Неделя

ПЯТНИЦА

Втиснулся в потертую и забитую телами, обернутыми тканью, маршрутку. Закрывшейся дверью меня тут же прижало к стоящей на самой ступеньке девушке. Ее волосы прелестно пахли. Немного шампунем, но больше волосами, просто восхитительно пахли. Мое пальто было расстегнуто, а ее было слишком коротким, и она развернулась полубоком, видимо, смутившись.

Теперь я мог видеть очертания ее лица в двадцати сантиметрах от моего, а ее волосы пахли просто чудесно. Нет, она не была красавицей, скорее ее назвали бы милой, я бы сказал, чрезвычайно милой. Попытался вспомнить, какой шампунь так пахнет. Это был не синтетический запах шампуней против перхоти или шампуней с кондиционером, бальзамом и еще не знаю чем, но и не фруктовый или травяной запах.

Маршрутку качало, конечно же, качало. Девушка старалась не смотреть на меня, стояла, уставившись в пол, будто разглядывала свои сапоги, которых не могла видеть. На следующей остановке дверь открылась, и я выпал, а трое пассажиров получили дверью по рукам – в маршрутках поручень возле двери сделан так, что если за него держаться не с той стороны, тебя обязательно ударит по руке.

Никто не думал выходить, и я втиснулся обратно, еще сильнее прижавшись к девушке с волосами, которые пахли, кажется, ромашками, но это был не травяной запах, совсем не травяной. Дверь за моей спиной закрылась, и я оперся на нее спиной. Теперь до волос было сантиметров пятнадцать, и я почти не слышал их запаха. Я пытался его поймать пару минут, пока волосы снова не коснулись моего лица.

Моя спина в это время все еще касалась двери, и я не вытягивал шею, насколько могу судить, хотя, трудно судить об этом. Видимо девушка придвинулась ко мне, возможно не специально, а под давлением десятка тел. Теперь она прижималась ко мне почти что спиной, почти что вплотную, и ее волосы касались моего лица – они пахли еще лучше.

Следующая остановка маршрутки – я опять вылетел, а по рукам дало только одному пассажиру, двое успели убрать руки. У этого же рефлекс, по-видимому, вырабатывался хуже, либо он был самым сонным. Я снова втиснулся, нагло прижавшись к восхитительно теплой девушке, зарывшись лицом в ее все так же волшебно пахнущие волосы, дверь закрылась за моей спиной.

Опять облокотился на стекло двери, вернее, на перекладину, выполнявшую роль не то ручки, не то поручня, а незнакомка облокотилась на меня. Я был сонный, наверное, в какой-то момент я привычно положил руку девушке на талию, совершенно не специально на самом деле, и тут же убрал – не знаю, успела ли она заметить.

Но вот твердый бугор на моих брюках она, наверное, все-таки почувствовала, ибо попыталась развернуться ко мне боком. А может, просто хотела познакомиться или посмотреть, кто там сзади такой наглый. На следующей остановке я вышел, вернее, выпав, не стал лезть обратно. Не знаю, почему, мне ведь нужно было выходить только на следующей.

Маршрутка уезжает, я смотрю ей вслед и медленно иду за ней. Медленно – до тех пор, пока не начинается дождь. Мне хочется сегодня опоздать на работу, в гробу я ее видел. Запах волос незнакомки постепенно покидает меня, но мысли - как рой назойливых ос. Чтобы отвлечься, я говорю себе: «Погодка дерьмо. И эта ****ая работа достала, зато завтра суббота. Хочу Новый Год. Разговариваю с собой вслух – кажется, я совсем ебанулся». Я начинаю ржать, сначала тихо хихикать, такой придурковатый смешок, но от него мне стает только смешнее и вот я уже буквально ржу, иду и ржу. Наверное, это все от колес, но без них никак.

На работу опаздываю – ну, еще бы. Решил срезать путь через двор коттеджного массива.. Мимо меня в который раз прошла девушка с бультерьером совершенно звериного вида. Массивная такая псина, просто комок мышц с взглядом прирожденного убийцы. Что за идиотская идея – выгуливать собаку по утрам, я бы лучше поспал.

Навстречу мне выходит улыбающийся охранник, «что, опять? ». Знаем мы, если я буду ходить через двор, ты можешь получить втык. Разворачиваюсь и иду за девушкой с собакой – придется обходить кругом. А задница все-таки отличная, как ни крути, просто восхитительная – у девушки, конечно, не у собаки. Собака мерзкая. Тянет хозяйку вперед, как трактор плуг или еще какой девайс подобного назначения.

А от ягодиц взгляда не отвести, они еще и обтянуты какими-то лосинами, что ли. При каждом шаге то напрягаются, то расслабляются, трутся друг о друга. Не правда, что человек может вечно смотреть только на три вещи, по крайней мере, человек мужского пола.

Хозяйка уродливой псины и отличной задницы неожиданно разворачивается, видимо, решила, что я ее преследую, и с безумной такой улыбкой выпаливает: «Не подскажете, сколько время? » Нужно говорить «который час», а не «сколько время» - время бесконечно. Но не у меня, увы, и дело даже не в том, что я опаздываю на работу.

Роюсь в кармане замерзшей рукой, она теперь всегда мерзнет, выуживаю мобильный, пытаюсь деревянным пальцем нарисовать на экране букву «р», чтобы разблокировать телефон. Я не назвал бы ее красивой – девушку эту – черты лица слишком уж выразительны, негармонично выразительны, но глаза не пусты, в них есть некое приятное взгляду безумие. «Восемь четырнадцать», - конечно же, я говорю это неразборчиво – это первые слова, сказанные мной с утра, да и от зубной пасты во рту вязко и сухо.

Она, кажется, хочет переспросить, но, передумав, стоит и улыбается – у нее  на самом деле красивые глаза. Стоит она так не больше секунды, собака тянет ее, а она пытается удержать тупое животное, дергая за поводок. И улыбается так. Я тоже улыбаюсь, уже собирался было представиться-таки, но пес дернул особенно сильно и девушка, не забыв сказать «спасибо», посеменила за своим четвероногим другом. Такое, знаете, «спасибо…», но я развернулся и поплелся на работу, мать ее, снова опаздываю. Что за глупое занятие – гулять с собакой, впрочем, дело, конечно, не в этом.

Вечер пятницы – это такой праздник. Вообще вся пятницы – это праздник, есть даже специальный сайт, определяющий, пятница сегодня или нет. Я бы переименовал пятницу в пьянтицу – это слово куда лучше отражает суть, но скорее суть вечера оной. А днем еще нужно старательно ничегонеделать. Вообще, старательный офисный работник (работник, ха-ха, от слова «работать», какой цинизм!) должен уметь умело ничегонеделать все пять, и иногда и шесть рабочих дней. Но пятница – это просто всемирный чемпионат среди офисных работников по ничегонеделанью.

Но, это днем. А вечером этот чемпионат мирно переходит в соревнования по литрболу – национальному спорту во многих странах СНГ. Но я теперь вынужден уйти из этого вида спорта по состоянию здоровья, поэтому, сегодня вечером я приглашен в гости на пару чашек чая. По этому случаю после работы я заскочил в аптеку за заваркой. Тут же распаковал пачку, пакетики переложил в карман, а коробку с вложенной в нее брошюркой выбросил в урну – привычка. И только потом вспомнил, что гостеприимная хозяйка пьет таблетки чуть ли не с детства. Туман в голове становился с каждым месяцем все гуще.

Признаться честно, совершенно не хотелось никуда идти. Работа в офисе кого угодно сделает импотентом в двадцать пять. Первые признаки сексуального желания обычно проявлялись у меня лишь в вечер воскресенья, а полностью силы возвращались лишь после недели-другой нормальной жизни без ежедневных недосыпов и прочих радостей проституции и пассивного гомосексуализма, коими переполнена жизнь государственных служащих. От одного слова «служащий» у нормального человека без мазохистских склонностей пропадет любая эрекция.

Но признать, что я не в состоянии оттрахать даже свою лучшую подругу в вечер пятницы я не мог, поэтому бодро пообещал «прийти вечерком на чай». Заскочив домой принять душ, перекусить и переодеться, я решил наполнить ванную и поваляться в ней с полчасика – весь день я жутко мерз, только по дороге домой чуть согрелся. Нет, не подумайте, что на работе температура ниже, чем на улице – просто, там холоднее. Снаружи, конечно, тоже холодно, поздняя осень все-таки, но этот холод какой-то…теплый, что ли. Мягкий он, живой. А в офисе, несмотря на отопление, было мертвецки холодно, холод кафельного стола в морге, сухой и освещенный лампами дневного света.

И мое тело будто пропиталось этим холодом, за полчаса лежания в ванной мне приходилось доливать горячей воды раза три или четыре. Впрочем, все это меня не слишком беспокоило в последнее время. Все это была мелкая суета. «И жалкое довольство собой», так сказать. Желание куда-то ехать, да и вообще выбираться из ванной растворилось как снег в кипятке, меня волновал теперь лишь один вопрос: что курил Миллер, когда писал свой «Трупик раком» - ну нельзя же до такого вдохновения упиться!

Но на чай к Анне я все-таки поехал. Кстати, чай у нее был отменный – один из тех, в которых молодые чайные листья сворачивают в разные фигуры и связывают нитками вместе с лепестками жасмина, хризантем, чайными почками, а потом при заваривании они «распускаются». Если бы еще заменить неизменное овсяное печенье творожными пирожными или кексами, было бы совсем замечательно.

Я неспешно потягивал чай, а Анна уже была на взводе. Чашка ее была пуста, к печенью она, как и я, не притронулась, губы ее были приоткрыты, грудь тяжело вздымалась. Немного чрезмерно крупные, как по мне, черты лица были под стать массивным бедрам и огромной груди. Когда-то, когда она была стройнее, мне срывало крышу от одного вида ее шикарного зада, не говоря уже о груди, а талия ее была по сравнению с бедрами просто осиной. Да и сейчас она могла бы приручить любого самца, но почему-то вместо этого не реже, чем раз в неделю приглашала меня на чай, как будто я ее парень или вроде того, а может, так оно и было.

Черт, да я был уверен, что за ней мужики стадами ходили, но они ее почему-то не интересовали, действительно не интересовали, такая вот загадка. Ее коллекция порно была, наверное, не меньше, чем у Онотоле, в шкафу у нее было сложено полсексшопа, мастурбировала эта нимфоманка по несколько раз в день, в чем не стеснялась мне признаться, но привести домой «одного из этих членоголовых уродов» ей было что называется «западло».

Когда мы познакомились, я сначала решил, что Анна лесба, только на странность терпимая к моей половой принадлежности. Мы с ней долго общались по асе, в основном на тему секса, но приставать я к ней не пытался – это было бы то же самое, как если бы ко мне пристал гомосек – не слишком то приятно, прямо скажем.

Нет, я не имею ничего против гомиков и лесбиянок, но с первыми не имею желания иметь дело в силу понятного неприятия их половых предпочтений, вторых же я недолюбливал за нездоровый феминизм, а вот с Анной мы общались замечательно. Даже не знаю, почему я решил, что ей нравятся женщины, видимо она что-то такое сказала. Но как-то разговор зашел о вполне гетеросексуальных контактах, причем в таком тоне, будто бы неплохо все это осуществить. Тогда я и спросил напрямую, а Анна ответила честно: «Да, в детстве я хотела быть лесбиянкой, мужики такие мудаки, но лесбиянки оказались еще большими мудаками, чем те мудаки, что называют себя мужиками».

На ней сегодня бы шелковый фиолетово-черный халатик с кружевными элементами – эта манией она обязана, наверное, немецкому порно. Как и для меня, секс был для Анны чем-то большим, чем унылым пихаловом. «Я дрочу интереснее, чем большинство людей трахается», - эта ее шутка стала практически афоризмом. Вообще, я ни разу не видел, чтобы она прилюдно выражалась нелитературно или признавалась в чем-то личном, меня же она, казалось, совершенно не стеснялась, как будто я был частью интерьера или ее шарфом.

Я допил чай, поставил чашку на стеклянную поверхность стола и откинулся на диване. Диван был добротный, хоть и не новый, и меня сразу потянуло в сон: предыдущие пять ночей я спал не больше 5-6 часов. По телу вместе с теплом выпитого отвара растекалась приятная слабость, не хотелось напрягать ни единый мускул, даже те, что удерживают веки раскрытыми. Словно я только что проглотил таблетку с некой противоположностью амфетаминового микса, и теперь получал удовольствие не от движения, а от расслабленной неподвижности.

Включилась музыка, еле слышно, затем громкость была повышена до «романтической», эквалайзер тоже был настроен соответствующе: резкие высокие были сведены к минимуму и приглушены мягкими, будто бархатными басами. Чей-то сексуальный баритон, пропущенный через шелковые динамики седьмых «Соло», звучал завораживающе, ему вторило страстно пришептывающее контральто.

