Научная командировка или Секс в командировке

- Мама, смотри! Дядя во сне в носу ковыряется!

Сторожевский сразу проснулся. У него хватило ума не вытащить палец из ноздри резким движением, а осторожно извлечь его и перевести в режим почесывания перегородки. С противоположной верхней полки широко открытыми от ужаса глазами на него смотрела белобрысая девочка лет пяти. Дородная мамаша сидела внизу, упершись взглядом в ноутбук.

Всю ночь он готовил доклад, надеясь выспаться в поезде. Но не удалось.    

Надо было что-то сказать. Для начала Петр Петрович улыбнулся.

В кармане рубахи зазвонил телефон.

Сторожевский одел очки, пытаясь разглядеть номер. Нет, это не из его списка контактов.

- Да, - хмуро буркнул Сторожевский, подозревая, что звонит очередной студент-задолжник, и мысленно браня лаборантку Катю за разглашение номера.

- Петр Петрович Сторожевский? – спросил приятный женский голос, детский по интонации, но с необыкновенно красивыми и, вероятно, хорошо отработанными модуляциями. Никто и никогда не произносил его имя и фамилию с таким изяществом, нежностью и едва заметным внутренним драматизмом. Как начало стихотворения…

- Да, - сказал Сторожевский чуть менее строго, давая понять, что готов выслушать любовное объяснение, хотя это и не в его правилах.

- Меня зовут Аграфена Васильевна Сидорчук. Я корреспондент журнала «Филология и мир». Вы не могли бы дать небольшое интервью?

Сторожевский закрыл глаза от удовольствия. Чудный голос проникал в его уши, растекался по телу и улучшал кровообращение.

- Интервью? Дать вам сейчас интервью? – опомнившись, удивился он.

- Мама, а дяде с телевизора звонят! – воскликнула девочка с все тем же выражением ужаса на лице.

Если бы не она, Петр Петрович начал бы сейчас осторожное выяснение личности звонившей и преследуемой ею цели. Он не сомневался, что это проделка одного из его учеников, подговоривших знакомую дикторшу или актриссу сыграть шутку с преподавателем. Но падать в глазах этой глупой девочки с высоты, на которую она же его вознесла, Сторожевскому не хотелось.

- О! Я вижу, вы находитесь в центре внимания! – усмехнулась Аграфена Васильевна. – Теперь все в вагоне будут знать, что с ними едет известная личность. Отблагодарите же меня за эту нечаянную услугу, ответив на несколько вопросов.

- Каких вопросов? – несколько раздраженно спросил Петр Петрович.

- Но вы, наверно, сначала хотите узнать, что за журнал я представляю? Кто именно вами заинтересовался? Не розыгрыш ли это? Да? – проницательно заметила корреспондентка.

Поняв, что он имеет дело с умной женщиной, Петр Петрович испытал дополнительное удовольствие. Подача кислоты в желудок нормализовалась.

- Если честно, мне все равно, - сказал Сторожевский.

- Тем лучше, - несколько обиженно сказала девушка.

- Впрочем, расскажите в двух словах, - сказал Сторожевский, сообразив свою пользу от этого рассказа.

- История не особо интересная. Журнал существует давно, сформировался на базе Симферопольского педагогического университета. Ввиду своей кондовости известен мало. Обычные филологические материалы: мифопоэтика, религиозные мотивы, национальная тематика. Вот мы и решли оживить его чем-нибудь экстраординарным, передовым. Нашли в интернете ваши материалы, заинтересовались. Много спорных моментов, но, как нам показалось, есть весьма перспективные идеи. Узнали на сайте вашей кафедры о конференции, в которой вы собираетесь принять участие. А поскольку денег на командировку нам никто не даст, пришлось связываться по телефону. Катя любезно сообщила ваш номер.

Сторожевский, блаженно улыбась, ощупывал то место на подбородке, на котором только что был фурункул.

Раздалось шуршание перелистываемого блокнота.

- Приступим к интервью? – спросила журналистка.

Петр Петрович кивнул.

- Какова цель вашей поездки? Плановая командировка, поддержание научных контактов, желание лично пообщаться с коллегами, обсуждение новой научной гипотезы?

- Аграфена Васильевна, вы должны были изучить мой научный метод, прежде чем брать интервью, - солидно и строго сказал Петр Петрович. – Я не выдвигаю гипотез и вообще ненавижу это слово.

