Красный ветер пустыни

Предупреждения: мат, описание гомосексуальных отношений.

На автора безусловно и увы влияет и влияет Ч. Паланик.

***

Калифорния – это Малибу.

Калифорния – это открыточная Санта-Барбара, солнечный Сан-Франциско и сияющий Сан-Диего.

Калифорния – это (чтоб уж во всем величии) ****ый через колено Эл Эй.

Но не Стоктон. Нет, многоуважаемые дамы и господа. Совсем не Стоктон.

Впрочем… Отчего бы и нет?

Стоктон.

Наиболее унылое место по официальной версии американского – круче-только-яйца – «Форбса».

Золотоносный претендент на победу в звании «Самый опасный город Соединенных Штатов».

Бесперспективный неудачник, первым принявший на себя волну ипотечного кризиса незабываемого две тысячи шестого.

И если вам мало: Стоктон – город, в котором дилеры на улицах в открытую бодяжат кокс стиральным порошком и умудряются при этом ежедневно находить себе новых клиентов. И вовсе не сложно. Старые дохнут, как мухи, не успевая состариться хоть на недельку.

Нет.

Итан не хочет в Стоктон. Он однозначно, стопроцентно, решительно не собирается домой.

***

Щит с ярким плакатом валится навзничь от удара тяжелого ботинка Итана.

– Ублюдки!

На плакате главный редактор Мартин Барон пожимает не-афроамериканскую руку Обамы. Теперь оба лежат на спине.

Хватка охранника на плече Итана становится почти нечеловечески жесткой.

– Безграмотное мудье!

– Мистер Итан, я буду вынужден…

– Пошли вы, бездари ебучие! Идите вы строем на ***!

Из-за стекол на Итана глазеют бывшие коллеги. Бывшие любовницы. Бывшие собутыльники. Итан бьет ладонями по скрипящему стеклу.

– Отсосите себе, тупоголовые халтурщики! Думаете, суки, что удачно припарковали ваши невъебенно талантливые задницы?! Вообразили, что умеете писать? Что делаете тут, бля, полити… а-а-а!

Охранник заламывает руку Итана и вталкивает его в лифт.

Из зеркальной стены на Итана красными глазами пялится его собственная небритая рожа. Кетчуп на воротнике зелено-лимонной рубашки. Пара верхних пуговиц пришлась бы кстати, но они выдраны с мясом. На потной груди блестят чернильные пятна.

– Успокоился? – спрашивает охранник, выводя Итана из здания «Бостон Глоуб».

– Ты Билл? – спрашивает Итан, нашаривая в заднем кармане сигаретную пачку.

Охранник отпускает его и дружески щелкает зажигалкой.

– У тебя выхлест, что ли? Ведь пили ж с тобой на той неделе. Я Майк.

– Точно. Билл. Таких вот нянечек на вахте всегда зовут «Билл». Охраняй достойно, сине-беретный пенсионер!

Итан, покачиваясь, хлопает охранника по плечу. Кулак в лицо он бы не просек, даже если бы включилась замедленная съемка.

Асфальт перед офисом главной газеты Бостона со всей дури бьет его по затылку. Во рту кровь и почему-то табачное крошево.

Итан ржет и наблюдает снизу, как удаляются форменные начищенные ботинки Билла.

Не-а.

Итан нипочем не вернется в Стоктон.

*

Я всегда читал его колонку.

Даже когда он увлекся подковерными скандалами и почти прекратил освещать культурные события города.

Выставки, показы редких фильмов, интервью с необычными людьми – я ежедневно находил в его статьях что-то новое. Имена, стили, мысли, точку зрения.

Смотрел ли он правде в глаза? Понимал ли, что его увольнение было вопросом времени? Люди терпели его скотское поведение, пока им не надоело.

Обидно. Он мог стать интеллектуальным кумиром, а все кончилось, как обычно.

Говорите, у парня хронический насморк?

***

Изящным решением было бы спустить оставшиеся после увольнения деньги в «Дабине» – лучшем ресторане, где обожали перетирать свои дела продажные подонки типа учредителей «Бостон Глоуб».

Конечно, всегда есть неизбежное ****ское «но».

С заплывшей рожей Итана пускают только в грязный бар по соседству с «Эдге», гей-клубом средней руки на Сторроу-драйв. Ему не удается серьезно удалиться от своего бывшего офиса, но он хотя бы попытался.

– Почему тебя тут нет? Меня уволили, если ты не заметила!

– Позвони Аните. Или Бэт. Можно Джейн.

– Я звоню тебе, лапочка. Ты же понимаешь. Только тебе.

– Итан… я не могу. Лэрри скоро вернется.

– Лэрри мудак, Джудит. Брось его!

– Он твой босс.

Итан громко кашляет в трубку – смех не получается.

– Приходи, детка, и я присуну тебе так, как этому неудачнику даже не снилось.

– Если бы ты, придурок, не включился в идиотскую соревновательную гонку с моим мужем…

– Я выебу тебя прямо на стойке, а все грязные дальнобойщики будут хором дрочить вокруг нас свои пропахшие бензином ***.

– Ты больной извращенец, ты в курсе?! У тебя проблемы с головой! Нет, я не могу так. Итан, давай начистоту. Я просто не хочу тебя видеть. И слышать.

– Джуд, я перегнул, извини. Я заигрался, лапа. Мне плохо, меня уволили, приходи, твою мать!!!

