Градиент - 2П. Часть 4. Глава 8

Спасибо, что продолжаете читать…

Жаль, конечно, что автор затянул с романом…

Глава 8

Вот весь день сегодня провозилась, и только добралась до компьютера. Нет, он, конечно, всегда в моем распоряжении, более того, вся компьютерная сеть – я специально закончила сертифицированные курсы – в моем распоряжении, и датчики послушно выдают на монитор – семнадцатидюймовый, конечно, чтобы глаза не уставали, всю возможную в данной ситуации информацию. От каждого Кузи, и не только – даже о включенных лампочках, открытых или запертых дверях, о вызовах к шефу и многом другом. Я, с помощью специальных приложений, строю графики, пути следования, а они – то есть шеф и Наоко, проводят тщательный анализ. Конечно, почти все они могли бы делать и сами – как и другие члены экспедиции, но у них была своя работа. Иногда, правда, мне кажется, что они ввела такой порядок, чтобы дать почувствовать мне свою нужность, или я слишком строга к себе? Но я отнюдь не отлыниваю, просто абсолютный комфорт в нашем лагере свел к минимуму всякие бесполезные дела, позволив заниматься только тем, ради чего мы здесь и находимся – то есть, исследовать закономерность поведения ледника, найти хоть какую зацепку, чтобы потом уже совсем другие люди смогли предпринять нечто более существенное. Меня это не угнетает, и я стараюсь изо всех сил.

По вечерам мы собираемся – или при необходимости, или же когда всех пригласит шеф, или какое-то важное событие, в кают-компании – она, в отличие от строго функциональной столовой, совмещенной с кухонным блоком, действительно оборудована для отдыха или делового общения. Мягкие кресла, огромный Sharp, уж не знаю, с какой диагональю, на ножках и стереозвуком, стереосистема на пять компакт дисков, запас которых подобран на любой вкус. Мы смотрели любимые – по заказу – фильмы, программы, которые удавалось поймать со спутников, обсуждали текущие дела. Душой компании нашей был, конечно, Камил. Он рассказывал анекдоты и страшно смешные истории на нескольких языках, то и дело перескакивая с одного на другой, что его ничуть не смущало. Однако после потери связи настроение стало другим, не до веселья.

Да и в наших исследованиях особенных новостей не было – роботы послушно двигались веером в четырех направлениях, вгрызаясь в лед, измеряли плотность его и скальных пород, на которых он вечно покоился. Я раньше и не подозревала о такой возможности, но, как поняла потом, именно это и было их основным назначением. Постепенно Кузи вгрызались все дальше и дальше, и приходилось иногда навещать их, чтобы визуально убедиться, что все в порядке. Мы гоняли на санях, похожих на бобслей, по ледяным желобам, и мне было удивительно, что они, находясь внутри ледяных же скал, сохраняют свою форму и не обрушиваются.

А потом привыкла. Вот и сегодня мы навестили Кузю-два, то есть, второго слева, которому удалось продвинуться  вперед дальше остальных. Ибо именно он показал уменьшение плотности льда. Узнав об этом, шеф хотел запретить подобные поездки на несколько десятков километров, опасаясь разрушения канала, но мы все же убелили его, что пока это возможно. Наоко предположила, что сей факт может свидетельствовать о наличии впереди какой-то каверны, то есть пустого пространства, не заполненного льдом, или о его рыхлой зернистости.   Но не исключала той возможности, что просто могли сбиться датчики.

Она сказала, что возникновение таких каверн вряд ли возможно, потому что многотонная масса неизбежно должна обрушиться, если только каверна не имеет идеальной геометрической формы типа эллипсоида вращения. Я внимательно посмотрела на японку – в голосе ее слышалось некоторое сомнение, которое угадывалось даже при моем поверхностном английском.   За время нашего знакомства такого за ней не замечалось, если не касалось шефа. Тот, однако, тотчас стал чертить эллипсоид, раскладывая на составляющие действующие на него силы, и с сомнением покачал головой – ибо любая гипотеза должна найти свое подтверждение в исследованиях, и предложил изменить направление движение третьего Кузи – на сближение со вторым,   и, на всякий случай, проверить и выставить заново датчики.