- Простите, если я вас обидела, - сказала журналистка.

- Цель моей поездки – поделиться с коллегами очередным научным открытием, - торжественно произнес Петр Петрович.

- А! Ну да, очередным, - с некоторым недоверием констатировали на том конце. – Вы не могли бы о нем вкратце рассказать?

Сторожевский чувствовал, как его правое легкое постепенно прочищается.  

- Что вы знаете о поэме Пушкина «Бахчисарайский Фонтан»? – спросил он, намереваясь продолжить оздоровительный курс.

Аграфена хмыкнула, как будто догадавшись о цели Сторожевского.

- Это же про наши края! Поэма написана в романтический период. В период с 1821 по 1823 год, когда Пушкин находился под влиянием Байрона. Аспекты влияния подробно описал Виктор Михайлович Жирмунский в книге «Байрон и Пушкин»…

Петр Петрович снова закрыл глаза. Ангельский голосок этой прекрасной женщины производил необратимые перемены к лучшему в его не очень здоровом организме. Душа же буквально расправляла крылья. Сторожевский чувствовал, как они пытаются принять удобное положение в тесной коробке тела, как кистевые части скребутся о ребра, а оперение словно проникает сквозь кожу и маленькими бугорками оттопыривает рубашку. Его била дрожь.  

Белобрысая девочка подозрительно смотрела на дяденьку.

- В основе сюжета - старинное предание о Фонтане Слез, воздвигнутом крымским ханом в честь возлюбленной невольницы-христианки, - продолжала богиня. – Ее убила ревнивая грузинка Зарема, которую хан приказал за это казнить. Насколько помню, в поэме много недоговариваний и противоречий…

- А дяденька в носу пальцем ковырялся, когда спал! – громко сказала девочка, явно рассчитывая попасть в прямой эфир теле-шоу.

Сторожевский гневно сверкнул очами на подлую маленькую мразь.

Ее мать отложила ноутбук в сторону, поднялась с места и, не смотря в сторону оскорбленного сокупейника, протянула руки дочери.

- Пойдем, Ирочка, погуляем, мороженое поедим.

Ирочка не стала сопротивляться.

Сторожевский напряженно вслушивался в притихший мобильник. В духовном плане он напоминал себе застрявшего в скорлупе дородного цыпленка.

- М-да, - наконец произнесли на том конце провода, - любопытная деталь к портрету известного ученого…

- Вы, конечно, включите ее в свой репортаж? – настороженно спросил Сторожевский.

Журналистка сделала небольшую паузу.

- Нет, конечно… но…

В этом, произнесенном с нескрываемой печалью, «но» Петр Петрович безошибочно распознал глубокое личное чувство интервьюера к интервьюируемому.

- Аграфена! Груша! Груня! Фенечка! – неожиданно для себя самого закричал он. – Я вас люблю! Безумно люблю! Я хочу заниматься с вами сексом! Оралом, аналом, кунилингвусом, садо-мазо и всем что только есть на свете! Не отказывайте мне, милая моя девочка!..

Сторожевский замер. Дыхание его прекратилось. Он опасался, что допустил плеоназмы.

- М-да, - сказали на том конце после очередной небольшой паузы, - я и вправду плохо подготовилась к интервью, Петр Петрович. Зарядка у телефона кончается. Свяжусь с вами, когда будете на месте событий.

Сторожевский понял, что в комнате, из которой звонила Грушенька, находился мужчина.

Вечером, находясь в гостиничном номере, Петр Петрович тупо смотрел, как его любимый хоккейный клуб тупо проигрывал в последнем матче четвертьфинальной серии со счетом 0:1. Мысли его, однако, были заняты не этим.

Закончился первый день конференции, а Грушенька до сих пор ему не позвонила. Он ждал звонка вчера вечером, приехав на место. Он ждал звонка сегодня, слушая доклады коллег. Он ждал звонка сейчас. Он несколько раз звонил сам. Но ответа не было. Грушенька не брала трубку. Именно не брала, а не сбрасывала вызов.