– Не звони. Просто никогда не звони мне. Пожалуйста.

Хорошо, что Итан не видит ее. Он, вероятно, ударил бы ее лицом о косяк.

Последние крупинки порошка царапают десна.

Итан – везунчик. Он знает, где прямо сейчас взять еще.

Журналистское удостоверение отобрал Билл, но Итан прорывается в «Эдге» и так – рафинированная публика в пидорском клубе отлично знает его газетный псевдоним.

*

«Удар молнии», «громом пораженный», «с первого взгляда», «время остановилось», «одни на земле», «бабочки в животе», «пение пухлых уродливых херувимов»…

Господи, он и правда произнес вслух все эти клише. Человек, просравший Пулитцеровскую премию, но тем не менее имевший все шансы ее заполучить, не нашел ничего лучше для выражения собственных эмоций, чем набор пошлых штампов.

При таком раскладе – что еще ему оставалось? Думаю, только оскотиниться.

Коварная штука – белый рай.

***

Неоновые лучи с отмашкой бьют Итана по глазам. От оглушающей музыки из ушей скоро хлынет теплая кровь – приятное ощущение.

Пидорасы знают толк в хорошем порошке: чувства не просто разогнаны до предела, нет. Итан сам сейчас – зрение, слух, кожа. Вибрация. Он – вибрация. Резонатор.

Ярость отступает. Невыплеснутая истерика трансформируется в желание, острое, словно чилийский перец. Полуголые тела вокруг, почти – внутри, пот мешается с потом.

Итан хочет всех этих мальчиков и дальнобойщиков в баре на соседней улице, и Джудит, и своего редактора Лэрри.

Последний факт особенно смешон. Итан годами пытался поиметь Лэрри, фигурально. Им стоило поебаться на каком-нибудь корпоративе.

Смех булькает в пересушенной носоглотке.

– Артур! – громко кричит кто-то.

– Артур… – звенит толпа.

Афоризмы и каламбуры варятся в голове Итана, будто овощи в полупустой кастрюле жидкого супа. Их можно выблевать – слова больше не нужны. Он больше не журналист.

– Наконец-то! – прямо над ухом визжит пацан лет пятнадцати. Его блондинистые волосы перьями выкрашены в розовый. Итан целует его, чтобы заткнулся – резонатор еще работает, и визг неприятен.

Розовый впивается в Итана плывущим расфокусированным взглядом снизу вверх и объясняет, как больному:

– Артур.

Итан следит за его рукой. Проводит линию от кончиков вытянутых пальцев через головы на сцену.

И дальше он может только сухо кивнуть. Поскольку и правда.

Артур. Что бы это имя, ко всем гребаным чертям, ни значило.

***

Тясячеголовая, тысячерукая, тысячехуйная змея подвластна искусному факиру-Артуру.

Он доводит до оргазма одним круговым движением бедер. Он оттягивает край черной трикотажной майки, и Итан чует, как наливаются спермой яйца всех без исключения присутствующих в зале. Из тех, конечно, у кого есть яйца.

Артур – идеальный камертон. По нему можно настроить каждого пидора в пределах «Эдге».

Уж Итан-то точно пидор, взгляните на его ширинку.

Сюрприз.

Итан думает: это просто кокс. И тот кокс, который был утром. И вчера. И сорок минут назад в баре. И после звонка Джудит.

Он расстегивает молнию и трется членом о задницу стоящего впереди розововолосого, не отрывая глаз от сцены. Розовый разрешает и тоже смотрит.

Ну же – думает Итан.

Ну же. Ты ведь не продолбал мозг окончательно?

Ты же задавал моду на книги и фильмы, на фотографов, на авангардное искусство, на любые мыслимые авангарды. Без твоей рекомендации ни один псевдоинтеллектуал Бостона не поднял бы свою жопу, чтобы сходить в музей.

А это – просто стриптиз. Просто парень на сцене гей-клуба. Он даже не снимает майку. Халтурщик.

Розовый скулит и трет себя между ног, как девка.

Артур – правильное имя. Никакое. Почти Адам. И Ева. И сладкий грех с кислым яблочным вкусом. Какая невиданная пошлейшая банальность!

Он похож на индейца. На иудея. На монгола. На проститутку. Кем-то из перечисленного он точно является, Итан не может сообразить, кем конкретно.

Музыка ускоряется, огни закручиваются в спираль, Артур парит над сценой, и амплитуда его движений – от потолка клуба и до самого пола, за долю секунды. Как молния, как безликая тень на стене, как секс, как зверь.

Итан цепляется за описания, прилагательные всегда его дисциплинировали: темный, тонкий, влажный, жилистый, гибкий, сильный, властный.

Итан брезгливо отшвыривает от себя розововолосого сопляка – ни к чему замены. Итану нужно все самое лучшее. Лучший материал, лучшее место для колонки, лучшая газета, лучшая баба из тех, что законно спят с лучшими редакторами лучших изданий.

Ему нужен Артур, и Итан сообщает об этом вслух. Он хочет, чтобы Артур был готов, когда Итан придет его трахать.

Итан прорывается к сцене, ловит языком летящие с волос капли пота Артура, перехватывает его взгляд и сообщает одними губами:

– Мой.

Артур по-мальчишески улыбается, словно ждал этих слов всю жизнь.

*

Не то чтоб я об этом специально думал, но люди искусства, как правило, бисексуальны.

