Первая влюблённость. Серия: Моя первая секс училка

НИКОЛАЙ ИВАНЕНКО -

ПЯТОЕ МЕСТО В КОНКУРСЕ "ЭРОС" МЕЖДУНАРОДНОГО ФОНДА ВЕЛИКИЙ СТРАННИК МОЛОДЫМ

В нашей деревне была начальная школа – четыре класса. Во всех четырёх классах было около двадцати учеников, а учительница всего одна. Поэтому все ученики находились в одном помещении, занятия шли со всеми классами одновременно. Одному из так называемых классов учительница задавала решать примеры по арифметике, другому – чистописание, третьему – рисование, а с четвертым проводила чтение. На следующем уроке задания классам менялись. Вызвав кого-нибудь к доске, предположим, читать стихотворение, она ходила между партами, проверяя, подсказывая, делая замечания и одновременно слушая того, кто у доски.

Учительница (звали её Людмила Ивановна) была молодая – недавно мы поздравляли её с 20-летием. У неё была длинная русая коса, которую перед отправкой в школу она укладывала на голове несколькими кольцами, всегда улыбающееся лицо, красивая фигура с привлекательно выдающимся бюстом, стройные ноги. В школе она всегда была в лакированных туфельках на невысоком тонком каблучке. Голос у неё был мелодичным. Она никогда не разговаривала повышенным тоном, зато легко затевала с нами игры и увлекалась, как школьница.

Из дома в школу и обратно Людмиле Ивановне приходилось носить много книг, тетрадей и пособий (ведь ей нужно было проводить занятия сразу с четырьмя классами). Я уже перешёл в четвёртый класс и, как самый рослый паренёк, помогал ей. Постепенно это вошло в мою жизнь, как обязанность: утром я спешил к ней домой и, взяв связку (портфелей ни у кого, даже у учительницы, не было), сопровождал её в школу, а после уроков – обратно. Людмила Ивановна была интересным собеседником, хорошо понимала мальчишеские «дела», увлечения; с нею можно было разговаривать почти, как со сверстницей. Мы были одинакового роста, одинаковой комплекции и имели почти одинаковые привычки (в моём подростковом понимании, конечно).

Я влюбился в неё. Началось это с уроков чтения, когда Людмила Ивановна читала стихи про любовь. При этом взгляд её как бы отключался от нас (учеников), был задумчиво мечтательным. В общем, всё соответствовало моему представлению о влюблённости. Да! Да! Несмотря на малость лет, я уже мечтал о Любви с большой буквы. И воплощением моих грёз был образ моей учительницы Людмилы Ивановны. В моих мечтах она была моей спутницей жизни.

Однажды она задала нам выучить отрывок из сказки о царе Салтане, где князь Гвидон

дома на сей раз остался

и с женою не расстался…

Вместо этого я, выйдя к доске, прочитал другое:

Лазурный пышный сарафан

Одел Людмилы стройный стан;

Покрылись кудри золотые,

И грудь, и плечи молодые

Фатой, прозрачной, как туман.

Покров завистливый лобзает

Красы, достойные небес,

И обувь лёгкая сжимает

Две ножки, чудо из чудес.

Здесь я притормозил и отметил, что Людмила Ивановна вся обратилась в слух, меня не перебивала, на запинку не реагировала. Тогда я продолжал читать из поэмы «Руслан и Людмила» отрывки, в которых упоминалось её имя, где прославлялась её красота, где воспевалась любовь. Умолк я только тогда, когда все подходящие строчки кончились.

-  Разве это было задано? – почему-то полушёпотом спросила она.

-  Мне это больше нравится, - тем же полушёпотом ответил я.

-  Потому, что про Людмилу?

Я в смущении опустил глаза. И после этого между нами установились приятельские отношения с особым интимно-заговорщицким оттенком.

Людмила Ивановна жила одна в хате-развалюхе, предоставленной колхозом. Как все в деревне, она должна была держать хозяйство, иначе не на что жить. Ей приходилось заниматься заготовкой дров на зиму, чинить изгородь, носить воду из речки, которая протекала в двухстах метрах от её двора. В общем, после школы ей приходилось копать, таскать, пилить, рубить и т. д. Следует отметить, что работала она аккуратно, даже изящно. Например, она умела ходить по деревенской непролазной грязи так, что сапоги её практически не вымазывались (кроме подошвы); телогрейка у неё не была изорванной и пропахшей навозом; на руки она всегда надевала тряпичные перчатки (сама шила из лоскутов). Я тянулся к ней, стал задерживаться у неё дома, помогал по хозяйству.

И не забывал читать ей стихи про любовь. В этом я преуспел. И вот почему. Мы переселились в Крым сразу после депортации крымских татар. В сохранившихся подвалах были огромные залежи оставленной ими литературы. Большинство книг было написано непонятным витиеватым шрифтом, но среди них попадались экземпляры на русском, которые мы сохраняли. Так у нас оказались томики стихов Блока, Пушкина, Есенина и других поэтов, чего не было у учительницы. Она с удовольствием слушала меня, восторгалась, иногда порывисто обнимала меня и чмокала в щеку.

Постепенно мы освоились настолько, что после работы по хозяйству, переодеваясь, она не обращала внимания на моё присутствие, и нередко, сбросив рабочую одежду, оставалась в одних панталончиках (лифчики она не носила). Я этому каждый раз удивлялся, мне очень хотелось смотреть на её плотные остроконечные груди, но смущение заставляло меня каждый раз отводить взгляд. Её статус учительницы не позволял мне пацану считать её подружкой.

Однажды после работы по хозяйству Людмила Ивановна приготовила чай и, отхлёбывая из кружки, проверяла тетрадки. Я сидел напротив и читал Пушкина:

Вижу в лёгком одеянье

Будто милая со мной…

Я это говорил своей «возлюбленной», которая была в образе учительницы. И вдруг почувствовал, что это мой родной, совсем близкий человек. Это не учительница. Это моя самая лучшая подружка!

-  Люда, я тебя люблю! – прошептал я.

-  Ты что-то сказал?

Я смутился и побоялся повторить свои слова.

-   Миленький мой Николка! Тебе уже пора домой. Мама, небось, заждалась