Трижды женщина. Из книги Фантазии женщины

Аноним

ТРИЖДЫ ЖЕНЩИНА

(История русской жизни после Петра I)

Перевод с английского Кирилла Борджиа

ГЛАВА I

Катерина в великом унынье шла по одной из немощеных улиц, каких немало в северных кварталах Москвы. У нее имелись все основания беспокоиться и пребывать в отвратном расположении духа. В город уже вернулась весна: скоро все домочадцы переберутся в деревню, а она до сих пор не сумела исполнить поручение своей барыни, молодой и капризной княжны Нелидовой-Соколовой. Поначалу княжна Нелидова упомянула об этой просьбе как бы невзначай, мол, неплохо было бы ей это заполучить. Однако потом она уже требовала, нет, приказывала. Юная княжна впала в раздражительность, и какую! Вечно она куда-то спешила, вечно ей и присесть-то некогда, как ни упрашивай, как ни увещевай...

Катерина вовсе не пыталась подвергать сомнению повеленья барыни. Она была домоправительницей, старой и исправной крепостной, загрубевшей на тяжелой работе, а теперь еще загруженной непосильной ношей домашнего хозяйства, за которым только глаз да глаз, да еще при молодой, охочей до всяких удовольствий Madame, у которой подумать об этом и времени-то толком нет. Катерина с детских лет была научена выполнять приказания и притом как следует. В унынье же Катерина пребывала вовсе не потому, что боялась, как бы ее не наказали. Плеть ее не страшила. Не в том дело совсем. Просто она хотела исполнить свой долг, а долг ее состоял в том, чтобы удовлетворять госпожу.

Что до княжны, то желала она вот чего: девку-крепостную, у которой были бы в точности ее собственные размеры, которая бы могла в точности походить на нее фигурой. Подобное желание, раз посетившее головку Нелидовой, могло показаться странным, однако не было таковым. Нужно только представить себе, через какую нервотрепку (так она, во всяком случае, думала) проходила Нелидова, часами простаивая на примерках в своем будуаре, пока портной, сорочечник, корсажист, сапожник, парикмахер и все прочие несметные платяных дел мастера возились с ее несчастным телом.

Что и говорить, всякая женщина обожает себя украшать, выбирать и изобретать то, что будет ей к лицу наилучшим образом. Но на Нелидову внезапно нападала спешка. Она торопилась жить, торопилась вкушать удовольствия, разыгрывать из себя даму, всюду бывать, чтобы ее видели и, наконец, хотя отнюдь не в конце по значимости - чтобы ее боготворили. А для того, чтобы стать предметом поклонения и женской зависти, нужны наряды и чем больше, тем лучше. А это в свою очередь означает необходимость неподвижно стоять и мучиться оттого, что тебя со всех сторон лапают грязные руки портных. Портных княжна ни в грош не ставила, как, собственно, и весь прочий рабочий люд, обращаясь с ними высокомерно и несправледливо. Она воротила свой носик от их запаха, но вынуждена была его терпеть, чтобы выглядеть всегда привлекательной и богатой.

Богатой! Вот то слово, которое всегда ласкало слух совсем недавно обвенчанной княжны. Богатой, могущественной особы, приближенной ко двору, властительницей множества душ. Разумеется, за это нужно было платить, и цена имела черты преотвратительнейшие. Цена заключалась в том, что ей приходилось быть женой Алексея Соколова.

Она эту роль ненавидела, а что поделаешь? Это была сделка, в которой она не смела признаться даже самым близким подругам. Она всегда знала, зачем ей приходится терпеть такие муки, однако до сих пор не задумывалась о том, как бы их избежать.

Ибо Нелидова была ужасающе бедна. Бедна настолько, что в монастыре, где она выросла, ей зачастую не могли дать достаточно еды. Монашки использовали ее в качестве кухарки, а по великим праздникам, когда все прочие девушки, происходившие из аристократических семейств, ставили святым угодникам свечки, напоминавшие по размерам бревна, у нее не было денег даже на маленькую восковую палочку. Отец ее был крупным генералом благородных кровей, матушка - татарской княжной. Но когда отец, напившись во время одного из своих обычных кутежей, свалился в Волгу и утонул, семья осталась без гроша. Нерадивые родственнички разогнали его выводок, как они это сами называли, по всяким институциям и приютам.

Двадцатилетнюю и не имеющую ни малейшего желания становиться монашкой, ее забрала к себе старая и наполовину слепая тетка из маленького уездного городка. Там она оказалась прикованной к вечно всем недовольной инвалидше, которая нет-нет да и кормила племянницу "березовой кашей", что в то время было делом обычным даже по отношению к образованным барышням, пока они не выскакивали замуж. Поэтому каким-то чудом оказались внезапно начавшиеся разговоры о браке с могущественным Алексеем Соколовым. Это была fata morgana, боязно было даже подумать об этом, и когда, в конце концов, все обернулось правдой, Нелидовой пришлось долго щипать себя, чтобы увериться в том, что она не спит.

Брак был заключен по моде того времени - по переписке. В городке, где прозябала Нелидова, жил один юный повеса, сын военного комменданта того уезда. Он так отчаянно влюбился в Нелидову, что сообщил своему отцу - сообщил со всей горячностью - о намерении жениться на девушке, без которой не мыслит дальнейшего своего существования, какой бы она ни была бедной и как бы низко ни стояла на социальной лестнице. Отец, как водится, благословение дать отказался. Гораздо более пользительным ему представилось просто взять да и убрать девушку подальше от сына, причем самым надежным было выдать ее замуж. Будучи однокашником великого князя Алексея Соколова и вот уже много лет обмениваясь с ним письмами, он засыпал последнего таким букетом похвал по поводу добродеятельности и очарования Нелидовой, что преуспел в задуманном, и старый холостяк обручился с девушкой по почте.

Не было ни малейшего сомнения в том, что Нелидова ухватится за эту возможность всеми своими проворными пальчиками. В прошлом губернатор, князь Алексей Соколов был известен на всю страну как один из богатейших землевладельцев, особа, приближенная ко двору, политик и хозяин, устраивающий элегантные рауты. Один из вельмож своего времени, он получил причитавшееся ему состояние по наследству и утроил его за счет наглых приемов, зачастую граничивших с грабежом. То обстоятельство, что он был старше ее на тридцать пять лет, нисколько Нелидову не смущало. Для нее это все означало одну великую удачу. Зато его согласие на вступление с ней в брак весьма озадачило девушку.

Нельзя сказать, смог бы князь Соколов взять в жены одну из богатых придворных дам, однако не подлежит сомнению и то, что у него были определенные причины для того, чтобы принять скоропалительное решение и жениться на незнакомой ему девушке. Причины эти заключались отнюдь не в том, что она была аристократкой и дочерью старого друга. Нет, на самом деле Соколов горел желанием досадить своим родственникам. Они уже считали, сколько ему осталось жить дней, выяснили размеры наследства и были бы непрочь попотчивать его каким-нибудь быстродействующим ядом. Пускай теперь поплачут! Он женится на этой молодой и здоровой девушке, приживет с ней потомство, и тогда весь хор любящих родственников отправится восвояси несолоно хлебавши.

Стоило этой разумной мысли прийти ему в голову, как он стал действовать с присущей ему внезапностью. Никто не должен был ничего знать заранее. Он, просто написал присьмо Нелидовой, без каких-либо объяснений, без предварительной переписки, написал, что, мол, слышал от старого друга, что она девушка взрослая, навыдане, прилагает к сему 5000 рублей в качестве приданого, что высылаемое кольцо носила еще его матушка, что экипаж у ее дверей отныне принадлежит ей, и что он ожидает ее всенепременнеше с обратной почтой. Он посоветовал ей отправляться не спеша, с тем, чтобы она не утомилась перед свадебной церемонией, которая состоится, как только она прибудет в Москву.

У подъезда стояла прекрасная карета со здоровенным кучером и двумя лакеями, на месте оказались и 5000 рублей - таких денег Нелидова никогда и в жизни-то своей не видывала, - тут же и кольцо с рубином, толстым, как голубиное яйцо, и подтверждение военного комменданта, что все это - дело его рук. Что ж, Нелидова запрыгнула в карету и отправилась в путь не то что не спеша, а с такой поспешностью, что кучеру приходилось то и дело менять бедных лошадей. Устать Нелидова не устала вовсе. Она пребывала всю дорогу в таком возбуждении, что не помышляла ни о сне, ни о пище. Она была вне себя.

Возбуждение не покинуло ее и тогда, когда она увидела жениха. Ни один поэт не сумел бы превратить его в желанного суженого. Ему было хорошо за пятьдесят, он был коренаст, груб и лыс, с большим животом, торчавшим из-под волосатой груди. Только оказавшись с ним в одной постели, Нелидова осознала доставшуюся ей отвратительную действительность - но об этом речь пойдет позже.

Это и была причина того, почему юная княжна с таким усердием пустилась во всевозможные развлеченья и светские распутства. Ей предстояло наверстать упущенное и получить сполна от состоявшейся сделки. Так что на протяжении своего второго сезона в Москве она не оставила камня на камне, если только видела в этом хоть какое-то для себя удовольствие. Со слугами она обращалась с безрассудной жестокостью, она сделалась нервной, раздражительной и беспокойной и непрестанно думала лишь о том, чтобы любой ценой облегчить свое существованье поелику возможно. Она решила, что не хочет примерять наряды, но что для такого дела нужно подыскать достойную замену. Вот так-то Катерина и получила задание найти и купить двойника для Madame.

Катерина пыталась выполнить поручение с того самого момента, как у Madam стала кругом идти голова от примерок туалетов к прошлой осени. Но до сих пор у Катерины ничего не получалось. И вовсе не потому, что у княжны была какая-то особенная фигура. Просто у этих простолюдинок, этих крепостных крестьянок тела были все уж больно посредственные; крепкие крупы, широкие спины, могучие бедра, жутко толстые задницы и ноги. С другой стороны, у Нелидовой были очень полные, овальные, остроконечные груди над изумительно тонкой талией. Она была безупречно сложена, со стройными ногами и маленькими, аристократическими кистями и ступнями.

Никто не знал этих отличительных особенностей лучше старой домоправительницы, поскольку она сама снимала мерки с тела Нелидовой. "Матушка", как звала ее челядь, стояла смирно, пока Катерина измеряла рост, бюст - выше, по и ниже полной груди, - талию, бедра, задницу, ляжки и икры, длину рук и ног. Нелидова не шевелилась и все улыбалась, думая о том, что это последний раз когда она вынуждена сама присутствовать на примерке.

Снимала мерки Катерина по-своему. Она не умела ни читать, ни писать, не справлялась она и с измерительной лентой, в обращении с которой были так ловки эти французские пустомели-портные. Поэтому она вооружилась ленточками разных цветов, каждый цвет для отдельного замера, и отрезала их точно по нужной длине. Она была в состоянии безошибочно запоминать, какой цвет представляет, скажем, запястье или щиколотку, поскольку у этой тучной, седоватой и невежественной женщины память была развита лучше, нежели у любого из касты ученых и образованных мужчин. Затем цветные ленточки тщательным образом сшивались, так что образовывали одну длинную в той последовательности, в какой Катерина снимала мерки. Так получился практичный "аршин" с пропорциями Нелидовой.

Сколько же у нее было тщетных попыток! Сначала она обошла всех домочадцев у других вельмож и после дружеских переговоров с можердомом или главным домоправителем она осматривала крепостных девушек, поскольку не составляло труда купить определенную девушку, если только ту не удерживала в хозяйстве какая-нибудь особенная причина, вроде хозяйского предпочтения ее на ложе. Однако даже среди горничных и прачек, считавшихся наиболее изящными в этом отношении, она не могла подыскать ту, которая бы подошла под заготовленные размеры. Тогда она отправилась на рынки крепостных, которые иногда устраивались для обмена челядью в различных аристократических домах. Затем она навестила тех, кого можно было назвать торговцами; определенных людей, прежде состоявших на службе можердомами, а потом по той или иной причине освобожденных и получавших скудные барыши на покупке и продаже крепостных, в основном молодых симпатичных девушек, направляемых во множество публичных домов, которые к тому времени уже начинали процветать по Москве - мода, недавно завезенная из Парижа. Так Катерина проохотила всю зиму, и всякий раз, когда она то здесь, то там находила девушку, почти удовлетворявшую требованиям, ей выговаривалось, что нужна такая, которая соответствовала бы эталону в точности. Но где ее было достать?

Все эти размышления не покидали Катерину в тот апрельский полдень (года, приблизительно, 1728), когда она шла к одному приватному торговцу, обитавшему в бедных кварталах на севере Москвы. Внезапная спешка, овладевшая ею, понуждала ее предпринять нечто необычайное. Она окликнула дрожки, стоявшие на углу улицы, один из тех полуразвалившихся экипажей с одной запряжной, которые отнюдь не обещают благополучного прибытия в пункт назначения. Пьяный извозчик неторопясь тронулся в путь только после того, как она предложила хорошо отблагодарить за расторопность. Вскоре она обнаружила, что переговаривается с извозчиком, который подобно ей не умел держать язык за зубами и все скреб пятерней свои длинные волосы всякий раз, когда плохо кормленная и измотанная коняга спотыкалась о грубый булыжник на мостовой. Поскольку не в правилах Катерины было что-либо утаивать, извозчик очень скоро уже знал, что она намерена купить крепостную девку для своей княжны и барыни. В этом он увидел подходящую возможность и для себя и, недолго думая, поведал Катерине о том, что одна из его кузин, уже отжившая свое, как раз продает двух своих девушек, молодых, крепких и очень послушных работниц. Однако Катерина все это пропустила мимо ушей. Раз решив ехать в одно место, она уже ни за что бы не свернула. Извозчик получил то, что ему причиталось, однако заметил, что подождет, пока клиентша не разберется со своим делом, на что та ничего ему не ответила.

Катерину ожидали в доме Ивана Дракешкова, поскольку она послала ему уведомление о том, что хотела бы посмотреть его девушек до того, как их предложат на аукционе. Встретили ее с почестями, только что не расшаркивались. Покупатель при наличности - всегда дорогой гость. Иван Дракешков жил в маленьком одноэтажном доме, окруженном неопрятным садиком, в котором несколько куриц выискивали добычу после прошедшего дождя. Иван обзавелся хозяйством в то время, когда работал чернодеревщиком, имел на этом поприще успех и сочетался браком с горничной одной герцогини, которая даровала девушке вольную и снабдила приданым. Однако у Ивана приключилась беда с глазом, после чего он почти ослеп, а его женушка, некогда такая добросердечная и веселая, превратилась в злую каргу, беспощадно им помыкавшую. Говоря по правде, именно она-то и начала торговать крепостными, зарабатывая на этом столько, чтобы как раз хватало на еду и дрова, но никогда - на бутылочку чего-нибудь крепкого, о чем тщетно умолял Иван. "Кто не работает, тот не пьет", было ее девизом, и она заставляла своего ни на что не годного муженька мыть посуду.

Катерине с величайшим почтением было предложено огромное и удобное кресло. Ее угостили чаем из только что подоспевшего самовара. Она была втянута в беседу о царе и своем хозяине. Однако она спешила, отвечала невпопад и желала видеть девушек. Madame Дракешкова поняла, что к делу следует переходить незамедлительно.

- Видете ли, - сказала она Катерине. - К аукциону у меня будет больше двадцати девушек, но они пока что не все здесь. Чем позже они прибудут, тем меньше мне придется кормить этих негодниц. Так что ежели вы паче чаяния не найдете того, чего ищите, не теряйте со мной связи, и я просто уверена, что сослужу вам службу. Никто так не знает всех крепостных девок в городе. (В настоящее время у нее было семеро, и новых поступлений до аукциона не предвиделось, о чем Катерина прекрасно знала.)

Она встала, отошла в соседнюю спальню за девушками и сразу же возвратилась с ними, поскольку они только и ждали ее появления.

- Открой занавески и пусти в комнату побольше света, - крикнула она мужу, который послушно сделал то, что ему велели. После этого он сел в темном углу и уставился в стену. Полумрак в помещении всегда царил из-за его глаз.

Катерина оглядела семерых девушек. Они неподвижно стояли в ряд, в коротких русских кофтах и дешевых широких шерстяных юбках; без чулок и босиком. Четверых Катерина сразу же отослала, в то время как Madame Дракешкова с пеной у рта расписывала красоту и здоровье их всех. Те четверо, что оказались слишком маленькими или высокими, были неохотно отправлены восвоясе Madame Дракешковой, которую Катерина утешила тем, что трем оставшимся передала через нее приказание раздеться. Обычно перед сделкой покупатели хотели тщательно осмотреть обнаженные тела.

Раздевание было осуществлено в два счета. Нужно было только расстегнуть кофточки, освободить крючки на юбках, и девушки были оголены. Теперь они во все глаза смотрели на Катерину, поскольку она могла стать их хозяйкой в будущем, и хотя по костюму ее и манере держаться они обнаружили, что она и сама всего лишь крепостная, было очевидно, что положение она занимает ответственное, коль скоро ей поручили покупку новых служанок.

Катерина оглядела обнаженные формы. Две девушки с первого же взгляда оказались никуда не годными. У одной были очень маленькие, почти мальчишеские грудки и, разумеется, столь распространенные широкие бедра. У второй же были такие толстые ляжки и такой широкий зад, что она наверняка уже родила нескольких детей. Катерина проигнорировала их полностью, и если они, по-прежнему, оставались в комнате, то только потому, что их забыли отослать. Тут Катерина велела последней девушке подойти поближе к окну и к удивлению Madame Дракешковой достала упоминавшиеся выше многоцветные ленты. Не без дурного предчувствия она начала с роста (который совпал), затем перешла к бюсту, где обнаружилась недостача аж в два пальца шириной, и оставила это дело, когда бедра оказались чуть ли не на ладонь больше. Она со вздохом убрала ленту обратно в сумочку и молча двинулась к выходной двери. Она не обратила внимания на поток слов, обрушиваемый крайне смущенной Madame Дракешковой, которая не могла взять в толк, что же ей нужно. Измерять служанку! Да слыхано ль такое! Но Катерина была уже на улице с выражением побитой собаки во взгляде, понятия не имея, что делать дальше.

Извозчик, все это время душевно согревавшийся в соседнем кабаке, радостно приветствовал ее с дрожек и уговаривал нанять его снова. Он надеялся, что ее высочество исполнили свою миссию полностью и что теперь он может с ветерком домчать ее до дому. Катерина сообщила ему о постигшей ее неудаче и о том, что во имя всех святых, она лучше вообще это дело бросит. Тут слегка одурманенный извозчик припомнил, что она хотела купить каких-то девок, и снова лестно отозвался о том товаре, от которого желала избавиться его кузина. Он бы быстренько ее туда свозил и...

Катерина взглянула на солнце. Было еще непоздно. Одной попыткой больше, одной меньше - не имело значения, и она снова забралась в экипаж, который вздохнул, проседая под ее весом.

Вскоре Катерина, тяжело дыша, уже взбиралась по скрипучей крутой лестнице на мансарду кузины. Выяснилось, что означенная кузина, худая старая дева лет пятидесяти, занимается мелкой торговлей вышивками; что у нее в подчинении работают две девушки; и что она намерена закрыть все предприятие и уехать из Москвы с тем, чтобы поселиться у родственников на Юге. При нехватке денег на столь долгое путешествие она сочла, что продажа двух девушек даст ей необходимые средства. Катерина была препровождена в смежную комнату, большую и очень светлую мансарду, лишенную всякой мебели за исключением рабочего стола, заваленного всевозможными материалами.

На лавке за этим самым столом, склонясь над своей работой, сидели две девушки. Кузина велела им встать, и тут-то Катерина и издала возглас удивления. Одна из девушек была точной копией ее княжны; во всяком случае, черты ее лица настолько совершенно походили на черты лица ее хозяйки, что Катерина сперва даже испугалась, уж не привидение ли играет с ней эту шутку. Однако лицо никакого ровным счетом интереса не представляло. Подыскивались исключительно правильные контуры тела. Рост соответствовал, форма как будто тоже, и Катерина поспешно настояла на том, чтобы эту темноволосую и голубоглазую девушку раздели. Вторая девица была коротышкой с приплюснутым носом, и Катерина ее проигнорировала. Кузина - нет. Она дала ясно понять, что не собирается продавать одну девушку; либо обе, либо ни одной. Катерина пробурчала, что все можно устроить, только пусть ей сначала дадут рассмотреть темненькую.

Девушки, которые понятия не имели о том, что Madame хочет от них отделаться, слегка покраснели, переглянулись, обратили свои взгляды на кузину и смущенно замерли. Кузина шлепнула смуглянку и осведомилась, не оглохла ли та, и если нет, то когда намерена начать раздеваться. От волнения пальцы, расстегивавшие кофточку, не слушались; потом наступила очередь корсажа из грубого льняного полотна, стянутого множеством ленточек, и из-под холщевой рубахи выглянули две полные упругие груди с темно-красными сосками.

Никогда не улыбающаяся Катерина усмехнулась. Именно такой бюст она и искала. Широкая юбка из пестрого и дешевого материала упала на пол и открыла зрелище просторных шаровар, доходивших до щиколоток. Сквозь прорезь в панталонах, сделанную ради удобства пользования, виднелся мысок густых черных волос. (Надо сказать, что в те времена женщины справляли свои естественные нужды через отверстие в штанишках, которое приоткрывали, когда необходимость вынуждала их садиться.)

Скоро юбка и панталоны были тоже сняты, и Катерина стала разглядывать свою находку со все возрастающим удовлетворением. Она все ходила и ходила вокруг голой девушки. Линия талии была совершенной; ноги были округлые и женственные, однако вмеру тонкие, а плоть ягодиц выглядела даже нежнее, чем у княжны. Чтобы это выяснить, Катерина приблизилась к девушке и ощупала ее. Она осталась довольной. Это был вовсе не распространенный крестьянский тип. Не грубая простолюдинка. У этой девушки был вид аристократки, каким как-раз-таки и отличалась "матушка" Катерины.

Катерина вспомнила о размерах, вынула ленточки и приступила к сравнению. Ну, рост был почти что надо, самую малость повыше, однако она могла простить это крохотное отличие. Длина спины, груди и линия талии, полнота ляжек были правильными или такими, какие можно было назвать правильными. Совпали даже запястья и щиколотки. Выяснилось, что длина ног, измеряемая от промежности до пола, немного превышает исходную, однако Катерина уже решила, что девушку надо брать.

Когда последние замеры были сделаны и Катерина, стоя на коленях на полу, коснулась передка, девушка раздраженно отпрянула. В остальном она вела себя тихо и с таким отсутствием стыдливости или смущения, которое характерно для всех крепостных. Этим девушкам не было известно ничего о существовании понятия "стыд". Начиная с самых юных лет их тела, были собственностью хозяев, а интимные места принадлежали им не более, чем руки и лица.

Начался торг. Катерина хотела купить только смуглянку, причем отказывалась платить больше 50 рублей; светленький бесенок ее не интересовал; у ее хозяина было 100.000 душ, и пока он мог обойтись без новых. Кузина визжала, что тогда ему незачем покупать и смуглянку. Пока Катерина усердно сражалась за кошелек хозяина, блондинка прислонилась к столу, а голенькая брюнетка неподвижно стояла с опущенными руками посреди комнаты, словно происходящее вовсе ее не касалось. Извозчик то и дело вставлял слово умиротворенья с порога, где он примастился свидетелем в ожидании должного вознаграждения. Кузина была худой и упорной. Катерина томилась желанием сделать эту покупку, и после баталии рука старой домоправительницы скользнула под корсаж, прикрывавший могучие телеса, и извлекла на свет Божий мерзкого вида кожаный кошель, из которого она заплатила кузине 90 рублей сверкающим золотом. Она сумела сбросить цену с требуемой сотни, но была вынуждена забрать обеих девушек.

Нет, она вовсе не собиралась посылать за ними отдельный экипаж. Она возьмет их с собой. Она боялась потерять драгоценную находку. Они отправляются сейчас же. Вещей у девушек не водилось. Им здесь не принадлежало ничего, кроме нескольких шерстяных платков и всякой подобной мелочи, которая была быстро свернута в один узелок. Как только смуглянка снова оделась, Катерина поспешила удалиться со своей покупкой, не преминув, однако, лишний раз заметить кузине, что цена была заломлена возмутительная. Кузина на прощанье перекрестила бывших своих крепостных. Те же в ответ непроизвольно и без какого-либо чувства поцеловали край ее платья, и скоро три женщины уже сидели в экипаже. Извозчику заплатили за короткий отрезок пути до дома Соколовых и дали то, что он требовал. Нет сомнения в том, что на эти деньги, да на вознаграждение, полученное от кузины, он от души и до бесчувствия пил несколько дней кряду.

Всматриваясь в приближающийся дворец, Катерина спросила смуглянку, как ее зовут. "Грушенька", с готовностью ответила девушка. Это было первое слово, которое она произнесла после того, как стала одной из несметных душ князя Алексея Соколова. Сама она тогда еще не знала имени своего нового хозяина.

---------

****

ГЛАВА II

Не следует забывать, что события, излагаемые здесь, происходят вскоре после смерти Петра Великого и что революционные изменения, заложенные им в период своего жестокого диктаторства, именно в это время, принесли первые плоды. Петр Великий покончил с уединенностью женщин, которые до той поры жили восточной жизнью гаремов. Он силой заставил их войти в общество, где они оказались поначалу настолько неуклюжими, что он, чтобы хоть как-то их растормошить, накачивал их водкой. Он поднял бояр, касту аристократов, на должный уровень, ввергнув пролетариат в неведомое доселе рабство и повиновение. Ему удалось жесточайшими пытками, в которых он принимал участие собственной персоной, установить некий общественный порядок, при котором власть была Богом, а крепостной - рабом. Он натравил на своих бояр западную культуру, и по одному из его уложений они должны были сами строить себе роскошные дворцы и дома.

Алексей Соколов был всего на несколько лет младше своего великого правителя. Стремясь использовать все преимущества, дарованные его сословию, он все же оказался достаточно хитер, чтобы понять, что разумнее держаться подальше от придворного окружения, где ни прославленные генералы, ни крупные чины не знали наверняка, когда наступит их черед лезть на дыбу или колесо, а то и тщетно искать свою голову на пустой шее. Поэтому Соколов и обустроился на городское житие в Москве, а не в Санкт-Петербурге, и здесь, в Москве, возвел великолепный дворец, который можно лицезреть и поныне.

Катерина отослала дрожки за несколько домов до ворот, чтобы прочая прислуга не видела, как она раскатывает в нанятом экипаже, и подвела двух растерянных девушек к огромной арке главного подъезда, возле которого несли караул два солдата с мушкетами, в высоких оловянных касках и ботфортах. Они не обратили внимания на трех женщин, когда те поспешно юркнули в арку и оказались во внутреннем дворе.

Цветы, трава и даже кустарник покрывали колоссальную территорию внутреннего двора. В величайшем беспорядке повсюду стояли столы, стулья и скамейки. Обычно этот двор был бесплодной булыжной площадкой, но за день до этого княжна устраивала здесь представление, ради которого в специальных загородных теплицах выращивались цветы и трава.

Катерина не оставила своим протеже времени ни осмотреться, ни подумать. Она быстро пересекла с ними двор и повела вниз по каменной лесенке в подвальный этаж, состоявший из бесконечных зал, комнат и кухонь. Здесь Катерина вверила блондинку женщине, которая производила впечатление надзирательницы над этим подземным лабиринтом. Затем она взяла Грушеньку за руку и отправилась с ней дальше. На сей раз, она повела ее по узкой витой деревянной лестнице, заканчивавшейся на втором этаже. Светлая прихожая была сплошь покрыта толстыми турецкими коврами. Вскоре Грушенька увидела комнату, которую ей в дальшейшем предстояло узнать весьма основательно. Это была примерочная княжны, с большим дубовым столом посередине и с огромными комодами из орехового дерева и шкафами вдоль стен; между шкафами были установлены зеркала всех видов и размеров.

По отрывистому приказу Катерины девушка сняла с себя все и, совершенно нагая, была проведена старой домоправительницей через другие помещения, великолепно украшенные шелками и парчой. Катерина ввела заместительницу Madame в полуоткрытую дверь будуара хозяйки, от нетерпения даже не дождавшись позволения войти.

Княжна сидела за туалетным столиком перед зеркалом. Борис, парикмахер, был занят завивкой ее длинных темно-каштановых волос. Молоденькая служанка, вздыхавшая явно после недавней взбучки, стояла на коленях и накрашивала ноготки на ногах госпожи. В углу возле окна, сидела Fraulein, старая дева, прослужившая немецкой гувернанткой в нескольких домах сильных мира сего и теперь читавшая вслух сухим и монотонным голосом что-то из французской поэзии. Княжна слушала с ослабленным пониманием и интересом. Французский поэт задействовал в своей фабуле всевозможных героев греческой и латинской мифологии, которая мало что говорила капризной слушательнице. Однако когда он описал, как колоссальное древко Марса вторглось в грот Венеры, это привлекло явное внимание.

В зеркало княжна Нелидова увидела появление Катерины с Грушенькой и сердито махнула ручкой, чтобы ее не тревожили. Так у Грушеньки возникла возможность изучить только что описанную группу. На княжне была одна лишь короткая батистовая рубашка, оставлявшая тело достаточно открытым. Ее не особо волновало, что Борис, одетый по форме, как полагалось быть одетым в доме Соколовых, с косичкой сзади, видит ее наготу, поскольку он был всего-навсего крепостной. Несколько лет назад его послали в Дрезден изучать искусство укладки волос у весьма известного мастера, проживавшего в столице Саксонии. Соколов намеревался сдать его в аренду в один из дамских салонов, недавно открытых в Москве, однако княжна взяла смышленого парня к себе на приватную службу. Он отвечал за ее многочисленные хохолки и локоны днем и за напудренные парики, украшенные драгоценными камнями и надевавшиеся к вечерним туалетам.

Когда чтение поэмы прекратилось, Катерина уже не смогла сдерживаться.

- Я купила ее! Я купила ее! - воскликнула она и подвела Грушеньку поближе к княжне. - Я нашла дубликат, который похож на вас, как две капли, и уже принадлежит нам!

- Я знаю, что ты могла бы найти ее и пораньше, - сердито заметила Нелидова. - Но ты будешь прощена, поскольку все-таки ее откопала. А теперь покажи, так ли точно она соответствует размерам или ты мне лжешь?

Она резко поднялась со стула, так что Борис чуть было не обжег ее своими горячими железками.

- Она соответствует как нельзя лучше, - ответила Катерина. - Вот, поглядите сами. - И достала многоцветные ленточки, чтобы доказать свою правоту.

Однако Нелидову это не интересовало. Она пристально оглядела тело Грушеньки и осталась довольной.

- Ах, так! Вот, значит, как я выгляжу. Парочка полных грудок, не правда ли? Только у меня они получше! - И запросто достав свои собственные груди из-под тонкой рубашки, она встала поближе к Грушеньке, чтобы сравнить. - Мои на редкость овальные, а у этой замарашки круглые. Только погляди на ее соски! Какие большие и заурядные! - И она пощекотала кончиками грудей соски девушки.

В самом деле, небольная разница наблюдалась, но совсем незначительная. Затем Нелидова обеими руками взяла Грушеньку за талию, причем не слишком нежно.

- Я всегда говорила, - продолжала хозяйка, - что у меня изумительная линия талии, вот она. Ни одна из придворных дам, не может со мной сравниться.

Она и не заметила, что восхищается вовсе не своей талией, а талией служанки. Она опустилась до ляжек и пощупала их, удивившись очень нежной плоти Грушеньки.

- Мои ноги, - критически заметила она, открывая свои собственные бедра и слегка сжимая их, - будут потверже, чем у этой сучки, но жирок-то мы с нее сгоним.

Натянуто рассмеявшись, она велела Грушеньке повернуться.

У Нелидовой, как и у Грушеньки, была восхитительная задняя часть; округлая женственная спина, нежные и полные линии до крупа, маленькие и гладкие бедра. Только ягодицы у Грушеньки были черезчур маленькие, почти мальчишеские и слишком ровно и прямо переходили в ляжки. Ноги и ступни ее были нормальными и прямыми и могли бы быть взяты художниками за образец.

- Ну вот! - рассмеялась княжна. - Сейчас я впервые увидела свою спину, и она мне, в самом деле, нравится. Как мило, что у этой простушки моя спина! Когда в следующий раз мой батюшка-духовник потребует, чтобы я отстегала себя по бедной моей спинке, я могу воспользоваться взамен ее и со всей щедростью отсчитать удары, предназначенные мне.

Чтобы продемонстрировать эту замечательную идею, она больно ущипнула Грушеньку под правую лопатку. Грушенька слегка скривила рот, однако не шелохнулась и не вскрикнула. Происходящее смущало ее, и она могла бы выдержать большее, не двигаясь.

Свидетели этой сцены, особенно Катерина, были изумлены сходством двух этих женщин, стоявших рядом друг с другом. Странно было видеть, что не только фигуры, но и черты их лиц оказались настолько похожи, что можно было решить, будто они сестры-близняшки. Иногда природа любит проделывать такие шутки. Грушенька была моложе, кожа у нее была белее; сейчас она краснела и выглядела свежее. Тело ее было нежнее и женственнее, чем у Нелидовой; кроме того, она робела и вела себя не так самоуверенно, как княжна. В остальном они ничем друг от друга не отличались, хотя никто бы не отважился сказать об этом княжне.

- Ты мне угодила, и я подарю тебе свой молитвенник с картинками святых, который тебе так приглянулся. Теперь он твой. Сходи и возьми его.

Катерина, сделав глубокий реверанс, поцеловала ручку своей госпожи, в восторге от того, что, наконец-то, удовлетворила ее. Она уже уводила девушку из комнаты, когда была остановлена последним словом хозяйки, наблюдавшей за обнаженной на расстоянии.

- Кстати, Катерина, позаботься о том, чтобы все волосы у нее в подмышках и паху были удалены, а то, как бы она ни попортила, мои наряды. И пусть она тщательно вымоется и напудрится. Тебе ведь известно, сколько грязи у этих свиней.

Катерина заверила ее в том, что проследит за девушкой наилучшим образом.

Катерина велела Грушеньке забрать свою одежду и снова отвела ее в подвал. Она знала, что взять обеих девушек в качестве служанок придется, и обычно в подобных случаях она умело проделывала все необходимое.

Через несколько минут Грушенька и вторая девушка сидели перед огромным, чисто вымытым столом. Скоро блюда с едой, приносимые расторопными служанками, стали расти перед ними штабелями. Новый хозяин всегда кормил новых крепостных до отвала, так что девушки с трудом смогли отдать должное кухонным запасам князя Соколова. Их бывший рацион, отмерявшийся скупой кузиной, состоял из черствого хлеба, лука и риса, так что многие кушанья, громоздившиеся теперь перед ними, были им просто неизвестны. Они съели все, что осилили, но были вынуждены остановиться, когда их и без того уже набитым животам стал угрожать огромный яблочный пудинг.

Во время всей трапезы Грушенька сидела обнаженной. Когда они поели, блондинке тоже было велено раздеться. Затем женщина, отвечавшая за подвальный этаж, приказала им бросить одежду в кухонную печь, где все моментально сгорело. Уважающий себя хозяин не позволит слуге носить одежду, прежде полученную им от другого хозяина, а кроме того было хорошо известно, что одежда часто приносит в дом болезни. Язва и оспа процветали, так что в то время нельзя было пренебрегать никакими предосторожностями. После этого девушек отвели в баню для слуг, где их уже ждали несколько баньщиц. Их с головы до ног намылили жгучим мылом, а потом усадили в деревянные корыта с очень горячей водой, отчего кожа девушек стала красной, как у вареных раков. Затем их погнали в парную, за которую отвечал некий однорукий инвалид, бывший солдат и телохранитель князя. Он даже не взглянул на девушек. Он только кашлял и бубнил всякие гадости, поскольку его тело и рассудок пребывали в разладе.

Грушенька сидела в просторной пустой комнате с влажными кирпичными стенами и наполненной паром из кипящих котлов, и только сейчас начала отдавать себе отчет в произошедшем за последние несколько часов. Из убогих комнат угрюмой и мелочной кузины она была перевезена в роскошные княжеские хоромы. С какой целью это было сделано, она не понимала. Стряхивая жемчужинки воды, собиравшиеся у нее на груди и животе, она шептала своей товарке:

- Чего они от меня хотят? Как ты думаешь?

Однако блондинка только отшептывалась, мол, теперь будет в десять тысяч раз лучше, чем прежде, и что у князя Соколова - они узнали это имя от девушек, прислуживавших им до сих пор - так много тысяч душ, что если они исхитрятся, то непременно получат время и на личную жизнь. Пока все шло неописуемо: обильный обед, настоящая баня, которая предназначается только для господ; даже парилка для прислуги! О таком и мечтать-то боязно!

Теперь же их вывели из парилки и окатили разомлевшие от жары тела очень холодной чистой водой из ведер. Они дрожали и кричали, пытаясь уворачиваться от потоков, но скоро все было законечно. Потом их насухо вытерли толстыми полотенцами.

Катерина снова завладела девушками, намереваясь показать им их новое жилье. Мужская прислуга жила на конюшнях или над конюшнями. Помещения для женщин размещались на чердаке главного здания и находились под наблюдением пожилой крепостной бабы. Тяжело дыша, Катерина взбиралась по черной лестнице, в душе ругая себя за то, что проделывает этот путь. (У самой у нее была комната в подвале.) Ее старые колени негодовали по поводу столь многочисленных ступеней.

Верхний этаж дворца состоял из множества комнат и зал; в некоторых рядами стояли деревянные койки и шкафы с полками для одежды и постельного белья. Отвечавшая за все это женщина очнулась от дремы, разбуженная неожиданным визитом Катерины, и указала девушкам на две незанятые койки в конце одного из залов. По приказу Катерины она вышла за постелями и одеждой для новоприбывших, а сама Катерина тем временем, уже отдышавшись, повернулась к девушкам.

- Я не осмотрела тебя перед покупкой, - сказала она приземистой блондинке. - Это была моя обязанность, но я надеюсь, что ты чистая и не занесешь в дом болезни. Дай-ка я рассмотрю тебя сейчас.

Блондинка усмехнулась, зная, что здорова, как медведь, и что ее смуглая кожа не так-то просто поддается всякой заразе. Катерина приступила к осмотру выборочно. Она открыла рот девушки и проверила зубы, которые оказались остры, как у животного. Пощупала маленькие груди. (Девушка была не старше семнадцати лет.) Она осмотрела ее живот, ноги и спину, заглянула в подмышки, и под конец уложила девушку с раздвинутыми ногами на койку. Она приоткрыла губки промежности и поискала пальцем девственную плеву, которая оказалась на месте. Катерина разбиралась в подобных вещах. Она помогла на своем веку многим рожницам и была повивальной бабкой у всех женщин в доме. Она не обошла вниманием и отверстие заднего прохода, которое могло указать на болезни желудка - однако девушка была в хорошем состоянии и прошла через все эти манипуляции с упрямым покорством русской крепостной.

Затем Катерина обратилась к девушкам с короткой речью принятой в подобных случаях. Она обратила их внимание на то, что, как они ели сегодня, так будут питаться и впредь, что одеваться и жить они будут великолепно, и что им следует гордиться тем, что они стали служанками благородного князя Соколова. C другой стороны, от них потребовали полнейшего послушания, усердия и готовности на все, ради своего нового господина. Если они с этим не справятся, их жестоко накажут, так что им же самим выгодно подчиняться правилам и приказам.

Чтобы сделать это более для них понятным и ввести их в состав домашней челяди, она сейчас подвегнет девушек несильной порке в надежде, что никогда не прибегнет к ней в дальнейшем. Тут она велела Грушеньке, к кому главным образом и обращалась, лечь на койку, чтобы получить причитавшиеся ей удары. Между тем явилась с одеялами и постельным бельем женщина, которая, заслышав слова Катерины, принесла с середины залы два ведра с соленой водой, в которой держались розги.

Грушенька углеглась животом на койку и уткнулась головой в руки. Частенько подвергаясь телесным наказаниям, она с трудом их выносила. Она дрожала и нервно сжимала ноги. Однако Катерине такое проявление мятежа было противно. Она грубо раздвинула ноги девушки, прикрикнув, чтобы та расслабила мышцы и лежала смирно, а не то она ощутимо увеличит количество розг.

- Ты разве не слыхала, что сказала княжна? - добавила она. - Мы сгоним с тебя жирок, песья дочь.

И она принялась готовить изящную задницу к наказанию, с силой разминая и без того мягкую плоть и даже дергая за волоски на холмике Венеры, выступавшем между ног. Теперь взгляд Катерины сделался злым, губы плотно сжаты, а ноздри жадно двигались. Экая служаночка, как дело дошло до порки, так еще и шуметь вздумала! Грушенька стонала и старалась унять дрожь, однако она была так напугана, что едва могла контролировать себя. Катерина взяла розгу из рук прислужницы и приказала блондинке, взиравшей на происходящее с полным равнодушием, считать вслух до двадцати пяти.

Первый удар пришелся на правую ягодицу и получился очень сильным, потому что Катерина сердилась и при этом была крестьянкой мускулистой. Грушенька вскрикнула и изогнула спину так, словно хотела встать, но снова легла в прежнее положение. Второй и несколько последующих ударов пришлись на то же бедро, где малиновый узор уже начал резко выделяться на белизне кожи. Катерина перешла к другому бедру, ближнему к ней, и стала отпускать удары с большой твердостью.

Грушенька кричала и извивалась, однако не избегала ударов, и каждый раз возвращалась в прежнее положение. Она получила почти двадцать пять ударов. Катерина несколько раз меняла ломавшиеся розги. Когда она направила последние удары на внутренние изгибы ляжек, нетронутые до сих пор, Грушенька не выдержала. Она откатилась к стене и прижала обе ладони к попке, умоляя смилостивиться и говоря, что большего не перенесет. Однако Катерина вовсе не собиралась давать послабление молоденькой и упрямой крепостной девке. Поэтому, с силой и жестокостью, которую вряд ли кто мог бы предположить в этой тучной и седеющей домоправительнице, она уложила Грушеньку посреди койки, причем уложила на спину, заставив заложить руки за голову, и грубо раздвинула ноги девушки.

- Если не выдерживает твой зад, - прикрикнула она на перепуганную девушку, - тогда это достанется твоему переду, и не вздумай двинуться, потому что иначе и велю конюхам вздернуть тебя на дыбе и пройтись по тебе плетью из воловьей кожи, а вот тогда уж поглядим, как тебе это понравится.

И она принялась наносить свирепые удары по внутренним и передним частям бедер. Грушенька была настолько парализована и испугана, что не отваживалась ни свести ноги, ни прикрыться ладонями, хотя инстинктивно и предприняла такую попытку. Так она получила ударов десять и, несмотря на то, что Катерина избегала хлестать по беззащитному передку, для Грушеньки это была агония, казавшаяся бесконечной.

Наконец, удары прекратились. Взгляд Катерины оставался прикован к волосяному покрову на передке и вдоль самой щелки. Она совсем позабыла проверить, девушка ли перед ней или нет, и теперь без лишних церемоний приступила к исследованию. Как только она дотронулась до губок промежности, Грушенька задергалась, частью оттого, что ожидала более болезненного наказания, частью по причине своей обостренной чувствительности в этом месте. Катерина властно заставила ее оставаться лежать, воткнула в отверстие палец и обнаружила наличие плевы. (Должно быть, кузина держала своих девушек под пристальным вниманием, поскольку обычно подобные потаскушки только и думают о том, чтобы полюбиться с кем ни поподя.)

Грушенька была по-прежнему девственницей, и Катерина считала, что таковой она и должна оставаться. Она позабыла о собственной молодости и том трепете, который испытывала после хорошего толчка, и не спускала с девушек зоркого ока. Теперь с Грушенькой было покончено, она велела ей подниматься и с презрением посмотрела на заплаканное, дрожащее личико. Что за неженка, такого легкого наказания не может вынести!

Она без особого желания повернулась к светловолосому существу. Она приказала девушке лечь на спину и поднять ноги так, чтобы ступни касались плеч. Блондинка подчинилась без раздумья. Кожа у нее была толстая, и порка значила немного для ее молодости. Катерина ощупала твердый задок, удобно предоставленный такой позой в ее распоряжение. Ей с большим трудом удалось сжать ягодицы, потому что плоть была настолько твердой, что не поддавалась пальцам. Она дала девушке каких-нибудь двадцать ударов, вовсе не таких свирепых, какими наградила Грушеньку, причем блондинка сама их считала приглушенным, но внятным голосом. Это была одна из тех поспешных и безынтересных порок, которые ничего не значат, поскольку бьющая сторона не рассматривает ее как работу, а сторона принимающая оказывается в результате более раздражена, нежели избита. Когда порка подошла к концу, блондинка потерла себе задницу - и все.

Катерина заставила обеих девушек поцеловать розги, которые держала в руке, а потом велела ложиться в постель и ждать, пока на следующий день их не позовут исполнять соответствующие обязанности. Блондинка должна была присоединиться к швеям, поскольку она выучилась у кузины обращению с иголкой, а судьбой Грушеньки Катерина займется сама.

Обе девушки понуро забрались под одеяла. Грушенька плакала. Ее подруга выглядела довольной.

- Чего им от меня нужно? - всхлипывала Грушенька. - Чего они могут от меня хотеть?

... пока ни заснула.

--------

****

ГЛАВА III

На следующее утро, довольно рано, Грушенька, крепко спавшая в постели, которая показалась ей лучшей из всех, в которых она когда-либо лежала, была разбужена громкими криками. Она удивленно огляделась вокруг. Сотня девушек и женщин оживляла просторный чердак колготней, болтовней и гоготом в суматохе умыванья, одеванья и увещеваний поторапливаться. В действительности здесь обитало всего шестьдесят три служанки в возрасте от пятнадцати до тридцати пяти лет. Женщин младше и старше держать в городском дворце было непринято.

Одевались девушки очень по-разному в соответствии с их обязанностями; кухарки - в темные шерстяные платья; прачки - в белые, напоминающие униформу костюмы; швеи набрасывали цветастые кашемировые шали. Личные гувернантки княжны, восемь или десять девушек, и особые фаворитки князя спали рядом с апартаментами своих господ. Некоторые привилегированные пожилые женищны и поварихи занимали помещения в подвале.

Вскоре все они уже сидели на длинных лавках в большом зале возле кухни в подвале, в больших количествах поглощая дымящийся суп и белый хлеб. Катерина всегда следила за тем, чтобы у служанок было вдоволь еды. Это нисколько не зависело от их склонностей и желаний. Просто она хотела содержать их в здравии и довольствии, чтобы они исполняли свои обязанности не из последних сил. В этом смысле Катерина была фанатична, так что уклоняющаяся от еды могла быть уверена в том, что получит свою порцию "березовой каши", если не чего-нибудь покрепче.

После завтрака Грушенька получила приказ отправляться в баню. Она ума не могла приложить, зачем это нужно. Никогда прежде ей не позволяли мыться чаще одного раза в месяц; купание обходилось дорого из-за расхода дров. Теперь же ее тщательно мыли и скребли. Более того, банщицам было сказано освежать ее каждое утро сразу после завтрака и следить, чтобы на ней не было ни пятнышка, а иначе им не поздоровится. Банщицы не хотели испытывать судьбу, и потому скребли, терли и чистили все и повсюду. Потом Грушеньке велели взять свою одежду в руки и ждать Катерину в примерочной. Здесь она теперь и сидела на дубовом сундуке, набитом роскошными шелками и вышивками, дрожа после бани и прижимая одежду к телу. По комнате то туда, то сюда проходили многочисленные прислужницы, иногда дружески ей кивавшие, но чаще вовсе не обращавшие на нее внимания.

Наконец появилась Катерина. Увидев Грушеньку, она подошла к шкафу и достала пудреницу с кисточкой. Она принялась учить девушку, как нужно пудрить все тело, не упуская ни одного уголка. Потом она вдруг вспомнила о бритье. Она послала за Борисом, который скоро явился с набором бритв и мылом.

- Ты слышал, что сказала вчера ее высочество, - обратилась она к цирюльнику. - Сбрей начисто волосы у нее в подмышках и между ног. Но только не порежь. Мы дорого заплатили за эту сучку.