Анна оседлала меня, уселась мягко, как кошка, несмотря на шикарные объемы, она весила подозрительно мало. Едва я заставил себя открыть глаза, как совратительница завязала их  шарфом из эластичной и почти невесомой ткани, взяла меня за руку и повела в спальню. Уложила на кровать, застеленную прохладной гладкой простыней. Уселась мне на грудь и затянула на обоих запястьях по петле из той же ткани, что была на глазах.

Совратительница расстегнула на мне рубашку, стянула брюки вместе с трусами и носками. Мне же почему-то опять было холодно, вернее, мерзли ноги и руки, я их почти не чувствовал.

Запахи моего парфюма и ее тела постепенно стал вытеснять третий запах, даже более удушающий, чем запах моей «мессы» и не менее возбуждающий, чем запах ее тела – видимо, Анна зажгла какие-то благовония. В голове подобно искре от костра промелькнула мысль, одно слово «воскуривать», и тут же затухла. Было в этом слове что-то такое.

Анна тем временем исследовала кончиком языка мой живот, я же всеми силами старался пребывать в сознании. Однако ее неторопливые ласки скорее подталкивали меня в царство сна, чем вытаскивали оттуда. Улитка ее языка теперь ползала по моей груди, оставляя блестящий след между редкими волосками, а что-то горячее и мокрое терлось о мою ногу, пробуждая вялую эрекцию. Животом я чувствовал твердость ее сосков.

Мысль о груди моей пленительницы стала топливом для продвижения следующей порции крови к моему замершему приапу. Почему-то в памяти сохранялся образ, где она была густо залита спермой. Такое случалось часто, но запомнился тот раз, когда я сделал это в женском туалете пиццерии, причем не специально, просто так вышло. Я помню запах фиалок – освежитель в туалете, помню мускусный запах ее парфюма, один сосок выскочил из бюстгальтера, левый – я помню все в деталях, будто это произошло только что. Сперма стекает с уголка ее рта, мой член в помаде, потеки спермы на ее шее, на груди, и самая большая капля скатилась в ложбинку между грудей.

Эти воспоминания, захватившие все мое сознания, вызвали прочный стояк, который тут же был оценен языком Анны. Все это происходило на грани сна, я уже был практически в его объятиях, когда меня вытащили оттуда бесцеремонно, но эффективно. Сначала не поняв, что произошло: глаза у меня были завязаны, когда я заходил в комнату и я не мог видеть вазочки со льдом, стоящей на тумбочке, я был, скажем так, несколько смущен. Мне показалось, что на грудь мне разлили горячий воск или вроде того, даже не знаю, почему.

Точно такой же кубик был положен в ямку моего пупка, а Анна тем временем посасывала кожу моей мошонки и лизала языком промежность, сжимая рукой мой член. Другой рукой, судя по ее стонам, она ласкала себя. Медленно водила пальцем по губам, не погружая его внутрь и не касаясь клитора – я видел это десятки раз и был уверен, что и сейчас она делала так же, этой женщине нравилось как можно дольше находиться на грани.

Наверное, она была на самом деле просто особо извращенной мазохисткой, ей доставляло особое удовольствие находиться в состоянии постоянного возбуждения, изнывать от желания или часами оттягивать оргазм, пожалуй, это можно назвать извращением во второй степени. На грудь мне упала капля чего-то вязкого и на этот раз действительно горячего, теперь я почувствовал разницу. Вторая капля упала на живот, она была странно приятно горячей, я напрягся, и вода, находившаяся в углублении моего пупка, вытекла оттуда и стекла по животу.

Глаза мои были завязаны, но слух и обоняние обострились до предела, как и осязание. Все мое тело будто превратилось в сплошную эрогенную зону, которая жаждала новых ощущений, не успев еще разобраться с полученными. Я различал все малейшие оттенки и полутона игравшей в соседней комнате музыки, слышал запах благовония, моего парфюма, моих выделений и выделений Анны, свечи, растаявшего льда – даже у него был свой тонкий запах.

Моя мучительница стала на четвереньки и, целуя мои живот и грудь, продвинулась вперед. Ее губы коснулись моей шеи, я почувствовал горячее дыхание, пахнущее моей смазкой. Она вильнула бедрами, нащупала своей истекающей щелью головку моего наконец твердокаменно стоящего члена и медленно на него опустилась. Анна пила таблетки, и мы всегда трахались без презерватива – не знаю, почему, но я ей доверял и она мне, наверное, тоже.

К этому моменту сонливость мою как пылесосом сдуло, но нимфоманка стала проявлять свои мазохистические наклонности. Она не то, чтобы двигалась медленно, нет – она вообще не двигалась, только слегка вращала бедрами и то сжимала, то расслабляла мышцы влагалища. Сначала, когда я был настолько возбужден, что готов был кончить через несколько секунд, меня это устраивало, но постепенно твердость моего друга стала снижаться.

Не знаю, виной ли тому усталость или совершенно замерзшие ноги, а может то, что Анна была не в моем вкусе и никогда меня по-настоящему не возбуждала или все вместе взятое. Хотя нет, было кое-что, что действительно меня беспокоило последнее время, и каждое малейшее напоминание об этом приводило меня в состояние полной апатии. Ведь раньше у меня никогда не мерзли так ноги, никогда они не становились ледяными без повода, руки мои не были синюшными руками трупа. Это было совсем недавно, но казалось, что в прошлой жизни.

Член мой окончательно упал, Анна почувствовала это и стала ласкать его губами, пытаясь вернуть эрекцию. Хорошо, что глаза мои были завязаны. Я всеми силами старался вернуть эрекцию, заставить гребаные пятнадцать с небольшим сантиметров моего тела, этот кусок губки снова стать твердым, но, как я не пытался, как не представлял себе самые развратные картины, все мое сознание занимали лишь мысли о неизбежной смерти.

Мои холодные ноги и руки были напоминанием, что никакие таблетки и процедуры меня не спасут, что я просто ходячий труп. Моя ступня касалась  деревянной спинки кровати, но если бы спинка была бетонная или железная, я бы не заметил разницы – мое тело медленно отмирало. Анна заглатывала мой член полностью, вытворяла языком совершенно невозможные вещи, пальцы ее, такие горячие, касались моих яичек и промежности. Кроме моих родителей это, пожалуй, будет единственный человек, который станет приходить ко мне на могилу.

Я вытащил левую руку из петли и освободил правую. Встал с постели – мне хотелось размяться и разогреться, кроме того, надо было как-то переключиться с канала «Кладбище ТВ» на «Хастлер». Анна смотрела на меня с неописуемой нежностью, не знаю даже, откуда она взялась, просто не представляю. И с похотью в глазах, такой совершенно ****ской похотью. Одного этого взгляда хватило, чтобы вернуть меня на путь истинный.

Развернув ее задом, я толкнул ее на кровать, мягко так. Анна, настоящая женщина, была податлива, как пластилин. Тут же легла лицом на простыню и прогнула спину: привлекательность ее пятой точки ни для кого не была секретом. Я опустился на колени и провел языком по ее багровым пухлым губам, покрытым смазкой, ни у кого я не видел настолько багровых и мясистых половых губ, разве что, может быть, в порно. Я всегда находил их особенно привлекательными, гораздо более привлекательными, чем бледно-розовые и плоские губы большинства моих бывших подруг.

Держа ее руками за бедра, я работал языком, как заправская лесбиянка, и если бы хоть на секунду отпустил, Анна бы точно вырвалась, так она виляла бедрами. Это занятие полностью увлекло меня, я с удовольствием растворился в нем, это был праздник жизни, на котором мыслям о смерти не было места. Ожил и мой депрессивный приап, воспрянул ото сна, чтобы стать полноценным участником этого празднества.

СУББОТА

Осень наступает всегда внезапно. Она неожиданно обрушивается на голову депрессией чистой, как кокаиновый приход и столь же мощной. Она растворяется в твоей крови, и ты стаешь частью этого мира, перестаешь чувствовать себя чужаком и от этого испытываешь совершенно дикий восторг. Каждому, так же, как и ты, лысеющему дереву, каждому столь же вялому и полуживому воробью, каждому зябко кутающемуся в пальто прохожему ты можешь сказать: «Мы с тобой одной крови – ты и я».

Еще вчера все было другим: хоть и было так же холодно, хоть листья начинали падать на землю, порою вперемешку с дождем, хоть солнце все больше походило на запыленный уличный фонарь, но сегодня, именно сегодня лето подписало акт о безоговорочной капитуляции. По-видимому, ночью температура пала ниже нуля, упала с большой высоты на каждый лист в парке и теперь они струпьями осыпались с деревьев, делая небо особенно серым.

В кармане завибрировал мобильный, и я достал его скорее рефлекторно – у меня не было ни малейшего желания прерывать прослушивание «Реквиема». Но на экране замигала надпись «Алекс», и я нажал на левую кнопку.

- Здоров, как твое настроение.

- Осень, - я ответил не особо задумываясь, - а твое?

- Мммм… Гессе за несколько дней до ноября неотвратимо, хоть и не слишком отвратительно перетекает в Мураками, ты же знаешь. Слуу, тут я подумал, что т мы с тобой давно не сидели, - мы действительно виделись последний раз еще летом и то мельком: этот мир обычно стремится разбросать близких по духу людей как можно дальше друг от друга, - можно было бы по старинке джойнуть где-нить в парке, у мня тут есть отличная вещь,- он говорил все тем же тягучим и сладким, как мед  басистым полушепотом.

- Я не против, - идея дунуть действительно показалась мне спасительной, - давай через часик на старом месте, подтягивайся.

- Дык, это, - он все еще произносил эту фразу голосом волка из советского мультфильма, который назывался, кажется, «Жил был пес», - мож, давай ты ко мне на работу заскочишь, у мня пары до часу, а потом попрем?

- Пары? В субботу? - Мне хотелось сейчас использовать смайл с двумя большими буквами «О», обозначающий «нивсрацца удивленный взгляд» – интернет-болезнь давала осложнения на мозг

- Да… директор - мудак совковый, деньги на отопление скрысил, поэтому колледж зимой не будет отапливаться, зато теперь у нас шестидневка

- Ясно. И знакомо до тошноты. Ну, тогда к часу подходить?

- Да, если что, поднимайся в триста двенадцатый

- Окей, договорились, – я положил трубку и положил трубку обратно в карман.

Надел I-grado обратно на голову - «Лакримоза» подходила к концу, и я нажал на кнопку «предыдущий трек».

В без малого час я неспешным шагом подходил к серому облупленному зданию, больше всего походившему на сарай – одному из тез учебных заведений, переименование которых из техникумов в колледжи было единственным шагом вперед за полвека, и в которых регулярно по году, а то и по два работали выпускники вузов, не имеющие «концов», чтобы пристроиться на нормальное место.

Видимо, уже началась перемена, и перед безрадостной коробкой учебного заведения толпилось стадо студентов. Подавляющее большинство курили – вообще, в отношении подобных технарей и особо убогих ВУЗов можно было сказать, что там вообще «подавляющее большинство курят». И пьют дешевое пиво. А их похожие на бегемотих телки умудряются регулярно залетать, несмотря на то, что трахают их только по праздникам и то с закрытыми глазами – но ни это, ни изобретение все более совершенных контрацептивов не мешает им беременеть и делать аборты по пять раз на день, а потом рожать уродов десятками. Видимо, такие и выиграют в войне видов: динозавры уже вымерли, тигры и львы на подходе, зато крысы и тараканы плодятся себе, обдолбавшись отравой против крыс и тараканов, которой подобные им двуногие (дилеры, хуле) торгуют на рынке.

Все это столпотворение напоминало улей или, скорее, мушиный рой над мусорным баком, а я лез туда подобно бомжу. Рой гудел десятками, сотнями голосов и мобильных телефонов. Это такая еще одна отличительная особенность студентов технарей – слушать музыку на мобильном. У некоторых были даже портативные колонки (конечно, китайские и с еще более говеным звуком для прослушивания особо говеной музыки в особо говеной компании).

Я протиснулся к входу. Из двери разило потом, как из раздевалки школьного спортзала. Вдохнув напоследок свежего воздуха, я шагнул в полутьму учебного заведения. Тут же на меня выскочила бабулька в синей куртке с эмблемой партии Регионов, галошах и с опухшим синюшным лицом – видимо, вахтерша, выпрыгнула из своей будки как настоящая дворняга, но вместо заливистого лая я услышал: «Вам куда? » «Наверх», - ответил я и пошел к лестнице.

Триста двенадцатый должен был находиться на третьем этаже. В коридорах и где только можно на полу везде сидели бомжеватого вида, будто сбежавшие из детдома,   студенты и слушали через звонковые динамики мобильных телефонов то, что у подобных называется музыкой. Причем, каждый на своей жужжалке, не взирая на то, что его собеседник включил свое тралала. По большей части это было ритмичное щелканье и цыканье модной среди «особо прогрессивной современной молодежи» электронной музыки, однако кое-где слышны были подавляемые подавляющим большинством, но очень истошные эмокидовские вопли-сопли. Ну, а самая громкая мобила, хозяином которой было огородное пугало, напялившее на себя полсеконд-хенда и кепку, читала что-то о катании на «кайене» по ночному городу с толпой сиськастых телок голосом, более похожим на отрыжку.

