Мёртвые дельфины

~istrаdiаdikа~

жизнь никогда не шествует одна, пред ней и после следует она…

и женщина, что смерть, ты ею обречён…

Его поезд прибыл ранним утром, было темно, и видимо город ещё не проснулся. Сойдя на безлюдном перроне, Ринат вдохнул свежий, почти забытый и оттого непривычный воздух со вкусом морской соли и водорослей, с запахом детства и ощущением всех атрибутов портового городка. Наскоро подкрепившись в привокзальном кафе, он поспешил прочь от вокзала, туда, куда всю жизнь необъяснимо манило его. Ринат вспоминал давно позабытый путь, с удивлением отмечая, как изменился город и те памятные для него места стали едва узнаваемы, а порой вовсе неразличимы. Город просыпался, у многочисленных кафе суетился персонал в ожидании первых посетителей, вокруг разносился аромат их кухни. Вскоре он увидел силуэты довольно крупных кораблей, стоявших на рейде, потом показались катера, поменьше, поблёскивающие огнями и пришвартованные к пирсу и само бескрайнее море. Редкий, осенний бриз с моря и плеск набегающих волн, заставили его вернуться в то далёкое прошлое, когда будучи мальчишкой, он часами мог любоваться всем этим великолепием. Вот и теперь он не хотел замечать ничего вокруг, любуясь тем, что не являлось сушей, страшило и манило одновременно. Очнувшись, Ринат захотел подойти поближе, его взгляд отметил узкую дорожку из тёмного камня, которая вела с набережной прямо в волны, поспешил туда. Кроме него на ней больше никого не было, лишь немного в стороне, на песке у самого моря сидела одинокая девушка. Разувшись, он приблизился вплотную к воде, и набегающая волна ласково коснулась его ног, море было удивительно тёплым. Закурив тёмную сигарету с ароматом вишни, Ринат продолжал любоваться, пожирая мечту глазами. «И что же теперь», с грустью подумал он, и в тот же момент почувствовал, как к нему возвращается боль. Обидно, вот мечта, а вот и его реальность вновь расцветает в нём белой лилией. Вдруг его окликнули, повернувшись на голос, он увидел, что та девушка по-прежнему сидит у воды и манит его жестом. Наверное, в другое время, Ринат бы проигнорировал её, но теперь он скрыл свою надменность и не спеша побрёл к ней по песку.

Присмотревшись, он с удовольствием отметил, что ему хочется эту порочную и одновременно глубоко порядочную женщину с пылающим и весьма кричащим взглядом, с чувственными губами и телом молоденькой львицы. Её волосы взъерошены и едва ли касаются плеч, алые бутоны груди легко различимы под белой блузой из тонкого шёлка. Ноги обнажены и лишь нательные шорты завершают её гардероб, в полуметре брошен клатч, а в руке початая до половины бутылка Bacardi, которую она протягивает с улыбкой на лице…

Ринат падает рядом с ней на колени, смотрит в упор, берёт её свободную руку в свои ладони и через мгновение она подаётся к нему всем телом…

Он беззвучно стонет, наблюдая за её губами, как едва смущаясь, она вглядывается в него из-под ресниц. Как замирает, впиваясь ногтями в его ноги… наблюдает за её шеей, как она сглатывает, улыбается… потом целует его в губы и он чувствует в её поцелуе свой вкус. Затем он расстегивает пуговицы на её рубашке, при этом она дерзко смотрит прямо в глаза, но ему достаточно слова или движения губ, чтобы она потеряла себя от смущения и уткнулась головой в его грудь, чтобы затем взять себя в руки и сделать его во всём…

Спустя некоторое время, они пленённые, с горящими глазами, бредут по песку в сторону города, где припаркован её голубой Lexus. Ему нравятся женщины немного старше и гораздо выше его по статусу…

В тот же день она сняла ему апартаменты в самой высокой гостинице, на верхнем этаже, с видом на морскую гладь. Причём в номере был особый балкон, который при минимальной площади, имел скорее декоративные перила чуть более фута высотой, и посещение его доставляло массу острых ощущений. Предполагалось, что двое могут устроиться в миниатюрных креслах и на птичий манер любоваться на бескрайнее море и город с огромной высоты. Самые рискованные предпринимали попытки стоять в полный рост, сопротивляясь бесконечным порывам ветра, что впрочем, ввиду чрезвычайной опасности было категорически запрещено администрацией отеля.

В течение всей осени, они часто поднимались в номер вместе, чтобы побыть вдвоём, порой она оставалась с ним на всю ночь, но иногда Ринат желал уединиться со своими мыслями. В такие дни он почти не спускался из номера, сидел в просторной комнате, где из мебели был лишь огромный диван из чёрной кожи и журнальный столик из тёмного стекла с встроенным баром, а вокруг было море. Он выключал свой Nokia, сутками не прикасался к наполненному стакану с виски, лишь иногда вдыхал его аромат и что-то записывал в блокнот золотым пером от Parker.