Борис велел Грушеньке вытянуть руки над головой, намылил и выбрил ей подмышки, весьма искусно и быстро. Затем он глянул, на месте ли Катерина. Ему еще никогда прежде не приходилось брить девушкам передки, и теперь он хотел позабавиться. Однако Катерина твердо стояла там, где ей и полагалось, оперевшись на дубовую трость и пристально смотрела на Бориса, поспешившего отвести взгляд.

Теперь Грушенька была уложена на стол с раздвинутыми ногами. Ка-терина заметила, что следы от розг ясно виднеются в виде красно-фиолетовых рубцов. "Кожа у нее нежнее, чем у всех у них", подумала старая домоправительница, однако без жалости, а скорее с решимостью бить девушку чаще с тем, чтобы она к этому привыкла.

Грушенька нервно вздрагивала, пока Борис своими ножницами состригал длинные завитки с ее холмика Венеры и под ним. Затем он намылил ее щеточкой, захватив и губки промежности, и, наконец, растянул кожу двумя пальцами левой руки. Последовало поскрипывание лезвия, сбривавшего волоски по самую белую плоть. Он уже вложил было пальцы между губок, как будто затем, чтобы получше натянуть кожу, но Катерина резко ударила своей тростью в пол, и он передумал.

Наступила очередь влажного полотенца, и работа была закончена.

Промежность Грушеньки лежала на виду. Тоненькие красные губки были слегка раздвинуты. Довольно длинные губки с отверстием, расположенным достаточно низко, в непосредственном соседстве от заднего прохода, маленького и сморщенного. Борису, плоть которого теперь уже восстала, страстно хотелось воспользоваться этой прелестной бритой пипкой. Он был бы даже непрочь ее пососать, пощикотать и попробовать эти голенькие контуры языком. Однако Катерина обратила его в бегство, так что ему пришлось искать утешения в материях менее соблазнительных. Вокруг было немало девушек, влюбленных в его стойкий черенок, и скоро ему удалось найти укромный уголок и уютную дырочку, в которую он и сбросил свое бремя.

Катерина крикнула в сторону швейных комнат, расположенных пососедству, вызывая парочку костюмерш. Она облачила Грушеньку в один из нарядов княжны, чтобы проверить, сможет ли та на самом деле послужить моделью для нового летнего гардероба. Были надеты шелковые чулки и рубашка с золотой тесьмой. За ними последовали длинные штанишки с резинками и завязками на щиколотках. Был примерен и малиновый корсаж без корсета. (В те времена корсеты носили в западной Европе, но не в России, где элегантные дамы любили демонстрировать свои груди с выглядывающими из-под декольте сосками.) Затем была застегнута на пуговицы и крючки туника, сменившая юбку и кофточку, поверх нее была накинута длинная и свободная мантия, оставлявшая обнаженными руки. Во время этой процедуры все портнихи и швеи побросали свою работу и с интересом наблюдали. Когда Грушенька была готова, и ей велели пройтись взад-вперед по просторной комнате, поворачиваясь и показывая наряд и себя, зрительницы захлопали в ладоши и затопали ногами.

- Это же наша княжна! - кричали они. – Ну, точно, она! Подумать только!

Катерина слушала их восклицания с удовлетворением. Да, она нашла манекен для своей госпожи.

Грушеньке объяснили, что с сего дня ее будут использовать как примерочную куклу для ее высочества. Тут-то и начался для Грушеньки долгий период ожиданий и сна, сна и ожиданий, пока какой-нибудь портной не подойдет и не приладит на ней несколько предметов нового туалета, повернет ее, примерит, восхищаясь своим мастерством или ругая швею за недоброкачественную работу. Поначалу эти примерки не нравились Грушеньке, потому что все эти работники, как мужчины, так и женщины, некоторые - крепостные, некоторые - свободные люди, называвшиеся "художниками", трогали ее с головы до ног и позволяли себе с ней какие угодно вольности. А все потому, что она была совершенным слепком со своей Madame, перед которой все эти люди ползали на брюхе.

Они просто забавлялись, лапая ее груди, щипля соски и злоупотребляя игрой с ее киской. Это последнее Грушенька особенно не любила и потому пыталась их отпихнуть, за что получала уколы булавками в ягодицы или грудь. Со временем она привыкла, особенно когда заметила, что чем больше сопротивляется, тем больше ей досаждают, но если она стоит смирно, мужчины перестают быть настолько настойчивыми. Происходило это обычно так: маленький помощник портного, получив приказ примерить что-нибудь на ней, вставлял палец в промежность Грушеньки и говорил: "Доброе утрице, ваше высочество. Как вам понравился черенок князя этой ночью?", и, смеясь над своей шуткой, приступал к работе.

Так прошли месяцы, сначала во дворце в Москве, потом в одном из больших загородных имений; месяцы сна и ожиданий. Разумееся, пока суть да дело, Грушенька перезнакомилась со всеми домочадцами. Она слушала побайки о жестоком и вечно пьяном князе, которого княжна ненавидела, но которому подыгрывала; о молодом любовнике княжны; о том, как она заставляет горничных заниматься с ней любовью, чтобы удовлетворить свои ненасытные желания. Однако слушала Грушенька все это без внимания, да и на саму нее никто, казалось, внимания не обращает. Было трудно сказать, о чем она думает, может, об облаках, проплывавших мимо, а может, о пичуге, пристроившейся на дереве за окном.

А потом настал день, изменивший всю ее жизнь. Княжна была на приеме, но все вышло боком. Даже любовник проигнорировал ее и в открытую флиртовал с соперницей. Княжна слишком много выпила, поругалась с другой дамой и ее супругом, так что князь, взбешенный столь неприличным поведением, дорогой домой жестко избил ее по щекам. Нелидова разозлилась. Она проклинала всех, кроме себя. Ее плетка гуляла по спинам девушек, раздевавших ее, однако была не в состоянии успокоить хозяйку. Увидев платье из парчи с серебряными шевронами, лежавшее на полу, она вдруг вспомнила, что Грушенька примеряла его к ее приезду в тот же вечер. Потеряв голову, она вообразила себе, что это платье и девушка, его показывавшая, и есть виновники ее злоключений.

Было два часа ночи, и Грушенька уже крепко спала, когда ее, голую, вытащили из постели. Не успевшая отойти от сна и, не зная за собой никакой вины, девушка предстала перед очами госпожи. Княжна, лежа на перинах, последними словами отчитала несчастную за то, что та склонила ее, надеть неприличное платье, и велела одной из горничных отхлестать Грушеньку по голой спине кожаной плеткой, всегда  заготовленной для этой цели на туалетном столике. Вторая служанка зашла вперед Грушеньки, развернулась к ней спиной, перекинула руки испуганной девушки себе через плечи и нагнулась вперед, так что Грушенька потеряла под ногами опору пола и оказалась беззащитно лежащей на спине горничной.

Порка началась незамедлительно. Плетка с жужжанием вспарывала воздух. Град ударов обрушивался на плечи, спину и круп. Грушенька не подозревала, что девушка сечет ее с величайшим умением, громко щелкая плеткой, но, стараясь при этом, чтобы сам удар выходил как можно слабее, поскольку она была рассержена на свою Madame и жалела невинную жертву. Несмотря на это, Грушенька испытала ужасную боль, кричала и лягалась, как могла. Княжна лежала в постели, оскалившись от злости и сложив пальцы с длинными ногтями в эдакие клешни, словно хотела содрать кожу девушки с костей.

Хотя приказание отдано не было, девушка, в конце концов, сама прекратила избиение, сдевав вид, будто утомилась махать плеткой, а Нелидова не велела ей продолжать, поскольку внезапно почувствовала себя неважно после выпитого ликера. Грушенька была опущена на пол. Прижав ладони к ноющей попке, она на подкашивающихся ногах вышла из комнаты. В это мгновение взгляд княжны упал на щелку Грушеньки, которая, будучи выбритой, оказывалась навиду. Княжна вперилась в эту щелку потому, что формы она была иной, нежели у нее, а поскольку тело девушки предполагалось совершенно схожим с ее, промежность оказалась исключением.

Нелидова ничего не сказала по поводу несоответствия, однако мысль о нем уже не покидала ее. Было мгновение, когда с ее собственной киской как будто что-то произошло, и она не могла понять, в чем же дело.

Гостил в Москве в ту пору один испанец, авантюрист, живший исключительно за счет остроты своего ума, рыцарь, разумеется, однако тип темный и к тому же искатель счастья. Ему было позволено войти в свет потому только, что он представлял высокую и столь почитаемую западную культуру. А еще и потому, что он умел рассказывать всякие скользкие истории и передавать всевозможные слухи прямо из спален известных дам и господ Парижа, Лондона и Вены. Этот соблазнитель женщин с горящим взором и короткими черными усиками (в отличие от добрых россиян он бороду не носил) имел репутацию "целовальщика женских кисок", действия, которое было немыслимо для русского дворянства, и моды, как говорили, принесенной из Италии в Париж. Нелидова задумала заполучить сего господина как-раз-таки для этой цели. Однажды вечером ей удалось сесть рядом с ним за игровой стол и соорудить столбик из золотых рублей с его стороны. Потом она опрокинула их локотком в его направлении. Обратно она золота не потребовала.

Разумеется, означенный господин неприминул воспользоваться подвернувшейся возможностью и в тот же вечер вывел княжну прогуляться в парк, где они сели на скамейку. Слова его текли романтическим потоком, а сам он восхищался ее прекрасными ножками, которые до такой степени возбудили в нем страсть, что ему, во что бы то ни стало, нужно было их поцеловать. Начал он с ножек, потом нежно добрался до икр и закончил свое путешествие на ляжках, которые расцеловал со всем пылом. Нелидова, явно покоренная его страстностью, запрокинулась, слегка, но с таким пониманием раздвигая свои красивые ноги, что разрез ее панталончиков открыл путь столь желанному вторжению. Тогда рыцарь расширил эту щелку своими аристократическими пальцами, запечатлел множество поцелуев на маленькой части живота и опустился до уровня киски. Более того, он губами обсосал плоть, находившуюся в самой непосредственной близости от входа. А потом вдруг остановился. Он поспешно чмокнул киску и резко поднялся, не сделав того, к чему княжна так тщательно готовилась.

В тот же вечер, возвратившись домой, Нелидова провела перед зеркалом исследование на предмет того, что же стряслось с ее гротиком. Да, губки выглядели пухленькими и свободно отвисали, оставляя вход, который им надлежало закрывать, довольно-таки открытым. Но разве не у всех женщин подобные киски и что же такое не в порядке с ее? Во всяком случае, в ту ночь Нелидова велела одной из своих горничных несколько часов кряду сосать ей передок, а когда девушка утомилась и уже не могла достаточно сильно и быстро тереть фитилек языком, она пообещала, что угостит несчастную плеткой, если та не будет сосать еще упорнее.

Как такое может быть, что у какой-то Грушеньки передок симпатичнее, чем у нее? Как такое могло случиться, что ее киска оказалась недостаточно хорошей для этого мерзавца и мошенника - испанского авантюриста? Однажды вечером, праздно почивая на своем ложе, Нелидова призадумалась и немедленно послала за Грушенькой. Она велела девушке снять одежду и обрадовалась, увидев синие и красные полосы, которые оставила плетка, особенно в одном месте, где конец ремешка поранил кожу. Она приказала Грушеньке приблизиться и широко расставить ноги, чтобы она могла обследовать киску девушки. Щелка, конечно же, была весьма изящной работы; княжна вынуждена была это признать, несмотря на всю ту злобу, которую она испытывала. Губки были тонкими и розовыми и рассекали овал холма Венеры ровной извилинкой, которая не отвисала и не выпирала, как у нее. Она велела Грушеньке раздвинуть передок пальцами и так подержать. Щелка была неглубокой, красного цвета, а отверстие влагалища помещалось рядом с крохотной дырочкой, располагавшейся еще ниже, между ног. Глядя на это укромное местечко девушки, однако, не трогая ее пальцами, Нелидова принялась задавать вопросы.

- Когда ты в последний раз трахалась? - начала она.

Грушенька явно не поняла сути вопроса. Однако княжна настаивала.

- Сколько времени прошло с тех пор, как в тебя втыкали черенок?

Грушенька наконец-то сообразила и ответила довольно твердо:

- Ни один мужчина не прикасался ко мне, ваше высочество. Я девственница.

"О!", подумала княжна. "Разумеется, когда я сама жила с монашками, моя киска была, наверное, как у нее, но с тех пор этот старый козел (под которым она подразумевала князя) слишком уж часто вставляет свой чертов аппарат мне в дырочку...". Вслух же она произнесла со смехом:

- Сейчас мы тебя починим, детка! Никогда ее не трахали! Прыщавая девственница, говоришь? Ложись тут, мы скоро с тобой разберемся.

Она воодушевленно поднялась с постели. Эта великолепная идея пришлась ей очень даже по вкусу. Да и время будет проведено не без пикантности. Кого бы соблазнить на такую работенку? Ну конечно, у нее же был конюх, широкоплечий парень с огромной копной взъерошенных волос. Белизна его шевелюры как нельзя лучше подойдет к черноте волос Грушеньки. Нелидова сама иногда с интересом поглядывала на Ивана (у нее была привычка называть Иванами всю мужскую прислугу) и не раз скользила глазами по его мускулистым рукам и ногам, задерживаясь на штанах. Она бы сама его проверила, однако она вовсе не хотела заиметь нового грубого любовника, с ролью которого вполне справлялся ее супруг. Зато это был как раз тот человек, который мог бы изнасиловать эту дуреху на койке.

Иван ворошил сено. Когда он вошел, в льняных штанах и распахнутой рубахе, сено все еще цеплялось к его волосам и одежде; с собой он принес запах конюшни. Между тем пять или шесть горничных, которые всегда были под рукой у хозяйки, тоже не ленились. Они ничуть не меньше Madame заранее предвкушали предстоящий спектакль. Они подложили под круп Грушеньки подушку, хихикая, смазали ей щель, потыкали пальчиками в отверстие и притворно повздыхали о том, что ее должны порвать. Грушенька лежала очень тихо, спрятав лицо в ладони, беспокоясь и теряясь в догадках. Быть может, она последние месяцы грезила о любовнике, которому захочет отдаться. Быть может, она представляла его себе романтическим героем, эдаким пришельцем с Луны. И вот теперь она лежит и ждет, когда же ее возьмет какой-то парень с конюшни.

- Иван, - сказала княжна, - я позвала тебя потому, что эта вот бедная девушка пожаловалась мне, будто ни один мужчина не любил ее и теперь она мучается от ужасного зуда этого затянувшегося девства. Я выбрала тебя для того, чтобы бы трахнул ее на всю жизнь. Вперед, мой мальчик, сделай эту бедную девственницу счастливой. Вынимай свой аппарат и замочи им сучку.

Изрядно обалдевший Иван перевел взгляд с хозяйки на голое тело на койке и обратно. Он перебирал пальцами на животе, как будто держал шапку и все не знал, куда ее деть. Он не двигался. Что это, западня или серьезно? Княжна начала терять терпение.

- Спускай штаны, дурень, и вперед! Не слыхал, что сказала? - закричала она на него.

Иван механически расстегнул штаны. Они упали к его ногам; рубаху он стащил через голову. Взгляды всех девушек, кроме Грушеньки, обратились на его большие смуглые яички и такой же смуглый, длинный инструмент, безразлично и никчемно свесивший головку.

- А теперь подойди и поцелуй свою невесту, - продолжала хозяйка, прислонясь к туалетному столику и потирая ладонью собственный передок, уже слегка возбужденный.

Иван медленно двинулся к койке, потом с решимостью идти дальше отнял руки от ее лица, наклонился и поцеловал девушку в рот. Горничные зааплодировали. Однако Грушенька лежала настолько безжизненно, что Иван снова утратил мужество. Он заерзал, посмотрел на голую девушку, на ее товарок и ничего не сделал. Член его по-прежнему висел. Опять княжне пришлось оживлять ход событий.

- Да ляг ты на нее, жопа глупая! - крикнула она. - А ты, - указала она на одну из девушек, - ты повороши-ка пальчиками его стебелек или пососи его получше, чтобы он напрягся, боров толстый.

Сказано, сделано. Иван, движения которого были скованы штанами, собравшимися вокруг щиколоток, улегся на Грушеньку, а горничная, подчиняясь полученному приказу, стала ласкать его инструмент своими поднаторевшими пальчиками. Другая девушка, сама по себе привлеченная его упругой голой задницей, принялась ее мять и игриво ввела пальчик в задний проход. Иван был крепким и здоровым конюхом, так что нет ничего странного в том, что член его от такого обхождения стал пухнуть и расти. Ему вдруг самому понравилась та работа, ради которой его позвали.

Член его превратился в твердую пику. Мускулистый зад начал нервно двигаться; Иван попытался потереться древком о живот Грушеньки. Однако ручка горничной, вовсе не собиравшейся расставаться с такой милой игрушкой, крепко держала его.

Грушенька не разводила ног и так плотно сжимала колени, что они стали болеть. Тем нее менее Иван попытался пробиться к цели. Он слегка продвинулся, просунул сильную руку между ляжек и неожиданным рывком поднял правую ногу девушки высоко вверх, чуть ли не до плеча. Теперь он смог встать между ее ног, и член его утвердился у нее на передке. Сопротивление девушки разгорячило Ивана, а последующие маневры чуть не взорвали его член.

В тот момент, когда член коснулся ее, Грушенька утеряла безразличие и с диким криком принялась отбиваться. Иван обхватил ее руками, левой - за правое плечо, правой - за середину спины. Твердый захват и вес его тела просто так стряхнуть было трудно. Однако Грушенька могла двигать попкой и ногами, к чему она всецело и прибегнула, когда опасное древко нацелилось ей в гнездышко. Княжна, которая убила бы любого из крепостных за невыполнение ее повелений, с огромным удовольствием следила за этим поединком и даже просунула себе под рубашку руку, чтобы поласкать свой зудящий фитилек.

Иван попытался сломить сопротивление. Он подвинул правую руку под ягодицы извивающейся девушки. При этом поднял и собственный зад, намереваясь мощными толчками набрести на вход, но тут девушка, до сих пор ласкавшая его пониже спины, снова пришла ему на помощь. Она обошла койку и захватила второе колено Грушеньки, которое постаралась притянуть к ее плечу, чтобы таким образом любовная норка осталась беззащитной и открытой. Вторая девушка опять завладела членом и направила его головку в розовые воротца.

- Пли! - закричали все зрительницы, и Иван, понявший, что, наконец, оказался в боевой позиции, с силой опустил орудие.

Надавливая правой рукой на круп девушки, он одним уверенным и медленным выпадом вогнал свой меч в передок по самую рукоятку. Грушенька издала ужасающий вопль. После чего застыла, как труп. Иван несколько раз дернулся взад-вперед, пока, страстно застонав, не почувствовал, что больше не может сдерживаться. Он разговелся, восторженно, неумолимо и обильно впрыснув в нее свою жидкость. Мышцы его опали; тяжело дыша, он лежал на девушке, тупо и без сил.

Княжна пришла в бешенство, ее служанки расстроились. Они надеялись увидеть интересный долгий любовный поединок, но все закончилось раньше, чем началось, и осталось только два, неподвижно лежащих друг на друге тела. Разумеется, в этом не было ничего завораживающего.

- Убирайся, скотина! - приказала княжна. - Возвращайся в свое стойло и оставайся там. Вы, крепостные, такие придурки, что даже трахаться не можете.

Однако она с интересом смотрела на его по-прежнему твердый член, теперь неторопливо выскользавший из киски, испачканной кровью. Иван подобрал штаны, понурил голову и покинул комнату с видом человека, которого побили.

Он не решился поднять глаза или посмотреть на Грушеньку. Она лежала на койке бледная, как труп, середина ее тела все еще была приподнята подушкой, кровь сочилась из ранки, пачкая бедра и постель. Она была в обмороке и явно чувствовала себя неважно. Княжна испугалась и велела перенести ее обратно на чердак.

Что же это за девушка - которая не выдерживает даже легкого тычка? Вот что сказала княжна за чашкой вечернего чая одной даме, слушавшей ее историю, и прибавила, что дурость крепостных не описать словами. Дама придерживалась иного мнения. Она ответила, что частенько устраивает вечера для некоторых из своих служанок и слуг и что они разыгрывают весьма недурственные представления, занимаясь любовью всеми тремя способами. Она пообещала пригласить Нелидову зрительницей на какую-нибудь из подобных вечеринок, и княжна любезно согласилась.

Между тем Грушенька находилась в постели под присмотром Катерины. Катерина боялась, что этот случай приведет к беременности, и хотя она знала, как делать аборт, ее донимали опасения за то, что фигура Грушеньки может претерпеть изменения и тогда девка станет бесполезной. Сцены, которые обычно закатывала княжна из-за примерок, до сих пор удавалось избегать потому, что ее место успешно заняла Грушенька. Поэтому Грушеньку вымыли, почистили и, несмотря на все ее протесты, подвергли горячей ирригации посредством воды, в которую Катерина добавила порошка. Потом между ее ног было положено холодное влажное полотенце. Оно нисколько не уняло боль ее пораненной киски. Она все еще переживала потрясение, произведенное на нее насилием. Старая домоправительница позволила ей оставаться в постели весь следующий день и только бубнила себе под нос:

- Ну и неженка! Ну и неженка!

--------

****

ГЛАВА IV

Недели сразу после изнасилования стали, быть может, самыми счастливыми в юности Грушеньки. Выглядела она, во всяком случае, превосходно и стала восхитительной красавицей. Она пробудилась. Дни мечтаний прошли и уступили место оживленности и преподнятому настроению. Много раз, очертя голову, она разыгрывала других девушек и портних, так что иногда ее наказывали, поставив в темный угол или выпоров плеткой. Наказаний более жестоких не назначалось. Девушка излучала такое добросердечие и счастье, что по-настоящему никто на нее и не сердился. Причины такой перемены были следующими.

Через несколько дней после потери девственности ей нужно было продемонстрировать хозяйке новый костюм, голубую пушистую штучку со множеством ленточек и кружавчиков. Княжне наряд приглянулся, и она как бы невзначай приказала девушке показать свою киску. Она хотела посмотреть, какие изменения повлекло за собой совокупление. Грушенька осторожно приподняла костюм спереди, а другая девушка приоткрыла прорезь на ее штанишках, давая княжне возможность как следует разглядеть желаемое. Изменений не было. Нелидова подумала о том, что с одного раза никаких впечатляющих метаморфоз может и не произойти, но если эту киску, на которую она сейчас смотрит, использовать часто, тонкие розовые губки наверняка станут толстыми и вульгарными. Последовало распоряжение Катерине о том, чтобы Грушеньку вспахивали ежедневно и чтобы она, Катерина, поставляла мужчин различных, тем самым выполняя задачу должным образом.

Катерине был не по душе этот новый приказ, причины которого она не могла понять, но что поделать? Она перенесла постель Грушеньки в отдельную комнату в подвале и после ужина стала учить девушку уму-разуму. Прежде всего, она дала ей целебную мазь и велела вводить ее в матку каждый день после ужина. Эта мазь уничтожала сперму. Следовавшие за этим ирригации должны были лишний раз защитить ее от ненужного плода.

Вскоре она послала в девичью комнату конюха, рыжеволосого, веснушчатого, низкорослого малого, который все ухмылялся от удовольствия. За проявлениями любви среди слуг пристально следили, однако иногда им позволяли и посовокупляться. Отпускаемого не было достаточно даже наполовину, так что они всегда старались урвать малейшую возможность. Очень часто между крепостными заключался брак по любви; иногда разрешалось устроить свадьбу, господин выделял новобрачным хижину и маленький земельный надел, который им следовало возделывать наравне с землей хозяина именья. Гораздо чаще, когда какая-нибудь девушка оказывалась беременна, господин приказывал одному из мужиков жениться на ней.

Позволение посовокупляться всегда было праздником и обычно происходило на сеновале, в хлеву или где-нибудь в полях. Хорошее свидание в постельке и приказ дать избраннице жару - с ума сойти! Когда новости дошли до конюшни, мужики бросили жребий, и рыжему крепко позавидовали, поскольку он выиграл.

Грушенька беспокойно сидела на постели; одной рукой она прикрывала груди, другой держала впереди тонкое платье. Она жалобным голосом  попросила, чтобы он не брал, а пощадил ее. Потрясение от общения с Иваном все еще ломило ей кости. Однако у рыжего были свои идеи. Он подбросил в воздух деревянные башмаки, выбрался из рубахи и штанов и уверил испуганную девушку в том, что все будет так, словно это их свадебная ночь, и что ему, в отличие от Ивана, не потребуется никакой помощи. Нет, он будет работать один и с достаточной тщательностью. Он стоял перед ней голый, с членом, готовым к предвкушаемому наслаждению, а она не знала, что делать. Она опустилась перед ним на колени и умоляла отпустить ее, однако он вместо этого ухватил ее за волосы, прижал лицом к своим яичкам и только смеялся в ответ на ее попытки отбазариться. Потом он грубо ее поднял и бросил на постель.

- Это не быстрый перепих в лесу, - сказал он. - В одежде оно, конечно, хорошо, но я предпочту тебя голой, моя женушка. Так гораздо лучше.

Он принялся высвобождать крючки рубашки и срывать ее. Грушенька увидела, что сопротивление не пройдет, что так ей только порвут одежду, а это означало порку, поэтому она расстегнула кофточку и избавилась от панталон, в то время как "любовник по приказу" хвалил ее за то, что она передумала. Когда они легли животом к животу, Грушенька снова стала просить и умолять. Она была очень красива, и рыжему ни к чему было делать ей больно. Он пообещал быть осторожным и объяснил, будучи хорошим малым, что не причинит ей боли, что на самом деле это понравится ей, и если она будет следовать его советам, они отлично порезвятся.

Перепуганная девушка пообещала сделать все, что он сказал, и парень взялся за дело с большой осторожностью. Некоторое время он щекотал кончиком древка ее киску, потом постепенно ввел его, все время слегка отдергивая и снова протискивая, с каждым разом все глубже, пока его волосы не притерлись вплотную к ее тщательно выбритому холмику Венеры. Тут он поинтересовался, больно ли ей, и Грушенька ответила нежным, удивленным голоском:

- Совсем чуть-чуть. Ох! Будь осторожен.

Однако больно ей не было вовсе, просто возникло забавное ощущение, не так, чтобы очень уж возбуждающее, но даже как бы приятное. Он велел ей медленно двигать попкой вверх-вниз, что она и стала делать, а он лежал, напряженный и сильный, пока не начал сам приподниматься и пихаться, в конце концов, забывшись и заработав от души. Грушенька не отвечала на его толчки, она все еще побаивалась, как бы ни заболело. Однако она обнимала руками его спину, и когда он, наконец, кончил, крепко прижалась передком к его животу, ощущая нечто вроде удовлетворения, стоило только горячему потоку устремиться в ее нутро.

Ему этого было недостаточно. Он остался в постели и продолжал забавляться с девушкой. Он играл с ее грудями и киской, смеялся, видя, что она выбрита, и добродушно щипал за попку. Она с удивлением обнаружила, что он снова окреп, и не стала отбиваться, когда он по новой запустил в нее своего петушка; петушка, потерявшего былую силу и переставшего быть столь ужасным, как прежде. На сей раз страха она не ощущала. Она размышляла: "Так вот что называется совокуплением". Она думала: " Что ж, неплохо". Однако это по-прежнему ее не волновало, хотя и было довольно приятно.

Теперь, чтобы разгрузить яички, ему пришлось работать упорнее. Она почти не помогала, однако смущенно гладила ладошкой его спину и пыталась по мере сил сузить дырочку, чтобы завязший в ней скользкий агрегат встречал наибольшее сопротивление. После того, как он кончил, она стала двигаться и вздыматься. Теперь ей хотелось чего-нибудь еще и для себя, но он уже вытянул из нее свой усталый ствол любви. Она была измождена и заснула так крепко, что он с большим трудом разбудил ее на следующее утро.

Каждую ночь после ужина к Грушеньке приходили мужчины, чтобы заняться с ней любовью. Иногда они были пожилыми и грубыми; они не раздевались, просто укладывали ее на постель, трахали и исчезали, шлепнув на прощанье по попке. Иногда это были скорее мальчики, очень стеснительные, и Грушенька наслаждалась, дразня их, обрабатывая и, наконец, совращая столько раз, что выходили они из ее комнаты на подкашивающихся ногах.

Грушенька научилась это любить. Она не могла сказать, когда кончила в первый раз, но после того, как это произошло, ей удалось испытать крайнее возбуждение с каждым мужчиной; по полдюжине раз, если партнер ей нравился. Она научилась заниматсья любовью и вскоре сделалась страстной любовницей. Слуги дома, вкусившие Грушеньку, потом с блеском в глазах восхваляли ее. Какая девка! А какая фигура! И жопка что надо! Вулкан, да и только!

То были замечательные недели, недели переживаний, недели, за которые ее тело наполнилось, а рассудок прояснился, недели без грез, насыщенные реальностью. Она с любопытством поглядывала на других девушек. От них она узнала об их любовных похождениях. Она оценивающим оком изучала хозяйку. Ну разве не могла та отхватить себе паренька помоложе, поселиться в небольшом поместье и нарожать детей? Почему нет? Она узнала о том, кто оказывает влияние на хозяина и хозяйку, она строила планы, она положила глаз на одного из лучших прислужников князя и, хотя никогда с ним не разговаривала и не сношалась, была уверена, что влюблена в него. Все закончилось неожиданно, и снова виной переменам стала ее госпожа, госпожа, которая по праву и закону была судьбой Грушеньки.

Нелидова имела обыкновение за многое браться, отдавать уйму приказов и снова про все забывать. Мысли ее витали в облаках. Все, что не относилось к ее любовнику (речь о котором пойдет позднее), делалось по случаю. Однако как-то ночью, вернувшись из спальни супруга, где некоторое время потрудилась с его членом, она вспомнила, что Грушенька является ее средством выяснения того обстоятельства, каким образом изменяется от сношений передок женщины; поэтому она послала за ней.

За час до этого Грушенька быстро и бессмысленно совокупилась с мужчиной преклонных лет и еще не спала, когда за ней зашла служанка Нелидовой. Она накинула на плечи простыню и отправилась, нагая и босоногая, в спальню ее высочества. (Не нужно забывать, что в те времена все люди, знатные и простые, мужчины и женщины, спали без ночных одеяний, и говорят, что изменила моду лет пятьдесят спустя Мария Антуанетта.) Нелидова только что сполоснула свою киску и теперь сидела голышом за туалетным столиком, в то время как одна из прислужниц заплетала ее длинные черные пряди в косички.

Нелидова находилась в хорошем расположении духа и велела Грушеньке обождать, пока с волосами не будет покончено. Через несколько минут она усадила обнаженную девушку к себе на колени. Она осведомилась, сношается ли Грушенька каждый день, достаются ли ей члены большие и длинные, научилась ли она предаваться любовным утехам с умом и нравится ли ей это делать. Грушенька отвечала утвердительно на все вопросы. Тогда Нелидова нежно раздвинула ноги девушки и проверила ее кисоньку.

Никаких изменений видно не было. Гнездышко любви было трепетно и невинно, как будто никогда не впускало в себя большие аппараты мужчин. Правда губки стали несколько краснее и полнее, однако они оставались по-прежнему плотно закрытыми и тонкими. Княжна открыла их и ощупала девушку, которая под этой лаской задрожала. Княжна пересадила ее подальше к коленям, развела в стороны собственные ноги и задумалась над своей киской, которая была широко разявлена, а толстые губки отвисали. Было очевидно, что отнюдь не любовные занятия, а рука Природы создала разницу между их передками.

Казалось, все идет, как надо, и княжна была уже готова отправить свой дубликат обратно в постель, однако в своей неудовлетворенности от несовершенной любви, которой ее удостоил супруг, она ощутила необходимость поиграть с киской Грушеньки подольше. Пальцы княжны стали тереть ее настойчивее. Заодно она ощупала и задний проход. Потом вернулась к промежности. Грушенька сильнее откинулась на плечо хозяйки, обняла ее, а свободной рукой стала ласкать полные груди и соски Нелидовой. Она тихо вздыхала и готовилась кончить, ерзая, насколько позволяло такое положение, попкой.

Только когда Грушеньке стало хорошо, княжна забеспокоилась, как бы девка не вкусила всего удовольствия, в то время как саму ее передок не более чем раздражал. Она подло ущипнула острыми ноготками киску Грушеньки, причинив ужасную боль внутренним частям губок. Испугавшись, Грушенька с криком соскочила с колен женщины, держась ладонями за обиженное место и инстинктивно отползая от хозяйки.

Нелидова, вконец выведенная из равновесия криками девушки, заявила, что виновных нужно наказывать. В ее глазах, когда она тянулась за кожаной тапочкой, сверкала ненависть. Она отругала девушку и велела лечь к ней на колени. Раскатистые шлепки посыпались на задницу и бедра Грушеньки, боль жаркой волной растекалась по всему телу. Тапочка была безжалостна. Грушенька извивалась и брыкалась, плакала и кричала, а потом перешла на рыданья. Ягодицы и ноги горели так, словно их прижгли каленым железом.

Сопротивляющаяся попка перед ее глазами не могла не тронуть княжну. Ей стало хорошо, нет, пронзительно хорошо, так что передок ее воспылал, и она начала действовать соответственно. Она сбросила Грушеньку на ковер, схватила ее голову и вдавила между своих раздвинутых ног. Одна из служанок, видя, что происходит, поспешила за спину хозяйке, обняла ее груди и, запустив руки сзади, осторожно отклонила княжну назад, таким образом, укладывая в позицию, в которой только и делать, что наслаждаться жизнью.

Грушенька не знала, за что браться. Разумеется, она слышала, что служанки сосут у княжны и что некоторые девушки должны заниматься тем же друг с другом. В то время дамская любовь была более распространена, нежели теперь. Это было искусство, практикуемое с величайшей утонченностью в гаремах, а русский быт весьма напоминал гаремный.

Грушенька не знала, чего именно от нее ждут; никто ее этим вещам не учил. Страстное давление, с которым княжна прижимала ее лицо к своей открытой дырочке, душило Грушеньку. Она целовала или пыталась целовать волоски вокруг входа, однако держала язычок во рту, и только ее губки терлись о поле брани. Нелидова восприняла это как упрямое сопротивление. Она отпустила девушку, препроводив сильным пинком босой ноги. Одна из прислужниц тотчас же заняла место Грушеньки (впоследствии девушка говорила, что поступила так, чтобы предотвратить убийство, таким диким ей показался взгляд хозяйки) и умелыми взмахами язычка помогла любвиобильной молодой княжне обрести удовлетворение. Она кончила, издавая стоны и крики, ругаясь и смешивая в слова нежные выражения, предназначавшиеся для ее любовника. В конце концов, она закрыла глаза и повисла без сил на руках державшей ее служанки. Обе горничные перенесли ее на постель и тихонько уложили под одеяло. Грушенька выскользнула из комнаты, надеясь, что назавтра о ней позабудут. Она решилась спросить одну из девушек, как нужно удовлетворять госпожу на тот случай, если ее снова позовут для исполнения этой обязанности.

На следующий день стало ясно, что Нелидова ничего не забыла. Катерине было велено явиться вместе с Грушенькой. Княжна только бросила, не вдаваясь в подробности: "Отсчитай девчонке пятьдесят ударов воловьей плеткой, да смотри у меня, сделай это сама, и больше не позволяй ей трахаться".

Катерина поджала губы. Если она последует приказу хозяйки, девушка умрет уже к рассвету. Она никогда этого не выдержит. Мужики протягивали ноги и от меньшего количества ударов. Она отвела дрожащую и громко всхлипывающую девушку в подвал, где в дальнем углу помещения специально для наказания крепостных были собраны инстументы пыток. Катерина подвела ее к сечной колоде, Грушенька, с глазами, полными слез, покорно разделась и улеглась на эту самую колоду, центр которой напоминал седло. Катерина приковала ее руки и ступни к кольцам. Потом она расспросила перепуганную девушку, и Грушенька, голова которой свешивалась до самого пола, поведала о событиях прошлой ночи.

Ощупывая разные плетки с тем, чтобы подобрать вес полегче, Катерина напряженно размышляла. Она посмотрела на белое тело, раздетое для порки, на плетку и отбросила последнюю.

- Послушай! - сказала она. - Не стоит доверять таким сучкам, как ты, но я пожалею тебя, если ты сможешь держать язык за зубами. Ты сейчас же отправишься в постель и пробудешь там два дня, как будто больна, а кто спросит, говори, что я накрывала тебя мокрой простыней, чтобы не повредить тебе кожу. Если ты сделаешь так, как я сказала, ты легко отделаешься, потому что тебя наказали за незнание, и это не твоя вина.

Произнеся это, Катерина шлупнула ее несколько раз по попке своей сильной ладонью, что было не больнее вчерашней тапочки.

- И еще одно. Ты будешь учиться сосать как следует, чтобы в следующий раз не опростоволоситься. Усекла?

Принимая такое решение, Катерина явно что-то задумала. Нелидова быстро использовала своих служанок, и Катерине все время приходилось искать новых. Княжна, какой бы жестокой и грубой она ни была (как и многие, пришедшие к власти из ниоткуда), могла быть в равной мере добросердечной и беззаботно душевной, если тому способствовало ее расположение духа. Никто из ее личных служанок не хотел оставаться при ней подолгу. Кожаная плеточка с золотой ручкой была всегда под рукой, а настроение хозяйки слишком быстро менялось. Избавиться от нее можно было, выйдя замуж. Иногда они открыто просили ее об этом и получали то, что хотели, сместе с мужиками, которых себе отбирали. Иногда они из кожи лезли вон, чтобы забеременить, и тогда их ругали почем зря и сажали в темную комнату на хлеб и воду. Их никогда особо не наказывали (восточные женщины питают религиозное уважение к беременным), а под конец все-таки давали мужа. Тогда уже от Катерины зависело нахождение новой служанки: симпатичной, с хорошей фигурой, обученной стирать и наряжать хозяйку, проворную, энергичную и, кроме того, умелую лесбиянку.

Горничные жили в одной большой комнате где, если не были заняты, они ожидали вызова к княжне. Они проводили время, рассказывая неприличные истории, играя друг с дружкой и предаваясь сосальным забавам. К этому они были готовы всегда, потому что носили только легкие русские блузки с таким низким вырезом, что грудь оказывалась видна до половины, и широкие юбки, ничего под это не поддевая. Стоило наклониться вперед и задрать юбку - и вот уже принята поза, необходимая при порке; стоило задрать юбку и лечь - и вот уже девушка готова к игре язычком.

После двух долгих дней, проведенных в постели, Грушеньку вручили наставнице, знавшей толк в "ласкании кисок". Три или четыре девочки не старше семнадцати лет были выдрессированы этой женщиной, которой перевалило за тридцать, и которая отлично справлялась со своей работой. Девушки должны были сперва сосать друг у дружки, а потом демонстрировать свои способности на учительнице, обрабатывая ее передок. Если бы не тот факт, что у учительницы всегда были при себе розги, к помощи которых она прибегала, когда была неудовлетворена, Грушенька получала бы от этих уроков одно удовольствие.

Когда ее поставили перед киской светленькой девочки и велели сперва облизать губки, потом проникнуть во влагалище снизу и, наконец, сосредоточиться на клиторе, ей это понравилось, да и движения собственного языка приятно щекотали. Вероятно, получилось это оттого, что девочка была весьма отзывчивой и с восторгом и страстью трепетала под теплым язочком. Грушеньке очень понравилось и то, когда одна из девочек завладела ее киской, и она ответила с таким наслаждением, что учительнице пришлось прервать упражнение до того, как Грушенька кончила. Грушеньке было все равно. Когда пришла ее очередь лизать передок этой женщины, она незаметно просунула пальчик в собственную дырочку и, натирая себя до экстаза, с такой поразительной силой вылизала учительницу, что та потом предрекла Грушеньке будущее знаменитой любовницы. Большинство крестьянок, со временем, выучивались потворствовать любви даже изысканных дам, однако проделывали они это слишком уж автоматически; им не хватало силы и той любви, которая не поддается описаниям.

Отныне мужчинам было запрещено прикасаться к Грушеньке. Короткое развлечение, которое забавляло ее, пока она училась быть "дамским угодником" тоже быстро закончилось. Она ума не могла приложить, что теперь делать, чтобы удовлетворить зародившееся в ней желание. Может, по примеру многих других девушек ей стоит обзавестись любовником? Существовала опасность быть обнаруженной, после чего ее косточки неминуемо затрещат на дыбе. Или влюбиться в какую-нибудь девушку? Это опять-таки приведет к ужасному наказанию. Она опробовала собственный пальчик, даже украла свечку и стала играть сама с собой под одеялом. Ощущение было неважнецкое, в сущности, на следующий день она чувствовала себя разбитой и плакала без причины. Однако хотя до сих пор жизнь ее складывалась так же, как и у большинства других девушек, новая и волнующая глава уже начиналась для нее.

--------

****

ГЛАВА V

В первый раз, отправившись спать с Алексеем Соколовым, Нелидова внезапно осознала, чего ей будет стоить этот брак. До сих пор она знала, что его высочество, губернатор в прошлом, ее супруг-князь состоятелен и что сама она, таким образом, обретет положение в свете и власть. Однако рядом с ней в одной постели лежало орагнутангом безобразное тело мужчины, ставшего по законному праву ее хозяином, как умственно, так и физически. Он был лыс, если не считать венчика шерстистых волос вокруг низа головы, переходившего в длинную густую бороду, спадавшую на грудь, и без того покрытую черным мехом. Грудь его была невероятно широкой, руки - короткими и мускулистыми, с широкими ладонями; кроме того, у него был огроменный живот с переплетением мышц по обе стороны талии. Кожа его была смуглой, ляжки - почти коричневыми. У него были маленькие подозрительно-въедливые глазки и большой рот с особенно полной и чувствительной нижней губой. Член его был коротким и толстым, а при взгляде на яички становилось ясно, что они заряжены до упора и обожают стрельбище.

Во время долгой и изумительной свадьбы, когда тысячи новых лиц поздравляли ее, когда все низко кланялись князю, пребывавшему в веселом расположении духа, Нелидова была возбуждена. На князе был сверкающий роскошью синий мундир, увешанный медалями, с пуговицами из чистого золота, и снежно-белый парик с длинной косичкой, фривольно болтавшейся над золотым воротом его костюма. На нем были высокие лакированные сапоги и кольца с ослепительно блестящими камнями. Тогда Нелидова, невеста, впервые и увидела своего нового супруга. Она вздрогнула от испуга, когда при въезде во дворец их встретила пушечная стрельба, и ударилась в слезы, когда архиепископ (подумать только, настоящий архиепископ, совершающий обряд, а в родном городе ее исповедь не выслушал бы и самый ничтожный монах!) стал их благословлять. Она упивалась этим, ослепленная великолепием, и давала себе самые горячие обещания. Она была в каком-то трансе, расцеловала своих новых горничных, наобещала им рай земной, когда они раздевали ее поздно вечером, и отправилась к мужу (как он и велел, совершенно голенькая), намереваясь его отблагодарить, сказать, что хочеть быть его собственностью и преданной женой. Но когда она легла рядом с ним и увидела, как этот князь в дорогом мундире превратился в отвратительное животное, то не смогла вымолвить ни слова.

Князь Алексей Соколов и не ждал от нее никаких речей. Он всегда думал о женщине не как о человеческом существе, а как о своей собственности. Он владел многими и всегда дюжинами держал крепостных девок рядом со своей спальней. Когда он куда-нибудь ехал, они сопровождали его. Они были у него с того дня, когда отец впервые велел ему "поиметь бабу". Было ему тогда шестнадцать. Он никогда не водил шашней со светскими девушками, поскольку они тоже были чьей-то собственностью. Проделывая множество дерзких махинаций и, приобретая имения многих людей, осужденных по политическим или еще каким причинам за время его сорокалетнего правления, женщины оставались тем, чего нельзя было трогать незаконно. Понравилась сучка - купи; о цене всегда можно было договориться.

Путешествуя по западной Европе, он узнал о существовании проституток, которых можно купить на час или на день. Он даже захватил с собой в Россию нескольких девок, умевших на славу потрудиться в теплой постельке. Это, правда, оказалось пустым мотовством, поскольку его собственные служанки умели делать все так же, если не лучше. Они были сильнее, не капризничали, и их было легко поставить на место, если они плохо себя вели.

У Алексея не было никаких особенных любовных привычек. Он понятия не имел об утонченностях спаривания; он уважал только старый добный "перепих". Он хотел поставить его на службу своего собственного удовлетворения, вне зависимости от того, довольна ли партнерша, и наслаждался тем, что задок трет его вверх-вниз. Так обстояли дела тогда, когда он был моложе и еще не нагулял живот. Теперь, ложась на девушку, он даже не мог дотронуться своим агрегатом до ее гнездышка. Из-за растущего живота ему пришлось придумать позу получше; девушка усаживалась на него верхом и подпрыгивала, в то время как он лежал неподвижно, попеременно напрягая свои огромные ягодицы. Ему удавалось водить древком взад-вперед, не отрывая зада от простыней, за счет того, что мышцы вокруг его полового органа были отлично развиты.

Ничего этого он своей невесте объяснять не стал. Она была буквально ошеломлена, а ему нравилось это новое дополнение к спальному набору. Женился он на ней не по любви, и если бы она ему не приглянулась, он просто поимел бы ее раз или два (он любил лишать девственности), а потом бы и вовсе забыл. Однако она оказалась лакомым кусочком, и он собирался ее использовать. Он ворвался в нее без лишних церемоний. Он облапал Нелидову своими толстыми ручищами, грубо вогнал палец в ее киску, уложил на себя, слегка отшлепал по попке и сначала овладел ею руками.

Нелидова постаралась облегчить себе задачу, целуя его в щеки (с закрытыми глазами), прижимаясь к нему (с отвращением) и не сопротивляясь, когда его здоровенный палец вошел в ее дырочку. Потом, держа ее сильными руками за талию, он одним рывком усадил жену на свои яички. Нелидова знала, что к чему: замужняя подруга успела дать ней кое-какие объяснения, и теперь она понимала, что Господин Петушок, зажатый между Холмом Венеры и крутой стенкой княжеского брюха, должен сунуть головку в курятник и что ей от этого будет больно. Но ей было велено не только выдержать это, но и самой вложить его в себя; она должна была своим собственным весом прорвать тонкую кожицу, столь почитаемую одними девственницами. Она не смела. Она вытаращилась на это чудовище, лежащее под ней, всего несколько часов назад совершенно ей чужое, а теперь получившее право осквернять ее.

- Вставляй, садись и поехали, - прикрикнул на нее Алексей.

Бедная Нелидова. Она ухватилась проворными пальчиками за этот твердый инструмент, такой широкий и вместе с тем не слишком длинный. Она подвела его ко входу и нервозно опустила попку. Однако требовалось больше страсти. Алексей был к этому готов. Он терпеть не мог объяснять женщине, что нужно делать; он не любил тянуть резину. До того, как живот его вырос, он успел взять больше девственниц, чем кто бы то ни было. От своей жены он ожидал даже большего сопротивления, и потому все необходимые приготовления были предприняты заранее.

Он ударил в маленький гонг на ночном столике. Тотчас же в комнату вбежали три служанки. Не успела Нелидова сообразить, что к чему, как две из них уже умело держали ее: одной рукой подпирая плечи, они подложили ладони ей под колени и стали, что было сил, разводить ноги в стороны. Она была слегка приподнята и осторожно опущена. Между тем третья девушка одной рукой овладела столбиком хозяина, умелыми пальчиками приоткрыла нетронутую киску и проследила за тем, чтобы обе части правильно совпали. Потом она скомандовала: ВЗЯЛИ, и обе женщины, державшие княжну, приятно надавили на плечи Нелидовой. Приятно, потому что Господин Петушок оказался внутри и прорвал мембранку.

Нелидова взвыла, князь задвигал задом, девушки отпустили колени, вместо этого взяли за плечи и талию и стали поднимать и опускать. Князь кончил минут через пять.

Княжну вымыли. Хозяин был таким же образом очищен от крови. Нелидовой снова пришлось вытянуться рядом с ним.

- Научишься, - сказал он. - А сейчас мы тебе покажем, как нужно переходить ко второй части.