Вспомнив о сиськах, я стал поглядывать по сторонам в поисках чего-нибудь приятного глазу, но увидел лишь несколько кроссовкоджинсовых тумбочек с огромными мордами заводских тружениц, толстыми сосископодобными ногами и рыбьими глазами, да пару прыщавых вешалок, бросавших в мою сторону ****ские взгляды, ничего же интересно по дороге к аудитории не обнаружилось.

Дверь в триста двенадцатую была открыта, и номера я не видел, но судя по цифрам  на предыдущих двух, это была она. Как ни странно, оттуда разило совсем не потом, скорее духами, их какофонической смесью. Алекс сидел на стуле, а перед ним стояли, выпятив сочные задки, две просто прелестнейшие сучки, откровенно строя ему глазки. Еще одна, угольная брюнетка стояла неподалеку и собирала тетради в сумку.

Они были просто воплощением блудливой похоти, одного взгляда было достаточно, чтобы завестись – только лжец уверяет, что его не возбуждают шлюхи. Не то, чтобы я рассчитывал на что-то, но ноги сами понесли внутрь. Алекс увидел меня и одарил самой лучезарной улыбкой, сучки же попытались испепелить взглядом – наивные, видимо, не в курсе. «А, Антоха, заходи, я сейчас закончу с девочками и пойдем по пиву», - при этом он не переставал что-то писать. Я улыбнулся. Во-первых, «по пиву» было кодовым словом, пива Алекс не пил, во-вторых, первый слог в слове «закончу» он сказал гораздо тише, чем остальные, почти шепотом – такой у него был юмор.

«Девочки» это тоже подметили и заулыбались, но я-то отлично знал, что с девочками этот парень не кончает. Сделал несколько шагов, и мое обоняние зафиксировало до боли знаковый запах, тонкий, едва уловимый, скорее даже тень запаха. Я принюхался, и будто от нечего делать потопал к окну мимо студенточек.

Первая, крашеная блондинка с длинной челкой пахла чем-то отвратительно-дешево-сладким, запаха второй, тоже крашеной блондинки с такой же модной прической я вообще не смог уловить. Проходя мимо третьей – той, что собиралась, я совершенно отчетливо услышал отголоски все того же, наполненного незарубцевавшимися воспоминаниями аромата. «Миднайт пойшн? » - прошептал я на ухе брюнетке. Она вздрогнула: «Чего? » «Парфюм», - сказал я четко, но ответом мне было непонимание. Что ж, наверное, просто хорошая копия, и верно, откуда у студентки технаря Диор.

Когда троица удалилась, а Алекс еще не собрался, я в шутку спросил, не специально ли для него собрали воедино самых сносных и похотливых телок, может, кто догадался (что, в общем-то, нетрудно) и решил его подъебать. «Бюстгальтеры», - ответил он. Я не понял: «В каком плане? » «Бух. учет, местное ЦПХ – могу познакомить», - он заговорчески  подмигнул, как в американском кино. И мы поспешили удалиться. Оббитые стены, затертый паркет с латками потрескавшегося линолеума, затхлость и темнота – очень уж удручающе действует такая обстановка.

- Я вчера видел Наташу, - Алекс сказал это будто бы между делом, вспыхнул красным огоньком, наполнив расплющенную пластиковую бутылку из-под только что вылитой минералки бежевым дымом, и передал ее мне. Я присосался к прожженному зажигалкой в донышке оной отверстию и закашлялся – дым оказался жестковатым. Выдохнув, сделал вид, что не понял:

- Какую именно? - И стал вытрушивать из горлышка пепел.

- Ну, твою бывшую, - он в свою очередь сделал вид, что не заметил моего притворства, забил остатки травы и передал бульбулятор мне, - черненькую.

Я поднес зажигалку к завернутому в фольгу горлышку и, чиркнув, раскурил. Задержал дым в легких, медленно выдохнул ровную сизую струю:

- Ааа…сто лет ее не видел, да и не особо хочется, - передал бульбик Алексу, - достала она меня изрядно.

Он добил остатки дыма, вытрусил пепел под ноги, затоптал и, бросив приспособление под куст, лег прямо на бетонный парапет:

-Ты знаешь, что я заметил (я посмотрел на его явно недешевый плащ в фиолетовую полоску – мне было бы жаль валяться в таком на парапете), - она так…располнела. Сколько прошло?

- Два месяца. Почти.

- Вот. Я помню, какой она была – все мужики оборачивались, а сейчас… Он многозначительно замолчал, я же не стал расспрашивать, выдавать свой интерес, даже если он и был. – С каким-то недоразумением шла, даже не поздоровалась. В кроссовках, джинсах, куртка какая-то нелепая, он и того хуже.

- Ясно.

- Знаешь, я вот подумал – у тебя какая-то аура. Ты находишь серую такую мышку, делаешь из нее принцессу, причем дело даже не в одежде и макияже – она стает другим человеком рядом с тобой.

- На то она и женщина, чтобы походить на своего мужчину, - я сказал это с плохо скрываемым цинизмом.

- Нет, но вот Кристина, - он замолчал, а мне стало не по себе - эту суку меньше всего хотелось вспоминать, - в конечном счете, все, что она сейчас из себя представляет – твоя заслуга, - он говорил с долгими паузами, да и я начинал подтормаживать, мысли путались – трава была все-таки забористая.

- Нуу… Просто… - я задумался, но мои размышления прервал хохот Алекса.

- Не тупи, ты – укурок обдолбанный, - его челюсть, казалось, заклинило, и он просто не в состоянии был закрыть рот.

- Нет, я просто… - моя верхняя губа тоже дергалась, готовая взлететь к переносице, мысли медленно двигались в голове, как член во влагалище, и их движение приносило удовольствие, - задумался просто.

- Не тупи, так что «просто»? Продолжай, - его голливудская улыбка растянулась на пол-лица.

- Ну, да, - я попытался вспомнить, о чем был разговор, - так вот, я о том, что… - щеки начинали побаливать от не сползающей с лица улыбки, но я старался сконцентрироваться, а эта педерастическая сволочь с меня нагло стебалась, - ну, да, в общем-то, ты прав.

- О том, что ты укурился в хлам? – он ржал и вытирал слезы тыльной стороной ладони.

- Да нет. Прекрати ржать, торчок убитый, - на этот раз мы укатывались напару – меня тоже зацепило не по-детски.

- Она ведь до знакомства с тобой ходила в каких-то страшных кроссовках, с прической, как у бомжихи, в каких-то совершенно невероятно отвратительных джинсах, - он первым поймал нить разговора, - где ты находишь таких?

- Чего я? Джинсы? – я еще не совсем пришел в себя.

- Ну, я про таких вот, как она – опудало, а через месяц превращается в куколку под твоим чутким руководством.

Я смотрел на дерево за спиной Алекса. Я смотрел сквозь него и сквозь дерево. Кристина была, наверное, единственной, с кем я чувствовал себя комфортно и кого не хотел бросать. Но, наверное, я приложил к ней слишком много усилий и она стала… Наверное… Казалось, на парк опускались сумерки. А может, просто было темно из-за облаков.

Кристина тогда сидела на скамейке в парке и читала. В общем-то, все дело было именно в этом, а еще, я сразу понял, что ее имя Кристина. До этого я не встречал никого с таким именем, но она была Кристиной на все сто процентов и читала Вебера, сидя на скамейке в парке.

Я прошел мимо. Я не оборачивался. На ней были дурацкие коричневые «мартинсы», дурацкие коричневые клетчатые штаны и совершенно невероятно дурацкое коричневое пальто. В придачу ко всему, у нее были каштановые волосы и карие глаза. Ну ладно, волосы были слегка рыжеватые, а глаза с янтарными прожилками, но коричневый все же -  крайне дурацкий цвет, как ни крути.

Впрочем, если бы она была одета в черное, фиолетовое или красное, пускай даже во все белое – стала бы она читать Вебера на скамейке в парке? На красновато-коричневой скамейке посреди желтовато-коричневого остова из палых кленовых листьев. Начинался дождь.

Дождь начинался довольно долго, минут двадцать или даже полчаса. Это был крайне нерасторопный, вялый и чертовски медлительный дождь. А я все ходил и ждал, когда же редкие мелкие капли превратятся во что-то более-менее серьезное. На мне было серое пальто, более серое даже, чем тучи над головой, серое, как голые ветви деревьев, пасмурным днем оно казалось черным. Почти таким же черным, как мои свитер и мои брюки.

Когда тучи наконец устали бороться с силой притяжения, я совершенно испортил гармонию коричневого острова, сев черной вороной на скамейку и открыв над головой Кристины черный зонт. Она продолжала читать Вебера, будто внезапное возникновение зонта над головой было вполне логичным и закономерным, вроде моих белых ботинок и белых же перчаток. «А вы знаете, что больше половины французов прочитали эту книгу? » - обронила вдруг она. Нет, я не знал, может, я был французом из другой половины?

Алекс тоже о чем-то задумался. Он был один из тех, кто мог вдруг уйти в себя и полчаса лицезреть дерево перед собой, в то время как ты таким же образом уставился на пустую пивную банку под ногами. Я всегда хотел узнать, о чем он думает в такие моменты, но всегда стеснялся спросить. А может, он просто выгонял все мыли из головы и наслаждался возникшей там тишиной.

- Ну что, будем выдвигаться? – впрочем, это было в большей степени утверждение, чем вопрос. Намечался дождь и ставало весьма прохладно.

- Да, пойдем, - у меня тоже не было с собой зонта.

- Знаешь, похолодало, но все же, надо бы почаще собираться.

- Та да, - я всегда отвечал «та да», когда он предлагал собираться чаще, а затем мы разбегались снова по своим жизням. И после этого разговаривать ставало как будто не о чем, наступала странная неловкость. Так и в этот раз.

Он пошел в свою сторону, я в противоположную. Парк был чем-то вроде нейтральной территории. Все же, это все не более странно, чем все остальное.

Плеер потух почти сразу: я давно его не заряжал. И хоть наушники остались на голове, но сразу же стало гораздо холоднее, осень перестала быть приветливой. Я будто перестал быть ее частью, стал чужим, и она пыталась прогнать меня из своего мира. Мне опять вспомнилась Кристина, но теплее не стало.

Она ведь всегда была на высоте в постели, хоть и не имела богатого опыта, но всегда делала нечто, что делало каждый раз особенным. Кристина была просто воплощением секса, но это не казалось важным. Обычно все остальное общение с девушкой является неким дополнением к сексу в лучшем случае, в худшем же едва не расплатой, с ней же все было наоборот.

Кристина казалась подарком судьбы, золотым слитком, завернутым в старые газеты и обмотанным скотчем, алмазом в куске угля. Будто стараясь нассать всем в глаза своим внешним видом, она, тем не менее, умела одеться так, что даже гомосексуалисты оборачивались.

Иногда я опасался, что встретив свою девушку на улице, я ее не узнаю. Она могла надеть огромную шляпу с лентой, какой-то ковбойский плащ желтовато-бежевато-выгоревшего цвета, в толстую полоску красно-зеленые брюки пугающей ширины и белые кроссовки и ходить, размахивая сумкой, расшитой несколькими килограммами разноцветных пуговиц и петь при этом глупейшую песню, но стоило подарить ей чулки, как в ее огромном платяном шкафу находилось такое платье, что лобковые волосы, если бы не были сбриты, и те встали бы дыбом.

Порою меня посещало ощущение, что Кристина неким образом высасывает мою душу, стает лучше, впитывая, как губка все лучшее, что есть во мне. Хотя, кто знает, возможно, я лишь пачкал ее своей похотью, своими банальными, стереотипными представлениями о красоте и сексуальности. Кто знает, может и так, но тогда мне казалось, что она стает лучше.

Худая река несла свои воды, сколько я себя помнил. Движение это, я уверен, не прекращалось ни на мгновенье. Коричневые листья плыли, чтобы зацепиться рано или поздно за один из иловых островов у берега и там гнить до самой весны, пока талым снегом их останки не смоет в водохранилище. Вода в реке была пропитана смертью, пропитана осенью, год за годом она несла трупы листьев в водохранилище, откуда питался водой весь город, откуда каждую весну вылавливали новых самоубийц, отравленных осенним сплином. Мне нравилось наблюдать за течением реки, это занятие приносило мне некое умиротворение в те моменты, когда мысли мои текли неприятным руслом.

