: - Это от дедушки. - и улыбнулся обезоруживающе. Скворец скрипнул зубами. Блин! Точно - изобьет, найдет повод, дай-то срок.

Тень помнил, вбитое хлесткими словами Славика: он только охранник. И следовал за Листвой и Скворцом на корпус позади, смотря на них голодным, тоскливым взглядом. А рядом с ним ехал, плавно покачиваясь в седле, Славик, как принц, и тихо продолжал читать мораль, припомнив все: и ориентацию, и что Медведю НЕ понравится, что жених его дочери  - на два фронта рвется. И что поступок его и Мигеля - верх идиотизма, потому что они расстроили Листву, а этого делать нельзя ни в коем случае.

Птиц нервничал, и кобыла под ним задергалась, скакнула, понесла, а когда юноша волевым движением натянул удила, встала на дыбы. В мелькнувшем было среди туч солнечном луче заиграли его локоны. Вороном, сталью. Тяжелые, тугие пружины. Тень только переглотнул, не отрывая взгляда от него. И снова опустил голову, под насмешливым взглядом Славика.

- Не по Сеньке шапка.

- Я те покусаюсь! Я те так покусаюсь! - донеслось до них. Птиц вернулся и поравнялся с Питером: - Слабо наперегонки? Листва, как это будет?

Девушка перевела, трогая его руку:

- Только осторожнее, Птиц! Пожалуйста, ты в седле второй день! Не надо ничего доказывать!

Тень наплевал на все:

- А давай! Давай наперегонки!

- Тенюшка, я вообще-то этой морде аглицкой хотел показать, где раки зимуют. - Скворец уже на него совершенно не сердился. Мигель из дому не ушел, и вроде бы все обошлось.

- Давай покажем! - Глаза, хищные, тигриные, знакомо-упрямо сверкнули из-под нахмуренных бровей. - Мне тоже не нравится, что он на меня пялится!

Питер переводил взгляд с одного на второго, и не мог понять - они ссорятся или нет? Но решил, что узнает потом. Вдруг, повезет, и это ссора? И есть шанс обогнать дохленькую лошадку мальчишки и остаться наедине с этим красавцем, от золотисто-карих глаз и тонких, нервных пальцев которого бросает в дрожь.

Они выстроились, и Листва махнула белым платком. Питер вжарил шпорами, его лошадь рванула с места, как пружина. Скворец безоговорочно остался позади. В затылок "дышал" Тень. Лошадь его была хороша, помимо экстерьера, обладала и превосходными спортивными данными, и гонка была у нее в крови. Скворец разочарованно вскрикнул. Полил дождь. Да не просто накрапывал, а как из ведра, волнами. Так, что Питер чуть не захлебнулся. Лошади шли голова в голову. Тень задорно присвистнул, проорал что-то типа "Хэй-я, хей!!" и поддал, нагайкой по крупу. Белый вырвался вперед, с удил посыпались хлопья пены. Тень торжествующе закричал, видя впереди изгородь, означающую конец поля и гонки. Возле нее рос одинокий, зато раскидистый дуб, можно было рискнуть и переждать ливень под ним. Вроде, грозы не обещали. Питер чуть придержал коня. Пусть победит. Так сладко наблюдать его радость. Они спешились под деревом. Питер осмотрел своего коня, думая. Он помнил такое всего один раз в жизни. В закрытой школе. К мальчику старших классов. Ах! Как дивно было уединяться в кладовке. Сколько торопливых ласк и поцелуев видели школьные швабры и тряпки. А потом его кумир уехал и, когда вернулся, то уже не смотрел на него. Питер подошел к Тени, смущенный и длинный. Как же вовремя этот дождь!

Тень обтирал морду коня и ласково, радостно что-то говорил ему по-русски. Питер не понимал, что, но так хотелось, чтоб ему - таким же тоном, и чтоб его - трогали.   Мужчина повернулся, отбрасывая за спину мокрые, туго вьющиеся от дождя пряди - потерял в скачке ленту, которой связывал хвост. Близко, так близко - хищные глаза, с еще светящимся в них азартом и адреналином погони. И улыбка, торжествующая, такая же хищная, на четко очерченных губах. И англичанин потянулся, аж на цыпочки привстал. Коснулся. Украл. Украл поцелуй. Все! Теперь хоть на край света. И упал на колени. Хотел, вообще – ничком, в ноги, в грязь. Да остатки гордости удержали. Тень шарахнулся, как от прокаженного:

- Не смей! - властно, резко, зло. - Не твой, и не трогай! - и яростно вытер мокрым рукавом губы. - Мальчишка, щенок, совсем нет чести? Что дед скажет? Сопляк! - Зло дернул за узду, вскакивая снова в седло. - Тьфу!

И Питер так и остался. Без перевода было понятно - надежды нет. Встал. Отряхнул   штаны и утер слезы. Хлестнул ни в чем не повинный дуб. И стал ждать, пока закончится дождь.

- Листва, ты его видишь? Где он? Дядя Слава, я поеду, посмотрю. Ну, где он так долго? - извелся Скворец, гарцуя подле Листвы. Тень отыскал дорогу в сплошной пелене ливня только каким-то звериным чутьем. Подъехал. Было страстное желание соскрести с губ кожу - будто на ней какой-то липкой патиной запекся этот идиотский поцелуй. И было страшно - вдруг увидит? Поймет? Ни в чем не виноват был Тень, но чувствовал, что снова не правильно поступил. А еще - ужасался сам себе: этого английского хлыща, графеныша, хотелось прижать прямо к дереву и жестко, жестоко отыметь, отрываясь за все время, когда терпел и давил в себе желание. Так, чтоб текло по ногам, и хрипел, бился под ним, выгибаясь. И от этого было тоже страшно.

- Тень, Тень! – Скворец пустил лошадь вскачь и, бросив поводья, налетел, так что лошади столкнулись. Обнял, под дождем. Промокая насквозь. Диму трясло, просто трясло. От всего пережитого за день. От своих неправильных чувств.

- Птиц, Птиц мой. - Его тихая гавань, его любовь. Можно уткнуться в плечо и долго-долго выдыхать.

- Все… Все-все. Все хорошо. - Прижимал к себе, гладил по мокрым волосам, воду выжимая. – Ну, что ты? Димочка, родной, что ты, любимый мой. - Скворец просто седьмым чувством  знал, что говорить. Это было помимо его. - Ну, вот. Промок, а чихал кто тут на днях так, что дом трясся? Мы с Листвой все глаза в дождь проглядели, пойдем. Пойдем домой.

- Домой... - выдохом, согласиться. С ними рядом - дом. Без них - хоть пулю в висок. И никто, никто больше не нужен.

- Дядь Слава, вы подождете Питера? - Листва, умница. Нельзя оставлять гостя одного, где б он ни был. Тем более, что, кажется, на небесах иссякли запасы и скоро дождь прекратится.

- И лошадь ему верните, пожалуйста. - Тень спрыгнул в жидкую грязь, передал поводья Славику. - Птиц, возьмешь меня?

- Иди, иди ко мне. - освободил стремена, подвинулся вперед. - Дядя Слава, только проследите, чтобы он не удрал никуда. Перед его дедушкой отчитывайся потом. - И непонимающе перехватил взгляд  дяди Славы на Тень: - Листва, а кто это его укусил? - взял Листву за теплую ладошку. Прогулка пошла ей на пользу. Девушка только пожала плечами:

- Да не знаю. Все сегодня наперекосяк. Давайте домой, у меня куртка и дождевик промокает.

А Тень, вжавшийся в Скворца сзади, вдруг мучительно пожалел, что отдал жеребца - юноша не мог не почувствовать накатившего вдруг дикого возбуждения. Тень стиснул пальцы на поясе Скворца, жарко дыша ему в спину, прижимая к себе, сильнее, еще сильнее. "Ох, медленнее, Птиц... прошу... умоляю, не подгоняй..."

- Листик, лошади тяжело двоих нести. Помедленнее. - И движение, вверх-вниз, вверх-вниз. Все внимание на ноги на боках лошади, чтоб не сверзиться. Острожно правит, чуть наклонившись вперед. Внимательно. С Тенью - тепло. Хорошо… И как громом ударило! Понял, почувствовал. Обернулся, в полуулыбке, глаза хитро прищурены. У Тени - шалые, почти черные от расширенных зрачков глаза, закушена губа, так, что еще чуть-чуть - и брызнет кровь. И он чуть откидывает голову, видно, как в жестком вороте - стойке дрожит на шее жилка от бешеного пульса. "Еще, маленький, господи, помоги... как я тебя хочу! "

Когда Птиц был маленький,   у него было мало удовольствий. Сахар в кашу. Мультик, редко-редко, в гостях у тети Твари. И - качели. Скрипучие качели в облупившейся сварке, которые больше походили на средневековое орудие пытки. Маленький Сева садился на них и, отталкиваясь ногами, взмывал вверх-вниз. И вот сейчас он, как на этих качелях. Приподнимался, как жгутом свернутый, что бы пройтись, прижать под определенным углом, в определенной точке. И пойти вниз, как  в замедленной съемке. И снова, качели раскачиваются все быстрее. Птиц так и не смог тогда сделать «солнышко». Руки Тени оживают, разжимаются сведенные на ремне пальцы. Под жакет, немыслимо извернувшись - под тонкую шерстяную водолазку, по горячей коже. И второй - расстегнуть ремень, растянуть, пуговички - четками, раз-два-три-четыре. Ладонь накрывает, тесно, так тесно и жарко! И скользит-скользит в такт, под прикрытием луки седла, конской шеи. Это только им, Листва едет чуть впереди. Учуяв, женской своей интуицией - позволяя Тени украсть эти несколько минут. Должно же у него быть что-то свое? И Птиц, откинувшийся ему на грудь. Сердце бьется в горле. Действительно, птичку поймал, пичужку. А так хотелось его со спины почувствовать. Кожей. И, кошмар какой, всем телом. Снова стать девочкой - Лерочкой. В какой-нибудь немыслимой шелковой юбочке. И полноправно прижаться и получить свое. Женское.   Пока просто смотреть, чтобы лошадь не убрела куда-то. А то и просто опустить поводья. Сил нет. И глаза закрыть. И долгий, немыслимо-долгий горловой стон, почти каменное от напряжения тело прижимается, трется, будто само шепчет:

- Хочу... хочу тебя... Хочуууу...

Жесткий самоконтроль летит в тартарары, короткие ногти почти царапают, лаская, грудь. "Господи, ну ещеоооо!"

- Что? Что мне для тебя сделать? - Голосок тоненький. Тихо, как шепотом. Потому что любил, очень любил. Поэтому и руки на пояс себе положил. «Покажи, покажи этот ритм, что тебе нужен».

- Сегодня, пожалуйста... - голос срывается на хрип, всегда такой красивый, сейчас - как последний стон раненого зверя. - Только сегодня, без Листвы... Пожалуйста... - "Скажи - да... умоляю, прошу, требую - один раз, только один - скажи да!" - и четче, четче движения рук и тела сзади, показать - что.

- Да… Хорошо… Как скажешь… - Если ему это надо, она поймет. Поймет и примет. И он, он потерпит. Хотя, когда Тень так делает, ему очень приятно.

До поместья добрались, как в тумане. Тень не помнил, что он сбивчиво шептал, боясь поднять глаза на Листву. И очнулся, только когда она погладила его по щеке нежным, покровительственным жестом:

- Тенюшка, Димочка, хорошо. - и в голос: - Ой, усталаааа... я спать хочу, мальчики. Пойду, на диванчик прилягу, ага?

Скворец уложил ее. Укрыл пледиком. Чаю принес. И поднявшись по лестнице,   оглянулся на Тень. «Ну, где же ты, не видишь – трушу? Не видишь, на все для тебя пойду. Ну, поддержи же меня! » Тому не надо было повторять дважды. И бутылка вина, не английской кислятины, а старого доброго крымского кагора, была как нельзя кстати. И Тень был - не шалый-больной от страсти, а, чуть подуспокоенный ледяной водой на голову, нежный, уверенный.

- Не бойся. - Тихо-тихо на ушко, одним дыханием. Птиц кивнул. Вино не то пригубил, не то клюнул. Не хотел быть пьяным, да и горло пересохло разом, а ладони вспотели. На шею повесился, успел только эти дурацкие плоские брюки снять. В белье и рубашке остался. Первый раз с Тенью - и в галифе, вот смех-то! Тень раздевал, мягко, незаметно почти, оглаживал, ладонями, губами, дыханием. И шептал, тихонечко - как он любит его, как жить без него не может. Остались оба - нагими, и это было без толики смущения уже.

- Ванна, Птиц.

Выдохнул. Помыться, это хорошо. Это правильно. Зажурчала вода в мрамор. Облокотился снова на него. Ноги подогнул, развел, чувствуя, как его настраивают. Как скрипку. Даже ляпнул: - А канифоль будет?

Тень почти радостно рассмеялся:

- Птиииц, чудо, будет и канифоль. - и была... была густая, как желе, с приятным запахом фруктов, смазка, чуть прохладная после теплого душа, не успевшая совсем согреться на пальцах Тени.

- Не бойся - снова шепнул, целуя в затылок, в плечи, жадно-жарко.

- Не буду. - Дааа. Хорошо сказать «не бойся». В теории-то Скворец знал, что будет. Но в теории и на скрипке играть - ничего сложного. А на практике не один год учиться надо. - Ой! - не выдержал, вскрикнул и вцепился пальцами в простынь.

- Больно? - обеспокоился Тень, замирая всем телом, не только пальцами.

- Нет. – действительно, не больно. А думал, больно будет. - Ой-ей… я сейчас. Прости,   я быстро. - убежал  в туалет. Пока сидел там, думал, насколько это все по-глупому выглядит, но зашел в ванну и, выйдя, понял, что надо идти до конца. Более несчастного Тень он еще не видел. Прильнул, целуя. Сам его пальцы придвинул: - Вот. Теперь хорошо.

- Пожалуйста, не бойся. - Отвлечь поцелуем, уложить на постель, бережно-бережно придерживая, как хрустального. И не торопиться, только не торопиться. Вспоминая их первое свидание. Губами, языком - по телу, нежно, влажно... Вниз, придерживая заметавшиеся руки Скворца.

Кто придумал, что это - неправильно? Кто? Дайте, Скворец придушил бы его собственными руками. Это было необычно, да. Очень необычно. Но те ощущения, которые он испытывал, снова возвращали его в сад. Сколько  дивных плодов манили его своей полнотой и цветом, а он сорвал его - Тень. Поймал за руку, зажмурился. Не падать, не падать за край. Дышать-дышать! Учительница по математике, учительница по математике... Тень заскользил, как змей-искуситель, кончиком языка, по краю, по самому краешку, и чуть-чуть вглубь, намекая. Такая ласка - откровение, никогда не позволял себе ТАК откровенно, ни с кем! А тут хотелось, очень - чтоб понял - ему, единственному! И снова-снова, чуточку сильнее, глубже. Скворец покраснел. «Ну, я же чистый, совершенно чистый! » - пронеслось в голове, сметая всю информацию о бактериях, бациллах, жирах-углеводах. Унося в полуобморочный морок. И куда-то разом исчезли все звуки. Так, наверное, чувствует себя наркоман, когда его накрывает. Краешком сознания уловил - Листва открыла дверь, встревожено, встрепанная. Но, увидев все это, улыбнулась и спешно ушла. Плотно закрыв дверь. Это он так закричал-застонал на весь дом. Слава Богу, никого нет. И даже Мигель в город уехал.

- Тише-тише, маленький, тише! - на секунду только оторвавшись. Руки скользнули по животу, как шелк, как две ленты - по бедрам, по ногам, чуть шершавые, цепляясь за волоски. Сверху вниз, придерживая, помогая добраться глубже. Потом исчезли, чтобы снова появиться уже снова - в прохладной нежности смазки. Легонечко, невесомо сменить язык, что не сразу и заметил, пока губы не накрыли - вобрали в себя.

Скворец шел по полосе прибоя. Волны накатывались одна за другой, лаская его ступни. И где то на периферии слышался скрип качелей. Фырканье лошади. Он на краю. Ровно посредине, этой воды, скачки, полета. Завис в пространстве и времени. Оглохнув-ослепнув. Как рыба в воздухе, как зимородок в нырке.

Господи, как же Тень был осторожен, как по тонкому льду шел! Не давая опомниться, глубже, еще-еще, зная - где-то тут, ну, где же... о! Вот оно! Да! - тронул, кончиком пальца едва проскользил, чувствуя реакцию всем телом. Миг - и зрачки юноши  сузились до булавочных. Сердце – раз-два-три-четыре-пять... И замерло. На миллисекунду. Меньше чем на мгновение. Тень повторил, еще нежнее, целуя, втягивая в рот- солоноватую от испарины кожу на животе, чувствуя щекой, горячее желание своего мальчика, горячее, как лава, бьющееся вселенским пульсом. Но - рано-рано, еще немного. Еще.

Перед глазами поплыли радужные взрывы, как пленка от мазута на воде. Сел опираясь на руки-канаты. Выгибаясь во внутрь, к его голове, к своему животу и непотребству. Волосы… Волосы Тени по коже, нежными кисточками. Ласка живота… Это все грозило ему распрощаться с рассудком.

Тень вскинулся, вверх-вверх, губами собирая капельки пота, к его губам, пока руки, просто невероятно-быстро сделали все остальное, подрагивая от нетерпеливого желания. И еще - прохлады на раздразненное тело, и на себя, поверх скользкой пленочки латекса. И - наконец-то!!! - с громадным трудом сдерживаясь - меееедленно, в жар и тесноту. По миллиметру, по микрометру.

А вот это было больно. Так, что радужная пена удовольствия превратилась в алую. И  не сдержался, хотя рот вовремя захлопнул. Только стон горестный.