Петр Петрович одно за другим слал смс-сообщения, в которых рассказывал про свое нынешнее состояние. Он говорил, что попал в световую зону мощнейшего прожектора, кардинальным образом изменившего его внутреннюю конституцию. Он пытался научно объяснить переключение всех своих органов в новый режим существования. Он заметил, что наибольшей физиологической точности достигает, прибегая к традиционным метафорам. «Я могу дышать только в свете этого луча, только светом этого луча. Я задохнусь, если выйду из него. Я люблю Вас». Он описывал, как благотворно действуют на дыхательные функции сексуальные упражнения. В конце концов, он перечислил ряд противоречий в тексте «Бахчисарайского Фонтана», снять которые собирался в своем завтрашнем докладе. Но даже это не подействовало.

Матч закончился со счетом 0:2. Петр Петрович выключил телевизор и пошел в душ. Помывшись, он выстирал несвежее белье, развешал его на змеевике и голый пошел в комнату. Перед входом висело большое зеркало. Сторожевский остановился. У него дома трюмо располагалось в узком коридоре, так что охватить фигуру с ног до головы в нем не удавалось. Здесь же он видел себя как на ладони. Зрелище было печальным. Больше всего его угнетала безволосая грудь. Она права, подумал Петр Петрович, она тысячу раз права. На фиг ей нужен такой урод. Ей, такой молодой и красивой.

В ее молодости и красоте он не сомневался. Голос выдавал все. В интонациях Грушеньки безошибочно прослушивались разговоры, которые она вела с другими мужчинами. Говорить с ними ей приходилось часто, причем инициаторами общения выступали, как правило, они. Не смотря на ее профессию. Возможно, она работает журналистом недолго. Впрочем, Петр Петрович не исключал вариант розыгрыша. Но это было уже не важно, совсем не важно. Ему хотелось слышать ее, говорить с ней, видеть ее, быть рядом. Кем бы она ни была…

И этого несомненно хотелось всем мужчинам. У нее выработалась особая голосовая тактика при общении с ними. Она не заманивала их, не изображала страсть и томление, не кокетничала с ними. Ибо знала себе цену и не видела необходимости ее набивать. Но и не давала отпор, чтобы не спровоцировать новые утомительные приступы. Она была податлива в разговоре: говорила только то, что больше всего хотел услышать собеседник, и произносила слова так, как ему больше всего нравилось. В результате всем мужчинам казалось, что они получили от нее все, чего желали, все, что она могла дать в данный момент. Несомненно они чувствовали себя победителями. Не замечая, что всего лишь попадались в хитрые сети интонационных переливов, изящных и легких речевых мелодий, приятно успокаивающих ритмов, расчетливых и интригующих пауз. Но в основании всего была логика, прочная и надежная, скрепляемая крепкими узлами. Она напоминала об условности телефонных излияний чувств, о непреодолимой пропасти между сферой языка и сферой реальной действительности. Логика служила непробиваемым прозрачным панцирем ее красоты. Она была целомудренна. Петр Петрович ни секунды не сомневался в этом. Даже если она замужем, подумав, добавил он. Даже если у нее есть любовник, скрепя сердце добавил он. Даже если у нее есть и муж, и любовник, уверенно заключил он.

Так куда же он лезет, такой немолодой и некрасивый? Петр Петрович еще раз внимательно посмотрел на себя в зеркало. Он улыбнулся. Картина заметно улучшилась. Если учесть, что он постоянно улыбается, то можно сказать, что картина стала более реалистичной. Петр Петрович вобрал в себя живот. Вид получился едва ли не атлетический. А ведь для того чтобы зафиксировать это положение, нужно не более двух недель тренировок. Он приободрился.

Петр Петрович вытянул перед собой руку и начал декламировать:.

- На "байронизм", как правило, списывается целый ряд непонятных мест в тексте данного произведения!

До Байрона ему, конечно, далеко, но некоторое сходство с Наполеоном угадывалось.

- Разумеется, романтическая неопределенность, призванная возбудить воображение читателей, имеет здесь место. Но не только и не столько она! Композиционные сцепления в тексте «Бахчисарайского Фонтана» дают основания полагать, что пушкинские «разрозненные картины» (как он сам пренебрежительно отзывался о своей поэме) на самом деле не такие уж разрозненные. Неясные, недосказанные места при взгляде на них с определенной точки зрения обнаруживают отчетливые черты сюжетно-композиционной упорядоченности.

Петр Петрович наглядно убедился, что у его противников нет шансов.

Он чувствовал свою силу и не знал, куда ее деть. Петр Петрович прошел в комнату, взял со стола телефон, смотрел на него некоторое время, положил обратно, и завалился на не заправленную с утра кровать. Он был по прежнему голый. Петр Петрович внимательно себя осмотрел. На него снова напала тоска. Она приняла материальное выражение.