А небо разбивало редкие капли о поверхность воды там, где течение реки было плавным, образуя едва заметные всплески, питая бесконечное течение. Небо бомбило уставшие листья, нависшие над стремительным потоком, чтобы они упали туда, откуда питались всю весну и лето. Вот оно, извечное слияние жизни и смерти. Так и я стану кормом для мясорубки времени, рано или поздно.

ВОСКРЕСЕНЬЕ

Доброе утро, пустая квартира. Доброе утро мигающий мобильный. Доброе утро, солнце за окном, чего тебе надо от меня в середине ноября? Сегодня случился внеочередной «предапокалиптический парадокс» - в одиннадцать или двенадцать часов утра люди за окном бродили туда-сюда чуть ли не в футболках.

Воскресенье – это день, на который мы планируем дела, которые сделаем в лучшем случае в понедельник, не важно, просыпаемся мы до обеда, или после. Никто ведь не станет браться за стирку или уборку в вечер пятницы или субботу. Нет, эти дни слишком важные, на них запланировано просто колоссальное количество праздного безделья. А воскресенье – другое дело. Только вот беда, каждое воскресенье часов до десяти вечера является продолжением субботы, а после – началом понедельника, наверное, потому никто и не воскресает.

Неужели человеку нужно оказаться одной ногой в могиле, чтобы понять, что нет нужды планировать что-то на завтра? Неужели нельзя жить сегодня, завтра ведь не существует. Каждый день мы думаем об этом «завтра», но каждый раз наступает еще одно «сегодня»! Все что мы можем сделать, делать нужно сегодня, сейчас. Но нет, черт возьми, каждый день мы только и делаем, что планируем что-то на «завтра» и жалеем о том, что сделали или не сделали «вчера», вот и вся жизнь.

В некотором смысле мне повезло – мне осталось не так много. И чем больше я об этом думаю, тем больше этому рад. На самом деле, если бы каждому человеку вместо отмеренного ему времени дать по одному году, то он за этот год успел бы гораздо больше, чем за положенное ему от природы время. С другой стороны, я чувствую себя обделенным, словно ребенок, которому воспитательница детского сада дала не такую конфетку, как остальным, и тут не столь важно, лучше эта конфетка или хуже.

Когда тебе остается жить гораздо меньше, чем ты рассчитывал, смысл жизни предстает перед тобой в совершенно ином свете. Деньги, слава, успех – что это? На эти слова мы обмениваем наши жизни? Кто нас так жестоко обманул? Побывать в Париже или Австралии – а сколько человек копят зарплату не на новые «жигули» или большой телевизор, а на жалкую неделю толкотни во второсортных гостиницах и беготни по жаре? Наркотики, секс,   редкие деликатесы – чем больше удовольствий нам доступно, чем больше мы в жизни попробовали, тем меньше остается того, чего мы хотим. Вот и остаются физиологические потребности и бесконечное чувство лени.

Впрочем, все не так плохо. Нет ничего приятнее, чем делать то, что хочется. И чем больше хочется, тем приятнее это делать. Даже обыкновенная вода в знойный день может принести массу удовольствия. Или валяться в воскресенье в кровати в час дня и размышлять на отвлеченные темы, забив на стирку, уборку, и назойливый мобильник.

ПОНЕДЕЛЬНИК

Все началось с истошных воплей будильника, спрятавшегося где-то во внутренностях моего мобильного телефона. Он орал, как свинья, которую насилуют и режут одновременно, причиняя мне буквально физическую боль. Прихлопнув гадину ладонью, я пару минут наблюдал вращение мира, в который был выброшен самым бесцеремонным образом. Где-то на другом конце кровати привычно мерзли мои ноги.

Словно восьмидесятилетний калека, поднимаюсь с кровати. В голове все плывет, она дико раскалывается, спина болит, ноги мерзнут, глаза слезятся – доброе утро, понедельник. Начинать рабочий день в восемь утра придумал пассивный гомосексуалист с мазохистскими наклонностями, это я знаю точно.

Сортир, кофе – главное ничего не напутать. Колбаса вообще-то довольно вкусная, но, конечно, не утром понедельника. Факин мандей, мать его. Рубашка, галстук, брюки, бляаааать, спать хочу. Щетина за скулой осталась, черт, ладно, хрен с ней. Ключи, флешки, деньги взял, портфель… Гавно, очки надо было взять, солнце выперлось, с перепою, не иначе: «Эй, большая хрень на небе, спрячься, ноябрь на дворе! »

На остановке, видимо, чего-то раздавали или была распродажа галошей или вроде того, короче, там стояло полгорода – типа, чувак, ты опоздал и все такое, так что, не парься. Я решил не париться и включил депешей. Тралала, май пёрсонал, джизус, ту-ру-ту-ту-ту-ту.

На работу, конечно, опоздал. Помню, как радовался, когда устроился в эту контору: адекватные сотрудники, лояльное начальство, бесплатное кофе, безлимитный интернет. Сейчас уже все равно. Думал уволиться: в самом-то деле, зачем оно мне уже – тратить драгоценные остатки жизни на контакт, мафию и порносайты. Но это вызвало бы слишком много вопросов. Люди не увольняются просто так с хорошей работы. Начались бы расспросы: да почему, да как же ты жить собираешься. А никак! Вот так вот.

По большому счету, смерть меня пугала не столько, сколько излишнее внимание. Эти все сопли, соболезнования, жалость – да какая хер разница, сколько мне осталось. Вам то что? Но нет же, такая трагедия, такой молодой…

Если бы я работал там, откуда полгода как ушел, все было бы проще – причин уволиться оттуда было более чем достаточно: низкая заработная плата, сапог-начальник, совковые маразматики в качестве сотрудников, отсутствие перспектив. Впрочем, там я узнал множество нужных в жизни вещей. Что на работе важно не заниматься делом, а делать вид, что занят. Что твое образование, ум, харизма, воспитание никому не нужны. Что для того, чтобы успешно продвигаться по карьерной лестнице, нужно быть абсолютно серой посредственностью и уметь всего две вещи: врать и лизать задницы, только тогда ты получишь доступ к кормушке, если же нет – довольствуйся тем, что называется официальной зарплатой, которой хватит разве что на то, чтобы эту самую зарплату отмечать. Проработав в подобном учреждении всего полгода, понимаешь, почему развалился совок, почему это было неизбежно.

Едва я успел пригубить кофе, не такой вкусный, как дома, впрочем, с утра и не различишь, как зазвонил мобильный. Дима (человек, который вот уже месяц обещается занести двести гривен, которые обещал отдать два месяца назад):

- Доброе утро.

- Ты что, издеваешься? Какое доброе! Понедельник сёня.

- Ну, да... А я вот тебе деньги все собираюсь отдать, обещал…

(ага, и года не прошло)

- Ну, хорошо. Не горит в общем-то…

(действительно, я б и забыл, если бы ты не звонил три раза в неделю, чтобы пообещать вернуть через пару дней)

- Долг платежом красен. Вечером свободен – можно пересечься.

- Окей. Договорились.

(в трубке басовой струной повисло молчание)

- Все, давай, Димас, работать надо.

Я положил трубку. Помню, как-то я дал этому человеку запаять мне наушники. Через три недели почти ежедневных обещаний его номер перестал отвечать. Я купил себе новые наушники. А еще почти через месяц он написал мне на мыло, что починил мои наушники, только вот позвонить не мог, ибо украли мобильный. На самом деле, он неплохой парень, в детстве мы часто играли вместе, но если кого и посылать за смертью, то только его.

Солнце за окном припекало не по-детски - в десять утра термометр показывал двадцать градусов, но в офисе было привычно холодно. Сегодня я пришел на работу, собственно, с одной единственной, но крайне важной целью – взять три дня за свой счет, но этим я займусь после обеда. Первую же часть своего рабочего дня я решил посвятить игре в мафию, ибо смотреть порно отчего-то не хотелось совершенно.

Дима опоздал на полчаса, не смотря на то, что сам назначил время. Я успел уже и перекусить, и порядком запариться, а он все не шел, кроме того, не брал трубку – вот дурацкая привычка. Я бы точно пошел домой, но погода была отличная, аккумулятор в плеере заряжен, а скамейка имела весьма удобную форму. Я вот так сидел и смотрел на прохожих и совершенно не смотрел на время, и все меня устраивало. Мимо проходили молодые семьи, проходили старушки и какие-то чмошники, но мне ни до кого не было дела.

Вот прошли под ручку стареющие супруги, ему за сорок, ей под сорок, а проживут, наверное, гораздо дольше меня. У него на руке болтается дешевая мыльница на шнурке – купили на распродаже в супермаркете, а теперь, раз уж деньги отдали, решили пофотографироваться в парке.

Немного погодя пара помоложе. Он уже с пузом – видимо, неплохо зарабатывает (она тоже с пузом, но по другой причине). В руке у будущего папы бутылка «Оболони»: что уж тут скажешь, на качество потребляемого пива влияет скорее культурный уровень, чем материальный. Зато она с «зеркалкой», еще и с двухсотмиллиметровым объективом. Это что, комплексы такие? Или это у мужа? А-ля «живот растет, а под животом еще и вялый, так хоть жене объектив побольше».

А впрочем, это мода такая – каждая чушка в розовом спортивном костюме (ну, или голубом) обязана фотографировать кустики в парке не блестящей мыльницей, как наивно полагают производители цифровых фотоаппаратов (нет, блестящими мыльницами пусть школьницы пользуются), а «зеркалкой» полупрофессионального уровня. Причем, с «портретником» как минимум, «кит» «не тру».

Чуть погодя совсем хрестоматийные персонажи, сцена так и просится в кадр – «спортсмены» знакомятся с «красавицами». Неужели настало время случки крупного рогатого скота? Вроде не весна. Хотя, погода, конечно, совсем весенняя и внизу живота что-то тянет так. А вот и Дима плетется, словно подстреленный в пятую точку.

Шел он, характерно приволакивая ноги и улыбаясь голливудской улыбкой человека, который возвращает долг с почти двухмесячным опозданием. Пожалуй, если бы не походка, я бы назвал его редким красавчиком, со смазливым лицом и правильной красивой фигурой. Впрочем, походка его никогда особо не волновала, он являлся весьма сентиментальным раздолбаем.

В руке Дима нес пакет с логотипом одного из супермаркетов, откуда едва поздоровавшись, выудил бутылку «La Divine», открыл об угол скамейки и протянул мне. Затем вытянул оттуда же банку «Балтики» и большую упаковку фисташек.

- Жарища, - пропел должник, прикончив в два глотка банку пива, - днем вообще пекло было – с ума сойти.

- Та да, - я пил маленькими глотками свое «стремное французское пиво» и лузгал фисташки, болтать совсем не хотелось.

- Ну, так вот. А я на выборах работал. Был на выборах?

- Что я там забыл? – признаться честно, забыл я о выборах, как-то вылетело из головы.

- Ну, да. Похоже, так же подумали еще семьдесят процентов населения, впрочем, оно и к лучшему – меньше работы. Так вот, заработал я там примерно столько же, сколько на своей работе за месяц, вот и решил тебе сразу долг вернуть.

- Правда, что ли? – я постарался придать своему сарказму шутливый оттенок.

- Извини. Знаю, задержал, но, правда, денег не было вообще. – он открыл вторую банку «Балтики».

- Та ладно, не переживай, мне не горело. И как оно, на выборах работать?

- Это полный писец, - Дима отхлебнул пива и принялся поедать фисташки, - большая часть людей вообще лесные.

- Да. Именно. Перед выборами надо устраивать экзамен, и допускать к выборам только тех, кто хоть представление имеет, за что он голосует, я всегда говорил.

- Та нет, ты послушай, то мелочи. Там вообще жестяк. Большинству приходится объяснять как обезьянам, типа «на каждой бумажке нужно поставить галочку только в одном из квадратиков, бумажки не рвать и домой не уносить». И все равно эти дауны умудряются испортить добрую треть бюллетеней. Бабушки приходят без очков – они квадратика не видят, как они могут голосовать? Там же названия партий мелким шрифтом! Нерусские приходят, они вообще ни русского, ни украинского почти не знают, из какого леса вылезли – не понятно. Приходит такой обезьян и повторяет «Айшечка, Рифат, Рух» - три слова, как в песне. Ему объясняют: «Распишитесь здесь», он в ответ: «Е, ты мне моск не еби, мне пацаны сказали: «Айшечка, Рифат, Рух, остальные пидарасы», я не понимаю, что тут написано». Вот такие приходят голосовать. – Дима выбросил скорлупу в пакет и отпил пива.

- Не зря я не доверяю выборам в этой стране – ни разу не ходил. Тут борются не программы, не идеологии, а пиарщики, потому и у власти хер знает кто.