Он уложил ее головку на свою волосатую грудь, накрыл ладошкой жены агрегат и велел нежно его массировать. Пока она занималась этим, он стонал и хрипел, тиская жирной рукой ее маленькую попку. Ему нравилось, что попка у нее такая маленькая, а бедра тонкие и стройные; когда девушки попадались в теле, ему было тяжело вгонять член в их передки.

Через некоторое время он снова напрягся. Гонг пробил очередной приказ, и в спальню вошла крепостная, готовая к работе. Она знала, что делать. Она взобралась на хозяина, повернувшись лицом к его ногам, а задницей - к животу. Он подложил под голову побольше подушек и сумел прогнуться вперед достаточно для того, чтобы дотянуться до попки девушки, неторопливо и упорно скакавшей на нем. Он лежал совершенно неподвижно, поигрывая с ее задком, и, найдя анальное отверстие, засунул в него палец в тот самый момент, когда кончил. Потом он уже лежал тихо и сам себя вытирал влажным полотенцем.

Он объяснил родной супруге, что первый перепих следует делать по фронту; второй перепих - с обзором тыла. Он сказал, что ей придется приходить трижды в неделю, что она должна быстро овладеть техникой и что теперь она может отправляться к себе, потому что он хочет спать. Ни тебе спокойной ночи, ни ласки, ни доброго слова. Но и ни злого тоже. Он устанавливал порядок, которого отныне надлежало придерживаться.

Порядок это соблюдался в точности, поскольку Нелидова нравилась князю больше, чем служанки, а вскоре она уже научилась, как следует, сжимать его петушок своей киской. Не следует забывать и того, что на ее содержание он тратил больше денег, чем на содержание прочих девиц из своей свиты. Нелидова ничего не имела против члена; она просто закрывала глаза и умудрялась кончить и возбудиться. Зато она не выносила, когда его сильные лапища забавлялись с ее телом перед каждым прыжком, особенно перед первым и вторым "перепихом", когда он хотел снова распалиться. Тогда он часто делал ей больно. Он болтал ее грудями, щипал соски и хохотал, когда она пыталась увернуться. Забавляясь с ее любовным гнездышком, он не начинал и нежной игры вокруг входа, не раззадоривал фитилек, чтобы потом вторгнуться в трубку. Нет, он просто грубо и как можно глубже вгонял в нее палец, сгибал его и тер. Это всегда потрясало ее и причиняло боль. Однако она не сетовала и даже говорила ему ласковые слова о том, как счастлива. От нее требовалась эта цена, и она платила ее.

Их прочие личные отношения тоже регулировались правилами. Они ели отдельно, за исключением тех случаев, когда приходили гости. На все светские рауты они отправлялись вместе, он любил показывать ее в выгодном свете и для подобных случаев посылал ей драгоценности из своих явно бездонных закромов. Он говорил с ней вежливым тоном, немногословно, и никогда не рассказывал о своих личных делах. К примеру, она понятия не имела о том, что он владеет большими имениями на Юге то тех пор, пока сама там не побывала во время одного из их совместных путешествий. Он сообщал о своих делах только старому верному слуге и очень мнемногим из друзей. Человеком он был скрытным, привык повелевать и требовал неукоснительного выполнения своей воли.

Нелидовой пришлось уживаться с новыми подругами. Она болтала с горничными и находила себе забаву во всем, что подобало супруге великого князя. Он никогда ее не бил, как то делали многие мужья со своими дрожайшими половинами, и никогда не выходил из себя. К плетке он обращался всего несколько раз в жизни, посылая обвиняемого к смотрителю конюшен, чтобы тот привел наказание в исполнение. Однако, если его что-либо серьезно возмущало, он мог заставить провинившегося стоять, а сам бил его по лицу.

Так он поступал со своей женой в тех случаях, когда ее  ветреность поднималась на смех в свете, и он об этом узнавал. Услыхав как-то, что она бьет служанок или отдает их под розги, он имел с ней короткий разговор. Он сказал, что у нее есть на это право, но если кто-нибудь из слуг серьезно захворает или умрет вследствии наказания, он подвергнет ее саму такой же пытке.

- Они являются моей собственностью, - добавил он. - Равно как и ты.

На том этот эпизод и закончился, ибо князь вспомнил, что матушка сама частенько поколачивала служанок.

Он ожидал прижить с княжной ребенка; он хотел иметь наследника, чтобы обмануть родственников. Она же оставалась бесплодной. Тогда он вызвал из одного поместья несколько девственниц, поимел их и держал под пристальным наблюдением, чтобы они не дай Бог не переспали с посторонним. Из четырех девушек две забеременили. Выходило, что виноват вовсе не он, а Нелидова. Однако он решил не жениться заново. И не потому, что он не мог избавиться от нее или был влюблен - просто это не было так уж важно. Она была рядом и могла оставаться на своем месте.

После первого года супружества, чувствуя себя в безопасности, как княжна и жена могущественного человека, Нелидова созрела для любовника. Он должен был решительно отличаться от ее супруга, неплохо чуть-чуть экзотики, может быть, француз. Им оказался поляк. Густавус Свандерсон, представился он. Он происходил из Варшавы, где у его отца был целый набор игорных домов. Густавус, носивший в то время имя Борис, успел во время налета на отцовские заведения прибрать к рукам некоторое количество золота, которое старик прятал по тайникам. С ним он отправился в Швецию, изменил имя, купил удостоверение офицера и разыгрывал перед женщинами  рубаху-парня. Он был решительно романтичен, с копной каштановых волос, элегантными движениями, предприимчивый и, в общем-то, неплохой парень. Хобби его состояло в рисовании, и сатирические зарисовки людей света, выполненные им, были не лишены занятности. Он начал изучать архитектуру, сперва для того, чтобы играть в нее, однако потом заинтересовался и принял участие в возведении некоторых военных зданий и фортификаций. Когда Петр Великий был уже в летах, Густавус приехал в Россию и предложил свои услуги строителя. Петр хотя и не был в восторге, все же послал его в Москву, где строился большой мост, и здесь он постепенно начал свою карьеру.

Когда они встретились с Нелидовой, ему было лет тридцать, на десять больше, чем ей. Он разительно отличался от других мужчин; кожа у него была белой, он не страдал волосатостью, руки у него были тонкие, почти женские и нежные. Он содержал себя в чистоте и следовал моде, а в его смехе слышалась романтическая грусть. Нелидова выбрала его для себя с первого же взгляда. У мужчины не было особенного выбора, чтобы решить, хочет он ее или нет. Ему пришлось завоевывать ее, потому что она хотела его. Устроила она все это весьма романтично. В воздухе витали стихи; слышались тайные словечки, доступные для понимания только самих конспираторов. Нелидова сыграла свою роль превосходно, со слезами, сопротивлением и деланной робостью чар.

Она завоевала его и осталась, весьма довольна. Он был таким нежным, таким ласковым, таким любящим и романтичным, что когда после долгих поцелуев и игры она, наконец, ощутила, как его горячий ствол вторгается в ее изголодавшуюся расщелину, ее чуть не хватил удар от удовольствия. Разумеется, когда он строил прелестные воздушные замки о побеге и о том, как они заживут двумя счастливыми голубками в Париже, она слушала его как счастливый, но уже подросший ребенок слушает искусно рассказываемую сказку. Избегая отвечать "нет", в душе она воспринимала его только, как любовника. Нечто важное в жизни женщины, но не подлежащее смешиванию с реальностью княжны.

С другой стороны, эта реальность раздражала ее три раза в неделю, когда она проходила обнаженной, если не считать синих тапочек, по разным комнатам к постели большого животного, которое оскорбляло ее тело, и для которого она была не более чем инструментом для массажа члена. Она не могла сделать вид, будто у нее болит голова или она плохо себя чувствует, потому что тогда бы супруг послал к ней слугу с коротким посланием о том, что он будет трахать ее не в голову, а в передок. Пока у нее не появлялись месячные, она должна была приходить. С этой стороны никаких сожалений и извинений не принималось.

Произошел и другой досадный инцидент. Густавус влюбился в Нелидову, и чем дольше длилась их связь, тем сильнее он терял голову. С этим росла и ревность, и в то время как грубый и старый князь в своей силе не питал ни малейшего подозрения относительно того, что его супруга может быть неверна, Густавус, при всей свой субтильной конституции, сходил с ума от ревности. Однажды Нелидова описала, каким образом она совокупляется с мужем, и хотя произошло это еще только в самом начале их знакомсва, он был готов убить своего соперника. Позже он надоедал ей, упрашивая перестать разыгрывать послушную долгу жену, и в страстных словах угрожал лишить жизни князя и даже ее саму. Она сказала, что поступит так, как он хочет, и соврала, будто не ходит к мужу, поскольку сейчас тот пылает страстью к одной из крепостных. Густавус поверил ей не до конца, и последовало множество сцен. Она не хотела бросать любовника. Она не могла уклоняться от своего хозяина. Ей предстояло, как следует все обдумать.

Внезапно у нее в голове родилась идея: разве не рассказывали ей, что Грушенька похожа на нее, не только фигурой, но и лицом? Шептались даже, что они как близняшки, что никто толком не в состоянии их отличить. Если это так, тогда Грушенька может занять ее место в постели супруга. Мысль эта была столь соблазнительна, столь интересна, что княжна сразу же взялась за дело. Она велела Грушеньке явиться к ней, и они облачились в совершенно одинаковые платья, так же одинаково подобрав волосы. Потом она попросила одну из служанок спросить слуг с подвального этажа, кто из двух - настоящая княжна. Слуги волновались, боясь совершить ошибку. Они пытались избегать прямого ответа и, наконец, указывали наобум, всякий раз промахиваясь. Это было замечательно! Теперь княжне оставалось только растолковать Грушеньке во всех подробностях, как нужно вести себя с хозяином.

Она отослала всех слуг, включая горничных, заперлась к спальне вместе с Грушенькой, велела девушке опуститься на колени и поклясться никогда ее не выдавать. Она раскрыла Грушеньке свой план и прорепетировала в мельчайших деталях любовную церемонию. Когда девушка разделась, открылась одна помеха: киска ее была чисто выбрита. Делать было нечего, как только ждать, пока волосы вновь не отрастут. Такое решение было принято. На протяжении этого времени, много вечеров подряд, Грушеньке рассказывали о том, как ей нужно держаться на предстоящих "любилках", и Нелидова, за этот срок, досконально исследовала себя, будучи наедине со служанкой. Она была уверена в успехе. Спальня князя освещалась одной единственной свечей, стоявшей в углу далеко от постели, да лампадкой перед иконой. Это слабое освещение не позволит ему обнаружить разницу между Нелидовой и Грушенькой, даже если они чем и будут отличаться.

По поводу этих конфиденциальных репетиций двух молодых женщин стоит сказать еще одну вещь. Они начали нравиться друг другу. Княжна никогда прежде не думала о Грушеньке, кроме как о пустой деревенской девке. Теперь она кое-что от нее хотела. Разумеется, она приказала ей занять свое место. Грушенька могла рассказать обо всем князю, и разразилась бы ужасающая катастрофа! Поэтому княжна стала добра к девушке, шушукалась с ней и старалась понять ее характер. Ее пленили простое обаяние и доверчивость Грушеньки. С другой стороны, Грушенька теперь знала, что княжна несчастлива, неуверена в себе, что у нее была тяжелая юность, что она хочет доброты, и что причиной ее нервозности и грубости является не холодность, но бессознательность. Грушенька стала горничной своей госпожи, была все время подле нее, знала все о ее любовных делах и составляла компанию долгими безрадостными днями. Ее никогда больше не пороли, не бранили, она спала рядом с комнатой хозяйки и сделалась чем-то вроде младшей сестры.

Когда волосы Грушеньки отросли (они проверяли это ежедневно), настал решительный день, и слуга объявил, что его высочество ожидает визита к нему ее высочества. Грушенька надела синие тапочки, и обе женщины прошли через комнаты, направляясь в спальню хозяина. Грушенька вошла, а Нелидова, с бьющимся сердцем, осталась подглядывать через щелку. Князь вернулся после карточной игры, во время которой много пил, устал и был несколько похотлив. Грушенька зажала древко в ладошке, сильно подергала, оседлала лошадку и ввела агрегат в свою трубочку. Некоторое время он не мог разговеться по причине выпитого ликера, а она кончила раз или два (она ведь уже очень давно этим не занималась), пока он не застонал, не задвигал задом и не спустил. На эту ночь было достаточно, и он отослал девушку шепком по попке.

Нелидова забрала Грушеньку к себе в постель. Она была возбуждена, возбуждена радостно, тогда как Грушенька оставалась весьма спокойной. Она проделала все без колебаний. Ей хотелось помочь хозяйке. Это был ее долг; в остальном, она уверена не была. Нелидова обнимала и целовала девушку. Возбужденная сценой любви, свидетельницей которой была, она вызвала двух горничных, чтобы те хорошенько пососали ее саму и ее подружку (она впервые так выразилась).

Так вот и получилось, что Грушенька стала женой хозяина в смысле дел постельных. Первые несколько раз Нелидова провожала ее до дверей и подглядывала. Потом она оставалась в постели и ждала возвращения Грушеньки, а несколькими неделями спустя уже и думать обо всем этом забыла. Когда приходивший слуга объявлял, что член его хозяина готов (таков был, во всяком случае, смысл послания), Нелидова отвечала, что сейчас будет, и Грушенька, лежавшая в постели в соседней комнате, поднималась, отправлялась к князю, любилась, ополаскивала киску и возвращалась досыпать.

До сих пор Нелидова потакала желаниям своей служанки, а вовсе не мучила ее. Теперь она находила удовлетворение в толчках тактичного члена Густавуса, тогда как Грушенька предвкушала короткий, но толстый член своего господина. Грушенька никогда не знала людей тонких, и потому грубость князя отнюдь не шокировала ее. Напротив, его жестокая сила и огромная энергия пленяли ее и заставляли забывать об отвращении, которое могло вызывать его брюхо. Она обожала его скипетр. Она начала не только массировать его, но и ласкать, целовать, а вскоре она стала его сосать. Поначалу он решил, что она хочет подарка, может быть, одно из его имений или завещания на свое имя. Однако когда подобных просьб не последовало, он с удовольствием почувствовал, какая страстная, утонченная и любящая супруга ему досталась.

Грушеньке было с ним гораздо проще, чем Нелидовой. Княжна всегда усиленно старалась помешать ему, ухватиться руками за ее тело, но теперь князь твердел раньше, чем Грушенька оказывалась в постели, а садилась она на него раньше, чем он успевал досадить ей своими руками. Кроме того, она любилась с таким желанием, что была непротив, когда он мял ей соски, обрабатывая агрегатом внутренности киски. Во время пауз он хвалил ее за недавно обретенный темперамент, но едва прикасался к ней, ожидая, пока она не возьмется снова за его член. Иногда она ложилась у него между ног, приподняв здоровенный зад "супруга" подушкой, облизывала его темно-бурые яички, и аромат его ободка действовал на ее ноздри, как ничто другое. Она содрогалась всем телом, страшно возбуждалась и раззадоривала себя, плотно сжимая ноги. Ей не хотелось следовать его приказам и усаживаться на него; она хотела заставить его кончить своими губами, утолить жажду семенем, но он никогда ей этого не позволял.

Иногда Нелидова наблюдала за этой сценой из любопытства и испытывала ревность оттого, что девушка получает такое удовольствие. Потом она щипала ее, ругала за что-нибудь, и, наконец, снова целовала рот Грушеньки, лизала ее губки и зубки, потому что заражалась половым возбуждением, которое охватывало служанку. Иногда она решала сама идти к мужу, однако в последний момент передумывала и навещала любовника. Если его поблизости не оказывалось, ее каприз удовлетворяла одна из ее служанок.

Все шло хорошо за исключением некоторых мелких недоразумений. К примеру, хозяин говорил Грушеньке о том, что намерен сделать на следующий день, а та, не будучи знакомой с означенными людьми или фактами, едва могла вспомнить, о чем шла речь. Или княжна оказывалась спящей, когда Грушенька возвращалась из спальни хозяина, и ей приходилось до самого утра лежать без сна, чтобы не забыть. В другой раз у Грушеньки на лице появлялась сыпь или прыщики, чего не было у Нелидовой, и тогда она очень боялась раскрытия подвоха, несмотря на ослабленный свет в хозяйской спальне.

Нелидова рассказала своему любовнику о шутке, которую она разыгрывала благодаря служанке, тайком провела его к себе в комнату и тщательно подготовила забаву, состоявшую в наблюдении за "любилками" ее мужа с Грушенькой. Когда Густавус прибыл, она представила ему Грушеньку и попросила его сравнить их на предмет угадывания, кто есть кто. К ее величайшему удовольствию, любовник ни минуты не сомневался, хотя обе были без одежды. Причиной его быстрого решения было то обстоятельство, что Нелидова говорила одна, тогда как Грушенька отмалчивалась с улыбкой на устах. Ей хотелось понравиться Густавусу, о котором она была понаслышана; она пылала к нему романтической влюбленностью Нелидовой.

Густавус приглянулся Грушеньке, как только она его увидела. Движения его были исполнены грации, он держал себя элегантно, ухоженные руки его были белы и тонки, что так выгодно отличало его от русских мужиков. Ему очень хотелось указать на разницу между обеими женщинами: крохотная родинка под лопаткой, отличная форма бюста, оттенок волос. Разумеется, "его любовь" была прекраснее. Хотя ей это понравилось, Нелидовой все же пришлось продемонстрировать перед ним, что она является хозяйкой, а Грушенька - ее рабой. Сначала она сказала о том, какая Грушенька свинья, потому что любит член князя и сосет его, потом она стала поворачивать Грушеньку, показывая ее со всех сторон. В конце концов она ущипнула девушку и предложила, чтобы Грушенька доказала свое искусство, поцеловав его древко, однако Густавус, смущенный всей этой игрой, отказался.

Сразу же после этого пришло известие от князя, ожидавшего княжну. Грушенька провела рукой по груди и животу, как будто гладила кожу, слегка потерла пальцами киску и несколько раз приотркла губки, чтобы привести все в порядок. Потом она шагнула в синие тапочки и отправилась по направлению к спальне князя-супруга. Нелидова и Густавус последовали за ней. Тихо крадясь на цыпочках, они заняли свой наблюдательный пост возле дверной щели.

Грушенька, прекрасно зная о наличии зрителей и покоробленная унижением, на которое ее вынудила Нелидова, отступила от обычной манеры поведения. Любовники за дверью видели князя, лежащего на спине под легкими шелковыми покровами, его пальцы отыгрывали веселый ритм на простыне, губы чувственно поджимались; картина мужчины, знающего, что скоро о нем позаботятся. Дверь, за которой прятались любовники, смотрела на изножье постели, так что на виду оказывалось чудовищное волосатое тело и огромный живот.

Грушенька наклонилась, взяла в руку большие яички, лаская их снизу и играя пальчиком в ободке. Тем временем правая ее рука держала и массировала ствол. Член еще дремал, однако налицо были все признаки того, что он скоро проснется. Нежное обращение скоро напрягло агрегат. Грушенька не целовала его; она зло тянулась к нему язычком и причмокивала губками, однако не обнимала ими ствол.

Вместо этого она села на него верхом. Любовники могли ясно видеть, как она держит член двумя пальчиками правой руки, как открывает киску левой, и как господин Приап медленно сует нос в ее любовное гнездышко. Грушенька наклонилась вперед и, вручив свои великолепные груди цепким рукам князя, сделала несколько сильных и глубоких движений вверх-вниз.

Потом она внезапно запрокинулась. Изо всех сил разводя в стороны колени, держа член глубоко в киске, она отклонилась так далеко назад, что ее локти почти коснулись пяток. Разумеется, при такой позе тучный хозяин не мог дотянуться до ее тела. Воя от возбуждения, он заклинал ее наклониться вперед. Он употребил все ругательства, какие знал. Его короткие ручки беспомощно хватали воздух. Картина получилась забавная; скачущая девушка с решимостью на лице оттянуть член киской и связанное по рукам и ногам чудовище, которому приходится покоряться страсти, несмотря на сумасшедшее желание дотянуться до наездницы. Зрелище было настолько смешное, что Нелидова и Гусавус не смогли сдержать смеха. До этого они стояли рядом, Нелидова теребила его член, а он ощупывал пальцами ее любовное гнездышко. Когда Гуршенька уселась на княжеский кол, они ощутили, что сами возбуждаются.

Князь испугался. Кто там у двери? Он пошевельнулся и был уже готов сбросить очаровательную всадницу, чтобы проверить. Грушенька, почувствовав опасность, кинулась вперед и, придавив князя к подушкам своим весом, принялась целовать и гладить руками его лицо и голову. Это ускорило кризис. Он кончил изо всех сил и уже был не в состоянии делать ничего, кроме как выплескивать в нее сперму. Так у любовников оказалось достаточно времени для побега. Разумеется, вторую часть, когда Грушенька скакала задом наперед, они видеть не могли, но, поскольку к тому времени Нелидова уже извивалась под давлением своего возлюбленного "солдата", это, вероятно, уже не имело значения.

****

ГЛАВА VI

Когда князь Соколов посещал одно из своих имений, княжна обычно умудрялась сделать так, чтобы Густавус отправлялся с ними в качестве домашнего гостя. Князь все чего-то строил и разрабатывал, и Густавус стал его архитектором. Поэтому не было причин для неправильного истолкования его присутствия. Княжна удалялась в комнату любовника, как только Грушенька оказывалась с ее мужем. Принимались величайшие меры предосторожности с тем, чтобы предотвратить разоблачение, которое разрушит их идиллию. Однако впускать Густавуса во дворец по ночам было в Москве весьма небезопасно, поэтому он снял комнату недалеко от Соколовых, и Нелидова по ночам украдкой выскальзывала из дома через маленькую дверь черного хода и навещала его. Что она и проделала однажды ночью, о драматических событиях которой и будет рассказано дальше.

Князь с княгиней были на балу. Домой они возвратились вместе: она радостно щебетала, он, как обычно, был немногословен. Он велел ей явиться к нему, как только она будет готова. Войдя в комнату, княгиня позвала Грушеньку, и пока она переодевалась из бального наряда в простенькое уличное платье, не забывая при этом надушиться под мышками и между ног, Грушенька отправилась в спальню князя. Вскоре после этого Нелидова покинула замок.

Первое сношение между Грушенькой и князем прошло, как обычно. В тот день Грушенька была немного усталой и ленилась. Она уже легла спать, когда чета пришла с бала. Однако она прекрасно обработала князя "на французский манер" и потом скакала на его члене, на сей раз довольно долго, поскольку оба явно не испытывали особой страсти.

Достигнув цели, она вытянулась рядом с ним и начала механически играть с его яичками, готовясь ко второму сношению.

Князь забормотал, начиная беседу.

- Как тебе понравилось бриллиантовое ожерелье, которое сегодня было на графине Колпаковой? - спросил он.

- Ах, великолепно! - безразлично ответила Грушенька.

- А на чай к графине Колпаковой ты хочешь пойти? - продолжал муж.

- Может быть, да. Может быть, нет, - сказала Грушенька, пытаясь сымитировать беззаботность хозяйки, и крайне заинтересовываясь яичками хозяина.

Однако к ее великому удивлению и испугу князь внезапно сел, сдавил одной рукой ее горло, а другой схватил за волосы.

- Кто такая графиня Колпакова? - закричал он. - Кто она? Кто она?

На самом деле никакой графини не существовало.

- Ну, я... - единственное, что могла пробормотать Грушенька под грубой рукой.

Она чувствовала, что игры закончились. Она поняла, что заданный вопрос был ловушкой. Она знала, что теперь все потеряно. И не ошибалась. Один из его слуг все рассказал князю, который произвел тщательную проверку и узнал все, даже то, что в эту самую минуту его неверная женушка находится в объятиях любовника. Однако ему хотелось в этом убедиться. Он хотел иметь факты из первых рук.

- Кто ты? Не ври! - крикнул он в лицо Грушеньке, ослабляя захват, чтобы дать ей возможность говорить.

- Кто я... - запнулась перепуганная крепостная. - Вы уже не узнаете своей собственной жены? Вы потеряли рассудок? Да простит меня, Господь! - И она с болью перекрестила свое сердце.

Прозвучал гонг. Вошел заранее подготовленный слуга. Грушеньку усадили на стул. На ноги ей надели "испанские сапоги". Деревянные грани этого инструмента, изобретенного во времена инквизиции, больно сдавили кожу и кости босых ступней еще до того, как слуга принялся затягивать винты. Князь остановил его. Он обратился к девушке, почти официально, снова прося ее сознаться в своем происхождении. Она продолжала держать язык за зубами. Она кусала губы. По знаку князя слуга сделал первый оборот. Ступни ее онемели. Второй поворот винта - боль пошла по телу. Крича, она забилась на стуле, пытаясь освободиться. Она с ума сходила от страха и боли, хотя дерево до сих пор еще не поранило кожу.

Потом она сдалась. Она пообещала открыть все; винты были отпущены, ее язык - тоже. Заливаясь слезами, она призналась. Когда она закончила, то бросилась к ногам князя и стала умолять о прощении, не для себя, но для своей бедной хозяйки. Князь, слушая ее бессвязную болтовню, только хмурил брови. Он велел слугам увести ее, как было задумано заранее.

Воющую и кричащую, ее отвели в комнату пыток, находившуюся в подвале. Были зажжены большие факелы. Ее усадили на стул с двумя подлокотниками, но без спинки. Руки, от локтей до запястий, были прикреплены к подлокотникам; по углам сидения ее крепко держали кожаные ремни. Проделав все это, двое крепостных не знали, что предпринимать дальше. Они ощупали ее с головы до ног, посмеялись над ней и обсудили, не положить ли им свои члены ей в рот.

Пока Грушенька находилась на службе у хозяйки и занимала ее место на ложе князя, никто из челяди не смел прикоснуться к ней. Но теперь она казалась обреченной. Почему бы слугам не заставить ее отсосать у них, пока ее косточки не затрещали на дыбе? По их мнению, так, во всяком случае, должен был поступить хозяин. Однако, до конца ни в чем не уверенные, они решили вздремнуть в ожидании новых указаний и растянулись в полусне на полу.

Грушенька огляделась. У нее была уйма времени, чтобы рассмотреть ужасную комнату. Возле нее стоял стул, похожий на тот, к которому ее привязали. Под сидением помещались всевозможные рукоятки и механизмы, только она не могла понять, для чего они служат. Посреди помещения стояла колода для порки, на которую ее однажды уже укладывала Катерина, самый используемый инструмент в комнате, своего рода седло на четырех ножках с кольцами и веревками для связывания преступника в самой восприимчивой позе. Одна стена была сплошь увешана орудиями битья: кнутами, кожаными плетками, розгами и тому подобным. На другой стене были представлены дыбы: похожие на лестницы рамы, к которым прикреплялся обвиняемый, а вокруг стояли биты, которыми ломались ноги или руки. Цепи и висячие дыбы, на которые мужчина или женщина подвешивались таким образом, чтобы руки заворачивались за спину, завершали убранство комнаты, точная копия которой существовала во всех господских домах того времени.

Пока Грушенька осматривала все эти ужасы, князь Соколов действовал в соответствии с задуманным. Он надел косоворотку и высокие сапоги. Слуги упаковали его чемоданы. Затем он спустился к черному входу, через который должна была вернуться домой Нелидова. Он взял низкий стул и уселся наблюдать за дверью. Так он просидел несколько часов, неподвижно, глядя на дверь, не закрывая глаз и даже не моргая. Пришел рассвет, и Нелидова вместе с ним. Она вошла легкими шагами, будучи в преподнятом и умиротворенном расположении духа, после замечательной любовной ночки с Густавусом. Как только она заперла дверь, коренастый и необычайно сильный князь напрыгнул на нее, поднял высоко в воздух и перебросил через плечо; при этом ее голова и верхняя часть тела болтались у него за спиной. Нелидова издала пронзительный крик. Она боролась, пытаясь высвободиться, не зная, в чьих руках находится. Князь быстро отнес ее в комнату, где уже сидела Грушенька.

- Сорвите с ее тела одежду и привяжите ее вот к этому стулу! - велел он людям, бросая жену в их направлении.

Князь сел на низенькую лавку и ждал, пока его распоряжение не будет выполнено. Это было непросто, поскольку Нелидова отчаянно защищалась. Она обзывала слуг, отбивалась кулачками, кусалась, лягалась - все бестолку. Одежда была с нее сорвана, один из мужчин прижимал ее руки к спине, пока второй снимал предмет за предметом. Сначала рубашку, потом штанишки и чулки. Как только нижняя часть женщины была обнажена, слуга просунул голову ей между ног. Держа ее за ступни, он поднялся и выпрямился, так что Нелидова оказалась висящей у него за спиной, прижимаясь пахом к его шее. Второй мужчина вооружился коротким ножом, распорол ей рукава от запястий до плеч и то же самое проделал с блузкой и ночной рубашкой.

Нелидова была обнажена. Они прикрутили ее к стулу точто так же, как прикрутили Грушеньку, и один из слуг с поклоном сообщил князю, что они закончили. Князь велел им убираться из комнаты.

К этому времени Нелидова уже прекрасно понимала сложившуюся ситуацию. Однако она надменно приказала, чтобы ее сейчас же освободили, крича, что он не имеет права наказывать ее, как эту чертову доносчицу, эту деревенскую девку рядом с ней; что обманывала она его не по своей, а по его вине, потому что он был зверем, чудовищем, с которым не станет спать ни одна порядочная женщина. Она сказала, что он был ей омерзителен, что если бы она не подыскала себе замену, то оставила бы его открыто - и так далее. Войдя в раж, она призналась в своей любви к Густавусу и в том, что собирается за него замуж, как только избавится от своего мучителя.

Князь не отвечал. Он осматривал голых женщин, удивляясь их схожести. В сердце его не было жалости ни к ним, ни к себе. Он знал о признании жены, не прислушиваясь к ее словам. Это было правдой! Она обманула его. Все давным-давно знали об этом, кроме него. Она пренебрегла им дважды: уложила к нему в постель крепостную, а сама трахалась с любовником. Сделала из него полного дурака. За это нужно было ее, как следует наказать.

Сперва он обошел сзади стул Грушеньки. Повернул рукоятку. Сидение с девушкой само опустилось. Через отверстия в сидении просунулись деревянные иголки, торчавшие остриями вверх. Грушенька почувствовала, как они вонзаются в мякоть ягодиц. Одновременно просели подлокотники, за которые она судорожно пыталась уцепиться. Опоры подлокотников были вставлены в трубки, и она не могла опереться на них. Ноги ее не доставали до пола, она сидела прямо на иголках, собственным весом заставляя их медленно и со все нарастающей болью входить в нежную плоть. Князь зашел за стул жены и там тоже ослабил болты, удерживавшие сидение и подлокотники. После этого он медленно подошел к стене, взял короткий кожаный ремень и повернулся к супруге.

- Мне бы следовало прижечь твою дырку, которая изменила мне, и рот, который только что меня очернял, прижечь железом, чтобы следы не стерлись уже никогда, - тихо сказал он. - Я не стану этого делать. Не потому, что я тебя люблю или жалею, но потому что понимаю - ты заклеймлена на всю жизнь еще ужаснее. Ты низкое существо, не рожденное быть княжной. Моя ошибка, что я взял тебя, за что теперь прошу меня простить... - Он низко поклонился, не обращая внимания на ее умешку. - Но тебя нужно наказать, чтобы ты, наконец, поняла, кто тут хозяин.

Вот и все, что он сказал своей жене, причем в последний раз.

Делая сильные взмахи мускулистыми руками, он принялся ее пороть. Начал он со спины, укладывая удары один за другим от плеч до самого низа ее тела. Бичи жужжали в воздухе. Нелидова вопила. Она не могла сдерживаться. Кончики иголок впивались в ее попку, и рвали кожу по мере того, как она извивалась под каждым ударом. Ее спина, которой она так гордилась, была теперь вся в рубцах, однако князь по-прежнему выглядел недовольным. Теперь он взялся за перед, ударил по ступням, по ногам, зашел с угла и вытянул бичами вдоль бедер. Он ударил по животу - и без ярости и спешки - закончил, хлестнув по грудям. Он опустил руку лишь тогда, когда увидел, что тело жены превратилось в один большой синяк. Нелидова продолжала вопить, и Грушенька вскрикивала вместе с хозяйкой, не только потому, что иголки вонзались ей в попку, но и из сострадания. Она ожидала такого же обращения, однако Соколов решил по-другому. Он отбросил плетку, подошел к девушке вплотную, заглянул в испуганные глаза и проговорил:

- Ты поступила неправильно. Я твой хозяин. Ты должна была сказать мне первому.

И он влепил ей две звонкие пощечины, какие влепил бы слуге за забывчивость. Он вышел из комнаты, холпнув за собой дверью.

Две женщины остались сидеть на иголках, не зная, что готовит им будущее. Нелидова проклянала Грушеньку и обещала поджарить ее до смерти, как только та окажется у нее в руках. Она выла от боли и пыталась упасть в обморок. Грушенька тихо плакала и старалась не двигаться, чтобы уменьшить боль, вызываемую иголками. Факелы медленно сгарали. В комнате сделалось темно. Тишину мрака нарушали всхлипы и причитания.

Князь велел подать ему экипаж и отправился к дому Густавуса. Он был склонен действовать. Он поднял на ноги спавшего слугу, оттолкнул его в сторону, вошел в спальню Густавуса, уже заполненную первым утренним светом, и разбудил спящего Адониса ударом по лицу. Густавус спрыгнул с постели. Князь направил пистолет на голого соперника.

- Нам не нужны слова. Если хотите помолиться, я дам вам время.

Густавус проснулся совершенно. Он видел, что пути к бегству нет. Он стоял прямо, сложив на груди руки и глядя на коренастого мужчину перед собой. Его белое, стройное тело было неподвижно. Князь медленно прицелился и выстрелил ему прямо в сердце. Уходя, он бросил кошель с золотыми испуганному слуге, съежившемуся в коридоре.

- Вот, - крикнул князь. - Возьми эти деньги и позаботься о том, чтобы твоего хозяина похоронили по-людски. У таких Арлекинов, как он, даже на это не остается средств.

Следующим его шагом было посещение главного полицейского участка. Он разбудил дремавшего лейтенанта и резким тоном отчеканил:

- Я князь Алексей Соколов. И я только что одним выстрелом убил Густавуса Свандерсона. Он был любовником моей жены. Весь город это может подтвердить, я уверен. Если только полиция возбудит против меня дело, я спущу на вас собак. Имейте это в виду! И все же передайте мои слова полицмейстеру. Я сегодня же уезжаю во Францию. Надеюсь, когда вернусь, видеть полицмейстера у себя в гостях. Так ему и передайте. Сначала я позвоню царю в Петербург и испрошу его об отпуске. (Здесь голос князя сделался угрожающим, и лейтенант отлично его понял.) Если полицмейстер захочет что-либо предпринять по данному делу, пусть шлет рапорт государю.

С этими словами он вышел из кабинета.

Далее он отправился к своему племяннику, лейтенанту кавалерийского корпуса. Ординарец не хотел впускать князя в покои начальника, но стоило ему назваться, как солдат встал по стойке смирно. Соколов откинул полог спальни, и солнечный свет упал на лейтенанта, спящего в объятиях девушки. Она проснулась первой, являя собой зрелище весьма живописное. Тушь ее была размазана по всему лицу после ночных скачек, грудь отвисала, ноги кривились. Это была маленькая еврейская потаскушка, спавшая с лейтенантом за несколько копеек. Он любил свой член, однако не располагал средствами на покупку более симпатичной партнерши. Он был беззаботным парнем двадцати пяти лет, глуповатым, смазливым и субтильным. Он был по уши в долгах. Богатый дядюшка не помог ему ни единым грошем, ни покровительством, потому что Соколову он не нравился, как, собственно, и остальные члены семейства. Однако сейчас он оказывался ближайшим родственником и требовал особого к себе отношения.

Не обращая внимания на сучку в постели и все вопросы и возражения поднятого на ноги лейтенанта, князь велел ему одеваться и сопровождать его, в то время как девица сидела под покрывалами и зевала. Князь с племянником, весьма напуганным вторжением, отправился к дому своего адвоката. Он позвонил в колокольчик и послал сонного слугу требовать, чтобы адвокат одевался и сразу же спускался к нему. Они стали ждать, не выходя из экипажа. Дядя держался с совершенной холодностью и только постукивал пальцами; племянник, полный дурных предчувствий, тщетно пытался понять, что происходит. Наконец к ним присоединился адвокат, и они все вместе поехали во дворец. Князь Соколов отвел спутников в библиотеку, положил перед адвокатом бумагу и перо и велел составить исчерпывающую доверенность на имя племянника, делающую его хозяином всего имения до отмены данных полномочий. Он потребовал, чтобы некоторые суммы были переведены его парижскому банкиру; сделал приписку к завещанию, разделяя имение и оставляя большую его часть племяннику, который не верил своим ушам. После этого он продиктовал адвокату резюме бракоразводного дела против своей жены, обвиняя ту в неверности и полностью от нее отрекаясь. Потом он велел принести водки и чая и стал ходить по комнате из угла в угол, объясняя своим заинтригованным слушателям суть произошедшего.

Он заметил племяннику, что надеется,   в будущем, тот не станет спать с такими жуткими бабами, тем более теперь у него есть прекрасный набор русских девок, сидящих по имениям, и не будет пачкаться о всяких шлюх. Он отослал обоих, наказав племяннику покинуть корпус, привести в порядок свои делишки и незамедлительно возвращаться к исполнению обязанностей. За год на имении должно быть выручено столько-то, и если по возвращении он обнаружит, что дела идут ни шатко, ни валко, он снова от него отречется. Лейтенант был оставлен с замирающим от радости сердцем.

К отправлению уже было готово два дорожных экипажа. Князь спустился в подвал, где в трепете пребывала толпа женщин. Все они знали о том, что стряслось. Грушенька была в обмороке, однако Нелидова еще причитала на стуле. Князь послал за ее горничными. Обеих женщин развязали и перенесли в комнату Нелидовой. Грушенька была приведена в чувство и отправлена в постель. Нелидовой князь велел одеваться. Когда на нее пытались надеть рубашку и штанишки, она закричала от боли, потому что ее израненное тело не могло вынесли прикосновения льна. Как бы то ни было, на нее напялили платье, причем быстро, потому что взгляд князя не давал времени на раздумья.

Когда Нелидова была готова, ее перенесли в один из экипажей. Князь приказал трем своим самым доверенным людям сесть вместе с ней. Он сказал, чтобы они везли ее обратно домой к тетушке, не останавливались и даже кормили в экипаже.

- Пусть гадит себе в штаны, - добавил он, - но не выпускайте ее на улицу ни на секунду. Она ваша пленница, и если вы не будете следовать приказу, я велю вас убить.

Экипаж тронулся. Неизвестно, что стало с Нелидовой, равно как и с князем, разве что он добился развода и возвратился в свое поместье, о чем свидетельствуют записи самого бракоразводного процесса.

-------

*****

ГЛАВА VII

Лев Кириллович Соколов, племянник, покинул дворец в пьяном угаре счастья. Он, никчемный лейтенантишка, должник, скованный по рукам и ногам дисциплиной своего корпуса, испытывающий недостаток во всем, что украшает жизнь молодого человека, неожиданно сделался богачем. Да, он был независим, хозяин ста тысяч, а то и миллиона душ. Откуда ему было знать, сколько их там? Теперь он сможет засидать в совете, за ним будут ухаживать дамы, он станет уравлять огромным имением. Конечно, его власть всего лишь временна, пока дядя Алексей живет в западной Европе. Но это еще как сказать, ведь старый педик может с минуты на минуту отбросить копыта. Как бы то ни было, пусть что есть, то есть!

Все в тот день произошло для молодого человека с такой быстротой, что он едва мог восстановить в памяти даже часть подробностей. Пашка, ординарец, был расцелован хозяином в обе щеки. Еврейская шлюха оказалась вышеблена из постели пинком под зад, а Лев при этом ржал, как сумасшедший. Прикрыв свое тощее тело тряпками, и покидая слегка мебелированную комнату, она почувствовала, как что-то ударило ее в спину и упало на пол. Охнув, она машинально подняла этот предмет. Им оказался кошелек, набитый рублями - всем, чем владел Лео до того мгновения, когда дядюшка согнал его с постели. Шлюха вылетела из комнаты, прижимая свой неожиданный греховный заработок к животу и преследуемая истерическим хохотом молодого человека.

Адьютант корпуса, капитан и полковник были по очереди уведомлены о его отставке. В тот же вечер товарищи были приглашены на попойку во дворец. Скудные пожитки Льва переехали в великолепный дом Соколовых.

Новый хозяин сразу же начал наводить справки о своих домочадцах, расспрашивая главных слуг. Он испросил совета относительно управления своими поместьями, посовещавшись с юристами и людьми, состоявшими на государственной службе. Он даже разослал письма всем управляющим в провинциях, наиболее доверенным крепостным, приглашая их на совещание в один из грядущий дней. Короче говоря, он с головой ушел в исполнение своих новых обязянностей.

За время банкета в ту же ночь он так упился, что четверым слугам пришлось тащить его в постель, на которую он обрушился без сознания. Сам дворец оказался перед большой опасностью быть разрушенным его ничуть не менее трезвыми дружками, если бы один из них не предложил наведаться всей компанией в знаменитый публичный дом.

Когда поздним утром следующего дня Лев пробудился, его преданный ординарец уже был готов унять головную боль хозяина льдом и селедкой. В тот момент все благосостояние мира не имело ни малейшего значения для нашего Льва, мятежный желудок которого привязал его к спальне. Однако раннее утро следующего дня застало его в седле на крупе одного из лучших жеребцов дядиных конюшен; племянник инспектировал окресности. Верховая езда способстровала восстановлению психической уравновешенности. История его молоденькой тети и ее двойника была без сомнения удачнейшей метаморфозой, какая только могла приключиться, однако до сих пор он еще не уяснил для себя, как же все это произошло. Отсюда и проистекает его распоряжение, которое он отдал по возвращении во дворец, относительно того, что хотел бы поужинать в этот вечер "a deux" с Грушенькой и что оная Грушенька должна быть разодета точно так же, как если бы она была его тетей, собравшейся на вечерний прием.

За Грушенькой, после того, как ее подняли с игольного стула, заботились другие крепостные девушки. Они намазали сметаной ее обиженную попку, дали ей напиться холодной воды, и она впала в горячечную дремоту, которая через некоторое время сменилась глубоким сном. Когда же было дано вышеуказанное распоряжение, она встала, и ягодицы, хотя и покрытые царапинами и красными точками, больше не болели. Она чувствовала себя сносно, если бы не болезненное предвкушение ожидавшего ее нового наказания. Она огорчилась, узнав о судьбе, постигшей Нелидову и Густавуса, и о скоропалительном отъезде старого князя. Распоряжение нового хозяина и описание его - милый паренек с остренькими черными усиками, живыми глазами и склонностью к выпивкам - стали единственной темой ее разговора с товарками.

Сразу после полудня они принялись готовить Грушеньку, облачив ее в тончайшую шелковую рубашку княжны, панталоны на тесемке, шелковые чулки, высокие позолоченные туфельки и вечернее платье из легкой сине-серебряной парчи, оставлявшее груди обнаженными до самых сосков. Борис со всей важностью и осторожностью водрузил на нее официальный белый парик с обилием локонов. Пальчики на руках и на ногах были тщательно наманикюрены. Ее опрыскали нежными духами. Все горничные из кожи лезли вон, чтобы сделать Грушеньку как можно красивее, словно она была невестой, готовящейся к свадебной ночи. Все гадали, но едва ли кто сомневался в том, что молодой хозяин поимеет ее. Все домовые девки мечтали об этом узнать, и хотели сами в один прекрасный день разделить ложе с новым князем.

Грушенька вошла в гостиную, пылая от смущения. Множество свечей отбрасывали мерцающий свет из зеркальных венецианских канделябров. Четверо слуг стояли, как солдаты, готовые исполнить свой долг. У двери, в безупречной униформе ждал можердом. Новый хозяин вошел быстрым шагом по той уважительной причине, что был голоден. На нем была мягкая рубашка, случайно выбранные брюки и тапочки, однако он надел китель от своего официального вечернего мундира, на который приколол целую кучу медалей из коробки дяди. Пестрота наряда соответствовала состоянию его рассудка и манере поведения. Он низко и чинно поклонился девушке, ответившей глубоким реверансом. Он подал ей руку и галантно проводил ее на место, но, осторожно пододвигая под нее стул, неприминул заметить:

- У тебя хорошенькие грудки.

За первым блюдом он внимательно ее рассматривал, сравнивая с тетей, которую видел всего несколько раз, и даже засомневался, не она ли перед ним, особенно когда увидел, с каким умением Грушенька обращается с ножом и вилкой. Она боялась пошевельнуться и едва могла есть, однако отличалась природным изяществом. Лев начал беседу:

- Могу ли я спросить, моя княжна, - сказал он тоном отнюдь не насмешливым, - как вы почивали прошлой ночью и как изволите чувствовать себя нынче?

Грушенька взглянула на него, и в ее глазах появилось умоляющее выражение.

- Просите меня, ваше высочество, - проговорила она, - за то, что я осмеливаюсь есть в вашем присутствии и что сижу за вашим столом, однако ваши распоряжения...

И она умолкла. Он не обратил ни малейшего внимания на ее слова и продолжал в том же пом****ном духе:

- Хорошо ли погуляла сегодня моя нежно любимая княжна и довольна ли оказанными ей услугами? Ежели вы чего желаете, так скажите мне, прошу вас.

- Я желаю лишь одного - быть угодной моему хозяину, - ответила Грушенька.

- Ну, так зачем стало, давай! - воскликнул он. - Расскажи мне в точности историю о том, как вы с тетушкой Нелидовой провели этого старого педика. Я до сих пор не понял, как это произошло. Ты ведь знаешь, с каким смаком весь город обсасывает это событие. Видишь ли, он подлейшая и злейшая из когда либо существовавших свиней, и я чту своим долгом установить статую в честь вас обеих, мои женщины. Ура! - закончил он свою краткую речь. - Давай выпьем за здоровье дядюшки Алексея.

Он протянул Грушеньке бокал с шампанским, выпил свой до последней капли и велел ей сделать то же. Грушеньке, которая никогда прежде не брала в рот ни вина, ни ликера, скоро сделалось хорошо и весело. Хихикая, она поведала ему всю историю страшного обмана, пока не дошла до ужасов наказания. О нем она упомянула вскользь. Тем временем они по-русски плотно ужинали, переходя от икры к гусю, от гуся и жаркого - к пирогам и фруктам. Они ели и пили все время, пока князь задавал самые нескромные вопросы о знаменитом члене своего родственника, а девушка со всей откровенностью очень подробно его описывала. Ей не были ведомы ни стыд, ни скрытность, и слова ее попадали в самую точку.

Когда трапеза подошла к концу, князь чинно проводил Грушеньку в салон. Беседа продолжалась все время, пока они сидели в большой комнате, и здесь Льву впервые пришло в голову, что отныне он является хозяином, что теперь он может взять любую из девушек и обращаться с ней так, как ему нравится. Он узнал о том, что Нелидова била и щипала служанок, услышал о комнате пыток, о правилах дома, о слухах, о желаниях своих крепостных мужиков и баб, и начал понимать их полное смирение. И дело тут вовсе не в том, что подобные вещи были князю Льву до сих пор неизвестны, а в том, что знал он о них только понаслышке. Теперь же они прояснились в его мозгу благодаря болтовне этой служанки, слегка подвыпившей, но не пьяной.

Она начала клевать носом; пора было идти спать. Лев снова взял ее под руку и проводил, на сей раз в спальню княжны, где все еще сидели горничные, с любопытством ожидавшие услышать от Грушеньки о том, как прошел вечер. Лев с удовольствием оглядел этих юных созданий, которыми он отныне мог неплохо воспользоваться. Зная, что они являются его собственностью, он не утруждал себя более подробным осмотром. Он так много слышал о своей тете и совершенной телесной похожести на нее Грушеньки, что мечтал увидеть своими глазами, как выглядела тетя. Поэтому он услелся на низенький стул в углу и отдал девушкам распоряжение, чтобы Грунешька сыграла роль Нелидовой и вела себя точно, как если бы была княжной, готовящейся к постели. Девушки тоже должны были держаться, как обычно.