Где-то там располагается чувствительность, тонкость, умение видеть и творить красоту. Ведь словами тоже можно созидать и разрушать прекрасное, верно?

Хотя я, очевидно, увлекаюсь. Черт его знает, может, правильная приставка – «а». Асексуальны. Не телесны.

Вы видели Итана? Вот кто существует телом.

Все это – досужий непрофессиональный бред.

Надо придерживаться фактов, а главный факт заключается в том, что Итан попался.

***

Темнота сортира выкалывает глаза после взвинченно-ярких лучей неона.

Итан настолько слеп, что может передвигаться только ощупью. Он скользит кончиками пальцев по шершавой стене, по липкой раковине, заезжает рукавом пиджака в лужу натекшего жидкого мыла, затем снова – неровная стена, и наконец приятно холодящий фаянс писсуара.

Итан долго ждет, пока возбуждение отступит, – отлить с таким стояком ну вообще нереально.

Под длительное журчание в голову приходит слоган – из тех, которые Итан любил придумывать в школе, пока не занялся журналистикой. «Кока-кола: слей легенду! »

Интересно, докатилась ли до Стоктона повальная мода на рекламные агентства и возьмут ли его на работу копирайтером?

На плечо опускается рука. Итан дергается, матерясь, и заправляет в трусы член.

Татуированный с ног до головы хлипкий мужичок лет сорока светит Итану белозубой улыбкой и называет его газетный псевдоним.

Ну, сейчас начнется.

– Доигрался? – спрашивает татуированный вместо положенных восторгов и заверений в читательской верности.

– Никогда не подкрадывайся к людям, когда они ссут! Ботинки промочишь, – назидательно хрипит Итан.

– Хороший совет, – одобрительно кивает мужичок и разглядывает Итана, покачиваясь с пятки на носок. – Дам тебе свой в благодарность. Не пиши больше. Не получается у тебя.

Итан замахивается и каким-то чудом заезжает в сверкающую улыбку. Зубы борзого не-фаната окрашивает черным. Итан надеется – кровью.

– У-у-у, чувак, да ты в середине дороги, – без тени злости или улыбки комментирует татуированный.

Последнее слово вызывает в воображении Итана белую сыпучую дорожку на мягком веснушчатом животе Джудит.

– Держи. Первоклассные.

В руке Итана оказывается сигаретная пачка из-под тонких дамских сигарет.

– Что это?

– Пособие по безработице, – серьезно отвечает татуированный.

Итан встряхивает пачку. Внутри пересыпается сухое и шуршащее.

– Ты кто, эй? – слепо спрашивает Итан в спину странному собеседнику.

– Один из тех, кого ты удачно пропиарил в своей колонке. Я получил до неприличия много бабла за дерьмовые картины, а это – дерьмовая благодарность.

Мужик даже не оборачивается. Последние слова он произносит в проеме двери. Из зала прорываются звуки, там бензопилой пилят сцену… ну, или просто сменился саундтрек.

Итан на нетвердых ногах подходит к тусклой лампочке над дверью. В мятой пачке шелестят коричневые хрусткие ломтики. Высушенные до пергаментной тонкости, и как бумага – на языке.

Теперь музыка не бьет наотмашь. Теперь она несет по волнам, подкидывает вверх и вниз, окатывает член горячими волнами, вакуумом сжимает мошонку.

У Артура на сцене вырастают крылья. Он похож на бога с египетских фресок, у него нет лица, зато есть опаленные нездешним солнцем плечи, острые ключицы, золотые ступни и тугая, узкая, девственная священная задница.

Итан поднимает руки и сцепляет их над головой в замок, от чего простреливает запястья. Только не трогать себя, нет.

Только дождаться Артура.

Даже фараоны поклонялись богам, и Итан поклонится. Наклонит Артура и проникнет целиком в сладкую темную пещеру, откуда выйдет обновленным и прощенным.

Итан становится музыкой, становится невидимкой, воздухом. Он не помнит, как оказывается у сцены, но воздуху не нужна память.

Итан смотрит на Артура, который смотрит на Итана, который танцует для Итана, который собирается подарить Итану тот кусок мира, о котором никому, никому неизвестно.

Итан не знает, как дождаться конца выступления. Сперма готова хлынуть через уши, но каждая капля должна принадлежать Артуру, и Итан держится из последних сил.

***

Терпение, мой друг. Терпение.

Учитель литературы, инвалид вьетнамской войны, человек, которого Итан считал своим гуру. Безногий Шеннон Уэллс, которого Итан ненавидел, поскольку не в терпении видел свою удачу.

Если он не спился, не вскрылся, не загнулся и не отправлен на пенсию, маленькая школа в Стоктоне до сих пор место его проповедей и назиданий. Он, стервец, научил Итана думать словами, и Итан отчетливо слышит в ушах каркающий голос учителя: «Терпение, мой друг».

Артур выходит из служебного входа клуба, натягивая на уши черную вязаную шапку, пряча под воротником приглушенное бронзовое свечение, и превосходство, и силу, и гибкость. Пряча божественную задницу под бесформенной длинной курткой.

Итан трет покрасневшие глаза и пристраивается рядом. Они идут шаг в шаг, совпадая настолько, что в узкой трубе каменного переулка Итан слышит только одного из них.

От близости Артура колет подушечки пальцев и ощутимо пульсируют линии швов на черепе. Волосы встают дыбом.