- Да уж. А вот, кстати, еще интересную штуку расскажу. Поехали потом по домам с переносной урной. Приехали к старикам – живут одни совсем, после депортации вернулись и в сарае каком-то обустроились. Деду девяносто четыре, почти не ходит – в Сибири ноги отморозил, бабке восемьдесят с чем-то, под девяносто тоже. Но соображают оба весьма неплохо и с юмором у них все отлично, мы там ухахатывались. А еще голосовали за «Регионы», как ни странно. – Добив вторую банку, Димас смял ее и тоже бросил в пакет. Туда же я опустил опустевшую пивную бутылку, тут же получив взамен полную и пачку арахиса.

- А вообще, я вот на татар смотрю – какие-то они ущербные. Вечно обиженные, вечно недовольные. Национализм свой гипертрофированный граничащий с нацизмом везде суют, а у самих – ни культуры, ничего. Ты видел татарские фильмы? Книги читал? Стихи? Музыку кроме «черные глаза» и «кайфуем»? Мне кажется, что они где-то в сороковых годах двадцатого века вперемешку с девяностыми заблудились и никак дальше не сдвинутся.

- Да нет, я вот татарский дарквейв слушал, - я отложил пакет с арахисом и взял жменю фисташек, - ничего так. Правда, сомневаюсь, что они понимают, что это дарквейв. А вообще, да, есть такое. И насчет национализма. Но вот тут только что ходили «пацаны» - не думаю, что у них культурный уровень выше, а они славяне. Я не люблю татар за их враждебность, но это не проблема нации, а проблема поколения. У нас на офисе админ работает, у него в профиле Вконтакте написано «к счастью не прочитал ни одной книги».

- Ну не, - Дима задумался, и поглядел в небо, освещенное последним отблеском заката, затем открыл третью банку пива и, будто вспомнив, о чем хотел сказать, продолжил, - кстати, некоторые из них в таких сараях живут. Я бы никогда не подумал, что можно так жить. Не то, чтобы я живу намного лучше, но хоть на жилой дом похоже. А там ****ец.

- Хэх, - вторая бутылка «La Divine» закончилась гораздо быстрее, - кстати, вот тоже заметил. Сейчас почти нет по-настоящему жилых домов, «живых», ты понимаешь.

- Ага, - пробка третьей бутылки с хлопком отлетела в траву, и Дима с довольным видом протянул мне пиво.

- Те, кто не зарабатывают достаточно, живут как бомжи практически. Мебель советская еще, китайская техника, стены белят многие, хотя – это же вредно.

- Ну, да, - собеседник поддакивал, поедая отложенный мной арахис и запивая пивом, готовый слушать любую чушь.

- Везде пыль. Кухни эти, маленький такие. С лампочкой висящей. Коридоры ободранные, в них кроссовки стоптанные. – Я отпил пива, ибо во рту пересохло от фисташек. - Ну вот, а кто побогаче – у тех дома напоминают дешевые гостиницы: все новое, все красивое, все такое. Но нет души. Им плевать ведь, какого цвета обои, какие краны в сортире, какие стулья. Они не вешают картин, а если и вешают, то им не важно, что это за картины. Они покупают огромные акустические системы, стоящие кучу бабла, расставляют их по углам, но они дерьмово играют, ибо пластмассовые и поставить их надо определенным образом. Эти люди как будто и сами без души. Просто они покупают более дорогие вещи, потому, что могут себе это позволить, вот и все.

- Нее. Ну, не скажи. Вот у нас на районе есть пара улиц, где строятся мажоры. Хаты там огромные все, дороги асфальтированные, фонари горят ночью, все такое. И вот, там домик есть – нереально офигенный. Ворота одни, кованные, узорные - и те стоят, наверное, целое состояние. Они из металлов разных цветов выполнены, ну, медь, там, железо, латунь, все сплетено так. А за воротами стены, ну, забор, изнутри весь расписан, тоже деревья, цветы, птицы. Витражи там еще.

- Да это, скорее всего, работа дизайнера. Это его фантазия, его мечты, понимаешь. Он, наверное, хотел сам жить в таком доме, но у него денег столько нет, вот и воплотил для олигарха какого, который в девяностые на крови состояние сделал, а теперь – птички-цветочки. – Меня почему-то взбесило это все, дико взбесило, даже не знаю, почему я так завелся.

- Ну, все равно…

- Ахха, все равно. Все гавно, причем давно. Потому, что все равно. Вот у подруги моей одной дома. У бывшей. Вот там я чувствовал себя как дома. Хотя, никакой роскоши, просто все со вкусом и как-то тепло там. Картины везде, всякие интерьерные ходы интересные, а если задуматься – дорогих вещей в доме не так много, но все равно чувствуется роскошь какая-то, будто в другую страну попал, в особняк какого-нибудь итальянского или французского композитора. Как-то вот... Я по большому счету к ней в гости приходил не столько ради общения с ней, сколько из-за этой атмосферы этой. И родители у нее такие. Тихие такие. Общительные, но не лезут с расспросами, не смущают. Вежливые, ходят вместе как журавли. Мы с ней закрылись у нее в комнате, развратом занимаемся, так они постучались, спросили, не принести ли нам вина домашнего.

- Хрена се! – Дима выпучил глаза и на ощупь искал что-то в пакете, наконец опустил глаза вниз и выудил оттуда еще одну пачку арахиса. – А презервативы принести не предлагали.

- Та ну тя в жопу. Вот твои родители что бы сделали, если бы ты с подругой в комнате закрылся?

- Ой, бляааа. Они бы потом с такими недовольными лицами ходили и смотрели бы на меня так. А если батя под градусом – самому домой идти не хочется, не то что подругу приводить.

- Вот. А эти вина предложили. Я сначала думал, что они неадекватные, но потом понял, что они как раз таки адекватные, просто, остальные пришибленные какие-то.

- А я со своей расстался. Больше месяца уже.

- Чего так? Она вроде неконфликтная совсем, милая такая зверушка. – Я допил пиво и засунул бутылку в пакет, выполнявший теперь роль мусорного.

- Да вот именно. Зверушка. Я как увижу ее – уже тошно. Взгляд этот. Кроссовочки. Туфли без каблука. Юбки ниже колена. У меня на нее не вставал последнее время. Белье – это вообще ппц, у моей бабки, и то, наверное, сексуальнее.   А бесконфликтность эта. Бляаааать! Ей постоянно все равно: на какой фильм пойти, какое вино пить, куда пойти гулять…

- Да, понимаю, чувак, есть такое. Ну и хрен с ней. Забей. Она унылая реально.

- Да, блин. Но тошно как-то, понимаешь. Она старалась все-таки. Ведь, замечательный человек…

- Ойй! Прекрати. Ты же не обязан на ней жениться только потому, что она старалась. – Я достал телефон, посмотрел, который час, засунул его обратно в карман и тут же забыл увиденные четыре цифры. Снова полез в карман, но потом забил. Дима все молчал, уставившись куда-то в сторону. – Чувак! Я тебя действительно понимаю, отлично понимаю. Мы в ответе за тех, кого приручили, помнишь? Но бросать на самом деле тяжелее, чем быть брошенным. Ты мужчина и ты должен принять это решение взвалить на себя ответственность. Да, паршиво на душе, но терпи. Все нормально. Она ни рыба, ни мясо, кто ей доктор?

- Нет, это все понятно. – Он вздохнул как-то особенно протяжно, взял пакет, завязал ручки на узел. – Просто ты сказал про «все равно» и про бывшую, вот вспомнилось. Я сопли пускать не собираюсь. Просто, черная полоса. На работе еще говно. Зарплата эта мизерная, долги. Не жизнь, а не пойми что.

- Та лана, у всех свои проблемы, не загоняйся. Я об этом и вспоминать не хочу. – Мимо прошла молодая пара: парень, чучело, но видно, что при деньгах и деваха, вся в белом, с роскошной просто задницей.

- И вот тоже, чувак у нас работает – отличный чел. Мулька у него – не врет никогда. Захотел на фест какой-то попереть, пришел за свой счет брать три дня, так ему не дали. Он честно сказал: хочу на фестиваль, мол, поехать, такое чуть ли не раз в жизни случается, все такое. А его послали – типа, не причина. А соврал бы – и поехал бы на свой фест. Вот так, получается, что принуждают к вранью. Но он не растерялся – в суд подал на них, правда до разбирательства не дошло, директор все уладил. Но ему и слова не сказал, как ни странно.

- Ну, да. – Я задумался об отпуске без содержания (неплохо бы взять, пока погода хорошая) и совершенно не слушал, о чем распинался Димас. Кажется, нужно что-то ответить. – Но как бы то ни было, ты не расстраивайся. Ну, работа гавно. Ну, с подругой расстался – это еще не конец света. Найдешь новую.

- Да, блять. Просто, найду я себе новую подругу – не проблема. Погуляем мы с ней, кул. Только вот, мне бы с долгами рассчитаться – мечта всей жизни. А ее надо в кино да в пиццерию. А потом трахнуть – так мне ее и привести некуда! Дома реально бомжатник, а если батя синий придет – доебется как пить дать! – Димас опять вздохнул. Я молчал. Предлагать ему свою квартиру – нет уж, спасибо, я помню, что было с наушниками.

- Да трахай их в парке. При плюс пяти можно отлично трахаться в парке – проверено. – Я улыбнулся, но это не вызвало ответной реакции. Что и говорить, ситуация у него противная, но выслушивать нытье у меня не было ни малейшего желания. – Ладно, чувак, пора домой. Сколько там уже? – я снова достал телефон, - начало седьмого. Кишки сводит, жрать охота.

Дима молча встал и взял пакет с мусором. Забросил его в урну. Молча вышли из парка, попрощались и разошлись. Еще полгода назад я так же работал забесплатно – зарплаты едва хватало на проезд и обеды. Почти каждую неделю покупал газету, в понедельник в обеденный перерыв звонил и договаривался о собеседованиях, на которые ходил почти каждый день. Каждый раз мне обещали перезвонить, ни разу не перезвонили. Я назвал это «комплексом официанта». Все эти менеджеры настолько привыкли лизать задницы, что, находясь на работе, не могут сказать «нет» даже незнакомому человеку. Даже если он звонит по пять раз на день целую неделю.

На самом деле, это замкнутый круг, из него нет выхода. Ты приходишь на собеседование в потертой дешевой одежде, дешевой обуви – у тебя нет другой. Ты похож на бомжа. Ты неудачник, от тебя за километр несет неудачником. Ты впитал этот запах с молоком матери. Если тебе не повезет – ты так и подохнешь неудачником. Мне повезло. Диме пока нет. Но при этом я абсолютно не в состоянии ему помочь.

Впрочем, сложно сказать. Кому из нас повезло, а кому нет. У него, возможно, все еще впереди. А у меня. Увы… Навстречу слегка раскачиваясь шагал подкачанный блондинчик с голубыми, как альпийское небо, глазами. «Что пялишься, гомосятина» - подумал я. «Что вылупился, педрогомес? » - подумал в ответ блондинчик  Какой-то вечер душный.

ВТОРНИК

Вторняк – день замечательный, с учетом того, что проснулся я в начале одиннадцатого оттого, что солнышко сквозь незашторенное окно припекало мое левое ухо. Да, товарищи, внеплановый выходной, эдакий «one person антисубботник», тралала. Много ли нужно человеку для счастья – в будний день не пойти на работу.

Планы у меня были с утра наполеоновские и настроение под потолок. К вечеру, конечно, я от безделья и лени впаду в депрессию, но еще не вечер. Внеплановый выходной хорош тем, что у тебя нет на него планов, нет кучи дел, которые надо сделать и кучи мероприятий, которые надо посетить. Представьте себе: просыпаетесь неспешно, включаете плейлист из лучших вещей Бетховена, Вивальди, Листа, Баха, Прокофьева, приправив этот легкий салат Клинтом Манселлом и Орфом, накручиваете громкость процентов до сорока (все соседи на работе); неспешно завариваете в турке кофе венской обжарки с карамелью, добавляете туда ложку миндального ликера; тонкими ломтиками нарезаете хлеб из цельного зерна, делаете себе бутерброды с томатным сыром и ветчиной. Согласитесь, после такого завтрака хочется жить.

Погода, кстати, тоже была в отличном настроении: на небе ни облачка, солнце не ограничиваясь достижениями последних двух дней, к обеду разогрело воздух чуть ли не до двадцати пяти по Цельсию. Если так и дальше пойдет, вполне можно будет отметить Новый Год купанием на море - это было бы весьма кстати с учетом того, что больше у меня такой возможности скорее всего не появится.

В час дня или около того, едва я допил второй йогурт, где-то в районе прихожей зазвонил мобильный (а, точно, вот где я его вчера оставил!). Дима (что, опять денег в долг?):

- Здоров, как твое ничего?

- Мое ничего сидит дома на отличном кожаном (пусть и слегка потертом, зато недорого купленном) диване и слушает музыку (ну, или только что слушало).

- Отлично. Есть к тебе предложение на сто баксов. (э, не, столько я тебе не одолжу)

- Ну, рассказывай.

- Сегодня Бичхантер выступает в КГБ

- Что за «бичхантер»? у меня порнуха была как-то с таким названием…

- Да не, там не от слова «пляж».