Горничные захихикали и начали маленькое представление. Они помогли Грушеньке избавиться от платья. Грушенька встала перед зеркалом. Она делала изящные движения руками, нежно ласкала груди, игриво терла ладошкой киску и ворковала: "Ох, Густавус! Если бы ты только был здесь...", замечание, которое Нелидова делала довольно часто, обращаясь к своему передку, и которое обычно служило сигналом для прислужниц приступать к сосанию. Грушенька села. Одна из девушек опустилась перед ней на колени и медленно сняла туфли и чулки. Другая отцепила парик, распустила длинные черные волосы и принялась их расчесывать. Тем временем Грушенька как бы отчитывалась после проведенного вечера, воображаемого бала: находя себя самой прекрасной из присутствовавших женщин, рассказывая о мужчинах, которые страстно на нее смотрели, о других, в брюках которых она угадала неплохие яички - все в духе Нелидовой. Она даже взяла плетку и легонько прошлась ею по ногам служанки, ругая ее за то, что та слишком грубо обращается с ее волосами. Наконец, она встала со стула, вышла на середину комнаты и женственными движениями освободилась от короткой рубашки. Продолжая страстно потирать тело, она проследовала к постели.

Юный Лев сидел неподвижно, если не считать его большой пушки, медленно поднимавшей ствол. Полуголая девушка за туалетным столиком была лакомым зернышком для Господина Петушка, который чувствовал, что маленькая закуска не повредит. Лев встал на ноги и остановил Грушеньку; он осмотрел ее подробно и оценивающе. Он велел ей повернуться и, скользнув взглядом вниз вдоль красивой спины, обнаружил красные отметины на попке. Благодаря этому открытию он снова вспомнил, что она является его собственностью и предметом торгов. Он возложил на нее руки, ощупал с головы до ног и начал размышлять, что бы с ней такого сделать.

С каждой секундой его страсть все росла. Он ущипнул ее за щеки, а потом открыл пальцами губы и сказал:

- Хм, этот ротик попеременно использовался моим вонючим дядюшкой и обманщицей-тетушкой. Теперь, как бы мне ни нравилось, когда у меня сосут, я не вложу свой член туда, где побывали другие. Стоит мне узнать, что кто-то поимел девушку до меня, я уже с ней не трахаюсь. Спросите моих сотоварищей, если это не так. Разумеется, - прибавил он, - я трахнул многих шлюх, и никогда, насколько помню, не имел дела с девственницей, но если я не знаю, с кем были эти сучки до меня, это не имеет значения. Ведь забавно, да?

Никто из девушек, находившихся в комнате, не понял его, но таково уж большинство мужчин. И все же он негодовал по поводу свой странности, особенно когда взял в руки груди Грушеньки и поиграл с ними. Конечно, он этим не ограничился. Скоро его палец был в щелке; Лев возбудился, когда девушка стала отвечать на его ласку и водить попкой. Она обняла его за плечи и прижалась, просунув свои бедра между его и с благодарностью ощущая, что агрегат уже находится в должном состоянии. Однако именно потому, что она явно хотела его, он охладел к ней и отпустил, приказав твердым тоном:

- Марш в постель!

Он не хотел любиться с компаньонкой своего дяди, которого ненавидел. Лучше взять одну из горничных и от души позабавиться с ней.

Грушенька повернулась, подошла к постели и уже поставила на нее одно колено, готовая скользнуть под одеяло. Взгляд князя, следившего за ней, замешкался на ее голой попке. Яички послали мысль в голову.

- Стой! - скомандовал он. - Встань на кровать обоими коленями и прогнись вперед.

Грушенька сделала, как велели, боясь и не понимая, почему ее хотят избить теперь, ибо только этого она и ожидала. Однако очень скоро она узнала кое-что другое. Князь подошел к ней, раздвинул ягодицы и, ощупав задний проход, поинтересовался:

- А что дядя мой, он тоже пользовался этим входом?

На что девушка ответила отрицательно с удивленным "О, нет, нет!". Ни о чем подобном она и слыхом не слыхивала.

Однако долгое время Лев хотел именно это. Дешевые шлюхи и потаскушки, которых он мог себе позволить, всегда отказывались именно от этого, между тем как один из его братьев-офицеров этим хвастался. Теперь возможность была предоставлена. Этот задок принадлежал ему. Он мог пользоваться им по своему усмотрению.

- Прекрасно! - воскликнул он. - Сейчас ты расстанешься со своей второй девственностью. Да здравствует содомия!

С этими словами он расстегнул брюки и извлек член, к величайшему облегчению последнего, поскольку тот, вот уже несколько минут, тщетно пытался вырваться из заточения; а также к несказанному удовольствию наблюдавших за хозяином горничных, так как инструмент у него был большой и длинный. Не оставалось никаких сомнений в том, что он станет настоящим повелителем их влажных кисок - хотя они бы побоялись заполучить в задний вход такую здоровенную штуковину. Некоторые уже даже положили ладони себе на попки, как будто прикрывая доступ с этой стороны. Однако Грушенька покорно карячилась, стоя на четвереньках на кровати, как собачка, с трепетом сжимая бедра. Лев придвинулся к ней поближе и велел, чтобы она легла на локти. Когда она стала ложиться на живот, он поднял ее за попку и развел в стороны колени так, чтобы уже ничто не могло остановить легкое внедрение.

- Одна из вас, девки, - приказал молодой хозяин, будучи весьма возбужденным и предвкушая это эротическое предприятие, новое для него, - одна из вас пусть вставит его для меня, но только в задний проход, если не хочет отведать плетки.

Грушенька почувствовала руку, раздвигающую ей ягодицы, и конец члена, прикасающийся к анусу. Она оставалась неподвижной, однако непроизвольно напрягла мышцы заднего отверстия, и как князь ни тыкался, войти в нее он так и не смог. Он тщетно пытался завладеть входом, и ему вторили всхлипы Грушеньки. Пока боли не было, она ее предвосхищала. Вся комната пришла в волнение от этих атак с тыла, а наблюдавшие девушки уже пребывали в сотоянии слезного сострадания и полового возбуждения. Юный Лев терял терпение.

- Обождите минутку, ваше высочество, - сказала девушка, пытавшаяся всунуть член в анус Грушеньки. - Я знаю, что делать.

Она встала и принесла с туалетного столика баночку мази. Князь, глядя вниз, смотрел, как она любовно натирает его агрегат белым веществом. Затем он увидел, как девушка раздражает снаружи крохотное сжатое отверстие Грушеньки. После этого пальчик стал осторожно проникать в задний проход, двигаясь туда-обратно и захватывая для облегчения путешествия все больше и больше мази. Парень обалдел, видя, как у него на глазах ласкают анус девушки, и едва мог дождаться того момента, когда ему будет позволено открыть пальбу.

У Грушеньки было странное ощущение. Хотя присутствие пальчика в заднем проходе и не было особенно приятным, она, в то же самое время, чувствовала, как распаляется любовное гнездышко, а поскольку никто не ласкал ее маленький изголодавшийся клитор, она сама поднесла к нему пальчик и стала надавливать в ритме рождавшейся мелодии; плоть паха и бедер трепетала от возбуждения. Это странное ощущение очень скоро сменилось неприятной болью. Что-то огромное вошло ей в анус и совершенно заполнило ее внутренности. Благодаря мази твердое, длинное древко проникло в нее без малейшего сопротивления.

Мужчина любил ее в задницу, любил мощными толчками, не обращая внимания на реакцию, просто наседая и пронзая. Его руки крепко держали ее за круп, они притягивали попку навстречу бедрам и отпускали только для новой атаки. В огне, бушевавшем у него в паху, князь забывался все больше. Положение стоя сделалось неудобным, напряжение в ногах расло. Он перенес на девушку весь вес своего тела, уложил ее на живот и сам лег ей на спину, сжимая полные груди. Ее ступни и голова болтались в воздухе по обе стороны постели. Он неистово трудился на Грушеньке, так что, в конце концов, давление на анус стало невыносимым. Пуговицы кителя и медали царапали кожу спины; у нее кружилась голова. Она стала двигать задницей навстречу ему, пытась по мере сил отвечать на его чувства, вовсе не потому, что страсть помутила ее рассудок, но чтобы он быстрее кончил.

Наконец, ей это удалось. Он издал мощный залп, заливая ее трюмы и воя. Потом он тихо лежал, размышляя, не совершил ли глупость. Однако, вытянув свое орудие из теплых объятий, он повернулся и обнаружил одну из девушек с чашей воды, которой она преданно его омыла. Он понял, что остается хозяином и может пользоваться девушками по своему усмотрению. Устав и обленившись, но самодовольно улыбаясь, он взял себя в руки и встал с постели. Хорошенько шлепнув Грушеньку по голой попке, он удалился из комнаты, заметив:

- Вообще-то ты довольно жопастенькая.

Обсуждая случившееся, девушки начали вытирать попку Грушеньки. Так вот как их теперь будут брать! Они беспокойно почесывали себя пониже спины, испытывая страх и волнение, потому что страсть в чреслах князя оставила след в их сознании. Грушенька вытянулась на постели княжны и повернулась, пытаясь уснуть. Она ощущала, что ее обидели, ощущала пустоту и не желала ничего слышать.

Свыкнувшись на протяжении последующих нескольких дней со своими обязанностями, князь решил вопрос с женской половиной домочадцев. Прежние "постельные барышни" старого князя были отосланы в разные имения, из которых они происходили. Они были частными массажными машинами дядюшкиного члена, а Лев настолько воротил нос от старика, что не имел ни малейшего желания стать его преемником и в этом отношении. Личным служанкам княжны было велено составить его личный гарем. В тот вечер он увидел, что все они девки отборные. Он решил проверить их одну за другой, оставить тех, кто понравится, а прочих заменить.

На следующий вечер он отрядил ординарца привести одну из них в свои покои. Этот казак-здоровяк вошел в комнату, где спали девушки, и постучал первую попавшуюся по плечу. Как была, голая, она последовала за ним, а, подумав безрадостно о своей заднице, захватила с собой белую мазь, которую подобрала в коробочке, когда пересекала спальню бывшей хозяйки. Это была крупная блондинка, чья плоть вдохновляла Нелидову на множество щипков. На ее руках, ногах и даже на животе все еще виднелись синеватые и зеленоватые следы. Она послушно забралась в постель и принялась мять и целовать Льва. Он же ощупал киску девушки и нашел ее хорошей и большой. Девица была дородной, свежей, смешливой и ретивой, однако понравилась ему. Он взобрался на нее и на удивление рьяно обработал передок. Это ее крайне обрадовало, и она отдалась ему от всего сердца. Они повторили процедуру несколько раз, и нужно сказать, что с тех пор юный князь никогда не имел девушек сзади.

Девушки по сему поводу были весьма довольны и подробно его обсуждали. Поскольку ни одна не пришлась ему особенно по вкусу, образовалась целая группа наиболее претенциозных "постельных барышень", оспаривавших его расположение. Они любили его и все хорошо о нем отзывались, поскольку он оказался милым парнем и всех удовлетворял. Единственное, что говорилось о нем плохого, так это о его привычке останавливать всякую молоденькую и хорошенькую женщину и основательно ее ощупывать, особенно на предмет передка. Однако эту безобидную привычку нетрудно понять, поскольку он столько лет сдерживал такой естественный позыв, что теперь его едва ли можно было обвинить в потакании своим слабостям.

Грушенька была одной из горничных Нелидовой и потому оказалась в личном подчинении у князя. Так она провела шесть месяцев. Он никогда больше ее не трогал, никогда с ней не заговаривал. Несклько раз она пыталась обратить на себя его внимание, а однажды даже вошла к нему в спальню, утверждая, что он посылал за ней. Однако она была ему не нужна.

Гораздо важнее было то, что за этот период безделья Грушенька начала учиться читать и писать. Крепостным эта привилегия была заказана, и именно потому они считали своим долгом, если выдавалась минутка, зубрить алфавит. Вскоре Грушенька уже могла читать простые рассказы. По правде говоря, она - да и все прочие девушки - впервые вдохнули воздух внешнего мира благодаря тому, что крали у князя Льва текущие газеты и журналы, доставлявшиеся ему с почтой.

--------

****

ГЛАВА VIII

Миновали горячие летние деньки. Огромный дуб и клены на лугу перед поместьем Соколовых стали из темно-зеленых желтыми. Осень приближалась и со всеми домочадцами возвращалась в Москву.

Каждый год в это время Madame Софья Щукина появлялась в свете. Она приезжала в своем маленьком экипаже, запряженном двумя лошадьми, а сзади следовала большая взятая напрокат повозка с четверкой запряженных и совершенно пустая. Ее-то и предостояло наполнить. Madame Софья скупала по всей стране девушек для своего знаменитого московского заведения. В этом году ей требовалось, по меньшей мере, шесть новых девушек. Она сделала остановку в соколовском поместье, надеясь именно здесь раздобыть большую их часть.

Сдача в аренду крепостных девушек для публичных домов стало делом настолько распространенным, что существовало даже несколько специальных законов по этому поводу. Например: что делать, если одна из девушек заболела сифилисом? На это время она выходила из строя и оказывалась бесполезна, как для своего владельца, так и для публичного дома. Поэтому закон гласил, что ее необходимо отправить в Сибирь, а все расходы должны делиться между владельцем и Madame. И какую цену нужно платить, если девушка сбежала? Девушек ведь не продавали, их сдавали в аренду; ежеквартальные взносы посылались владельцу в размере от пяти до тридцати рублей, а через год-два девушку приходилось возвращать.

Madame Софья была личностью тощей и проворной, а рот ее никогда не закрывался. Она болтала так много, что посетители ее дома поспешно останавливали свой выбор на той или иной девушке, чтобы только избавиться от нее самой. Она была весьма элегантной, обращалась с девушками палкой и пряником и немало преуспела в торговле.

Визит Софьи в летний дворец официально касался Катерины, для которой она накупила множество подарков, от французских конфет до венских корсетов, и которую она не покидала ни на мгновение в течение всего своего пребывания. Катерина с нетерпением ожидала этих визитов, поскольку Софья пересказывала сплетни из жизни московских мужчин света, мужчин, за которыми она наблюдала, когда они сношались с ее девушками, и о которых знала гораздо больше их собственных жен. За время трапезы Софья присматривалась к дворцовым крепостным. Она не спешила с выбором. Она зорким оком выхватывала добычу и следила за ней несколько дней, прежде чем начинала торги. Катерина не так-то легко расставалась с девушками, однако под конец она всегда уступала неутомимому язычку Софьи.

Поначалу Софья хотела трех девушек. Потом она случайно повстречала Грушеньку. Она не видела ее прежде, потому что у "постельных барышень" князя были свои покои, да и ели они отдельно. Софья так загорелась, что решила, чего бы то ни стоило, заполучить Грушеньку, даже если придется валяться в ногах у юного князя, которого увлекала охота, верховая езда и пытки крепостных. Она завела разговор с Катериной и была поражена отсутствию возражений. Катерина прекрасно знала, что князь не пользуется Грушенькой, а Грушенька была у Катерины больным местом. Из-за нее старый и законный владелец поместья был теперь далече от святой земли русской, а вместо него правил не поймешь кто, племяшка какой-то желторотый. Поэтому она обещала помочь и переговорила с князем Львом, который после минутного размышления согласился. Когда вернется дядя, ему вряд ли будет приятно вновь встретить двойника своей бывшей супруги. Поскольку он не знал, разумно ли продать Грушеньку раз и навсегда, сдать ее в аренду на пару годиков в публичный дом представилось ему выходом весьма удачным.

Посему Грушенька была осмотрена Софьей, которая вся изошла похвалами по поводу ее красоты и в тайне поздравила себя с этой находкой. Как пикантно рассказать клиентам, что при желании они могут поиметь девушку, игравшую роль самой княжны Соколовой! Грушенька понимала, почему вдруг оказалась вместе с тремя другими девушками в повозке, которая сонно покатила по разбитым проселочным дорогам в никому не известном направлении.

После многочисленных ночевок четыре девушки были оставлены в доме, при станции, где заменялись лошади. В то время, как Софья несколько дней провела в соседнем поместье, делая очередные закупки, девушки оставались под надзором гиганта-кучера, пьяного и наглого парня, которому было велено прибегать к плетке всякий раз, когда они начнут плохо себя вести. То, что они вообще могут попытаться убежать, даже не приходило в голову Софье, рассказавшей девушкам тысячу пленительных историй о тех превосходных платьях, которые они будут носить, о множестве богатых любовников, которыми они будут владеть, о еде, подаваемой на серебряных блюдах, и о многом другом.

Другие девушки верили ей и благодарили Бога за то, что он помог им избежать тяжелой работы по дому и сделал "свободными дамами". Но только не Грушенька. Она знала, что им предстоит, она понаслушалась рассказов о девушках, с которыми в публичных домах плохо обращались, о болезнях и прочих неприятностях. Моральная сторона данного вопроса не трогала ее. Ей представлялось совершенно законным, что хозяин, используя ее тело, зарабатывает деньги. Однако, будучи в полном достатке в доме Соколовых, она лелеяла мысль о побеге. Разумеется, она отдавала себе отчет в том, что если ее поймают, каленое железо станет не самым страшным наказанием, и, тем не менее, она не могла не думать об этом и не строить планов.

В доме девушки провели дня два-три: спали по утрам, сколько душе угодно, прогуливались по полям, сидели в большой гостиной, предназначенной для путешественников. Через дорожный дом кто только ни проходил. Крестьяне, ведущие свой скот, клерки в пролетках, торговцы и монахи. Девушки поглядывали на них с ленцой; им вовсе не хотелось знакомиться с этим людом или того хлеще - заводить романы; ведь скоро их будет удовлетворять и ласкать целая батарея членов.

Однажды вечером, когда Софья еще не вернулась, во двор въехал красивый экипаж. В нем на подушках сидели двое моложавых аристократов. Выходить из экипажа они не стали, а велели кучеру переседлать лошадей да поживее, поскольку они собирались в тот же вечер успеть добраться до следующего дорожного дома. Грушенька замешкалась на дворе, избегая гнетущей атмосферы переполненной народом гостевой комнаты. Она медленно приблизилась к экипажу. Ее лицо и фигура, нечетко видимые в сумерках и свете фонарей экипажа, привлекли внимание одного из находившихся в нем мужчин, уступавшего спутнику в росте.

- Не желает ли юная дама, - сказал он Грушеньке, - пожелать двум спешащим путникам доброго вечера?

И он галантно приподнял шляпу. Едва ли он догадывался о том, кто такая Грушенька. На ней было изящное платье, подаренное ей Катериной, которой вещи Нелидовой были больше ни к чему; платье девушке шло. Но зачем аристократической девушке оставаться на ночь в столь низкопробном месте? Так обычно не поступают. Грушенька неторопливо подошла к экипажу, прислонилась к дверце и обвела мужчин медленным взглядом. Тот, что был поменьше, снова заговорил, на сей раз с большим энтузиазмом из-за красоты девушки.

- Если мы можем вам чем-нибудь помочь, сударыня, пусть ваше слово будет для нас приказом. Не сомневайтесь, для такой милой барышни, как вы, мы с моим другом сделаем все, что в наших силах.

Он легонько толкнул приятеля в бок, показывая, что тот так же рьяно готов оказать помощь. Однако молодой человек оставался погруженным в свои мысли.

Он почти не обратил внимания на девушку и казался несколько раздосадованным тем, что его спутник пытается ввязаться в приключение. Как и его друг, одет он был в широкий дорожный плащ. Его белый воротничок из тонкого шелка сверкал в дрожащем свете двора. У него было весьма характерное лицо, дерзкие голубые глаза, аристократический нос и четко очерченный полный рот, чувственный, однако выдающий сдержанность. Он едва смотрел в сторону Грушеньки; его взгляд с нетерпением следовал за действиями кучера и конюхов. Он походил на эдакого конспиратора, которому не терпится вовремя добраться до места. Грушеньке он понравился с первого же взгляда. Он так привлек девушку, что его пассивность уязвила ее. Однако возбуждение его спутника продвинуло беседу на шаг вперед.

- Я даже представить себе не могу, Mademoiselle, что вы ночуете здесь по собственному желанию, когда в двадцати верстах отсюда находится знаменитая Н-я гостиница, где путешественникам предоставляются всяческие удобства. У вас карета сломалась или есть еще какая причина, почему вы не движитесь дальше?

Грушенька остановила свой взгляд на говорившем. Если он подбросит ее, то она окажется в Москве до того, как дурак-кучер успеет уведомить Madame Софью, а к тому времени, она знала наверняка, не будет предпринято никаких попыток настичь ее. Паренек, видя, что она в сомнениях, продолжил свои увещевания.

- Нам будет приятно довезти вас до Москвы, а то и до Петербурга, куда мы тоже направляемся, если вы...

И он замолчал.

Грушенька решилась. Она изменит свою судьбу! Она убежит! Она заглянула в карету и прошептала:

- Видите вон тот большой дуб у дороги? Я буду ждать вас там. Если карета ваша остановится, я с радостью приму приглашение и вам не придется об этом жалеть... - добавила она с робкой улыбкой.

Потом она, быстрыми шагами и, не оглядываясь, отошла к указанному месту. Она была крайне возбуждена. Подберут они ее или нет?

Красавец повернулся к своему маленькому спутнику и напомнил, что они торопятся, и в данное время им нет дела до разных девушек. Второй возразил, что, мол, на слабый пол времени вечно не хватает, и когда они поравнялись с дубом, кучер натянул поводья. Грушенька запрыгнула внутрь. Она была посажена между мужчинами на широкое заднее сидение кареты. Паренек очень официально начал знакомиться.

- Меня зовут Фладилов Церементон, - сказал он. - А это Михаил Стивен. Мы путешествуем по правительственному поручению, о котором предпочтем не говорить. Мы связаны с Петербургом, как я уже упомянул.

Грушенька кивнула и с удовольствием заметила, что на сей раз, Михаил обратил на нее внимание, слегка поклонился и попытался разглядеть ее черты в мягком лунном свете. Она ответила:

- Я тоже предприняла поездку, о предмете которой предпочту промолчать. Я еду в Москву и весьма благодарна вам, судари, за то, что вы взяли меня с собой. Зовите меня Мари, это одно из моих имен. Я вовсе не жду, что вы довезете меня до Москвы за просто так, и потому отплачу вам обоим, если желаете. По правде говоря, я должна попросить вас оплатить мое проживание в гостинице, и вам выйдет дешевле, если я останусь с вами в одной комнате. Вы спросите, почему это я так откровенна, - добавила она и повернулась к Михаилу. - Я просто вижу, что вы все в ваших мыслях и хочу сберечь время на выяснение того, кто я, и мое соблазнение. Со мной легко и просто.

Она взяла спутников за руки, откинулась на спинку сидения и жарко прижалась к обоим боками.

- У вас очень изящные ручки, - заметил Михаил, удивленный этой необычной речью. - Вы явно не из тех девушек, что привыкли к работе. Мы не станем совать нос в ваши секреты и проследим за тем, чтобы вам было удобно... и все же меня раздражает этот человечек справа от вас, который не может пропустить ни одной женщины. Остерегайтесь его! - с улыбкой прибавил он.

- Тогда за нашу добрую дружбу, - ответила девушка.

Она легко повернулась к Фладилову и чмокнула его. Проделав это, она повернулась к Михаилу, подложила ему под голову руку и, насколько позволяла покачивающаяся коляска, поцеловала его в губы.

Во время этого поцелуя произошло то, что иногда имеет место. Грушенька безудержно влюбилась в Михаила. По ее телу словно прошел электрический ток. Устремив на него пылающий взгляд, она не могла не чувствовать тело мужчины. Она ласкала его лицо, прижималась к нему,   была так им увлечена, что не замечала дороги. Она почувствовала себя легкой и счастливой, как будто выздоровила после тяжелой болезни. Она вела себя, как девочка, которая многие месяцы против своей воли оставалась весьма добропорядочной и вдруг оказывается рядом с мужчиной, электризующим ее.

Она заставила Михаила обнять ее, склонила голову ему на грудь и тоскливо посмотрела на луну. Ее ладошка лежала у него на бедре, однако она не отваживалась приближаться к его члену, который, как она чувствовала, был не против того, чтобы молодая женщина занялась с ним любовью. В то же время она не забывала и о втором спутнике, чья благосклонность даровала ей это положение, и которого тоже следовало взять в долю. Поэтому ее свободная рука лежала у него на коленях и играла с черенком, который медленно, но верно набирался сил.

Грушенька на всю жизнь запомнила эту поэтическую прогулку в лунном сиянии. Ее первая любовь, первое приключение, то, чем она занималась по доброй воле. Мягкость сонного покачивания каляски, хихикание возбужденного желанием сознания, покой широких просторов! Михаил был доволен, однако еще сомневался по поводу того, куда может завести его это приключение со странной девушкой. Фладилов был тоже удовлетворен, ведь даже если хороший перепих уготован не ему, он, во всяком случае, сослужил службу своему другу и начальнику, а уж это - перо ему в шляпу.

Показались огни постоялого двора. Они приехали сюда скоротать ночь. Михаил взял себе большую приватную комнату, велел низко кланяющемуся хозяину подать доброй еды, а Фладилов, видя, что Грушенька во всю занята его начальником, спросил трактирщика, не может ли тот послать еще какую-нибудь девушку быть четвертой за их трапезой. Трактирщик, глазки которого так и загорелись, заверил, что для удобства гостей у него под рукой как раз находится красивейшая девка, и что он тотчас же пришлет ее.

Мерцающий свет свечей озарял смешанную компанию: молодые аристократы без сюртуков, голодные, в дорожной пыли, позабывшие всякие церемонии, как два юных повесы, лишенных общества дам; деревенская щлюха, здоровая, в теле, намеревающаяся содрать со своей добычи как можно больше денег, и Грушенька в модном платье светской дамы, изящная и не упускающая ни малейшей возможности, чтобы ублажить Михаила, на которого она бросает страстные взоры. Оба мужчины были по отношению к ней сама внимательность, причем почти не смотрели в сторону маленькой шлюшки, отчего последняя терялась и не знала, что и думать. Она не на шутку приревновала к Грушеньке, которая явно лишала ее обоих мужчин и классифицировать которую, не представлялось возможным. Она из кожи лезла вон, чтобы только завладеть мужчинами. При обычных обстоятельствах Грушенька, вероятно, держала бы себя сдержанно и оставила бы все на самотек, но будучи в преподнятом расположении духа по поводу бегства из-под крепостной зависимости, по крайней мере, сейчас, и находясь рядом с человеком, о любви которого грезила, она не могла скрыть радости, что и привело к молчаливому поединку между двумя женщинами.

Тем временем мужчины ели с душевным аппетитом, и всякий раз, когда представлялась возможность, Фладилов подначивал Грушеньку. Михаил, тот нет, особенно после ужина, когда Грушенька уселась к нему на колени и начала ублажать его поцелуями. Она овладела им, однако, несмотря на то, что ее прелести действовали на него, Михаил почувствовал, что девушка стала черезчур "липкой", черезчур близкой. Еще до того, как между ними начались любовные игры, он уже подумывал о том, как бы потактичнее избавиться от нее. Фладилов слонялся по комнате, держал деревенскую барышню на расстоянии и, в конце концов, занял комнату, соседнюю с той, в которой они находились, где решил на скорую руку перепихнуться с проституткой, чтобы вслед за тем спокойно уснуть. На следующее утро их ждало долгое путешествие, а было уже поздно.

Однако взгляд его тосковал по Грушеньке, и шлюшка не могла этого не заметить. Чувствуя, что мысленно она не в состоянии восторжествовать над своей соперницей, она решила сделать это физически. Не говоря ни слова, она сняла блузку и перебросила ленты юбки через плечи. Повернувшись к обоим мужчинам, она показала две большие, красивые груди с сочными красными сосками.

- Вот, - сказала она, - почему меня кличут мужчины и почему ни один из проезжающих через наш постоялый двор не забывает послать за мной. Пусть эта бескровная женщина (тут она указала на Грушеньку) покажет, что у нее есть возразить на это! Бьюсь об заклад, что ее несчастные подушечки отвисают до живота, а иначе бы она не стала их прятать с такой тщательностью.

И она гордо покачала бюстом. Фладилов разозлился и уже был готов отругать девку за неожиданные нападки на Грушеньку, когда Михаил вмешался в происходящее таким образом, что Фладилов его не понял.

- Что ж, - преспокойно обратился он к Грушеньке, которая нежно ерошила ему волосы, - Что ж, моя дорогая, чем вы ответите на этот вызов?

На какое-то мгновение Грушенька вопросительно посмотрела ему в глаза. Она поднялась с его колен. Спокойно сняла с себя одежду, сняла все, так, будто сделать это ей приказала ее старая хозяйка. Она скрестила руки за головой и замерла перед мужчинами с преданностью и достоинством. Ни одного похотливого движения, ни одной похотливой мысли, и только восторженная красота ее тела заставила мужчин смотреть на нее с обожанием. Все четверо молчали до тех пор, пока шлюшка не разразилась сердитой речью.

- Только взгляните на эту ее дырку! - воскликнула она. - Клянусь, ни одна сотня мужчин...

Однако закончить предложение она не смогла. Фладилов набросился

на нее и грубо зажал рот ладонью.

- Пошла вон отсюда! - крикнул он. - Убирайся, и чтоб больше духу твоего здесь не было.

С этими словами он оттолкнул ее, полуголую, к двери. Вслед ей полетела блузка и прочие ее пожитки, а также серебряный рубль, который она поймала с ловкостью, в то время как ее ругательства гремели по коридору. Фладилов довольно ухмыльнулся. Ему всегда нравилось отваживать проституток.

Он возвратился в комнату. Он пожелал обоим "доброй ночи и приятного времяпреповождения"; при этом страждущий взор его был прикован к Грушеньке, которая уже всходила на ложе.

- Мы оба заключили эту сделку, - сказал Михаил. - Очень скоро наша юная барышня навестит и тебя, уверяю. Не спеши засыпать.

На уме же Михаил держал то, что, поделив девушку между собой и другом, он тем самым избавлялся от всех обязанностей и от угрозы того, что это существо захочет его в чем-либо обвинить. Он лениво приблизился к постели, повозился с "port-manteau", умылся и дал понять всем своим видом, что никуда не торопится. Между тем, Грушенька лежала в постели, прикрыв глаза, и, не шевеля губами, произносила про себя самые пылкие любовные словечки, которые только знала. Очень может быть, что она смешивала безмолвные молитвы со стремлениями к нему.

Наконец, Михаил подошел к ложу. Он лег рядом с Грушенькой, обнял ее и, казалось, хотел сказать этим жестом: "Ну ладно, давай уж". Он ожидал, что она начнет его целовать и трогать, он бы даже не удивился, если бы она его побила. Произошло же обратное. Она едва пошевельнулась. Разумеется, она покоилась рядом с ним, касаясь его тела своим, но и только. Он повернулся к ней, потерся о нее древком и напрягся, что было совершенно естественно для юноши, оказавшегося с таким красивым существом под боком. Он взнуздал ее и обработал. Она прижала его к себе, крепко... так крепко. Она заключила его в кольцо своих ног и подняла бедра так высоко, что уперлась пятками в его ягодицы.

Однако на его любовные действия она не отвечала. Она была в каком-то трансе, неспособная пошевелиться, охваченная пассивным восторгом... однако Михаил ни о чем этом не догадывался. Она не принесла ему никакого удовольствия, он растерялся и кончил. Что за глупая девчонка! Сперва изображает истосковавшуюся по любви кошку, а потом, когда приходит время, она - бесчувственное существо. Что ж, пусть Фладилов убедится, какого никчемного попутчика он подобрал на дороге. Закончив, Михаил решительно попросил ее позаботиться о друге. Она поднялась, как сомнабула. Остановилась в углу комнаты над ночным горшком, сполоснула киску, пописала и скрылась в спальне Фладилова.

Фладилов силился объяснить ей, что поскольку она влюблена в его друга, он считает себя достоточно благородным, чтобы не прикасаться к ней, пока она сама того не захочет, однако Грушенька прочла между строк, что он весь изголодался. Она хотела поговорить с Фладиловом о его друге, хотела узнать о нем все, но в ней еще было слишком много крепостного, чтобы позволить мыслям переродиться в слова. Ей было велено утолить страсть юноши, и она стала действовать. Она вспомнила, как занималась этим с князем Соколовым, и проделала всю работу схожим образом.

Без лишних церемоний она сдернула с него простыни, нагнулась и принялась сперва ласкать, а потом и сосать его член. Мужчина покорно лежал на спине, то и дело, двигая задом, пока не пришел в сильное возбуждение. Затем она оседлала его, ловкими пальчиками вставила древко в киску и начала мастерскую скачку верхом. По правде говоря, она уже сама достаточно разогрелась. Пах ее трепетал, она склонилась, подставляя ладоням груди, она умело сжимала отверстие, как могла, всасывая передком твердый ствол. Так она продемонстрировала ему один из тех "добрых перепихов", поклонником которых был старый Соколов. Почувствовав, что он кончает, она укусила его за плечо и, задыхаясь от страсти, испытала оргазм в тот самый момент, когда мужчина орошал ее своим семенем. Однако она всего несколько минут пролежала у него на груди, после чего покинула, тихо и грациозно изгибаясь стройным телом.

"Что за создание! Какая замечательная девочка... - подумал Фладилов, прежде чем уснуть. Сколько восторженных слов услышит он завтра от друга! И через несколько минут очень довольного молодого человека посетил Морфей.

Когда Грушенька возвратилась, Михаил уже спал. Она даже побоялась лечь обратно в постель рядом с ним. Однако он не проснулся и не пошевельнулся. У Грушеньки же сна не было ни в одном глазу. Она лежала, всматриваясь сквозь темноту комнаты в мужчину, ее возлюбленного, единственного и ненаглядного. Она не плакала оттого, что судьба завтра разлучит их, она просто молилась за него, она была готова отдать за него жизнь, она обожала его и была счастлива, пока раннее утро не опустило ее веки для короткого отдыха.

Утро выдалось серым. Моросил дождь. Трое путешественников были усталы и угрюмы. Они едва обменялись несколькими словами. Лошади спешили побыстрее добраться до следующей конюшни, а кучер издавал нечленораздельные проклятья и даже не смахивал капли дождя со своего влажного лица. Они торопливо подкреплялись, съезжая на обочины дороги, а ощущение приключения и переживания предыдущей ночи были позабыты.

Когда Грушенька не минутку оставила их на очередном постоялом дворе, Фладилов решил было стяжать лавры за прошлую ночь. Подмигивая в сторону исчезающей девушки, он упомянул о ее необычных способностях любовницы. Полученный на это ответ удивил его. Он напрочь отказался понимать своего друга, который в свою очередь не мог уловить смысла его слов.

- Паршивая! - заметил Михаил. - Просто паршивая! Возьми бревно, проделай в нем дырку, и результат будет лучше. Разве не так?

Что оставило их обоих в недоумении, особенно когда Фладилов поклялся, что после той шведки в Стокгольме, о которой он так часто рассказывал другу, после нее ему никогда еще не было так же замечательно, как с Грушенькой. На что Михаил сказал только "фи!", и вопрос был опущен.

Бессонная ночь, обязательное расставание со своим кумиром, вероятно, навсегда, неуверенность в будущем навели на Грушеньку грусть и меланхолию. Они добрались до башен Москвы на заре и миновали ворота без малейших придирок, стоило Михаилу показать свой паспорт. Под стук подков громыхающая каляска вкатила на слабо освещенные улицы кварталов бедноты. Грушенька попросила здесь ее и высадить. Мужчины не могли взять в толк, что понадобилось хорошо одетой красавице в этой убогой части города, однако остановили карету, уверяя девушку в том, что когда бы она того ни пожелала, они к ее услугам.

Первым из каляски вышел Михаил и помог Грушеньке спешиться, теперь со всей вежливостью, поскольку стало ясно, что она не будет ему помехой. Грушенька низко поклонилась и поцеловала ему руку. Он отдернул ладонь, как будто ее обожгли железом. Он расцеловал девушку в обе щеки и неожиданно ощутил странное влечение к этой таинственной красавице. Грушенька сердечно пожала руку Фладилова и перед тем, как расстаться, почувствовала, что Михаил вкладывает что-то ей в ладонь.

- Пропуск от врат Ада и Рая! - крикнул он, крикнул весело... и каляска быстро укатила.

Грушенька стояла на мостовой. Вокруг царила темень. Грушенька была одна, совсем одна. В ладони она сжимала несколько золотых. Обнаружив их, она тихо заплакала. Он ей заплатил! Какой срам! Какой позор! Однако она не послушалась первого побуждения выбросить деньги на грязную улицу, нет, мысль, последовавшая за первой, заставила ее покрепче сжать кулачок. Это будет талисман, ее талисман.

Она собралась с чувствами. Если ее поймает здесь, на этой улице, жандарм или сторожевой, выкрикивающий время при обходе, то они непременно отведут ее в ближайший полицейский участок, и игра будет закончена. Ночную бродяжку не оставят в покое, если только у нее нет разрешения хозяина или уж очень уважительной причины. Она достаточно неплохо знала окрестности и потому смело устремилась вдоль домов, стараясь держаться в тени, по садам и боковым улочкам, пока не добежала до старого и обветшалого двухэтажного дома. Большая входная дверь была закрыта, однако Грушенька не стала ни звонить в колокольчик, ни звать привратника. Она обошла дом в поисках черного хода, который оказался открытым, и поднялась по поскрипывающей деревянной лестнице, тускло озаренной масляными лампами. На верхнем этаже она остановилась и постучала в одну из множества дверей, окружавших лестничную площадку. Сначала она стучала слабо, потом сильнее, обмирая от страха, что ее единственная подруга Марта больше здесь не живет. Она не видела ее с того момента, как перебралась к Соколовым, она не успела даже сообщить ей об изменениях в своей жизни. Что будет с ней теперь, если она не найдет пристанища у Марты?

Наконец, изнутри донесся слабый шорох, и испуганный голосок спросил, кто там.

- Грушенька, - ответила девушка с замирающим от радости сердцем девушка.

- Грушенька, голубушка!..

И скоро подруги уже обнимали друг друга, целовались и плакали, празднуя нечаянную встречу.

-------

******

ГЛАВА IX

Историю Марты не представляет особого труда рассказать вкрадце. Историю, очень похожую на многие другие. Внебрачный ребенок дочери зажиточного и независимого крестьянина, изгнанной из дома, когда она была на сносях, Марта была отдана в распоряжение к модистке. Эта модистка, Mademoiselle Лаура Камерон, держала на одной из немногих изысканных "авеню" Москвы салон модных шляпок и платий. Марте не было и четырнадцати, когда она стала служанкой этой милой, сюсюкающей, однако крайне эгоистичной женщины, которая взяла на себя родительскую опеку девочки и мучила ее тяжкой работой и жестоким обращением. За это она выплачивала ей крохотное пособие, которое Марта была вынуждена отдавать матери, подтверждавшей получение денег подписью на листке бумаги. Подпись эта состояла из трех крестиков, поскольку и мать, и дочь не умели ни читать, ни писать.

Мать Марты отказалась от нескольких предложений отдать дочь в крепостные. Она сняла комнату в квартале победнее и стала заниматься работой по случаю, какую только может найти женщина, чего едва хватало на поддержание жизни. Устав от нужды, она, в конце концов, согласилась почить, предоставив малышку самой себе.

Марта не решилась рассказать об этом своей работодательнице, поскольку боялась, что та сразу же сделает из нее крепостную и возьмет к себе в дом, где уже содержались несколько девушек. Она получала скромное жалование и расписывалась крестиками за мать, как будто та была жива. Это и многое другое она рассказала Грушеньке, которая тоже поделилась с ней своей историей. Разумеется, на все это ушло несколько дней, то есть, ночей, потому что Марта отправлялась на работу рано, а возвращалась на закате. Тем временем Грушенька оставалась в жалкой комнате, спала в просторной постели и не выходила на улицу из боязни, что ее заберет какой-нибудь городовой или человек Софьи. Однако благодаря тем золотым, что оставил в ладошке Грушеньки Михаил, они отлично проводили время, ели и пили, насколько позволял кошелек.

Было все же очевидно, что так не может продолжаться вечно, и потому они решили, что Марта должна сказать хозяйке, будто в город приехала ее кузина и хочет тоже поступить на службу. Тронутая восторженным описанием, Madame Лаура согласилась взглянуть на Грушеньку, и вот в одно прекрасное утро они отправились в салон этой властной дамы. Марта прикупила Грушеньке одежды, какую пристало носить деревенской девушке, приехавшей в большой город: разноцветную блузку, плиссированную юбку, платок на голову - все это очень шло Грушеньке, равно как и загар на щеках, который остался у нее после жизни в поместье Соколовых.

По дороге Марта, кряжистая, с круглым, добродушным лицом, откровенно нехорошенькая, однако молодая и неиспорченная, несколько раз колебалась. Она, конечно, описала подруге Madame Лауру и ее заведение, и уж чего-чего, а грубого обращения за свою почти двадцатилетнюю бытность крепостной Грушенька насмотрелась предостаточно, так что едва ли ожидала медовых пряников. Но не перехвалила ли Марта то, что выпадет на долю Грушеньки? Чтобы облегчить совесть, она честно призналась перед Грушенькой в том, что умолчала о некоторый неприятных моментах, связанных с работой у Madame Лауры. Грушенька, однако, решила через все это пройти. А что еще оставалось ей делать? В то время не существовало рынков труда, где можно было бы найти себе работу. Работа велась силами членов семьи на небольших предприятиях; семьипобогаче покупали крепостных. Некоторые ремесленники, нуждающиеся в умелых помощниках, вроде плотников или гончаров, нанимали рабочих, но только через свои собственные гильдии. Более того, если Грушеньке и в самом деле посчастливится получить место у Madame Лауры, они ведь смогут жить с Мартой вместе и продолжать эти восхитительные ночные бдения, во время которых Грушенька имела возможность вслух превозносить своего Михаила. Работа и грубое обращение? Разве не привыкла Грушенька ко всему этому еще с раннего детства?

Марта перекрестилась, и они вошли к Madame Лауре. Через позолоченную дверь, завешанную цветами, они попали в огромную торговую залу с низким потолком и изящной мебелировкой. Взгляд Грушеньки, натренированный ее работой в качестве манекена для княжны, с удовольствием обнаружил целый набор женских фасонов, дорогие ткани, мастерство работниц - должно быть, это предназачалось для очень богатых! Миновав помещение, они вошли во вторую торговую залу, представлявшую собой маленький коридор, который отделял полдюжины приватных комнат, оснащенных огромными зеркалами, легкими стульями и кушетками. Разумеется, в столь ранний час никого из покупателей еще не было, и только несколько симпатичных девушек занимались уборкой. Третье помещение на первом этаже было роскошно мебелированным личным кабинетом Madame.

Самой Madame Лауры еще не было, в сущности, она объявлялась не раньше полудня, и потому Грушенька пошла с Мартой в швейный цех, находившийся на следующем этаже. Пятнадцать, если не больше, девушек уже сидели за работой, они шили, кроили и примеряли шляпки, платья и нижнее белье, изготовленное под руководством старших мастериц. Марта присоединилась к работницам, тогда как Грушенька скромно села на стул и стала наблюдать, горя желанием делать ту же работу, столь приятную ее женскому инстинкту прекрасного. Наконец, по лестнице поднялась одна из девушек и сообщила, что Марта и Грушенька ожидаются госпожой.

Madame Лаура встретила девушек нежнейшей улыбкой и выразила восхищение по поводу того, что видит перед собой двух столь очаровательных кузин. Въедливым оком она рассмотрела Грушеньку, поинтересовалась, учила ли ее шить "дорогая мамочка", и задала еще кучу всяких вопросов о ее с Мартой родной деревне, однако при этом вовсе не дожидалась ответов. Все шло гладко. Девушки смущенно пробормотали несколько слов, но так и не решились взглянуть друг на друга. Однако тонкое чутье Madame Лауры на людей, которое принесло ей и клиентуру, и состояние, подсказывало, что здесь что-то не так. Например, откуда эта девушка, приехавшая по ее рассказу из деревни, взяла такие шелковые чулки и туфли? Потом она обратила внимание на красиво наманикюренные и нежные руки, явно принадлежавшие не деревенской простушке.

Madame Лаура подошла к своему рабочему стулу из палисандрового дерева с медными набалдашниками на подлокотниках. Она отослала Марту к двери, а Грушеньку поставила напротив себя и направила не нее весь свет. Она сосредотачивала внимание главным образом на этой новенькой, потому что девушка выглядела необыкновенно хорошо сложенной, услужливой и деловой при правильном с ней обращении. Она захотела увидеть больше и велела Грушеньке снять платок и блузку под предлогом выяснения того, может ли девушка сгодиться в качестве манекена. Грушенька без колебаний сделала так, как было сказано, тем самым лишний раз доказав, что она вовсе не глупая деревенщина. Грушенька сбросила заодно и юбку с панталонами, так что Madame Лауре сделалось тяжело скрывать восхищение: совершенные формы, прямые ноги, нежная, но упругая плоть, лакомый кусочек на самый изощренный вкус любого гурмана.

Madame Лаура была знатоком. Сводничество являлось для нее самой важной гарантией клиентуры, и она этим широко пользовалась. Кто была эта девушка? Она внезапно изменила свою тактику, улыбка сошла с лица и к ответу оказалась призвана Марта. Сперва Madame Лаура велела ей живо говорить правду. Однако толстушка Марта заладила одну и ту же историю, от которой не отступилась даже тогда, когда рука Madame взялась за ее попку, чем спровоцировала множество охов и ахов. Madame Лаура держала в пальцах длинную иглу, которую заметила Грушенька, стоявшая рядом в беззащитности своей наготы.

Потом Madame Лаура прибегла к более сильным средствам: она расстегнула блузку Марты, вынула из-под рубахи левую грудь девушки, крепко ее сдавила и нацелила иглу прямо в сосок. Обе девушки с тревогой взирали на кончик иглы, и, поскольку Марта по-прежнему твердила одно и то же, острая сталь была медленно воткнута в плоть. Когда большая капля крови неторопливо побежала по молочно-белой сфере, Марта попыталась подавить всхлип, однако упорно придерживалась первоначальной версии. Лицо ее скривилось, по щекам текли слезы, и все же она не смела вырваться и убежать. Потеряв терпенье, Лаура поднялась, взяла со стола короткую кожаную плетку и велела девушке нагнуться. Она сама сдернула панталоны и, обнажив полную попку Марты, потебовала, чтобы девушка сказала правду, а не то ее будут сечь до костей.

Не успела Madame Лаура обрушить первый болезнетворный удар на свою широкую цель, как Грушенька бросилась между ней и Мартой, крича и обещая рассказать правду, потому что не могла видеть, как подруга страдает из-за нее. Потом она поведала всю свою историю молча слушающей Madame Лауре, которая понимала, что вот теперь события излагаются всамделишние. Это было дело! Однако она не открыла того, что держит на уме, когда Грушенька, наконец, повалилась ей в ноги и отдалась на ее милость, умоляя принять на службу. Вместо этого Madame Лаура повела себя как фурия, ответила, что, мол, это неслы-хано, чтобы беглая крепостная девка хотела сделать ее соучастницей своего преступления, и напомнила, что любой, кто дает кров и пищу беглому крепостному сам рискует быть высланным в Сибирь.

Марта, пытавшаяся остановить Грушеньку и умолявшая ее позволить ей, Марте, пройти через наказание, должна была первой получить свое. Madame Лаура, которой вовсе не хотелось ослаблять работоспособность девушки, отсчитала ей шесть сильных ударов по голой заднице и отправила с глаз долой. Марта поцеловала подол хозяйкиного платья и в слезах вернулась к работе, бросив последний жалостливый взгляд на Грушеньку, угрюмо лежащую на полу. Madame Лаура торопливо ее подняла, правда, предварительно дав ей вкусить жалящей плетки. Затем она отвела девушку в одну из пустых гардеробных, которую решительно заперла снаружи. Пока Грушенька, беспомощно плачущая, голая в четырех стенах маленькой гардеробной, ожидала того неизвестного, что уготовила ей судьба, Маdаmе Лаура собственной рукой написала фальшивый billet-doux, который отослала с одной из своих посыльных.