– Знаешь, я на самом деле сдохну, если не трахну тебя прямо сейчас, – не своим голосом сообщает Итан, внутренне содрогаясь от уныло-тривиального набора звуков.

– Чего ждешь? – интересуется Артур, поправляя на плече сумку. У него мягкий выговор и низкий голос. У него тонкие горькие губы, и он не против удариться затылком о каменную декоративную накладку на стене очередного офисного здания, уходящего вверх массивом из стекла и прочной стали.

Итан дергает ремень и с усилием спускает джинсы – слишком крепко стоит, не справиться.

Артур тянет шапку до самых глаз и уже знакомо ведет вкруговую бедрами, освобождаясь от штанов.

Итан врывается в него, обдирается об него в кровь, он видит собственные белые костяшки, которые стискивают отвороты куртки Артура, видит длинный тонкий нос Артура, раздувающиеся ноздри. Он душит Артура, наматывая на запястье его длинный шарф.

Они кончают вместе общим хрипом: Итан от незнакомого блаженного удовольствия, Артур – от члена Итана в самой глубине и нехватки кислорода.

Итан ждет: сейчас Артур уйдет или обзовет его маньяком, он вызовет полицию, напишет заявление. Итан ждет, что его будут судить за изнасилование и попытку убийства.

Но Артур тускло светится золотом и поправляет шапку. Развязывает на горле шарф и целует Итана в пересохший растрескавшийся рот.

И улыбается как ребенок.

*

Я никак не могу поставить себя на место отца одаренного мальчишки.

Предположим, я всю жизнь впахивал шофером в маленькой типографии за городом.

Предположим, моя жена болталась между реальностью и сном почти двадцать лет моего брака, и в лучшие дни она помнила имя сына, но не могла сообразить, откуда он вообще взялся.

Предположим, я застал своего пятнадцатилетнего отпрыска в заброшенном цеху, выпачканного с ног до головы типографской краской и надрачивающего хер над старой газетной вырезкой с фотографией Мишель Мерсье. Вроде это была «Анжелика в гневе», шестьдесят пятый год – устаревшая эстетика даже для меня, немолодого водилы из загнивающей провинциальной дыры.

Предположим, мой сын не прервал своего занятия, даже заметив меня. Он заляпал спермой черно-белое фото, заправил член и сказал: «Как считаешь, батя, я смогу продать эту инсталляцию? Газеты называют такое искусством».

Не знаю, как отцу Итана, а мне было бы ужасно, ужасно неловко. Настолько, что мой сын не смог бы сидеть неделю на своей наглой выпоротой заднице.

***

Джудит стыдно. Именно так трактует Итан текстовое сообщение от нее: «Надеюсь, у тебя все в порядке».

У Итана все в порядке. За утро он пишет две с половиной статьи в никуда, затем расхерачивает о стену ноутбук, затем пытается собрать его составные части и несет их в мастерскую, чтобы посмотреть в осоловелые глаза прыщавого менеджера техподдержки и прочитать в них приговор: статьям, карьере, ****ой груде метала, когда-то бывшей последней моделью макинтоша.

Макбук. Ведь это так стильно. И снежная дорожка изумительно смотрелась на его белой матовой крышке, подсвеченная изнутри.

Итан выходит из мастерской свободным еще на одно деление по шкале освобождения от жизни. Он бесцельно шатается по городу, загребая носками ботинок мусор на тротуарах. На мосту Закима его чуть не сбивает черный крайслер, и, чтобы успокоить инстинктивно взбесившееся сердце, он жадно обсасывает белые пальцы, пряча от ветра иней в прозрачном пакете.

Кабели, поддерживающие мост, тянутся от дорожного полотна прямо к башням, и Итану нефигово везет – полицейский снимает его с перил в тот момент, когда он собирается проверить температуру воды в реке Чарльз.

– Неужели тебе не интересно отпилить кабель? – серьезно спрашивает Итан толстого, донельзя раздраженного полицейского. – Скинуть форму, пронестись над каменными джунглями бесстрашным непобедимым Тарзаном…

– Ты можешь выбрать службу, знаешь? Как в отеле по телефону, – отвечает полицейский. От него нестерпимо несет потом.

Итан не понимает, к чему он клонит.

– Если ты пьян – одна кнопка вызова. Если псих – другая. Если суицидник – третья. Если террорист – главная кнопка, – полицейский демонстрирует Итану рацию.

– Что если я просто пойду, друг? У меня дело в «Эдге» сегодня вечером. Я должен трахнуть бога.

– Трахни себя, ***глот обсосанный!!! – на разрыв желудка вопит полицейский. – Как же я остоебенился стаскивать всяких ****орылов с этого разъебанного моста!

– Тебе надо писать книги, кэп. Большие жирные дорогие книги. У тебя дар.

Итану вслед раздается шум рации и позывные.

Отчего-то совсем не хочется проверять, какую кнопку нажал разговорчивый коп. Итан ускоряет шаг, поднимая на ходу воротник. На чертовом разъебанном мосту имени Леонардо Закима дует совершенно бесчеловечный ветер.

Артур выступает в час ночи. За это время Итан влегкую может купить и разбить еще парочку макбуков.

***

Фиктивное журналистское удостоверение жжет внутренний карман пиджака.

Это смешно, это ужасно смешно – Итан не боится быть пойманным с дозой кокса и пачкой сушеных галлюциногенных грибов неизвестного происхождения, не боится ходить по улицам с пистолетом без разрешения на ношение оружия и ножом на потертом ремне. Не боится воровать чужие идеи, образы и слова, но корочка… Глупая корочка.