- А что за КГБ?

- Бывший «Дестроер», там что-то «киллинг грит тралала», на Франко.

- Понял, понял… Слушай, я что-то отошел от этого движа, как-то вот.

- Та ладно, фрик-бэнд играет, там будет жарко, потом небольшой компанией попрем ко мне на хату, предки свалили к родственникам.

- Ну, блин. Я подумаю. Просто, планы, там…

- Понимаю. Но жизнь ведь такая короткая, ****ец какая короткая, ты даже не представляешь. А если б ты еще ешек или марок прихватил, у тебя ж остались концы. Деньги я потом верну…

- О, чувак… Концы у меня скорее всего отсохли, да и денежно это все в последнее время. Гавайку и цикорий запретили, цены ой как выросли.

- Ну, все равно подруливай. Отлично отожжем.

- Да я подумаю, хорошо. Я те позже позвоню, давай.

- Давай.

Я бросил трубку. «Ты даже не представляешь». Мудак. Еще и как представляю, ****обол ты гребаный! Все настроение испортил. Но в чем-то он был прав: сколько можно то сидеть на диване и йогурты жрать? Как же все-таки все по-уродски… Вот живешь ты, спортом занимаешься, питаешься правильно и совсем не знаешь, что через год или несколько месяцев врачи разведут руками и объявят, что тебе скоро ****ец настанет, и ничего тут не поделать.

В полтретьего я набрал Димона. В начале седьмого выполз из квартиры при полном параде: любимые белые берцы, потертые белые перчатки без пальцев, черный клубный пиджак в тонкую белую полоску, такие же брюки, белая рубашка и фиолетовый шелковый галстук. Лицо выбелил пудрой. В магазине бытовой химии приобрел фиолетовый лак для ногтей под цвет галстука и осветляющий гель для волос.

Перед клубом уже стояла разноцветная толпа, которую иначе как «полный ****ец» не назовешь: гектары татуировок, тонны пирсинга, горы пустых пивных бутылок (это такая традиция – упиваться до концерта, ибо в клубе пиво дороже). Называлось это заведение, кстати, «Kill the Great Bitch», а играл сегодня коллектив под названием «Bitchkiller» - интересно, какая тут связь и кого же все-таки будут убивать?

Диму я нашел не без труда, он затесался в толпу каких-то чулочно-железячно-латексных существ с двумя тетрапаками портвейна и уже вполне успешно зажимался с зеленоволосой фричкой, хорошо хоть трубку взял. Изнутри раздавались нестройные гитарные рифы и барабанные дроби вперемешку с визгом и гудением колонок. Димон начал знакомить с новыми знакомыми: Демония, Луна, Линда, Форс…  Какая хер разница, все равно ни одной симпатичной.

По мере настройки инструментов, стадо начало небольшими группками перемещаться внутрь. Я заплатил и мне на запястье поставили печать с тремя буквами, только «KGB». Димон порывшись в карманах тоже наскреб-таки нужную сумму мелкими мятыми купюрами. Сукоубивцы уже играли, впрочем, не так и плохо. Эдакий вполне сносный энергичный индастриал в стиле Deathstars и Megaherz с характерным лающим штробасом и неплохим контральто полуголой размалеваной тумбочки, весьма театрально демонстрирующей отсутствие белья под некой не то ночнушкой, не то смирительной рубашкой. Другие члены коллектива (натурально «члены», иначе не скажешь), как, собственно и большая часть народу в клубе, были тоже полуголыми, несмотря на то, что к вечеру температура опустилась градусов до пятнадцати.

Попытавшись немного порубиться, я однако, выдохся, буквально после пары песен, да и хаера уже год как не было. Умывшись в туалете, я направился к бару и заказал себе грейпфрутовый сок с ромом. Голова шла кругом, все тело налилось какой-то свинцовой тяжестью, пот лил с меня ручьями – вот оно как бывает с непривычки. Группа отыграла третью песню, довольно унылую – лучшее, конечно, припасено на вторую половину выступления.

Барная стойка была поставлена таким образом, что можно было вполне сносно видеть сцену, однако там ничего интересного не происходило: музыканты двигались довольно вяло и, похоже, раздеваться и устраивать оргии тоже не собирались. Я оглядел глазами зал и танцующих фриков, среди них пока что тоже все было довольно прилично: все довольствовались петтингом и танцами. Кто-то тронул меня за плече.

Я развернулся: короткие медного цвета волосы, веснушчатый нос, голубые линзы, голубая помада, пирсинг в носу, под песочного цвета майкой практически полное отсутствие груди, руки с необычайно длинными пальцами и голубыми ногтями, позади нее махал бутылкой пива Димон – привет, пропажа.

Не обращая на Диму внимания я протянул мальвинистой руку:

- Крис.

- Настя. Это твое настоящее имя?

- Нет, это мое сегодняшнее имя, специально для тебя.

- Что пьешь, Крис? - с эдаким едва уловимым сарказмом.

- Горечь жизни. Будешь?

- Угощаешь? – она растянулась в неопределенной улыбке.

- Конечно, - я сделал знак бармену.

- А почему Крис? Такой же кривой и длинный? – снова та же улыбка.

- Хочешь посмотреть? – само сорвалось с губ. Димон куда-то снова подевался.

- А ну нас там столик есть отличный, пойдем.- Настя схватила наполненные барменом бокалы и убежала куда-то вглубь зала с просто невероятной проворностью и грацией. Допив свою «горечь жизни» и оставив на барной стойке две банкноты, я направился за ней.

В темном углу было сдвинуто два стола, и буквально друг на друге сидели человек двадцать, на столах было составлено бесконечное количество пустых бутылок, несколько заполненных пепельниц, а посередине, словно новогодняя ёлка, стоял огромных размеров кальян. Я остановился, пытаясь найти взглядом Димона или свободное место. Я уже стал доставать из кармана телефон, когда заметил, что в самой глубине стола кто-то яростно машет мне рукой. Это была моя новая знакомая, которую я не заметил за кальяном.

Протиснувшись в угол, я изрядно пожалел, что не догадался сходить в туалет – вылезти будет непросто. Я сел и закинул ногу на ногу, больно ударившись коленом о какой-то угол под столом и пнув кого-то ботинком. Слева от меня яростно лизалась с кем-то девица с торчащими во все стороны волосами, та самая, с которой перед клубом зажимался Дима, справа Настя потягивала «горечь жизни»:

- Любишь ром? – она одарила меня своей фирменной непонятной улыбкой.

- Люблю грейпфрутовый сок, а ром с ним хорошо сочетается. – я отпил из своего бокала.

Неожиданно из-за торчащих в разные стороны слева от меня волос появляется Димина физиономия:

- А после концерта едем ко мне, да? – он пьяно улыбался и смотрел куда-то сквозь меня.

- Возможно. – я еще не был уверен, что мне все это надо.

- Ну, конечно, едем – Настя положила руку мне на колени. Только сейчас я заметил, что на ней ботинки на пятнадцатисантиметровой платформе, сама она, значит, где-то под метр шестьдесят.

- Едем, только надо затариться будет, - в этой мальвинистой Насте определенно что-то было. От нее пахло неудовлетворенной похотью, как от девственницы, кроме того, она была на удивление грациозна. Отпустив тормоза, я несся к до боли знакомому обрыву, теша себя идиотской иллюзией контроля над ситуацией.

Концерт кончился неожиданно в тот момент, когда мои губы уже горели от бесконечного поцелуя, трусы были мокрыми от смазки, а рука тщетно пыталась довести рыжеволосую до конечной остановки маршрута через ткань трусиков. Ощущение реальности было потеряно песен пять или семь назад, и когда Димон дернул меня за рукав, со стола уже начали убирать пустые бокалы и бутылки, а большинство посетителей покинули заведение. Я посмотрел на часы – было едва за полночь.

Затарившись в ближайшем супермаркете дешевым пивом и чипсами (я взял два мартини и сыра), толпа из семи человек загрузилась в пустующую стылую маршрутку, и небритый абрек-водитель, оглянувшись по сторонам, будто опасаясь, что сейчас его окружит группа захвата в с автоматами, двинулся.

Еще один истеричный поцелуй, начавшийся в маршрутке, а закончившийся у двери квартиры спазмом челюстей начисто стер из памяти происходящие в это время события, посеяв (а может все от избытка алкоголя и впечатлений) некоторую странность восприятия. Появилось ощущение, будто с самого начала мне было очевидно, что все «так и должно быть», что напиться и хорошенько оттрахать малознакомую девушку – это самое логичное, что можно сделать вечером вторника.

Впрочем, я не особо старался задумываться о течении вечера и событиях, его наполнявших. Я чувствовал себя попавшим в некоторую иную реальность, в которой ненужность все непонятных запретов стала очевидной и позволил себе стать частью этой реальность на основе того факта, что мне в любом случае нечего терять. Только один момент отчего-то четко запечатлелся в моей памяти и не давал мне покоя: в какой-то момент скосив глаза, я встретился взглядом с Димой и заметил нечто такое, но так и не смог описать это словами.

Ключ провернулся в замке, дверь распахнулась, и гостеприимный хозяин пригласил честную братию внутрь, в полутьму среднестатической «двушки» совкового типажа. Очередной поцелуй был прерван, чтобы открыть мартини и налить в чашки, распечатать и нарезать сыр. Найдя в коридоре замызганный выключатель и сдвинув шпингалет на белой деревянной двери, я зашел поздороваться с керамическим другом. Несколько секунд, пошатываясь, пытался унять эрекцию чтобы помочиться, но едва мне удавалось направить зенитное орудие к земле, как прилив крови тут же возвращал прибор в исходное положение. Куда проще было побрызгать на улице – там нет надобности направлять струю вниз и целиться в такую мелкую мишень, как унитаз.

Помыв член холодной водой, я таки справил нужду. Едва вышел, как Настя схватила меня за еще мокрую от водопроводной воды руку (полотенца я не обнаружил) и увлекла в соседнюю комнату. Я уперся задом в что-то вроде высокой тумбочки, когда услышал щелчок задвижки. Трясущиеся руки с моей помощью расстегнули ремень и пуговицы брюк, и не зря все-таки вымытая головка слилась в страстном танго с Настиным языком.

Через пару минут я, опустошенный, стал нащупывать рукой выключатель на стене. Однако, совратительница нашла его первой и свет от тусклой лампочки, висящей на проводе под потолком ослепил меня. Сидел я не на тумбочке, а на пожелтевшей от времени стиральной машине. За ней располагались раковина и маленькая, насколько позволяли размеры комнаты, ванна с характерными ржавыми потеками. Стояла она на пяти кирпичах. Пяти потому, что одной ножки не хватало – то ли отломалась, то ли отгнила. Хотя, заявить с уверенностью я мог о наличии лишь одной ножки, которую видел – вполне возможно, что кирпичей было шесть или семь.

На стене висело помутневшее с одной стороны зеркало без рамки, на полках стояло бесконечное количество разнообразных бутылочек, по большей части пустых и грязных. На самой верхней полке, под потолком, я обнаружил пластмассовые бочонки, в которых при СССР продавалось какое-то чистящее средство, «Ландыш», так оно, кажется, называлось. К сожалению, надписей на них из-за толстого слоя пыли разобрать было невозможно.

Настя все это время смотрела на меня с необычайно довольным видом. Губы ее и подбородок блестели от слюны, и, казалось, ее это ничуть не смущает, скорее наоборот. Рыжая бестия глядела на меня, склонив голову набок, будто ждала чего-то, но целоваться, к счастью, не лезла. Меня же вдруг, как это часто бывает после пьяного оргазма, охватила всепоглощающая апатия. Хотелось завалиться на первую попавшуюся кровать и уснуть.

Не найдя ничего лучше, я снова вымыл сморщившийся конец под краном. В промежности появилось какое-то скребуще-тянущее ощущение, и я, застегнув брюки и ремень, сделал несколько шагов к двери, чтобы избавиться от него. Настя теперь с все тем же довольным видом рассматривала себя в зеркало. Обняв ее сзади, я предложил поехать ко мне - тут мне находиться больше не хотелось.

Выйдя в коридор, я прикрыл за собой дверь. В квартире было неожиданно тихо, только за моей спиной шумел кран. Над головой висело такая же, как и в ванной, одинокая голая лампочка, освещая своим угнетающим светом пары обуви, разместившиеся то тут, то там: несколько пар кроссовок, стоптанных и грязных, мужские и женские туфли из прессовки, дерматина, ПВХ, ботинки, полусапожки, все обшарпанное, как и сама квартира. Куда более дорогая обувь гостей отдельной кучкой валялась у двери.