Я сказала, что, по результатам тестирования, никаких отклонений не наблюдается – это я делала каждый день, подошла к компьютеру, который стоял в кают-компании и был связан с общей сетью. Комментировать не пришлось – результаты у всех четырех наших роботов были одинаковыми – то есть ответы на тестовые посылки, а графики продвижения отличались -  видно было, особенно при укрупнении масштаба, что второй опережает остальных. Но, если датчики в порядке, что тогда?

Наоко взяла фломастер, и стала чертить поверх нарисованного шефом эллипсоида еще один, больше похожий на яйцо, но с общей точкой касания, и заштриховала пространство между ними. “Пожалуй, - сказала она, если образуется такой слой, то, как и яйцо, сможет выдержать гораздо большее напряжения, чем собственно эллипсоид, иначе он должен быть чем-то заполнен”. Затем она нарисовала еще несколько линий, и уже не замыкала кривые, а устремляя вперед, так что получались параболы, но исходящие опять-таки из одной точки.  

“Если же эта фигура направлена…, -  видно, как она сомневалась, еще не придя к конкретному выводу, - нет, это слишком невероятно…” – “Куда уж, - пока не видно объяснения, - шеф обвел нас взглядом, - я не ошибаюсь?” Ни у кого их и не оказалось, кроме Камила, сказавшего “Ну, если здесь не инопланетяне, то наверняка действия потусторонних сил! Раз – и кривят, и запутывают”. А, может и так – смотрите!” – Джо тоже ответил остротой. “Тогда уж “по эту сторонних”, - это я так перевела, на самом деле звучало иначе”. Камил согласился: “Пусть так, - но нарисовал параллелепипед, в нем – выемку, а потом – второй, точно такой же, но с выемкой внизу, - видите  совмещаем – и получаем требуемое”.

Все дружно рассмеялись, но Камил не угомонился: “Или, возьмем, например, стеклодувов -  просунул соломинку, и выдувай, сколько тебе угодно будет, и любой формы. И, если просверлен канал, то возможны варианты, а ежели туда напустить чего-нибудь погорячее, то никакая теория не поможет”. Напряжение было снято. А потом добавил, уже вполне серьезно – Федор, мы завтра проверим, не попал ли какой глюк – датчики, действительно, могут сбиться, а давать правильный результата при тесте, может, все же проверить на натуре, один раз?”

Шеф не возражал, на том и порешили – заворачиваем третьего, и делаем одноразовую вылазку ко второму.   Но слово “канал” засело в моем мозгу.

Вернувшись к себе, я заварила кофе – конечно, растворимый – возиться не хотелось, и села за не выключающийся круглосуточно компьютер. Из под моей руки на экране монитора самопроизвольно стали появляться концентрические, пересекающиеся, разноцветные эллипсы. Плавную, но плоскую геометрию, я масштабировала, стирала и рисовала вновь.

Замысловатые проекции в пространстве образовывали нечто невероятное. Я растягивала их, сплющивала. В какой-то момент эллипсы переходили в гиперболы и параболы, а уж если говорить о трехмерном изображении! Картины плыли у меня перед глазами, я закрыла их и несколько минут сидела неподвижно, но они словно отпечатались на оболочке глаза.

Наконец, я смогла вернуться к своему занятию. Попробовала нарисовать айсберг, не тупой куб, а живой, и пустой внутри. На схеме получалось, а так – нет. У меня не было такого дарования, как у Анюты. Но я увлеклась, и у меня стало выходить нечто, похожее на одну из ее последних картин. Только там было ее воображение, а здесь – мои нелепые совсем негуманитарные потуги. Как она могла это представить? По нашей работе мы иногда часто встречались, я пыталась учить его передвигаться – всю систему управления мы переделали, она же придала ему тот, с моей точки зрения, современный дизайн, которым любой Кузя мог гордиться, сочетающий красоту и функциональность. Но общение наше носило поверхностный характер – наверное, тому виной моя замкнутость, хотя в компании меня никогда не считали занудой.