Кулаки сжимаются сами собой, обгрызенные ногти грубо царапают ладони. Итан представляет, как поднимает пушку и целится в грудь главреда Мартина Барона, как убивает Лэрри, как стреляет в Обаму. Он представляет кровь, много крови, он ощущает ее на языке, на лице, на ресницах.

Где-то должен быть кто-то. Тот, кто во всем виноват.

Итан плещет водой на лицо. Он не видит своего отражения – сортир в «Эдге», похоже, стал еще темнее. В кабинке по соседству со вкусом трахаются, так что дрожит хлипкая дверца.

Итан опускается на колени и заглядывает в щель.

Он видит только две пары кроссовок и спущенные джинсы.

Он тоже хочет вот так – раком. Впечатать Артура головой в унитаз, вздернуть его, ворваться в него, вывести кончиком ножа свои инициалы на гладкой смуглой заднице, оставить метку.

Во всяком случае, он не настолько пьян, чтобы не понимать – выстрели себе в лицо, в висок, в рот, в горло. Не промахнешься, если хочешь, чтобы кто-нибудь ответил.

Итан извлекает заламинированное удостоверение, включает все свое журналистское обаяние и проникает за кулисы клуба. Ну да, кулисы – как в театре. Здесь тоже есть гримерки и свои режиссеры. Здесь тоже есть тот, с кем надо переспать, чтобы сделать карьеру.

Только Артура нет, Артур выступает позже, Артур обычно переодевается вон там, в комнате возле подсобки.

Итан выцарапывает свои инициалы на деревянном столе возле зеркала, отодвинув в сторону белые бутафорские крылья, пока охрана не спохватилась.

Ничего. Он перекантуется в зале, он выпьет, он положит на язык пергаментный безвкусный ломтик и дождется своего бога. Расписание Итана сегодня позволяет пару часов бесцельного ожидания.

***

Артур устанавливает собственные правила. Итан снисходителен, он совсем не против поиграть.

Артур танцует в звездных метеоритных искрах, которые словно капли воды окутывают сцену. Артур взмахивает рукой, и волна мелких огней вздымается вслед. У Артура огромный, просто огромный член, который хочет толпа, заполонившая «Эдге». Член вздымается над сценой, поглощая все пространство. Артур выделяет каждого, он всем дает надежду, он гладит взглядом любого, кроме Итана.

Итаном Артур пренебрегает. Делает вид, что они незнакомы. Делает вид, что на его шее не осталось следа от удавки.

Итан не видит след, слишком далеко… пока далеко. Но он есть там. Синеватый, неширокий, не позволяющий Артуру забыть. Как это было. С кем.

Ладно же, мальчик. Не хочешь рисковать своей работой? Не хочешь, чтобы начальство узнало о твоей связи с клиентом? Нет проблем.

Итан благодушно разрешит Артуру не нарываться. Но после.

После.

Потом, когда Артур упадет со сцены, взмыленный и вымотанный бесконтактным сексом с целым клубом, а Итан подхватит его на улице, чтобы добить, дожать, выпить Артура без остатка, ощутить в горле его кровь и сперму, и мочу, и пот: все жидкости, которые производит тело Артура, в равной степени интересны Итану.

Если бы он умел – он рисовал бы, а не кропал статейки о художниках. Если бы его корявые руки росли из правильного места – он лепил бы скульптуры и чертил схемы причудливых фонтанов, а не освещал рождение и смерть очередной недолговечной звезды на пластиковом своде американского искусства.

Но теперь у Итана есть Артур, и шелуха остается шелухой. В любой мастерской любого мазилы – грязный пол. Слушайте, давайте будем честны. Краски и гипс, осколки стекла и керамики, грифель и деревянные стружки. Грязь, дамы и господа.

Ничем не лучше мочи и дерьма, и спермы, и пота. Ничем и не хуже.

Итан отчетливо видит голубую кровь, с бешеной скоростью бегущую по венам Артура. Он по-вампирски слышит ее. Артур танцует, он заводит руки за голову, заламывает, как человек, у которого большое горе.

Итан понимает его, у него тоже беда – сквозь толпу не пробиться к Артуру, ближе к черной тени от белых крыльев. Тени, растущей прямо из лопаток, из-под фальшивых перьев. Возможно, Итану дали по губам – больно. Возможно, он просто нестерпимо хочет присосаться к шее Артура под мокрыми солеными волосами.

Он хочет снять с Артура кожу и втиснуться внутрь – чтобы быть ближе.

Время прыгает, время играет с Итаном в жмурки. Раз-два-три-четыре-пять.

В пять утра Итан пытается подняться на ноги. Бровь рассечена кулаком вышибалы в пидорском клубе, хребет болит от привычного асфальтового приветствия.

– Так хреново? – говорит Артур. Он придерживает сумку и садится на корточки возле Итана.

– Отвали.

– Дай посмотрю.

– Ты ****ец долго.

– Прости. Можно к тебе?

– Господи, да.

Да, Господи, да.

Раз-два-три-четыре-пять.

На пятый этаж Артур тащит Итана за руку, у Итана заплетаются ноги.

В квартире Артур идет босыми ногами по осколкам макбука, будто Иисус по воде.

Итан подыхает от жажды, у него горит лоб, он в пустыне, гребаной египетской пустыне. Артур включает в ванной воду, и Итан пьет, пьет, пьет прямо из раковины.