Сторожевский взял лежавший под подушкой пульт, направил его в сторону маленького телевизора «Рубин», стоявшего на маленьком холодильнике «Сибирь», и нажал кнопку. По одной из программ шла туристическая передача про средиземноморские курорты. Петр Петрович выключил звук, обхватил правой рукой *** и принялся дрочить. Затем он дрочил на музыкальные клипы с полуобнаженными девицами, затем (и дольше всего) на длинноногих моделей, гордо расхаживавших по подиуму. Когда тех сменили мужчины, он дрочил на теннисисток в коротких юбочках. Затем удачно попал на постельную сцену в каком-то ужастике. Затем переключился на мексиканский сериал. Затем на русское реалити-шоу. Напряжение не спадало. Когда дело дошло до диктора центрального телевидения, одетой в строгий мужской костюм, он остановился.

Сторожевский встал, подошел к зеркалу, некоторое время задумчиво вглядывался в него, потом одел очки, взял телефон и набрал текст: «Согласен на неоплатонические отношения». Нажал «отправить»

Через пять минут раздался звонок. Это была Грушенька.

- Здравствуйте, Петр Петрович! - сказала она ласково и радостно.

Сторожевский ухмыльнулся.

- Я такая разява. Поставила вчера в редакции телефон на зарядку и ушла домой. А сегодня весь день было много дел, только сейчас сумела за ним зайти.

Сторожевский ей поверил. Неприятная тяжесть в области печени исчезла.

- Вы не хотите со мной здороваться? – обиженно спросила Грушенька.

Петр Петрович отчетливо увидел ее шутливо надутые губки.

- Сейчас, - спохватился он, положил телефон на столик, одел трусы, джинсы, майку, причесался перед зеркалом.

- Здравствуйте, Аграфена Васильевна, - сказал Сторожевский подчеркнуто официальным тоном.

- Хм, - хмыкнули ему в ответ и столь же официально вопросили: – Продолжим наше интервью?

Петр Петрович понял, что переборщил.

- Зачем интервью? Может быть, просто поговорим? – галантно спросил он. – А вы потом из нашего разговора сделаете то, что вам нужно. Я подмахну любой вариант.

Грушенька сделала паузу.

- Вы уже выступали сегодня? – спросила она.

- Нет, только слушал. Мой доклад завтра, - ответил он.

- Я так и думала, - сказала Грушенька. – Иначе вы бы не смогли всецело посвятить себя смс-жанру.

- Вы полагаете, я в состоянии сейчас думать о чем-нибудь, кроме вас? – спросил Сторожевский.

Грушенька не ответила.

- А мне понравился застывший всадник, - хихикнула она. – Как там?

Он часто в сечах роковых

Подъемлет шпагу, и с размаха

Недвижим остается вдруг…

Не замечала раньше этого ляпа. Очень смешно!

- Да, да, да! – оживился Петр Петрович. – И обратите внимание, Грушенька, он здесь не первый и не последний раз так застывает. В конце первой сцены поэмы Гирей после долгих раздумий входит в гарем. Идут такие строки:

Встает задумчивый властитель;

Пред ним дверь настежь. Молча, он

Идет в заветную обитель

Еще недавно милых жен.

Дальше говорится о встречающих его невольницах. А о том, что он делал там, зачем вообще пришел после долгого перерыва, связанного с влюбленностью в Марию, ни слова. Вышел в гарем и застыл.

- А по-моему, очень даже все понятно, - хихикнула Грушенька. – Решил расслабиться после долгого воздержания мужик.

Как это у нее не пОшло получилось! изумился Сторожевский.  

- А Фонтан слез, воздвигнутый якобы в честь горестной Марии! Это же скорее памятник ему, Гирею, а не Марии. Это же про него говорится, что он, обездвижев в бою,

Глядит с безумием вокруг,

Бледнеет, будто полный страха,

И что-то шепчет, и порой

Горючи слезы льет рекой.

Так что получаются три образа неподвижности Гирея, три скульптурные рифмы.

Петр Петрович замолчал. Он жалел, что так много болтал, вместо того чтобы слушать Грушеньку.

- Вы про это будете завтра рассказывать? – спросила она.

- И про это тоже. Но акцент в моем докладе делается на образе рассказчика, который противопоставляет себя Гирею и нарочно деконструирует легенду о его любовной трагедии.