Впрочем, и Анюта не была склонна к откровенности, к тому же ее оправдывала беременность. Это, наверное, так сложно! Однако она была невозмутима, и спокойно переносила ее под бдительным присмотром Татьяны. Та, наконец, развелась с мужем, и большей частью жила с Анютой в огромной квартире ее родителей. Всей предыстории я не знаю, могу только догадываться по ее картинам,   таким же потрясающе необычным, как она сама. Собственно тогда она в первый раз увидела Игорька, и теперь у меня на диске есть ее слайд, вся коллекция (подозреваю, что не совсем), который она мне презентовала.

В скромной галерее на Литейном, рядом с “Академкнигой”, открылась ее персональная выставка –не без помощи Федора, ибо блатов у Анюты в художественной среде не было. Так говорили. Но Федор ни за что не стал бы заниматься чем-либо зряшным, и потому я с радостью приняла приглашение Анюты. На вернисаж я не пошла, а в пятницу вечером, уломав стесняющегося Игорька – он все же иногда проявлял детское упрямство, сказав, что приглашение на два лица, так что думай…

До сих пор я как-то не распространялась по этому поводу, а сейчас Игорек, зная о моем скором отъезде, вообще не хотел отходить от меня. И мы чуть не поссорились – пропускать занятия, если он и дальше хотел учиться, как полагается, нельзя ни в коем случае.

Мы встретились возле “Владимирской”, и я, дурочка, забыв о своей сдержанности, кинулась ему на шею, как будто мы не расстались сегодня утром. Впрочем, это свое качество я неизменно теряла рядом с ним, хорошо, что он того не замечал. Минут через пятнадцать по странным образом убранному проспекту – февраль был снежным, но к концу марта все растаяло, и в центре все же успели вывезти надоевшие за зиму сугробы, мы подошли к строгому зданию.

На фасаде, в рамочке была вставлена афишка, на которой мы узнали изображенную в профиль Анюту и таким же черно-белым текстом “Анна Виноградова. Полет в никуда”. И дальше обязательные аксессуары типа  времени работы галереи, и ничего – об авторе. Зато было приписано фломастером – “Молодец, Анюта! Даешь революционно искусство!” и дальше почему-то “Зенит-чемпион”. Мой спутник посмеялся над данным фактом, и мы поднялись по лестнице на второй этаж. На лестнице уже висели репродукции Анютиных картин, но мы не всматривались, зная, что сейчас увидим оригиналы.

На тяжелой полированной двери табличка “ЗАКРЫТО”, но я дернула маленький шнурочек сбоку, раздался мелодичный звон и нам открыл высокий бородатый мужчина с умными и печальными глазами, в толстом бежевом свитере, видимо, заранее предупрежденный о нашем приходе. Он пропустил нас и протянул руку: “Григорьев”. Мы представились, и тут материализовалась Анюта, двигавшаяся легко, несмотря на солидный срок, который не скрывала темная свободная накидка и такая же, с зеленоватым оттенком, в тон глаз, блузка с черным кружевным воротничком. “Хорошо, что пришли, - она улыбнулась и чмокнула меня в щеку, - ну, проходите, раздевайтесь, да, кидайте прямо сюда, на кресла”, - она провела нас в маленькую комнату, где  кроме них, был еще стол с черным допотопным телефоном, рядом также небрежно валялся сотовый, упираясь в полную окурков пепельницу. Было не продохнуть, несмотря на распахнутое настежь окно. “Накурили, знаешь, а мне сейчас…”

Я понимающе кивнула и представила своего спутника: “Это Игорь, мой…, - и замялась, так как сказать бой-френд у меня не поворачивался язык, но нашлась – мой Игорь”, но покраснела. Она посмотрела на него своими бездонными глазами, ласково, но изучающе – на предмет гармонии, или мне так показалось, и  сказала: “Вы смотрите, Александр Васильевич вас проводит, а я немного посижу, хорошо?” (Анюта два раза в неделю, с открытия до окончания дня была на выставке, остальное время работала над дизайнерскими проектами. Но занималась этим большей частью дома, пересылая ребятам образцы по Интернету. Возражений не было, и мы последовали за художником.