Артур раздевает его и молчит. Он так много молчит, будто все, что он умеет – это раздеваться под музыку. Идеальное современное божество.

Жаль: сейчас не слышно пульсации голубой крови.

Голый бронзово-загорелый Артур в темной ванной кажется вырезанным из камня, и Итан с упоением облизывает эту статую начиная с ног. Артур поразительно холодный.

Он произносит прерывистым шепотом, изгибаясь от прикосновений языка:

– Они ничего не понимают. Им плевать на тебя, на меня, на слова. Они никогда не найдут тебе замену.

– Ты говоришь то, что я хочу услышать? – Итан сам не может разобрать своих слов, у него занят рот.

– Конечно.

– Зачем?

– Мне нравится, когда ты еще чего-то хочешь.

– Только дохлые не хотят.

Артур отмалчивается, толкаясь за щеку.

– Эй, – Итану нужен ответ. – Я ведь живой?

Член Артура снова увеличивается до небывалых, неестественных размеров. Он заполоняет горло, разбухает, и Итан давится им, а потом блюет кровью.

– Очень живой, – без эмоций отвечает Артур. Итан снова пьет из раковины, лакает, словно уличный пес.

– Как ты это делаешь? Со своим членом?

– Очень просто! – живо откликается Артур. – Такой трюк. Чтобы он казался больше, надо сбрить волосы. Давай я покажу тебе.

Артур усаживает Итана на край ванны, устраивается между его ног и поливает весь пах пеной для бритья. Потом ломает одноразовую пластиковую бритву и достает лезвие.

– Зачем?

– Страшно?

– Да. Зачем?

– Ты доверяешь мне?

– Нет.

– Правильно. Но глупо. Поздно.

Артур обривает лобок Итана. Его рука движется неловко, неровно, он несколько раз режет Итана, и плотная пена окрашивается розовым. Клубничное мороженое со взбитыми сливками.

Итан стонет сквозь зубы. От каждого пореза в пах ударяет болезненно-тугая волна возбуждения, от прикосновения ледяных пальцев Артура ноги сами собой разъезжаются в неудобный шпагат.

Артур вытирает полотенцем пену и приникает к первому порезу. Его язык движется по ране, дразнит расходящиеся края. Он всасывает кровь и дрочит Итану неровно, не в ритм, мучительно и грязно.

Итан кончает, нажимая на кадык Артура большим пальцем, а потом вздергивает его, безвольного, и перекидывает через бортик ванны. И дотрахивает, пока член не обмякает.

По эмали течет сперма Артура, и она кажется белее дорогой итальянской плитки, белее бутафорских крыльев, белее кокаина.

Итан вмазывается ею через рот, втирает в десны.

Артур показывает зубы, и его рот окрашен кровью.

*

Мне часто представляется модель, схема, устаревшая структура.

Нет никакой порнографии, воображение спит, не расторможенное. Не жадное до уродства. Не требующее все больше, и больше, и больше зрительных впечатлений.

Итан поразительным образом умел ставить в своих статьях правильные вопросы. Вопросы, повергающие читателя в шок, загоняющие его в тупик, заставляющие крутить и так и сяк острые высказывания ушлого журналиста.

Что было раньше: яйцо или курица? Некто любит нюхать грязное белье, потому что модно иметь безобидное отклонение, или это модно, потому что правильный «некто» такое любит?

Когда же вы, ремесленники, перестанете называть свою мазню творчеством и пойдете на лесопилку?

Ирония, в которой Итан знал толк. Лично я не в курсе, есть ли в окрестностях Стоктона лесопилки.

А он?

***

Пальцы кажутся раздувшимися сардельками, суставы не гнутся. Итан не может проверить, как его руки будут вести себя на клавиатуре, – у него нет клавиатуры.

Он пытается выбраться из ванны, где проспал остаток ночи. Затем бросает глупую затею и выкручивает горячий душ.

Порезы в паху обжигает саднящей болью, и Итан рассматривает каждый. Один – опасно близко к переплетению вен.

Социальные лозунги, вечная реклама. Те же попытки контроля. Итан водит бруском мыла по ноющим ребрам и формирует стратегию продвижения бренда. Стратегию раскрутки себя.

Разошли резюме.

Задействуй старые связи.

Обзвони знакомых.

Прижми должников.

Купи ноутбук.

«Поешь», – приходит смс, и Итан едва не роняет в воду мобильник, пока читает, нажимая на кнопки скользкими пальцами. Ему неизвестен номер, так что это не Джудит.

Вопреки всему тянет послушаться совета.

Он не знает, какой сегодня день недели, он нарочно не смотрит на часы.

Полотенце плохо впитывает воду, и Итан, мокрый и голый, плетется в комнату. Надо найти чистые брюки и дойти до Старбакса.

В коридоре к его ступне прилипает резиновая буква «А» от разбитой клавиатуры макбука. Итан надевает носок и ботинок прямо поверх клавиши. Теперь он элегантно хромает, это должно пробудить в людях желание немедленно ему помочь.

Сладкий кофе прочищает мозги и наполняет приятной тяжестью болезненно пустой желудок.

Итан достает телефон, чтобы ответить на сообщение, чтобы набрать номер, чтобы услышать мягкий теплый голос Артура, чтобы элегантно и едко пошутить на тему погоды, курса евро и мирового масонского заговора. Но, видимо, он умудрился стереть смс, пока тыкал в кнопки своими опухшими неуклюжими пальцами.