Время шло, и Грушенька, отдавшись на волю рока, перестала плакать. Быть может, ее сейчас прижгут каленым железом. Ей выжгут клеймо на лбу, если решено отправить ее в Сибирь, однако, если Софья намерена поместить ее в дом терпимости, то клеймо будет поставлено между ног или на лопатке с тем, чтобы не попортить лицо. Ее будут сечь, растягивать на дыбе, может, ломать кости... она должна ждать. Она допустила ошибку. Не нужно было сбегать.

Она неподвижно лежала на кушетке. Через тонкую перегородку она слышала, как заведение Madame Лауры оживает. Лишенная одежды, она медленно встала и начала двигаться по маленькой темной комнате. Из трещин в стенках кое-где пробивался свет, который, как она скоро поняла, исходил из кабинок, смежных с ее. Она заглянула в щели и обнаружила, что имеет возможность наблюдать за происходящим в гардеробных с обеих сторон. Затаив в сердце страх за свою собственную судьбу, она стала подглядывать.

В кабинке справа сидел пожилой господин, одетый весьма корректно, в длинном черном плаще. Он поигрывал треуголкой и явно чего-то ждал. Кольца на его пальцах сверкали драгоценными камнями.

Грушенька перешла к другой стене. В кресле сидела неподвижная старуха. На ней была одежда кричащих цветов; кружева, ленты и перья висели со всех сторон, делая ее похожей на цыпленка. Опиралась она на дубовую клюку, однако, несмотря на преклонный возраст и сумасшедшее одеяние, держала она себя впечатляюще и внушительно. Рядом с ней сидела спутница неопределенного вида, которой Madame Лаура и ее помощница пытались всучить шляпку. Груды прелестных шляпок уже усеивали кушетку и стулья. Помощница и Madame доставали новые из белых и кремовых коробок и с милыми улыбками, в сентиментальных словах описывали их красоту, однако покупательница оставалась недовольной. В сущности, старая хищница отказалась от самой идеи покупки, произнеся вообще-то непроизносимое слово, которое можно было ожидать разве что от армейского сержанта. В свою очередь Маdаmе тыркала помощницу в ребра и в спину, и хотя девушка удерживала на лице улыбку, не было сомнений в том, что пальцы Madame держат иголку, которой она побуждает свою торговку во что бы то ни стало заставить старую даму решиться на покупку. Тщетно! Старуха встала, заметив, что ничего приличного для ее морщинистого личика здесь не найти, и с шарканием удалилась. Проводив ее поклоном, Madame повернулась и влепила помощнице громкую оплеуху, оставив упаковывать дорогие шляпки. Девушка привыкла к такому обращению. Она вытерла лицо тыльной стороной ладони и медленно, но покорно вернулась к своим обязанностям.

Грушенька перешла к первому из двух наблюдательных постов и, как и ожидала, застала Madame и пожилого господина за оживленной беседой. Выглядело это так, как будто господин только что заплатил Madame по счетам за наряд, заказанный супругой, однако уходить не спешил. Маdаmе отлично понимала, что у него на уме, но решала сперва немного поиграть, чтобы не обнаруживать своей догадки относительно его желаний слишком быстро. Господин, переминаясь с ноги на ногу и пощипывая усы, наконец, признался в том, что хотел бы взглянуть на некоторые фасоны, если у Madame есть помощницы, которые могли бы продемонстрировать ему ее новейшие разработки. Madame с улыбкой поинтересовалась, желает ли он видеть тех же помощниц, что и в прошлый раз, и как насчет того, чтобы показать ему ее новую коллекцию нижнего белья. Господин поспешил ответить, что прежние девушки были очень милы, однако он не прочь взглянуть на новеньких - ведь они же все такие хорошенькие и услужливые, раз работают у знаменитой Madame Лауры, - а что до белья, так это именно то, что он любит. Madame ответила, что предоставит ему нескольких помощниц, что он почувствует себя Парисом в окружении греческих богинь, но вот только... и Madame посмотрела на свои ладони, в которых поигрывала несколькими золотыми. Господин улыбнулся, заверил ее в том, что деликатность, с какой она уладила это дельце, не может быть превзойдено ни одной даже самой утонченной француженкой - Madame жадно проглотила этот комплимент, - и сунул ей несколько золотых рублей.

Madame Лаура оставила его, а сама отправилась за девушками. Господин избавился от своего длинного официального плаща, обнаружив под ним жилет с серебряными пряжками, в точности совпадавшими с пряжками на туфлях. Вне сомнений, это был щеголь. Белый парик с косичкой отличался безукоризенностью; черные бриджи, чулки из тончайшего шелка. Он сел на кушетку и расстегнул пуговку на брюках под жилеткой. Лицо его при этом сияло, как у человека, который знает, что о нем позаботятся.

Вскоре Madame возвратилась, ведя за собой стайку помощниц, хорошеньких девушек, обладавших всевозможными фигурами, от крохотной блондинки до величавой брюнетки. Девушки были облачены в разнообразнейшие типы нижнего белья, правда, с одной отличительной особенностью: на них не было карсетов, а только маленькие корсажи, которые едва прикрывали нижнюю часть грудей, оставляя свободными соски. На них были вышитые рубашки и длинные штанишки на шнуровке, доходившие до щиколоток. Пока они шли хороводом по комнате, через прорези в панталонах можно было мельком видеть светленькие, бурые и темные гривки волос - эффект, задуманный Madame, которая знала толк в представлениях подобного рода.

Девушки почти не смотрели в сторону мужчины; они не хотели привлекать его внимания, поскольку понимали, что одну из них он отберет для своих целей. Причмокивая губами и внимательно разгдядывая девушек, он выждал, пока они не пройдут перед ним несколько раз. В конце концов, он указал на двух, маленьких, вовсе не отличавшихся хорошими фигурами, во всяком случае, по мнению наблюдавшей за ними Грушеньки. Madame отослала других девушек, которые покинули комнату с облегчением на лицах. Двух оставшихся она отвела в уголок и отдала строгий приказ. Девушки посмотрели на нее с тревогой, однако сказанное не поколебало их. Повернувшись к господину, Madame Лаура заметила, что он выбрал весьма покладистых девушек, однако если у него возникнут какие-либо жалобы, у нее имеется отличная плетка, которая наведет порядок в голове любой упрямицы. Потом, величественно кивнув, она оставила его.

Девушки присели на кушетку по бокам от господина, обняли его и прижались с тихим "Здавствуй, дядюшка". В свою очередь он обнял их за спины, ухватил за грудки и остался довольным поведением "крошек".

- А теперь, девочки, - начал он, - прежде всего, закройте прорези ваших штанишек и не позволяйте этим непристойным волоскам выглядывать наружу. Разумеется, я верю, что у вас там есть письки, но кому охота заниматься всякой грязюкой?

Девушки прикрылись, запахнув полы штанишек, и продолжили свое праздное времяпреповождение. Рука одной из прижимавшихся к нему девушек скользнула по передней части брюк мужчины, он завладел ею и дал понять, что было бы недурственно расстегнуть ему бриджи. Путаясь с пуговицами, девушки открыли бриджи и извлекли инструмент. Грушеньке он показался не слишком привлекательным. Он был красным, полурасслабленным и вялым.

- Поцелуй-ка меня, - обратился господин к другой девушке, - и как следует просунь мне в рот свой язычок.

Затем он поцеловал ее в губы, пососал их и с такой силой приник к ее рту, что она чуть не задохнулась и покраснела.

- Ох! - прервал он свой поцелуй. - Играй язычком получше, чертенок...

И Грушенька увидела, что блондинка из кожи лезет вон, чтобы только ублажить его. Однако до конца ей это так и не удалось.

Он отпустил ее и проделал то же с брюнеткой, которая послушно сжимала пальцами его член.

- Поглядим, может ты будешь получше нее.

Язычок у девушки оказался пошире. Она медленно и сильно водила им по зубам и языку господина. Тот захрюкал от удовольствия. Ощущения переполняли его, да только ни его член, который оставался в висячем положении. Господин решил, что настало время проявить заботу и о нем.

Он встал на ноги и прошел мимо огромного напольного зеркала, которое загораживало одну стену кабины для того, чтобы покупательницы могли проводить примерки, глядясь в него. Он бросил одну подушку перед собой, другую - позади. Стоя боком к зеркалу, он велел девушкам встать на эти подушки коленями. Конечно же, Madame рассказала им, что нужно делать, так что оказавшись на коленях, девушки стянули его брюки до щиколоток, закатали серую шелковую рубашку до жилетки и взялись за дело. Перед блондинкой находился Господин Член. Она взяла его в правую руку, подложила левую ладонь под яички (довольно маленькие) и принялась водить язычком по животу мужчины, по внутренним изгибам бедер, по члену и яичкам. В конце концов, она вставила головку пениса себе в рот и начала легко двигать губами вверх-вниз по древку, древку, кстати сказать, до сих пор не окрепшему.

Между тем брюнетка пальцами раздвинула ему задницу и, прижавшись лицом к ягодицам, начала щекотать расщелину своим проворным язычком. Грушеньку ее работа восхитила. Она даже сама стала слегка потирать свою киску, воображая, будто девушка оказывает ту же услугу ее любовному гнездышку. Господин стоял, широко расставив ноги, положив ладони на головки девушек и любуясь отражением всей группы в зеркале.

Его снова стала раздражать блондинка.

- Не так же, сучка, - сказал он. - Возьми губами только кончик члена и пощикоти дырочку языком.

Что было в точности исполнено.

Прошла не одна минута, девушки тяжело дышали от проделанной работы, тогда как самого господина она, казалось, почти не тронула. Брюнетка уже предприняла несколько пауз, чтобы дать языку отдохнуть, как вдруг господин повернулся, предлагая ей пососать ему член. Блондинка несколько мгновений глядела на развернувшийся к ней зад. Она явно никогда прежде не подлизывала мужчин. Но тут на ее лице появилась некая решимость, как будто она говорила себе: "Ну и что? Нужно погружаться".

Сначала она провела по расщелине пальцами, стирая влагу, оставленную в ней брюнеткой, потом посильнее высунула язычок, словно хотела выплюнуть его, что позабавило Грушеньку, едва сдержавшую смех. Затем девушка просунула лицо между ягодиц, и по движениям шеи Грушенька заключила, что она лижит. Господин сразу же потребовал больше страсти. Она на мгновение отклонилась, взглянула в зеркало и как будто что-то придумала. Она снова овладела им, но на сей раз с таким усердием, что он изменил положение, чуть ли не отвернувшись от зеркала совсем. Разумеется, он проворчал, что ей весьма недостает образования в любви и что он скажет о ней Madame. Однако она только прижалась лицом к одной из ягодиц, раздвинула расщелину пальцами левой руки и начала щекотать задний проход мизинчиком левой, который заранее облизала, чтобы он стал влажным.

Результат получился превосходным. Господин застонал, превознося ее умение, поздравил со столь искусным язычком и распалился вконец.

- Лижи мою жопу, лижи ее, сучка! О, как хорошо, как замечательно! Почему ты не сделала так раньше, ты, членососочка...

И так далее, пока блондинка со смесью гордости оттого, что обманывает его, и страха, что обман раскроется, играла пальчиком в заднем проходе, то и дело его протыкая.

Тем временем брюнетка продолжала сосать и, наконец, почувствовала, что он вот-вот разговеется. Твердым он так и не стал, но зато нервы и мускулы его машины любви напряглись, налились... и вот, пожалуйста - сперма брызнула наружу. Не горячим и густым потоком, но так, покапала. Это был отнюдь не первый член, который отсосала брюнетка, в сущности "французская любовь" являлась специализацией заведения Madame Лауры и все ее девушки считались мастерицами этого дела. Поэтому брюнетка была не прочь испить сока, одновременно оттягивая ствол и крепко сжимая яички, чтобы высасать все до последней капли.

- Очень хорошо, - пробормотал господин, отталкивая девушек. - Очень хорошо.

- Постойте минутку, как вы есть, - сказала брюнетка.

Она принесла ведерко с водой, вооружилась полотенцем и мастерски помыла господина и спереди и сзади, что явилось настоящим уроком для Грушеньки, которая сама никогда прежде ничего подобного не делала. Девушки надели обратно бриджи, даже почистили их, хотя на одежде не было и пылинки, помогли господину с длинным плащом и дали ему, как подобает хорошим служанкам, треуголку с перьями. Он сердечно с ними беседовал, отругал блондинку за то, что она сперва решила его разыграть, и пригрозил, что пожалуется Madame. Сказано это все было, однако, в шутку, и Грушенька увидела, как весьма почтенный и довольный господин выходит из кабины важным шагом, что так пристало состоятельному человеку в летах. Прежде чем уйти, он оставил каждой девушке немного денег.

Едва он ушел, а девушки стали прихорашиваться перед зеркалом, как в комнату ворвалась Madame Лаура.

- Верните деньги! - крикнула она и протянула руку. - Верните и возвращайтесь к работе, а не то я вас выпорю.

К удивлению Грушеньки обе девушки без возражений отдали деньги. Маdаmе Лаура тщательно их пересчитала и осталась довольной; ибо визитер этот платил прилично. Она пощипала девушек за щеки и добавила с улыбкой:

- А он милая птаха, не правда ли? Никак не может напрячься, и все же любит свой член. Вы быстро от него отделались. В прошлый раз девушкам пришлось попотеть, прежде чем старый дурак кончил.

И она погнала своих курочек прочь из комнаты.

Вся эта сцена явилась для Грушеньки откровением. Madame Лаура  наряду с торговлей платьями откровенно занималась побочным делом, делом, которое привлекало многочисленных покупателей, и которое она вела вполне открыто. Ей пришло на ум, что и ее подружка Марта тоже может использоваться для подобных целей, но тут она, несмотря на затруднительность сложившейся ситуации, не смогла сдержать смеха при  мысли о том, что толстенькая Марта с ее курносым носиком может быть  любовницей утонченной публики. Конечно, Марта всего лишь швея - когда она остановилась на улице по дороге к Madame Лауре, то произошло  это явно из-за ее опасений, как бы Грушеньку не использовали в качестве "манекена" - и Грушенька осознала опасность, которой снова  подвергается. Не пошлет ли Madame Лаура за полицией, не вернут ли ее  в дом Софьи? Но тут она услышала суматоху за другой перегородкой и  снова заняла наблюдательный пост.

Она обнаружила супружескую чету, торгующуюся из-за платья, длинного зеленого и пушистого вечернего платья, которое они только что  купили. Женщина, которая держала платье в руке и отдавала распоряжения относительно того, как его нужно перешить по ее вкусу, была лет  сорока, маленькая, но склонная к полноте. Руки и ноги, находившиеся в постоянном движении, были короткими, округлыми и непривлекательными, а пышный бюст, верхняя часть которого выглядывала из богатого  дневного платья, отличался краснотой кожи. Взгляд ее глубоких черных  глаз был острым и недобрым, тогда как губы, всегда растянутые в жеманной улыбке, пытались скрыть ее истинную сущность. Ее сопровождал  муж, рослый мужчина того же возраста, широкоплечий, бессловесный и  явно подневольный. Он повторял все, что бы жена ни говорила, дополняя высказывания собственным лошадиным смехом, и вообще производил  впечатление человека, начисто лишенного характера, который, вероятно, вовсе ему и не требовался при наличии такой супруги.

Горячий спор был в самом разгаре. Madame Лаура возбужденно расхваливала достоинства платья, тогда как женщина требовала скидки,   поскольку это была ее первая покупка в знаменитом ателье Madame.   Когда, в конце концов, была достигнута договоренность об умеренной  сумме, женщина оглянулась в сторону манекенщиц и заявила, что останется вполне довольна лишь в том случае, если одна из них принесет  ей платье в тот же вечер. Указанная девушка была высокой, дородной  брюнеткой. Белизна ее кожи вызвала у Грушеньки восхищение. Madame  Лаура мгновение колебалась, глядя на девушку, но потом с поклоном  объявила, что та прибудет вечером к дому "сударыни" и сослужит ей службу. Муж расплатился, глупо смеясь и замечая про себя "Бабам все  лишь бы по-ихнему выходило". Взгляд высокой девушки робко скользнул  следом за отбывающими покупателями.

- Ты как, в порядке или еще нездоровится? - спросила Madame  Лаура.

Девушка приподняла подол, пробормотала негодующее "Ох!", открыла прорезь в штанишках, засунула в передок два пальца и извлекла  кусочек ваты. Вата казалась чистой. Madame взяла лоскуток белой материи, обмотала им вокруг пальца и вставила палец глубоко в промежность девушки. После изъятия крови замечено не было.

- Ты меня обмануть решила! - вскричала Madame Лаура. - Половину  времени ты мне твердишь о том, что у тебя менструация, а вторую половину она тут как тут. Все увиливаешь, да? И это притом, что у тебя  здесь самый крепкий зад. Лгунья! Когда я все же выпорола тебя в последний раз?

- За неделю до пасхи, - кротко отвечала девушка.

- Ладно, - оборвала ее хозяйка. - Тебе следовало бы задать хорошую взбучку за вранье, но вместо этого ты отправишься сегодня вечером к этим людям и будешь делать все, что бы они ни захотели - я  их еще не знаю - и если эта дама останется тобой довольна, считай,   что легко отделалась. Но если я узнаю, что ты была не в лучшем виде,   я не стану тратить на тебя и твою задницу, которая и так слишком  тверда для моей кожаной плетки, времени и сил, а просто сдам в полицию, и пусть там тебя раз двадцать пять взгреют кнутом. Это поубавит  в тебе лени, бездельница.

(Для современных читателей в этом месте следует сделать примечание, что в России слуг посылали с письмом и небольшим гонораром в  ближайший полицейский участок, где требуемое наказание приводилось в  исполнение, обычно кнутом по спине или по заднице. После чего слуга  приносил хозяину квиток о получении денег и короткий отчет о проведенном наказании. Этот обычай сохранялся даже в крупных городах до  конца XIX века).

- Как ты думаешь, что эта парочка хочет от нас? - спросила одна из девушек, приступивших к уборке.

Вопрос остался без ответа.

Грушенька бродила в полутьме своей клетки. Она не решалась позвать на помощь; ее мучили голод и жажда. Она вспомнила, что в соседней кабине на столике в углу стоит вода. Она покрутилась и отыскала  такой же точно столик с серебряным ведерком воды. Она пила большими  глотками, после чего вернулась на кушетку. Минуты ползли медленно. В  смежных кабинах она слышала голоса и смех, но больше не хотела подглядывать. И все же потом, чтобы хоть как-то забыться, она вернулась  к одной из щелей.

Сцена оказалась достойной ее внимания. Покупательница, находившаяся в комнате, являла собой странное зрелище. Она была лет тридцати отроду и казалась скорее костлявой, нежели мускулистой. Она носила костюм наездницы с прямыми линиями и плотно подогнанный на шее и  запястьях. У нее были очень умные глаза, твердый рот и лишенные красок щеки, делавшие ее внешность непривлекательной. Она заполучила у  Madame Лауры хорошенькую манекенщицу и, конечно же, заплатила достаточно, чтобы иметь право позабавиться с ней. Девушка была естественной блондинкой среднего роста, с полной грудью и невинным выражением  на лице. Она отличалась женственностью и, будучи лет двадцати, производила впечатление ребенка. Женщина была занята тем, что снимала с  нее корсаж. Она сжала костлявыми руками нежные, молочно-белые груди  девушки и полюбовалась маленькими сосками. Потеревшись о них щекой и  игриво пососав, она пробормотала:

- Ты хорошая девочка. Ведь так же? Ты не позволишь этим животным, этим мужчинам, прикасаться к тебе. Не позволишь?

- О нет, никогда! - ответила девушка. - Никогда. Я жду только  дам, и Madame Лаура не позволяет мужчинам даже смотреть на меня.

- Да, какие нежные грудки, какие маленькие сосочки, нетронутое, милое дитя, - продолжала покупательница.

Отдаваясь чувству и опустившись на колени перед девушкой, она развязала и сняла с нее длинные панталоны с ласкающей нежностью, неожиданной для женщины с такими большими руками и ногами. Затем она  потерлась щекой о холм Венеры, не переставая поглаживать бока девушки ладонями.

Девушка, равнодушная к тому, что проделывает с ней женщина,   смотрелась в зеркало. Она слегка почесывала свои груди, поправляла  сбившийся локон и увлажняла язычком губы, чтобы придать им свежести  и приятности. Она машинально расставила ноги, когда женщина ввела  указательный палец правой руки ей во влагалище и стала целовать живот и светленькие завитки волос в паху, и с готовностью уступила,   когда женщина повлекла ее на кушетку. Там она вытянулась, повернулась, подсунула под голову подушку, опустила одну ногу до пола и  прогнулась таким образом, чтобы ее открытый передок лежал на краю  кушетки, готовый к тому, что должно было последовать.

Теперь женщина начала систематически ее "французить", перемежая игру языком по губкам промежности со множеством поэтических восклицаний, словно она нашла великолепно отделанный драгоценный камень.   Однако обладательница этого маленького шедевра природы оставалась  явно безучастной. В сущности, когда покупательница страстно прижалась ртом к киске и принялась усиленно сосать, одновременно овладевая попкой и толкая ее навстречу неустанному языку, блондинка потерла нос и пригладила волосы, как будто даже не присутствовала при  том, что происходило с ее собственными прелестями. Разумеется, вспоминая иногда, о чем идет речь, она клала руку на голову лесбиянки, в  медленных конвульсиях вскидывала попкой и издавала глубокие стоны.   Однако, устав от собственного поведения, она быстро забыла о необходимости участия.

Грушеньку сбила с толку холодность или, точнее, бесчувственность блондинки, и она прониклась симпатией к возбужденной женщине, которая теперь плотно сжимала колени, вихляла в воздухе задницей, краснела лицом и потела в своем облегающем наряде. Кончилось  тем, что она застонала, а блондинка, приняв это за сигнал о наступлении оргазма, предприняла последнее усилие и возлюбила сосущий рот  с притворными вздохами страсти.

Покупательница встала на ноги, с лицом, влажным, должно быть,   от ее собственной слюны, а блондинка лениво принесла воды и полотенце и вытерла вспотевшее лицо. Покупательнице она больше не казалась  такой уж очаровательной.

- Так-то вот! - сказала она. - Ты, грязная девчонка, ложащаяся  на спину перед всеми, кто платит. Животных вроде тебя нужно пороть  по часу в день, пока они не перестанут бесстыдствовать и раздвигать  ноги перед кем ни поподя. Ты - чертова сука и не стоишь того хлеба,   который ешь. Ладно, ты делаешь это за деньги, так вот тебе. - И она  положила несколько монет под подушку, явно как можно дальше, чтобы  только не коснуться руки девушки. - Вот! Толстая свинья!

И она бросилась прочь из комнаты.

Слова задели блондинку за живое и, вытирая после влажных нападок свою киску, она с придирчивым тщеславием оглядела себя в зеркале. Однако Madame Лаура была уже тут как тут. Она сразу подошла к  подушке и забрала деньги. "Ага! - подумала Грушенька. – Значит, Madame тоже наблюдает, вероятно, из другой кабины".

Madame Лаура осталась недовольна той суммой, которую обнаружила.

- Ты и правда с каждым днем становишься все ленивее, - повернулась она к девушке. - У тебя завелся новый дружок. Ведь так? И он,   наверное, во всю  тебя трахает. Могла бы хоть притворяться получше.

Что станется с твоим отцом и с тобой, если я прекращу ему платить? У  тебя не будет даже корки хлеба. Только, может быть, это только пойдет тебе на пользу, потому что с каждым днем ты делаешься все толще.   А теперь поторапливайся, надевай черное белье и белое вечернее платье с низким вырезом. В четвертой кабине ждут несколько клиентов.   Шевелись!

Больше в обеих кабинках смотреть было не на что. Грушенька снова улеглась на кушетку. Время шло. Она задремала, пока кто-то не  отпер дверь и не позвал ее. Это была Марта, пришедшая затем, чтобы  отвести ее обратно в личный кабинет Madame Лауры. Лицо Madame претерпело изменения. Теперь она сияла и была сама сердечность.

- Дорогая моя девочка, - улыбнулась она. - Тщательно взвесив  твой случай, я теперь согласна с тем, что ты правильно поступила,   сбежав со службы Madame Софьи. Я собираюсь тебе помочь, и приготовила  для тебя один сюрприз. Сейчас ты можешь одеться и ступать домой со  своей подружкой Мартой. Приходи сюда завтра ровно в полдень, а остальное предоставь мне. Я позабочусь о том, чтобы у тебя было счастливое будущее. Я не могу позволить себе приютить беглянку, но к завтрашнему дню я найду для тебя замечательное место, где ты почувствуешь себя королевой. Все, чего ты только можешь ожидать, такая красавица...

И так далее. Madame Лаура поинтересовалась даже о том, достаточно ли у них на вечер еды или ей дать им чего-нибудь вкусного, а когда девушки уверили ее в том, что располагают всем необходимым, она  подарила Грушеньке вышитую ленту, очень хорошо сочетавшуюся с ее  крестьянским нарядом.

Подруги сделали реверансы и покинули дом. Грушенька рассказала  о том, что видела, однако ничуть не удивила этим Марту, которая слышала о подобных вещах, хотя и не понимала их смысла, поскольку была  совершеннейшей девственницей. Грушенька же лежала без сна и думала  всю ночь. Она не доверяла Madame Лауре и ни за что не хотела к ней  возвращаться. Ей лучше оставить в покое и Марту, оставить, не говоря, куда она направляется. Madame Лаура наверняка начнет ее разыскивать или обратится в полицию, или к Софье. Поэтому Грушеньке нужно  испариться.

Она не знала о том, что Madame Лаура получила ответ на свое  письмо к одному пожилому господину, который писал, что был бы рад  купить у Madame Лауры такую красавицу, но не может прибыть раньше  полудня следующего дня. На следующий день в полдень он был расстроен, а Марте пришлось оправдываться, что, мол, Грушенька исчезла и что ее, должно быть, забрали в полицию. Madame Лаура, в конце концов,   присоединилась к этому убеждению, во всяком случае, она была довольна тем, что Марта не знает о местонахождении Грушеньки. Она была  крайне рассержена, потому что рассчитывала получить с продажи девушки кругленькую сумму. Однако ей не хотелось слишком встревать в это  дело, поскольку всегда лучше держаться подальше от беглых крепостных.

--------

*****

ГЛАВА X

Грушенька вытянулась на постели Марты. Марта поцеловала ее на прощанье и отправилась на работу, напомнив о необходимости явиться к Madame Лауре в полдень. Грушенька спала и мечтала. Она лениво проснулась и надела свое крестьянское платье, оставив красивое дорожное в Мартином сундуке. Она сложила все деньги, кроме одного рубля, на камин, простилась с отсутствующей подругой и медленно вышла из дома.

Ей не хотелось думать о будущем. Она не спеша добрела до границы города, миновала ворота, перед которыми без дела слонялись казаки, и направилась к Волге (здесь неточность, допущенная автором - К. Б.). Она села на берегу реки и стала без особого внимания наблюдать за тем, как крестьяне собирают урожай на полях. Широкая река мерно несла свои воды. Вдалеке купалось несколько мальчиков и девочек.

Грушенька мечтала так, как может мечтать только русская крестьянка, бездумно и бессловесно, соединяясь с землей, становясь ее частью, теряя ощущение места и времени. Когда солнце покатилось к горизонту, она поднялась и медленно пошла обратно в город. Зайдя в трактир, она съела миску супа да хлеба с сыром. Немногочисленные посетители и трактирщик почти не обратили внимания на эту крестьянку, скрывавшую свое хорошенькое личико под платком. Снова выйдя на улицу, она приосанилась и быстрым шагом направилась к заведению Ладиславуса Бренны.   Она никогда прежде там не бывала, однако знала об этом месте все.

Ладиславус Бренна руководил знаменитым банным заведением для людей среднего сословья, и Грушенька решила сделаться банной прислугой, проще говоря - банщицей. Ей бы, конечно, больше хотелось заниматься этим в какой-нибудь из новых, элегантных бань для высшего света, однако на такое она не решилась, поскольку там ее кто угодно мог увидеть. У Бренны же никому и в голову не придет ее искать.

Открыв дверь, она сразу оказалась в огромном мужском отделении. Зала занимала весь первый этаж здания. На белом деревянном полу в беспорядке стояло сорок или пятьдесят лоханей. Моющийся сидел в такой лохани на маленькой скамеечке, и вода при этом доходила ему до шеи. Купалось всего несколько человек; другие читали, писали на столиках, услановленных над лоханями, играли друг с другом в настольные игры или просто беседовали.

Г-н Бренна сидел в противоположном конце помещения за прилавком, уставленным всевозможными прохладительными и горячительными напитками. Грушенька, не теряя времени, направилась прямо к нему, сопровождаемая взглядами всех моющихся и их прислужников. Она без всякого смущения заявила, что желает стать одной из баньщиц. Бренна косо на нее взглянул и велел покамест обождать. Он был эдаким китом лет сорока пяти. Волосатая грудь, открытая для всеобщего обозрения, и дикого вида черная борода подчеркивали общую взъерошенность этого человека. Грушенька присела на деревянную скамью и с любопытством огляделась. Она частенько слышала рассуждения о заведении Бренны. Говорили, что посетители, как мужчины, так и женщины, весело проводят здесь время, однако матери семейств выражали крайнее неодобрение, когда узнавали о том, что их мужья или взрослые сыновья частят туда.

Внимание Грушеньки было в первую голову обращено на банщиц, девушек десять, часть которых сидела на скамейке у большого открытого очага, пока другие ходили по помещению, исполняя свои обязанности. Все девушки были нагими, если не считать деревянных башмаков да иногда короткого передника или полотенца на бедрах. Любая другая одежда была бы только в тягость в этом густом, пропитанном парами воздухе. Это все были рослые, довольно симпатичные девушки, производившие впечатление довольных своим местом. Они носили кадки с горячей водой и опорожняли их в занятые лохани для поддержания постоянной температуры. Они приносили мужчинам пиво, чай или другие напитки, смеялись и шутили с ними и, казалось, не возражали, если посетители ощупывали их груди или передки. Когда один из клиентов хотел выбраться из лохани, они откидывали льняной верх, ставили скамеечку для ног и помогли мужчине сойти на пол. Затем они провожали его в один из многочисленных кабинетов, располагавшихся вдоль стен. Кабинеты имели дверцы, которые закрывались за очередной парой, и Грушенька, переставая что-либо видеть, живо могла представить себе происходящее за ними.

После ухода последнего посетителя девушки принимались за уборку, а Бренна советовал им не спешить и делать работу тщательно. Голос у него был грубый, однако по всему чувствовалось, что человек он неплохой. Наконец он повернулся к Грушеньке и велел ей следовать за собой. Они поднялись наверх, миновали женское отделение на втором этаже и прошли третий этаж, где жил сам Бренна со своим семейством. Когда они оказались на чердаке, Бренна толкнул дверь, ведущую в никем не занятую комнату, мебелированную большой деревянной кроватью, умывальником и двумя стульями.

- Что ж, - сказал он, - давай поглядим, достаточно ли ты сильна, чтобы носить воду и делать массаж. Такой сучке, как ты, я бы нашел применение, вот только выглядишь ты слабоватой. Покажи-ка, что у тебя есть.

Сказав это, он отошел к окошку и стал смотреть в сумерки. Его огромная фигура перегораживала почти весь свет. Грушенька торопливо избавилась от одежды и замерла, голая, посреди комнаты в ожидании его решения. Теперь она слегка нервничала. Что будет, если он не даст ей места?

Бренна некоторое время смотрел на закат. В конце концов, он повернулся к девушке, отошел от окна и поставил Грушеньку так, чтобы медленно угасающий свет падал прямо на нее. Он был удивлен ее изящной фигурой. Особенно ему понравились полные груди. Прямые ноги и крепкие будра тоже были плюсом. Он ощупал мускулы ее рук, пощипал за попку и над коленями, так, словно проверял ноги кобылы, а она между тем напрягала мышцы, чтобы произвести впечатление сильной. Он снова повернул ее, не будучи уверенным в том, годится ли девушка с такой узкой талией для подобной работы, и уперся взглядом в холм Венеры. Грушенька была хорошо сложенной девушкой выше среднего роста, однако перед таким гигинтом она чувствовала себя маленькой - и это именно тогда, когда нужно быть рослой и сильной.

Он без предупреждения бросил ее на постель, так что Грушенька легла не вдоль, а поперек. Он развязал льняные шаровары и извлек на свет свой могучий и уже навострившийся член. Девушка едва успела подумать о том, что сейчас произойдет, как он наклонился, уперся руками в постель возле ее плечей и двинул член в направлении входа. Она же опустила руки, чтобы помочь ему вставить древко и была удивлена огромными размерами последнего; она с трудом могла обхватить его ладонью. Она хотела ввести его осторожно, но он опередил ее и вогнал ствол одним мощным толчком. Грушенька ответила сдавленным стоном. Не то, что бы ей стало больно, но просто член переполнил ее и растянул бедную киску до предела.

Прошло уже несколько дней, как она имела сношение, да и сцены, виденные ею у Madame Лауры, тоже вдохновляли страсть. Потому-то эта неожиданная атака и ввергла ее в горячечный жар. Она подняла ноги, до сих пор свисавшие на пол, высоко над его массивной спиной. Она изо всей силы прижалась к его члену, обнимая и всасывая это орудие любви всем передком. Она впилась пальцами в его мускулистые руки и начала отдаваться ему всем своим существом.

Она закрыла глаза. Перед ней прошли всевозможные сладострастные картины; она вспомнила, как ее впервые выпороли по голой попке, когда ей было четырнадцать лет; она подумала о крестьянине, изнасиловавшем ее и о множестве мужчин, подаривших ей удовлетворение; наконец, перед Грушенькой явственно всплыли ангельские черты ее Михаила, в нежных выражениях рассказывающего о своей любви к ней.

Все это время она встречала сильные толчки партнера, выписывая круголя попкой, как то делают танцовщицы живота. Постепенно все тело ее изогнулось, пока постели не стали касаться одни лишь плечи. Так она искала ту лучшую позу, в которой только любить да любить. Тело ее покрылось потом, волосы распустились и упали на лицо, рот скривился, а пятки били мужчину в спину и по ягодицам. Наконец, наступил величайший оргазм, сопровождавшийся криком. Потом она уже лежала неподвижно и тяжело дышала, расслабив мышцы. Попка опустилась, и член выпал из насиженного гнездышка.

Бренна лежал на собственных руках и почти не шевелился; он остался доволен той энергичностью, которую выказала девушка. Доволен настолько, что не захотел сразу ее отпускать, главным образом потому, что член его по-прежнему оставался раздутым и красным.

- Эх ты, шлюшка, - развеял он ее послелюбовные грезы. - Не время останавливаться. Паренек-то мой внизу еще тверд и зол.

Грушенька открыла глаза и увидела, что смотрит в его сердитое лицо, окруженное растрепанными черными волосами. Лицо это, с черными глазами, коротким приплюснутым носом и полными сладострастными губами показалось ей крайне странным. И все же некую остроту придавало этой грубости присутствовавшее здесь же чувство юмора. Грушенька вглядывалась в лицо над собой и понимала, сколь многое для нее сейчас зависит от удовлетворения этого мужчины. Своей неуправляемой страстью она замечательно усладила его; теперь она усладит его еще лучше, призвав на помощь свое знание искусства любви.

Она покорно возложила ноги ему на спину, на сей раз, подняв их еще выше, так что теперь почти касалась плеч пятками - благодаря чему Господин Член добровольно вернулся в свое прежнее царство.

Она обхватила его голову ладонями и притянула к себе. Ступни его медленно скользнули назад и, вскоре он уже лежал на девушке всем своим весом. Она же теперь вытянулась во весь рост на спине и имела больше возможностей двигать под ним попкой. Затем она выгнулась под его телом, запустила руку пониже и ухватила яички. Она стала нежно их гладить и ощупывать, одновременно щекоча у него в ухе мизинчиком левой руки.

Он подложил правую ладонь ей под попку - ладонь оказалась такой большой, что он смог обхватить ею обе ягодицы - и принялся медленными толчками за работу. Он задвинул свой скипетр глубоко в киску, так что тот достал до самого чрева, медленно вернул его к выходу и стал повторять этот пассаж в постоянном ритме. Широко открыв глаза, Грушенька крутила попкой. Она чувствовала каждое движение, что позволяло ей наиболее полным образом содействовать мужчине. Однако, разогревшись по-настоящему, он совершенно забылся. Он встал возле постели и так высоко поднял попку Грушеньки, что теперь девушка едва касалась головой и плечами простыней. Держа ее за бедра, он оставался связанным с ней только через посредство члена и киски, которую сношал изо всех сил. Она почувствовала, что он кончает! Она почувствовала, как поток спермы устремляется в нее и - кто бы мог подумать - кончила снова.

Так же внезапно, как атаковал ее, Бренна теперь отпустил Грушеньку, и она упала попкой на край постели. Он же, как само собой разумеющееся, убрал член обратно в шаровары. Новый взгляд на девушку доставил ему удовольствие. Ступни ее касались пола, ноги были по-прежнему полураздвинуты. Одна ладошка лежала на черноволосой киске, из которой высовывались коралловые губки, другая покоилась на полной груди. Ротик был чуть приоткрыт, длинные ресницы оттеняли синевато-стальные глаза, волосы обрамляли лицо. Девушка была так прекрасна, что ему захотелось снова любить ее. Он наклонился и по- гладил нежную плоть бедер. Немного слабенькая, но гостям это проституточка придется по вкусу.

- Умойся и приготовься к ужину, - решительно сказал он. - Я испытаю тебя. Скорее всего, ты сгодишься.

Он распахнул дверь и позвал Гаргарину. Чердак был жилым помещением для всех девушек, работавших в доме, и они как раз поднялись сюда, чтобы одеться. Вскоре явилась Гаргарина, и Бренна велел ей ввести новенькую в курс дел. Сам же он удалился без дальнейших объяснений.

Гаргарина была девушкой солидной, лет двадцати пяти, высокой, светловолосой и рослой. На ней уже была рубаха, а длинные кружевные панталоны она как раз собиралась застегнуть. Она с некоторым любопытством оглядела Грушеньку. Та сидела на краю постели, ослабевшая, но не усталая, и тщательно растирала нежную кожу живота и бедер. Гаргарина начала беседу:

- Ну что, осмотрел он тебя? У него, что и говорить, лучший член во всей округе, нам повезло. Представляю, как тебе сейчас. Вот уже четыре года, как я пришла сюда, так он меня чуть ни угробил. А потом еще заявляет, что я ему ни к чему. Так со всеми девушками происходит, которые здесь работать надумали: он их всех пробует. Мы думали, что он и тебя отошлет. Знаешь, а я ведь тогда осталась и на следующее утро пришла на работу. Он как заорет, чтобы я выматывалась, но я-то знаю, каково быть бездомной псиной. Он просто не смог тогда от меня избавиться, а было это вот уже четыре года назад.

- Я тоже не знаю, куда бы пошла, ведь идти-то мне некуда.

- Теперь все равно. Так происходит с нами со всеми, за исключением тех, кого приводят родители. Одну из девушек привел ее мужинек. Его забирали в армию, а куда податься бедняге, пока парня не будет аж семь лет? Она не знает, вернется ли он к ней. Последняя весточка от него была из Сибири. Понимаешь, он не умеет писать, а она читать.

- Однако! - с гордостью ответила Грушенька. - А я и читать, и писать умею.

- Прекрасно! - заметила на это Гаргарина. - Тогда бы сможешь читать нам истории из книжек и писать за нас любовные письма. Ты будешь на редкость занятой. А пока тебе лучше прочистить киску... - И она посмотрела на сперму, вытекавшую из грездышка и увлажнявшую ноги Грушеньки. - Потому что с пузом тебе в бане не работать.

Она принесла чан с водой и полотенце. Грушенька села на пол перед чаном, вставила пальчик, предварительно обмотав его концом полотенца, в отверстие и протерла себя, одновременно писая. Горячая струйка мочи и растирание влагалица успокоили ее и даже ей понравились. Гаргарина, наблюдавшая за ней, заметила:

- Завтра в банном отделении я тебе покажу способ, как еще лучше чистить киску. А теперь давай-ка одевайся - ужин будет на столе через минуту.

Спустившись в столовую, Грушенька пожалела о том, что не захватила с собой красивое дорожное платье, лежащее теперь у Марты. Все девушки были одеты убийственно, так что ее крестьянский наряд явно здесь не годился. Вообще же девушек собралось раза в два больше, чем она видела прежде: к прежним прибавились те, которые работали в женском отделении. Все они сидели за одним длинным столом. На одном конце верховодил г-н Бренна, на другом - его супруга. Это была очень маленькая, худенькая женщина лет за сорок, с тонким, острым носиком, смахивавшая на прожорливую старую деву. Однако, если даже это наблюдение и было верно, оно не затрагивало ее отношения к девушкам. Две могучие служанки подавали обильные кушанья, ничуть не менее вкусные и питательные, чем получали питомицы Катерины. Девушки торопливо ели, стремясь поскорее убежать. В сущности, только две или три оставались той ночью в доме, у остальных были свиданки или посещения родни. Каждая девушка имела при себе пропуск, выписанный Бренной на случай интереса полиции.

Грушенька поболтала с девушками, оставшимися на чердаке. Она выяснила, что постой и стол - все, чем расплачивается с ними Бренна за услуги, но зато у них бывает много и притом неплохих чаевых. Все они были довольны и, хотя выглядели грубоватыми и употребляли сильные выражения, являли собой дружную компанию. Грушенька легла спать рано и слышала ночью, как возвращаются остальные.

На следующее утро она была на ногах за много часов до того, как позвали к завтраку. Заведение Бренны открывалось после полудня, первые гости приходили не раньше двух-трех, а к семи вечера вся работа кончалась. О прибытии очередного клиента давал знать с порога мальчуган, который от случая к случаю отвечал за большую печь в подвале, приносил горячую воду, топил в зимнее время и поднимал пар в парилке. Он стучал в дверь палкой, и если стуков было несколько, значит, прибилижается мужчина при деньгах и не скряга. Все мужчины были в той или иной мере всем здесь знакомы.

Грушенька, попавшая на попечение к Гаргарине, построилась вместе с другими девушками в линию за порогом и стала приставать к входящим мужчинам. Это означало чаевые, и чем больше девушка умудрялась стребовать с клиентов, тем ей же было лучше. Иногда девушки дрались за клиентов, и это было единственным, чего не выносил Бренна. Он безжалостно избивал их кулаками, и девушки этого страшно боялись, поскольку он запросто мог войти в раж и не видеть, куда бьет.

Первый же из пришедших был похож на поэта. Он носил длинный развевающийся галстук, был молод и светловолос. Гаргарина сказала, чтобы Грушенька не пыталась завладеть его вниманием, поскольку у него есть постоянная девушка, пухленькое темноволосое существо с большими мягкими грудями. Девушка взяла его за руку и отвела в один из кабинетов, где они и остались на некоторое время. Гаргарина объяснила Грушеньке, что он писатель, работает на одну газету и приходит каждый вечер спасать душу темненькой девушки. Однако все его церемонии обычно кончались половым путем.

Следом за ним явился богатый кучер, содержавший множество экипажей и дававший хорошие чаевые. Все девушки набросились на него, однако ни Гаргариной, ни Грушеньке не повезло. За ним пришел булочник, который был постоянным клиентом Гаргарины, и обе девушки заперлись с ним в кабинете. Гаргарина объяснила, что должна ввести в курс дела "новенькую".

Булочник был мужчиной низкорослым, кряжистым, с волосами снежно-белого цвета, жесткими и нечесанными. Как только дверь была заперта, Гаргарина начала демонстрировать ему свою любовь, однако его это никак не проняло. Девушки неспеша, раздели его, сняли плащ, жилет, брюки и туфли. Чулок он не носил, зато на нем оказалось своеобразное нижнее белье из дешевой хлопчатобумажной ткани, которое он стянул своими усилиями. Между тем, он сообщил девушкам, что чертовски устал. После работы на пекарне, начинавшейся в девять вечера и заканчивавшейся в три утра, его старуха еще имела наглость разбудить его и заставить трижды ее на себе прокатить.

Член это заявление подтверждал: он просто грустно висел. Не обращая внимания на возражения, Гаргарина настояла на массаже, и булочник с неохотой улегся на массажный стол. Гаргарина взяла в пригорышню жидкого мыла и принялась растирать им его тело. Грушеньке она велела делать то же самое, и поскольку задница и ноги мужчины уже были заняты, Грушенька робко взялась с другого конца. Глядя на то, как упорно работает ее наставница, она налегла на руки всей своей тяжестью и вскоре обнаружила, что потеет. Когда со спиной было покончено, и булочник перевернулся, она постаралась не задеть его яички. Это позабавило Гаргарину, которая, взяв мягкий член в руку, спросила Грушеньку, не хочет ли та его немножко поцеловать, и отпустила по поводу пениса множество шуток.

Булочник не обращал на эту болтовню ни малейшего внимания. Он поднялся со стола раньше, чем с ним было покончено, и отошел к лохани, которую девушки наполнили горячей водой. Сверху был натянут льняной покров, булочник отклонился назад и скоро уже звучно храпел. На протяжении последующих часов девушки, стараясь не разбудить гостя, подливали в лохань кипяток, предварительно всякий раз вычерпывая полный ковш остывшей воды.

Пришло еще несколько мужчин, но ими уже овладели другие девушки. Затем явился мужчина, отличавшийся высоким ростом и худобой. Никто из девушек не захотел иметь с ним дела. Грушенька тоже инстинктивно отпрянула. Ей просто повезло, что он выбрал именно ее. Тут вперед выступила Гаргарина и объяснила, что новенькая находится под ее началом. Когда все трое вошли в кабинет, Гаргарина шепнула своей подопечной, что это истинный паразит.

Пока его раздевали, он вел себя весьма благонравно, сообщил Грушеньке, что служит писцом у нового судьи, и что сам недавно возвратился из Петербурга, где у женщин теперь новое поветрие - раскрашивать соски темно-красной краской. Оказавшись раздетым догола, он обнял Грушеньку, крепко прижал ее к своему тощему телу и, пробежав длинными пальцами вверх и вниз по позвоночнику девушки, восторженно отозвался о ее красоте и нежности плоти. Тем временем он просунул ногу между ее бедер и потерся членом о гладкую кожу грушенькиной ляжки. Скоро это орудие любви отвердело, и Грушенька почувствовала, что оно очень тонкое и длинное. Затем он вложил один палец в киску Грушеньки и начал ее тереть.

Между тем Гаргарина обошла писца сзади, обняла и стала водить грудями по его спине, а передком - по заднице. Она склонилась головой к его плечу, точь в точь как Грушенька, и теперь обе девушки чуть ли не соприкасались ртами. Гаргарина показывала ужимками, что нужно поторапливаться, однако поначалу Грушенька была не прочь, чтобы клиент с ней поиграл. У него были проворные пальцы, которые умудрялись всегда щекотать в нужном месте. Возбудившись, Грушенька отразила это на своем лице, а киска ее стала влажной. Попка начала медленно юлить. Писец положил на нее вторую ладонь, но тут ему в голову пришла новая мысль. Он велел девушке покрепче за него ухватиться и, оставив руку на ее передке, завел другую за спину, пока не нашел любовное гнездышко Гаргарины, которое тоже стал тормошить. Гаргарина, уже знавшая его вкусы, сходу начала делать вид, что сношается и вообще ужасно возбуждена. В конце концов, игры его утомили. У него возникла еще одна идея.

- Теперь вы обе, - сказал он, - забирайтесь на массажный стол, ложитесь бочком дружка к дружке, попками кверху, а я буду вас массировать.

Девушки так и сделали, а он принялся тереть и гладить их задницы, сравнивая полную материнскую попку Гаргариной с мальчишескими ягодицами Грушеньки. Затем он приблизился к столу и начал указательными пальцами одновременно тереть анусы обеим девушкам.

- Не мешай ему, - шепнула Гаргарина, обнимая Грушеньку за плечи и подкладывая ладонь ей под грудь. - Больно не будет...

Ибо Гаргарина уже знала, что им уготовано пальчиковое сношение в задние проходы. Не успела подруга договорить предупреждение, как Грушенька почувствовала, что мужчина втыкает в отверстие средний палец и начинает тереть им взад-вперед, взад-вперед...