Петр Петрович замолчал. Захочет ли она услышать продолжение?

Грушенька молчала на этот раз дольше обычного.

Сторожевский предположил, что она переносит в блокнот почерпнутую от него информацию.

- Ну, ладно, - протяжно сказала Грушенька, – поведаете мне завтра после доклада, что там учудил рассказчик, а заодно и про реакцию коллег на ваше открытие. А теперь…

Петр Петрович замер.

- …перейдем к центральной теме ваших странных и страстных эсэмэсок.

Сторожевский заметил, что у него расстегнута ширинка, и быстро исправил положение.

- Не буду скрывать, Петр Петрович, вы меня заинтересовали не только как выдающийся ученый-филолог. Есть какая-то подкупающая искренность в ваших безумных объяснениях. И есть еще что-то такое, что трудно определить…

Петр Петрович нахмурился. Дело шло к «но».

- Я давно не переживала таких чувств…

- Но давно переживали? – спросил Сторожевский, не сумев скрыть охватившей его бешеной ревности.

Грушенька рассмеялась.

- Давайте не будем сейчас об этом. Вообще-то здравомыслящая женщина, начитавшись и наслушавшись ваших излияний, поостереглась бы переводить отношения с вами в серьезное русло. А я здравомыслящая женщина…

- Между здравомыслием и умом есть разница, - хмуро сказал Сторожевский.

- Возможно-возможно. Хотя, кажется, не в этом вопросе. Но есть одно обстоятельство, которое неожиданно сыграло в вашу пользу...

Журналистка сделала паузу.

- Мне нужно подумать, кое-что проверить, - продолжила она. – У меня сейчас такое чувство, что мы будем много и серьезно общаться. И не только на филологические темы. А пока я немного растерянна. И даже не совсем поняла, что вы говорили о «Бахчисарайском Фонтане». Вы не обидитесь, если мы сегодня на этом расстанемся, а завтра на свежую голову обсудим… наше общее положение?

Сторожевский сиял и цвел. Живот вправился на место сам, без всяких тренировок. Половина морщин на лбу разгладились. Он чувствовал, как на груди у него растут волосы.

- Хорошо-хорошо, Грушенька! Не буду вам мешать думать.

Грушенька хихикнула.

- Почему вы называете меня Грушенькой? Какое-то романтически-сентиментальное прозвище. Зовите просто Груней.

- Да-да, Грушенька, - согласился Сторожевский.

Журналистка снова рассмеялась.

- Ладно. До завтра, научное светило! – сказала она и чмокнула трубку.

- До завтра! - ответил счастливый Сторожевский.

Связь прервалась.

Походив некоторое время по комнате, он пришел к выводу, что хитрая молодая журналистка говорила с ним в таком тоне только потому, что боялась расстроить его перед завтрашним выступлением. Возможно даже, что стратегию сегодняшнего общения она разработала совместно с мужчиной, который, как и вчера, находился с нею в комнате.

Уснуть в эту ночь Петру Петровичу не удалось.

«Все из-за нее, из-за нее, из-за этой проклятой журналистки, черт бы ее побрал! » думал Петр Петрович, расхаживая по перрону. После бессонной ночи доклад он прочитал плохо, невнятно, путал ударения, сбивался. Коллеги саркастически улыбались, а когда последовали вопросы, Сторожевский не смог толком на них ответить. И главное, ведь ни одного вопроса по существу! Его просто не услышали, не поняли. Не захотели понять из-за такой неадекватной подачи. Но что за бред они сами несли! У Пушкина, видите ли, не стиль тематизируется, а тема стилизуется! И какие имена приводили в подтверждение! Тынянова и Проскурина! Тех исследователей, которые, как и он, писали о тематизации стиля! И он не смог сориентироваться, начал опровергать названных авторитетов, доказывать свою правоту. Кто же будет такое слушать!

Петр Петрович покачал головой. Сейчас он ей все выскажет. Сейчас, сейчас. Пусть только позвонит.

Сторожевский достал еще одну сигарету, закурил. Что именно следует высказать, он не понимал. Пошлю ее на *** и всё. Голосок, блин, ангельский. Дышать он не может, блин. Ну, и не будет дышать, раз не может. Не хрен дышать старым мудакам с начавшей реализовываться тенденцией к ожирению.