Большинство работ – а их было около сотни,   были выполнены в карандаше или – ну никак не могу вспомнить, как называются эти графические мелки, похожие на карандаш. Но точно – не темпера.   Ладно, каюсь в своей необразованности, но все равно впечатление было потрясающим – именно то ощущение полета, которое, по-моему, прервать невозможно. Рисунки развесили вдоль стен, как обычно, на синтетических веревочках выровняли, совершенно не заботясь о задумке автора – в линейку, и представили восхищенной публике – я обратила внимание на почти заполненную книгу отзывов, в которую вряд ли записывались отрицательные впечатления.

Это не означает, что я изначально была настроена негативно, напротив, мне хотелось, чтобы работы Анюты потрясли публику – мало кому удается выставиться, не будучи членом союза художников, у них так это заведено. Но это было так, более внешнее, потому что потребителем поп-арта, как и других новомодных ответвлений, я не была, а здесь пришла, как к своей коллеге, уже зная ее некоторую необычность. И даже с тайной мыслью представить Игорька – что бы я ни говорила вслух или не думала про себя, мне было совсем не безразлично, как к нему отнесутся, особенно, такая чувствительная и художественная натура, как Анюта.   Правда, в любом случае их голос рассматривался не более, чем совещательный, но все же. Игорек, правда, разок вскользь упомянул, что посетил целый курс семинаров в “Эрмитаже”,   но я это приняла к сведению, и не больше, имея ввиду, что данное мероприятие необходимо будет повторить, но только на втором – его – курсе.

Можно подумать, что я была настроена скептически – отнюдь, мои ожидания были даже несколько заниженными, и я думала, что придется подбирать слова ободрения – вроде – да, весьма современно, и не тривиально, свежо и т. д., впрочем, мои подспудные опасения оказались напрасными. Даже полный дилетант мог сразу же почувствовать в рисунках Анюты руку мастера – то есть, сразу же было очевидно, что автор легко владеет таинствами, неподвластными простому смертному.

Я старалась не разбрасывать свое внимание,   то есть не пытаться обозреть все сразу и вынести суждение, а последовательно обходила выставку. Игорек держал меня за руку, и я казалась себе бездумной восьмиклассницей, но чувствовала, что он тоже зачарован увиденным.

Григорьев сопровождал нас,   но тактично воздерживался от комментариев, да они и не нужны были – только совершенно бесчувственный человек мог не почувствовать ту бесподобную гамму страсти, выплеснувшуюся на картон и немногочисленные холсты – ими Анюта, по-моему, пренебрегала, скорее, от недостатка времени, нежели мастерства. Открывал ряд, однако, маленький холст – девушка, в которой легко угадывалась сама Анюта, простирала руки к неведомому, остающемуся за кадром, юноше. Она стремилась вперед, но было ясно, что он отталкивал ее безудержный порыв. Ибо ему это было непонятно, да и не нужно. Но девушка – она как бы растворялась в этом своем полете, зная, что он обречен заранее.

Рядом же – несколько умелых акварелей, скорее всего, учебных работ, свидетельствующих о том, что автор, по моим скромным представлениям, вполне достоин быть признанным на определенном уровне – то есть может быть допущен к неким таинствам. Но и здесь проступала ее индивидуальность – статические картинки, будь то Летний Сад, Михайловский замок, или Спас-нА-крови,   были полны внутреннего порыва, и как бы находились в постоянном движении.

