Чистый лист бумаги

Окно было настежь распахнуто. Заходящее солнце освещала убогую комнатенку, а затихающий городской шум отвлекал от угрюмых мыслей. Перед ним лежал чистый листок бумаги, еще пахнувший свежей бумагой. Рядом стояла старинная чернильница с изображенными полуголыми богинями древности. Более на столе ничего не находилось.

Он, в одиночестве, бродил по комнатенке взад вперед и уныло заглядывал в зеркало, ища то ли вдохновения, то ли пытаясь убедить себя в глупости своего намерения.

«Она находилась одна и в жажде наслаждений водила своей маленькой ручкой по своему телу… То ее пальчику озорно касались сосков, то спускались далеко вниз и…»

Он останавливал свой взор на заходящем солнце и в эти мгновения его мысли прерывались. Неотрывно глядя вслед светилу поэт терял остатки разума и впадал в подобия безумства, что нисколь не помогало ему найти нужные слова. Однако, стоило ему отвлечься от заката, как мысли возвращались и поиски слов продолжались.

«Он резко вошел в ее спальню и, не стесняясь ее обнаженности, подошел к ней. Их взгляды соединились, и тогда он упал перед ней на колени. Она положила свою маленькую нежную ручку ему на голову, а он…»

Перо медленно падало на пал. Поэт отвлекся и не в силах более искать слов выбежал на улицу. Затихающий город, люди спешащие домой, облака на небе и розовый закат – это утешало и в то же время возбуждало в нем злость на весь мир. Что не так с его судьбой? Почему он, великий поэт, не может написать и пары строк этого романа! Ведь может, но…

Он шел медленно, уныло опустив голову. Долго шел, переходя с одной стороны улицы на другую, исчезая в маленьких пустынных переулочках и, словно призрак, появляясь среди шумной толпы людей. Вокруг него не было никого и ничего, кроме тех двух людей, что были вместе…

Плач, тихий и совсем неуловимый достиг его ушей. Он остановился и обернулся. Прислонившись к фонарному столбу, стояла девушка. В ее руках была маленькая скомканная бумажка. Девушка все сильнее и сильнее сжимала ладонь с той злополучной запиской, а слезы тем временем бесстыдно падали и разбивались об тротуар.

Неожиданно девушка в бессилии упала на колени, и чуть было не оказалась на дороге, если бы поэт не оказался рядом. Она даже и не посмотрела, кто рядом, и прижалась к нему. Она слышала лишь биение его сердца, которое не желало ей зла, а лишь хотело помочь. Сердце, столь же больное и израненное, как ее сердечко.

Они шли вместе, неглядя по сторонам. Они были вдвоем – незнакомые друг другу, неизвестные и никогда не встречавшиеся, но столь близкие и родные. Шли под начинающимся дождем. Шли по широкой дороге при свете фонаря и вспышек молнии. Шли, забыв об окружающем мире, столь беспощадно расправляющийся с ними поодиночке.

Ветер, гуляющий по комнате, валяющиеся комочки бумаг, убогий вид комнатушки – это не волновало ее. Он был рядом, и это казалось высшим счастьем. Они были одни.

Окно закрыто и занавешено, погашен свет, и лишь дрожание свечи наполняло комнатку жизнью. Игра огонька освещала его лицо, напуганное близостью и ее лицо, согретое теплом души и добротой совершенно незнакомого человека.

Они были одни.

Шорох падающего платья и легкая дрожь по телу. Он все слышал, он все видел, он все понимал, но не смел сопротивляться. Его рука нерешительно коснулась плеча. Она была замерзшей. Он подсел ближе к ней и обнял, отдавая ей тепло своего тела.

Его руки медленно и испуганно спускались по плечам к груди, и дальше по ее ангельскому телу. Она ждала лишь этого. Не думая, не сопротивляясь и лишь слыша зов своего сердца и своей души, она опрокинула его на кровать и разорвала на нем рубашку.

Прошло не больше мгновения. Оба, сплетенные одним желанием, одной мыслью и одним существом, дышали в такт своим движениям, ласкали друг друга, играли друг с другом. Совершенно незнакомые, возможно противные друг другу, но сведенные так причудливо судьбой.

Он слышал ее дыхание, ее стоны и ее мольбы продолжать. И он продолжал. Он был в ней столько, сколько она хотела, и выходил и возвращался столь быстро, сколь желал она. Неожиданно его мысли его воля стала принадлежать лишь ей. Она управляла его сознанием, как игрушкой и он получал от этого только наслаждения.

Она, не стесняясь, играла с ним, спускалась ниже, поднималась, была на нем и заставляла его опускаться на колени перед ней. Она позволяла его рукам совершать над ней насилие, заставлять ее испытывать блаженную боль, и сама разрешала себе вольности не меньшие.

Пот стекал по его лбу, но он продолжал доставлять ей удовольствие. Его руки держали ее груди, с силой сжимая и лаская соски. Иной раз спускаясь ниже пояса и обнимая попку и лаская ее. И вновь поднимаясь к груди.

И лишь ни разу они не сплелись в едином поцелуе.

Грохотало всю ночь, заглушая стоны и шум. Дождь, стучал в окно, а ветер по дымовой трубе заглядывал и следил за игрой теней. А свеча вскоре потухла, а они были близки и не отпускали друг друга еще долго…

Первые лучи солнца заглянули в каморку и разбудили его. Он открыл глаза. Перед ним было ее лицо, нежное, дорогое, но уже не столь близкое, как вчера. Она уже была незнакомкой, простой незнакомкой, которой он помог. В прочем, как и он для нее. Они так и остались незнакомцами друг для друга, но теми, кто помог друг другу…

Окно все так же было распахнуто. Солнце все так же клонилось к закату. Все так же затихал город. И все так же лежал листок, пожелтевший от времени, и стояла та же чернильница. И лишь поэта не было в коморке и перо одиноко лежало рядом с листком, ожидая ее…