Кровь прилила ему в голову. Дыхание сперло. Сердце заныло. Перед глазами поплыли круги. Умереть бы прямо здесь и сейчас, подумал он. Сейчас должен раздаться звонок телефона, который его спасет, подумал он. Звонок не раздался. Сторожевский полез за телефоном посмотреть, включен ли он. Рука наткнулась на паспорт с билетом. Он достал паспорт и билет.

Стоявший неподалеку проводник повернулся в его сторону:

- У вас какой вагон? – спросил он.

- Одиннадцатый, - ответил Сторожевский.

Проводник протянул руку за билетом.

Сторожевский зашел в полукупе. Аккуратно пополам разрезанное купе. Его полка верхняя. Спиной к нему стояла женщина. Все свои сумки она составила на стол. Сторожевский собирался сразу забраться на второй этаж. Но это было нелегко. Нужно было во что-то упереться ногой или ухватиться рукой за какой-нибудь уступ, находящийся напротив полки, чтобы приподняться и закинуть на нее ноги. Стена же являла собой абсолютно ровную и гладкую поверхность.

Сторожевский рассматривал предмет, который мог поспособствовать взятию этой высоту – вешалку для полотенца.   Необходимо перенести центр тяжести тела сначала на уровень чуть выше второго этажа, а потом, держась за рукоятку, резким движением закинуть всю правую половину корпуса, включая ногу, в область около стенки.

Он встал на нижнюю полку, взялся за спасительный предмет, и прыгнул, попытавшись левой коленкой упереться в край полки. Коленка сорвалась и он рухнул вниз. Приземлился он на ноги, но больно ударился затылком о стену. Женщина обернулась и презрительно посмотрела на него. Она была где-то одного с ним возраста, но он выглядел моложе.

Грушенька, Грушенька, Грушенька, из чего я должен был исходить, разговаривая с тобой? Из возраста или из того, как выглядел. Да и выглядел ли? Ему вспомнился вид номер один в зеркале гостиничного номера. Не смогу я взять эту высоту, не смогу. И эту высоту я тоже взять не смогу. Сторожевский понурил голову.

Дверь в купе отворилась. На пороге стояла красивая, высокая, черноволосая проводница в синей пилотке. Ей было около тридцати лет. Она напоминала стюардессу, однако улыбка ее не была фирменной, а фигура – модельной.    

- Ваши билетики, - сказала она

Соседка Петра Петровича протянула свой билет. Сторожевский положил паспорт на матрас и тоже протянул билет.

Проводница бросила взгляд на беспорядок, царивший на полке, и ласково улыбнулась Петру Петровичу.

- Забраться можно только со стола, - сказала она.

Сторожевский почувствовал к ней большое внутреннее расположение и улыбнулся в ответ.

- Белье нужно? – просила она.

- Да, - сказала дама.

- Нет, - сказал Сторожевский.

Проводница снова улыбнулась, как будто именно его ответ оказался правильным.

Она ушла.

Петр Петрович смерил взглядом до сих пор не взятую высоту.

Дама убрала со стола одну сумку, очистив место для его ноги.

Петр Петрович даже не взглянул в ее сторону. Правой ногой он встал на нижнюю полку, схватился правой рукой за вешалку для полотенца, резко оттолкнулся, ловко уперся левым коленом в ребро верхней полки, забросил правую ногу и часть корпуса на полку, отпустил руку и… вместе с поехавшим под ним матрасом рухнул вниз.

На этот раз падение было более болезненным. Он сильно ударился спиной о пол и зацепил плечом (слава богу, не головой) край стола.

- О, господи! – недовольно вскрикнула дама.

Встать сразу ему не удалось. Он заметил, как в проеме двери мелькнула проводница. Безусловно, она заметила распластавшегося на полу пассажира, но, видимо, из деликатных соображений выражать сочувствие ему не стала.

Наконец он поднялся. Встал обеими ногами на стол. Накрыл полку матрасом и без особого труда на него взгромоздился.

Раздался звонок телефона. Это была Грушенька.

- Пошла на ***! – грубо сказал он и нажал сброс.

Дама вышла из купе.

Что я наделал? подумал Сторожевский. Она же могла вылечить мою спину. Он достал телефон. Телефон зазвонил.

Сторожевский нажал прием.

- Здравствуйте, Петр Петрович, - сказал целебный Грушенькин голос.

Сторожевский промолчал.