Я прошел с в сторону кухни. Как я теперь обнаружил, вдоль всех коридоров стояли шкафы с книгами. Вот! Гордись своими сынами, самая читающая страна в мире! Тут было бесконечно количество детективов в мягких обложках, женских романов, советской фантастики, томов десять Берроуза вперемешку со справочниками по пчеловодству, ядерной физике, медицине, микропроцессорной технике. Учебники чуть ли не с первого класса стояли рядом с томиками Пушкина, Лермонтова, Арсан; чуть дальше я увидел толстенную книгу по программированию издания семьдесят шестого года, рядом неформатный фолиант с вызывающим спазмы в области прямой кишки названием «Как построить сельский дом» (сразу вспомнилась Ксюша Собчак с ее интеллектуальной телепередачей). На стене висел надорванный в нескольких местах приклеенный скотчем плакат одного из кандидатов в президенты, рядом календарь с котятами за девяносто девятый год. Закрыв глаза, я заставил себя пройти мимо.

Облезлый грязный паркет под ногами скрипел, на кухне урчал холодильник, время от времени содрогаясь в приступах грохочущего нечеловеческого кашля, громко тикали настенные часы с ржавыми стрелками. Время. Почти два. Как все таки хорошо, что у меня этого времени осталось не так много. Недостаточно много, чтобы мне стало все равно. Судьба оградила меня от возможности жениться на уродливой и только и ждущей возможности разжиреть матери моих курящих в школьной параше и дрочащих на фото Памелы Андерсон детей. У меня никогда не будет ванны на кирпичах, тупых ножей на кухне, пивного живота…

На кухне Димон сидя на подоконнике рядом с фиалками в ржавых консервных банках, затягивался косяком. Я давно не видел его курящим, тем более траву, тем более таким неэкономным способом. На меня ноль внимания.

А может быть, у меня будет красивая жена, которая умрет при родах, оставив дочь. Та вырастет развратной маленькой сучкой, будет курить траву, жрать колеса, ходить на фрик-пати, лишится девственности в двенадцать лет, а какой-нибудь брошенный ею малолетний наркоман под песню «rape me» Нирваны перережет себе вены. Впрочем, всего этого не будет, малолетний наркоман останется жив и умрет от передоза в двадцать два, когда мне уже будет плевать. Я встречу его в аду, где мы оба будем вечно молоды.

- А я забыл сказать вчера, я на собеседование ходил. – Димон повернулся ко мне и в его взгляде все еще было то, что я заметил в маршрутке, какая-то не свойственная ему отрешенность, что ли. Может, из-за травы.

- А я думал, ты с подругой там. – Я налил себе мультифруктового сока со вкусом тыквы и без удовольствия выпил. В желудке и кишках происходила какая-то не то революция, не то…

- Да я болячку подхватил. А подруга спит. Все спят.

- А чего подхватил? Не «сифон» хоть? – я отставил пустой стакан на стол с некоторой поспешностью.

- Нет, не бойся. Оно так не передается. – Димон добил косяк и выбросил бычок в форточку. – Я вот и денег снова хотел одолжить. Ты уж извини, просто больше не у кого.

- Эээ… - я сделал вид, будто задумался. Затем действительно задумался, но башка варила плохо. – А сколько надо то? Баксов сто, раз не сифон. У меня нет сейчас, просто, но через неделю аванс – тогда без проблем.

- Да. Мне сейчас нужно. Лечение надо начать как можно быстрее, - продолжил он без особой надежды.

- Слушай. Я все понимаю. Ты одолжи у кого угодно, скажи, через неделю отдашь – а там я те займу без проблем. – По большому счету, найти сотку было для меня не проблемой, но отступать от изначальной версии не хотелось.

- Лана. – Ему, казалось, было плевать. – Придумаю чего-нить. Спасибо все равно. – Дима замолчал.

- Я вот домой собрался, Настя со мной. Спать охота… - Будто в подтверждение моих слов моя новая подруга обняла меня сзади. – Спасибо, что пригласил. Через неделю набери меня.

- Там еще такой чмошник был. На собеседовании этом. – Во взгляде Димона вдруг проскочила искра какого-то оживления. – В туфельках таких, намазюканных крем-краской, в кастюмчике дерьмово сидящем, рубашечке розовой и таком галстуке, будто он за это место, за возможность горбячить за копейки готов отсосать директору, этому жирному пидару и всем менеджерам впридачу. И даже нестоящий член деда-сторожа он готов облизывать пока тот не окочурится! – Димон, видимо, перебрав, завелся не на шутку. Я никак не ожидал от него такого красноречия.

- Да забей ты. – Я действительно устал, а Настя прижималась ко мне как-то по особенному, чем вызвала незамедлительную реакцию в моих штанах, и я никак не мог сообразить, что я хотел сказать. – Таких пидарасов полно, я их в своей жизни повидал знаешь сколько. – Внезапно меня начал злить тот факт, что он тут парит мне на ночь глядя мозг своими мелочными проблемами. – Это все мелочи, пойми, чувак. Пройдет год, тебе повезет и ты даже не вспомнишь о том мудаке. –  (А я уже буду лежать ниже уровня земли). Мне вдруг захотелось бежать отсюда, захотелось завыть, пинать все, что под ногу попадется…

- Ладно, извини. – Видимо, он почувствовал мое состояние.- Просто, дерьмо какое-то.

- Та ниче. Я понимаю. – Я постарался успокоиться. Настя гладила мою грудь..

- Пошли, я вас проведу. – Соскочив с подоконника, Дима нарочито бодро направился в коридор. Моя усталость вдруг пропала, будто испарилась. Вернее, нет, она словно перешла в другую плоскость. Секса совсем не хотелось.

СРЕДА

Сегодня было ненормально тепло, будто я вдруг заблудился в календаре, и на самом деле сейчас сентябрь или май. Однако, это было маловероятно, я был почти на сто процентов уверен, что сейчас двадцать какое-то ноября. Мы с Настей гуляли по парку под ручку, будто пара влюбленных, целуясь каждые пять-десять минут. Было в этом что-то приятное, что-то такое… Как будто, почувствовав запах мандаринов или петард, вдруг чувствуешь тот светлый предновогодний восторг, который доступен лишь детям. У меня, правда, этот восторг вызывал запах печного дыма и собачий лай, такой характерно зимний, особый лай. Жаль, что в городе не топят печей, да и собаки не лают.

Признаться честно, едва я забрызгал спермой Настин живот, у меня возникло сильнейшее желание выпроводить ее и завалиться  спать дальше. Я вообще пожалел, что привел ее к себе домой, что познакомился с ней, что поперся на этот концерт. Но что-то помешало мне, даже не знаю, что, и вот, мы гуляли по парку, и, если честно, я был этому даже рад.

Жизнь человека, по большому счету, состоит из таких вот более или менее приятных моментов, все остальное время, если оно не потрачено на достижение этих самых моментов, пожалуй, можно считать израсходованным зря. Задумавшись о чем то, я вдруг обнаружил перед собой протягивающую мне руку бледнолицую пресноглазую девушку или вроде того.

- Это Жанна, - Настя прижалась ко мне, будто знакомила меня со своими родителями.

- Андрей, - от растерянности я назвал настоящее свое имя (что меня отчего-то взбесило) и поджал протянутую мне холодную сухую руку.

- Это моя однокурсница, - интонация была неопределенная, - а это мой друг, - Настя прижалась ко мне еще нежнее. Хорошо, хоть не сказала «парень».

- А я думал, однокурсник, уже хотел начинать ревновать. – Я попытался снова овладеть ситуацией, которая начала меня раздражать.

- Жанна феминистка и асексуалка, - теперь это было сказано с нескрываемой издевкой.

- Сочувствую. – Я сказал это машинально. То есть, меня понесло и я просто не мог уже остановиться, хоть и понимал, что это может вылиться в ненужную демагогию. И, судя по реакции существа, задел за живое. Ее скрывающее презрение лицо ящерицы вдруг почти покраснело (или мне показалось), рот раскрылся. Я уже начал раскаиваться в своих словах – дискуссий и ругани мне только не хватало.

- Ах, да, достойный представитель сильного пола, - Жанна буквально выплюнула последние два слова, разве что не растерла ботинком, - несчастный раб животных инстинктов.

- Да-да-да, - перебил я готовую разразиться потоком красноречия оппонентку, - вы же трахаетесь только для продолжения рода, как собачки. Только люди и дельфины делают это ради удовольствия. – Я не без удовольствия наблюдал растерянность на лице существа, встретившего сильного противника, однако, желания разводить споры у меня абсолютно не было.

- Я веду здоровый образ жизни, - асексуальная феминистка быстро перегруппировала свои войска и попыталась контратаковать, - а подобные вам – рассадник половых инфекций и СПИДа, не способные контролировать свое либидо.

- А можэ ты и мьяса нэ йисы, - процитировал я Подеревянского, снова нагло перебив Жанну и намереваясь прекратить эту бессмысленную фалометрию. На самом деле, не такая уж эта амазонка была и страшная, даже по своему красивая, и фигура очень даже ничего, но несла какую-то ересь. Да и, черт возьми, пусть у нее хоть зарастет там все, мне то какое дело. Сама природа указывает подобным, что им не стоит плодиться. Я незаметно тянул Настю в сторону.

- Ладно, нам бежать надо, в универе увидимся, - Настя снова проявила сообразительность и мы поспешно потопали по посыпанной отсевом дорожке, оставив мутантку наедине со ее аргументами. – Она странная, ей, наверное, мужика не хватает, - Настя, как обычно, улыбнулась.

- Ты знаешь, мне кажется, я даже догадываюсь, почему. – Мы рассмеялись. По правде говоря, у меня в голове промелькнула какая-то очень неприятная, как мертвая змея, мысль. Ведь, если мой организм запустил механизм самоуничтожения, быть может, и тому есть причина? Не знаю, почему, я вдруг подумал о Кристине. Почему мы с ней расстались? Знаю, я был слишком пафосным, она слишком упрямой.

Мы с Настей поплелись к остановке. Даже небо начало затягиваться облаками. Может, природа сознательно отсеивает тупиковые генокоды, убивая асоциальные личности при помощи наркотиков, алкоголя, болезней. Мне хотелось посадить медноволосую на маршрутку, а самому еще погулять, подумать, но это было бы свинством, поэтому мои размышления не получили развития.

На самом деле, я всегда знал, что водителями маршруток могут быть только нерусские, глухие и контуженые, но в этот раз, судя по тому, как  дергался микроавтобус, у водителя был приступ эпилепсии. Наверное, здесь  удобно было заниматься сексом – не пришлось бы двигаться вообще, только вот, боюсь, эрекция бы постоянно пропадала из-за дикого шума. Ребенок где-то на переднем сидении вот уже в течении двух минут, с тех пор как уселся, непрерывно кричал что-то вроде «а-ля-ля, а-ля-ля», в наушниках сидящего впереди клаббера что-то невероятно громко щелкало, эдакое монотонное, как стук станка «тыц-тыц-тыц», а где-то спереди какая-то квочка с самого начала поездки разговаривала с телефоном.

Пергидрольная жирно наштукатуренная блондинка стояла надо мной и с разинутым ртом жевала жвачку, отчего я начал буквально паниковать, опасаясь, что она накапает слюнями мне на голову или, что еще хуже, жвачка выпадет изо рта, но к счастью, она, пронзительно завопив вдруг: «Остановите», выковыляла из автобуса вместе с еще десятком людей и, что особо радовало, полоумным ребенком. Теперь слышно было только фразы «чхо ето такое», «еее, чё ты» и «да ты чёёё» вот уже минут двадцать попеременно произносимые сидящей на соседнем с водителем сидении слепой (судя по тому, что она не увидела висящий прямо перед ней таблички, запрещающей продолжительные телефонные разговоры).

На следующей остановке (с какой же радостью!) мы вышли из маршрутки и направились какими-то дикими проулками к Настиному дому (я проклял тот миг, когда мне приспичило корчить из себя джентльмена, и я предложил провести ее домой). Местность была напрочь заболочена и мы перескакивали с одной асфальтовой кочки на другую в течении минут пятнадцати, пока наконец не уткнулись в ржавую калитку перед четырехэтажным домом в стиле «раннего совковизма».

На самом деле, мне сначала вспомнилось нечто светлое, быть может первые свидания или вроде того. Я очень упорно выбеливал, выскребал свое прошлое, я удалил все фото, стер все ненужные контакты из телефонных справочников, создал новый профиль Вконтакте…но человек упорно живет в прошлом зачастую больше чем в настоящем. В прошлом всегда много хорошего, тогда как потенциальное прошлое, которое настоящее, всегда кажется нам серым и безрадостным. Может, все дело в тоске по беззаботному детству, я не знаю.

Да, я худею, пусть медленно, но неотвратимо, жизненные силы покидают меня, они вытекают незримо, но я почти физически чувствую это течение. Впрочем, все это – уже пройденный этап, я твердо решил не распускать сопли, по большому счету, не так уж оно и важно. Раньше я боялся старости, боялся каждого следующего Дня Рождения. Вы боитесь старости? Стать дряхлым лысоватым импотентом с обвисшей кожей и вечными проблемами с пищеварением –  этого вы боитесь? А может, того, что следует за этим?