- Потерпи, немножечко, маленький... - и в голосе Тени - та же боль, он ее, как свою - почуял. Остановился, замер. Судорожно-быстро дыша и гладил, гладил, нежно, ласково, уговаривая расслабиться, разрешить. - Доверься мне, пожалуйста, поверь...

- Хорошо, все хорошо.. – Твердил, как заведенный. Слишком резок контраст был. Слишком. Тень не мог остановиться, просто не мог. Слишком далеко зашел, слишком хотелось - почувствовать, вспомнить, как это - брать самому. И сегодняшняя скачка, и откровенное предложение Питера - завели почти до невменяемости. Отпустил, только чтоб быстро перевернуть, животом на подушку. И - Прости, прости меня! - снова, медленно, кусая губы, вперед. А Скворцу было больно. Совершенно не романтически и не до охов-ахов. Животно и вполне материально. И что самое кошмарное - добровольно. И это было, как будто бы ему протянули яркий фантик без начинки. Такое дьявольское разочарование, которое не могло искупить то удовольствие - до.   Но молчал, уткнувшись лицом в постель и сцепив руки на затылке, вдавливая свой крик, грызя зубами матрац. Ну, что поделать, его Тень. Пусть. Если ему будет проще - пусть...

Было бы - сказочно хорошо, не знай он, что закаменел Скворец не от страсти, а от боли. И когда накрыло - постарался проморгаться побыстрее, скомкивая все наслаждение, всю радость. Отпуская медленно, с ужасом ожидая - вот сейчас алые разводы увидит... Обошлось. Но легче оттого не стало. Сел рядом, стягивая ненужную уже резинку, боясь притронуться к сведенной спине, и все равно погладил, осторожно:

- Птиииц? - тихонечко, - Простииии, Птиииц...

Скворец вздохнул, как вынырнул. Из болота. Как-то не вязался его Тень - и вот это. Его любовь к нему. И это. Эта боль. И его Тень…

- Я… Мне… Мне помыться надо... - шарахнулся от руки. Хлопнул дверью ванной, чужими пальцами закрываясь, отгораживаясь. Приторно пахло смазкой. Врубил воду. Стошнило. Ударился головой о край ванной. Еще. Еще-еще раз. Потекло по виску. Больно. Почему он любит, а ему – больно? Так несправедливо это. Сел на коврик. Заплакал. За дверью Тень рухнул коленями на дерево паркета, непослушными пальцами вцепился в откос:

- Прости! Любимый, прости меня... - и вцепился в растрепанные кудри, рванул, выдирая клок волос. - Я тварь, скотина, прости... Птиц, родной... - и слышал, даже сквозь шум воды - приглушенные рыдания. Господи, да что ж он наделал? Что? Зачем? Неужто мало было за сегодня глупостей? Удовольствия захотелось? Кобелина похотливая! Еще раз рванул себя за волосы. Была б жива бабка Марья - ох и оттаскала бы его, как суку гулящую, за космы,   в ногах бы валялся, сам бы просил... Тень повернулся, нашарил глазами черную рукоятку в кобуре, брошенную под кроватью. В голове словно помутилось. Встал, оделся, прихватил пистолет. Спустился вниз, в сад. Мимо дома. Чего хотел - сам не понял.

Улыбка приехал из магазина и, загоняя машинку на крытую парковку, увидел Тень, который выходил с черного хода. В руках у Тени был пистолет. Бразилец матюгнулся на чистом русском и побежал следом. Тень дошел до пруда и остановился, не совсем понимая, что же дальше. Поглядел на вороненый ствол, поднял к глазам, рассмотреть поближе.

- Брось каку. - Мигель медленно подходил, показывая раскрытые ладони: - Положи пистолет.

Дима поднял совершенно пустые глаза на него. Посмотрел, не узнавая.

- Зачем?

- За тем, что убить хочу я тебя сам. А это лишит менья удовольствия. Положи пистолет.

Тень протянул ему оружие рукояткой вперед:

- На. Убивай. - И не шелохнулся, опустив голову. Мигель осторожно отобрал пистолет и сунул его себе сзади за пояс, предварительно достав обойму и сунув ее в карман: - Слава Богу! Придурок! Что ты натворил, идьетина?! Где мальчик? Где Танья?

- Дома. Таня спит. Птиц...- голос сорвался на всхлип, снова накатил стыд и вина, как тяжелая черная волна. - Птиц в ванне... А я - тварюка, Мигель.

- В этом я не сомневался ни минуты. Пойдем в дом. Пойдем. И тихо. Листву не разбуди. - Улыбка забрал пакеты и, осторожно пихая Тень коленками вперед себя, погнал его в дом. И закрыл двери-ширмы в залу, где действительно сладко спала Листва. - Ню? Што ты натвориль? - отобрал у него бутылку водки: - Рано. Што ты сделай? Может решать трезвым надо будет.

- Попросил то, что не заслужил. И получил. Понимаешь, Мигель, я ему - больно сделал! - для Тени это сейчас вылилось в полное осознание того, какое непоправимое и страшное кощунство он совершил! Он сам, своими руками, ну, не руками, точнее, запачкал своего чистого, как ангел, мальчика.

- Ты его изнасиловал? - на шепот- писк сорвался, глазами завращал: - Ты его взял?

Тень смог только кивнуть, готовый сунуть голову в петлю за это. Никто не мог казнить его сильнее, чем он казнился теперь сам.

- Идиееееет! - Мигель зашипел на него рассерженным котом. Прямо не верится, что  с утра сцепились: - Где он? Иди к нему! Его нельзя оставлять одного! Понимаешь? Ты за пистолет хватился, а он? Ты о нем подумал? В ванне - вода, бритвы!!! Иди к нему, сейчас же! - и все это бешеным шепотом. Подкинуло Тень, как пинком. Рванул, прыгая через пять ступеней вверх. И с разгону, плечом - выбил дверь ванны, причем умудрившись сделать это все - тихо. Ибо Листва - спала. И замер, в дверях. Скворец сидел на краешке ванны, почти успокоившись. Вымытый до кровавых ссадин на боках и, особенно, на провинившейся части тела. С разбитой головой, завернутой в полотенце. Посмотрел на него влажными от горя и боли глазами. Руки протянул. Ну, успокойте же, кто-нибудь. Сколько можно страдать в одиночестве?

- Птиц мой, маленький, прости меня, я так тебя люблю, голову потерял совсем, прости! - и обнять, просто обнять, и в халат завернуть, и на руки, отнести не на кровать - потом он сменит на ней белье, и уберет все. А сейчас - на кухню, в уютное кресло в уголке, там обычно Листва сидит, а сейчас усадить Птица, укрыть пледом, и на колени возле, и преданным псом застыть рядом. На кухне было тепло. Птиц проморгался. Все еще было больно. Погладил Тень по голове:

- Дим...

- Я не попрошу больше никогда, не бойся, маленький. Идиот я, прости. Сам знаю, что идиот. - поднял глаза, умоляюще. - Только не гони.

- Аспирину дай, пожалуйста. - Захлопал непонимающе глазами. Куда гнать? Кого гнать?

Тень встал, достал из шкафчика аптечку, развел шипучую таблетку в стакане воды. Руки - тряслись, когда подавал, пришлось держать - двумя. Входная дверь  стукнула, голос Славика чего-то сказал, Питер - ответил. Тень не прислушивался. Скворец  выпил. Потрогал голову. Потрогал Тень. Вот. Это - реально. Он ударился головой, и ему привиделся кошмар. Жуть просто. Сам сполз на пол, обнял. Хорошо, запах Тени успокаивал. Прогонял из головы другой, тошнотворный.

- Что с головой, звездочка моя? - Тень сам его стал звать, как Листва звала. Неосознанно. Развернул полотенца и аж побелел, - Ох, еб твою... Ты как это? Зачем? - и кинулся за йодом-ваткой. Видел еще чего-то от ушибов, заграничное.

- Я ударился. Поскользнулся в ванной. Не помню. Помню, что в спальню с тобой пошли, а больше - ничего не помню.

- Тошнит? Голова кружится? Давай-ка я тебя в гостевую отнесу, тебе лежать надо. - Тень заглянул ему в глаза, поводил рукой, проверяя реакцию на свет.

- Тошнит, - честно признался. Ой, как славно, когда вот так, на ручки. И все забегали-захлопотали, Скворец упал! Ах-ах! Доктора! И Питер бегал, в первых рядах, причем. Уложили в постель. Тень белье свежее постелил. И фигня, что тошнило очень, и в глазах все плыло. Главное, в больницу не отправили, и Листва рядом. И Тень за руку держит. Все остальное - фигня...

Скворец болел. Он провалялся с сотрясением две недели. Его на удивление аккуратно приезжал навещать Питер. Присылал цветы и фрукты. Коня вернуть не удалось. Ему спешно строилась конюшня. Идея была не плохая, потому что Скворцу нравилось в Англии, и возвращаться в СНГ он был не намерен. Листва трогательно за ним ухаживала. Она так и не смогла добиться от них двоих, что произошло. Тень просто не мог ей рассказать такое, а Скворец - не помнил. Мигель, после визита врача, утащил Диму в прачечную, и они напились там до поросячьего визга. Стало действительно легче. Обоим. Улыбка сам назначил себя ангелом-хранителем. Если не мог любить, никто не запрещает ему заботиться. Потом, как чувствует себя оступившийся, не Улыбке, сбежавшему из Бразилии в связи с делом об обороте наркотиков, было рассказывать. Лика тем временем наглела и цвела. Заполучив в свою постель Женю, она пользовала машину, питалась и думать забыла о семинаре, тратя командировочные в секонд-хендах. И забивая второй этаж пакетами с тряпками, от которых Мигель сатанел, они мешали ему убирать.

И все как-то забыли о самом старшем охраннике. Которого негласно, даже для Листвы и Скворца, назначил ответственным за весь этот бардак Медведь. После пьянки Мигеля и Димы оба получили нехилые взыскания: Мигель был отлучен от клубов сроком на месяц, Дима - вынужден был почти все свободное время проводить в тренировках и спаррингах, почти не видясь с любимыми. Женя - был лишен машины и денег. И Лике это очень быстро стало известно. А раз Женечка больше не мог возить ее по ресторанам и кафе и покупать цветы и безделушки, женщина, смотавшись пару раз на рейсовом автобусе в Лондон, показавшись на семинаре, плотно обосновалась в доме и занялась осадой двух потенциальных жертв, тщательно скрывая свои увлечения от Славика. Точнее, думая, что скрывает. Дядя Слава видел все. Она наседала на Тень на трапезах. Она прижималась к нему, подходя за, якобы, забытой книгой. Она стала активно интересоваться, почему Тень спит в одной спальне с Листвой и Скворцом. И наполовину в шутку говорила, что какая-то, де, постельная это охрана. С Мигелем она была кошмарно-развязна. Выходила в прозрачных пеньюарах. Заходила к нему в мини-квартирку на подвальном этаже, для прислуги. Хотя никто прислугой Мигеля не считал и так не держал. В конце концов Тень и Мигель пришли посоветоваться со Славиком.

- Я думал, ей объяснить, что мы не интересуемся девушками. Но тогда она растрезвонит об этом всей стране. И полезет к Птицу. Дядь Слава, посоветуй, что сделать?

- Гнать дуру из дома. - Дядя Слава посмотрел на них: - Улыбка, ты серебро домашнее давно пересчитывал? А колечки на ее пальчиках никому знакомыми не показались?

- Мне. Одно так точно Листвы. Устроим шмон? - разозлился Тень. Мигель нехорошо ухмыльнулся:

- Дамошка не успеет свои манатыки отправить на вокзал. И, - он наклонился к Тени и на ухо добавил: - Если не будет вилок в тряпках - я позабочусь, чтоб образовались!

- Так. Специально делать ничего не надо. Не вертухаи. Хотите, я попрошу ее уехать?

- Сначала - шмон. Потом она сама уберется. И Михал-Палычу я сообщу, чтоб о ней узнали все, кому надо. - Дима встал. - Только, дядь Слава, в вашем присутствии, и в присутствии Сэра.

- Конечно. Кстати, милый дядька. Только в Листву втрескавшийся по уши. - дядя Слава размял шею. - Раз уж стали решать проблемы, Улыбка, тебе учиться надо. Нечего без дела сидеть. Я тебе курсы дворецких нашел. Будешь ездить.

- Эээ? А кто есть готовить будет? А гладить? А убираться? - Мигель испугался - английский он знал не так, чтоб очень хорошо.

- Ты. А ты что думал? Вот для этого и посылаю учиться. Это тоже надо с умом делать. Придется вставать пораньше, поднапрячься. А то придумали мне тоже. Тили-тили-тесто. А у итоге мальчик опять лежит. Ваше счастье, что не девочка. А к Тени графеныш в ученики на флейте просится. Тоже подумать советую, хоть и не принуждаю.

Тень обалдел так, что рот забыл закрыть. Потом опомнился:

- Этот хлыщ? Ко мне? В ученики? Да хоть начать с того, что я и нотной грамоты не знаю, и все на слух подбирал! И закончить тем, что эта дубина стоеросовая ко мне тогда на прогулке клеиться вздумал! Целоваться лез!! Да чтоб я его еще на метр к себе подпустил?! - ему было не смешно.

- Как хочешь. Но, знаешь поговорку? Друзей держи близко, а врагов - еще ближе. - дядя Слава посмотрел на часы. - Так, через час приезжает юрист. Можете начать. Улыбка, тебе час на приготовление обеда. Тень, возьми Женьку, и приведите в порядок задний двор. Листва там утром в листьях чуть не утонула. И доктор сегодня вечером придет.

- Так точно. - откозырял Дима. Мигель только махнул рукой. Оба направились выполнять поручения Славика. Листьев и впрямь оказалось много. А жечь их было нельзя. Пришлось вызывать специальную машину.

- Жень, как думаешь, согласиться давать уроки графенышу или нет?

- Смотря, сколько он собрался тебе платить, и чему ты собрался его учить. Тень, ну такой цыпы лишили, а я даже с ней сфоткаться не успел! - Женя метнул кипу листьев в кузов.

- Дурак ты, Женя. Ты ей и нужен-то был, только пока машина да деньги были. А теперь она сама не подходит, скажешь, не так? - Тень мучительно размышлял. Славика стоило послушаться, он плохого не посоветовал бы. Но вот как избавить себя от приставаний Питера? В конце концов, он решил, что одного урока тому должно было хватить, как-никак, воспитание аристократа не позволит, как побитой собачонке, ползти к ноге за новым пинком. - Я его буду учить - дисциплине и музыке. Одного без другого не бывает.

- Дурак. - согласился Женя. - Скучно тут. Ни перестрелок, ни драк. Даже в пабе не с кем подраться. Все улыбаются, говорят: «Крейзи рашшн» и наливают еще.

- А, мудрые люди! - Дима засмеялся. - Найди себе красотку из местных. Вон, у того фермера, что мы лошадей напрокат брали, внучка хорошенькая. Или то дочка была? Короче, присмотрелся бы, вдруг понравится? Еще и богатым английским предпринимателем станешь.

- Фу. Эта рыба? С передними зубами, как у бобра? - Женя закинул еще одну кипу листьев: - Скукота. Скорей бы конюшню достроили, я б лошадкой занимался. У нас в деревне, знаешь, какие лошадки были? Огонь!

- Привередина. Конечно, не все такие красавицы, как Листик. Но девушка все равно симпатичная, что ты так на нее? А Снежок и впрямь огонь. Темпераментный, гордый, красивый. - Конь под временным навесом, услышав голос теперь уже хозяина, отозвался ржанием. Тень бросил вилы и подошел к нему, доставая из кармана кусочек сахара. - Держи, маленький, хороший мой.

- Он все-таки вам нравится, да? Здравствуйте, Дмитрий. - Питер стоял у изгороди и смотрел. Именно как побитая собачонка.

- О! Легок на помине. Я то думаю, на кого периметр реагирует. - Женя выключил запищавшую сигнализацию. Пульт был у него, Тени и дяди Славы. – Blue blood is cold? - и улыбнулся щербато.

- Yes, may be it’s right. - отозвался парень.

- Здравствуйте, Питер. Мне передали, что вы хотите учиться играть на флейте. Однако, я не знаю, чему вас учить. И есть ли у вас слух. - холодно начал Тень. - Если он и есть, не лучше ли заниматься у профессионального преподавателя? Я не знаю нот и подбираю все на слух.

- Я знаю ноты. Дедушка говорит, мне души не хватает. Собственно, ноги моей тут бы не было, если бы не он. - Скривил душой. Он даже ночевал в автомобиле и обзавелся подзорной трубой. Млел, томился, тосковал.

- Знаете, это так удобно - перекладывать всю ответственность за ваши решения на деда. - Охрана коттеджа давно засекла подозрительную машину. И системы слежения уже распознали, кто в ней был. Так что Тень имел полное право чуть презрительно скривить губы, глядя на рыжеватую щетину на подбородке парня и мятый костюм. - Хорошо, я устрою вам прослушивание. Но играть на поперечной флейте куда труднее, чем на том же саксофоне или блок-флейте. Можете подождать, пока мы закончим уборку. Или помочь. Вилы еще есть. - И Тень вернулся к работе. Питер помялся. Калитку Тень ему открыл. Он не выспался и хотел есть. К тому же окно на втором этаже открылось, и из него выглянул бледный Птиц, который кидал пухлым воробьям крошки. Бледный и чертовски красивый. Питер решительно взялся за вилы. Первый раз в жизни. Первые в жизни мозоли не замедлили появиться. Тень с возрастающим недоумением смотрел, как все больше кривится и без того не глянцево-журнальная мордашка Графеныша, и с каким скрипом он разгибается, чтоб забросить на машину дохленькую горсточку листьев, тогда как Тень и Женя сноровисто метали чуть ли не стога.