- Не сердитесь и не бросайте трубку. Я, кажется, вас понимаю. Вы не спали всю ночь, прокручивали варианты, вычисляли мою интонацию, подозревали сообщников, заговор, думали, что вас разыгрывают? И в результате провалили доклад? Ведь так?

Сторожевский молчал. Спина его уже не беспокоила, но затылок и плечо еще побаливали.

- Петр Петрович, ничего против вас никто не замышлял. Наверно, мне не стоило вам вчера звонить, чтобы не будить всех этих бесов. Но я подумала, вдруг будет еще хуже? Вдруг вы не сможете уснуть, пока меня не услышите? Да, и не могла я не позвонить, потому что…

Сторожевский нахмурился.

- Вчера я вам намекнула на некое обстоятельство. Но не чтобы заинтриговать. Надо было проверить, так ли все на самом деле, как мне показалось. И вот оказалось, что так…

В купе вошла его соседка. Она достала большой пакет и принялась обедать.  

- Меня уже несколько лет мучают камни в почках, особенно в последние дни допекали, - продолжала Грушенька. - Отвратительная болезнь. Да и вообще болею часто. А после позавчерашнего разговора с вами вдруг почувствовала улучшение. Думала, случайность. Но когда вчера прочитала ваши эсэмэски и поговорила с вами вечером, стало совсем хорошо. То есть, боль исчезла. Сходила сегодня сделала УЗИ, и оказалось, что никаких камней нет. Все чисто. Чудеса какие-то! Вы меня слышите?...

Плечо больше не болело. Сторожевский достал из бокового кармана распечатку, одел очки, развернул лист.

- Вот, послушайте, - начал он серьезным преподавательским тоном. – Как показывают последние наблюдения ученых, правильным образом выполненный куннилингус благоприятно сказывается на здоровье женщины. Мышечные сокращения, вызываемые в результате оральных ласк, способствуют повышению иммунитета, улучшению общего физического состояния, выведению из организма…

В трубке раздалось что-то наподобие кашля.

- В чем дело, Грушенька? Вы простыли?

Дама с нижней полки взяла со стола пустой стакан и вышла из купе.

- Петр Петрович, - начала серьезным тоном Грушенька…

- Я понял, - перебил ее Сторожевский. - У вас кончается зарядка.

- Нет, с зарядкой все нормально. Я хотела послушать о «Бахчисарайском Фонтане». Вы вчера так интересно начали о нем рассказывать. И остановились на рассказчике, который якобы деконструирует легенду. Я перечитала, но не поняла, что вы имели в виду. И почему он так весело несется вскачь в финале? Ведь история грустная!

- Он не скачет, а представляет, как будет скакать, - уточнил Сторожевский. Затылок перестал его беспокоить. – И это стремительное скаканье в окружении прекрасной живой природы противопоставляется застывшему во время боя Гирею. Там ведь целый ряд противопоставлений. Рассказчик – поклонник муз, Гирей презрел гарем. Рассказчик – поклонник мира, Гирей – любитель грабить соседние пределы. Гирей воздвигает памятник в честь возлюбленной, рассказчик забыл и славу, и любовь.

- И о чем это говорит? – поинтересовалась Грушенька.

Дама вернулась с полным стаканом чая.

- О том, что он питает вражду к своем герою. Точнее, к легенде о нем. Легенда же конкретная В основе сюжета лежит всем известное «преданье старины». А он рассказывает так, чтобы о сюжете можно было только догадываться. Вы обратили внимание на единственное упоминание Гяура?

- В самом начале? – спросила журналистка.

- Да. А кашель еще не прошел?

- Прошел, - с удивленным восхищением сказала Грушенька.

- Гяур – заглавный герой поэмы Байрона, «безбожник», с которым наложница Леила изменила Гассану. За это, по приказу последнего, она была утоплена в море. Затем  Гяур убивает Гассана…

- Я читала, можете не рассказывать, - перебила журналистка.

Петр Петрович покачал головой, как врач, недовольный поведением пациентки.

- Словом, байроновский Гяур – враг пушкинского Гирея. А поскольку другие враги в тексте не упомянуты, он главная угроза ханскому гарему. О Гяуре перешептываются невольницы, его имя они произносят во сне, с ним они мечтают сбежать и заняться сексом. Его боятся и хан, и евнух. От него защищают гарем высокие стены. Пушкин, казалось бы, не реализует эту, намеченную им же самим, сюжетную интенцию. Гяур больше ни разу не упоминается. В гарем никто не проникает, никто не освобождает невольниц, никто не сражается с ханом. Но это только на первый взгляд…

- Ой! – послышалось восклицание в трубке.