В такие дни ей было особенно тяжело, и она приезжала наперекор его желанию, впрочем, он и сам очень нуждался в её присутствии. Тогда она ложилась у его ног и, не отрываясь, любовалась им, улыбаясь по-доброму. Потом вдруг затихала, приоткрывала губы, её дыхание манило утренней свежестью, она такая тёплая и влажная. Ринат, словно ребёнок, после долгих дней заточения, пил её изо рта, робко раздевал, и она невообразимо нежно впускала его в себя, а он словно мак разрастался в ней и пьянил её разум, впитывая её силу в себя, алея всё сильней, пока не извергался горячим воском. И она жадно пила каждую каплю, словно боясь потерять его. Затем он стелил на диван шёлковые простыни, толкал её на их прохладу, вновь пытаясь остановить уходящее мгновение, оставляя в памяти линии её губ и даже их вкус, касание её пальцев… блеск глаз, россыпь чувств и мыслей, что рождались в такой момент. Ринат опускался передней на колени, прижимался к её ногам, она гладила его волосы, чувствовала его дрожь, видела одержимость в глазах. Проникала в него сквозь губы, глубоко, до щелчка, вновь оставляя свою метку. От её поцелуев в нём стремительно зарождался вихрь, готовый в любую секунду взломать его и вырваться наружу. И тогда он пил её взахлёб, а у неё гудело в ушах и подташнивало от чувства обладания им. Она ощущала его зверя в нём и многое позволяла. Её тело хранило множество его следов, а он продолжал пить её губы, колени, локти, с силой сжимая её звериной хваткой, оставляя свои новые метки на её теле.

По утрам они любили встречаться в уютном кафе на набережной, обычно Ринат приходил раньше и каждый раз с нетерпением вглядывался в сторону стоянки, наблюдая как она, подъехав, парковала автомобиль и спешила к нему по платановой аллее. И он, и она всё так же волновались при встрече, заказывали кофе, она курила, подносила сигарету к губам дрожащей рукой и, поймав на себе его взгляд, опускала ресницы, улыбаясь, как в их первую встречу. Бывало, они позволяли себе коньяк, а потом она везла его за город, к обрыву на красной скале. Подъезжала к самому краю, там Ринат скручивал сигарету, и они курили её напасами, передавая друг другу. Об этом месте ходило много романтичных историй, но главное, что бухту у скалы облюбовали дельфины, и сверху можно было наблюдать за их играми, чем впрочем, они и занимались, когда он брал её стоя, облокотив на капот автомобиля.

Да, наверное, они в какой-то степени были одержимы близостью, это была именно близость, рана, такое трудно объяснить, не ощущая, их притяжения друг к другу.

Ей нравилось понимать, что, она пробуждает в нём, нравилось наблюдать и чувствовать на себе, того, кто был в нём. Ринат говорил, что она развязывает ему руки, что теперь зверь внутри него приносит им радость, тогда как ранее он скрывал его и чувствовал себя виноватым. Ему она была необходима для жизни, ведь его зверь хотел её плоти, а иначе он убивал Рината. Он был повязан с ним, и когда она дарила ему свою любовь, он отдавал ей своего зверя. Она умоляла его, чтобы он спускал его с цепи, и ей было хорошо, этим он причинял ей боль, она желала этого… любила его.

Им нравилась вся атмосфера вокруг двоих, таинство, близость, взгляды, слова, время, место… это была их игра, их жизнь. Они любили чувствовать одежду, некоторые предметы, причём возбуждала как спонтанная близость, так и предвкушение оной, когда ноги немели от осознания, и уже ничего не было слышно, они были отрешены и странны и лишь огоньки в их глазах, а партию в шахматы ещё предстояло доиграть. Ещё им нравилось любить, медленно… акцентируясь на каждом действии… желая следующего… вкушая каждое движение…

Ринат любил брать её сзади, когда она лежала на боку с поджатыми ногами, он лежал практически перпендикулярно к ней и ничем более её не касался, мог долго лежать так без движения, любуясь очертаниями её тела…

Ей нравилось приближаться губами к его губам и даже касаться едва-едва, но не более. Не давать, не позволять проникновения в поцелуе, но отдать всё иное, жёстко себя раскрывая перед ним… это словно не использовать руки в близости…  намеренно лишить себя чего-то… или завязать глаза. Чувствовать, как подбрасывают, сжимают, крутят, берут бесцеремонно, принуждают, и всё это в тишине и вы не знаете, что будет в следующий момент и куда будет проникновение. Беспомощность и ограниченность распаляет желание, возбуждая всё сильнее, к тому же открываются скрытые ресурсы и навыки тех чувств и частей тела, у которых имеется возможность влиять на удовлетворение. Иной раз она давила о его тело ягоды спелой земляники и они любили друг друга перепачканные и липкие, земляничный сок стекал по её ногам, что сильно заводило его. В другой раз это был сок и мякоть мандарин, и потом она жадно слизывала  его с тела своим неугомонным язычком…