Нестрашно.

Итан уверен: Артур проявится. А если нет… Что ж. Всегда есть «Эдге».

В носоглотке свербит, и неприлично юная официантка протягивает ему салфетку.

– У вас кровь, вот здесь, – безучастно сообщает она и тычет пальцем себе над губой.

– Где мой сэндвич, лапа? – интересуется Итан, хлюпая носом.

– Обидно. Я не умею читать мысли. Вы его не заказали.

Итан хочет выполнить просьбу Артура, несмотря ни на какие препятствия.

Он допивает свой кофе и покупает в лавке с французской выпечкой длинный тонкий батон.

Настроение стремительно падает, от мягкого рыхлого хлеба тошнит и болит голова.

Досадную муть он разгоняет на заправке за супермаркетом, с навалившимся отчаяньем трахая кончиком языка практически пустой пакет.

Последних крупиц инея вполне достаточно, чтобы мозг вернулся в боевую готовность.

Никаких должников и друзей, никаких новых знакомств – Итан, прихрамывая, заходит в интернет-кафе, набирает по карманам мелочь и до ночи пишет.

Вокруг формируется зона отчуждения, ни один камикадзе не решается занять комп возле Итана, но так даже лучше. Смешнее.

Быстрая смена декораций, у людей короткая память. Дело только за новым псевдонимом. Менеджер четырежды отбирает у Итана сигареты, покорно продлевает ему время за компьютером и ждет не дождется, когда неудобный клиент свалит из кафе.

Жди, дорогуша. О тебе Итан может написать тоже – костей, сука, не соберешь.

Итан трет о плечо заросший подбородок, не прекращая печать.

Используй свою взвинченность, свое разочарование, свой тремор. Тащи в тексты потливость, тахикардию, депресняк. Быдло – оно интересное любит.

И нет. Итан вовсе не пялится на экран мобильника после каждой поставленной запятой.

***

Коричневая полукруглая хрусткая шляпка не поможет Итану проникнуть в «Эдге», чтобы купить то, что поможет.

Если бы его Мазерати не превратилась на прошлой неделе в груду металлолома…

Журналистика – как история. Никаких сослагательных наклонений, только обглоданные дочиста цифры. Артур внутри – цифра без конца и начала.

При одной мысли о его загорелом, карамельном теле у Итана разбухает ширинка. О карамель можно поломать зубы, можно лишиться пломб.

Итан садится на тротуар и вытряхивает из ботинка плоскую клавишу «А».

«Зайди с черного хода», – гласит очередная смс. Итан сует клавишу за щеку, поправляет воротник рубашки цвета перезрелой сливы и, очаровательно улыбаясь, обходит клуб.

Вышибала у невзрачной двери – из тех, кто еще не бил Итана в лицо.

Как? Ты не знаешь меня, чувак?

Неужели? Ты только из отпуска?

Ну смотри же, смотри и запоминай. И не говори, что тоже читал мою колонку – это ранит, это больно. Неужели «Бостон Глоуб» нынче покупает подобная шваль?

В гримерке Артура сыро. Стол засыпан театральными блестками, Артур засыпан театральными блестками, он стоит посреди комнаты в одной набедренной повязке и с ног до головы сияет в гриме. Итан растирает между зубов невкусный ломтик.

Он делает шаг вперед, и тут кто-то выключает свет.

Итан находит себя на полу. Давешний вышибала перепугано трясет его за грудки, так что многострадальный затылок бьется о ступеньку, ведущую на сцену.

– Мистер журналист… мистер журналист! Сэр… Извините… я не разглядел вас. Наш танцор вызвал охрану…

– Постельные игры, приятель, – с трудом выдыхает Итан, потирая грудь. – Артур меня знает.

– Он не сказал об этом, простите… Он на сцене, я могу привести менеджера.

– А… нет. Ни к чему. Я обознался. Мы незнакомы.

– Сэр, может, я куплю вам выпить?

– Ты где раньше служил, дубина? В правительственных войсках? Как ты вырубил меня?

– Откуда вы знаете?

Мужик пугается окончательно. Итан разглядывает его, щурясь с усилием.

Немолодой, отчаявшийся, безработный. Прямо как Итан.

– Думаю, старина Джек поможет решить наше недоразумение. Я буду вон там, в углу.

Итан указывает на самый маленький столик максимально далеко от сцены.

Запах Артура из гримерки до сих пор дразнит ноздри.

Итан наугад пихает бутылку виски во внутренний карман пиджака, поскольку рот его зашит крупными белыми нитками, как у тряпичной куклы. Он не может говорить и дышать.

Все, что он может, это мычать, когда ослепляющий Артур тянет к нему со сцены длинные-длинные руки. Когда он через весь зал оглаживает член Итана, когда дрочит ему,

пачкая золотом, заражая, будто инфекцией, оставляя на теле мажущие светящиеся следы.

Итану никто не помешает, если он прямо сейчас выкрутит руки Артура, свяжет их за спиной, подвесит к потолку и на глазах безглазой толпы (удачный каламбур) трахнет его на весу, использует его тело, кончит в него, чтобы сперма разъела золотую пыль, растворила ее, оставив лишь оболочку. Оставив только пустую кожу, шкуру, карнавальный костюм.