- Эээ, Питер, достаточно. Просто постойте в сторонке. - отобрал вилы и мимоходом осмотрел руки. - Даааа... о каком прослушивании теперь речь? - и вернулся к работе. Питер сердито сунул руки в карманы. Чертов русский. Вместо того, что бы сейчас сидеть в уютной библиотеке, он торчит тут. Тень работал на автомате. Лицо было жестким, он в уме сейчас выстраивал разговор с Ликой, а Питер думал, что этот холод адресован ему. Поэтому постоял еще немного и ушел, как и вошел, через калитку. Домой. Пошел к черту, русский зверь! Домой!

- Ежик птица гордая - не пнешь, не полетит. - констатировал Женя. Тень только поморщился. Укатился? Туда ему и дорога.

- Заканчиваем, Жень. У нас еще разборки с твоей бывшей пассией. Постоишь, посмотришь. О, а вот и Сэр. - у ворот засигналила машина.

Лоренсу Эверетту было очень тяжко, он не думал, что его влюбленность в Татьяну перерастет в такую хроническую форму. Он вынужден был посещать психотерапевта и съездить на неделю в Швейцарию, дабы успокоить нервы и отдохнуть. Но мысль о том, что он снова увидит ее, опять выбивала его из колеи, заставляя краснеть как мальчишку.

- Здравствуйте, сэр. Как съездили? - Тень метнулся открыть, провел адвоката в гостиную. - Чаю? Сейчас Таня спустится. А у нас к вам весьма щекотливое дело имеется, - тихо добавил.

- Дмитрий Михайлович, я учился пятнадцать лет именно для щекотливых дел. - так же тихо ответил. Он думал, уместно ли будет подарить Татьяне что-нибудь из поездки, но она было очень состоятельной женщиной, поэтому он не мог позволить себе подарка ее уровня. Оставалось только скрипеть зубами от злости, когда Тень протянул спустившейся сверху Листве горсть каштанов и разноцветных желудей.

- Ой, спасибо. - Листва расцвела. - Я из них бусы сделаю, бисером оплету. Здравствуйте, Лоренс. Как ваши дела? - протянула руку для поцелуя. - А мы так хотели вас на ужин пригласить, а вы вдруг уехали. Но ничего. Сегодня Мигель решил поупражняться в традиционной английской кухне и сготовить нам утку, как к рождеству. Генеральная репетиция, так сказать. Вы не против отведать?

- Нет, что вы. Хотя английская утка в бразильских руках к русскому ужину - это просто глобализация какая-то. - Поцеловал лилейной гладкости пальчики. Пришел Славик, отозвал Сэра в сторонку, посовещался, поманил с собой Тень.

- Танечка, мы скоро. Помоги пока Мигелю накрывать, хорошо? - и жестом посоветовал наверх - не ходить пока.

- Хорошо, родной. - Листва доверяла Тени безоговорочно. Раз сказал - надо.

Лика сидела в своей комнате и красила ногти ядовито-красным отечественным лаком.

- Добрый день, - тон дяди Славы ничего доброго не предвещал. Он вошел без особых церемоний и сразу углядел в шкатулке на прикроватном столике среди дешевой бижутерии - кольца и серьги Листвы. - А знаете, Лика, нехорошо без спроса брать чужое. - прищурился, словно в оптический прицел глядел. Тень поднял с кресла кофточку Листвы:

- А ведь Таня ее искала. И спрашивала у всех. Что-нибудь скажете по этому поводу, госпожа Степанова?

- Да, я нашла и хотела отнести, но ведь жалко было запачкать ее лаком. - Лика улыбнулась.

- Вы три дня подряд красите ногти? Это вредно, мисс, - фыркнул Лоренс. Он уже понял, что к чему. - Я здесь вообще-то, как свидетель. Могу даже составить протокол осмотра комнаты, чтоб не возникло претензий.

- А в чем, собственно, дело? Что вам нужно? - Лика захлопала накрашенными ресницами. Она не была семи пядей во лбу и, как правильно заметила Листва, специалистом, конечно была, но и только.

- Обыск. - коротко объяснил Славик. И занялся, собственно, оным. Методично перебрал весь шкаф и комод, то и дело, натыкаясь на вещи Листвы, а кроме того - на ее украшения и купюры английских фунтов. Лика краснела, бледнела, падала в обморок. Но мистер Эверетт добросовестно писал протокол на бланке своей конторы. Он всегда носил несколько чистых  с собой, вдруг пригодится.

- Дмитрий Михайлович, собственно, я предлагаю вызвать полицию, и дело с концом. - англичанин поправил тонкую оправу очков.

- Мистер Лоренс, огласка нам не нужна совершенно. - отвлекся на минуту Дима. - И без того уже есть кое-какие проблемы. Просто сию леди мы завтра же посадим на самолет и вышлем в Россию, а там уж с ней будет разбираться Михаил Павлович.

В комнате закончили. И переместились в кладовку-гардеробную. В пакетах и тюках с тряпками тоже обнаружилось немало интересностей. В том числе и пара "игрушек" из секс-шопа, некогда купленных Тенью для развлечения и обучения Листвы и Скворца. Он слегка шокировано посмотрел на женщину:

- Лика, это-то зачем было красть?

- Сувенир. - огрызнулась она.

Завозился в спальне Скворец, разбуженный шумом. Выполз по стеночке.

- Прости, Птиц, разбудили тебя? Идем, я тебя вниз отнесу, скоро ужинать будем. - тут же метнулся к нему Тень.

- Неси меня, Лиса. А что за кипеш? – Скворец, в синем атласном халате на рубашку и домашние мягкие брюки,   выглядел совсем подростком. Он уже замаялся лежать наверху. А ходить мог вот разве что так - по стеночке.

- Да не кипеш, так, мелочи жизни. Лику выпроваживаем. Вещички ее вот собираем. Чтоб лишние килограммы таможня не зарубила, - фыркнул и чихнул, пытаясь отвернуться от кудряшек на виске Скворца, лезущих в нос и рот. - Скоро тебе хвостик завязать можно будет. Вот радости Осенюшке - как куклу тебя расчесывать будет. Я через это в свое время прошел. - Хихикнул.

- Ну! Куда мне до тебя. Погуляем сегодня? Я лошадку погладить хочу.

Поужинали. Лоренс тихо вздыхал, любуясь Листвой, которой Лондонский пригород стремительно шел на пользу. Она стала соблазнительно неторопливой и при этом опасной, как горностай, которого полюбила носить. Со вкусом используя его шкурки в отделке платьев и шляпок.

- Погуляем. Только недолго. Холодно уже. Тебе Питер задания принес, сядешь немножко позаниматься? Тоже недолго. - Тень улучил момент и наклонился, целуя расслабленные губы Скворца. - Листик уже соскучилаааась! Просто очень-очень. Свидание ваше провалилось. Ну, я вам потом организую, сам. Хорошо?

- Нет. Дим, мое свидание должен организовывать я сам. Согласись? - и прижался к плечу.

Ночью Тень разбудил Улыбка, который напугал Листву, блестя глазами в темноте:

- Проснысь. Проснысь.. -  И отступил в коридор. Скворца между Тенью и Листвой не было.

- Не понял? - вылетая в коридор в одних трусах, Тень пытался на ходу натянуть джинсы. - Где он? Почему я не проснулся?

- Он меня веревка попросиль купить. И сейчас в кладовой с ней заперся. Дверь мне не открыть - заклинил.

- Я с ума сойду с этими детками. - простонал Дима. - Бежим, придурок. Дверь ломать надо было!

В одиночку с основательной английской дверью он бы не справился. А вдвоем с Мигелем они попросту снесли ее с петель. И странно, что на грохот не сбежался весь дом. У Тени была тяжелая голова. - Он снотворное всем в еду добавил, да? А ты не ел, из клуба вернулся поздно. - но он еще соображал.

- Похож на то.  

Посреди разгрома в кладовке, у небольшого стола сидел Скворец, который замер с дощечкой в одной руке и буром в другой. Растрепанные, перепуганные и злые, как осы весной, парни ввалились внутрь и замерли напротив.

- Качеееели... - Тень сполз по стенке, истерически ржа. - Птиц, ты меня до инфаркта доведешь!

- Тихо ты! Я тут сюрприз Листве делаю. Какого черта вы дверь сломали?

- А как прикажешь понимать: усыпил всех, попросил у Мигеля веревку и заперся в кладовке? - Тень успокоился, зато с новой силой откуда-то поднялась злость. Он мотнул гривой и стукнул по стенке кулаком. - Ладно... Я пошел досыпать. Мигель, и ты - тоже. Сюрприз так сюрприз.

- Тень, я что, давал повод так думать? Иди, я скоро приду. - Скворец вернулся к своему занятию, ворча: - Дурдом. Не минуты личного времени, ни метра пространства...

Тень не ответил. Вместо того, чтоб отправиться спать, как сказал, он пошел в свежевыстроенную конюшню. Прислонился лбом к волнистой гриве Снежка и замер.

- Снежик, мальчик... Как я в Россию хочу... И люблю же их, не могу бросить тут... Снежик, хороший мой, давай покатаемся? - вывел коня из стойла в одной уздечке. Открыл ворота и быстро отключил сигнализацию, пока не переполошила всех. И вскочил верхом без седла. Было просто дико холодно, но он, полуголый, напоминая сейчас эльфа верхом на кэльпи, даже не замечал, что от него валит пар. И таким его и увидел Питер, который, кажется, уже свихнулся на подглядывании. Жизнь его разделилась на институт и на свой пост у русского дома. Грелся коньяком и спал в машине же, чтобы не попасться полицейским.

Белый конь, как призрак в ночь всех святых, почти бесшумно плыл над туманом. А за спиной всадника вились волосы, подсвеченные луной, и шлейф пара, как плащ. Рысь перетекла в галоп, застоявшийся Снежок откровенно радовался и умелому седоку, и внеурочной прогулке, носясь кругами по холмам. Наконец, злость Тени улеглась, и он почувствовал, что страшно замерз. Направил коня к дому, погружая в гриву закоченевшие пальцы, чтоб немного согреть их.

В стойле переминался Питер. Как приблудный конь.

- Т-т-ты? - простучал зубами от холода Тень. - Т-т-ты ч-чего т-тут д-делаешь?

- Жду. Если человек ушел из дома в три пятнадцать ночи, то у него на то должна быть причина. - Протянул бутылку в бумажном пакете. Снежок фыркнул от запаха спиртного. Можно было просто уйти в дом и согреться у камина. Но Тень взял бутылку и сделал большой глоток, спуская тормоза. В конце концов, он взрослый мужчина. Со своими потребностями. И если ему запрещено их удовлетворять с теми, кто не понимает и не принимает их прелести, то... - дальше алкоголь, да на снотворное - мыслей не осталось. Питера размазали по столбу, прижав собой, выкрутив руки до хруста. "Дааа.." - у того даже глаза чуть закатились от удовольствия. Какая смазка, помилуй Бог! Тут не до ласк, не до нежности было. Лишь бы не сломать что-то английскому пащенку. Прикрыл только рот ему ладонью, да второй - сплюнув, быстро мазнул по себе. И резинки нет. Плевать. Оно ж - лорд, чистюля. Правда, пах немытым дня два телом. Но и хер с ним. Вошел, одним плавным рывком, плевать на него, пусть корчится. Сам хотел. А у того даже ноги подогнулись. Поплыли звезды перед глазами, а в голове билась одна яркая мысль. Да! Он его сделал. Добился. Есть что бросить в лицо. Есть о чем молчать, многозначительно улыбаясь. Пусть потом - в грязь и лежать, но сейчас… ооо, что за наслаждение, что за мука! В грязь и полетел. Правда, какая там грязь в чистой конюшне? На ледяной дощатый пол, в солому. На колени. И стальная рука пригнула, как шлюху, заставляя распластываться, выставлять зад повыше. Который немилосердно трахали, долго, жестоко. А потом, как-то разом протрезвев, будто оргазм был ледяным душем, Тень жестко прошипел на ухо:

- А тут в уголке камера висит. Если хоть слово, гаденыш, вякнешь - деду пленку отправлю. И матери с отцом. Короче, ты меня понял.

- Понял... - простонал. Оделся быстро, посмотрел нежно: - Обращайся, если что. - И исчез в темноте. Недалеко завели машину и блеснули фары.

- Идиот. - Тень пожал плечами. Виноватым себя он не чувствовал ни на копейку. Хотя грызло что-то глубоко внутри. Но ведь в летних палаточных лагерях и на фестах - трахался, и с девчонками, и с парнями пару раз - и ничего не кусало. Быстро обтер Снежка и пошел в дом, в гостевую ванную. А там почему-то горел свет. И сидел на бортике Скворец, увлеченно складывая из выдранных из тетради листов кораблики.

- Ты что не спишь? - Тень даже не покраснел, ему только погреться хотелось, срочно.

- Кораблики пускаю. Тебя жду. Соскучился. Мне пятнадцати минут хватает отдохнуть от всех. Не спать, а, знаешь, просто посидеть где-нибудь в тишине. Дома в шкаф забирался.

- Понятно. Вода хоть теплая? - вода была горячая даже. Тень быстро разделся и нырнул в нее, с блаженным стоном. - Ууууу... идиот я, чего раздетым выскочил? - А на спине, не видные ему, алели четыре царапины.

- Наверное, разозлился очень. Прости, мне сказать было надо. Просто, это уже не сюрприз был бы. - Скворец пустил горячую воду, выловил немножко корабликов. - Ложись. Только осторожненько. - Показал себе за спину. - Щипать будет.

- Чего будет... ашшш! - Тень вскочил, выплеснув воду, повернулся к зеркалу. - Вот же сссука... Ладно, хер с ним. Ой, прости, не хотел ругаться, - он помолчал. - Ты просто тихонечко меня или дядю Славу предупредил бы, мы бы даже помогли. А вот так... завтра у всех будет болеть голова. Снотворное - не шутки, а ты уже не ребенок, Птиц. Нужно же хоть немного думать. Даже если у тебя мозги - сотрясенные, - улыбнулся ласково.

- Мне постоянно помогают. Надоело. Со снотворным - да, не прав. Но ты же знаешь, как тяжело в этом доме остаться одному. Это не правильно, быть одному долго. Но иногда очень надо, чтобы подумать обо всем. Взвесить. - он убрал с лица кудряшки. Подтолкнул ладошкой к нему кораблик.

- Отец за вас с Осенюшкой очень боится. И в каждый свой звонок повторяет мне лично - не спускать с вас глаз. Я все понимаю, Птиц. Но...- пожал плечами. Он и так нарушает жесткие инструкции, как может. Что ж еще сделать-то? А если Славик пожалуется, Медведь-Палыч его вообще отзовет. И не видать ему любимых, как своих ушей.

- Я люблю тебя. И мне очень больно. Я хочу, чтобы как было. Чтобы я мог обнимать Листву и держать за руку тебя. Знаешь, из темноты ее лицо, за ней - я, а за мной - ты. И  я не понимаю, что не так. Что я не так делаю. – Сидел на краю ванной и просто разговаривал о своих чувствах. Он это недавно стал делать. С Листвой. С ней было легче. Но без Тени он чувствовал себя несчастным.

- Я тоже тебя люблю, звездочка моя. Но и ты меня пойми. Вы ласкаетесь, а я не могу к тебе притронуться. А я ведь не стальной и не каменный. Мне тоже кое-что надо. Чего не можешь дать ты, вернее, я не могу тебя заставлять. Понимаешь, Птиц? - Тень положил голову ему на бедро, обтянутое тонким трикотажем пижамы.

- Понимаю. Это-то я как раз очень понимаю. Дим, но это - очень больно. Я не хочу, чтобы ты мне делал больно! - Взял и залез к нему в ванну, прямо в пижаме.

- Да, в первый раз - очень больно. Но если расслабиться и не зажиматься, и не делать так, как сделал я, придурок, то потом будет хорошо. Очень. Мне - нравится, когда ты так со мной. Но я привык.

Скворец нагнулся, провел ладонью по его губам, будто стирая что-то. Поцеловал.

- Прости меня, маленький. - Тень обнял его, прижимая к себе, будто убаюкивал. - Ты мне дороже всего на свете. И жизни дороже. Просто я... с ума схожу.

- Давай вместе сходить? - И снова запели птицы. И солнышко выглянуло. Солнце, и правда, выглянуло - светало. Но это было внутри Скворца. Он сам лежал на его груди, как в уютном гнездышке, в горячей воде, в которой плавали размокшие кораблики, и вздыхал.

- А если снова будет больно и плохо? Я второго раза не выдержу, Птиц. И ты тоже. Давай я просто буду любить тебя так, как было. - Тени было немного смешно и тепло. Какой же еще ребенок его Скворушка, его птенец маленький. Такого надо на руках носить. А не...

- А когда любят, не всегда хорошо. Я же люблю маму. Мне от этого больно и плохо, но я же ее все равно люблю. Это сильнее. Тебя я, конечно, не как маму люблю. Мне хочется постоянно, ну, почти постоянно, быть с тобой. Так приятно, когда ты заглядываешь в комнату, когда я занимаюсь, или играю на скрипке. Или просто сплю. Или когда я уронил яблоко, а ты его поймал. А я успел подставить руки, чтобы ты не упал на пороге. И когда мы носим Листву. Она же тоже переживает.

