Версия случившегося

ВЕРСИЯ  СЛУЧИВШЕГОСЯ 

/ детектив с сексуальными отклонениями/   

– Мне бы не хотелось вдаваться в подробности, – смутился Егор Катушев. – Да это и не интересно.  

– А меня интересуют именно подробности, – отметая возможные возражения, заявила

следователь Марычева.    

Вероятно, она была молода, вероятно, всего несколькими годами старше двадцатилетнего подследственного, хотя по её, отнюдь не цветущему виду, невозможно было определить с достаточной степенью точности не только возраст, но и половую принадлежность: худосочная, плоская, как выжженная равнина, руки, как у Шалтай-Болтая, волосы, как сухая штукатурка, глазищи выпучены, того и гляди выкатятся из глазниц прямёхонько на следовательский стол и, вопреки законам трения, умчатся в бесконечность.

К тому же физиономия у следовательши напряженная и злая, с такой физиономией в человека целятся, а не пытаются докопаться до истины, от которой зависит его свобода, а может и жизнь. Но самым мучительным для Егора, пребывающего в постоянной влюблённости в ЖЕНЩИНУ, было исходящее от неё  чувство враждебности к допрашиваемому и превосходства над ним, особенно, когда ей казалось, что тот пытается увильнуть от неприятных или нежелательных вопросов. А её интересовали именно такие. В конце концов, Егору стало ясно, что плетью обуха не перешибёшь, раз по твоей вине /прямой или косвенной, пока не установлено/ погибла девушка, предположительно изнасилованная незадолго до смерти.    

Егор отбивался, как умел, уверяя, что никакого насилия не было, а то, что принимается за таковое, состоялось при общем согласии /Егор мысленно улыбнулся, вспомнив слова классиков о «взаимном непротивлении сторон»/, при том, что инициатива исходила не от него. Он вообще не из числа инициативных, наперёд зная, что женщина, при желании, проявит её сама.   Чувствуя, однако, что доводы его лишь укрепляют следовательшу во мнении, что подозрение — царица доказательств, Егор сникал, терял нить заранее обдуманной самозащиты, приводя, тем самым, мучительницу в упоение от собственного всесилия и проницательности.

– Итак, я вас правильно поняла, что между вами было обоюдное соглашение /Егор кивнул/, но тогда почему она покончила с собой, или вы всё-таки оказали ей в этом посильную помощь?    

– Это случайность, если, конечно, вы верите в случайности.  

– Я верю фактам, без которых не составить общую картину преступления. В ваших интересах не уклоняться от подробностей и, тем более, не пытаться отделаться общими фразами.

– Знали бы вы, что я сейчас чувствую!

– Очень хотела бы знать. И как вы, надеюсь, понимаете, не отходя от тела. Как давно вы с нею знакомы?

– Мы вообще не были знакомы.  

– Вы придерживаетесь принципа, секс — не повод для знакомства?  

– Вы так ничего и не поняли, – раздражился Егор. – Я был в таком состоянии, когда о принципах не думают. Просто необходимо было ощутить рядом живую душу.

– Мне подобное знакомо, – неожиданно миролюбиво произнесла следовательша. – Вы могли бы позвонить другу или подруге.  

– Мужской дружбой я не избалован, а из-за подруги всё и началось.

– Вы поссорились?    

– Называйте это ссорой, но к следствию она отношения не имеет.  

– В этом кабинете всё имеет отношение к следствию.  

– Я застал её с другим.

– Как это произошло?  

– У меня был ключ от квартиры, и она меня не ждала.  

– А не подвела ли вас игра ретивого воображения?  

– Видите ли, я способен отличить половой акт от акта безоговорочной капитуляции.

– В чём же выразилась ваша капитуляция?

– Швырнул ей ключи и ушёл.  

– Чтобы «снять» первую встречную?

– Она нашла те единственные слова, в которых я тогда нуждался. Уже за одно это я был ей благодарен.

– В чём это выразилось?

– Моя благодарность?

– Её сочувствие.    

– Она сказала: «Давай грустить вместе».

– Так мало?  

– Так много. Она ближе других подошла к моему горю. Что называется, глаза в глаза. А когда её рука, словно непроизвольно, стала расстегивать мне брюки, я понял, что в данный момент она — лучшее, что может предоставить мне судьба. И смирился.  

– Как у вас, мужчин, всё просто: пришёл, увидел, получил.  

– Теперь, когда вам всё известно…

– Речь не обо мне. Продолжайте.  

– Я ведь не на исповеди.  