А дальше – я, наверное, не смогла бы никогда так откровенно выразить свои чувства – просто для себя, даже и не думая выносить на всеобщее обозрение. И не могла представить, что такая страсть бурлит внутри Анюты, и такая самоотверженность и отрешенность наблюдателя. От нескольких сцен в кафе – наверное, их первые встречи – до откровеннейших, представленных с предельной целомудренностью, несколько штрихов, смазанный, но летящий фон, не могущий скрыть всепоглощающую страсть.

Я не могла предположить этого, да и много ли мы знаем друг о друге, или хотим знать, и подозревала, что здесь еще не все. Я невольно почувствовала дрожь, хотя в помещении было достаточно тепло, и только плотно обнявший меня Игорек частично снял мое напряжение. Ибо на всех картинах ряда была история любви – СП и Анюта.

От первой, как я поняла, встречи в кафе – одиноко сидящий за столиком мужчина в напряженном ожидании, затем он же, но и появляется Анюта, так, второстепенным персонажем – он же все смотрит мимо, как бы не замечая ее присутствия. СП по-прежнему отрешен, но девушка – едва обозначенная – у него на коленях, обнимает его. Он не отталкивает девушку, но заметно, что не поглощен ею. Нет, не только терпит, но – далеко.

И в момент слияния он еще отделен от нее, несмотря на мольбу в ее глазах, он не видит еще этого…  Но на последней доминирует она, и отражается в задумчивых, но уже радостных его глазах.   И видно, что это уже любовь, которая неизбежно должна подвергнуться испытаниям. А, может, я просто домысливаю сейчас? Может, мне просто нужно поставить компакт-диск и посмотреть? Нет, я не хочу сбивать те, не замутненные временем впечатления. И тогда я была не в состоянии что-либо комментировать, но Анютина самоотверженность потрясла меня, и я еще сильнее прижалась к своему юному спутнику.

Я предполагала, что ожидает нас в седеющем зале, и боялась не справиться со своими эмоциями. И не угадала. Вся правая стена оказалась увешенной разноцветными, веселыми  картинками, как будто автор решил внезапно сменить жанр, или посмеяться над заинтригованными зрителями, а заодно и над собой. А, может, таков был замысел устроителей? Я не стала задавать лишних вопросов, потому что узнала на них и себя, и наших ребят, Павла, Сергея, Дениса, Максима, Петровича, всегда чуть выпившего, но бодрого, и Федора, и обеих Светок, и, конечно же, СП.

Анюта не стеснялась опуститься до шаржа или гротеска, тем более что мы ни разу не позировали, она же мгновенно схватывала суть. Но даже карикатуры ее не были обидными, они создавали теплое, доброе настроение – будь то я за компьютером, СП вместе с Максом на Кузе, или же он сам – Кузя, то есть, с большими выпученными глазами, как огромный тягач-кузнечик. Эта галерея разряжала напряженную обстановку, неизбежно возникшую после просмотра предыдущей серии рисунков.   И мы с Игорем улыбались друг другу, и он искренне смеялся, не подозревая, что ожидает нас в дальнейшем. Веселая полоса внезапно обрывалась.

Следующие картины как бы повторяли некоторые из ранних сюжетов. Опять – двое в кафе, при полном отсутствии фона, “и вы глядите на меня, а я гляжу в пространство”. Но пространства-то и нет – фон растворяется, и остается напряженное ожидание. Но девушка еще на что-то надеется, вглядываясь в следующий кадр – где уже две девушки. И он обнимает ту, появившуюся из ниоткуда, и у обеих девушек в глазах боль - от обретения ли, от потери?   Но что это? – вошедшую девушку, глаза которой закрыты распущенными волосами, обнимают они оба, но черты ее расплывчаты,   но затем видно, что именно ее они и ждали – он – с состраданием, она – со страхом… Но далее – уже девушки вместе, а мужчина смотрит как-то недоуменно, как будто силясь понять вдруг  образовавшееся единство. А дальше – совсем невероятное – тот самый мужчина с новой девушкой – и уж слишком откровенно, чтобы не понять. Я силилась понять – нет, мне это недоступно. Как, разве СП и Татьяна? И Анюта знала все? Все во мне протестовало, и я, как настоящая собственница, сжала руку Игорька еще сильнее. Правда, непонятно было, к какому времени это относится – да имеет ли это хоть какое значение? А дальше – Анюта на руках СП, уткнувшаяся в его грудь. И глаза его, полные любви. Но Анюта! И следующее полотно, после нескольких набросков к нему, как шок. Пьеты…