- Я буду с вами. Я никуда не уйду, не переживайте. - Врать он не собирался. Листва умница, она прекрасно поймет, чего не хватает Диме. А вот Скворец... Рано ему еще, рано. Еще хоть годик, хоть два! Но за два года Тень точно свихнется. И как тут решать? - Раздевайся давай, чудо. Сполосну тебя и спать отнесу. А то ты всю ночь глаз не сомкнул. - Тень вздохнул, так ничего и не решив. Скворец снял прилипающую, мокрую ткань, потянулся еще раз поцеловать. Первый раз расцветая вот так просто. Без Листвы. Без помощи, просто. От любви. Тень, успокоенный перепихом в конюшне, только улыбался, видя это. Поцеловал, нежно, без намека на ту обжигающую страсть, как в прошлый раз. Погладил шелковую спинку, крылатую - вот-вот прорвутся из-под кожи крылышки-лопатки, и Птиц станет Птицем в прямом смысле слова. Ангелом.

- Ласковый мой, маленький, - и почувствовал, что все равно - откликается на его поцелуи, касания. А тот был шальной, насмотревшийся. Уже сделавший правильные выводы, чувствующий свою вину, но это не главное. Главное - тепло. То тепло, которое он мог подарить ему, своей Тени. И Тень откинул голову на край ванны, выгнулся. Было так хорошо, что не хотелось ничего иного. Вот его Скворец, такой смешной-ласковый, неуклюже ерзающий. Чуть-чуть помочь, направить. И замереть снова, решится ли, нет ли - все равно хорошо. Вода уже ушла, ванна была теплой.   Скворец лег щекой ему на живот. Вдохнул чистый, без примесей, аромат тела. Погладил. Тень сжал зубы, но стон все равно прорвался, тихий и какой-то беспомощный. Улыбнулся, успокаивающе. Прикрыл глаза. С волос стекали капли по груди, на живот, собираясь в ямочке пупка. Сигнал был получен, и, как новогодняя гирлянда, по лампочке, Скворец зажигался. Играя яркими, чистыми цветами реакций и удовольствия. Играл, как котенок мягкой лапкой,   нападал и прятался, трепал осторожно, получая от игры радость и распаляясь все больше. Тень вцепился в бортик пальцами, едва не срывая ногти. Ну почему же его любое, а особенно такое, прикосновение так заводило? И, уже не скрываясь, простонал почти навзрыд, безуспешно пытаясь двинуть зажатыми под телом Птица ногами, вздрагивая. «Когда же это кончится, когда? Не могу больше... »

То, что потом делал Скворец, нельзя назвать хорошим поведением. Более того, в уголовном кодексе это - наказуемо. И он это понимал. Но ему было  не больно, видимо, потому, что все делал сам. Неприятно немного, но и то, первые минуты. Совращал Тень его? Наверно, да. Был ли Птиц против этого совращения? Нет. И ни в какое сравнение не шло все это с тем бесстыдно-грязным - в конюшне. И Тень уплыл куда-то далеко-далеко. А потом мыл, вытирал бережно, заворачивал в громадную белую кипень полотенца и нес на руках, чуть покачиваясь от сладкой слабости, в постель, под бочок Листве, и сам лег, свернувшись сытым котом. Укрыл всех и задремал чутко.

Утром проснулся от шевеления и сотрясания кровати. А потом как-то замолчали оба. Забились как мыши под веником. Он не показал, что проснулся, просто полежал, пока они не встали и не разбудили его окончательно своей возней.

Все сбились с ног. Причем сбивались-то - втихую, чтоб ни-ни, ни слова, ни полслова не проронить. А то как же: двадцать пятое на носу, вот-вот Медведь примчится, а еще ничего не готово? Мигель гонял всех из кухни чуть ли не скалкой, как ревнивая жена. Женя и Тень - выпасали Листву и Скворца в городе, на прогулках, пока Славик и бразилец готовились. И - грянуло.

- ДЕТКИ! - заорал Медведь с порога, как-то ставший еще выше, но худее и жилистее. Облапал, прижал, закрутил: - Родные мои! А выросли-то как! А поправились! Вот! И  надо так. Доча! Доча! - обнял, прижал, через Скворца, аж косточки захрустели.

- Ой, папа-папа-папочка-папуличка!!! Папочка!! - Листва верещала, как маленькая и висла на шее, дрыгая ногами. Аж светилась вся. Ну, лучшего подарка на день рождения и придумать было трудно, а ведь сегодня - именно он! Ее двадцатилетие. - Папа, как я рада, что ты приехал! Ой, пап, ну как же я рада! - и уже ревела, соскучившаяся, оказывается, страшно!

- Ну, что ты, цветик мой. - На ручки. Папа всегда берет на ручки. Хоть двухлетнюю, хоть - двадцатилетнюю. Головой к груди, и сам уже ревет. И Птица не знает куда приткнуть, но не отпускает. Усадил рядом.

Говорили-говорили, взахлеб, обо всем, и хвастались успехами Скворца - ему разрешили заочно семестр окончить, раз не по своей воле пропустил так много, и он усердно учил, зубрил и разбирал. И Листвы, которую Сэр уговорил дать ему пару (ага, десятков) картин на выставку, и на которые тут же нашлись покупатели. И про Мигеля, которого хвалили на курсах. И про то, что Женечка, кобелина страшная, подкатил-таки к дочке соседа-фермера и теперь каждую ночь удирает, думает, что никто не замечал? И про то, что дядя Слава вечерами устраивает им концерты - скрипка, рояль и флейта, а Листва гитару так и не купила. И пусть папочка в следующий приезд ее старую привезет? Только сам, а то вдруг разобьют в дороге? А когда все рассосались, и Скворец пошел лошадке яблок скормить, напрямую спросил:

- Дочь? Да ты беременна, никак?

- Пап, ты что? - удивилась, - Нееее, мы ж обещали доктору Листвицкому, что побережемся!

- Доча… Ты сейчас один в один - мама. - Грустно так посмотрел.

- А как - мама? - села рядом, прижалась, как к большому и сильному, родному-преродному. - Расскажи про нее еще?

- Ох, малышка... Она, как тебя понесла, такая красивая стала, просто расцвела вся. До этого в полутоне была, а тут… Волосы, руки, грудь, бедра. И гордость такая во взгляде. Выбор встал: мать или ребенок, пальцы мне сломала, ребенок, говорит. Люби, говорит.

- Пап, ну она же после меня еще жила.. - расплакалась, уткнувшись ему в грудь. Как-то обидно стало, и больно-больно. Будто сама маму и убила. Тем, что родилась.

- Жила, конечно. И тебя, как медаль, носила. Врачу пощечину дала, когда на тебя прикрикнуть вздумал, маленькую. Королева была. Крохотная такая, а идет по улице и все - расступаются. А у нее чулки штопанные-перештопанные, платье шитое-перешитое. Но даже затертое – так, с шиком. Как будто бы так и задумано.

Подарки привез всем. Просто не Медведь, а Дед Мороз какой-то. Скворцу торжественно вручил длинную коробку, перевязанную лентой из тонких металлических нитей. Тот разворачивал с замиранием сердца, и - ахнул: внутри был футляр со скрипкой. Новой, как драгоценный камень, электро, как гитары бывают, а у него вот - скрипка!

- Пааап… Спасибо. - И потом  долго возился, как ребенок с железной дорогой, с усилителем, разбираясь, а потом настраивая ритм. И как заиграл!

Остальным были подарки поскромнее - новенькие пластиковые карточки, каждому - на счет в банке по внушительной сумме. А Тень ходил, как неприкаянный. Его не радовали деньги. Просто, ему было как-то нехорошо и муторно. Давило глухое предчувствие беды. Но он старательно улыбался. А сердце аж зашлось, когда Медведь подал дочери коробочку, и она, опять ойкнув радостно, повисла у него на шее.

- Паааап, это ж мамино? Мамино, да? Какое красивое! - обычное оно было, скромное обручальное колечко, тонюсенький ободок. А у Тени черная пелена перед глазами встала.

- Осень. Не одевай его, - засосало под ложечкой.

- Не одену, конечно, рано еще. - И не заметила. Впервые не заметила, как ему стало худо. И Скворец, занятый новой игрушкой, и Слава с Женей, помогающие Мигелю накрывать на стол. Только сам бразилец обеспокоенно глянул, но ни слова не сказал.

А когда все вместе, в три машины, поехали в город, и Медведь, взяв с собой только дочь и его, отправился в самый лучший свадебный салон, Тень едва смог устоять на ногах - так сдавило ледяной рукой сердце. А Листик, их с Птицем Листик, Осенюшка - была счастлива и вертелась перед зеркалом, примеряя платья.

- Вот, это. Или, нет… Вот это! Ну, пааап! Ну это ужасно несправедливо: платьев много, а свадьба - всего одна. Надо потом развестись и опять пожениться. И так раз семь, пока у меня настроение это белое не пропадет. - Покружилась, взметывая пышный подол.

- Ну, дочка, хочешь, я тебе их все куплю? А свадьбе только одной бывать. У нас в роду иначе не было никогда. - басил Медведь. А Тень глотал непролившиеся слезы и запрещал, запрещал себе думать! Он вернется и будет играть, на солнечной и лунной флейтах своих, пусть музыка коконом их дом опутает, чтоб никакое зло не проникло!

- Нет, пап. Вот это. - Простое, как и все у Листвы. Закрытое. С одной розочкой у ворота. И фата, длинная-длинная, как облако, как волосы у русалки: - Это ж я дорвалась просто. Ну скажи, когда еще повод будет походить в таком кошмарном кринолине.

- Ой, дочка, да что ж мне мама твоя всюду мерещится-то? - аж всплеснул руками. - Ты свадебные наши фотки видела - вот точь-в-точь она! И платье... Может, другое? - видимо, и Медведя проняло нехорошим предчувствием.

- Ну нет, пап. Ты меня представляешь в этой горе сливок? Птиц меня в ней точно не представляет. - Листва ушла за ширму снимать именно гору сливок. Медведь только руками развел. По одному мановению пальца девочка-продавец, похожая на фею, быстро подобрала и упаковала в фирменные картоночки перчатки, бутоньерки, ленты для подружек и друзей, подвязки и всю такую мишуру. Медведь протянул карту, расплатился. Платье тоже упаковали в непрозрачный чехол, в коробку, перевязали лентой, как торт. На ломаном русском продавец внезапно пожелала:

- Совьет энд любофф!

- Опа! Пап, это и называется - глобализация? - Листва стояла, притоптывая. Домой хотелось очень. Ну, разве что еще своим мальчикам вкусненького купить.

- Это называется - русские наступают. Скоро не инглиш будет самым популярным языком, а русский наш. Идем, родная, идем.

Вот так вот весело было всем. Кроме Тени. Он, выполняя данный себе зарок, вернулся домой и вынул флейты. И принялся играть, импровизируя на ходу. И не просто играть, а обошел весь дом сверху донизу, попросив Скворца расставлять там, где он пройдет, свечи-вешки. Играл, пока не пересохло в совершенную пустыню, горло. А юноша сидел на лестнице и терпеливо его ждал, не совсем понимая, что происходит.

Скворец лежал на полу и ел сочные вишни. Он излучал удовольствие всей поверхностью своего тела. За окном, крупными хлопьями, шел первый снег и таял, коснувшись земли. Номинально, юноша читал. На самом деле он смотрел в окно, пытался завязать веточку от вишни языком и болтал ногами, то есть, делал что угодно, лишь бы не заниматься. Птиц устал от учебы. Остался последний экзамен, а знания не шли в голову, хоть стреляйся, поэтому он ходил хвостиком за всеми по дому и ныл. В конце концов, Листва вручила ему вазу с вишней и том по спланхнологии, и послала… заниматься.

Во дворе, дядя Слава, как выразился Тень, озверев до неприличия, гонял полуголых Женю, его и Мигеля по пересеченной местности - по хоздвору, парку и прилегающим к поместью холмам. Уже полчаса этой пытки - и от парней просто валил пар, как от древних паровозов, и было жарко до пота, выступившего на телах. Тень давно перестал стесняться шрамов. Еще в первое занятие Славик заставил его рассказать, откуда, и кто. Впрочем, Славик, как раз, все знал. Но чтобы излишнее любопытство не отвлекало внимание остальных, Тень рассказал. Больше вопросов не возникало. А к прикосновениям его приучил Скворец.

А в маленькой рощице зверски мерз в машине Питер, думая, что подзорная труба уже примерзла к глазу, и придется ее греть зажигалкой. Завести машину он не мог, потому что звук мотора дядя Слава слышал лучше сторожевой собаки, которая поселилась в конюшне после приезда отца Татьяны. И которую там обнаружил Питер с повреждениями для собственного тела. Пес породы алабай играючи покусал его за ляжки и подрал одежду. Впрочем, отпустив раньше, чем из дома выскочил Женечка с пистолетом. Питер ругался про себя, мешая подслушанный русский мат с чопорными английскими непристойностями, поминая чертового русского. Но та непередаваемая ночь стала для него героиновой дозой, достаточной для привыкания. И теперь его просто корежило в ломке. А, судя по всему, у Тени с Птицем все было отлично. И надежды таяли, в отличие от снежинок.

Зазвонил телефон. Птиц сначала подождал, пока подойдет Мигель, но тот, видимо, совсем оглох в своем бункере в подвале. Скворец подошел к телефону:

- Здравствуйте, дом Хрусталевых.

- Сынок, ты... позови Славика. - Вопреки привычному, Медведь не орал в трубку, а как-то пришибленно сипел. - Срочно.

- Да, папочка. Сейчас. С тобой все в порядке? - Скворец четко представил себе Медведя на больничной кровати и запаниковал.

- Со мной все превосходно, - безразлично ответил тот. А при этом так и виделось - кивает, как китайская собачка на "торпеде". - Ты за меня не переживай. - Голос его еще осип, и тут Скворец услышал самый не вяжущийся с Медведем звук - всхлип, сухой, будто слез не было, а горло пережало спазмом.

- Папа! Папочка, что с тобой? Ты здоров? Тебя не ранили? - Скворец запаниковал не на шутку, выбегая с трубкой радиотелефона босиком во двор, и истерично замахал бегавшим.

- Меня - нет.

Славик добежал первым, благо - был ближе.

- Что там? Михал-Палыч? Что стря... Как - вз... Понял, молчу. Да, хорошо, Миша. Да, я постараюсь. Не волнуйся, Миша, я понял. - А лицо у Славика стало каменной маской идола с острова Пасхи - ни одной эмоции. Скворец уже насквозь промок, но не чувствовал ни этого, ни холода. Так бывает, когда случается что-то страшное. Что ; ты еще не знаешь, но точно знаешь, что это непоправимо. И касается лично тебя. Тень с разгону подхватил его на руки и влетел в дом. Вот оно - сердце замерло от предчувствия необратимой беды.

- Ты что - босиком, чудо? - и ноги растереть, пока не потеплеют и не покраснеют. А Славик загнал в дом всех и запер дверь.

- Гхм... Дима, Сева, надо с вами поговорить. Но сначала ты, Дима.

- Дядя Слава, что с ним? Что с папой? Как это, его нет? - Скворец непонимающе смотрел, то на Тень, то на мужчину. Одежда противно липла холодным к телу.

- Что - нет? А! Нет, его не ранило. Птиц, побудь пока с Танюшей. Потом Дима тебя позовет. Очень надо. - Славик смотрел так, что о его взгляд можно было биться, как о стену.

- Хорошо. - Птиц на деревянных ногах поднялся в кабинет, где стрекотала швейной машинкой Листва.

- Дима, мать Скворца - взорвали в машине. После заседания суда по делу об избиении Птица. Ты понимаешь, что я должен ему сказать, а приглядеть потом за ним - твоя задача. И глаз не спускать.

- А Михал-Палыч? С ним все в порядке? - хотя, какой в задницу, может быть в порядке, после смерти второй любимой жены, с которой и пожили всего то-год. Тень схватился за голову.

- Сам понимаешь - не в порядке. Боюсь и предположить, что там сейчас творится. Так что... надо быть готовыми ко всему. - Славик, который мог звать начальника просто "Миша" - был каким-то неуловимо иным, чем тот, что был прежде.

- Зови давай Птица, приготовь успокоительное, и готовься не спускать с него глаз двадцать четыре часа в сутки.

- Листва, папа звонил. - Скворец подумал, что надо бы переодеться, а то так и простыть не долго.

- И что сказал? А почему меня не позвали? - девушка закончила строчку, спрятав кончик язычка, который высовывала и прикусывала от усердия, и встряхнула готовым рукавом с кружевной манжетой.

- Что-то неопределенное, и позвал дядю Славу. Вроде, на меня сильно рассержен. Только вот я гадаю ; из-за чего? - Он достал сухую одежду и замер, задумавшись, снимая мокрые брюки.

- Да не, солнышко, с чего бы ему на тебя сердиться? - Листва была спокойна - ну что, она папу не знает, что ли?

- Птиц, идем, - в дверь заглянул Тень, необычайно серьезный и слегка бледный.

- Вот! Я же говорил. Где-то опозорился и не заметил. А папе из института позвонили. - Скворец быстро оделся и спустился к Тени: - Что? Меня в Россию отсылают? ; Хуже для него ничего придумать было невозможно.

- Сядь, пожалуйста. - Славик придвинул ему мягкое кресло Листвы, а Тень сунул в руку стакан с успокоительным, от которого за версту несло валерьянкой. - Сева, ты только... короче, мама твоя... умерла. - Славик замолчал, не отводя глаз от Скворца.

- Как… - Птиц широко распахнул глаза, ноги перестали его держать. Дядя Слава вовремя кресло подвинул. Тень заставил его выпить пару глотков, молча обнял.

- Убили ее. Никто ничего сделать не успел.

- Как ; убили? - он не понимал. Что они все говорили? Хотелось позвать Листву, чтобы она все объяснила. А так, просто Вавилонская башня какая-то. Ничего не понятно.