Грушенька лежала смирно. Вместо боли она испытывала некое томление, которое чувствовала, когда ее сношал в это же самое место князь Лев. Гаргарина принялась извиваться, вскидывать попкой, и Грушенька, распаляясь, повторяла ее движения.

Тощий писец стоял голый, покачивая в воздухе длинным членом. С растущим удовольствием он наблюдал за мило двигающимися ягодицами, за своими исчезающими и вновь появляющимися пальцами, чуть-чуть приоткрытыми задними проходами и широко растянутыми губками кисок под ними. Гаргарина взвыла, застонала, резко взвилась вверх и безжизненно опала, как будто кончила. Грушенька повторила ее маневр, хотя чувствовала, что может кончить по-настоящему, если еще немного подождет. Клиент извлек пальцы, и девушки уселись на краю стола, довольные, что с этим все. Мужчина стоял перед ними и ухмылялся, растопырив испачканные пальцы.

- А теперь, - сказал он, - после того, как я помассировал ваши киски и задние проходы, обсосите мне пальцы начисто своими прелестными губками, и я дам каждой по рублю.

- Дудки! - отпарировала Гаргарина. - По пятаку каждой и, причем, заранее. Потом вы частенько об этом забываете.

Между ними начались долгие пререкания, мужчина утверждал, что на рубль можно жить целую неделю (это было правдой), а Гаргарина заявляла, что сосать пальцы - не их работа. Наконец порешили на трех рублях каждой, но ему было позволено еще раз поиграть задними проходами девушек. Пока он вынимал из брюк деньги, Гаргарина принесла полотенца и шепнула подруге, чтобы потом та с ними долго не возилась.

Сделка была оплачена, они сели на край стола, высоко подняли колени, уперлись в стол ступнями и развели ноги в стороны. Он снова ввел оба указательных пальца в их задние проходы, на сей раз снизу, и возобновил эту причудливую любовную игру к нескрываемому удовольствию своего длинного, тонкого члена, который на протяжении денежных дрязг выказывал настойчивое желание прикорнуть, а теперь горделиво поднял голову. Грушенька опять почувствовала, как увлажняется ее киска, и, взглянув на волнение сильных бедер Гаргариной, поняла, что и наставница явно начинает разогреваться.

Тем временем у писца текли слюнки. Он уже предвкушал, как их хорошенькие губки будут сосать его пальцы, которые сейчас бродят по грязным задним проходам. В конце концов, он покончил с задницами, вынул пальцы и указал ими на ротики девушек. С быстротой молнии Гаргарина схватила его руку и, не обращая внимания на простесты, вытерла пальцы полотенцем. Грушенька, разумеется, последовала ее примеру. Как он потом ни злился, они взяли его пальцы в рот и стали сосать.

Поначалу у Грушеньки возникло тошнотворное ощущение. Она бы сама никогда этого не сделала, если бы ни Гаргарина. Однако, когда палец уже двигался во рту взад-вперед, у нее странным образом возникло то же ощущение томления и желания, которое прежде исходило из попки.

Лицо писца стало малиновым, и Грушенька, покосившись на его член, увидела, с каким мастерством Гаргарина сжимает этот длинный отросток ступнями. Она осторожно терла его таким образом. Игры этой долго не потребовалось: он внезапно кончил, выплеснув поток белой спермы. Он сразу же вынул пальцы из ротиков девушек, взял член в обе руки и довершил начатое, до последней капли опустошив свои резервуары.

Как только с этим было покончено, он заговорил о деньгах, которые потребовал назад, угрожая обвинить девушек перед г-ном Бренна в воровстве. Однако деньги уже исчезли, и Гаргарина подняла его на смех. Она спрятала их в волосах и вынула, к удивлению Грушеньки, когда настало время делиться. А пока они уложили писца на стол и задали ему грубый массаж. Он бился и кричал под их руками - то было их маленькой местью. Когда же они, наконец, усадили его в лохань, он взялся читать большой манускрипт, посвященный юридическим вопросам, и напустил на себя вид крайней важности. Девушки вернулись на скамейку у печки и сели в ожидании нового клиента.

Гаргарина объяснила своей новой подруге, что писец - клиент настолько же плохой, насколько и выгодный. С ним было трудно работать, но разве они не взяли с него в десять раз больше денег, чем им заплатил бы кто-либо другой, и разве не это самое главное? Видя, что Грушенька трет себе ладошной передок, она рассмеялась и заметила, что до конца дня они, как пить дать, еще не один раз здорово перепихнутся, потому что большинство мужчин приходят сюда именно за этим.

Она оказалась права. Следующий их клиент оказался каменщиком, и Грушенька скоро почувствовала спиной и плечами твердые доски массажного стола, а передком - новый настойчивый поршень. Гаргарина игриво наблюдала за происходящим, опытными пальцами теребя ей груди и попку. После каменщика к ним пришел пожилой трактирщик, который заказал верховую прогулку, часть которой ему подарила Гаргарина, в то время как он сосал груди Грушеньки, а другую часть - Грушенькина киска, прекрасно справившаяся с заданием, помня упражнения, которые она проделывала на дротике толстяка Соколова. Он охотно давал чаевые, но имел одну отвратительную привычку: он похотливо отшлепал девушек по попкам своими жирными пятернями, а когда Грушенька попыталась улизнуть, задал ей то, что назвал "любовной трепочкой".

Были и еще мужчины - все они любопытствовали по поводу Грушеньки, потому что она была "новенькой девочкой". Однако через несколько недель Грушенька сделалась просто еще одной баньщицей г-на Бренны, и, хотя она была хорошенькой и умелой любовницей, выдавались дни, когда она обслуживала мужчин без любовного десерта. В другие дни, разумеется, она делала все. Она не спорила.

Однако один раз в день она трахалась обязательно, и в этом было нечто странное. Каждый день с тех пор, как она начала работать у г-на Бренны, стоило только клиентам разойтись, он поднимался к ней в комнату и проделывал то же самое, что и в первый раз. В сущности, он в нее влюбился. Он постоянно наблюдал за ней, пока она работала в банном зале, заставляя ее иногда чувствовать себя неловко под этим страстным взглядом, всегда прикованным к ее местечку. У Бренны среди девушек никогда прежде не было любимицы, так что слухи о его страсти поползли теперь по всему заведению. Он никогда ей не докучал, редко заговаривал, не мешал заботиться о клиентах, отпускал по вечерам, но перед каждым ужином провожал наверх и обрабатывал своим потрясающим орудием. Она давала ему все, что только могла. Посетителями она занималась машинально, но вот к его члену приникала со всем энтузиазмом и жертвенностью своей юной киски.

За это время она стала свидетельницей многих забавных событий. Девушки часто брали ее с собой на вечеринки, обычно с дружками, моряками, студентами и им подобными. Они садились в темных общественных парках, на крыльце домов, а то и в комнате мальчиков, где все дружно пили водку, обменивались восторженными речами о розовом будущем или просто занимались любовью. Один молоденький студент, сын бедных родителей, влюбился в Грушеньку, и она чувствовала себя польщенной, потому что он был весьма образован. Он рассказывал ей все о своих штудиях, о том, как они поженятся, когда у него заведутся деньги, и они смогут обустроиться. Для нее это не было увлечением, потому что она по-прежнему мечтала только о Михаиле. И все же ей было приятно, что ее боготворит такой чистенький мальчик. Вот и все, что она по этому поводу чувствовала, ибо у него были большие красные руки, а сам он отличался неловкостью, смущался и не отваживался даже ее поцеловать. Когда она однажды его обняла, он так перепугался, что избегал ее несколько дней, а потом прочел лекцию, мол, только муж и жена, состоя в праведном браке, могут поцеловать друг друга. Если бы он знал, чем она занимается, и как складывалась ее жизнь до сих пор!

Грушенька испытывала странное счастье. Она забыла про свою боязнь, что Madame Софья может обнаружить ее, и отложила немного денег про запас, завязав их в платок. Она накупила красивых тканей и сшила себе несколько платий, пальто и юбок. С другими девушками она была на дружеской ноге - казалось бы, чего еще можно пожелать? Но вот однажды вечером приключилось следующее.

Она, как обычно, лежала поперек постели, г-н Бренна держал в нужном месте свое любовное оружие, и оба они от всей души старались на благо друг другу, когда дверь открылась и вошла Madame Бренна. Некоторое время она наблюдала за этой сценой, оставаясь незамеченной. Потом с криками устремилась вперед и принялась мутузить кулаками огромную спину своего неверного супруга. Он, разумеется, отпустил Грушеньку и повернулся, обличительно покачивая могучей колотушкой. Однако Madame Бренна с ним еще не закончила. Желтая от злости, она осыпала его ударами, искусала руки, которыми он попытался прикрыться, расцарапала ему лицо и порвала одежду. Он мог бы сбить ее с ног одним взмахом руки, но так испугался праведного гнева жены, что снес все без возражений. В конце концов, она вытолкнула его за дверь и пинком спустила с лестницы, все это время давая понять, что не собирается позволять ему отдавать чужой девчонке то, что по праву принадлежит ей самой.

Когда она ушла, Грушенька ошеломленно осталась лежать в постели. Как теперь поступит с ней судьба? Что эта женщина, убъет ее, немилосердно поколотит, выгонит из дома, так что ей снова придется скитаться по воле волн? Она все думала, не решаясь одеться и спуститься вниз, ужинать. Наконец, она услышала за дверью шаги, и, когда села на кровати, в комнату вошла Madame Бренна. Она уже успокоилась и выглядела, чуть ли не дружелюбной.

- Это была не твоя вина, - начала Madame Бренна. - Что ты могла поделать? Тебе пришлось с ним трахаться. Я понимаю. Когда его отец дал мне здесь работу, лет двадцать назад, и сын стал меня иметь направо и налево, я тоже не могла отказать. А потом он на мне женился. Этот зверюга! Но смотри, чтобы это больше не повторялось. Обещаешь мне? Поклянись!

И Грушенька поклялась.

- Хорошо, если он снова начнет приставать, беги сразу вниз. Поняла? Больше ты не будешь на него работать. С завтрашнего дня ты начинаешь в женском отделении - и держись от моего муженька подальше, а не то я тебе все кости переломаю!

И, сделав жест, наглядно показывающий, как она разорвет Грушеньку на кусочки, Madame Бренна, решительным шагом, вышла из комнаты. В ней, худенькой и маленькой, было больше сил, чем представлялось Грушеньке.  

---------

*****

ГЛАВА XI

Этот вердикт унизил Грушеньку. Было бы куда лучше, если бы ее хорошенько взгрели, но оставили в мужском отделении. Прежде всего, ей нравились мужчины, а не женщины, а во-вторых, Madame Бренна была со своими девушками весьма строга. На нее работали главным образом крепостные, и их спины, задницы и бедра часто носили на себе свидетельство грубого обращения. Что было делать Грушеньке - бежать? Что тогда? Она сдалась и на следующий день явилась в женское отделение. Обстановка в этом банном зале была почти такая же, как и внизу, за исключением того, что на полу и в кабинетах здесь лежали дорожки и коврики. Madame Бренна сидела за возвышением, с которого она продавала чай и пироженые вместо пива и водки. Однако она не оставалась за прилавком все время, как то делал ее супруг. Нет, она постоянно бегала смотреть, чтобы кабинеты оставались чистыми после клиенток, болтала и сплетничала с женщинами, отдыхавшими в лоханях, и непрестанно выговаривала девушкам, чтобы те не расслаблялись. За распоряжениями обычно следовал щипок в руку или ягодицу.

Когда появлялась клиентка, девушки выстраивались в линию перед дверью. Каждая норовила заполучить как можно больше по причине чаевых. Посетительницы были точно того же типа, что и мужчины, женщины среднего сословия всех возрастов. Многие приходили исключительно ради горячей ванны, потому что в то время в домах средней буржуазии подобные удобства просто-напросто отсутствовали. Некоторым требовался массаж и отдых, а многие, не имея крепостных дома, хотели и еще кое-чего. Но все они использовали банщиц как свою собственность, как служанок, арендованных на некоторое время и оказывавшихся предметами их причуд.

Грушенька все это поняла уже с первой своей клиенткой. Эта патронесса была девушкой приблизительно возраста Грушеньки. Отец ее разбогател на торговле керамикой. Притом, что он отказывал своей семье в устройстве элегантного быта со слугами и роскошью аристократии, дочери его хватало наличных средств на разыгрывание сноба вне родительских стен. Она наряжалась в плащ золотого шитья, на туфельках сверкали большие серебряные пряжки, и выглядела она настоящей светской дамой.

Войдя, она взглянула на десять нагих улыбающихся девушек, стоявших перед ней. Она вынула лорнет и медленно и внимательно осмотрела их. Грушенька ощутила легкий озноб, когда взгляд этой девушки соскользнул с ее бюста на живот, а потом пересек лобок и погладил бедра. Когда выбор пал на нее, она не слишком обрадовалась. Она не знала почему, поскольку у девушки было безобидное и дружелюбное личико, и разве что на губах читалась надменность и отвращение.

Грушенька отвела клиентку в кабинет, закрыла дверь и принялась преданно раздевать. Девушка стояла совершенно неподвижно и ничем ей не помогала: не развязала ни ленточки, не сняла ни единого предмета. Грушенька посчитала необходимым вслух выразить восхищение туалетом, хотя в ответ услышала только, что все это очень дорого и что Грушенька должна каждую вещь складывать или вешать с большой осторожностью. Девушка велела, чтобы ей распустили и заплели волосы с тем, чтобы они не намокли. Тем временем она сидела перед зеркалом и изучала свое лицо и решительно красивую фигуру.

После того, как волосы были уложены, Грушенька осведомилась, хочет ли дама массаж и если да, то каким образом. Вместо ответа девушка повернулась и стала изучать формы и черты Грушеньки. Она позавидовала Грушенькиному полному и гладкому бюсту, ее тонкой талии, плоскому животу и хорошим ногам. Внезапно она вложила пальчик в киску Грушеньки, засунула целиком и, притянув девушку к себе, спросила:

- Все мужики с ума сходят по твоему местечку, не так ли?

- О нет! - инстинктивно ответила Грушенька. - Нет! Обычно я мужчинам не нравлюсь.

- Ну уж не настолько, лгунишка, - усмехнулась красавица и, вытянув пальчик из отверстия, звучно шлепнула Грушеньку по бедру.

Грушенька отступила, прикрывая заболевшее местечко ладонями и постанывая:

- Ох, ох... пожалуйста, не делайте этого!

- Отчего же? Почему я не могу тебя шлепнуть, если мне это нравится? - заявила девушка с ехидной миной. - Разве ты здесь не для моего удовольствия? С каких это пор мне запрещается делать с девушками Madame Бренны то, что я хочу? Мне что, позвать ее и спросить?

- Пожалуйста, не зовите Madame Бренну, - робко ответила Грушенька. - Я сделаю все, что вы ни скажете... только, пожалуйста, не делайте мне больно. Вы можете мне не платить, если не хотите, - добавила она.

- Это мы еще поглядим, моя маленькая рабыня, - ответствовала посетительница. - А теперь подойди сюда, повернись и нагнись... да, вот так... хорошо. И не вздумай пошевельнуться, а не то я преподам тебе урок!

С этими словами она начала щипать попку Грушеньки. Сначала она взяла кожу правой ягодицы между большим и указательным пальцем, сильно сдавила и повернула руку. Грушенька прикрыла рот ладонью, чтобы не вскрикнуть, потому что больно было страшно. Она наклонилась вперед; ноги ее дрожали. Девушка наблюдала за ней с удовольствием. Ущипленное место стало сперва снежно-белым, а потом залилось алой краской.

- Теперь ты вся неровная, - заметила девушка. - Мы не можем это терпеть...

И она таким же образом ущипнула попку за левую щечку. Не удовлетворившись этим, она атаковала разные места выше и ниже синяка и со смехом полюбовалась делом своих рук.

Грушенька страдала от каждого щипка так, будто к ее попке прикладывали огонь. Между щипками девушка просовывала руку в промежность Грушеньки и дергала волоски на холме Венеры, не сильно, но достаточно чувствительно для того, чтобы та не смогла сдержать стонов. Тем временем Грушеньке захотелось писать. Однако она побоялась обмочить руку клиентки... последствием этого наверняка станет плетка Маdаmе Бренны. Девушке быстро надоело то, что она делала.

- Жаль, - сказала она, - что у нас тут нет ни плети, ни хлыста. Иначе я бы стерла этот милый рисунок, который изобразила на твоей попке.

Грушенька выпрямилась и повернулась. Взгляд девушки был прикован к ее полным грудям.

- Как бы мне хотелось отхлестать твои грудки, - продолжала она. - Отхлестать кожаным кнутиком, тем, что лежит у меня дома для болонок. Какое наслаждение увидеть твои груди, которыми ты так гордишься, красиво исчерченными бичом. Знаешь, мне ведь не нравится бить тебя руками, потому что тогда мне самой делается больно, да и удары не проходят через твою толстую кожу, сучка.

Как бы то ни было, она заставила Грушеньку придерживать груди обеими руками, а сама пару раз ударила ее голой ладонью. Грушенька могла бы отразить эти удары, но ей ничуточки не было больно. После этого девушка потребовала подать ее сумочку, из которой она извлекла большой искусственный пенис. Она улеглась на массажный стол, раздвинула ноги, велела Грушеньке встать поближе и передала фаллос ей. Левой рукой Грушенька приоткрыла губки промежности, а правой осторожно погрузила искусственный член в вульву.

Девушка переполнилась страстью. Она положила правую руку между бедер Грушеньки, рядом со щелкой, и надавила, погружая ноготки в мягкую плоть. В то же время она плотно прижимала левую ладонь к своей великолепной груди и в быстром ритме подыгрывала члену попкой. Грушенька удваивала этот ритм, водя членом вверх и вниз в отверстии. Девушка тяжело дышала, шептала имя воображаемого любовника и вздымала попку все выше и выше, пока не наступил оргазм и она не земерла, упираясь в крышку стола только плечами и пятками. Потом она обмякла и лежала без движения все время, пока Грушенька вынимала назойливый член и вытирала киску влажным полотенцем. Она радовалась тому, что все закончилось, но это была ошибка. Как только девушка пришла в себя, у нее родилась новая идея.

- Дай-ка мне член! - приказала она. - А ты берись за мою киску, лижи ее и не вздумай останавливаться, пока я не скажу. Поняла? Нет, не здесь. Высунь язык, дуреха! Глубже! Да, вот так.

Грушенька зарылась лицом между бедер недавно разбогатевшей девушки, которая мстила теперь за свое нищенское детство с его побоями и унижениями, перенося все это на невинную банщицу. Грушенька долгое время не пользовалась кончиком языка и, хотя она и помнила свой прежний опыт, слишком спешила и чересчур сильно вдавливалась в открытую вульву, так что скоро сбилась с дыханья, а язычок воспалился.

Девушка скрестила ноги за шеей Грушеньки и поплотнее прижала ее к своей киске. Она еще до сих пор не возбудилась, потому что совсем недавно кончила под давлением Господина Члена. Теперь она игриво держала это дилдо в руках, клала его себе между грудей, щекотала соски, расцеловала вдоль всего ствола, вставила в рот и с наслаждением принялась сосать. Она не сосредотачивалась на ощущениях в киске, кроме как на приятной щекотке Грушенькиного язычка. Грушенька сделала паузу, чтобы перевести дух и дать отдых языку, и, взглянув вверх, увидела, как пенис скользит, исчезая и возникая вновь, между губ. Прекрасная сосальщица не хотела давать ей передышки и стукнула девушку пятками по спине.

Грушенька возобновила свое занятие. На сей раз, она держала киску левой рукой в открытом виде, а указательный палец правой вставляла в вульву снизу и массировала щелку по всей длине, пока чрево не напряглось, поддержав тем самым работу язычка. Этот способ был с явным одобрением воспринят ягодицами, потому что они заходили вверх-вниз, сперва медленно, а потом все наращивая темп до такой степени, что Грушеньке стоило больших усилий удержать кончик языка точно в нужном месте.

Но патронесса желала растянуть игру. Она ускользнула, даже вынула изо рта бесценный ствол и приказала Грушеньке остановиться. Однако Грушенька не унималась. Она прижималась ртом к передку и сосала изо всех сил. В конце концов, девушка оставила сопротивление и кончила. Она лежала, тяжело дыша, пока Грушенька, вооружась мягким полотенцем, протирала ей ноги, живот, груди и руки, удаляя пот и одновременно делая укрепляющий массаж. Клиентка закрыла глаза и казалась спящей. Грушенька уже готова была уйти, когда девушка лениво поднялась, бросила на нее злобный взгляд и направилась к двери. Грушенька решила, что она собирается сесть в лохань. Вместо этого девушка открыла дверь и сделала знак Madame Бренне, которая, будучи всегда начеку, не заставила себя долго ждать.

- Я всегда плачу хорошо и, как вы знаете, никогда не жалуюсь, - сказала девушка. - Полюбуйтесь, однако, на эту крепостную. Она настолько ленива, что когда я прошу ее хоть чуть-чуть меня поцеловать, она только обещает. Мне все равно, как вы поступите, но вам ведь известно, что существуют аристократические бани, куда мне, вероятно, следовало обратиться в первую очередь...

- Это так? - спросила Madame Бренна, усмехнувшись и сурово поглядев на Грушеньку. - Если позволите, я разбужу эту сучку. Подойди сюда, Грушенька и ляг вот на этот стул. Да, задом кверху.

Грушенька легла, как ей велели. Голова ее свесилась; руки вцепились в ножки стула; бедная ее попка была обращена вверх. Madame Бренна взяла полотенце, подержала его в воде, пока оно не промокло, как следует и плотно прижала левую ладонь к спине Грушеньки. Она увидела следы щипков, домыслила остальное и решила устроить эффективную порку. Грушенька дрожала, плакала и уверяла в своей невиновности, потеряв над собой всякий контроль. Ей уже не просто хотелось писать, нет, она писала! Желтая жидкость тугой струей ударила из ее киски и устремилась по бедрам на ковер.

Девушка громко расхохоталась. После огорчений и плохого настроения, последовавшими за двумя оргазмами, она теперь чувствовала себя поразительно счастливой. Что до Madame Бренны, то она разозлилась по-настоящему. Мокрое полотенце оказывалось более болезненным оружием, нежели розги или кожаная плетка. В то время как последняя оставляла ощущение ожога, дополняемое жужжащим звуком, мокрое полотенце только шмякало при ударе, однако оно сокрушало, вызывая боль, как при контузии. Madame Бренна умела хлестать мокрым полотенцем по попкам непослушных девушек. Она многие годы совершенствовалась в этом, и задница Грушеньки была для нее всего лишь очередной мишенью.

"Какая паршивица, это ж надо, написать на хороший ковер", подумала она, и попка Грушеньки скоро стала пурпурной от колен до поясницы. Девушка выла и визжала, как резаный поросенок. Она извивалась в этой неуклюжей позе, глядя сквозь пелену слез на собственные колени под сиденьем стула. На ее тело, изогнутое так, что попка оказывалась его верхней точкой, удары сыпались с ужасающей силой - бух - бух - бух!

Madame Бренна не считала удары. Грушенька разозлила ее, и она сама знала, когда нужно остановиться. Клиентка наблюдала за происходящим с крайним интересом. Пока она смеялась над описавшейся, огонь распутной страсти разгарался у нее в глазах, а в паху свербило ощущение удовлетворенности. "Ах, если бы только папаша купил нам крепостных девок, думала она, я бы сама избивала их... но не мокрым полотенцем, а добротным кожаным хлыстом". Она еще помнила розги и плетку по тому недавнему времени, когда отец ее был беден и она служила горничной у богатой базарной торговки. Как часто кожаная плетка стегала ее юные груди... забывшись, она стала гладить свой полный бюст обеими ладонями, убеждая себя в том, что те времена ушли безвозвратно.

Между тем, Madame Бренна закончила свою работу и знаком пригласила клиентку выйти из кабинета и лечь в лохань. Грушенька упала со стула и осталась лежать на животе, осторожно ощупывая пальцами израненную попку. Только милость эта оказалась недолгой. Вскоре Madame Бренна возвратилась и велела девушке прибраться в комнате. Грубо взяв ее за руку, она вытерла лицо Грушеньки платком и перевязала взъерошенные волосы.

- Ни звука больше! - предупредила она. - А то по новой начну. Возьми себя в руки и принимайся за работу. Видишь, - сердито добавила она, - что значит пропускать в себя самого большого мужчину во всей округе - в тебе теперь даже вода не держится.

Грушенька сдержала всхлипы. Исполняя распоряжения Madame Бренны, она принесла воды для перенаполнения лоханей, вычистила одну и так далее. Попка Грушеньки отяжелела от боли, однако девушке не дали времени дуться и хандрить.

Более того, скоро ей пришлось взять на себя заботу о клиентке другого сорта. Ее выбрала женщина средних лет, эдакая "мамаша"; у женщины были добрые глаза и цветущее тело, скорее тучное, чем жирное и скорее большое, чем высокое. Раздевая ее, Грушенька любовалась крепостью плоти, большим, твердым бюстом, мускулистыми ногами. Женщина гладила Грушеньку по волосам, называла ее всевозможными ласковыми именами, хвалебно отзывалась о ее милом личике и теле и вовсе не производила впечатления завидующей ее красоте. Раздевшись донага, она попросила Грушеньку промыть ей киску. Когда это было тщательным образом выполнено, она сказала:

- А теперь, лапочка, пожалуйста, будь так добра, пососи меня подольше. Знаешь, старик-муж не прикасался ко мне больше пяти лет. Не знаю, сумеет ли он теперь вообще найти эту тропку, если захочет, а я не могу унять в себе возбуждения. Очень часто у меня вот тут чешется, и поэтому я прихожу сюда раз в неделю и потчую свою тепличку игрой умелого язычка, вроде твоего. Помни, мне больше всего нравится, когда девушка красива, как ты, и идет на это с готовностью.

С этими словами она осторожно и ласково погрузила голову Грушеньки между своими большими ляжками.

Грушенька взялась за работу. Перед ней было огромное поле деятельности. Женщина широко раздвинула ноги; маленькая часть ее живота, обе стороны расщелинки и чрезвычайно развитый холм Венеры получили ласковые поцелуи и медленную щекотку языком, в то время как красивые руки Грушеньки нежно захватывали большие ягодицы. Грушенька попеременно брала в рот крупные и длинные губки ее грота и сосала их, даже осторожно покусывала. Затем она направила свои усилия на главный предмет, а именно - на большое, но сочное влагалище.

Женщина лежала смирно, разве что пальцы ее попытались пощекотать Грушеньку за ушками, однако та их смахнула. Правда, когда язычок ужалил клитор, облизал его и стал усиленно тереть, женщина изменила свое поведение. Она принялась вздыматься и страстно извиваться, а ласковые словечки превратились в отрывистую брань. Грушенька не могла разобрать подробностей того, что она хрипло нашептывала, однако выражения вроде "убери свой чертов член" или "ты, гадкая соска" то и дело проскальзывали в ее грубом монологе. Разговевшись, в конце концов, женщина сомкнула свои сильные ноги на голове Грушеньки и так крепко прижала к передку, что чуть не задушила бедняжку. Отпустив ее, она села на столе, задумчиво почесала свой толстый живот и пробубнила, скорее для самой себя, нежели для Грушеньки:

- Стыдно, конечно, старой женщине и матери взрослой дочери... но что поделать?

Вскоре она уже сидела в лохани - почтенная пожилая дама со сдобными глазами и изящным обхождением. Грушенька взяла с нее хорошие чаевые.

Куда бы она ни шла, Грушеньку всюду встречали саркастические замечания клиенток и девушек. Первая ее патронесса разболтала о том, как она написала на пол, и все сочли эту историю презабавнейшей. Та же патронесса, закончив мыться, снова стала досаждать Грушеньке. После вытирания, операции, в которой она усмотрела множество Грушенькиных ошибок и на протяжении которой то и дело щипала девушку острыми ноготками в руки и чувствительную кожу грудей (которым она завидовала), ей в голову пришла очередная замечательная идея.

- Ах, ты писуля! Знаешь, для чего ты годишься? Быть ночным горшком! Давай-ка, садись на пол, а я помочусь тебе в ротик.

Грушенька не подчинилась. Она принесла из угла кабинета настоящий ночной горшок и поставила  его на пол. Девушка ухватила Грушеньку за волосы в паху и угрожающе размахнулась. Однако это не поубавило у Грушеньки твердости.

- Я позову Madame Бренну, - сказала она, стоя на своем.

Девушка заколебалась.

- А что ты делаешь еще, - заявила она, - кроме как дни напролет поедаешь передки? Почему это ты вдруг, ты единственная, отказываешься просто попить мочу?

Грушенька вырвалась и обошла массажный стол.

- Не сомневаюсь, Madame, - сказала она, - что другие девушки послужат вам лучше, чем я. Могу я позвать кого-нибудь еще?

Девушка пожала плечами.

- Нет, не стоит! - пробормотала она и сама оделась без лишних слов.

Готовая уходить, она вынула из кошелька рубль мелочью. Грушенька потянулась было за деньгами, однако девушка решила дать их ей по-другому.

- Погоди, - сказала она. - Ляг на стол и откройся. Я вложу их в твое отверстие как пробку, чтобы остановить течь.

Грушенька сделала, как ей велели, надеясь, таким образом, быстрее избавиться от мучительницы. Она как можно шире раздвинула киску, чтобы вставляемое серебро не причинило боли. Девушка, уже надевшая перчатки, двумя пальцами приоткрыла щелку, и некоторое время обследовала это ювелирно исполненное гнездышко. Губки были розовыми и овальными, отверстие находилось глубже ее собственного и в непосредственной близости от хорошо просматриваемого заднего прохода. Сами ножны выглядели узкими, а фитилек, расположенный рядом со входом, бодро поднимал головку. "Клад, а не киска", подумала она. "Честное слово, я бы только ее и лизала..."

Грушенька нервно двигалась; ее нежная плоть лежала беззащитная перед агрессией этой патронессы, на которую нельзя было положиться. Девушка начала вставлять монетки, сперва - маленькие серебряные, большего достоинства, потом крупные медные, достоинством в одну или две копейки. Ее забавляло, когда монетки входили не свободно, тогда как Грушенька дрожала в тревоге, не от боли, но от страха перед новыми возможными страданиями. Закончив, девушка похлопала ее ладонью, затянутой в перчатку, по открытому отверстию. Грушенька сжала ноги и спрыгнула со стола, слыша замечание смеющейся уже в дверях девушки:

- Держи их там и не разоришься.

Проработав много недель в женском отделении, Грушенька уяснила для себя, что женщины гораздо более жестокие и подлые существа, чем мужчины. На уме у них не бывает ни юмора, ни веселья; они жаждут удовлетворения, жаждут крайне эгоистично. Они жалуются без повода, а, имея власть над слугами, изводят их без причины и очень часто неожиданно. Они могли быть милыми и внимательными к Грушеньке, а потом вдруг щипали ее или звали Madame Бренну и требовали наказания. На чай они давали гораздо хуже мужчин, а, расставаясь с несколькими копейками, всячески старались привлечь внимание к своей щедрости. Никто из них не поцеловал ее киску и не занялся с ней любовью, тогда как многие требовали, чтобы она распаляла их видавшие виды фитильки до оргазма. Грушенька против этого ничего не имела. Она скоро научилась облизывать их тела и передки по-рабочему, не думая особенно о том, что делает, и изображать страсть и желание, когда чувствовала, что патронесса вот-вот кончит. Нервировало Грушеньку только то, что она никогда не знала наверняка, в чем на сей раз Madame Бренна усмотрит ее ошибку и за что накажет.

Наказания бывали самыми разнообразными. Madame Бренна секла ее кожаной плеткой по пяткам, если Грушенька теряла расторопность; она била ее розгами по груди, когда клиентка жаловалась на то, что Грушенька любуется собой перед зеркалом; а когда Грушенька уставала или была вялой, она привязывала ей между бедер или на голую попку жгучую крапиву.

Тогда как никто из клиенток не занимался с ней любовью, сами они всегда хотели потереть своими толстыми пальцами ее трещинку, не дружески и игриво, а грубо, так, словно намеревались расширить ее замечательно маленький вход. Вероятно, сами того не осознавая, они завидовали тому, что у Грушеньки самая узенькая дырочка.

Грушенька считала, что Madame Бренна следит за ней больше, чем за какой-либо иной девушкой потому, что по-прежнему злится на нее из-за своего супруга. В этом она ошибалась. Но скоро совесть ее оказалась особенно уязвлена и притом по делу. Однажды вечером, проработав в женском отделении всего несколько дней, закончив на сегодня и только что возвратившись к себе в комнату, Грушенька была потревожена приходом г-на Бренны. По привычке не говоря ни слова, он бросил ее на постель и замечательно трахнул. Она не решилась ни оказать сопротивление, ни позвать на помощь. Ловя ртом воздух, она просто сдалась. Она не наслаждалась его большим древком, потому что не сводила глаз с двери, смертельно боясь, что их застукают.

На другой день он явился вновь и с тех пор стал приходить каждый день. Поскольку все шло гладко, Грушенька позабыла свои страхи и снова сосредоточилась на его любовной мощи, которая наполняла ее горячей дрожью и доводила до оргазма жертвенной страсти. Так продолжалось несколько недель, а потом, разумеется, в один прекрасный день на пороге опять выросла Madame Бренна, и повторилась прежняя сцена. Только на сей раз, избив супруга, Madame Бренна окинула Грушеньку убийственным взглядом, выгнала мужа из комнаты, захлопнула за собой дверь и задвинула засов.

Несколько мгновений Грушенька была вне себя. Она сидела на краю постели, парализованная, будучи не в состоянии ни шевелиться, ни думать. Потом ее мозг пронзила мысль, мысль, которая сразу же ее окрылила. Бежать! Прочь! Быстрее молнии! Она оделась, свернула одежду в узел и сунула платок с деньгами под корсаж.

Бежать! Но как выбраться из комнаты? Дубовая дверь не поддавалась. Засов был из кованого железа. Тогда в окно! В окно, через подоконник, по карнизу вдоль дома до открытого окна соседней комнаты. Опрометью через комнату, кубарем по лестнице, вон из дома, по улице, за первый угол, за второй, за следующий.

Без сил, с колотящимся сердцем, Грушенька прислонилась к стене. За ней никто не гнался. Еще не переведя дух, она заставила себя двигаться дальше. Сумерки стали тьмой. Она добралась до дома Марты, и подруги нежно и слезно расцеловались. Долгое время ни одна не могла произнести ни слова.  

---------

*****

ГЛАВА XII

У Марты она пробыла недолго. Немногочисленные сбережения ее скоро кончились. Она не хотела становиться обузой для подруги. Ей нужно было думать о будущем. От Марты она узнала, что Madame Лаура еще раньше вынашивала план распорядиться ею, Грушенькой, и потому решила снова попробовать эту женщину. Не говоря об этом Марте, она в один пркрасный день приготовилась и к полудню уже сидела в личном кабинете Madame Лауры.

Некоторое время Madame Лаура журила Грушеньку за побег, а потом спросила, примет ли она то предложение, которое уже делалось ей раньше. Грушенька смиренно согласилась. Обдумав это, Маdаmе Лаура отправила письмо, только на сей раз другому господину. Грушенька сидела в углу кабинета и ждала. Приблизительно через час Madame Лаура вернулась с господином лет тридцати. Одет щеголем, с лицом итальянца, усы дерзко загнуты кверху. Он производил впечатление человека негрубого, тщеславного и лживо веселого. Пальцы его были унизаны сверкающими бриллиантами.

- А вот и моя красавица-манекен, - сказала Madame Лаура, указывая на Грушеньку. - Крепостная. Я хочу от нее избавиться, потому что уже обещала это место одной своей бедной родственнице. Будь она заурядностью, я бы никогда не послала за вами, но она - одно из самых изысканных и красивых существ, которые я когда-либо видела. А поскольку вы - знаток женщин и всегда ищите особенных красавиц, то я подумала, что лучше всего иметь дело именно с вами.

Она испытующе взглянула на мужчину. Тот жеманно покручивал ус. В сторону Грушеньки он едва смотрел.

- Одной больше, одной меньше - для нас это не имеет значения.

Казалось, ему скучно.

- Подойди-ка сюда, голубушка. - Madame Лаура велела Грушеньке встать и сделать шаг вперед. - Покажись этому господину.

Грушенька встала перед ним. Madame Лаура нежно взъерошила ей волосы и медленно повернула. Лицо его оставалось лишенным какого-либо выражения. Стоя к нему спиной, она почувствовала, как Madame Лаура медленно поднимает подол платья, нижнюю юбку и разглаживает панталоны, демонстрируя задок. Господин остался доволен.

- Ах, - сказал он, - вы же ведь знаете мой вкус. И всегда предлагаете вашим клиентам то, что они просят, а? Вы знаете, что я люблю красивые маленькие попочки, а не эти здоровые жирные зады с толстыми буферами, которые всегда под рукой.

И он рассмеялся фальцетом.

Услышав, что цена всего сто рублей, он вынул из кармана пригоршню золотых, и бросил на стол десять монет таким жестом, как будто говорил "сто рублей - эка невидаль", и Грушенька была продана. Не стоит говорить, что Madame Лаура спрятала деньги, нет, не слишком поспешно, но достоточно быстро, чтобы быть уверенной в том, что забрала все.

У дверей ждала роскошная карета. Мужчина сел и усадил Грушеньку возле себя на передок. Грушенька удивилась тому, что хозяин будет мчаться через всю Москву, сидя рядом с крепостной на месте кучера.

Ответ на этот вопрос не заставил себя долго ждать. Грушенька узнала все за первой же трапезой. Серж, ибо так его звали, сам оказался крепостным. Он был мажордомом у старого князя Асанчеева - не только мажордомом, но также тюремщиком и мучителем. Старый князь был всецело в его власти. Он оставался пленником в собственной постели, ему запрещалось видеться с родственниками и друзьями - по сути, он был отрезан от внешнего мира. Серж сделался хозяином путем интриг и недюжиной физической силы. Он стал настоящим тираном в запустевшем поместье старого князя. Он заставил хозяина дать ему вольную, а в завещании наделить порядочного размера хозяйством и некоторой суммой денег. Он не рискнул заломить слишком большую сумму из страха, что после смерти князя наследники и родственники набросятся на документ и возьмут свое. Поэтому он поддерживал в старике жизнь, чтобы успеть поживиться с поместья как можно большим количеством наличности до его смерти.

Серж был превосходным управляющим. Он умел поборами и налогами содрать с крепостных крестьян последнюю копейку. Челядью, однако, никто не занимался, так что каждый слуга делал то, что его душе было угодно. Дом, огромный замок, был запущен, слуги ходили в отрепье, лошади не получали положенного корма, и все маленькое общество душ в пятьдесят слонялось без дела и порядка. Серж не делал ни черта. Он ругался и матерился на чем свет стоит, а за поясом всегда держал наготове короткую кожаную плетку - исключительно для собственного удобства.

- Что он делает с таким количеством хорошеньких девушек? - поинтересовалась Грушенька.

- Ну, - ответили ей с ухмылкой, - это ты скоро сама узнаешь.

После ужина и ванны Грушенька, прежде всего, позаботилась о своих вещах. Их не успели еще сжечь, чему она была несказанно рада, поскольку купила все на собственные деньги. Тогда пожилая домоправительница сказала, что должна задать ей взбучку, однако Грушенька отмазалась, подольстившись к женщине, поцеловав розги и заставив ее позабыть прибегнуть к ним. Однако теперь она снова была крепостной. Цена ее свободы лежала в кошельке Madame Лауры.

По приезде Серж даже не вспомнил о Грушеньке, и она стала вести себя, как вся прочая прислуга в доме. Заслышав его приближение - а он обычно кричал и шумел, - они второпях покидали комнаты, чтобы не попасться ему на глаза. Старого князя Асанчеева она так и не увидела. Только двум пожилым женщинам позволялось заходить к нему в опочивальню; Серж доверял им, потому что они обе были названы в завещании князя.

Однажды у Сержа пропало одно из его колец. Он осерчал, решив, что кольцо украла кто-нибудь из женщин (в его доме не было слуг-мужчин, а гостей он отвадил). Он собрал всех женщин в большой зале подвального помещения и заорал, что если кольцо не будет возвращено, он убъет их всех, чтобы быть уверенным в том, что не пропустил воришку. Одна девушка заверила, что видела кольцо на буфете наверху, и несколько девушек, включая Грушеньку, отправились вместе с Сержем в ту комнату. Кольцо было найдено.

Между тем, Серж обратил внимание на Грушеньку. Грушенька была одета в блузку и нижнюю юбку, без настоящей юбки и без панталон. На голые ноги она надела деревянные башмаки. Это была ее рабочий костюм. При взгляде на нее глаза Сержа загорелись.

- Ты ведь девушка Madame Лауры? - сказал он и, просунув одну руку под нижнюю юбку, положил ладонь на голую попку, а другой рукой одновременно погладил ей бедра и кожу живота, не коснувшись, однако, киски. - Да, а я про тебя и забыл совсем. Но сейчас самое подходящее время. Встань коленями на кресло и наклонись вперед, цыпленок.

Грушенька сделала, как ей велели, поставила колени на подлокотники широкого кресла и наклонилась. Она ожидала, что ее взнуздают. Другие девушки наблюдали за ней, злобно улыбаясь. Однако Серж остался недоволен. Она ухватил ее за шею и стал что было силы сгибать до тех пор, пока голова Грушеньки не уперлась в сиденье. Одна из девушек задрала нижнюю юбку Грушеньки, которая теперь могла видеть между собственных ног, как Серж извлекает из своих грязных льняных порток внушительных размеров член. Она дотянулась правой рукой до киски, проворными пальчиками раздвинула губки и так застыла, ожидая атаки.

- Миленькая, чистенькая попочка, - сказал Серж. - Извини, что так долго о ней не вспоминал.

Он двинулся вперед, завладел ее пахом и, глядя вниз, коснулся девушки концом своего древка. Грушенька потянулась было к этому орудию любви, однако он прикрикнул на нее, чтобы она убрала руку. А потом стал вдавливать член в ее задний проход.

Он был содомитом по убеждению и наклонностям. Прежде всего, он не хотел, чтобы его девушки беременили. А, кроме того, он находил анус меньше и уже. Наконец, он не хотел вводить своих девушек в трепет: он любил заниматься любовью для себя и растягивать удовольствие как можно дольше без помощи партнерши.

Так что теперь ствол Сержа вступил в борьбу за овладение крохотным задним проходом Грушеньки. Он давил, вкручивался и толкался. Ей было больно. Не потому, что сзади она оставалась девственницей. Князь Лев положил этому начало, это он тер и пронзал ее в этом месте не одним пальцем. Серж, однако, не пользовался никакими мазями, да и не помогал себе рукой, и Грушенька стонала и вздыхала во время этой долгой атаки. Он был специалистом во вхождении в задние проходы. Он знал, что мышца, поддерживающая напряжение, находится наверху, и массировал ее. Она поддавалась, и тогда он до конца вводил древко.

Вставив член до конца, он выдержал паузу, устроился поудобнее и приступил к медленному поерзыванию. Глядя между ног на его большие бурые яички и конец появляющегося и исчезающего члена, Грушенька захотела ему помочь и стала юлить попкой. Но он шлепнул ее по бедру и велел не шевелиться. Она чувствовала, как его орудие становится все больше и больше, чувствовала, что попалась, чувствовала тоскливую пустоту в киске, а минуты все шли. Другие девушки, стоявшие вокруг, перешептывались.

Наконец, он разговелся, не ускоряя движений совершенно и не вынимая члена после. Серж просто стоял и ждал, пока тот не уменьшится, не станет мягким и не выскользнет сам по себе. Потом он молча удалился из комнаты. Едва он вышел, как девушки весело загалдели.

- Что ж, еще одна девственность и ни капельки крови...

- Хотела бы я через девять месяцев стать Богоматерью.

- Я всегда играю с собой пальцем, когда он входит мне в задницу.

- Меня он не возьмет, моя веранда слишком торчит. - При этом демонстрировалась мускулистая и толстая задница с такой узкой расщелиной, что задний проход оказывался скрытым.

- Обычно он выстраивает в ряд три или четыре девушки, сгибает их так, как только что проделал с тобой, и берет по очереди.

- Старайся быть поосторожней и не двигай задницей: если он кончит слишком быстро, то изобьет тебя в кровь.

- И не смазывай щелку. Он любит напрягать вход и ненавидит легкие отверстия.

- Теперь ты будешь в его списке. Ты видела, как понравились ему твои ягодицы.

- Ах, если бы у меня был добрый член - прямо сейчас - для моей маленькой киски!

- Сделай так, чтобы тебя послали для взбучки на конюшню. Парни не причинят тебе боли, зато взнуздают что надо.

- Если поможет, могу одолжить тебе свой палец.

- Почему бы не взять свечку?

Сказано, сделано. Увидев, как имеют Грушеньку, девушки возбудились. Серж никогда не разрешал им выходить из дома, так что им редко удавалось заполучить член в правильное место. Возглавлявшая хор легла на кушетку. Другая взяла с одного из консолей большую свечку и наполнила тоскующее по любви гнездышко сильными толчками. Они часто проделывали это раньше. Они установили, у кого самое глубокое влагалище, делая на свечке пометки для каждого передка, и преуспели в удовлетворении друг друга таким образом.

Грушенька, с интересом наблюдавшая за тем, как каждая девушка в свою очередь ложится на кушетку, ощутила желание. В группе была одна очень молоденькая девушка не старше лет пятнадцати-шестнадцати, очень светленькая и нежная. Она не давала протыкать себя, но ласкала лица и груди тех девушек, которые извивались под свечкой. Грушенька обняла ее и шепнула на ушко:

- Ты будешь делать для меня то, что я буду делать для тебя... все?

Девочка смущенно ответила кивком. Грушенька уложила ее на ковер, задрала ей ночную рубашку и начала покрывать поцелуями нежный животик. Девочке было щекотно, и она хихикала. Грушенька развела ей ножки и зарылась головой между детских бедер. Хорошенький передок был почти лишен волос. Девочка сопротивлялась, не так, чтобы серьезно, но все-таки, и от этого Грушеньке только еще сильней хотелось пососать эту киску, пососать со всем умением, приобретенным за время службы в банном заведении Madame Бренны.

Девочка вздыхала, вздымалась и извивалась, а когда наступил оргазм, прижалась к сосущему рту Грушеньки. Девочка была девственницей, и кончила сейчас впервые в жизни. Она лежала, не шевелясь, слегка приоткрыв губки, улыбающаяся и обессиленная. Грушенька изучала ее с любопытством; она знала, что девочка не ответит взаимностью, и решила об этом не думать. Ее собственная киска будет удовлетворена только ночью, когда она начнет вводить в себя свои милые пальчики и думать о возлюбленном Михаиле.

Серж не стал помещать ее в специальный список. Он был слишком занят добычей денег и складыванием их в своем личном железном сундуке. Он любил пить и играть с конюшенными и редко испытывал желание сбросить сперму. Как только у него появлялось настроение, он хватал нескольких девушек, отсылал тех, у которых оказывались толстые задницы, а остальных имел по-своему. Однако Грушеньке выпало сойтись с ним иным образом.

Однажды после полудня, прибираясь в гостиной, она несла стул с большой роскошной короной, вызженной на кожаной спинке. Серж, в спешке пробегавший по комнате, ударился о ножку стула коленом. Ему сделалось больно, и виновная должна была быть наказана на месте. Кожаная плетка была снята с пояса. Грушеньке пришлось наклониться вперед, покрепче зажать обе ладони между колен и не двигаться. Серж задрал блузку ей на голову. Левой рукой он ухватил ее за волосы, намотал пряди на кулак, и порка началась.

Он взмахнул плеткой и обрушил ее на девушку. Удар пришелся по голым плечам, и боль оказалась сильнее, чем Грушенька могла ожидать. Она задохнулась и поймала ртом воздух. Грушенька издала громкий вскрик, скорчилась и в агонии поджала пах. Она была готова упасть в обморок или повалиться на пол, не думая о последствиях, когда Серж отложил плетку. Он лягнул ее в попку и велел в следущий раз быть повнимательней.