А когда множество неотложных дел не позволяли ей увидеться с ним, а желание становилось нестерпимым, то Ринат приходил к ней в офис по её звонку. Грубо срывал с неё одежду ниже пояса и жадно брал её сзади, бросив её животом на множество документов, её особенно заводило видеть как идеально ровные листы белоснежной бумаги, над которыми она так старательно корпела, выводя буковки, теперь смяты и перепачканы их следами. А Ринат садился в директорское кресло, что всё ещё хранило её тепло, крепко брал её за волосы, опускал на колени и имел её в рот. Она была мокрой, растрепанной, со следами от пальцев, униженной, утратившей привычный человеческий облик. А через некоторое время она вновь директор, в цивильном, строгом костюме, елозит на стуле от воспоминаний и предвкушения новой встречи, при этом ведёт с коллегами умные беседы и радует их взор.

Он не знает, что с ним, он не помнит себя сегодня, не помнит, как попал на скалу, каким-то образом спустился по узкой, почти отвесной тропинке вниз, где тень от скалы и узкая полоска пляжа с розовым песком. На противоположной от него стороне, две девушки любят друг друга, он садится на песок и, стараясь не мешать им, смотрит на волны, туда, где кричат молчаливые дельфины. Вскоре одна из женщин направляется в его сторону. Он смотрит на неё, пытаясь понять, что его ожидает от встречи с ней. Её худоба прекрасна и бледность в контрасте с чёрной, грубой одеждой на её теле и этот безумный глаз… он понимает, что у неё разные радужки, серая и ярко голубая, насыщенная, почти фиолетовая…  серый глаз кажется огромным. Кажется, что симметрия априори нарушена в ней и создаётся чувство, что ей свернули шею, она обречена и безумна как он…

Она кружит ему голову за счёт умелой игры света и тени, толстого и тонкого, светлого и тёмного. У неё очень приятный голос, в нём что-то знакомое, она называет ему своё имя, Рута. На мгновение ему хочется стать её рабом или даже принять смерть от неё, не простая кукла и это многое объясняет. Он знает, что  с литовского означает её имя, но прежде чем понять это, он чувствует лёгкое прикосновение к шее, от которого по телу расходится теплая волна, которая затем сменяется холодной… Он падает лицом в песок, но ему невообразимо хорошо, у него тело и разум бога и конечно Рута это отлично понимает…

Он беспомощно пытается сбежать, поднимаясь на руках следом за ней, но опускаясь, она вновь повергает его вниз. И он начинает понимать, что это самое приятное, что когда-нибудь, происходило с ним, он улыбается и его тело источает негу, а она зовёт его, касается своим телом, шепчет, чтобы он был ближе, глубже, чтобы обнял её за шею, близко-близко был к её губам, чтобы смотрел в неё и он начинает стремительно падать в безумие её глаз, он смотрит по сторонам, но везде лишь серое с фиолетовым и она входит в его тело, касается горла, она вставляет свои острые пальцы в его вены, скользит всё ниже, достаёт его пят изнутри, потом изворачивается и поднимается вверх, к его голове, она целиком заполняет его изнутри и дышит сквозь его рот… она губит его, разбиваясь в нём вдребезги и по его ладоням сочится кровь. И он слышит в себе голос, который видимо, принадлежит ему: «так мелко и остро, боюсь не достать мне эти осколки, что режут меня изнутри, а надо ли…»

Тянулись декабрьские даты, а долгожданного снега всё не было, ко всему пришлось тайком навестить доктора, дабы убедиться, что его знакомство с Рутой не имело для него каких либо негативных последствий, оставленные ею тонкие проколы были не в счёт, но уставать Ринат стал сильнее обычного. Женщины умеют причинять боль гораздо искуснее мужчин…

В очередной раз, она ушла, а он всё так же лежал на грязной простыне, вкушая её образ через оставленный ею аромат, почему-то ему стало невыносимо грустно, и он вновь набрал номер, где ему была рада женщина с прибалтийским акцентом. Этой ночью ему приснился очень неожиданный и необычный сон, будто светит яркое солнце, следом сыплется град, потом дождь, за ним снег и дует сильный северо-западный белый ветер, что совсем не странно…

Появляется образ женщины, очень красивой, но он не может понять кто она, совсем как в его раннем сне про реку и у них завязывается разговор, где он говорит ей:

-Ты сегодня выпустила на просторы свою зиму… держишь эмоции в кулачке… твои кулачки… это так чувственно… я по голосу твоему очень скучаю…

-Не знаю, просто настроение такое тихое тихое. И она совсем рядом… и протягивает тебе руку…

Здравствуй!… ты - искренний и настоящий, а я твоя зима - отвечает ему она…

-Ты вновь вкладываешь свой берберский темперамент с французской изысканностью. Наверное, я созрел для понимания того, что жизнь никогда не требует от индивида больше, чем человек может дать. Тебе не нужно ничего объяснять, я всегда знаю, как есть между нами, но мне от этого не менее больно, просто больно, ведь это не игра… Мне хочется рисовать ломаную линию… тонко отточенным карандашом… с очень сильным нажимом, чтобы рвалась бумага… я скучаю… я знаю, как ты произносишь – Снежный… Какая же ты всё таки ведьма, что же ты так глубоко во мне… ну, как всё это получилось, как люди тонут друг в друге?   Мне себя разорвать хочется, как я скучаю, и ведь это каждый раз без тебя. Снова всё умерло и тот камень, что ты подарила художнику, он не сверкает без тебя… он словно лёд - матовый и холодный, а мне твой блеск нужен, сила твоя… Ты ведь жизнь моя, ты меня создала, только чувствуя тебя рядом, я ещё что-то могу. Нет, всё только ты, меня скоро не будет, я не чувствую себя без берега, не вижу себя без зеркала, а ты самое верное зеркало, ты не лжешь мне, но ты мне и благоволишь. Хочешь помочь, потому я ловлю от тебя своё отражение в меру приемлемым, к тому же понимание твоей близости ко мне, придаёт мне уверенность. Я без тебя никто… я сейчас чувствую, что откатываюсь назад, по мировосприятию, по отношению к жизни, к людям и меня это злит. Злит, что без тебя я теряю себя, то хорошее, что наработал с тобой, что впитал от тебя. Я люблю тебя, теперь я чувствую каково это, чувствую любовь благодаря тебе и я плачу от того, как сейчас чувствую тебя и как нуждаюсь, страдаю без тебя. Мне страшно… Я ведь вижу, какой я с тобой и какой с другими, мне противно, я вижу разницу, я вижу свою ложь и всю ущербность отношений, меня злит, что это всё, что осталось, злит, что я пытаюсь что-то строить без любви, зная, что есть ты… прости меня. Обнимаю тебя нежно… едва-едва и наши цифры, и зима… ты как всегда права. На что она ему: «Печальный, чуткий, странный Снег, для меня лишь один - снежный, ты знаешь! »

В последние дни она много работает и они редко видятся, он скучает, очень скучает по ней, держится… держится, а в иной раз вздрагивает под утро всем телом, просыпается, ищет её руками, открывает глаза, вокруг пасмурно и он совсем беспомощен… совсем ребёнок… одинокий, наивный ребёнок… он так чувствует… растерян, она ушла в свой тронный зал и заперла дверь, а он стоит совершенно голый и беспомощный в пустой маленькой комнате без окон и лишь огромные запертые двери вокруг…

Она в это время заканчивала оформлять последние бумаги на дом, она хотела, чтобы у него был свой дом, чтобы он был у него навсегда. Ей хотелось ему отдавать, отдавать всё то, чего он был лишён до неё. Каждый раз по дороге к скале, они проезжали через красивый пригородный район, Ринату там очень нравилось и особенно один дом с вывеской о продаже. Он часто вспоминал его, мечтал, как им было бы там хорошо вместе, и она в тайне приобрела его.

«Когда на зеркале последняя крупинка белого снега, когда в моей душе горько-сладкая капля сомнений, я отвечу, что это небыль, бесконечно-сладкая нега… взять за волосы суку и упасть перед ней на колени…»

У него седьмой день дико болит голова, ночью снилось, как Рута колола ему морфий, всё было настолько реально, что боль уходила, но эйфория была недостаточной, в его глазах она читала тревогу и колола вновь, а потом опять и опять… Утром он проснулся, боль как будто ушла, настроение тихое тихое, она позвонила, говорит, что любит, что заедет за ним вечером и скажет, что-то значимое, то, что его непременно обрадует. Ринат не перечил и заранее не спрашивал, он её обязательно дождётся, он счастлив, что всё-таки встретил её. Вечером пошёл снег… С такой высоты, жизнь внизу кажется игрушечной… отстранённой, далёкой… она просто кажется, и все мы обречёны на свой последний шаг… кружащие в ночном небе белые бабочки замерзают и опадают к земле мёртвыми снежинками… Он обожает море и особенно берег возле него, он делает шаг к снегу… к ней… к берегу…

/сентябрь, декабрь-10г/