- Дима, забери его, попробуй уложить спать. - Славик устало потер лоб. Тень осторожно поднял своего Птица на руки. Тот вцепился в него до синяков. В голове не укладывалось. Как убили? Зачем убили? Мама и мухи бы не обидела. Она была тихой и незаметной. Кому она могла помешать? Тень поднимался по лестнице в спальню медленно, тихим голосом объясняя то, что сумел понять сам. Что убили из-за раздутого Медведем скандала после того налета на клуб. Что это явно хотели запугать Медведя. Осознавал случившееся Птиц медленно. Боль тупой колючкой впивалась в сердце. Он свернулся на их большой постели.

- Дай мне какую-нибудь таблетку. Чтобы прошло. - Показал себе на грудь. Тень пошарил в аптечке, которая всегда была под рукой ради Листвы. Нашел сердечное и подал Птицу вместе со стаканом воды.

- Ложись, подремай. Будет легче. - и присел рядом верным стражем.

- Я проснусь, и все закончится? - Птиц потянул его за руку, лег в кольцо объятия, прижался. Горячая, как лава, слеза капнула на рубашку. - Сколько раз я уже в тебя плакал?

- Много. - Тень улыбнулся печально. - Сейчас можно.

И Скворец заплакал в голос, прижимаясь к нему, жалуясь бессвязно. Как плакал в совсем глубоком детстве. Когда его обижали во дворе и дразнили в садике за скрипку. А он, побитый, приходил домой и плакал в руку бабушки. А потом упорно вставал и пиликал про два веселых гуся. С балкона. Назло всем. Но мама ; умерла. Ее не было. И последний раз, когда он ее видел, он ее ударил. И так и не извинился. И теперь возврата к этому - нет. У него на белом свете больше нет никого. Мама его не любила. Она его обвиняла во всех своих неудачах, но она - была. Покричав на него, она все равно помогала. Шла ругаться с родителями тех, кто его ударил. И хвалила за упорство. Делала это скорее на автомате. Потому что так надо, а не потому, что хотела. Но теперь не было и этого. И положение Птица было ужасным. Не потому, что он не был усыновлен официально, и Медведь мог вышвырнуть его в любой момент, он не понимал этого и не думал такого. А потому, что он был мальчиком семнадцати лет, и у него умерла мама. А перед этим, он с ней поссорился. И сейчас почувствовал всю горечь слова «сирота». И плакал так долго, что уже стемнело, и Листва принесла им ужин, но он не мог есть, потому что слезы его душили. Только лечь, уткнувшись уже в нее. Потому что Тень был мокрый и пролежал с ним почти шесть часов, и ему надо было подвигаться. И перекусить. А он лежал, обнял Листву, которая нежила и баюкала его, как младенца. Сама страдая и переживая, потому что потеряла маму тоже и знала, как это. И Кристина, несмотря ни на что, не была настолько плохой женщиной, чтобы умереть так страшно и так скоро. И она звонила папе и разговаривала с ним, наверное, часа два, утешая, но он был очень сильным и уже пришел в себя. А Листва умоляла его бросить все и приезжать сюда. Не мстить. Просто приехать и жить с ними. И упрашивала, пока он не пообещал не мстить и закрыть дело.

Скворец спал, накормленный успокоительным. Ему снилась их с бабушкой старая квартира. Мама сидела у окна. Он так обрадовался. Подбежал, взял за руки. Они были холодные, как у Листвы. Ну это ничего, он согреет.

- Сволочь. ; Птиц вздрогнул. - Скотина, кобель, паскуда! - колючие слова так и сыпались у нее изо рта. И каждое резало, как бритва. - Я из-за тебя мертва. Из-за шмоток твоих, бабских. И сынуля мой тоже из-за тебя мертв! Мальчик мой любимый! Я так его ждала, а ты живешь, урод! Живешь и радуешься! А мы - гнием. ;

И она швырнула ему под ноги полуразложившийся крохотный трупик: - Будь ты проклят! Ты и вся кровь твоя! - и раздулась, как испорченная консерва. Треснула по суставам, и разнесло ее, Скворец на коленях стоял, окаменев от ужаса. Комната наполнялась кровью, а он не мог пошевелиться. Захлебывался уже в ней, тщетно пытаясь закричать, чтобы пришла бабушка и спасла. И когда скрыло его с головой, увидел лебедя их, что на прудике жил. Злого и одинокого, не подойти к нему было. Тот шипел и наступал в красном мареве.

- Птиц! Птиц, родненький мой! Господи! Тень, врачу звони! - во тьме бился в припадке, заходясь криком, Скворец. На губах пузырилась пена. На нем, распластавшись щитом, лежала Листва. - Не дам!! Не отдам!!! Птиц, мой Птиц!

Доктор, приехавший очень быстро, сказал, что нет, не эпилепсия. Просто припадок на нервной почве. Прописал уколы и постельный режим дня на четыре. Да посоветовал психолога.

Рождество для всех в маленьком доме на холме выдалось совсем нерадостным. На праздник, всего на пару дней, прилетел Медведь - седой совершенно. Долго молча обнимал Скворца, потом сказал:

- Сынок, ты не думай, что раз мать... - голос его сорвался, мужчина откашлялся, - ... То мы тебя бросим. Ты мне как сын, Танюшке - мужем скоро станешь, и вообще... - он, на самом деле, не знал, что сказать. Любил, очень любил Кристину. Но после ее выверта с дитем - как-то охладел слегка. Не мог понять, как можно вот так - взять и отказаться от своей кровинки? И понимал каким-то чутьем глубинным, что больше привязался к сыну ее, чем к ней самой. Может, оттого, что дочь так прикипела сердцем к мальчику? А чувства и удовольствия Листвы Медведь всегда ставил на первое место. И после этого Скворец успокоился, хоть и был уверен, что мать прокляла его. И никакие доводы, что кошмар был лишь игрой разума, не могли его переубедить. Мигель привел на Сочельник шамана и священника. Они сначала недоуменно косились друг на друга, но потом каждый принялся за свое ремесло. Первый обвешал весь дом амулетами, а второй облил все, что только можно, святой водой. В том числе и спящего в своей комнате после ночных утех с фермерской дочерью, Женечку.

Тень внимательно следил за юношей не позволяя ему долго сидеть уставившись в одну точку. Веселя смешными историями, подсовывая ему Листву, которая одна могла расшевелить его и заставить улыбаться, как раньше.

; О! Мне бумага из института пришла. - Скворец сидел на пороге дома, укутанный в теплую куртку с пышной меховой опушкой. По двору носился Снежок, который гонял алабая и легонько кусал его за холку. Собаку назвали Сшхером. К общему восторгу, тот несмотря на зрелость, отзывался. Снежок полюбил его, как брательника по стойлу, отнимал игрушки и иногда даже схрупывал корм из миски. За что был дран не однократно, но продолжал безобразничать. Вот сейчас подбежал и попытался попробовать на вкус конверт, свесив морду из-за плеча Скворца:

- Уйди, шальной!

- Снежик, фу! - на собачьи команды конь отзывался так же, как пес - на лошадиные "но" и "тпру". Тень присел рядом и любопытно заглянул в бумаги, через плечо Скворца: - Что пишут?

- Что последний экзамен мне автоматом проставили. Можно больше не нервничать на эту тему. - албай подбежал и бросил им под ноги полешко из дровяного сарая.

- Итак, Рубикон перейден. Первую свою сессию ты добил благополучно. А у меня, представь себе, сегодня вечером репетиция с графенышем. Приедет эдакая фифа, и буду показывать, как играть. - Тень глубоко вздохнул, подобрал поленце и закинул его аж к живой изгороди.

- Ты с ним спишь? - и капюшон поглубже на лицо. Что бы не видно было покрасневшего лица.

- Нет. С чего вдруг? Я с ним играть на флейте буду! - опешил Тень. Он благополучно забыл уже про тот раз в конюшне. Не до того было, со всеми семейными проблемами. И про приставания Питера умудрился подзабыть. Сейчас вот вспомнил и досадливо прикусил губу.

- Просто… Он шляется вокруг дома, как маньяк какой то. Мне даже не по себе. Слушай, тебе не кажется, что Листик располнела?

- Питер может делать, что угодно, ворота поместья для него закрыты, пока не скажете вы с Листвой. А она... да нет, просто в кои-то веки, наверное, нормально отъелась. А то дома - перехватывала, как птичка.

- Ну… Наверное. И грудь у нее больше стала. Не то, чтобы я сильно против, наоборот, я на самом деле так рад, что она в обмороки больше не падает. Вон, как на велике рассекает, любо-дорого поглядеть.

- А ты так и не научился? Хочешь, покатаемся тоже? - но в этот момент тренькнул сигнал на воротах, и Тени пришлось идти и открывать - ни Славика, ни Мигеля, ни Жени дома не было - уехали в город за покупками к Новому Году. Питер переминался с инструментом в руках. За спиной Теня раздалось:

- Отдай! Отдай варежку, скотина! - и  стук копыт и топот ног вдогонку. Дима против воли улыбнулся, и, хоть эта улыбка и предназначалась не ему, Питер улыбнулся в ответ. Встретился взглядом с холодными желто-карими глазами, и улыбка сползла с лица, как старая маска.

- Я рад, что ему лучше. Наверное, мои соболезнования будут не уместны? - Питер прошел за спиной Тени в дом.

- Да, не стоит напоминать лишний раз. - Тень запер ворота и поспешил вдогонку. После почти полумесячного воздержания он невольно возвращался и возвращался глазами к довольно симпатичной фигуре графеныша. Питер поднялся в кабинет, где стопками на полках лежали книги на трех языках, стояли сундуки с тканями, шкаф, швейная машинка и лежали инструменты. Замер в нерешительности, не зная, что дальше делать.

- Ну, коль пришел, запомни: всего два правила, но я требую их беспрекословного выполнения. От темы урока не отвлекаться и требования мои выполнять немедленно. Скажу - на пол, значит надо упасть на пузо и молчать. Все ясно?

- Конечно. Как в армии? - Питер расстегнул пиджак, в доме было жарко.

- В армии - это еще цветочки. А я гонять буду так, как самый строгий сержант не сумеет. - Тень достал ту, подаренную старым графом, флейту. Бережно протер ее платочком и куском замши, и посмотрел на инструмент, который Питер приволок с собой. Это была одна из флейт его матушки. Взял первую, которая на глаза попалась. Под окнами раздался хохот Птица, который, судя по звукам, оседлал Снежка, и сейчас они скакали в запуски с собакой. Тень кинул тоскующий взгляд туда же, за окно. Но он был тут, как на привязи. И надо было оправдывать доверие.

- Ну, давай, попробуй извлечь из нее хоть звук? - Тень с сомнением покосился на то, как держал флейту Питер. Она была - поперечная. Тот, однако, держал ее, как блок. То ли переволновался, то ли кокетничал по-глупому. Тень поднес свою к губам:

- Смотри, как взять. Вот здесь и здесь. Это другой инструмент. - Грубовато пошутил, и сам даже не улыбнулся. Питер на удивление легко извлек из флейты пару нот.

- Отлично, теперь начнем с гаммы. - Пальцы Димы порхнули в сладострастных прикосновениях к любимому инструменту вверх и вниз, прозвучала мелодичная лесенка нот.

- Как сложно… - Питер никак не мог правильно сжать губы. Ноты фальшивили. Он даже отошел подальше, чтобы Тень не подумал чего. Хотя на его лице было все написано. Где именно он видел эту флейту.

- О, господи... Ладно, ты же ее не целуешь, ты же ее дышать заставляешь! - Дима смотрел на потуги Питера и горячился. Еще и поэтому не брался никого учить - чужие неудачи раздражали, хуже, чем свои.

Питер старался, он даже честно захотел научиться играть на этой чертовой флейте. Но больше всего он сам хотел быть флейтой в руках Тени. Чтоб он его, как Скворца, обнял под мокрым снегом и отнес в дом. И все бы хорошо, но только Тень этого либо не понимал, либо - понимал слишком уж хорошо. Держался так, словно шел по струне: настороженно, даже плечи были напряжены. Только руки - так обнимали и ласкали чертову деревяшку! Ах!

- Покажи, как правильно надо. - Хоть спиной почувствовать, дыхание, аромат его. Чистого тела, легкого одеколона. И… да… И Скворца. Кровь бросилась в лицо.

- Ладно. - Тень встал за спиной, иначе было - никак. Прижал инструмент к губам парня, поставил его руки в нужную позицию. - Давай, выдыхай.

Господи, его тело… Его красивое, мощное тело. С рельефом мышц, с сильными, беспощадными руками. Которые так терзали его плоть, что он готов был мучиться еще и еще. Выдохнул правильно, чтобы Тень не сердился и не ушел. Хоть бы поцеловал...

- Именно так. Еще. - Тень отодвинулся, снова встал перед ним, снова проиграл нежную лесенку гаммы и раздраженно отнял флейту от губ: - Да... Черт! Ну что ж ты пальцы так раскорячил??? Ну не листья грести вилами собираешься, а инструмента касаться! - пришлось снова встать за спиной, правильно поставить Питеру руки. И корректировать на каждое движение, на каждую ноту. Его уже трясло. А Питер - млел. Пусть он на него сердится, пусть кричит. Зато он с ним.

Так прошел час. Заглянул Скворец. Раскрасневшийся с мороза, с сиреневыми тенями под глазами:

- Может, прерветесь? Я чаю вскипятил.

Тень устало выдохнул:

- Сейчас, Птиц. Только закрепить немножко, хоть руки я ему поставил, и то хлеб. Сделаешь мне чего-то вроде бутерброда? Вымотался, как вагон разгрузил! - говорил Тень по-русски, только для своего Птица.

- Давай, закрепляй. - Подошел и, приподнявшись чуть на цыпочки, поцеловал в шею. И вышел. Тень улыбнулся, и как рукой сняло его злость. Проследил, как снова слажал Питер, закрывая дырочки пальцами, но не откомментировал, только приказал:

- Еще раз.

- Ты его любишь?

- А есть сомнения? Люблю. И не оставлю. - Тонким лезвием ; словами прорезал пространство, разделяя. Отодвинулся, отгораживаясь нотами от Питера. Когда играл - был не здесь-сейчас, а там, в тех далях-высях, которые творило его волшебство.

- Но он же женится. - Питер цеплялся за последнюю ниточку.

- Ну и что? Таню я тоже очень люблю. И счастлив, что они нашли друг друга.

Это голова Питера понять не могла, тогда он решил пойти другим путем.

- А мы можем продолжать встречаться? - и вложил указательный палец в кулак.

- А я не хочу лгать Себастьяну. - покачал головой Тень. Вытер флейту и уложил ее в футляр. - Идем чаю попьем. Я проголодался с этой репетицией.

Питер промолчал и тоже убрал свою флейту. Дима не сказал «нет». И это обнадеживало.

Тень скоро даже привык к этим урокам - они его, как тренировки Славика, держали в постоянном тонусе. Нельзя было расслабляться, нужно было следить в оба глаза за мелкими ухищрениями Питера и пресекать на корню все попытки сближения с его стороны. Иногда хотелось просто убить мальчишку. Иногда - снова жестоко, еще более жестоко, чем в тот раз, проучить. Но Тень уже понял, что жестокостью ничего не добьется. Так что просто с милой улыбкой безжалостно обламывал все надежды графеныша.

Тень, просматривая чеки из магазинов, заметил то, что не замечал до сих пор: из статей расходов их маленькой семьи исчезла одна весьма характерная графа. Он похолодел от догадки, и принялся вспоминать все, что могло иметь к ней отношение. Все мелочи и совпадения. И то, что Листва слегка пополнела, и то, что когда-то заметил в мусорной корзине разорванный просто в лоскуты презерватив, а ребята потом ходили слегка пришибленные... Тень схватился за голову. Он просто не знал, что ему делать - призвать к ответу Скворца или припереть к стенке Листву? Заставить ее сделать тест? Да и без теста видно - она беременна. И что теперь? Об аборте она и слушать не станет. О больницах она тоже слышать не желает после операции. А поганые предчувствия, пригасшие после гибели матери Скворца, снова подняли голову.

- Листик! Я, конечно, лопух в вопросах полового воспитания. - Скворец спустился вечером ко всем домашним, собравшимся у очага, и развернул крохотную рубашечку, шовчиками наружу: - Но вот это вот мне будет явно мало. - Он полез в кладовку за какими-то вещами, привезенными из России, и на него свалилась плохо поставленная коробка, полная детского приданного.

- Ну... это еще то, что мне мама шила... - покраснела девушка. А рука ее против воли метнулась к животу, и Тень уверился: знает. И скрывает ото всех. Заметил ее жест не только он, но и Славик. И оба одновременно переглянулись. Были они тут самыми старшими, им и расхлебывать. А как расхлебывать??? Коль Листва - молчит?

- Листик, - Скворец  же встревожился не на шутку: - Ну от меня-то не надо, а? Это же не честно.

А вот давить на нее не стоило - Листва, на которую попытались надавить даже так мягко, вскинулась тигрицей: серые глаза засверкали гневной синевой, тонкие ноздри раздулись.

- Ну, да, беременна! Что, нельзя было подождать, пока я скажу? Тебе первому, а не при всех? - хлестнула воздух волосами, развернувшись, и убежала наверх. В комнате повисло напряженное молчание.

- Совсем умом девка тронулась… - дядя Слава хлебнул огненного чаю и замер, переводя дух. Скворец махнул всем рукой и пошел вслед за Листвой. Сел у запертой ванной. Поскребся:

- Листва, жена моя. Ну ты что?