– Ошибаетесь, подследственный Катушев, на исповеди, – кажется, впервые за долгий допрос в её глазах промелькнуло что-то, напоминающее оживление. – И чем чистосердечней она будет, тем больше появится у вас шансов на спасение.  

– Она затеяла любовную игру.  

– В чём это выразилось?

– Неужели не понятно?  

– В общих чертах. Но, повторяю, меня интересуют именно подробности.  

– Ну, хорошо… Это был минет.  

– Это когда женщина сосёт?  

– Может кто и сосёт, а она принимала минет. Разница такая же, как между любительской и профессиональной игрой на фортепиано.  

– Ах, да, вы же музыкант. И, разумеется, не возражали.  

– Но и не был за. Я всё ещё любил изменницу, а всякая замена любви суррогатом, казалась мне кощунством. Но моя случайная знакомая не принимала никаких доводов. При этом она облекала свои желания в обёртку сочувствия и делала это весьма умело.

– Девица — умелые руки. Таких в моём кабинете побывало немало.  

– Постепенно она меня «разогрела».

– В чём это выразилось?  

– Я сделался управляемым. Попросту ручным. Увлёкся. Мне было хорошо и радостно. Почувствовал себя распахнутым. Важно было и то, что удовлетворил чувство мести, прямо таки обжигавшее меня. Очень хотелось, чтобы вошла изменница и всё увидела. Этого, как вы понимаете, не произошло, зато убрал из подсознания угнетавшую меня неопределённость. Расковался окончательно. И принялся на свой страх и риск изобретать новые способы, что привело партнёршу в дикий восторг.  

– Вы, кажется, начинаете хвастаться.  

Егор внимательно поглядел на следовательшу и после долгой паузы, нарушить которую она не решилась, сказал:  

– Хотя многое и было для меня в диковинку, лицом в грязь я не ударил.  

– Похоже, – помрачнела следовательша. – Похоже, вы сунули нос в самое дерьмо, не    заметив этого.

– В определённом смысле,   так оно и было, но поскольку доставляло мне удовольствие, то в чём проблема?

– Вы правы, никаких проблем.

– Мы опробовали, наверно, с десяток ноу-хау, и я, от непривычки и обилию впечатлений, изрядно подустал. Выразилось это в том, что орган мой вышел из повиновения, но когда я сообщил об этом, спарринг-партнёрша только рассмеялась. « У меня, – сказала она, – и мёртвые пробуждаются».    

– И что же?  

– Она из тех, кто не оставляет выбора… Надо было видеть, каких ей стоило усилий. Может быть, потому и пришла нам в голову мысль воспроизвести половой акт на подоконнике.

– В виде бравады?  

– И это тоже, но, главным образом, в виде компенсации.

– Окно, надеюсь, было закрыто?

– Зачем? Жарко, темно, а в середине ночи даже любопытные крепко спят. Впрочем, это сейчас я так рассуждаю, а тогда всеми силами пытался её отговорить. Но она оказалась, в прямом и переносном смысле, на высоте положения и выставила на меня белеющие во мраке ночи ягодицы.  

– И ты… – следователь отбросила всякую официальность, – достал?  

– С помощью табуретки. Представьте пейзаж: чёрный провал ночи высотой в четыре этажа, а она почти наполовину высунулась наружу, удерживаемая только моими руками, и я прочищаю ей задний проход, она громко стонет, так громко, что, казалось, разбудит город. /Следователь побледнела и схватилась за сердце/. Я пытался завершить это цирковое представление, но всякая с моей стороны попытка решительно ею пресекалась. Только почувствовав, что она начинает успокаиваться, успокоился и я. Поверьте, я отпустил её на какой-то миг, не успев осознать последствия… 

– Она что-то сказала перед падением?

–«Мне никогда не было так хорошо».  

– На сегодня, пожалуй, хватит.

Следователь вызвала конвой. В дверях Катушев обернулся. Следовательша торопливо приводила в порядок письменный стол. Конвойный подтолкнул Катушева и старательно закрыл дверь кабинета.

По общему мнению, суд оказался более, чем либерален к Катушеву, осудив на два года за непредумышленное убийство. Во все дни процесса следователь Марычева находилась среди зрителей, а по окончании его добилась свидания с осужденным. Она дала Егору свой адрес, сказав, что в день освобождения ждёт его у себя дома.    

– Зачем? – удивился Егор.  

– Сама толком не умею объяснить. Разве что, проверить на собственном опыте вашу версию случившегося».  

Борис  Иоселевич