Когда Грушенька, плача и охая, пришла в чувство, никого из девушек вокруг не оказалось. В сущности, они торопливо улизнули из комнаты, как только Серж схватил ее, потому что он мог запросто отхлестать полдюжины спин, если его настроение тому способствовало. Теперь они вернулись и смазали сметаной длинные красные рубцы, которыми были покрыты ее плечи, спина и одна из грудей. Только через несколько дней Грушенька оправилась и забыла о боли; рубцы же исчезли через несколько недель.

Прошло немало времени, прежде чем Грушенька снова лицом к лицу столкнулась с Сержем. Произошло это, когда он велел старой и ленивой домоправительнице прислать к нему шесть девушек с самыми лучшими грудями. Девушки не знали, что у него на уме, и потому откровенно побаивались. Но идти к нему им все же пришлось. Разумеется, Грушенька была одной из тех, кто в одних нижних юбках, голые по пояс, отправились к нему в комнату. Они остановились в дверях и стали ждать. Серж склонился над длинным листом со счетами; он писал какие-то цифры и матерился. Наконец, он отбросил перо, понюхал щипотку табака и окинул взглядом девушек.

У всех у них были полные, упругие груди с белой или смуглой кожей и розовыми или темными сосками. У Сержа был выбор. Он поднялся, ощупал их, пощекотал, взвесил тяжеловатую плоть на ладонях и пощипал. Девушки поеживались и хихикали, но по-прежнему волновались. Естественно, он остановился на Грушеньке. Груди у нее были самые изысканные, молочно-белые, полные, но острые, с довольно большими розовыми ягодками. Серж велел ей удалиться и надеть свой самый красивый наряд; юбку и блузку, но только ничего под них. Грушенька поспешила исполнить распоряжение.

Возвратившись, она увидела, что он занят другими девушками. Они стояли на коленях в ряд на кушетке, попками вверх, одна из них как раз принимала член Сержа, хотя, вероятно, они все уже удостоились этой чести, потому что утешали пальчиками свои задницы и щекотали киски. Серж вскоре извлек свой аппарат из задействованного отверстия и перешел к следующей расщелине. Грушенька постаралась не шуметь, чтобы не быть замеченной в дверях. У нее не было ни малейшего желания подвергать свою попку такому же обращению.

Покончив с данной обязанностью, Серж шлепнул каждую девушку по ягодице и выслал всех из комнаты. Он преспокойно убрал член обратно в брюки, не потрудившись отмыть его после путешествия по грязным пещеркам, и повернулся к Грушеньке. Он расстегнул на ней спереди блузку, вынул груди и постарался устроить блузку так, чтобы бюст, как следует, выпячивался из нее. Но сделать это не удалось. Блузка оказалась слишком просторной и имела слишком много складок, так что, вне зависимости от расположения, материал прикрывал большую часть бюста. Серж вызвал домоправительницу и велел сшить для Грушеньки элегантное вечернее платье, но такое, чтобы вырез на нем были ниже грудей. Отдавая это распоряжение, он со знанием дела улыбался.

В одном из множества сундуков была найдена парча голубого цвета вышитая серебряными цветами. Ее как следует раскроили и сшили великолепный вечерний наряд. Грушенька с готовностью помогала и следила за работой. От портных Нелидовой она знала, что ей идет и как нужно шить платье, так что когда через несколько дней она предстала перед очи Сержа, вид у нее был сногсшибательный. Все творение было самим воплощением вкуса и элегантности: переходящее сзади в шлейф, стянутое в осиную талию, с длинными рукавами, спускавшимися до колен, и увенчанное совершенно голым бюстом, выступавшим почти с бесстыдством. Стоит добавить к этому то, что Грушенька подкрасила себе соски хной (она подглядела это у Нелидовой); что она убрала волосы в высокохудожественном стиле той эпохи и улыбалась самой обворожительной из своих улыбок. Серж, грубый крестьянин и кучер, мог разве что восхищаться и осыпать девушку комплиментами. Разумеется, существовала огромная разница между Грушенькой в грязной рабочей блузке, непричесанной и полуголой и Грушенькой, наряженной светской дамой. Более чем довольный, Серж взял ее за руку и повел в комнату старого князя.

Когда они вошли в спальню, старик съежился, испуганно задрожал и был уже готов спрятаться под одеялом своего просторного ложа. Его длинные волосы были белыми как снег, а седая борода - нестрижена. Маленькие глазки оставались полузакрытыми, веки покраснели от воспаления. Нос его казался маленьким и сморщенным, так что весь он производил впечатление Деда Мороза, который попал впросак и теперь замерзает в снегу.

- Я привел вам кое-что красивое, - начал Серж, - то, что вам понравится, с чем вы сможете играть. А если вы попытаетесь спрятаться под одеяло или отвернетесь, я вас ударю, негодник вы эдакий. Разве не вам всегда нравились сучки с большими грудями - а? - когда вы были моложе, а мне приходилось чистить вам сапоги? Жаль, что вы так ослабли, а то я бы заставил вас почистить мои. Разве не приходилось мне сотни раз в те давние дни смотреть, как вы кладете свой прыщавый член им между грудей... в те дни, когда я всегда должен был выбирать для вас только большегрудых? Что ж, теперь вы видите, что я в благодушном настроении и даже привел вам игрушку. Давайте, пощупайте ее и пососите. Вам от этого полегчает, не правда ли?

Истинной причиной такого поведения Сержа, было то, что старик ему жутким образом осточертел. Серж хотел, чтобы он умер, но по прежнему вздрагивал при мысли убить его собственноручно. В его планы входило разволновать князя еще больше. Он надеялся на то, что старик, столь долгое время лишенный женского общества, возбудится и отбросит копыта. Поэтому он теперь подтолкнул Грушеньку к постели, и старый князь, пытаясь ее оттолкнуть, не смог не дотронуться до нагих грудей. Этого было явно недостаточно, и потому Серж пихнул девушку так, что она повалилась грудью на лицо князя. Однако Серж понял, что в его присутствии страх будет владеть сознанием старика сильнее, нежели юное тело Грушеньки - возбуждать.

Подумав и найдя Грушеньку неопасной, Серж решил оставить их наедине. Он велел девушке ласкать сосками лицо старика каждые полчаса, давать ему играть с собой и любить, если у того возникнет подобное желание.

- После стольких лет воздержания он имеет право на маленькую радость, - заметил он.

С этими словами Серж удалился.

Грушенька скромно сидела на стуле и рассматривала князя. Тот неподвижно лежал и глупо пялился в никуда. Через некоторое время она отвела от него взор, в глубине души жалея старика. Она почувствовала, что в свою очередь он теперь тоже смотрит на нее, и, не успел он отвернуться, как она перехватила очень проницательный и умный взгляд. Так значит, он претворялся старым идиотом, а на самом деле был весьма далек от сумасшествия! В конце концов, он тихо сказал:

- Ты ведь не убьешь меня?

- Мне вас жалко. Я вам помогу. Я ненавижу Сержа, - был ее ответ.

Однако они оба были слишком осторожны, чтобы сказать больше: быть может, крепостной, строивший из себя господина, сейчас их подслушивает. Через некоторое время она поднялась, склонилась над постелью, как будто затем, чтобы позабавить старика своей грудью, и шепнула:

- Я должна так делать, он может подглядывать через замочную скважину.

Князь сыграл свою роль и погладил груди девушки. Она же заметила на столе несколько книг, взяла одну и стала читать вслух. Князь удивился тому, что она умеет читать, и стал с интересом слушать. Однако интерес его вырос до восхищенья, когда она начала вставлять в свое монотонное чтение фразы, которых не было в тексте. Например, "будьте осторожны", или "я должна снова вас увидеть", или "придумайте, что делать", или "когда он вернется, ведите себя так, как будто не желаете меня больше никогда видеть" и так далее.

Когда Серж вошел, чтобы забрать Грушеньку, старик, глупо причитая, пожаловался на то, что она распалила его, что он не хочет больше ее знать, и что она мешала ему своим чтением. Серж остался этим доволен и обрадовался, особенно, когда, уже покинув спальню, Грушенька заявила, что князь - выживший из ума старик, лишенный каких-либо чувств и явно страдающий размягчением мозгов. Серж велел ей ежедневно навещать князя и с каждым разом раздражать его все больше.

- Возьми его член, - сказал он, - или то, что от него осталось, и три или соси его. Пусть он слегка возбудится, прежде чем отправиться ко всем чертям - ты все-таки его крепостная.

Однако вскоре Серж сам ощутил прилив желания, а Грушенька выглядела слишком красивой в своем новом платье, чтобы не стать замечательной партнершей. Прямо на месте девушка была брошена головой в подушки, а острая боль в заднем проходе дала понять, что Серж попрежнему способен заставить Господина Члена действовать. Откинув длинный шлейф платья с задранной кверху попки и, обнаружив на своем пути панталоны, Серж велел девушке никогда больше ничего не поддевать. Кроме того, он решил, что отныне каждый день, когда она будет выходить из спальни князя, он будет ее иметь. Платье светской дамы возбудило его низкородные чувства, и он приказал остальным своим фавориткам тоже являться к нему в красивых нарядах.

Между тем, Грушенька должна была принимать на себя главный удар его страсти, что она и делала, надеясь на скорую расплату. Ее все время имели в задний проход, и вот что странно: постепенно она перестала находить это таким уж ужасным. Напротив, она научилась расслаблять мышцы, отдаваться с легкостью и получать удовольствие от этой обратной стороны эротического возбуждения. В своих соитиях с Сержем она возражала только против того, что он требует от нее полной неподвижности, какой бы страстной она ни становилась, и как бы ей ни хотелось ответить на его толчки покачиванием бедер.

Освобождение старого князя Асанчеева и крушение Сержа произошло гораздо быстрее, чем даже могла надеяться Грушенька. Она пронесла к старику бумагу и карандаш. Пока она читала и сидела так, чтобы подглядывающий через замочную скважину не видел князя, тот писал письмо. Прошло много дней, прежде чем слабый старик справился с письмом и адресом. Ему приходилось все время прятать недописанное письмо под простынями, содрогаясь от страха, что его разоблачат - а это означало бы жестокую смерть от рук Сержа. Наконец, он сунул завершенное письмо Грушеньке. Адресовано оно было далекому родственнику князя, у которого в городе был свой дворец.

Пока Серж оставался в доме, Грушенька, не доверявшая никому, не могла решиться отнести послание по назначению. Но однажды, когда Серж отправился на бега, она торопливо оделась, выбежала из дома, запрыгнула в дрожки и помчалась через весь город. Родственника на месте не оказалось, зато Грушеньку могла принять его супруга. Грушенька пробралась через кардон слуг, приблизилась к госпоже, повалилась в ноги и с величайшим возбуждением поведала ей всю историю. Одновременно она передала письмо.

Поначалу дама не желала ее слушать. Разве не сам старый князь несколько лет назад направлял им оскорбительные письма, в которых просил никогда больше не навещать и не беспокоить его корреспонденцией? Разве не отказался этот грязный можердом впустить в дом ее мужа, действуя по указанию старого князя? Разве не были они целиком и полностью отрезаны от его жизни? Как же он теперь смеет надеяться получить от них помощь? Но когда Грушенька взмолилась, женщина все же прочла письмо. Она стала задумываться и попросила Грушеньку повторить ее историю.

Тут она вдруг все поняла: ей сделалось ясно, что князь Асанчеев оказался в действительности пленником собственного раба, что он не подпускал их к себе под страхом смерти и что нужно что-то делать. Но что? Она разрыдалась, поскольку не могла ничего придумать без мужа. Грушенька же была как на иголках. Действовать следовало до возвращения Сержа, потому что при первом же подозрении он мог удавить старика. Она предложила заручиться поддержкой нескольких знакомых Madame и полиции. Madame снова успокоилась и взяла все на себя. Она выбрала шестерых самых сильных конюхов, и все вместе они поспешили в замок князя.

Серж еще не вернулся. Старый князь, увидев родственницу, забился в истерике, прерывая свою радость испуганными возгласами. Серж, которого он называл сущим дьяволом, перебьет их всех. Страх его не унялся даже тогда, когда перед ним поставили Сержа, в цепях и кандалах.

Произошло это проще простого. Когда он вошел в дом, шестеро молодцов Madame набросились на него и молниеносно скрутили. Послали за полицией. В присутствии лейтенанта старый князь обвинил своего крепостного и потребовал, чтобы того повесили. Сержа увели.

В полиции решили не вздергивать его на виселице, а отправить в Сибирь. В исполнение это решение так никогда приведено не было. С Сержем, ошеломленным поначалу, вечером случился припадок, и он попытался сбежать. Ответом был кнут, и полицейский, осуществлявший порку, ударил так неловко, что сломал заключенному спину.

За ночь Серж отдал концы - все это можно прочесть в старых фамильных бумагах семьи Асанчеевых. Там же говорится, что старый князь даровал Грушеньке свободу и хорошее приданое. Много месяцев он прожил в покое и счастье. Все это время Грушенька ухаживала за ним. После кончины князя родственница, освободившая его, сделалась его же наследницей и перебралась в замок - в бумагах она названа как графиня Наталья Алексеева. Грушенька оставалась при графине Наталье до тех пор... но об этом в следующей главе.

-----------

****

ГЛАВА XIII

Графиня Наталья Алексеева и ее супруг, граф Василий, были русскими аристократами старой консервативной закваски, каких Грушенька еще не встречала. Они были набожны, откровенны, требовательны, но справедливы. Они чувствовали себя полновластными властелинами своих крепостных, однако скорее как отец и мать, нежели как хозяева. День их начинался с заутрени, в которой принимали участие все домочадцы. Далее следовал завтрак за длинным столом под предводительством господ. Если никого из гостей не было, хозяева и слуги ели за одним столом из одной посуды. Потом была работа.

На ленность и глупость поначалу действовали словами убеждения. Только в редких и уж в совсем вопиющих случаях прибегали к помощи плети. Сами же хозяева, однако, не секли, а посылали провинившегося на конюшню, где старый и верный кучер, по имени Иосиф, укладывал виновного на вязанку сена и учинял наказание. Иосиф был евреем, и бил всегда сильнее и дольше, чем ему велели. Крепостные ненавидели его. Они старались относиться к своим обязанностям радиво, чтобы не попасть в его лапы.

Более того, в доме отсутствовали какие-либо эротические злоупотребления. Многие годы аристократическая пара делила общее ложе. Граф, которому перевалило за пятьдесят, утратил свое половое желание, а графиня, будучи на десять лет младше его, была явно удовлетворена тем, что он еще мог ей дать. Она была милой и полной, с упругим телом и множеством очаровательных ямочек. Вела она себя по-родительски, правда любила поучать, и была обожаема всеми слугами.

Несколько недель спустя кончины старого князя она пришла к Грушеньке и спросила, что та намеревается теперь делать. Хочет ли она покинуть ее? Не хочет ли поискать себе мужа? Не хочет ли обзавестись небольшим хозяйством? Какие у нее планы? Грушенька еще не могла дать ответа. Обсудив это, они решили, что пока Грушеньке лучше остаться в доме и графиня поручает ей присматривать за Серебряной Комнатой.

Теперь Грушенька носила на поясе связку больших ключей, которыми отпирались ящики и сундуки. Она с гордостью следила за бесчисленными стопками постельного белья, от грубых повседневных простыней слуг до тончайшего камчатного полотна, и за фарфоровой посудой с дорогим серебряным орнаментом, которая ставилась на стол только в особенных случаях. У нее в подчинении было десять девушек, которые чистили, латали и шили новое белье, сотканное другой группой работниц или крестьянками одного из поместий.

Из чувства гордости она хотела, чтобы доверенная ей утварь всегда была самой лучшей. Это устремление зачастую не соответствовало рвению работавших под ее руководством девушек, особенно поначалу, когда они принялись прибираться после многих лет беспорядка, предшествовавших смерти старого князя. Она начала было убеждать девушек по-хорошему, однако вела себя робко, и они посмеивались за ее спиной. У нее едва хватало смелости на то, чтобы ущипнуть ту или иную за руку, и она чувствовала, что стоило ей отвернуться, как они корчили рожи и хихикали. В конце концов, она пожаловалась графине, которая, серьезно обдумав вопрос, посоветовала следующее:

- Беда с крестьянами состоит в том, что они не желают слушать ушами до тех пор, пока не почувствуют спинами. Если ты будешь говорить всякий раз мне, а я буду посылать их на конюшню, дело не пойдет. Они заклеймят тебя предательницей, будут думать, будто ты боишься их, и продолжат свои выкрутасы. Нет... в кладовой тебе придется держать чан с соленой водой и свежими розгами. Стоит отхлестать одну-две задницы, и девушки будут целовать обшлага твоих рукавов.

Воспользовавшись этим советом, Грушенька раздобыла розг и предупредила работниц, однако успеха особого не достигла. Девушки отпускали шутки по поводу розг и, когда она не смотрела, надламывали их посередине. Особенно насмехалась одна, большая и толстая, лет тридцати  Она дважды выходила замуж за зажиточных крестьян, но оба мужа умерли, и она, всякий раз, возвращалась в круг наиболее приближенной челяди, поскольку ходила в одних из последних фавориток покойного князя. Она называла Грушеньку не иначе как "детка" и рассказывала истории из своей замужней жизни, чем не давала девушкам работать. Сама она целыми днями ничего ровным счетом не делала, а когда Грушенька щипала ее за руку, усмехалась и говорила:

- Ну же, детка, давай еще. Мне это так приятно.

Разумеется, она почти этого не чувствовала. У нее была огрубевшая смуглая кожа и твердое тело крестьянки. На ее переросшие, полные груди старый князь впервые обратил внимание, когда увидел, как она купается в речке на территории его поместья. Она обычно становилась перед ним на колени, клала его пенис между грудями, сильно сдавливала их и терла ствол до тех пор, пока сперма хозяина не заливала ей шею. Она воображала, будто имеет перед Грушенькой больше прав, отчего и происходило ее ерничество и постоянные отказы что-либо делать. Она не переставая вызывала гнев Грушеньки, и потому, в конце концов, юная начальница потеряла терпение и велела наказать ее двадцатью пятью ударами розг по голой заднице. Женщина невозмутимо поднялась, вынула из волос несколько заколок и закрепила ими на спине подол юбки. Неторопливыми движениями, как будто совершая некий ритуал, она спустила панталоны, улеглась на пол задницей кверху и саркастически заметила:

- Пожалуйста, ударь меня, милочка. Я люблю, когда мне согревают попку.

Грушенька уперлась одним коленом в спину наказуемой и поставила рядом с собой ведро с розгами. Перед ней лежала великолепная задница: две большие загорелые сферы, мускулистые и твердые, как сталь. Женщина плотно сжимала бедра и напрягала мышцы, чтобы отразить удары. Она нисколько не боялась, потому что очень сильной Грушенька никогда не была. Грушенька почувствовала, что если не вобьет в провинившуюся покорность, то утеряет уважение всех девушек, и сердито поджала губы.

- Раздвинь пошире ноги, - лаконично приказала она.

- Конечно, голубушка, - насмешливо ответила женщина. - Что угодно для моей ненаглядной.

Она раздвинула ноги, как только могла широко, и в конце расщелины появилось большое отверстие: кишащая волосами киска, явно способная принять в себя увесистую колотушку. Полный кончик расщелины отнюдь не отличался мускулистостью, а внутренние изгибы ляжек рядом с киской привлекли взгляд Грушеньки. На эту часть она и направила удары розги.

Поначалу, будучи сама до крайности возбуждена, она била слабо и поспешно. Но когда возникло ощущение, будто женщина вовсе даже не прочь так полежать и при том еще подстрекает ее, Грешенька принялась сечь с силой, которой от себя не ожидала. Кожа вокруг киски стала пунцовой; появились первые капли крови. Женщина беспокойно заерзала. Кончик розги хлестал по нижней части губок.

Скоро розга переломилась, и Грушенька схватила новую. У нее заболела рука, но ей было все равно. Дыхание ее сбилось, однако она продолжала сечь, взгляд ее был устремлен на конец расщелины и совершенно игнорировал полные мускулистые бедра. Наконец, женщина ощутила острую боль. Сначала она терпела, чтобы доказать Грушеньке, что та не может ее уязвить. Однако потом боль стала слишком жестокой. Женщина сжала ноги. Грушенька, предвкушая победу и подчинение, не позволила ей это сделать. Она прикрикнула на женщину, приказывая снова раздвинуть бедра, а когда та не подчинилась, со злостью наклонилась и куснула ее в ягодицу. Женщина взвыла, однако с неохотой все же развела ноги в стороны. Этого показалось недостаточно Грушеньке, которая растянула их что было сил, и возобновила порку до тех пор, пока женщина не взмолилась о прощении.

Грушенька отложила розгу, однако с женщиной еще не закончила. Она велела ей не двигаться, пока сама не вымоет ее. Она взяла в пригоршню соленой воды из ведра и втерла ее в израненную кожу. Жжение холодной соленой воды передалось спине, и, когда женщина взвилась, Грушенька стала измываться над ней, пощипывая киску и жестоко дергая за волоски. Наконец, она вонзила острые ноготки в губки любовного гнездышка и с последним щипком, от которого несчастная вскрикнула, отпустила ее. Поднявшись на ноги, женщина бросила на Грушеньку странный взгляд, в котором удивление смешивалось с преданностью. Она сделала реверанс и поцеловала рукав Грушенькиного платья, после чего смиренно взялась за работу, позабыв смахнуть со щек слезы. С этого дня девушки смотрели на Грушеньку с уважением, а некоторые даже признались ей в том, что были рады, когда она наказала эту самонадеянную суку.

После этого случая Грушенька сама изменилась. Теперь она взирала на десять девушек, как на свою собственность и наслаждалась ощущением того, что может делать с ними все, что пожелает. Пощипывая руки, она испытывала некоторое волнение. Она не спешила, когда приказывала им обнажить внутренние изгибы бедер или даже грудь, чтобы медленно сдавить кожу суставами двух пальцев, сильно ее защемить и  повернуть руку. Когда жертва вскрикивала или не могла стоять смирно,   она все повторяла заново и сознавала, что возбуждается от этого.

Она пользовалась своими девушками даже еще шире, а они не смели пожаловаться графине. У Грушеньки не было любовника, так что ее киска часто скучала. Что делала Нелидова со своими девушками? Для чего этим ленивым бестиям нужны язычки? Памятуя свою прежнюю хозяйку, Грушенька приказывала девушкам сосать ей киску. Толстуха, совсем  недавно бывшая антагонисткой, сделалась ее фавориткой в этой забаве.   Язык у нее был длинный и сильный, и она обычно чередовала подлизывание и щекотку без каких-либо специальных на то указаний. Однако, если  кто-нибудь из младших девушек не удовлетворял ее, Грушенька с чистой  совестью порола негодницу. Про себя же она говорила: "А кто жалел  меня, когда я была в таком же положении?".

Все это было уничтожено одним событием. Граф с графиней устраивали большой вечер. Грушенька руководила девушками, расставлявшими  блюда на просторном буфете, который ломился от еды. Внезапно возле  нее оказался - она не заметила, как он подошел - ее Михаил. Он был  облачен в парадный мундир, великолепный мужчина с головы до ног,   молодой, проворный да еще в наилучшем расположении духа. Грушенька  видела только наглые голубые глаза, пленившие ее много месяцев назад. Она вытаращилась на него так, словно то был призрак, и, наконец,   осознав, что он стоит перед ней в плоти и крови, гость семьи, издала   слабый вскрик и хотела обратиться в бегство. Он поймал ее и прижал к  себе.

- Здравствуйте, Мари! - То было имя, которым она назвалась, когда они с другом подобрали ее на дороге. - Здравствуйте, таинственвенная дама. Не убегайте. Я повсюду вас искал. Если бы вы только знали,   как часто мы говорили о вас, мой друг Фладилов и я – он, по-прежнему,   в Петербурге. Мы даже заключили пари о том, кто вы. И вот теперь я  снова в растерянности. На гостью вы не похожи, вы не в вечернем платье и вы явно не служанка. - Грушенька была в модном, хотя и простом  платье из серого шелка и без парика.

- Пустите меня, пустите! - Слезы лились из глаз девушки, и вся  она трепетала.

В это время мимо проходила графиня, и Михаил призвал ее на помощь.

- Я могу рассказать вам все о моей смелой подружке, - ответила  графиня. - Она замечательная девушка и притом весьма хорошенькая, вы  не находите?

- Мы старые друзья, - продолжал Михаил, подмигивая. - Только я  ей больше не нравлюсь. Взгляните, она хочет бежать.

- Пожалуйста, ничего ему не говорите, - умоляла Грушенька хозяйку. - Если... что ж, тогда я сама все ему расскажу. - И она так  трогательно вздохнула, что они оба рассмеялись.

- Хорошо, - согласился Михаил, - это мне гораздо больше по  вкусу.

Грушенька взяла его за руку и увела из комнаты, подальше от  блеска тысячи свечей, смеха и веселья аристократический вечеринки.   Она усадила его в темном углу одной из множества кладовых и, в то  время как по комнате проходили слуги, поглощенные своей работой,   излила на него поток слов. Она постаралась расписать себя как можно  более бедной и жалкой. Она рассказала ему о том, что всего лишь крепостная; что когда они с Фладиловом подвезли ее, она была беглянкой, одетой в украденные платья госпожи; что она низкое, грязное существо, не достойное даже разговаривать с ним.

Закончив, она ударилась в слезы, обняла Михаила, поцеловала и,   в истерике приникнув к его шее, сказала, что обрела свободу и теперь  вольна идти, куда пожелает, но никогда не покинет его. Михаил понял  только одно: она любит его и непрестанно о нем мечтает. Она была  очень красива, а в слезах казалась ему истинной Венерой. Она почувствовала, что нравится ему, и вдруг снова стала сама собой, обретя  способность рассуждать. Она упрекнула себя в том, что сглупила,   оправилась и очаровательно улыбнулась Михаилу. Он поцеловал ее, без  страсти, как-то по-братски и, поддразнивая, спросил, будет ли она  снова с ним спать. Он пообещал с этих пор быть вежливее и не храпеть. Заверив, что скоро снова увидит ее, он пошел пировать обратно.

Сведения, которые он получил от добросердечной графини, совершенно расходились с тем, что рассказала ему Грушенька. Разумеется,   графиня ничего не знала о прошлом Грушеньки: в своем добродушии и  наивности она даже не подозревала о прежних приключениях последней. Она считала девушку все еще девственной, вероятно, рожденной свободной от приличных родителей, вынужденных, однако, из бедности отдать  ее в крепостные. При освобождении старого князя она продемонстрировала замечательный ум и храбрость, ибо стоило только Сержу открыть  заговор, он замучил бы ее до смерти. Шутя, она попросила Михаила не  влюблятья в Грушеньку, поскольку та ему не пара. То, что у них мог  начаться роман, даже не приходило ей в голову.

Только произошло именно это - и как же Грушенька была тому рада! Михаил под предлогом нанесения визита вежливости графине, исполнил данное обещание, они встретились и условились о свидании. Вечером Грушенька тайно покинула дворец, и они долго ехали в карете. В тот раз они не сношались, но любили друг друга как двое нравственных  молодых людей. В другой раз, однако, она пришла к нему домой, и не  успели они осознать, что делают, как уже сплелись на его постели.   Грушенька, чувствуя, как блаженное волнение растекается по телу от  одного только прикосновения рук возлюбленного, отдала ему свою юную  плоть со всей страстью и силой, какую только могла найти. Они любили, имели и целовали друг друга до тех пор, пока не исчерпались полностью. Михаил полюбил ее едва ли не больше, чем она его. В сущности, скоро Грушенька стала для него необходимой. Они держали свои  встречи в полной тайне и таким образом только еще сильнее упивались  выпавшим на их долю счастьем.

Приближалось лето. Михаил, полное имя которого было Михаил Стивен, должен был отправляться в одно из фамильных поместий, которым  управлял за отца. Он не хотел расставаться с Грушенькой. Естественно, он задумал взять ее с собой под видом любовницы. Так однажды утром графиня получила весьма умело составленную записку от Грушеньки,   благодарившей ее за доброту и сообщавшей, что уезжает в неизвестном  направлении. Накануне Грушенька вынесла из дворца все свои пожитки и  уехала в карете с молодым бароном Стивеном. Они вкусили все очарование тайного бегства.

"Медовый месяц" в деревне был слишком великолепен, чтобы описать его словами - во всяком случае, так думала тихо молившаяся  Грушенька. Чтобы придать ей веса, Михаил представил ее как свою  молодую жену, и Грушенька стала для всей свиты "любимой баронессой"  и "матушкой". Как выяснилось впоследствии, ему не следовало этого  делать, но до тех пор его "молодая жена" купалась в счастье.

Радуясь жизни, Грушенька обращалась со слугами сдержанно и заботливо. Она была добра ко всем, навещала больных крестьянок, приносила еду их детям, а с возлюбленным супругом ссорилась разве что,   когда он ругал ее за излишнюю мягкость и за то, что она всех балует.

Разумеется, она баловала своей любовью и его. Ночами она окружала его мускулистое, сильное тело нежностью. Она отдавалась ему  без остатка, до глубины души волнуя его своей любовной страстью. Не  то, чтобы она когда-либо вообще целовала его всегда возбужденный  ствол: вопреки желанию, она не хотела, чтобы он догадывался о ее  опытности в этом виде любви. Она не ласкала яички и даже не сжимала  его интимных частей в своей мягкой ладошке. Нет, стоило им лечь обнаженными в постель, как его орудие само находило вход. Но тогда она  совершенствовала свое искусство - искусно крутила ягодицами, оттягивая оргазм, застявляла Михаила замирать, когда чувствовала, что он  уже близок, гладила ему руками спину и все целовала и целовала лицо  и голову.

Иногда, когда он уже был в постели и нетерпеливо ожидал ее, она  раззадоривала его, прикрывая киску и груди руками и покачивая бедрами. Когда она подходила к ложу слишком близко, он хватал ее, и через мгновение она уже чувствовала, как его обожаемый член проникает в ее  пылающее любовью гнездышко.

Она научилась ездить верхом, они путешествовали в его экипаже,   проделывали долгие пешие прогулки и о чем только ни говорили. Его  восхищиние ее умом, смекалкой и здоровыми суждениями продолжало расти. Он дал себе слово никогда не расставаться с этой девушкой, а  она была невыразимо счастлива, ощущая, что удерживает его. Они избегали навещать своих соседей, чтобы аристократы-помещики не оскорбились ее присутствию. Они так замечательно ладили друг с другом,   что будущее видилось таким же ярким, как и настоящее. Они никогда не заводили разговоров о прошлой жизни Грушеньки: Михаил не хотел знать,   откуда она и чем занималась. Грушенька же, напротив, хотела знать  все о нем, и ему приходилось рассказывать ей о своей жизни, начиная  с самого детства.

Однажды, после многих поцелуев на прощанье, Михаил оставил ее и  отправился к соседу, с которым должен был обсудить цены на зерно и  другие вещи, связанные с отчетом, который ему предстояло подготовить  для отца относительно состояния дел в поместье. Его не было уже несколько часов, когда карета вернулась, и кучер передал ей письмо, в  котором говорилось, что она должна воспользоваться его каретой и  встретиться с ним в определенном месте, куда он прибудет верхом. Грушенька сидела под раскидистым каштаном в саду и что-то вышивала. Она  забралась в карету как была, в простом домашнем платье, даже не захватив шляпку. Конечным пунктом, названным кучером, было не слишком  отдаленное поместье. Экипаж быстро помчался по плохим деревенским  дорогам. Несколько раз кучер поворачивал к ней свое круглое, доброе  лицо, с выражением в глазах, ставшее ей понятным лишь впоследствии.

Преодолев несколько верст, они повстречали огромную дорожную карету. Кучер притормозил, дорожная карета тоже. Из нее выскочили  двое мужчин, напали на Грушеньку, связали, вставили в рот кляп,   забросили к себе и были таковы.

Грушенька была ошеломлена. Кучер, который, естественно, должен был встать на ее защиту, даже не оглянулся. Не оставалось ни малейшего сомнения в том, что это чей-то заговор. Похитители накрыли ее  голову платком, и всякое сопротивление сделалось невозможным. Карета  преодолевала версту за верстой. Когда же она, наконец, остановилась,   Грушеньку вывели на улицу, подняли по лестнице, привязали к стулу и  только тогда сняли с лица платок.

Она сидела в добротно мебелированной комнате, очевидно, в комнате дорогого постоялого двора. Похитители сразу же ее оставили, и  она услышала, как они докладывают в соседнем помещении о том, что  девушка доставлена в целости и сохранности. Два пожилых господина,   аристократы, судя по платью, один - с волосами снежной белизны, вошли в комнату. Они строго посмотрели на Грушеньку, особенно тот, что  выглядел старше, упершийся в нее твердым, недобрым взглядом.

- Так вот она какая, эта девка, которая околдовала его, - нарушил он молчание. - Что ж, позаботимся о ней...

В его тоне было столько злобы, что второй вмешался.

- Не будем принимать скоропалительных решений, - сказал он. -  Предоставьте ее мне, и все получится, как надо. - Потом он обратился к перепуганной Грушеньке. - Являетесь ли вы супругой барона Михаила Стивена? Когда и где вы венчались?

- Кто вы такие? - ответила Грушенька. - Какое право имеете вы  спрашивать меня... к тому же я ему не супруга, - добавила она от  страха.

- Не его супруга? - повторил мужчина. - Разве ты не живешь с  ним?

- Я люблю его, а он - меня, и мы можем делать, что хотим, не  так разве?

- Тогда послушай меня, барышня, дело это весьма серьезное. Вот  этот господин - отец Михаила. До него дошли слухи о том, что его сын  тайно женился. Разумеется, ему захотелось знать, кто его невестка.   Сведения поступили к нам прямо от крепостных поместья. Помни, что  это поместье не Михаила, а его отца, и вот почему кучер сегодня тебя  похитил. Мы проверили и твое прошлое. Это тоже не составило особого  труда. Графиня предположила, что ты бежала с Михаилом. Девки рассказали, что купили тебя через Madame Лауру, которая в свою очередь  свела нас с Мартой. Она знала о тебе все. Ты всего лишь беглая крепостная из поместья Соколова. Ты обманула доверчивого Михаила, а он  только мальчишка. Он бы не стал жить с тобой как с женой, если бы  знал, что ты - беглая крепостная, которую он должен сдать полиции. А  теперь скажи, когда и где вы венчались, и какой священник руководил  церемонией. У нас есть средства заставить тебя говорить, - угрожающе  добавил он.

Грушенька почувствовала, как у нее цепенеют руки. Она, как могла, выпрямилась и ответила с достоинством. Она никогда не обманывала  своего любимого Михаила, никогда не сочеталась с ним браком, даже не  помышляла об этом. Он сам подвез ее, когда она бежала от Madame Софьи. Она нежно его любит и сознает, что для нее он слишком аристократичен и хорош. Она с готовностью станет крепостной отца Михаила,   если он только позволит ей жить рядом с любимым.

Ее слова оказались для пожилых господ полной неожиданностью.   Звучали они правдиво, а доводы были взвешенными. Мужчины долго переговаривались по-французски, на языке, непонятном Грушеньке. Отец Михаила по-прежнему выглядел рассерженным, тогда как его друг потеплел.   Он подтвердил это тем, что перерезал веревки, связывавшие Грушеньку,   и при этом не предостерег ее от побега. В конце концов, с ней заговорил отец Михаила.

- У меня на моего сына другие виды, и я больше никогда не позволю вам видеться. Это решено, и он согласится, потому что поступает  так, как говорю я. Ты же сама можешь выбрать себе участь. Если ты  готова пойти на жертву и держаться от него подальше, я позабочусь о  тебе. Если нет - я вручу тебя властям, что будет гибелью Михаила и  твоей собственной. Ибо его возлюбленная, делившая с ним ложе, будет в обнаженном виде высечена на людном месте. Тебя прижгут железом и  отправят в Сибирь, как поступают с крепостной, которая бросает своего полноправного хозяина. Выбирай.

Грушенька заплакала. Она оплакивала своего возлюбленного. Мужчины оставили ее одну и заперли дверь. Вернувшись уговаривать ее,   друг отца Михаила обнаружил, что она уже приняла решение. Конечно,   она не может вредить будущей карьере Михаила. Она согласилась оставить его, а когда ей сказали, что она не сможет даже попрощаться с  ним, приняла и это. Ей позволили написать ему письмо и вложить в  неловкий почерк всю любовь и наилучшие пожелания, какие только были  в ее сердце, говоря под конец, чтобы он подчинялся воле отца. Осталось неизветным, получил ли он это послание.

Мужчины отужинали с ней в комнате. Грушенька не могла есть, но  посидела с ними и поговорила. Теперь они смотрели на нее другими  глазами: они нашли ее красивой и соблазнительной, а друг отца заметил, что тот жестоко наказывает сына, лишая его столь очаровательной  спутницы. Однако старик остался непреклонным и объявил о том, какова  будет ее дальнейшая судьба.

Она должна была немедленно покинуть Россию. В дорогу ей будут даны одежда и паспорт, а до границы ее будут сопровождать верные  слуги. При тех достаточных средствах, которые он давал Грушеньке,   барон посоветовал ей открыть парикмахерский салон или магазин платий. Если же она когда-нибудь попытается снова соединиться с его  сыном, он позаботится о том, чтобы она окончила свои дни под кнутом.

Сказано это было человеком, который имел достаточно власти делать то, что говорит, и чья месть последует наверняка, соит ей только нарушить клятву. Грушенька слишком хорошо это понимала. Рок лишил ее счастья. Она была рождена крепостной; сильные мира сегодня решили ее судьбу, а ее слезы были недостаточно мощным оружием в борьбе против их воли.

----------

*****

ГЛАВА XIV

Путешествие Грушеньки по Европе - это отдельная история, пересказать которую здесь не представляется возможным. Грушенька была молода и прекрасна, но грустна. Она располагала весьма внушительным капиталом, во всяком случае, так казалось ей самой. Она производила впечатление одной из тех русских путешественниц, которые были столь известны в то время своими беспредельными оргиями. Вместо того, чтобы где-либо осесть, она безостановочно двигалась вперед, пока не прибыла в Рим. Этот город поразил ее своим величием и весельем. С присущей русским способностью к языкам, она без труда выучила итальянский. Она водила дружбу с людьми самого разного пошиба: с художниками и студентами, с содержанками, а иногда даже с представителями света.

Справившись с ударом, постигшим ее, она пустилась в бесконечные любовные интриги. Однако она всегда оставалась неудовлетворенной теми мужчинами и женщинами, с которыми ложилась в постель, потому что ее русская сила и энергия превосходили способности и аппетиты партнеров. Она получала удовольствие, как от чувственности, так и от жестоких оргий. Не раз она конфликтовала с полицией, когда поднимала на ноги округу безумными попойками или битьем служанок в чисто русском стиле.

В те времена плетку использовали по всему свету, однако конституция итальянок, прислуживавших теперь Грушеньке, была тоньше, чем у российских крестьянок, и частенько уступала безрассудным надругательствам. Рубли, однако, вызволяли ее из любых переделок, и скоро "дикая русачка" стала известной фигурой всех закоулков древнего Рима.

Выпивки, игры и руспутство скоро опустошили ее кошелек. Тогда она воспользовалась проторенным путем, которым шли все Евы: стала содержанкой, молниеносно разорявшей любовников своей безудрежностью. Работая на сводника, обслуживавшего знатных иностранцев, она снова оказалась не в ладах с властями. В результате ей пришлось спасаться бегством в Нюремберге, где в те времена процветала итальянская колония. Однако там она не нашла ни клиентов, ни денег, к которым так привыкла в Риме. Поэтому она вышла замуж за скромного немецкого пекаря, которого бросила без бракоразводного процесса, когда колотушка его приказала долго жить вскоре после медового месяца.

Между тем, в ней никогда не умирало страстное желание возвратиться в Россию, и вот теперь - будучи двадцати семи лет отроду - она решила отправиться на родину. История с Михаилом, образ которого она по-прежнему носила в своем сердце, наверняка уже позабыта как им самим, так и его отцом. Она собралась открыть в Москве лавку модистки - какая была у Madame Лауры. Для начала подобного предприятия она достаточно повидала на своем веку, чтобы думать о том, откуда взяться деньгам. Так она украла все, что только смогла у своего немецкого муженька, принарядилась в элегантное дорожное платье и, изображая из себя вполне светскую даму, скоро пересекла русскую границу. Для того чтобы сделать хорошую мину, она захватила с собой множество чемоданов, которые все сплошь были набиты камнями. Добравшись до Москвы на почтовой карете, она вышла и расцеловала стены огромных ворот. Она была счастлива тому, что вернулась домой.  

------

******

ГЛАВА XV

Маленький толстяк-трактирщик весь изломался в поклонах, пока провожал Грушеньку в свою "лучшую комнату". Во множестве восторженных фраз он излил свой восторг по поводу красоты Madame, восхитился ее новым западным дорожным платьем и смиренно выразился о той чести, которой удостоился, оказывая прием столь замечательной даме. Однако его болтовня изобиловала и скрытыми вопросами о приватных делах гостьи. Кто ее родственники в городе, каков ее статус и род деятельности? Полученные поверхностные ответы не удовлетворили его. Любопытство его коренилось вовсе не в личной неприязни и не в опасении не получить по счетам. Причиной являлся весьма строгий указ полиции держать ухо востро с всякими одинокими женщинами и сразу же сообщать о них властям. Указ этот был написан под давлением церкви в целях одной из тех "чисток", которые периодически затрагивают все институты морали.

Разумеется, Грушенька об этом и знать не знала. Пройдясь по дорогим улицам Москвы и собрав множество восторженных взглядов, которыми наградили ее прогуливавшиеся там господа, она уверовала в хороший урожай. Между тем, трактирщик пробрался в комнату гостьи и наметанным взглядом обследовал ее пожитки. Слесарь вскоре ознакомил его с содержанием чемоданов, и он со вздохом перекрестился. Пусть она и дамочка, не лишенная пикантности, отправляться из-за нее в Сибирь ему не улыбалось. Укрывательство авантюристки? Нет уж, сударь, увольте, лучше сбегать в полицию. Что он и проделал ранним утром следующего дня.

Двое здоровенных грязных полицейских ворвались в комнату Грушеньки, когда она еще изволила почивать сладким сном. Они не стали выслушивать ее возражений, велели поживее одеваться и, даже не дав как следует привести себя в порядок, поволокли в тюрьму. Матрона шести футов ростом и упрямая, как черт, предложила Madame, прежде чем отправиться в грязную камеру, снять все-таки ее "чистенькое платьице". Она с чрезмерной поспешностью сграбастала одежду девушки и захлопнула дверь. Грушенька осталась сидеть в полутемной каморке, прислушиваясь к шарканью шагов по оживленным коридорам и то и дело доносящимся снаружи крикам протестующих женщин. Что все это значило, почему ее заперли? Что она натворила? Она дрожала в одном корсаже и нижней юбке, прикрывая голые плечи растрепанными волосами.

После многих часов ожиданья двое сторожей пришли за ней и отвели к окружному капитану. Это был низкорослый мужчина с круглым лицом и въедливыми глазками, которому все не терпелось покончить со своими обязанностями. Он едва удостоил взглядом ее паспорт и поинтересовался, в чем ее обвиняют.

- Она проститутка, - сказал один из констеблей. - Это все.

Этого Грушенька никак не ожидала. На подобное обвинение у нее не было заготовленно никакого оправдания, и, будучи не в состоянии подыскать подходящий ответ, она пустилась в море слов, отвергая подобный вопиющий поклеп. Резкий вопрос капитана, мол, на что она живет, получил ответ "на свои деньги". Однако она не смогла доказать наличие хотя бы мало-мальской суммы. Когда же она сообщила, что недавно возвратилась из заморских стран, подозрительность капитана только еще усилилась.

- Может, она не просто шлюха, - сказал он. - Может, она шпион или член одного из тех тайных обществ, что хотят низвергнуть нашего возлюбленного государя. Как бы то ни было, развяжите ей язык. На козлы ее. В течение часа она нам все выложит.

Полицейские уволокли Грушеньку, не обращая внимания на ее крики и протесты. Они привели ее обратно в тюрьму и втолкнули в камеру пыток. Они ужасно избивали ее руками и ногами. Она решила не сопротивляться и успокоилась.

- Так-то оно лучше, - заметил один. - Будь ягненком, и мы не станем кусать тебя, как волки.

Обоим эта шутка страшно понравилась. Однако тянуть с девушкой они не стали. Они сняли с нее корсаж, расстегнули корсет, развязали ленточку нижней юбки, которая упала сама, и грубо стащили с нее длинные панталоны. Потом толстой веревкой привязали ей руки к спине. Наконец, они успокоились и осмотрели свою жертву.

За время, проведенное в Европе, фигура Грушеньки значительно изменилась. Ее тонкие, изящные формы располнели; она стала пухленькой и упругой. Бюст, резко выступивший вперед из-за заломленных назад рук, по-прежнему сохранял изумительную твердость. Груди торчали без намека на отвислость, талия сделалась полной, холм Венеры, казалось, увеличился в размерах и покрылся густой черной шертской, а ноги заплыли жирком и округлились. Однако самое замечательное изменение претерпела попка Грушеньки. Всегда такая мальчишеская, она стала теперь пухлой и женственной и выпирала двумя цветущими ягодицами. Женщина во всей своей красе стояла между двумя констеблями, длинные волосы ее стекали на плечи, обеспокоенный взгляд голубых глаз переходил с одного мужчины на другого, а полные губы умоляли  пожалеть ее. Один из них как бы, между прочим, взял ее полные груди и помял; больно связанные за спиной руки не дали ей возможности защититься от его грязных лап.

- А трахну-ка я ее, пока она не на дыбе, - сказал он. - Из сегодняшних она самая смазливенькая.

- Действуй, - посоветовал второй. - Потом я возьму блондиночку из девятой камеры. Мне нравится, как она кричит, когда я тискаю ее, прижав к койке.

-  Давай не будем об этом, - был ему ответ. -  Тебе подавай молодок, у которых и волос-то вокруг дырочки нет. А я предпочитаю пухленьких, вот таких. - И он пошлепал Грушеньку между ног по гривке.

- Я сделаю все, что вы скажете, - причитала Грушенька. - Все! Но только, пожалуйста, не делайте мне больно, я этого не вынесу.

- Об этом после покумекаем, - сказал констебль. - Повернись и нагнись.

Она сделала, как ей велели. Второй, помогая товарищу, зашел к ней спереди, взял за голову, просунул голову себе между ног и сжал бедрами. Одновременно он держал женщину за поясницу. Первый констебль извлек из брюк увесистый член. Он ухватил ее большие ягодицы за мягкую, пышную плоть и раздвинул. Ему не составило труда ввести древко в гнездышко. Вход, некогда такой узенький, был теперь широко распахнут. Киска исходила соком, однако никакой тайны в ней больше не было. Слишком многие нашли в ней себе удовольствие, да и пылкая натура самой Грушеньки способствовала ее увеличению. Констебль не спешил; в том, чтобы позабавиться с заключенной, не было ничего необычного, особенно если таковая проходила за разврат, и потому на протяжении всего действа мужчины спокойно переговаривались.

-  Ничего себе норочка, - сказал тот, который держал Грушеньку между ног. - Надеюсь, ты в ней не утонешь.

- Все же это получше, чем дверная щель, - пробормотал наседавший.

- Прочисть-ка ей там все уголки, чтобы она тебя надолго запомнила.

- И так не забудет. Там, куда она отправляется, членов днем с огнем не сыскать.

Имелся в виду исправительный дом, где содержались гулящие девки.

- Во всяком случае, если ты удружишь ей с потомством, ее не повесят.

Это была ссылка на старый закон, запрещавший казни беременных женщин.

Пока в комнате слышались эти и им подобные замечания, голова Грушеньки была зажата между высокими сапогами констебля. Запах сала и кожи лез ей в ноздри. Грязь терлась о ее щеки, а кровь из-за согбенной позы прилила к голове. Это была первая вздрючка, которой она удостоилась после возвращения на российскую землю.

А ведь ожидала она совсем иного. Может стать любовницей аристократа, валяться в постели на шелковых простынях, или заполучить на собственное ложе русского молодца, чтобы снова ощутить себя в объятиях земляка! А между тем один констебль массировал ее полную талию, тогда как второй вцепился ей в бедра и изо всех сил взнуздывал. Она вдруг вспомнила, что должна заручиться благосклонностью этих мужчин, и начала отвечать на толчки, ловко покручивать попкой и крепко пожимать ствол. Стоило ей начать, как констебль кончил. Она заломила связанные за спиной руки и попыталась прилипнуть киской к его члену. Однако он прозаично извлек из нее свой инструмент.

