Мускулистые оборванки, пойманные в силок

Я наблюдал за людьми, снующими по площади. Это были группы детей, ярко  освещённые знойными лучами полуденного солнца, их сёстры, почти уже взрослые девушки, худенькие, возбуждённые, с загорелыми мускулистыми руками и веснушчатыми лицами, весёлые, пугливые, босоногие, с колосьями ржи и маками в волосах. Некоторые из них, забравшись в рожь, целовались, пристально глядя друг другу в глаза. Большие чёрные грифы неуклюже пикировали на них и тут же снова взлетали, чтобы подхватить с земли какие-нибудь отбросы, до которых ещё не успели добраться вездесущие дети. Полуголые голодные детишки, выпрашивая медяки, без  конца хныкали, однако продолжали набивать карманы и рты яблочными огрызками, банановой кожурой, пакетиками из-под чипсов, старыми газетами, рваными тряпками – всем, что могло привлечь их внимание.

Толстый полицейский время от времени выныривал откуда-то и начинал хлестать  их электрической плёткой по спинам и головам. Полицейского звали господин де Лансак. Среди всех этих жалких подобий человека он выглядел самым несчастным. Его жена ушла к соседке, и каждую ночь он мог слышать их возню за стеной. Избиение детей не приносило ему ровным счётом никакого удовлетворения, и он продолжал махать плёткой скорее автоматически, просто потому что больше ничего не умел делать в этой жизни. Слёзы застилали его глаза, и он то и дело промахивался по своим жертвам.

Дети водили вокруг полицейского хоровод, украшали его фуражку и мундир букетами полевых цветов; он мысленно называл это «работой под прикрытием».

И на эстраде посреди площади заиграл оркестр. Гитарист, слепой скрипач и арфистка наигрывали танцевальные мелодии. После каждых двух номеров гитарист с тарелкой в руках обходил присутствующих – ему кидали лучшие помои.

Валентина сидела над пропастью во ржи и ловила пробегавших мимо товарок, запуская мускулистые руки им под платья и бесстыже там шаря. Оркестр заиграл польку. С первых же нот Валентина покраснела, затем побледнела, затем посинела и наконец, почернев, свалилась замертво. Это был её последний танец.

Её отец прятался за колонну, чтобы его не видели. Он смотрел на своё дитя и плакал. Он был тайным антрепренёром девочки и теперь в уме подсчитывал убытки.

Затем я увидел, как полицейский, который время от времени предпринимал попытки самоубийства, взобрался на столб и оттуда стал читать безумные стихи, перемежая строки бранью и хрипотой.

Через час он успокоился и лёг в ногах у седой старухи; она гладила его по фуражке и бормотала что-то утешительное о смертных казнях и помилованиях, вносящих неожиданную ноту в общую гамму.

Мы засиделись допоздна, увлёкшись бесконечными спорами об искусстве и литературе. Мускулистые оборванки попадали в силки, расставленные префектом, но и там продолжали свои игрища. Холодный туман опустился на площадь и сковал наши члены.

Через миг - лишь хаос и мрак по краям площади, сопровождаемый обиженным визгом борзой, которой хвост придавило крышкой рояля во время коды…