Листва и сама бы не могла объяснить - что с ней. Просто малейший повод, который она бы и не заметила раньше, сейчас мог стать причиной раздражения. Ну, в самом-то деле, что ее так взбесило? Ну, призналась бы при всех, что да, беременна. Но ведь так хотелось сначала сказать ему, любимому, наедине! Непрошенные и, что хуже всего, непрекращающиеся слезы капали на подол рубашки, оставляя мокрые пятнышки.

- Листик, ну я счас дверь вынесу. - миролюбиво предложил Скворец.

- Как вынесешь, так и назад занесешь. - всхлипнула.

- Ну, Листва, родненькая, ну, прости меня. Ты что думала, что я вот так вот брошу тебя, своего ребенка, и останусь в бездействии? Прости, не подумал. Коробкой ушибло. Ну, не плачь там одна, пожалуйста! - Скворец понял, что вот оно ; проклятье матери. И тут же отогнал от себя эту мысль.

- Почему - бросишь? - Листва открыла дверь и удивленно замерла на пороге ванной. У нее и слезы высохли от удивления. - Просто так принято - сначала потихонечку сказать мужу, а потом уже всем остальным. А ты - при всех ляпнул. - Снова погрустнела.

- Листик, ну я-то не знаю, как принято. Откуда? Ну, давай, ты мне скажешь. Я честное... пречестное слово,   ничего не знаю. Вот. - Он встал перед ней на колени.

- Да уже... уже-то что? Все слышали. Беременна. - девушка скрестила руки на груди и задрала подбородок. Ну просто картинка была - так красива, расцветшая, как розовый бутон, началом женской красоты. Округлились бедра, сгладились линии плеч, налились и чуть отяжелели крупными яблочками груди.

- Любимая моя, родная. - Скворец обнял ее благоговейно, прижавшись лицом к бедрам: -Радость-то какая! Счастье мое. - Поцеловал ее животик, сокрытый теплым кашемировым платьем. Долго сердиться Листва просто не умела - обняла, запуская тонкие пальчики в отросшие черные кудри, поглаживая:

- Твой малыш, представляешь? Он там растет, а потом родится... Так непривычно! И так здорово, что мне даже страшно!

- А мне-то как страшно! Листик, - он встал с пола и усадил ее себе на колени, в их любимое кресло, ; А что там Листвицкий говорил на тему беременности?

- Поберечься, вот что. Ну, я и берегусь. Витамины кушаю, из дома почти носа не кажу.   - на самом деле, ее "не кажу носа" было частыми прогулками верхом, на велосипеде, пешком по вересковым холмам. А Листвицкий вполне однозначно запретил думать о детях до конца трехлетнего реабилитационного периода после операции.

- Вот, давай, ты про велик забудешь? Я боюсь. - Скворец был обрадован и напуган, что его подозрения подтвердились: - Я буду самым молодым отцом в истории. Как мы его назовем? - Он прижал ее к груди, под ложечкой тревожно засосало.

- Не знаю еще. - Листва уже тихо смеялась. - Рановато думать - откуда ж я знаю, мальчик там или девочка? Но я бы мальчика назвала Костей. У дяди Славы сына так звали, я ему давно уже пообещала, что тоже сына так назову, а он ему крестным станет. Красиво, да?

- Конечно, красиво. Константин Себастьянович. Листик, я все спросить хотел, ты где жить хочешь?

- Мне здесь нравится. Но я по дому уже соскучилась, я бы съездила туда. А ты? А Тенюшка? Ой!!! Тень! Он же обидится, наверное, что я ему тоже не сказала...

А Тень... не обижался, нет. Он сбежал из усадьбы и пытался прийти в себя, сидя на берегу ручья, в низинке между холмов. Грязноватая зимняя вода несла щепки и листья, он бездумно следил за течением, не замечая, как тревога заставляет все сильнее стискиваться пальцы, пока из-под ногтей не брызнула кровь. Они пришли вдвоем, Скворец охнул, бросился обтирать кровь с его рук. Самого, естественно, тут же замутило. Он не переносил вида крови, а вид такого Тени не переносил тем более.

- Листик, тебе надо в больницу. Чтоб тебя поставили на учет, проверили сердечко. Пожалуйста, Листик! - Тень только вытер расцарапанные ладони платком, не обращая на них внимания. И почерневшими от волнения глазами смотрел на обоих. - Пожалуйста, я вас обоих умоляю! На колени встану! - и упал в грязь чистыми джинсами, беря Скворца и Листву за руки. - Поберечься!

- Все хорошо, Димочка. Что ты, родненький? Не пугай меня. - Листва обняла его, прижалась, такая теплая, в пушистой песцовой шубке.

"Хорошо... Но что ж мне тогда так плохо? Плохо, тошно... Значит, снова - играть, играть, отводить беду? А я ведь и не сумел в тот раз..." Но что значит - сумел, не сумел, когда - надо?! И Тень снова достал черно-золотую леди-флейту. И снова пел ею вместо голоса свои колдовские заклинания. Вкладывая в них всю свою душу, всю память и волю.

Скворец же, опьяненный своим счастьем, приволок кучу книг по воспитанию и уходу за детьми, и на него нельзя было смотреть без смеха, как он ждал капризов Листвы, готовый сорваться в любую секунду, за вдруг возжеланным пучком петрушки, или снежком.

А на них вдруг начали валиться какие-то мелкие досадные проблемки. Которые Славик и Тень благополучно решали пока, но они просто раздражали. То Женя машину не там поставил - пришлось платить штраф. То забарахлил насос колонки, и воду пришлось заказывать в баллонах, и Мигель ругался, что ее задерживают поставщики. То, ни с того, ни с сего, заблокировали карточку Листвы. Проблему уладили в банке, но Листва перенервничала. То Скворец опять сцепился в институте. Приехал в рубашке, пошитой Листвой, с кружевным воротом и манжетами, а его не захотели пускать, дресскод. А разозленный Скворец этих кодов отродясь не знал и, взбешенный, изметелил охранника. И  два часа просидел в отделении охраны.

Мелочи накапливались, как снежный ком. Итогом же стал нервный срыв Листвы. И короткий обморок, напугавший всех мужчин поместья до холодного пота. А упрямая девчонка отказалась ехать в госпиталь. Вцепилась в перила еще непослушными руками:

- Никуда я не поеду! Хоть режьте! Все прошло!

-Тихо-тихо. Конечно, не поедешь. Куда же мы без тебя. Кому надо, сами приедут. - Скворец, который не спускал ее с рук, бешено завращал глазами, показывая Тени, что ; хоть из-под земли доставай доктора на дом. Тень метнулся выполнять. Доктора "достали". Одолжили, так сказать, семейного врача соседей, которые уже стали считать Женечку не чужим. Старичок-доктор видел еще, вероятно, исход евреев из Египта. Осмотрел девушку. Тень все боялся, что тот прошамкает что-нибудь про кровопускание и пьявок. Однако врач вполне грамотно прописал Листве покой и таблетки для укрепления сердца и сосудов.

- Большего я без госпитализации и обследования вам не скажу и не сделаю, - развел он руками.

- А можно обследование без госпитализации? - Скворец поправил Листве подушки и показал ей кулак. Молчи, женщина.

- Увы, молодой человек, томограф на дом не привезти, да и анализы крови лучше сдавать в больнице. - врач собрал свой саквояжик и откланялся.

- Листик, пожалуйста, так лучше будет ; съездим на денечек? Без ночевки? Ну, ради малыша? А вдруг нам скажут, девочка или мальчик? - Скворец сделал самые большие и умильные глаза, которые только был способен сделать. Листва неожиданно сдалась:

- Ну, ладно, съездим. Но только на один день!

Наверное и умоляющий взгляд Тени помог. Тот уже вообще себе места не находил. Вообще-то, он был обязан сообщить Медведю. Как и Славик, и Женя. Но все охранники словно в рот воды набрали - не проболтался ни один. "Все хорошо, прекрасная маркиза..." Видимо, все прекрасно знали, чем все закончится, а Скворец своего ребенка не отдал бы ни за что на свете. Он и так до этого обожал Листву, а тут прямо крышей на ней поехал.

В больнице деньги Хрусталева сотворили просто чудеса - отдельная палата, лучший врач... Да только ничего утешительного он не сказал Тени. Говорить совершенно свихнувшемуся от любви Скворцу или упрямой Листве проницательный доктор ничего не стал.

- Леди срочно нужна госпитализация, круглосуточный медицинский присмотр, поддерживающая терапия для сердца. Операция, я так понимаю, была всего полгода назад? Это смертельный риск, как для матери, так и для ребенка! И вопиющая безответственность со стороны отца!

- Отец сам еще ребенок. - Тень все понимал, но говорить это Скворцу не стал, он просто исступленно хотел, чтобы случилось чудо. Листва отказалась госпитализироваться:

- Мне в этих стенах только хуже будет. Меня тошнит от любой еды, которая приготовлена не Улыбкой. - Это была чистая правда. Листву мотал токсикоз.

Тень отвез их домой, а сам - метнулся по аптекам, скупать те лекарства, что посоветовали в госпитале. И - вот уж чего от себя не ожидал никогда - заехал в церковь русской диаспоры, поставил свечку у иконы Божьей Матери и горячо, быстро помолился, как сумел - не канонными словами, а как на душу пришло. Чуть отпустило.

Листва залегла наверху, в спальне. Ей было тяжело. Оттого, что скучно, оттого, что врачи такие противные. Ей неудобно было лежать, стали отекать ноги. Скворец даже попросил отпуск академический, чтобы не разлучаться с ней ни на секунду:

- Ничего, родная моя, скоро весна, я стану совершеннолетним, и мы поженимся.

Тень - как верный пес, ночевал под дверью спальни, уже не претендуя на место в супружеской постели. Готов был выть, когда любимой Листве было плохо. А ей с каждым днем становилось все хуже. Весь ее цветущий вид так быстро увял, что становилось просто страшно. Бледная, иззелена-белая от постоянной тошноты, все чаще ненадолго теряющая сознание от того, что сердечко ее не справлялось с возрастающими нагрузками. Тень стал тенью самого себя.

- Родная, а смотри, что я тебе принес? - Скворец сел на краю постели и протянул ей акварельный лист, на котором по-детски был нарисован букет цветов и написано: «Нашей маме! » - Я в твою акварель залез, ничего?

- Ничего... Давай погуляем? Только вам с Димой придется снова меня нести. - улыбка получилась какой-то ну совсем не радостной, вымученной.

- Конечно, погуляем. Там так хорошо, снежок, солнышко. - Скворец полез в шкаф за ее теплыми вещами: - Сейчас я тебя на ручки возьму и как принцессу понесу. Что? Тошнит опять? - он уже отработанным жестом достал из-под кровати чистый эмалированный тазик.

- Нет-нет. - Листве и тошнить было нечем, даже желчь уже кончилась - остались только позывы. Она вытерла губы и неловко сползла с постели. Животик уже был довольно заметный, на пятом-то месяце. - А знаешь, маленький сегодня ножкой толкнулся... Так странно...

- Чего странного? Здорово! Жив-здоровехонек. - Скворец одевал и обувал ее, бережно и ласково. Он вообще не был брезгливым человеком, а Листва вызывала у него желание только заботиться и защищать. - Имя для дочки уже придумала?

- Кристинка - подойдет? - улыбнулась девушка. Скворца как ударили:

- Как хочешь, родная…

Тень зашел, принес ей стакан молочка, от которого единственного не было тошноты.

- А куда это вы? И без меня?

- Мы не без тебя. Я как раз звать собрался. Листик, уговори его врачу показаться, я на вас двоих смотрю - сердце разрывается.

- Вот родит - хоть в дурдом меня запихайте, слова не скажу. А пока я от вас ни на шаг. - Дима быстро оделся, помог Скворцу снести девушку вниз, а там Листва возжелала сама пройтись, ощутив прилив сил.

- Ой, хорошо-то как! - день и впрямь выдался непривычно-ярким, безоблачным, и под солнцем сверкал белым покрывалом снег. - Идемте, ну, идемте же! К ручью прогуляемся, может, он не замерз?

Хватило Листвы только на пол пути по тропинке по склону холма. Она повисла на Тени и Скворце, все медленнее перебирая ногами.

- Мальчики... голова кружится... - и повалилась в снег.

- Господи! Дима, вызывай скорую! - Скворец подхватил ее на руки и быстро, но очень осторожно понес к дому. Листва редко-редко дышала, побледнев, и не открывала глаза, когда Скворец звал ее по имени.

- Кома. - Сказал дядя Слава. Скорая увезла их в клинику - сходящего с ума от предчувствия конца Тень и застывшего в страшном ожидании Скворца. Следом на машине рванули остальные.

В холле перед реанимацией Тень то метался раненым тигром, то замирал рядом с любимым, силясь поделиться той уверенностью в благополучном исходе, которой в нем не было и на йоту. Когда тишину прорезала трель телефонного звонка, все вздрогнули. Телефон был - Листвы. И звонил ей Медведь:

- Танюшка, доченька, прости старого дурака! Я тут к вам собираюсь, гитарку твою только собирался в чехол положить, а она возьми и из рук выскользни! И гриф - напополам! Таня? Танюшка?!

Доктор, вышедший из дверей отделения отыскал глазами Скворца и сочувственно качнул головой:

- Сожалею, мы ничего не смогли сделать. Мисс Хрусталева умерла. А за ее ребенка мы боремся, возможно, девочка выживет...

- Пап… - Скворец слился со стенкой.

- ...- Тень не смог выдавить из себя ни звука. Трубку взял Славик:

- Миша, сядь. Миша, Танюшка... нет ее. Прости. - На том конце провода придушенно взревел раненым хищником, чьего детеныша не стало, отец.

- КАК!!!! Кто???!!!! Убью!!!!!! - Бесновалась трубка. А Скворец как-то безразлично посмотрел на дядю Славу и попросил врача по-русски:

- Пустите меня к ней.

- Миша, у нее сердечко...- Славик пытался что-то сказать, объяснить - Медведь не слышал. Уже просто без слов кричал, выл, о стену колотил кулаками, было слышно глухие удары.

Врач понял и без перевода.

- Пойдемте, молодой человек. - А Тень - он на то и был Тенью, чтоб следовать за Скворцом.

Листву мыли. Она уставилась стеклянными глазами в потолок, плотно сжав губы. Рассеченный живот был аккуратно зашит. Скворец дошел, оттолкнул медсестер. Сгреб уже коченеющее тело и застыл. Она была - красивая даже в смерти. Хотелось кричать - да не было чем. Голос, который пел только для нее, умер вместе с ней. А душа - умирала и горела в безумии вместе со Скворцом. Дима пытался беззвучно позвать его, обнял, потихонечку отрывая его руки от нее. Тот цеплялся, не в силах отпустить. Не в силах заплакать, ватными ногами упираясь в больничный кафель. Он не мог ее оставить. Он не мог позволить, чтобы чужие до нее дотрагивались. Одевали. Были рядом.

- Не надо, не надо, Птиц - выдохом, шепотом, - Идем, запомни ее живой, не такой, идем... - Тень должен был его увести. Хоть это должен был сделать. А на него разом ухнула стотонная плита его вины - не настоял, не заставил лечь в клинику. Не сберег. Значит - убил сам.

- Тень, но ей же страшно будет. Ее в ящик положат… - вошел доктор, мгновенно оценил ситуацию, вышел и вернулся уже с уколом: - Кто из вас отец ребенка?

- Ей уже не страшно и не больно. - Тень кивнул на Птица, сгребая его и оттаскивая от стола. - Не страшно и не больно. Ей хорошо.

- Ей холодно! Ей сейчас холодно! Ее надо укрыть… - доктор молча вкатал Скворцу укол прямо сквозь одежду. Птиц обмяк.

- Сейчас он уснет на десять часов. Девочка в реанимации. Тяжелое состояние. У нее нарушение работы сердечной системы. Будем надеяться. - врач развел руками. Тень выдавил хрипом "Спасибо" и вынес Скворца в холл, на диванчик. И снова закружил по гулкому бетонному полу, в душе молясь, с полной безнадегой: "Господи, никогда тебя ни о чем не просил, ты знаешь. Ни разу в жизни ничего не просил. Только жизни для Нее - и ту ты отнял. Хоть дочку не забирай, Господи! Хоть часть Ее оставь - в дочери! Боже, мою жизнь возьми, только девочка пусть живет!"

Пришли санитары, перевезли Скворца в палату рядом с реанимацией, поставили капельницу. Уговорами заставили лечь и Тень, смерив тому давление и тоже сделав укрепляющие уколы. Заглянул Мигель, он плакал и не мог остановиться, прижимая к лицу платок. Время проходило - никто из мужчин не ушел дальше уборной и на дольше, чем справить нужду. Ждали - чего, и сами бы не сказали. Но не того, что, как черный вестник, снова выйдет тот же врач, снова покачает головой: "Сожалею..."

Скворец не отреагировал никак. Он не разговаривал уже больше суток. Отказывался от пищи и воды. Ждали приезда Медведя, который, по слухам, ночью вломился в посольство за визой. Похороны готовили Славик и Мигель. Женя, не позабывший еще своей влюбленности в Листву, был в полной прострации и напивался, запершись в своей комнате. Тень и Скворца увезли домой, поочередно с ними дежурили то один, то второй, чтоб парни не натворили глупостей.

Скворец запретил трогать вещи Листвы. Запретил занавешивать зеркала и одевать траур. У него в голове мир раскололся, и половинки драли друг друга. Он спрашивал: «А когда вернется Листва? Почему ее так долго нет? » Потом замыкался в себе, приходил к Тени, обнимал его и дрожал. Не плакал, просто дрожал. Тень смотрел одичало, что-то тихо хрипел. Он так и не разговаривал - перемкнуло связки, и не притрагивался к своим флейтам, и не ел ничего. Он чувствовал себя виноватым во всем. И, когда примчался, как ураган, Медведь, первым упал ему в ноги, виновато склонив голову.