При взгляде на них у меня самой навернулись слезы, и полились неудержимо. Я уткнулась в грудь своему юному спутнику, но утешить меня он не мог. Невозможно было понять, кто из них скорбел больше, да разве это имело значение перед общей потерей?   Ибо и я тогда ревела безутешно, и Анна Павловна, и другие наши девчонки.

Мужчины тоже не стеснялись своих чувств.   Ведь СП был для каждого – и не только для нас, но и тех, кто и раньше был в этом мире – о своем перемещении мы не распространялись. Наверное, об этом не знала даже Анюта. А тогда он стояла, прислонившись к еще не сбросившей пожелтевшие листочки березе, вся в черном, и тихонько дрожала…

СП был для меня больше, чем просто шефом. В какой-то миг наши глаза встретились, и я уловила в нем ту доброту и огонь, которые и привлекли Анюту.

Со мной же шеф был, как с младшей – именно младшей, дочерью. Он незаметно опекал меня, не подталкивал, а направлял исследования, и был предельно строг и корректен. Как-то раз я чуть не удержалась, чтобы не рассказать ему о своем увлечении, но… Может, и зря. Но он видел, как я увлечена работой, и, хоть я и не просила, настоял на том, чтобы я смогла защитить диплом уже в этом году – материала набралось значительно.

Правда, он не застал того момента, но Федор, поздравляя меня огромным букетом красных роз, тогда не сдержал слезы, хоть и отвернулся. Зато потом сказал, что мой диплом вполне тянет на кандидатскую, и по весне, в крайнем случае, осенью, я смогу получить степень. Ни о чем подобном я, конечно, не мечтала, но подозреваю, что и здесь не обошлось без СП и Федора. Но мне ничего не нужно было, лишь бы вернуть СП, а каково Анюте, которой он дарил еще и любовь?

Впрочем, именно защита изменила мою жизнь, и теперь я в качестве мисс д-р Винтер, просто смешно от этого титула, полноправный член экспедиции.

Выплакавшись вдоволь – что ни говори, а время прошло, как ни скорбны были воспоминания, поддерживаемая Игорьком, я перешла к другой стене. Теперь картины не образовывали циклов, но тоже производили сильное впечатление.

Одна из них в масле - представляла как бы картину в картине – слева – немолодой художник, в котором я узнала Александра Васильевича, перед ним, в проекции – мольберт,   а на нем – искривленная перспектива Марсова поля, с нереальным Михайловским замком, смыкающимся со зданием “Ленэнерго”, подающим Спасом, еще не дорисованная, сочная зелень, покрытая дымкой, и художник полон размышлений.   – Требуется еще один мазок, и ...   Справа внизу, под его дланью, сама джинсовая Анюта, прижавшаяся к СП, не отличающемуся от нее одеянием и светлым взглядом.

Между ними уже напряжение, но искра не пробежала. И подпись – каллиграфическая – “Дядя Алик благословляет”. Так вот оно что! А по времени – начало августа. Неужели так сразу.

Реализм кончился, и стиль постепенно становился более абстрактным и отвлеченным. Расходящиеся потоки, концентрические окружности, маленький, еще не родившийся, но уже унесенный вихрем ребенок. Мурашки пробежали по спине, когда я увидела ледяные кубы, нагроможденные друг на друга, с заточенными внутри человеческими – нет, уже нечеловеческими фигурками. Они уже не мечутся в поисках выхода, а застыли в безнадежности. Его нет.