Человек всегда боится делать выбор, боится ошибиться, боится, что у него не будет выбора. У меня нет выбора, это по своему упрощает все. Жизнь неожиданно становится простой и понятной. Я написал завещание. Я написал десятка два прощальных писем. Я решил, как должны пройти мои похороны, во что я буду одет, каким будет надгробие, кого приглашать, а кого нет. Я бы хотел сделать из своих похорон нечто не похожее на похороны.

Но сначала мне вспомнилось то светлое ощущение, когда я был слишком молод. Когда ты доволен, что девушка разрешила проводить ее домой, у тебя постоянно встает и ты смущаешься, когда она это замечает. Ах, да, и вас еще не было секса (нет, ты не драл ее в парке средь бела дня, шлепая по заднице и называя похотливой шлюшкой), возможно, вы даже не целовались. Я не знаю, когда я потерял это трудноуловимое нечто.

Наверное, лет с десяти, я мечтал о том, как стану опытным ловеласом, настоящим мачо, я читал тонны литературы, смотрел километры видео, практиковался на бесконечной череде с каждым разом все менее убогих девиц, чтобы в конце концов ловить, как последние лучи осеннего солнца, отблески тех первых ощущений. Чтобы словно мучимый жаждой путник, бредущий по пустыне, слизывать каждую попавшуюся, каплю, каждый слабый намек на воспоминание.

Мы долго целовались у калитки. Так долго, как я не целовался уже несколько лет. Я даже подумал, что неплохо бы изобразить смущенного скромнягу, а не зажимать Настю с напором профессионала и чуть не рассмеялся этой мысли. Люди ведь никогда не делают то, чего хотят, что угодно, только не это. Они делают то, что от них требуют, то, чего от них ожидают, то, черт возьми, что полагается им по какому-нибудь предписанию или расписанию, или еще хрен знает чему… Может, мы просто не знаем, чего же на самом деле хотим?

Вы никогда не мечтали встретить (наконец!!!) идеальную девушку или идеального парня? Или вы уже сдались и сыграли свадьбу с кем получилось, чтобы быть как все? Только не нужно мне рассказывать, что вы нашли свой идеал и счастливы в браке, в лучшем случае вы просто смирились. Правда ведь?

Ладно, в начале я мечтал трахнуть самую красивую девушку в классе. Иногда не самую красивую, иногда хоть какую-нибудь… Но не важно, скорее всего я уже трахнул их всех по очереди нашел убогими (унылыми, тупыми, там, страшными, без разницы). Знакомая ситуация? Поздравляю. Заканчивается, наверное тем, что спустив в рот своей не важно какой подруги (жены, бойфрента и т. п.), ну, или не в рот, а например…например, в раковину или унитаз или на газетку (нужное подчеркнуть), вы решаете, что все это по большому счету не так и важно.

Но разве  вы перестали мечтать о идеале:? Тогда еще не все потеряно! Впрочем, мне ли судить об этом, лучше спросите у кого-то, кто прожил долгую жизнь, все такое. Вряд ли тот, кто окочурится на третьем десятке даст вам дельный совет по воспитанию внуков.

ЧЕТВЕРГ

Воздух абсолютно прозрачный, очертания каждой мельчайшей детали безупречно точны. Можно разглядеть каждую, даже мельчайшую веточку на самом высоком дереве. Не хочется никаких наркотиков, нынешнее восприятие мира и без того совершенно.

Такая прозрачность бывает, наверное, только осенью, когда на деревьях не остается ни единого листочка, но небо еще не затянуто серой пеленой. А что мешало мне взять и тоже шагнуть с крыши, ведь я все равно не жилец! Я уже давно простился и смирился и…но вот почему, почему?

Впрочем, все это было вчера. Может, я в это время трахал Настю, с которой познакомился благодаря Димону. А может, мы уже гуляли в парке – сложно сказать. Возможна даже, я уже успел к тому моменту обгадить эту феминистку, Жанну.

Алекс позвонил утром, я еще спал. Вот ему с какого беса не фиолетово? Совсем рано, в церкви шла утренняя служба, звенели колокола, мы встретились возле памятника Ленину. Там еще был этот Вадим, не то Васюткин, не то Васильев, он тогда перекрестился, когда колокола зазвенели, а потом процедил сквозь зубы: «****ец, конечно», вот тогда я понял, что действительно ****ец. Ощущение было, как во время ссоры с девушкой, с которой долго встречаешься, но не обыденной, а ссоры на грани разрыва, когда каждый слово может значить «прощай».

Я молчал, Вадим молчал, Алекс опаздывал. И меня покоробило, когда Вадим перекрестился, я всегда чувствую какое-то отвращение, когда люди крестятся, а затем продолжают что-то рассказывать, через слово произнося «****ь» или «***», да дело не в этом. Сейчас он молчал, я тоже молчал, но даже не потому, что не о чем было говорить. Просто, когда кто-то набожно крестится, даже регулярно ходит в церковь, при том, что он законченная гнида, я испытываю какое-то отвращение, даже не знаю, к церкви или к себе.

Алекс опоздал всего на пару минут, вернее, даже я пришел чуть раньше, но казалось, мы стоим уже вечность. А затем время, как растянутая спираль, вдруг в мгновение сжалось, и опоздавший ни с кем не поздоровавшись, выстрелил в меня этими словами, так будто я это скрывал или был к этому как-то причастен:

- Ты знал, что у Димы был СПИД? – Но я, будто не расслышав, хотел спросить, у «какого» Димы, только никак не мог произнести ни слова, будто потеряв связь со своим языком.

- Он учился на курс младше, помнишь, еще на шашлыки с нами ходил и все время конспекты и лабы клянчил, как же его фамилия… - Впрочем, я прекрасно понимал, о ком речь, и Алекс об этом знал. Мое отвращение к себе резко усилилось. К чему все это притворство?

- Понял. – Я сам испугался своего голоса, мне показалось, что все вокруг вздрогнули, хотя рядом никого и не было. Мне стало просто необходимо объяснить, что я не знал, что для меня это стало таким же шоком, но, видимо, по моему виду было понятно, и Алекс продолжил, словно читал лекцию и был перебит нерадивым студентом:

- Он вчера утром пришел на работу, опоздал на час или на два… - Никто как будто не замечал, что голос Алекса вдруг сорвался на какой-то хриплый полушепот-полуфальцет. -  Зашел к директору, вытащил из рюкзака обрез и пальнул в того с двух стволов. Правда, один дал осечку, но директору хватило – скончался в реанимации.

- Я же позавчера у него было, еще деньги ему обещал занять, только он говорил, что у него триппер… - С каждым словом мой голос становился слабее и слабее, я будто пытался зачем-то оправдаться. Алекс закашлялся.

- Я ему уже занял вчера, вот только, он не вернет. Дима выпрыгнул из окна директорского кабинета, с седьмого этажа. – Голос Алекса теперь звучал, как сводка новостей, он всегда умел взять себя в руки. А я даже не пытался что-то отвечать. Диагноз мне поставили месяца три назад, но никогда еще я не чувствовал присутствие смерти так близко, никогда еще не испытывал такого животного ужаса

Алекс замолчал. Видно было, что он хочет что-то добавить, но никак не соберется с мыслями. Вадим молчал, курил и сплевывал вбок. Я тоже молчал – в голове звенела пустота, не единой мысли, будто затишье перед громом.

- Я вчера домой пришел, зашел Вконтакт – а там прощальное письмо. Он знал, что я не зайду в интернет до вечера.   – Алекс снова замолчал и тишина с каждой секундой становилась все громче и невыносимее. Видно было, что ему тяжело все это рассказывать.

-  В общем, он просил извиниться перед вами за него. За то, что постоянно деньги одалживал и долго не возвращал, за то, что не выполнял обещаний. ****ь… - Я ни разу не слышал, чтобы Алекс ругался матом, курса с первого. Это же слово он просто выплюнул. – Как по мне, извиняться ему не за что, это перед ним нужно извиняться. – Снова молчание.

– Короче, писал, что вы единственные, кроме его семьи, кто не относился к нему как к говну. – Мне стало стыдно. – Писал, что переспал месяц назад с какой-то наркоманкой после того, как расстался со своей бывшей. И… В пятницу получил результаты анализа. В общем, он не хотел, чтобы кто-то еще об этом узнал, особенно семья, не хотел такого клейма…

- ****ец просто. – Вадим запустил бачок в сторону ближайшей урны, но промазал. Я продолжал молчать.

- Короче, прочитал я это письмо, начал ему названивать на мобильный и домой, а мне там сестра его рассказывает: мама в больнице, отец еще домой не явился, снова запил. –  Лицо Алекса было белее извести, губы растрескались, чтобы говорить он их постоянно облизывал. – Сестра его, Вика, со школы пришла – на кухне лежит ножовка, рядом отпиленные части. Она давай матери звонить на работу. Там ей говорят – маму скорая увезла: Дима с крыши прыгнул…

У меня волосы встали дыбом, по коже не то что мурашки – я даже не знаю, как это описать. Всего два дня назад мы вместе на концерте, а потом дома у него… Он ведь пытался что-то сказать.

- Короче, парни. – Алекс посмотрел сначала на Вадима, потом на меня. – Лично я с Димой нормально общался, и после универа переписывались и созванивались. Я о нем хорошего мнения все равно. Надо бы помочь его… Сестра сама не справится, ей двенадцать. Мать слегла, отец в запое, дома не появлялся. Я, конечно, никого не заставляю…

А ведь погода была сегодня отличная. При других обстоятельствах я бы позвонил Насте или Алексу, или побродил по парку один, или… Иногда между жизнь и смертью кажущиеся такими короткими месяцы, а иногда – всего один шаг.

А все могло быть иначе. Вообще все! Стоило мне не одалживать тогда Димону эти гроши, я бы, возможно, и не узнал о его смерти. Ну, или узнал бы намного позже, совсем не расстроившись – неудачники умирают каждый день. Да и я сам мог бы жить долго - при других обстоятельствах.

По большому счету, все это коснулось меня по нелепому стечению обстоятельств, Дима был не из тех, с кем я горел желанием общаться. Помню, детьми мы играли в такую игру: «какой смертью я не хотел бы умереть» - изображали на турнике подвешенных за ноги над кипятком или вроде того, но, пожалуй, встреть я его лет через пять, я бы сделал вид, что мы не знакомы. Вот только, я не проживу пяти лет. И Димон… Зачем вся эта херня происходит? Что я, черт возьми, должен понять?

- Меньше пафоса. – Алекс всегда говорил так, когда я пускался в свои рассуждения. Так и вчера, изрядно заправившись какой-то настойкой на кальвадосе, мы вспоминали студенческие годы и понятия не имели, что сегодня встретимся совсем по другому поводу. Студенческие годы… Как все было хорошо еще три года назад!

Жизнь студента протекает от сессии до сессии, а потом раз – и все вдруг стали друг другу чужими. Разбежались по углам и отвернулись, будто и не было этих пяти лет. Остаются только стодневки, на которые ходят лишь те, кому есть чем хвастаться. Другие же, у кого жизнь не удалась, предпочитают не появляться на этой ярмарке понтов, чтобы не чувствовать себя еще большими ничтожествами. Дима вот - он уже никогда не придет на стодневку. Я, наверное, следующий… Мы часто спорили, кто первый женится, но…

А я шел себе вчера по парку, навстречу мне шла странная такая дамочка, как из показа Гальяно. Потом «гольф» догонял «ланцер», а за ними безуспешно пыталась угнаться «девятка», я же шел себе и мог безупречно просчитать движение всех этих автомобилей и свое, и падающего листа, и…а Алекс в тот момент быть может уже узнал, что нас стало на одного меньше.

Зачем Димону было убивать директора? Тот, конечно, гнобил его  постоянно, был, скорее всего, изрядной гнидой… Но за это не убивают. Может, тот его лишил премии и Димону не хватило на презерватив? А может, просто рассудок помутился. Этого, наверное, никто уже не узнает, да и какая разница! Бог рассудит.

Я никогда не был верующим человеком. В детстве я ходил в церковь с родителями, усердно там крестился, но потом отошел от этого. И сейчас, когда жить мне осталось несколько месяцев, я не пытаюсь просить у Бога прощения или вроде того, я ненавижу лицемерие. Но меня не покидает мысль: что может заставить человека, знающего, что он не жилец, пойти на убийство, да еще и наложить на себя руки?

Нет, я не потому отказался от самоубийства, что боюсь попасть в ад. Не верю я ни в ад, ни в рай, просто… Люблю жизнь, черт возьми! Вру себе, постоянно вру, но я до безумия люблю жизнь. Сколько бы ее не осталось, как бы мне не было плохо, я безбожно люблю жизнь, бесконечно. Кто бы только знал, как  же на самом деле я…не хочу - умирать