- Димочка… Ну что ж вы... - Медведь Палыч, посеревший, постаревший за эти дни лет на сорок, поднял его, обняв. - Ну, что ты… Что ты.

- Я должен был! Я же должен был! - Тень - накрыло, продержался четыре дня, и сорвался в молчаливую истерику, разбивая в кровь кулаки о стены, лоб, висок, пока не скрутили Славик с Медведем.

- Тише, тише, мальчик! Ты никому не должен! Ты ее любил. Все ее любили. - Медведь плакал. - Ты поплачь, поплачь, можно. Легче будет. Ну! Димка, ты же сильный мужик. Ну же, ты ж мне как сын, не рви сердце.

А плакать он не мог. Он потом, позже. А пока он должен стать сильным, как сказал Медведь Палыч. Ради Птица.

- Ну, вот. Вот и хорошо. - Медведь усадил его на диванчик. - Улыбка, я там водки привез, собери чего-нибудь пожрать и налей по стакану.

Мигель молча, без музыки, возился на кухне. Тень неприкаянной тенью бродил по дому, а потом кинулся наверх, будто пнули его. В спальню - пусто. Ванная - пусто! Кабинет, где работала Листва - заперто. А там были ножницы портновские, и лезвия! И бог его знает, что еще! Тень не помнил, как он дверь выбил. Потом только плечо ныло. Скворец лежал, каким-то комком сбившись около столика со швейной машинкой. Все его руки были искромсаны, изрезана грудь и, судя по всему, он пытался проткнуть ножницами сердце, но не смог. Еще дышал. Перевязывал Тень его - разрывая на бинты мягкую фланель, из которой Листва шила распашонки и пеленки. И снес вниз, чуть не рыча: снова чуть не опоздал.

- Не смей! Не смей уходить! Не пущу! - хрипел, тормошил, не позволяя соскользнуть в беспамятство.

- Дима... Я не хотел... - Скворец, восковой, розовый от разводов крови, чуть приоткрыл глаза.

- И мне за вами? Пулю в лоб - и за вами, только ж в рай меня не пустят! - Тень смеялся, страшно, дико, но держался. - Вот я тебе всыплю... чтоб сидеть не мог!

- Обязательно... Не отпускай… - И держался за него слабеющими пальцами.

А потом была больница. Были привязанные к кровати руки. Был психиатр. Но с ним Скворец не хотел общаться. Он вообще никого не хотел видеть, кроме Тени.

- Меня уже похоронили? - Спросил как-то вечером.

- Дурень. Листву завтра хоронят. Мы поедем. - Тень только что чуть с моста в реку не съехал. В последний момент сумел вывернуть, каким-то чудом вспомнив, что его Птиц ждет. А все потому, что увидел, в чем в гробу лежит их Листик. Ехал из похоронного бюро, где прощались с Таней. А ее одели в свадебное платье. И на пальчике поблескивало материно колечко обручальное. «Пусть» ; сказал Медведь. ; «Она невестой была».

- Значит, завтра. - Скворец скривился. - Почеши нос, пожалуйста. Когда меня уже развяжут?

- Когда врач скажет. Терпи, сам дурак. - Тень почесал - трясущейся рукой. Сел на стульчик, головой на ноги Скворцу улегся: - Скорее бы... Я там один - дохну. ; Один при полном доме народу, охрана Медведя, парни Славика. А он сбегал к своему Птицу.

- Не ругайся. Иди сюда. Я хочу почувствовать твой запах. Не сердись. Помнишь, как мы лежали на одной кровати тогда, в России?

- Я все помню. - Птиц его по губам читал, потому что хрипеть без голоса - начинало болеть горло. - И мы Осенюшку грели. А ты еще меня по лицу погладил... - Тень лег сверху, оперся на руки, чтоб не всем весом.

- Ну, вот. Ты помнишь. И я помню. Завтра все закончится. Легче уже будет. - дотянулся, поцеловал его горло. Задержал лицо, прижаться хотел, и не мог.

- Лежи, лежи. - Тень опустил голову ему на плечо, дышал тихо в волосы. Пока не прогнали, приперся снова мозгоправ, пытать Скворца.

- Я не хочу с вами разговаривать. Отпустите меня домой.

- Доктор, действительно, отпустите. - Медведь пришел. Обнял Скворца, поцеловал осторожно в макушку.

- Я не могу. Мальчик нестабилен, вы что, сами не видите?

- Пап, я не буду больше.

- Знаю, конечно, не будешь. Под мою ответственность.

Правдами и неправдами, а на самом деле - взятками Медведя, выцарапали Скворца домой. А наутро как-то кончилась зима. Было нереально тепло, и пели птицы, и ручейки перезванивались. А кладбище казалось каким-то весенним парком. Или иллюстрацией к готическому роману с мертвой невестой в гробу.

- Я как лебедь. - Скворец стоял рядом с гробом, ветер трепал его волосы, пахло весной и мокрой землей, щебетали птицы. Листва, казалось, спала, обнимая крошечную дочку, которою и окрестить не успели. - Теперь понятно, почему он такой злой. И почему так на всех бросается. Как мне идет… - И поправил сбившуюся от ветра фату на голове своей, так и не ставшей женой, девушки. Тени было страшно - почему его Птиц так говорит? О себе, как об умершей Листве? А спросить он не мог, только обнимал крепко, будто боялся, что Скворец за ней в яму шагнет. Сглатывал-сглатывал, и не мог проглотить горячий ком в горле. Парни - Мигель, Жека, Славик - плакали, не стесняясь. У Медведя кончились слезы, а Птиц, похоже, чего-то недопонимал, но и к лучшему. Гроб закрыли, щелкнули замки крышки. Тень затрясло.

- Подождите!!! - Скворец закричал так, что галки сорвались и понеслись с криками по небу. Убежал к машинам, вернулся с пледом, открыл замки и укрыл Листву. Укрыл, подоткнул, поцеловал. И только потом уже осел в руках Тени. Они вдвоем ушли, точнее, Дима унес своего Птица. Глядеть, как опускается под землю гроб с телом той, которую ты любил - все равно, что вырвать свое сердце и оставить там. Они потом приедут. И он сыграет ей на флейте. А Скворец - на скрипке. Если сумеют прикоснуться к инструментам.

По возвращении с кладбища Медведь заглянул к ним в спальню:

- Спит? ; Мужчина кивнул, Скворец спал, сжав его ладонь и не отпуская.

- Пойдем. Помянем. С ним Улыбка посидит. Тебе отдохнуть надо. - на кухонном столе стояла закуска и батарея бутылок с водкой. Рюмок не было. Были стаканы. Пили - не пьянея. Только Дима потом не помнил, как он оказался в спальне Листвы со Скворцом в постели. Правда, одетый, но обнимались так, что и слепому все стало бы ясно. А когда проснулся, Скворца рядом не было. Тот проснулся утром, тихо собрался и, положив в папку фотографию себя и Листвы со свадьбы Медведя, единственную, где они были вместе, спустился вниз, в кухню. Где Мигель убирал после вчерашнего застолья:

- Улыбка, помоги мне.

- Что тебе помочь, Птиц? - Мигель обнял, дружески, не так совсем, как тогда. - Чего ты хочешь? Кушать? Пить?

- Нет. Отвези меня в город. В салон красоты. Не знаешь хорошего?

Если Улыбка и удивился - то виду он не подал.

- Карашо, только доуберу, и поедем. Самый лючший выберу.

- Давай потом, мне надо, пока Тень спит. Сейчас. Я просто не хочу, чтобы волновались, если я на автобусе уеду.

- Ну, раз так, карашо. - Мигель предпочел не спорить. Глаза у Скворца лихорадочно блестели. Они тихо вывели машину, Мигель успел черкануть записку Медведю. И через час Скворец протягивал мастеру салона снимок:

- Сделайте из меня - ее.

Мастер уронил щетки. Позвал менеджера, тот извинился перед Скворцом, привел другого мастера, и работа закипела. Ему выпрямляли и перекрашивали волосы, наращивали ногти, делали эпиляцию. Потом отдали в руки визажиста. Потом послали в магазин одежды, и из принесенного Скворец выбрал то, что ему приглянулось, после чего стал совершенно не узнаваем. Выйдя из салона, они остановились у магазина оптики, где превращение довершили линзы. Потом заехали за косметикой и, уже ближе к обеду, вернулись домой.

В голове Скворца произошел сбой. Горе, которое обрушилось на него, было таким фантастически и нереально огромным, что, наверное, убило бы его, если бы он остался один. Но у него был еще Тень. Однако, поверить в то, что случилось, Птиц не смог. Поэтому справился с ним, как сумел, спрятался. Слишком много всего произошло за эти месяцы. Он лишился матери, Листвы, дочки. Осталось еще лишиться Медведя, Тени и всех кого он знал и любил. И в этом его безумии они тоже уже умерли, вслед за ним. И теперь все хорошо, они в Раю. Можно не винить себя в том, что похотью своей он убил любимого человека. Можно забыть о том, как Листва мучалась эти месяцы. Ведь, это он, он мучался вместе с ней. Потому что нет ничего хуже, чем видеть боль того, кто дорог тебе больше жизни. Можно забыть о скорби и боли, потому что это - Рай. А в нем, как известно, не плачут. Можно купить себе кучу косметики и большую фарфоровую куклу в пышном платье и с золотыми локонами. Назвать ее Кристиной, и всю дорогу до дома болтать с ней и предлагать Мигелю погладить ее холодную ручку. Удивляться, что Мигель плачет. Не надо плакать, все уже закончилось. Они в раю. И он так рад, что и Мигель тоже умер, что все умерли вместе с ним. Можно любоваться на себя в зеркало. Ведь она, его Листва, была такой красивой. Он умер молодым и всегда таким останется. Это же прекрасно. Но Мигель почему-то не желал разделить с ним его радость, и это выбивало Скворца из колеи. Он начинал сердиться.

Навстречу машине пролетел "Харлей", это встревоженный отсутствием Птица, Тень рванул на поиски. И тут же послышался вой тормозов, а в зеркало заднего вида стало видно, как громадный мотоцикл пошел юзом и рухнул в сугроб. Дима выбрался из-под него, отшвырнув Харлей так, словно тот был бумажным, нетвердыми шагами направился к остановившейся машине. В лице его не было ни кровинки.

- Господи! - Скворец выскочил из машины, - Родной, ты не убился? ; И по губам только прочел: "Листик?! Листва? Таня?!"

- Да, родной. Да. Таня. Какие у тебя холодные руки! Пойдем, пойдем, я тебе Кристинку покажу.

Только то, что из машины выскочил Мигель и Диму успел поддержать, не дало тому снова рухнуть в раскисшую грязь. У Тени мутилось в голове. Краем сознания он все понимал: Птиц, свихнувшись после потери окончательно, сделал из себя Листву. А та часть сознания, которая так же сходила с ума вместе со Скворцом, "увидела" ее ; живой.

- Димочка, миленький... - Тень втащили на заднее сиденье. Скворец обнял его, прижимая голову к груди: - Ну, что ты? Сейчас домой приедем, я тебе чаю заварю. Да, Кристинка? - кукла молчала, сидя на переднем сиденье. Тень трясло, как в припадке. Хотелось прижать и поверить - любимая, светлая, солнечная - жива, а все остальное - только страшный сон. Он и прижал, только чуткий нос ясно сказал - пахла эта "Листва" - Скворцом.

- Любимый мой, тихий мой, нежный. - У Скворца даже интонации ее появились, и прядь волос он отбрасывал ее движением, растворившись и вобрав в себя образ до капли. До поместья довезли совершенно невменяемого Теня. Он и без того был не в себе, а тут шел сомнамбулой, поддерживаемый под руку Мигелем, и не реагировал ни на что. А по лестнице спускался Медведь. Запнулся, едва удержавшись за перила. И, не будь уже и так седым, то поседел бы сейчас.

- Привет, пап. Мы вернулись. Вы уже завтракали? Прости, что Мигеля увела, сейчас переоденусь и соображу что-нибудь. Пойдем, Кристиночка. - и Скворец, ушел наверх, прижимая к себе куклу. Тень сполз на пол по стенке, беззвучно смеясь. Или рыдая - за спутавшимися, в грязи, волосами видно не было. Мигель потерянно потоптавшись на месте, все-таки ушел на кухню, готовить завтрак-обед.

- Так. - Медведь сел рядом с Тенью. - Надо врача вызвать. Сева совсем... Головой ослаб. Хочешь коньяку? - С верхнего этажа  донеслась «Аве, Мария».

- Нет, не надо. - Тень напрягал горло, пытаясь говорить. - Тогда его снова заберут. А я его люблю, - и ему стало безразлично, что подумает о нем Медведь. Да хоть удавит пусть. А потом стало одновременно дико больно и легко - теперь у него есть и Листва, и Скворец, как говорится, в одном флаконе. Дима снова рассмеялся, мерно стуча головой о стену.

- Успокойся. А то тебе вызову. - Медведь закрыл лицо руками: - Ох, тяжелы грехи мои, Господи... За что же все это?

Скворец, по старой привычке, отыграл два часа, потом спустился к ним:

- Как пахнет вкусно… Ой, Диме плохо? Почему ему плохо? Все же хорошо. Мы все вместе. Кристинка спит в кресле, все хорошо, - присел на корточки напротив Тени и погладил его по колючей щеке. Скворец одел домашнее платье Листвы и ее любимые носки, закутался в ее шаль. Тень два часа просидел в одной позе, не двигаясь. На холодном полу. Все уговоры Мигеля, попытки Славика поднять, перенести в кресло, натыкались на непонимающий взгляд. "Что вы от меня хотите? Оставьте меня в покое." А тут он сам поднялся, пошел за Птицем, как тигр на ленточке.

- Сейчас мы тебя помоем, ты будешь чистенький. - Скворец подвел его к кухонной раковине и салфеткой отмывал его лицо и мыл руки, как маленькому. Снял с него порванную куртку, залепил пластырем ссадину на руке: - Я люблю тебя. - вот так, просто, тепло.

Дом притих в ожидании реакции старшего Хрусталева на все события последнего дня. А Медведь заперся в кабинете Листвы, перебирая привезенные из России любимые безделушки, фотографии и пакетики с бисером, не плача - слез у него не было еще со дня смерти матери Листвы. Он и по Кристине не плакал, и по дочери не сумел. Сидел, молчал, смотрел в одну точку и обдумывал, что делать. А когда обдумал - вышел, никому не сказав ни слова. Собрался и уехал в город.

- Иди ко мне. - Скворец лежал в кровати, умытый, без макияжа и со своими, темными глазами. Натянув одеяло до шеи. Тень беспрекословно подчинился, раздевшись, словно тонкое деревце, молодой клен, сбросило листву под порывом ветра. Постоял, чуть покачиваясь. И скользнул под одеяло, то самое, из волчьего меха - Осенино. Привычно - на то место, что занимал, когда их было трое. Скворец сам к нему подвинулся. Прижался. Потом перегнулся через него и выключил свет: - Я так по тебе соскучился.

А в темноте не видно было движений губ Тени. И приходилось прижиматься к ним пальцами и губами. А Тень переставал шептать и ласкал их, целовал и плакал навзрыд.

- Вот так вот. Правильно. Я тебя слышу. Я всегда тебя слышу. Мне так плохо, Димочка. Но с тобой даже почти не больно. Я люблю тебя. Я хочу быть с тобой. Я хочу жить для тебя. - Признавался исступленно. Радуясь, что Тень, наконец, прорвало. Этот нарыв, который у него, Скворца, превратился в злокачественную опухоль, у Тени получилось вскрыть. Значит, ему будет легче. Значит, он будет с ним. Значит, можно его утешить.

- Живи, живи как можешь, хоть ею, хоть собой, только живи! Только не бросай меня! - падали на грудь Скворцу обжигающие, как кислота, слезы. Тень выплакивал из себя боль, оплакивая прошлую жизнь, которую было не вернуть уже никакими ухищрениями. Ни переодеваниями, ни куклами. Его Осень - кончилась, ушла. Тень хорошо помнил, каким желанным был прежде его Птиц, когда одевался девочкой. Только сейчас он не мог совместить своего Скворца и одежду Листвы. Словно скворчонок вырядился в иволгины перышки. И знакомая птичка, и оперенье тоже знакомое, а вместе - не то. И горячие его губы и мягкие, чуть волнистые светлые волосы, которые скользили по лицу, по груди. И его руки с длинными женскими ногтями, которые ласкали и гладили, слегка царапая. Шепот в ночи:

- Я хочу быть твоей девочкой...

- Будь... - Тень подтянул его к себе, повыше, чтоб поцеловать. И, пока целовал, забывал, где он и что произошло. Это было просто его свидание  с Птицем. Листик, их Листва согласилась на вечер оставить мальчиков наедине. Это их третье свидание. Ну  и пусть нет романтики и свечей. А вина просто не надо - и без того Тень, как пьяный. Уложить Птица себе на грудь, укачивая, как на мягких волнах. И долго-долго ласкать. А в голове у Скворца царило счастье. Вот его мужчина, которого он любит. Они вместе, никто не мешает, никто не придет, впрочем:

- Погоди… - встать, запереть дверь. Объяснить: - Страшно, вдруг мама зайдет. - И снова броситься в объятия, постанывая от сладкой боли изнывающего тела. Тень был взрослым. Наверное, уже слишком взрослым. Ему было больно видеть безумие своего любимого. Но он принимал его таким. И любил его таким. Пусть, пусть живет в своей фантазии. Мигель пытался объяснить, а Дима - почти понял, какой это мир. И подыграл, вживаясь в него. Тут была жива мать Скворца, Листва, и даже ее доченька, младшая Кристинка. Тут был его личный Рай. Ну, так значит, это и для Тени - рай. Значит - надо прекратить плакать, пока не промокла насквозь подушка. И чтобы не тревожился заласканный его мальчик.