Слава богу, тут подошла Анюта.   “Потрясающе, - искренне сказала я, обнимая бедную девушку, - но как ты смогла это все прочувствовать?” – “Это моя жизнь, - грустно улыбнулась она, - и там тоже – она погладила свой большой живот, - мальчик будет, я уверена. Без УЗИ понятно – беспокойный”. – “А скоро?” - В опрос был бестактным, неуместным, потому что позволял определить, но я выпалила автоматически. Анюта поняла правильно:   “Месяц, может – полтора, так, вроде, ничего. А курить – бросила”. – “Да, а мне никак не удается”.

Она же лукаво улыбнулась, погладив Игорька по руке, повернулась, и протянула нам листок. Это были мы с Игорьком, когда он в первый раз обнял меня, ну, приласкал. Наши тела сливались, переходя одно в другое, в глазах юноши – еще робость, но уже и надежда. Тогда я не видела его глаз – но как могла представить Анюта. Я поцеловала ее, и почувствовала, как лицо заливает краска, и спросила, повернувшись к Игорьку: “Ты вправду так смотрел? В тот раз?” 

Анюта подвела нас к компьютеру, стоявшему скромно в углу с иже до половины исписанной книги отзывов.   “Смотрите, здесь – вся галерея. И еще то, что не выставлено, но уже в другом файле. Видите? Но сейчас поздновато, я вам диск дам”.

Ну вот, опять, несмотря на данное себе обещание быть последовательной, я нарушаю данное себе же слово.

Наверное, не умею в достаточной степени концентрироваться. Теперь буду так – пять страниц в день, и подряд. Может, сумею продвинуться. А то, как Маркес – там, здесь, о том, об этом, а цельной картины нет. Как мозаика – все разбросано, и собрать невозможно. Но что поделаешь, если мысли перескакивают, какие-то клеточки в мозгу оживают, а другие заблокированы и ждут своей очереди, и вызываются совершенно независимо от моего желания. А тогда у нас оно было таким сильным, что мы едва успели скинуть джинсы и кроссовки и добраться до дивана. Я встала на коленки, не сжимая их, и уперлась руками в спинку, чтобы быстрее принять его – таково было мое нетерпение. В первый момент было даже немного больно, зато потом – наслаждение было острым и бурным, как после долгой разлуки, и я чуть не потеряла сознание. И мы продолжили в ванне, куда я отправилась приводить себя в порядок, и потом почти целые сутки, как будто у нас был медовый месяц…

Итак, мы проводили Анюту домой, благо путь по Литейному до Кирочной недалек, а ей полезно гулять, даже в немного сыроватую погоду. “Скоро освою Таврический, - улыбнулась Анюта, - исхожу его вдоль и поперек, пока нельзя будет уехать на дачу” – “А как ты будешь?” - я не договорила, но она поняла все.  

“Ну, первое время Татьяна поможет, Ленка – подруга ее, жена сына СП, (вот завязки, - подумала я, ведь у него здесь если и будет сын, то от Анюты, при этом она была совершенно спокойна. И правильно – сейчас волноваться ни к чему, но все же), - а к лету и мама приедет. У нее кончается контракт, а папа вернется осенью. Жаль, конечно, большей частью придется сидеть в городе, но это и тебя коснется.   В свое время.   Правда, Игорь?”.

Я смутилась, и подумала, что в любом случае очень не скоро. Анюта шла между нами, а Игорек оберегал ее от немногочисленных прохожих слева. Мне нравилось его спокойное выражение, как будто он часто ходил рядом с беременными женщинами и не смущался, даже при последней фразе Анюты. Правда, беременной пока была одна.

Мы не стали подниматься к Анюте, а побежали на “Чернышевскую”, чтобы быстрее добраться до “Парка Победы”, к Игорьку. Его родители уехали на дачу посмотреть, как там после зимы, и квартира была в нашем полном распоряжении. Игорек всю дорогу держал меня за руку, не отпуская ни на минуту, а я … Мне стыдно, но я сгорала от желания, и смущалась оттого, что его можно прочесть по моему лицу – горящим глазам и трепещущим губам. ОНА же предательски молчала. Впрочем, ОНА делала это всегда, когда ее желания совпадали с моими.  