Оба мужчины сошлись на том, что у нее замечательная, мягко обитая попка, более подходящая для кожаной плетки, нежели для кнута. Они звучно отшлепали ее и отпустили. Грушенька медленно выпрямилась. Лицо ее приобрело малиновый оттенок, и было испачкано чернотой от сапог. Она снова стала умолять, чтобы ей не делали больно. Мужчины не слушали. Приказ есть приказ. Им надлежало водрузить ее на козлы.

Козлы были одним из самых древних орудий пыток. Изобретенные в странах Востока, они были заимствованы Инквизицией и так распространились по всей Европе, будучи наименее дорогостоящей, зато наиболее действенной машиной, используемой в отношении женщин. Состояли они из обычной доски, прибитой между четырьмя высокими ножками таким образом, что узкий край доски оказывался вверху. Констебли заставили Грушеньку приблизиться к козлам, велели подняться на приступок и перенести одну ногу через доску, чтобы оказаться в положении сидя. Пока один мужчина держал ее сзади за талию, другой соединил ей ноги цепью и привесил к цепи груз. Теперь Грушенька сидела промежностью на острой деревяшке, а железный груз тянул ее тело вниз. Таким образом, она оказалась сидящей на киске и заднем проходе - самых нижних частях тела - и острый узкий край доски впивался в ее наиболее чувствительное место. Вдобавок к этому, тюремщики просунули канат, свешивавшийся с потолка, через веревки, привязывавшие ее руки к спине. Это должно было не дать ей возможность отклониться ни вперед, ни назад и таким образом уменьшить боль от давления. Устроив все, как следует, мужчины вышли из комнаты и захлопнули за собой дверь, даже не слушая слезных уверений Грушеньки в том, что она им все расскажет.

Поначалу ей было очень больно, однако она чувствовала, что может терпеть. Потом вдруг ее пронзила такая острая боль, что она закричала. Хлопая безумными глазами, она заломила руки и впилась ногтями в ладони. Она попыталась найти позу, которая бы сняла груз с ее изнывающей киски. Тщетно. Груз на ногах и канат за спиной не позволили ей изменить позу, и чем больше она двигалась, тем глубже край доски врезался в ее незащищенную расщелинку.

Она не знала, сколько просидела в этой рассеченной, ужасной позе. Стоны ее превратились в завыванья, вой перешел в слабые всхлипы. Она вот-вот была готова потерять сознанье, однако мучительная боль не позволяла ей сделать этого. Вошел полицейский капитан и, не обращая внимания на плач и мольбу, поднял кожаную плетку. Удары обрушились на ее бедра, живот и груди. Они довели муку до апогея: когда плетка впивалась в ее плоть, Грушенька вздрагивала всем телом и тем самым только еще сильнее поражала киску. Да, она была готова рассказать все - правду и ничего, кроме правды. Не снимая кандалов, капитан избавил ее от груза и подставил под ноги стул. Грушенька встала на него и замерла в нескольких дюймах от ужасной доски: один удар по стулу, и она усядется в прежнюю позу. Она выложила все: историю всей своей жизни.

Толстый маленький капитан сидел на колоде для порки и слушал, почесывая голову. Случай был непростой. Из рассказа он понял, что да, Грушенька - личность свободная, но с другой стороны - беглая крепостная из поместья Соколова. Кому же она принадлежит теперь? Соколовым, Madame Софье? В силе ли последнее освобожденье, и можно ли ее считать свободной личностью? Он не хотел принимать по данному вопросу чересчур скоропалительное решение. Во всяком случае, сейчас она принадлежит государству, или точнее, ему самому. А посему он будет держать ее у себя до тех пор, пока на него не снизойдет какое- нибудь озаренье.

Он оставил ее стоять над доской и вышел. Через некоторое время явилась здоровенная тюремщица. Она сняла с Грушеньки цепи и отвела обратно в полутемную камеру. Женщина отказалась вернуть ей нижнее платье тонкой работы и бросила совершенно голой. Грушенька кротко протестовала: хотя боль кое-как утихла, сама она была так слаба и изранена, что едва могла передвигаться.

В грязной камере прошло несколько дней. Неясность собственной участи угнетала Грушеньку, шум и крики переполненной тюрьмы действовали ей на нервы, а грязь вростала в поры. Однажды тюремщица выволокла ее из камеры, всю наспех помыла, одела в старые тюремные лохмотья и передала уже поджидавшему ее констеблю. Тот провел ее по множеству коридоров и лестниц и, наконец, втолкнул в личный кабинет капитана полиции. Грушенька удивленно замерла на пороге. На большом столе посреди помещенья сидела молоденькая шлюха. Возрастом она была не старше восемнадцати лет, однако по ней нельзя было не заметить, что она видала виды и выдолблена, как кожа. Одета она была в нижнее белье и занималась тем, что пререкалась с низкорослым главой всемо-гущего полицейского управления. Тот был без рубашки, но по-прежнему оставался в брюках и производил нелепое впечатление. Он был явно доволен и одновременно раздражен бесстыдством этого маленького существа, обращавшегося с ним, как с куском дерьма.

- А, приветик, - обратилась она к Грушеньке. - Ты только вообрази, эта скотина заявляет, что слишком хорош, чтобы поцеловать мою киску, мою хорошенькую киску, прошу заметить. - Она открыла прорезь на панталонах и нагло раздвинула обеими руками отверстие. - Я ему сказала, что ни хрена делать не стану, пока она не будет, как следует облизана. Он послал за тобой и заявляет, что ты должна знать толк в таких делах, во всяком случае, если не наврала ему...

- Ладно-ладно, - проворчал толстяк, слегка раздосадованный, - покажи ей "французскую любовь". Может, это заставит ее притухнуть, эту бесстыдницу. Но только не соси ее до тех пор, пока она не кончит, а не то я все потроха из тебя вышибу. Я не хочу трахаться с трупом.

Грушенька приблизилась и занялась девкой. Это была возможность решить свою собственную судьбу: лучше произвести приятное впечатление. Да, она умела лизать киски. В Италии она частенько заманивала молоденьких девушек к себе на квартиру и возбуждалась, заставляя их извиваться и стонать под своим язычком. То и дело служанкам приходилось удерживать их силой, когда они не уступали. Однако эта шлюшка ей не нравилась. Она не видела ничего приятного в том, чтобы сосать эту вонючую дырку, которая, несмотря на юный возраст хозяйки, выглядела даже чересчур разработанной. Грушенька нагнулась и развела девице ноги, чтобы самой устроиться поудобнее. Бесстыдная свинка разлеглась на столе и победоносно взглянула на своего крепыша-любовника, который прохаживался по комнате, и язычок Грушеньки приступил к заданию.

Язычок этот уже сделался широким и расторопным и познал все хитрости искусства от А до Я. Киска, почувствовав, что за работой мастер, крайне заинтересовалась. Блондинка начала разыгрывать всю эту комедию лишь затем, чтобы поддеть любовника, однако обнаружила - к собственному своему удивлению, - что такое обращение ей по душе, и позволила довести себя до оргазма. Грушенька ощущала, как ее клитор, налившись твердостью, внезапно вновь опал. Однако она продолжала лизать, чтобы скрыть от капитана полиции тот факт, что его любовница ослушалась и отдается до того, как он в нее вошел.

- Хватит этой ерунды, - прервал он Грушеньку и оттолкнул ее. - Теперь я сам за нее возьмусь, нравится ей это или нет.

С этими словами он просунул свой обрубок во влажный канал любви. Грушенька повернулась, отыскала тазик и сполоснула лицо. Затем, глядя на парочку, она решила, что не покинет комнату до тех пор, пока не выяснит с капитаном свои собственные дела. Она наблюдала, как он склоняется над девицей - брюки на полу вокруг щиколоток – и начинает сильные толчки мускулистыми бедрами. В голову ей пришла идея. Она проворно встала у него за спиной на колени, раздвинула ягодицы и приникла губами к заднему проходу. Такого с ним еще никто не проделывал. Потрясенный, он перестал двигаться и, стоя перед своей возлюбленной, весь отдался наслаждению. Девица, не зная, что происходит, окликнула его.

- Эй ты, что случилось? Обленился? Трахни меня, негодяй! Трахни свою милую киску! - И она вздыбила бедра, чтобы заставить его снова трудиться.

Он же грубо дернул за волоски на ее лобке, и тон его сделался настолько повелительным, что она с удивлением прислушалась.

- Потише, ты, свинья, и не рыпайся, а не то я тебя так выдеру...

Грушенька поласкала его яички пальцами, пощекотала и вставила в темную дырочку язык. Ноги его задрожали, он припал к бедрам юной проститутки, взвыл и восторженно разговелся. Одеваясь, шлюха все еще терялась в догадках относительно того, что же произошло, однако уловила связь, когда увидела, как Грушенька вытирает влажным полотенцем губы, а капитан ополаскивает яички в тазу. Теперь у Грушеньки было время походотайствовать перед ним о своем деле. Капитан же по-прежнему считал его щекотливым. Он велел ей прислать надзирательницу, и с этим решением, ничего для нее не значившим, Грушенька была препровождена ожидавшим ее констеблем обратно в камеру.

В тот вечер надзирательница принесла его мудрое решение: поскольку в настоящее время она не принадлежит никому, а с другой стороны, явно не является девицей свободной, то отныне она принадлежит государству и настоящим производится в помощницы надзирательнице. За этим, конечно же, скрывалось то, что он хотел иметь Грушеньку под рукой для своих будущих удовольствий и вовсе не желал, чтобы она сгинула в этой дряной камере.

Надзирательница была крайне недовольна таким поворотом событий. Как вскоре выяснилось, она была исключительно жадна и боялась, как бы Грушенька ни стала препятствием в ее затеях. Но она была вынуждена подчиниться: выделить ей немного одежды, комнату рядом со своей и ввести в курс всевозможных дел. Грушенька взялась за приготовление еды - главным образом жиденькой похлебки из неописуемых ингредиендов, - присмотр за заключенными в то время, когда они драили свои камеры, и помощь в целом.

Грушенька вскоре уяснила, что в мозгу надзирательницы существуют четыре класса заключенных. Первый - это те, кто имел поддержку снаружи, должен был скоро выйти на свободу, и кого не следовало беспокоить. Второй - те, кто имел деньги и мог получить еще больше снаружи. Обращались с ними плохо, но достаточно, чтобы стрясти с них снова. Третий - те, у кого деньги были, но кто не хотел ими делиться. Их немилосердно пытали. Наконец, к четвертому классу относились те, у кого не было ни денег, ни поддержки, и кого просто оставляли гнить. Женщин, находившихся под ее началом, она не различала ни по возрасту, ни по состоянию здоровья. Ей было совершенно все равно, преступницы они, грабительницы, проститутки или отравительницы, невинны ли они, арестованы ли по ошибке или по ложному и предумышленному обвинению. Они были всего лишь тем, из чего можно было выкачивать деньги, и она безжалостно закручивала на них гайки.

Заполучив очередную подопечную, она отбирала у нее всю одежду, все деньги, драгоценности и прочие ценные вещи. Если ею оказывалась шлюха в летах или женщина, уже побывавшая в тюрьме, надзирательница без колебаний проверяла даже ее киску на предмет затаенного клада. Потом она заставляла их слать через констеблей весточки своим оставшимся на свободе друзьям с просьбами о наличности. Если деньги объявлялись, заключенная получала несколько дней передышки в виде еды, одежды и свежего воздуха, констебль получал хорошие чаевые, а надзирательница добавляла новую добычу к своим сбережениям. Но горе той, чья весточка не приносила желаемого! Тогда надзирательница пытала несчастную, и Грушенька не раз была вынуждена ей в этом помогать.

Комната пыток служила для того, чтобы выбивать из заключенных признанья, как это было во всех странах до середины XIX века - хотя в большинстве стран пытки официально запретили еще к концу XVIII в. Однако надзирательница прибегала к пыткам для получения своей добычи. Более того, она выполняла эту работу собственноручно и казалась вполне ею довольной.

Среди заключенных была, например, одна тучная блондинка лет тридцати и явно при деньгах, судя по ее гардеробу. Посадили ее по обвинению в магазинной краже, но обвинение это было, очевидно, сфабриковано, поскольку ее даже не привели за приговором к капитану. Что-то странное было в этой женщине. Она совершенно отказывалась от связи с внешним миром, тогда как другие пленницы только об этом и думали. Она сидела в своей клетушке в грязных лохмотьях и безучастно молчала. Наздирательница отволокла ее в черную комнату, сорвала с тела женщины лохмотья и уложила на колоду для порки. У женщины был полный, красивый зад, очень светлая кожа и приятной формы ноги, моментально ставшие полем деятельности для ее здоровенной мучительницы. Грушенька, которая должна была по идее помогать начальнице, просто стояла рядом. Старой и огрубевшей тюремщице вовсе не требовалось помогать связывать жертву, ее сильных, мускулистых рук и умения закреплять веревку за спиной жертвы оказалось достаточно.

- Сперва я выбью из тебя все дерьмо, - крикнула она блондинке. - А потом поболтаем.

Она сдержала свое слово. Она начала с коленей и, что было сил, стала хлестать прутом вытянутые ноги. Она поднялась по одной ноге, пока не дошла до расщелины, точно так же отхлестала вторую ногу, а потом со всей злостью набросилась на ягодицы. Мускулистостью женщина не отличалась: она была послабее, хорошо сложена и обладала нежным телом. Она закричала от боли и дико заломила руки, только не смогла прикрыть ладонями изнывающую задницу. На ее коже появились кроваво-синие рубцы. Она выла и обещала сделать все. Могучая надзирательница остановилась, но погрузила сильные пальцы в пылающий зад женщины.

- Ты напишешь письмо другу или семье, в котором попросишь дать сто рублей посыльному?

Разумеется, женщина согласилась.

Ее отвели в камеру и дали время поплакать о том, что было у нее на сердце, пока Грушенька не принесла перо, чернила и бумагу. Письмо было должным образом отослано с констеблем, однако тот вернулся и сообщил, что по указанному адресу получатель не проживает. Надзирательница побелела от злости. В тот день она ничего не сказала и не сделала. На следующее утро, вернувшись к заведенному распорядку, она снова взяла всех в ежовые рукавицы. На сей раз, Грушеньке пришлось помогать тащить женщину в черную комнату. Обманщица сопротивлялась, как тигрица, обещала, что надзирательница еще об этом пожалеет и сама будет забита до смерти, когда заключенная окажется на свободе.

Ни угрозы, ни отбрыкивания не помогли. Надзирательница привязала руки к спине женщины и подвесила за запястья на веревке. Это вывернуло плечи, а вес тела, висящего на выкрученных мышцах, причинял невыносимую боль. Женщина кричила, что ее убивают. Грушеньке, которая сама уже успела утерять сердечную мягкость, сделалось ее жалко. Надзирательница же, казалось, оглохла и не испытывала ни малейшего сочувствия. Она привязала щиколотки женщины врастяжку к кольцам в полу, тем самым только еще усилив боль в плечах.

Грушенька смотрела на подвешенную фигуру. Перекошенное лицо не было красивым, однако симпатичные черты остались. Груди, слишком большие и полные, отвисли, тогда как живот был плоским и без жира. Лучшими же, вне сомнений, были упругие, стройные ляжки. Грушенька не выдержала и подошла к женщине поближе, чтобы изучить ее, и даже потрогала передок, который был широко открыт из-за растянутости ног. Это был именно передок, а не киска, то есть отверстие в смысле входа и ножен было большим. Женщина была вздернута так высоко, что вульва оказалась точно на одном уровне со ртом Грушеньки, и та не смогла удержаться от саркастического замечания. Пощупав пальцами, она сказала, обращаясь к надзирательнице:

- Вам не кажется, что она так широко раздвинула ноги специально для сосанья?

Однако надзирательница, все это время разыскивавшая кнут, грубо ее оттолкнула.

- Сейчас увидишь, что я ей дам, а вот что обратила мое внимание на это место - молодец. Этим-то она со мной и расплатится.

Кнут - короткая деревянная ручка, к которой крепилось восемь или десять коротких плеток - начал свою работу. Стоя сбоку от жертвы, надзирательница принялась наносить ей неторопливые и точные удары. Она направляла концы кожаных плеток на передок и на внутренние изгибы бедер. Она не считала удары и не спешила. Она хорошенько прицеливалась, размахивалась и - раз - удар приходился по самым уязвимым местам истерически кричащей женщины. Ударов вышло немного, всего десять или двенадцать, потому что женщина внезапно побледнела и голова ее упала на грудь. Она лишилась сознания.

Надзирательница лениво ее отвязала, перебросила себе через плечо, как будто это был тюк с одеждой, и грубо свалила на койку в камере. Когда из камеры послышался плач, она снова навестила заключенную. Женщина согласилась написать новое письмо, однако последствия оказались далеко не теми, какие ожидала надзирательница. Констебля не было необычно долго, а когда он появился, вместе с ним пришел характерного вида мужчина с освобождением для заключенной. Он поклялся всеми святыми, что расправится с надзирательницей, когда увидел, в каких условиях содержится женщина, и они поспешно удалились восвояси. Надзирательница только плечами пожала. Пускай себе жалуются. Ничего из этого не получится, хоть бы сам царь был их кузеном - и оказалась права.

Обычно наказания не были такими жестокими, если только цель не заключалась в том, чтобы развязать заключенной язык. Очень часто, однако, капитан, будучи одновременно судьей и тюремщиком, назначал порку из принципиальных соображений, когда той или иной женщине надлежало пробыть в тюрьме всего несколько дней за какой-нибудь мелкий проступок. Эти мелкие нарушительницы не доходили до государственной тюрьмы и присяжных, но все же должны были отбыть свой срок, обычно не более недели, в полицейской тюрьме. Такие дела решались подобно тому случаю, который был доверен Грушеньке.

Две юные шлюшки, едва ли старше шестнадцати лет отроду, были арестованы за приставание к мужчинам на улице. Женщинам позволялось это делать, но только в определенные вечерние часы и в определенных местах. Возможно, эти девочки, подружки, просто попытались собрать урожай получше на более ярко освещенных главных улицах; как бы там ни было, они стали жертвами закона и получили по пять дней тюрьмы каждая. И вдобавок - каждое утро они должны были сидеть по часу в колодках и получать дюжину ударов розгами.

Денег у девушек не нашлось, и надзирательница передала их Грушеньке. Поначалу они горько плакали, но, будучи посаженными в камеру вместе, начали строить планы на будущее еще до того, как пошел их срок. Они больше удивились, нежели испугались, когда Грушенька отвела их в черную комнату. Они робко разделись и сами забрались в колодки. Грушенька использовала при этом только колодки для рук и ног, но не для шеи, и следила, чтобы доски не поранили кожу. Они явно не возражали против того, что их голенькие попки оказываются на твердом каменном полу. Девушки они были хорошенькие и все перешучивались, мол, бедные жопки, какой вес им приходится выдерживать. У них были маленькие круглые грудки, да и вообще была в них какая-то юность и свежесть.

Грушенька, которая вот уже давно не тешила свою киску, слегка разогрелась. Она наклонилась, потрогала соски девушек и заинтересовалась их гнездышками. Однако они поплотнее сжали бедра и сказали:

- Нетушки, Madame, мы открываемся за пятьдесят копеек: это наша цена.

Грушенька предложила им пососать ей киску; они заявили, что делают это друг дружке и не могут допустить такой измены. Но если она пообещает не кормить их "березовой кашей"... Грушенька ответила, что должна их посечь хотя бы чуть-чуть, чтобы остались следы, а иначе может вмешаться надзирательница. На том и порешили.

Грушенька сняла с них колодки, села на колоду для порки, и одна девушка стала целовать ей киску, а сама она взялась за другую. Целуя ее в рот со все нарастающей страстью, она лизала зубки и язычок девушки и гладила податливое тело. Скользнув ладонями виз, на попку девушки, она пощупала киску. Девушка не возражала. Тогда она принялась с чувством зондировать ее маленький задний проход. Вот на это девушка не согласилась. Она отодвинулась так, чтобы Грушенька не могла достать до ее попки рукой, которой так и не терпелось пощупать развратно эротичную дырочку. Прежде чем ей это удалось, Грушенька кончила. Однако мысль не потеряла.

Она заставила девушек по очереди ложиться друг другу на спину и запечатлела ударов по шесть на попке каждой, лишь слегка уязвляя кожу. Когда она закончила, девушки рассмеялись и возразили, что могут выдержать больше.

На следующее утро Грушенька применила к ним шейные колодки. В них узник становился прямо и вынужден был продевать голову и руки через отверстия, которые перекрывались досками, расположенными сверху. Закрепив девушек таким образом, Грушенька неторопливо обошла колодки и принялась щипать и ласкать нагие тела. В конце концов, она ввела палец левой руки в киску одной из девушек и завладела ее же задним проходом указательным пальцем правой. Девушка брыкалась, кричала и возбужденно извивалась, однако, разумеется, была не в состоянии избежать этого надругательства.

- Когда-нибудь ты к этому привыкнешь, - улыбнулась Грушенька. - Довольно скоро ты почувствуешь, как там взад-вперед двигаются предметы и покрупнее - некоторым мужчинам это нравится только так.

И она стала неторопливо сношать девушку пальцем, думая о многих красивых итальянцах, научивших ее с легкостью кончать вне зависимости от того, находится ли член впереди или сзади. Однако девушке этот трущий палец очень не нравился, и она возразила, что никогда, никогда этого не вынесет. Когда же Грушенька перенесла тот же игривый метод на вторую девушку, ее ждал сюрприз. Девушка была явно им довольна.

- Видете ли, - объяснила она, - это мне знакомо. Рядом с лавкой моего отца жил сапожник, и он был первым мужчиной, который меня полюбил. Сначала я держала его отросток только в руках, но потом он захотел большего. Он боялся, как бы я не забеременила. Тогда мне было только пятнадцать, и он не отважился вставить свой агрегат в должное место. Поэтому он и взял меня сзади. Я впервые впускала в себя член. Я покричала, но не много, поскольку опасалась, что нас застукают, а потом привыкла. Так что потрите меня там, я не против...

Что, разумеется, заставило Грушеньку воздержаться от этого.

Пока все это происходило, капитан довольно часто пользовался Грушенькой для своих целей. Всякий раз, когда к нему являлась бесстыжая подружка, он заставлял Грушеньку браться за его зад. Однако он не позволял ей больше сосать у шлюшки, а та в свою очередь была рассержена присутствием Грушеньки. Прошло несколько недель, когда однажды она открыто возмутилась и отказалась отдаваться ему до тех пор, пока рядом будет посторонняя. Он обругал ее и избил, однако она ответила ему в не менее красочных выражениях и дала сдачи. Все это время член его был полон внимания.

Грушенька, видя, что назревает ссора, вдохновилась. Сорвав с себя одежду, она внезапно овладела капитаном, заключила его в кольцо своих рук и повалилась вместе с ним на ковер. Не успел удивленный мужчина сообразить, что к чему, как она уже обняла его ляжками, просунула член себе в киску и закружила бедрами. Он завелся и скоро ответил на ее толчки. Началась забавная схватка. Девушка, решившая было, что Грушенька хочет ей помочь, вдруг поняла, что она у нее на виду сношает ее же любовника, разозлилась и попыталась их растащить. Она катала их по ковру, била, дергала за что попало, колотила по спинам и лягала пониже. Однако они настолько увлеклись, что продолжали заниматься любовью и перед лицом этой вопиющей агрессии - она их даже возбуждала. Кончили они со стонами. Это было великолепное переживание.

Капитан поднялся на ноги, пока Грушенька, закрыв глаза, без сил лежала на полу. Теперь он стал по-настоящему зол на свою бывшую любовницу. Это чувство он выразил в словах и ударах и выгнал ее вон, посоветовав никогда больше не возвращаться. Грушенька медленно встала, нежно обняла мужчину, раж которого только-только начал проходить, и расцеловала в обе щеки. Толстый капитан, не целованный таким образом вот уже много лет и осознавший, какой редкостной девушкой является Грушенька, смягчился до необычной для себя степени.

- Нет смысла, - пробормотал он, - все время держать тебя в камере. Знаешь, что мы сделаем? С этого дня ты будешь моей домоправительницей.

Обитал он в уютных апартаментах в крыле тюрьмы, и Грушенька перебралась к нему. Она стала скорее покорной женой, нежели домоправительницей и любовницей. Она стирала и готовила для него, приносила удобства в его частную жизнь, с благоразумием удовлетворяла половые желания, никогда не перебарщивая, и старалась, чтобы он всегда ее хотел. Он в свою очередь обращался с ней как с человеческим существом. Он брал ее с собой в поездки в экипаже, представил друзьям, никогда не бил и был доволен оказаться под каблуком жены. Шли месяцы, и Грушенька задумалась, не заставить ли его жениться на себе. Почему бы и нет? У него было много денег, положение в обществе, так что она могла рассчитывать на определенную безопасность. Но, в конце концов, она отказалась от этой затеи.

-------

*****

ГЛАВА XVI

Причиной нежелания Грушеньки связывать жизнь с капитаном полиции, вне сомнений, было ее физическое к нему отвращение. Он был жирным - его руки, зад, ноги; все в нем было по-дурацки округлым и дышало самодовольством. Любовником он был некудышним и, вставляя, раз или два на недели, свой короткий обрубок в ножны Грушеньки, чтобы как следует потереться в ней, вовсе не думая о ее желаниях, он получал удовольствие от самого себя. В постели он храпел, пренебрежительно относился к гигиене и плевался прямо в комнате, как если бы это был свинарник. Обязанности свои он исполнял жестоко, а средством правосудия у него служила плетка. Даже шутки у него были отвратительные, так с какой стати с ним оставаться?

Для того чтобы отделаться от него, Грушеньке требовались деньги, а их-то у нее и не было. Капитан же, напротив, в них буквально купался. По вечерам его карманы всегда отвисали под тяжестью золота и серебра; утром, однако, он уходил без копейки. Получаемые им взятки были огромны. Так что же он делал со своими деньгами? Довольно скоро Грушенька это выяснила. У капитана имелась в хозяйстве большая железная коробка, она стояла на полу и была трех футов в высоту и пяти в длину. Замок на коробке отсутствовал, однако Грушенька, тем не менее, не могла ее открыть. Она пронаблюдала за капитаном и увидела, что он двигает маленькую ручку сбоку. На следующее утро она подняла крышку и была поражена. Коробка почти доверху была наполнена тысячами монет: золотыми, серебряными и медными. Он небрежно ссыпал их по мере поступления.

Грушенька призадумалась. Потом она стала систематически подчищать сбережения капитана. Каждый день, когда он уходил, она набирала себе по несколько сотен рублей золотом. Один или два из них она разменивала на серебро и медь, которую подбрасывала обратно в коробку, чтобы заполнять пустоту. Остальное удерживала. Скоро она собрала, таким образом, много тысяч рублей, причем куча монет в коробке от этого не убавилась. В один прикрасный день она снесла свои сокровища в банк - для хорошего начала этого оказалось вполне достаточно.

Оставалось только распрощаться с этим человеком, что Грушенька проделала в течение нескольких недель осторожных манипуляций. Сначала она хандрила и все жаловалась на подорванное здоровье. Потом она отказалась его принимать, когда ей было нехорошо. Разумеется, он ничего не слушал и продолжал ее взнуздывать вопреки протестам. Пока он на ней дрыгался, Грушенька начинала с ним разговаривать, все время его этим раздражая. Она то просила его, побыстрее кончить, то, как гром среди ясного неба - как раз, когда он был готов разговеться, - интересовалась, что ему приготовить к завтрашнему ужину.

Понятное дело, он в свою очередь тоже не очень-то ее жаловал. Частенько он звонко ее шлепал, давая ей тем самым повод надуться. Один или два раза он заваливал ее и лупил по голой попке ладонями. Она крепилась, поскольку знала, что скоро он захочет расстаться с ней. Он снова принялся трахать своих узниц, чем занимался, когда ни одна шлюха не прельщала его. Разумеется, она слышала о его изменах и закатывала ему по этому поводу сцены.

Между тем, она заводила с ним разговоры о Московских домах терпимости, о том, какое это замечательное дело, и какую смехотворную мзду он с них получает. Вскоре она подъехала к нему и прямо спросила, почему бы ему самому не заняться содержанием публичного дома, взять его под свою защиту, закрыть все остальные и... поручить ей, Грушеньке, его благоустройство. Он не хотел ее слушать, поскольку деньги в принципе его не интересовали. Однако, когда она в ярчайших красках описала, каким он заделается там хозяином, как она станет всегда снабжать его молоденькими девушками, которые чего только ни будут для него делать, он уступил и сказал, чтобы она брала быка за рога и делала, что хотела. Вместе с тем она должна была понять, что денег у него нет, и ей самой предстоит поднимать заведение на ноги. За такие слова она готова была его полюбить и тотчас же приступила к делу.

Грушенька отхватила себе дом в лучшем месте города, где без протекции капитана вряд ли кто бы дерзнул открыть заведение подобного рода. Дом, окруженный маленьким садом по фронту и большим - сзади, был трехэтажным. Верхние этажи насчитывали по дюжине комнат каждый, тогда как на первом располагалась великолепная столовая и четыре или пять очень просторных гостиных, которые все выходили в большую переднюю. Грушенька создала весь дом по образу и подобию лучшего борделя в Риме, в который она частенько наведывалась, чтобы побаловать поцелуями свою киску.

Она решила, что для нее будет наиболее выгодным нанять только крепостных девушек, которых она сможет выдрессировать для своих целей, не очень-то считаясь с их желаниями. Все это она подготовила таким образом, чтобы капитан ни о чем не узнал. Ей пришлось заглянуть к нему в закрома еще несколько раз, поскольку заведение свое она обставляла всем самым дорогим. Появилась цветастая карета с четверкой лошадей, несколько конюхов, старая домоправительница, шесть крепких служанок из крестьянок, симпатичная мебель и, разумеется, отличный набор кроватей с пологом и шелковыми простынями. Покончив с этим, она покинула капитана, переехала в большой дом и, не спеша, занялась покупкой девушек.

Теперь она разъезжала по всей Москве в своей карете, рассматривая и сравнивая черты лиц и фигуры точно так же, как за десять лет до этого делала Катерина, когда покупала ее для Нелидовой. Однако ей было проще, чем Катерине, поскольку не нужно было подыскивать девушек какого-либо определенного типа: девушки ей требовались самые разные, чтобы удовлетворять вкусам предполагаемых клиентов. Голод в бедных округах Москвы помогал ей в ее поисках. Не только приемные, но и настоящие родители в большом количестве стекались к ней со своими дочерьми. Девушки тоже были рады поступить на службу к столь изысканной и элегантной даме, гарантировавшей им спасение от голодной смерти.

Через домоправительницу Грушенька направила на одну из самых бедных улиц города послание, в котором излагала свое желание купить несколько совсем молоденьких девушек от пятнадцати до двадцати лет для приватных услуг. Ей сообщали, например, в каком именно уединенном помещении какой гостиницы она может осмотреть свою покупку. Когда изящная карета выкатывала на улицу, все приходило в возбуждение, матери обступали Грушеньку, целовали ей подол и умоляли взять их дочерей. Когда страсти по случаю ее прибытия утихали, Грушеньку вели в большую комнату, где уже толпилось девушек двадцать, а то и тридцать, в лохмотьях, грязных и скверно пахнущих. Шум и крики родителей, стремящихся совершить торг, делали отбор кандидаток просто невозможным. Первые несколько раз она оказывалась настолько беспомощной, что уходила, не предприняв даже попытки осмотреть девушек. Разбрасывание милостыни, на которую накидывалась толпа, только и давало Грушеньке возможность быстро ретироваться. Но потом она придумала более подходящий способ: она прогоняла из комнаты всех родителей, решительно запирала двери изнутри и подходила к задаче по-деловому.

Девушки скидывали с себя лохмотья. Тех, кто ей не нравился, Грушенька отсылала из комнаты, оставляя трех или четырех, которые выглядели подходяще. Их она подвергала наиболее строгому осмотру. Длинные волосы, красивые черты лица, идеальные зубы, приятной формы бюст и маленькая сочная киска были не единственными требованиями. Она хотела иметь девушек, которые бы проявляли энергичность и сильную сопротивляемость. Она сажала их к себе на колени, заставляла открываться, играла с фитильком и наблюдала за реакцией. Острыми ноготками она щипала им внутренние изгибы бедер, и если они выказывали мягкость, дарила им пару монет и отправляла восвояси. За отобранных она долго торговалась, наряжала их в одежду, которую привозила для этой цели с собой, и забирала.

После того, как девушки ели и мылись в ее доме, она сама задавала им первую порку. К этому она относилась весьма серьезно. В порке заключался следующий этап проверки той или девушки. Она не вела их в черную комнату, которую обнаружила уже после покупки дома у одного аристократа. И не связывала. Она укладывала их на постель, которая позднее должна была стать для каждой ее рабочим местом, и под угрозой отослать обратно, заставляла выставлять напоказ те части тела, которые хотела испытать плеткой.

Все девушки и раньше бывали биты, однако они главным образом получали просто грубые затрещины и пинки и лишь немногие знали, что такое умелая порка кожаной плеткой. После нескольких обжигающих ударов по ягодицам и между ляжек, Грушенька заставляла их вставать, стоять прямо и принимать наказание, поддерживая груди снизу. Тех, кто соглашались на это, не трогали вовсе, зато те, кто отказывались выполнять приказ, ощущали плетку задницами снова и снова, пока не достигалось полное повиновение. Грушенька утеряла свою былую мягкость: она позабыла страхи и ужас своей собственной юности. И это принесло ей успех.

Собрав вокруг себя, таким образом, девушек пятнадцать, она приступила к тщательному обучению их тому, как поддерживать тело в  чистоте, как ухаживать за ногтями, следя за совершенством формы,   как улыбаться и нести себя, как есть, как говорить. Она быстро приуспела в этом, прежде всего за счет того, что у нее был великолепнейший гардероб, подобранный специально для питомиц, а красивая  одежда всегда вдохновляет женщин на утонченность в поведении. Довольная этим, она в своеобразной и деликатной форме дала им указания о том, как нужно обхаживать и удовлетворять мужчин, указания,   которые, если изложить их здесь, займут целую главу. Она имела дело  с внимательными, но слегка ошарашенными девушками. Они слышали, что  им говорят, однако не улавливали смысла слов, поскольку, как выяснилось, треть из пятнадцати девушек оставались девственницами. А если  их и имели прежде, то они просто лежали, не шевелясь и позволяя грубым мужикам из соседних кварталов обрабатывать им киски. Они еще не  понимали, какая может быть разница между просвещенной куртизанкой и  крестьянкой, которая просто раздвигает ноги. Скоро им предстояло это  узнать.

Почувствовав, что готова, Грушенька устроила пышное открытие  своего заведения. В соответствии с обычаем того времени, она отдала  отпечатать приглашение, которое напоминало настоящий документ, премило литографированный и украшенный виньетками, изображавшими любовные сцены. В нем можно было прочесть, что знаменитая Madame Грушенька Павлова, только что возвратившаяся из далекого путешествия по Европе, где исследовала новые и доселе невиданные сексуальные удовольствия, приглашает достопочтенных герцогов, графов и баронов на рокошное открытие своего салона. Там посетитель прямо с порога попадет  в океан наслаждений и т. д. и т. п., за чем следовало потрясающее заявление, а именно, что за гала-банкет по случаю открытия не будет взыматься никаких денег! В эту ночь все знаменитые красавицы будут удовлетворять всякий каприз бесплатно, будет разыграна бесплатная лотерея и в качестве призов победители получат на растерзание пять девственниц!

Здесь - тоже в соответствии с духом того времени - делалось особое примечание, что, мол, победители смогут лишать свои призы девственности либо в частных комнатах, либо "прилюдно". Следует знать,   что в то время большинство браков начиналось с "прилюдного" лишения  девственности, то есть, жених вставлял член в киску в присутствии всех близких родственников, а часто - и гостей на свадьбе, с тем,   чтобы при свидетелях доказать совершенность бракосочетания. Эта традиция процветала в семьях царствующих домов России чуть ли не весь  XIX век.

Праздник по случаю открытия превратился в буйную вакханалию.   Продолжался он не один день и одну ночь, но более трех дней и ночей,   пока не был, в конце концов, свернут сдержанным и тихим вмешательством  полиции. Грушенька принимала гостей в великолепном наряде, весьма  смелом, что как нельзя лучше соответствовало случаю. Ниже пояса ее  окружала пурпурная парчовая юбка с длинным шлейфом, грациозно калыхавшаяся при ходьбе. Выше пояса на ней была только тонкая серебристая вуаль, оставлявшая изумительные груди и полную округлую спину  обнаженными под взглядами восторженных мужчин. Она надела большой  белый парик со множеством локонов, украшенный из-за отсутствия у нее  в то время бриллиантов темно-красными розами. На ее девушках были изящные наряды, оставлявшие открытыми соски, зауженные в талии и широкие на бедрах и сзади. Никакого нижнего белья они не поддели, и,   пока мужчины пировали, Грушенька представила их одну за другой на  помосте, поднимая подолы спереди и сзади и показывая со всех сторон  и вновь прикрывая их естественные достоинства.

Грушенька рассчитывала человек на семьдесят. Пришло больше  двухсот. Были забиты и зажарены на открытом огне в саду два быка,   однако скоро ей пришлось снова посылать за провизией. Количество  выпитых в тот вечер бутылок вина и водки сокрыто мраком. Правда, для их открывания и расставления пустой посуды по углам была нанята  целая армия лакеев.

Первым развлечением на ужине была лотерея девственниц. После  долгих и скорее шумных, нежели остроумных речей мужчины сошлись на том, что всякий, кто откажется "трахаться прилюдно" будет исключен  из списка участников. Все мужчины представляли класс аристократии,   главным образом это были землевладельцы и их отпрыски, полковые  офицеры, государственные чиновники и тому подобные особы. Но они  перепились и сочли, что это повод сломать все барьеры.

Они расчистили пространство в центре огромной столовой и вывели  на середину пять застенчивых девочек. На шее каждой висел номерок,   карточки с номерами были розданы присуствующим, и победителем считался тот, чей номер соответствовал номеру той или иной девушки. Потом  девочкам было велено выскользнуть из платий, в то время как рядом с  ними гордо стояли их победители. Остальная публика лежала, сидела  или стояла кругом. Некоторые взобрались на подоконники, чтобы лучше  видеть. Девочки перепугались и расплакались. Толпа ответила подбадривающими криками и свистом.

Грушенька вступила в круг и собрала своих подопечных. Она говорила с ними тоном спокойной решительности, но пригрозила в случае  отказа подчиняться. Девушки сняли платья и робко легли на ковер, прикрыв глаза и держа ладошки на кисках. Однако в затруднительном положении оказались и сами насильники. У двоих, действительно, когда они  расстегнули брюки, члены оказались приятно напряжены. Трое других не  смогли с такой быстротой изловчиться и навострить свои древки среди  этой шумной толпы. Они сбросили сюртуки, расстегнули брюки и улеглись  на девочек, однако доброе намерение еще не означает, что работа будет  сделана.

В образовавшуюся брешь вступила Madame Грушенька. Она предоставила свои услуги в первую голову тем, чьи пистоли были уже на взводе. Вскоре одна из девочек пронзительно закричала, а дергание ее попки  дало понять, что проворные пальцы Madame Грушеньки вложили член  первого клиента в любовное гнездышко. За первым скоро последовал  второй вскрик. С третим - член принадлежал молоденькому лейтенанту  кавалерии - ей пришлось повозиться. Щекоча левой рукой его промежность, она правой рукой атк умело массировала яички и саблю, что  вскоре и ее вставила в ножны.

Попытка номера четыре оказалась тщетна. Господин этот был более  чем озабочен, член его полнел, но оставался дряблым. Как только Грушенька прикоснулась к нему, он ударил фонтаном в воздух и на холм  Венеры распростертой под ним сучки. Когда он встал с малиновым лицом  и смущенный неудачей, наблюдавшая толпа поначалу не поняла, что произошло. Когда же все стало ясно, разразился бедлам. Разумеется, была  в спешном порядке найдена замена, и девственности четвертого и пятого номеров оказались должным образом уничтожены.

Некоторое время полуодетые мужчины лежали, тяжело дыша, на голых белых девушках. Душный воздух в помещении был пропитан буйством плоти. После оргазма каждый насильник вставал и гордо демонстрировал вздрагивающий член, испачканный кровью. Грушеньке пришлось повозиться, прежде чем ей удалось благополучно выпроводить только что  потерявших девственность девочек из помещения. Она буквально пробивалась через толпу мужчин, лапавших испуганных девушек, на которых  еще была кровь от изнасилования. Грушенька всех их передала старой  домоправительнице, которая занялась ими в комнате третьего этажа.

Возвратившись, Грушенька вступила в новую схватку с возбужденными мужчинами. Они хотели пустить с молотка и других девушек. Предложение поступило из угла с требованием относительно другой девственности, а именно - задней. Грушенька не хотела об этом и слышать и  попробовала было отшутиться. Они же применили к ней грубость, а когда она направилась к выходу, сорвали тонкую вуаль и даже широкую юбку, так что Грушенька осталась в одних кружевных панталонах. Толпа  навалилась на нее, кто с шутками, кто с угрозами. Грушенька перетрухала и обещала все.

Она добралась до десяти оставшихся девушек, которые поджидали в  комнате наверху, надеясь услышать о том, что от них требуется. Грушенька приняла решение запихнуть их всех в карету и увезти из дома,   оставив перепившихся мужчин трезветь и расходиться. Однако, подумав,   она вспомнила о том, как зависит от успеха этого предприятия. Все ее  деньги кончились, даже дом был заложен для приобретения еды и вина.   Кроме того, девушкам грубое обращение с самого начала могло пойти на  пользу. Хуже они от этого впоследствии не станут. Прежде чем отвести  их в комнату, где с нетерпением ждали мужчины, она заставила девушек  раздеться. Ей было безразлично, что собственный ее парик сбился набекрень и что сама она в одних только панталонах. Она теперь вся  ожила и решила доиграть игру до конца, причем наилучшим образом.

Когда она ввела нагих девушек, мужчины показали себя на высоте. Они уже расставили в центре комнаты круг из десяти стульев и подготовились к полной лотерее, на проведение которой потребовалось время. Между тем, они поглядывали на десять голых красавиц посередине.   То и дело слышались грубые комментарии и делались соответствующие  жесты. В свою очередь девушки, вдохновленные Madame и не подозревающие о том, что им предстоит, отвечали мужчинам не менее ядреными  замечаниями. Они посылали им поцелуи, касаясь губ, а потом грудей  или кисок в знак приветствия тех, кому, как они говорили, желали выиграть и хотели отдаться.

Были определены победители. Грушенька подобрала для каждой  группы по два помощника, которым надлежало стоять рядом и оказывать  содействие. Девушкам велели встать коленями на стулья и держать попки готовыми к агрессии. Те проделали это со смехом и развели колени  в стороны, поскольку, разумеется, решили, что их будут иметь в киски. Madame правильно поступила, что выделила помощиков. Они стояли  теперь возле каждой пары, наклоняли головы девушек вниз, играли с их сосками и совершали прогулки до фитильков. Сделано это было как нельзя более удачно, поскольку девушки, стоило им ощутить, что член стучится в заднюю дверь, начали выть и драться. Они соскакивали со стульев, катались по ковру, лягались и были настроены вести бой до победного.

Сколько веселья доставило это зрелище толпе наблюдателей! Заключались пари о том, кому из мужчин посчастливится первому и какую  из девушек возьмут в попку последней. Никто из присутствующих еще не  видел подобных спектаклей, и вечер возымел грандиозный успех. Гладиаторы взяли свои члены в руки и открыто их натирали. К этому времени  всякая сдержанность, и стыд были забыты. Даже Грушенька, оказавшаяся в центре круга, была захвачена атмосферой, и если бы мужчины потребовали сперва высечь девушек, она бы с радостью согласилась - как  ради собственного своего удовольствия, так и ради удовольствия гостей.

Девушек накрыли-таки в разных позах: некоторые лежали животом  на полу, другие - с головами, зажатыми между ног склонившихся над  нами помощников, а одну два помощника держали под колени на весу над  пахом сидящего на стуле мужчины, так что она уже не могла избежать  нападения.

Только одна девушка еще сражалась на полу, маленькая, светленькая, с длинными волосами, растрепанными по груди и плечам. Грушенька  сама все уладила. Перво-наперво она отогнала мужчину, которого девушка всякий раз умело стряхивала в тот момент, когда он уже думал, что  победил.

Грушенька заставила девушку встать и ухватила ее за волосы  между ног и за одну грудь. Гипнотизируя ее тем, что вкладывает всю  свою силу в несколько властных слов, она совершенно покорила девушку. Она вынудила ее встать коленями на стул и очень низко прогнуться. Затем Грушенька раздвинула расщелинку и некоторое время со знанием дела ощупывала узенький задний проход. Наконец, она пригласила  победителя взять то, что ему причиталось. Девушка не пошевельнулась  и не решилась вскрикнуть, когда почувствовала, как орудие любви входит в нее сзади. Она оказалась единственной девушкой, которую взяли  стоящей на стуле на коленях, как то задумывалось проделать со всеми.   Однако как бы то ни было, ни одна не сохранила своей "задней" невинности.

Когда спектакль закончился, Грушенька велела всем девушкам расходиться по комнатам и ждать посетителей. Потом она пригласила мужчин навестить девушек и как следует поразвлечься. Она вычислила, что  каждой девушке придется позаботиться о примерно десяти мужчинах, с  чем они легко должны были справиться.

Мужчины не стали дожидаться отдельного приглашения, и пошли не  поодиночке, а группами, друзья и чужие вместе, как придется. Последующие несколько часов компании провели в комнатах. Пока один лежал  на красавице, усердно крутящей задком, чтобы как можно скорее закончить, другие ждали своей очереди.

Если бы потом мужчины разошлись по домам, как планировала Грушенька, все было бы замечательно. Однако, сбросив семя, они спускались вниз и оставались сидеть и пить. Пелись песни, рассказывались  анекдоты, пустели бокалы, поглощались кушанья. Кое-кто засыпал на  некоторое время, чтобы проснуться готовым продолжать. Нализавшись  внизу, они снова разбредались по дому, разглядывая трахающихся и  принимая живое участие в происходящем.

Много сцен страсти и разврата произошло в комнатах девушек.   Одна компания, например, вспомнив о потерявших девственность, ворвалась в комнаты недавних девочек и, не обращая внимания на слезы и  протесты, поимела несчастных в попки.

Грушенька была повсюду, поначалу оживленная и бодрая, потом -  утомленная и усталая. Она плюхалась в кресло, выпивала по одному-два  бокала, успокаивала девушек и оттаскивала пьяных мужчин. В конце  концов, она послала лакея к своему капитану, которому удалось тактично избавить дом от присутствия гостей. Сам же дом остался в состоянии беспорядка и загаженности. Измотанные проститутки и их хозяйка проспали мертвым сном двое суток.

Однако нервы, затраты и сладострастность этого напряженного  предприятия не были напрасны. Madame Грушенька Павлова нанесла свое заведение на карту города и стала руководить им на пользу кубышки.   Она сделалась богатой и известной. В сущности, после ее смерти,   когда ее знаменитый салон уже долгое время был закрыт, любой житель  Москвы мог показать его, точно так же, как в Париже вам покажут знаменитое заведением Madame Гудан, которая сто пятьдесят лет назад  была известна по всей Европе как лучшая Madame на свете под именем  "маленькая графиня".

О том, как закончилась любовная история самой Madame Грушеньки,   ничего не известно. Быть может, она нашла удовлетворение в любезных язычках своих девушек; быть может, она вышла за солидного молодого  человека, к которому тихо прильнула, оставив общество в полнейшем  неведении. Последнее упоминание о ней сохранено в официальном полицейском документе, где она описана как "выдающаяся дама во цвете  лет, приятной наружности, утонченная, с дерзкими голубыми глазами и  полным, улыбающимся ртом, умеющая выражаться искусно и по существу". И пусть это описание соответствует ей до того самого дня, когда она  встретила свой

КОНЕЦ