- Ну же… Иди ко мне… - и Птиц лег под него, прижимая его ладони к своему животу. Мягкой волной прогибаясь и утыкаясь лицом в мокрую от слез Тени подушку: - Димочка...

А вокруг была ночь. И отчего тогда так ярко было под закрытыми веками? Тишина - а в ушах канонадными выстрелами грохотала кровь и штормовыми раскатами - хриплое, сбитое дыхание. Птиц под ним был податливо-мягким, а Тень - необычайно нежным. И все было совсем не так, как в их первый раз. И даже не так, как во второй. Все было правильно, чисто. Скворец представил, что это его первый раз. Вообще - первый. И не было этих дурацких латексных чехлов, которые соскальзывали, натирали и отвлекали в целом. Кто-то, кажется, мелодично стонал, тихо, как пел. И только в самый последний момент он понял, это же он сам. Это его голос. И рассмеялся. Вздрагивая и  задыхаясь от удовольствия. А Тень, отдышавшись, обнимал, тихонечко шепча на выдохе на ушко, как он любит своего единственного, нежного, ласкового. Сладко-сладко было. И горько, будто вдоволь, по самое горлышко, испил яду. Отравился насквозь своею любовью, а антидота больше нет, и никогда не будет. И можно пить и пить свою отраву всегда. Пьянеть от нее.

Медведь явился домой только на следующий день. Усталый, посеревший. И положил перед Скворцом новенький паспорт гражданина Великобритании. На имя Хрусталевой Татьяны Михайловны.

- Папочка, спасибо. А где старый? - Скворец сидел на кухне и таскал у Мигеля начинку для пирожков. В платье, и волосами в две косички, с крокусом за ушком.

- И старый остался. Российский и загранка. На твое имя. Захочешь вернуться - вернешься, я против не буду. Там про то, что Танюшки нет - не знает никто. - Это было признание. Медведь дал понять - приехать Птиц может, как Листва. И он не скажет поперек ни слова. И даже Диму примет, как родного.

- Пааап! Я люблю тебя. - Скворец подошел и прижался. - А мне кроватка нужна.

- Хорошо. И кроватку вам организуем. Да вон, пусть Дима съездит, хоть развеется немного. А мне же домой пора. Я же рванул, никого в известность не ставя. - Вздохнул и прижал, погладил по пушистой, светлой-крашеной головке. Протянул, удивляясь сам себе: - Тааааня...

- Пааапаа... - они так делали, Скворец помнил. И поцеловал его в исхудавшее лицо: - Ты плохо выглядишь, пап. Наверно кушаешь, как попало?

- Да, дочка, вообще как-то на лету перехватываю...

Славик, постояв в дверях, послушал этот безумный разговор, пожал плечами и ушел готовить машину. Медведю и впрямь уже несколько раз звонили из России, интересовались какими-то заказами, и когда он вернется.

- Ты звони почаще. Я скучаю. - Птиц держал его за руку, проводил до машины, махал вслед. Вернулся, обратившись к оклемавшемуся, наконец, и выползшему в жестоком похмелье из комнаты,   Женечке: - Как бы в пробку не попал...

Женя с криком бросился прочь, впечатался в раскрытую дверь и с грохотом упал. Скворец сам испугался и забился в угол кухни. Разрулил ситуацию, как ни странно, молча, красноречивыми жестами, Тень. Послал Женю по известному адресу за испуг. Успокоил Птица. Налил Жене выпить и отослал его проветриться. Он привыкал обходиться без голоса. Врач ему еще в клинике сказал - это непредсказуемо, связки могут восстановиться в любой момент, а могут не восстановиться никогда.

Питер, которого не было на похоронах, хотя его дед приехал, и искренне скорбел о потере друга, явился в поместье в подобающем трауру по королевской особе виде.

- А кто у тебя умер? - Скворец сидел на диване с вышивкой Листвы в руках. Не шил, просто сидел, перебирал нитки, гладил незаконченный узор, это его успокаивало. Питер узнал его сразу. И понял - тоже. И почему-то даже посочувствовал его горю. Хотя ехал с одной злорадной мыслишкой - полюбоваться на то, как страдает Себастиан. А почему-то не подумал, что страдать будет не только он. Вид Тени его просто ошеломил: перед ним стоял не просто - молодой человек, приятной наружности. Перед ним стоял взрослый мужчина, просто дико желанный именно таким: в отголосках пережитого горя. С посеребренными висками и морщинками у глаз. Молча чего-то ждущий.

- Я пришел на урок. Михаил Павлович сказал дедушке, что уже можно. У меня умер друг, леди Татьяна.

- Я вам соболезную. - Скворец встал, - Кристинка плачет. Я пойду. ; Птиц мог часами теперь возиться со своей куклой. Он ее кормил, гулял, переодевал, нянчился. Питер посмотрел на Тень:

- Он совсем с ума сошел?

Дима покачал головой:

- Спрятался от горя. - горло сразу засаднило, и он достал блокнот.

"А я - онемел. Так что читай по губам"

- Вот это - горе. - Питер с трудом мог понимать, не то, что Скворец, который, казалось, слышал мысли Тени. Они поднялись в кабинет. Проходя мимо спальни, увидели Скворца, который, усадив куклу за игрушечное пианино, учил ее нотной грамоте.

"Так ему легче. Может быть, когда-нибудь он придет в себя. А пока мы просто принимаем его таким." - Дима писал быстро, потом приготовил инструменты. Кроме букв, за него умела говорить его флейта.

- Если я могу... - Питер помимо воли скользнул глазами в вырез полурасстегнутой  рубашки Тени, - …помочь чем-нибудь, то всегда можете на меня рассчитывать. - И заныло все. «Хоть бы ударил, а лучше, как тогда ; руки заломил за спину». Нервно облизнул губы. Тень показал глазами: «Играем». И начал с гаммы. Снова пробежали по телу флейты тонкие пальцы, едва-едва заметно вздрагивая. Прикрылись густыми черными ресницами тигриные глаза.

Питер много и долго репетировал. Он был честолюбив и не мог позволить, чтобы Тень разочаровался в нем, как в ученике. Поэтому гамма была четко заучена, он не фальшивил и очень хотел, что бы его похвалили. Похвала и была - легкая улыбка. "Продолжим? Посложнее" - четко артикулируя слова, сказал одними губами. Вспомнил детскую совершенно песенку-считалочку и проиграл несложный набор нот. Питер медленно повторил. У него была хорошая память, пальцы он уже приучил. Повторил побыстрее, ошибся.

- Поставь мне руки, пожалуйста, как тогда.

Тень зашел сзади, поправил положение рук парня. Дышал в шею тепло и ровно. Флейта застонала протяжно. Питер не выдержал, развернулся, обняв и целуя его красивые, резко очерченные губы. Не может он без него, не может и не хочет. Тяжелая, как кувалда, пощечина просто смела его на пол. А на лице Тени не дрогнул ни единый мускул.

- Вон отсюда. - И голос был не нужен, так властно припечатал взглядом.

- Нет! Не прогоняй, пожалуйста! - От удара возбуждение только усилилось. Он готов был ползти к нему, но жить без этих рук, без этих глаз...

- Я сказал - вон.

Не нужен он был. Ни на йоту не нужен. Один раз сорвавшись, Дима потом долго жалел. А сейчас ему кроме Скворца, вообще никто не был нужен. А еще всколыхнулось что-то сродни гадливости. Словно мокрицу отпихнул, а она развернулась и упрямо ползет к ноге.

- Убирайся. Уходи, Питер. Ты мне не нужен. - Жаль, что голоса нет. Но и хорошо - Птиц не услышит.

- Но ты нужен мне. Я спать не могу, есть не могу. Только когда ты рядом, во мне просыпается жизнь. - Ну, не понимал Питер слова «нет»,   с детства получая все, что хотел. Но  Тень был непреклонен.

- Хорошо, я уйду. Но ты еще пожалеешь. ; Забрав свои вещи, англичанин сбежал вниз.

"Уже жалею, что тогда тебя трахнул. Идиот малолетний".

- Питер, кажется, обиделся. - Пожаловался "Листве", трогая холодное фарфоровое личико куколки-Кристины, которую Птиц кормил с ложечки воображаемым пюре.

- На что? Он вообще очень обидчивый. - Птиц посадил Кристину в манежик с игрушками. - Мне кажется, у нее режутся зубки. - Вернулся к Тени, сел ему на руки: - У меня в голове все мелодия крутится. Я второй день записать не могу, только карандаш беру - слезы текут. Напасть прямо.

- Напой? - прислонился лбом к плечу, обнял, вдыхая родные запахи, так причудливо смешавшиеся. Слушать голос Скворца он любил, а когда тот говорил чуть выше, с интонациями Листвы - будто по сердцу проводили борозды когтями вины. И сладко, и больно, аж мочи нет. Но он терпел, получая от этого извращенно-мазохистскую радость.

- Это скрипка и флейта. Сначала флейта. - Скворец чисто  протянул ноту, заменяя ее другими и пальчиком отбивая ритм по ключице Тени.

- Дальше? - губами по щеке, чтоб понял, и не надо отодвигаться.

- Дальше скрипка. Я наиграть могу, хочешь? - и продолжил напевать высоким голосом, имитируя пение скрипки.

- Нет, пой. - Он уже слышал ее. Это будет рассказ о Листве. Они вдвоем нарисуют звуками ее портрет, споют ее голосом. Расскажут о том, как она любила их, и как она любила жизнь. Там были высокие перекаты и  музыкальная долина. Тихая флейта. И резкая, плачущая скрипка. Скворец замолчал, прижался, спрятав лицо.

"Поплачь, моя звезда. От этого легче становится. Поплачь"

Питер потными, влажными ладонями складывал в дипломат пачки денег. Чертов русский предпочел ему психа. Да как он мог!? Что, что в этом слюнявом, женственном Себастьяне лучше? Почему он, Питер, должен испытывать такие адские муки?   Он не хочет! А если не хочет, то нужно избавиться от их причины. От Тени. Вот он и избавится. Сегодня же. Оставил деньги в условленном месте. Деньги были - почти краденые. Он тайком вынес и продал через подставных лиц несколько инструментов из коллекции матери. Дождался звонка.

- Сегодня в полдень. Там, где вы сказали. И будьте поблизости. Чем ближе - тем меньше подозрений, - проинструктировал его безликий голос в трубке. Питер рванул в Лондон. Там, на пересечении двух улочек бутиков для мам, предсказуемо можно было отыскать Себастьяна и Дмитрия последние две недели. Птиц скупал для своей "Кристины" одежки и игрушки. Тень, как всегда, охранял его.

- Ой! Какое платьице хорошенькое. У нас еще такого нет. Давай, примерим? - Птиц приложил к кукле крохотную вешалку: - По-моему, тебе маловато будет. Тень, она растет, как на дрожжах. ; Конечно, кукла росла. Это Тень и Мигель нашли мастера, и тот изготовлял подросших Кристин. Скворец пришел в восторг от этой игры. Ему уже было лучше. Он, хоть и сжег почти всю свою старую одежду, теперь вечером иногда одевал свои рубашки и брюки. Но только тогда, когда во всем доме гасили свет. Днем же он всегда оставался "Листвой", но врач сказал, что это самый щадящий вариант для него, просто нужно было набраться терпения.

- Давай другое посмотрим. - Тень заметил краем глаза знакомое лицо и нахмурился. Он уже не раз замечал, что, после того, как он выгнал Питера, тот снова следит за ними. Но теперь тот не просто исподтишка крался, а целенаправленно шел к ним. Дошел, бледно улыбнулся, пожирая безупречного в своем костюме Диму глазами:

- Добрый день, леди Татьяна, Дмитрий.

Часы на маленькой башенке посреди площади принялись мелодично вызванивать полдень. По груди Тени скользнуло алое пятнышко, замерло напротив сердца.

- Здравствуй. - Скворец замер. Какой-то Питер был странный. На всякий случай, он взял Тень за руку.

- Доннн-доннн-доннн... - отсчитывали часы последние мгновения жизни Тени. А Питер - все сильнее кривил губы в усмешке. Видел бы себя в зеркале - понял бы, что более безумен, чем Птиц. Десятый удар. Одиннадцатый. С последним парень отпихнул Тень и Птица, шагая вперед. И дернулся, плеща на мостовую кровью. Закричал Скворец, который боялся крови. Закричал и тут же оказался сметенным Тенью вглубь магазина. Не зря дядя Слава учил. И там уже бился в истерике, валялась забытая кукла. А он, вжавшись в Тень, все кричал, что: «Нет-нет-не надо! Ведь это же Рай, почему в Раю стреляют? Почему, даже в Раю, пытаются отобрать у него последнее, ради чего стоит жить?

- Тихо! Все хорошо! Я жив! - встряхнул, заставляя смотреть на себя и читать по губам. - Я жив. Надо разобраться, что с Питером. Сиди здесь. Хорошо?

- Нет! Не уходи!! - Потекла тушь. Сморгались линзы.

- Кристина. Сиди и успокой ребенка. - Поднял с пола, поправил свернутую назад головку куклы, платьице на ней. - Я сейчас.

Питер, как это ни странно, был жив и в сознании. Толпа, возникшая мгновенно на месте преступления, помешала киллеру его добить. Уже вопили сирены в начале улицы, а Тень встал на колени над ним.

- Зачем?

- Ты живешь с сумасшедшим... Ты из-за него онемел… Ненавижу! Ты меня отверг... - лужа крови становилась все больше. Из раны толчками выплескивались новые потоки.

- А ты не сумел дать меня убить. Мне жаль тебя, жаль. - Тень поднялся, уступая место врачам. Вернулся к Птицу, поднял его, прижал к себе. Надо было бы уйти, пока не вцепились клещами полицейские.

- Я должен был защитить тебя. Как тогда. В гаражах. - Птиц обнял его, не выпуская из рук Кристину.

- Идем, маленький, идем. Теперь я тебя защищаю. - Дима уводил его подальше, выбравшись через черный ход из магазина. Его владелец оказался русским, и как-то по-своему понял нежелание мужчины и его спутницы встречаться с полицией.   Уже в машине Тень затрясло, когда осознал, что от смерти был в шаге, и какую подлость совершил Питер.

- Рыцари носили доспехи. - Скворец тихо сидел на заднем сиденье,   расправляя кукле локоны.

- Они тоже не спасали, - теперь можно было расслабиться за тонированными стеклами, уложить голову на колени любимому и проговаривать ему одними губами: - Рыцари уходили в походы, я же от тебя никуда. Они не умели бояться, а я отчаянный трус.

- Ты просто хиппи. Это не лечится. Надо попросить у дядя Славы, чтобы упаковал тебя в доспех. - Скворец достал из сумочки салфетки и пудреницу. - Ой, какая я заплаканная...

Легкие тени от вьюнков шевелились на полу и стенах открытой веранды. Тень приоткрыл глаза чуть сонно, отмахиваясь от назойливой стрекозы, которая сочла его нос лучшим насестом, повернулся на шорох шагов. Скворец ступал неслышно, как будто бы летел. В легком, просвечивающем на солнце белом платье, с зеленым шарфиком на шее.

- Мигель к чаю всех зовет. Уснул, любимый мой? - Ему на плечо со спины свесилась лошадиная морда и тихо заржала. Дима кивнул, улыбаясь. Сколько лет прошло? Почти четыре года, кажется? А он так и не может говорить. Впрочем, в этом доме его понимают и без слов.

- С пирогами? - привык четко артикулировать слова, помогать себе жестами. Руки спросили - "с твоими?" За эти годы Птиц научился готовить. Почти так же вкусно, как готовила Листва. Не для того, чтоб стать еще более похожим на нее. Просто чтоб радовать иногда любимого вкусненьким. Из своих рук, а не из рук Улыбки.

- А ты что думал, конечно, с пирогами. И кексом. - Снежок боднул его головой и убежал в парк. Искать собаку. Скворец поднялся на веранду и отряхнул ноги от травы и земли. Подошел  к Тени, который лежал в гамаке, погладил морщинки на его лбу: - Я люблю тебя.

- Я тоже. Люблю. - поцелуй скажет больше. А руки тянутся прижать сильнее, не отпустить никогда. Отпускают, - Идем? Я голодный! - и облизнулся.

Зал был полон, впрочем, как всегда в это время года. Осень склоняла людей к меланхолии, а та, в свою очередь, гнала в концертные залы, на классику. Но сегодня тут ждали несколько необычный дуэт. В зале приглушили свет, а сцена, наоборот, осветилась ярче. Конферансье объявил:

- Мистер Шэдоу и мисс Ливз. Концерт для флейты и скрипки. ; И, чуть коверкая русские слова, выговорил название: ; «Осьень сьердец». Композитор - Татиана Ливз.

И первым на сцену вышел красивый, статный мужчина, слегка напоминающий лицом лики с византийских икон. А затем - девушка, с угловатой фигурой подростка, но с движениями взрослой леди. Они переглянулись, и по взмаху ее ресниц он поднес к губам черно-серебряную флейту. Музыка была полна печали, от которой заходились сердца. Но это была светлая печаль. А вот когда вступила скрипка... Эту музыку можно было сравнивать с ураганом, со шквалом - в ней было столько мрачной экспрессии, что она была сродни реквиемам Моцарта и этюдам Паганини. И все вместе было столь сложно и гармонично сплетено, что по отдельности не мыслилось. И два часа концерта пролетели для слушателей, как один миг. Девушка опустила скрипку, и ее слегка повело. Ее партнер  поддержал ее под локоть, они поклонились и вместе ушли со сцены.