- Что такое? – обеспокоено спросил Петр Петрович.

- Шрам с руки куда-то делся, - сказала Грушенька. – Два года назад поранилась, когда резала салат. Крови было много. Зашивали в больнице потом. С тех пор только с длинным рукавом хожу.

Петр Петрович кивнул, как штурман, удовлетворенный показаниями приборов.

- А вы обратили внимание на то место, где рассказчик говорит о себе как о  действующем лице старинной легенды. Словно он сам присутствует в Бахчисарае в тот момент, когда совершаются описываемые события?

- Нет, - виновато ответила Грушенька.

- Это происходит после фрагмента, посвященного Марии:

Настала ночь; покрылись тенью

Тавриды сладостной поля;

Вдали, под тихой лавров сенью

Я слышу пенье соловья…

Дальше идет картина вечернего Бахчисарая, а затем описание гарема:

Дворец утих; уснул гарем,

Объятый негой безмятежной;

Не прерывается ничем

Спокойство ночи. Страж надежный,

Дозором обошел эвнух…

И это единственное место, где рассказчик представляет себя подобным образом. Да, нетрудно понять, что он чувствует, когда говорит о купающихся женщинах, о злобном евнухе, о печальной истории Марии. Но там только эмоциональная сопричастность воображаемым картинам, а здесь он телесно и зримо появляется в месте действия. Как вы думаете, зачем это было нужно Пушкину?

В купе вошла проводница. Она держала в руке стакан чаю в красивом металлическом подстаканнике. На лице ее сияла ласковая и загадочная улыбка.

Сторожевский улыбнулся в ответ и благодарно кивнул.

В трубке раздался единичный кашель.

Петр Петрович изменил выражение лица на предельно серьезное.

Проводница обиженно опустила глаза, поставила стакан на стол и вышла из купе.

- И заметьте, на улице Бахчисарая в этот момент нет мужчин, - продолжил Сторожевский. -

Из дома в дом, одна к другой,

Простых татар спешат супруги

Делить вечерние досуги.

Где сами татары, мы не знаем. Они не функционируют. Рассказчик – единственная угроза ханскому гарему. То есть, рассказчик и есть Гяур. Он диверсант на территории легенды…

В трубке снова громко ойкнули.

Петр Петрович не стал выяснять, в чем дело. Он только очередной раз удовлетворенно кивнул и продолжил речь:

- Рассказчик намеренно разрушает «старинное предание». Обездвиживает Гирея и превращает стены его гарема в руины. Освобождает путь для поэтического воображения, вдохновения, мечтаний, любви…

- Петр Петрович, - ласково и проникновенно сказала Аграфена Васильевна.

- Что, Грушенька? – спросил Петр Петрович.

- А ведь вы тоже Гяур. Вы разрушили стены традиционной концепции, согласно которой пушкинская фрагментарность – это только подражательный романтический прием. Эффект, не имеющий особого содержательного смысла. Получается, что Пушкин тематизирует стиль. Вы такой умный, Петр Петрович…

Сторожевский слышал глубокое и прерывистое дыхание женщины и понимал, насколько это полезно для ее организма.

- Да, да, да, Грушенька! Вы абсолютно правы! – сказал он страстным шепотом. – А финальное воображаемое скаканье всадника – это ни что иное, как мечты рассказчика о новом набеге на территорию легенды, на Крым, на ханский дворец, на гарем. Мечты о новой встрече с освобожденными невольницами…

Волшебный край! очей отрада!

Все живо там: холмы, леса,

Янтарь и яхонт винограда,

Долин приютная краса,

И струй и тополей прохлада...

В трубке раздался тихий стон.

Петр Петрович чувствовал необыкновенное волнение. Гяур его души рвался на свободу.

- И ведь это далеко не все, что можно сказать о поэме, - сказал он, перекладывая телефон в левую руку.

- Продолжайте, продолжайте, - еле выговорила журналистка.

Сторожевский перегнулся через край полки и посмотрел на соседку по купе. Убедившись, что она крепко спит, он продолжил…

Фото: Виестурс Линкс. Левиафан или возвращение Ихтиандра