И против участия в экспедиции ОНА ничего не имела, хотя сейчас затаилась, и лишь иногда, как бдительный страж, недремлющее око, напоминала о себе.  

…И вот, когда мы, наконец, выбрались из ванны – Игорек нес меня на руках и приземлились на так и не разобранный диван, он вдруг сказал: “Осенью поженимся”. И я не могла понять, то ли это вопрос, то ли утверждение, или же просто констатация непреложного факта – ему должно было исполниться восемнадцать.

Зачем? Но это было так неожиданно. Я не скажу, что мысль о браке меня не посещала, но так, абстрактно. Но Игорек? Неужели ему не достаточно того, что он, прости господи, имеет…

Нет, не могу. Что, обернуть все в шутку, или… Но я уже не могла представить свою жизнь без этого мальчика, и доказывала ему свою любовь, как могла, и получала не меньше. Ибо на нас, как на пару, заглядывались, в равной степени и молодые люди, и девушки.

Может быть, я сейчас все преувеличиваю, но тогда мне было трудно, почти невозможно произнести вслух, что я чувствовала. Может быть, это особенности моего противоречивого характера или нежелание связывать Игорька какими-либо обязательствами. Но мои поцелуи были в тот день жарче, и тело – податливым и готовым для любви, а душа – в состоянии полного раздрая.   И как это могло прийти ему в голову?

А потом, когда у нас уже не было сил, мы смотрели CD, врученный нам Анютой, и вновь переживали вместе с ней. И я – кто может это объяснить – впитывала в себя именно последние, навороченные и абстрактные картины. Что могло вызвать их к жизни?

Кубы, наполненные эллипсоидами, гиперболоидами, расходящимися и пересекающимися линиями и плоскостями, уходящими в бесконечность параболоидами. Вот и сейчас я накладываю их на то, что жесткими штрихами изобразила Наоко, но пока не могу объединить в целое. Придется копать дальше. Потому, что если ее предположения – на уровне интуиции хотя бы, окажутся верны, и каверны – реальными, то останется определить точно их координаты, структуру и возможное движение. И наша миссия будет выполнена. Если, конечно, удастся отсюда выбраться.

***

Все-таки улучила минутку, чтобы вернуться к своим запискам. Короче, сегодня третий Кузя завернул ко второму, мы тоже сгоняли с Джейком к нему, насилу пробились – свод немного обвалился. Но с энергетикой и датчиками у него все в порядке, и поспешили вернуться – ледяной коридор вот-вот может обрушиться, и нам туда будет уже не попасть. Оставалось надеяться на силу передатчиков, и точную настройку волну. Правда, ребята делают что-то вроде боба, на основе Кузи, который сможет пронестись по желобу на большой скорости, наподобие саней для бобслея. Но эта работа может занять несколько дней. Федор – шеф – сам разработал проект, и сидит над ним круглые сутки. Пока, придется смириться с тем, что Кузя какое-то время будет действовать в автономном режиме, и уповать на мощность получаемого сигнала. А мне – фильтровать возможные помехи, отделяя действительно шумовую информацию. Хорошо, что этот раздел математики мне хорошо знаком, а то могла бы запросто запутаться во всех справочниках. Излишне говорить, что на наших лазерных дисках есть почти все.

И посему сейчас сажусь за программу, проверю резервный вариант управления и постараюсь придумать что-нибудь новенькое. Программу отправлю по модему – хорошо, что предусмотрела резервный вариант подкачки, проверю на четвертом. Если все в порядке, то оснащу и другие манипуляторы.

Кстати, сегодня получили довольно-таки четкий линеаризованный сигнал – значит, Кузя нас слышит, и завтра предстоит установка более мощного излучателя – все мужчинам придется влезть на вершину нависшего над нами ледяного купола, повозиться с антенной, а потом проложить кабель. Но им к этому не привыкать. Но куда все же заворачивает второй?