И тогда Артур возродится в нем, в Итане, сразу. Не нужны будут текстовые сообщения и звонки, и дурацкие мобильники, и слова. Итан никогда больше не будет один, беспомощный и жалкий.

Вот только его рот зашит, он не в силах крикнуть Артуру, чтобы тот остановился и прекратил расшатывать Итана, разбалтывать, травить его невыплеснутым возбуждением,

поджигать его кровь, плавить едким огнем. Сводить с ума.

– Оставь мне это, – просит Итан, но получается только хрип. – Оставь мне ум, у меня ничего больше нет.

Артур отрицательно трясет шакальей головой, с его волос срываются звезды размером с кулак.

И он прав. Итан не помнит, когда вычитал в старой газете из типографского архива фразу про плату Харону. Покойники должны отстегивать дань уродливому старцу в рубище, а Итан – безусловный мертвец.

Безногий Шеннон вывел формулу писательского успеха: «Упрощай сложное, усложняй примитивное – и читатель твой. Соври, дай им иллюзию, позволь подумать, что у них есть мозги».

Плыть по реке забвения с монетой под языком, предназначенной перевозчику умерших душ или, проще говоря: за все надо платить.

Итан кредитоспособен, он готов к оплате счетов. Осознание приходит в тот момент, когда Артур на сцене вытягивается в струну, балансирует на цыпочках, касается потолка кончиками пальцев и замирает, напрягаясь всем телом – на час или два.

Итан протяжно кончает без перерыва, без остановки, наслаждаясь и исходя на страх перед бесконечным оргазмом. И только тогда лопаются нитки, стягивающие его губы.

И теперь ладонь Артура затыкает его рот.

– Пошли, – шепчет Артур, тревожно оглядываясь вокруг. Итан крутит головой, но видит только уборщика, который переворачивает стулья, ставит их на столы.

– Я хотел бы купить… – начинает Итан.

– Потом. Все, что захочешь.

Ладно.

Но Итан запомнит обещание.

*

Чтобы понять его страхи, мне даже не нужно было знакомиться с ним лично. Назовите это доморощенным психоанализом, но я скажу: заурядность. Итан до истерики боялся стать обычным. Признаться отцу, миру, себе в том, что он – такой же, как все.

Обыкновенный, как и каждый из нас, коптящих бостонское серое небо. Вот, видите? Насколько избитый образ. Итан бы нашел другой, непростой.

И все отличия.

Обвините меня в зависти. И будете правы.

Он гениальный и ненормальный, и слабый, как новорожденный. И сильный, как питающийся сухими фактами робот-червяк, ползающий по всемирной паутине и собирающий информацию в свою гигантскую цифровую базу.

В конечном счете, цифры решают все. На его чеке была круглая красивая сумма.

Итан, без сомнения, умеет очаровывать.

***

– Откуда ты, Артур? Ты родился в Бостоне?

– Мне не хочется об этом говорить.

– Дай мне что-нибудь, так нечестно. Мою биографию можно нагуглить в любой момент.

– И сколько там будет правды?

– Это другой вопрос.

Они едут в лифте в апартаменты Итана, и Артур устало наваливается на плечо.

Итана не держат ноги после неестественного многочасового оргазма в клубе, но он впервые не хочет думать о себе.

Лифт останавливается, и Артур стягивает шапку с затылка очень простым пацанистым движением.

– А ты гуглил? Меня?

*****. Вот ведь.

Итану и в голову не пришло. Клиническая степень эгоцентризма.

– Устал? – спрашивает Итан и только когда открывает дверь в квартиру, вспоминает о клавише «А». Велика вероятность, что сейчас резиновый квадратик у него в желудке.

– Смертельно, – отвечает Артур, швыряя безразмерную куртку на пол.

От него пахнет клубничным мороженым со взбитыми сливками. Итан думает – это такой причудливый аромат пидорского геля для душа.

Он опускается на колени перед Артуром и раскрывает ладони.

Жесткие ресницы Артура подрагивают, когда он ставит на колено Итана тяжелый грязный ботинок.

Итан медленно развязывает узел. Ботинок высокий, шнурок плотно переплетает броню ноги. На брюках остается сухая грязь из протектора.

– Утром свалишь опять? – спрашивает Итан, кривя губы в саркастической ухмылке.

Артур резко хлещет его по щеке тыльной стороной ладони. От неожиданности Итан валится на задницу.

– Эй!

– Я не разрешал тебе говорить, – мягко произносит Артур и гладит кончиками ногтей место пощечины.

Итан сглатывает и внутренне пытается перевести древнегреческие монеты с названием «обол» в американские доллары по выгодному курсу. Рот мгновенно наполняется слюной, и вопреки всему, что Итан знает о своем теле, член электризуется и рвется из штанов.

Итан, извиняясь, лижет сухим языком матовую кожу ботинка. Артур улыбается только губами и позволяет себя разуть.

И уходит в ванную, где льется вода, где скрипит дверца шкафчика и шуршит полиэтиленовая занавеска.

Артур возвращается и наклоняется к Итану, который неподвижно стоит на коленях, упершись глазами в пол.

– Иди в комнату и раздевайся.

Итан кивает, не смея вскинуть подбородок.

Он поднимается с колен и очень старается не спешить. Он не знает, что будет дальше, он ни за что не хочет этого знать. Он проглотил свой обол для перевозчика и должен быть наказан.

Когда обнаженный Артур босиком входит в комнату, Итан лежит на кровати лицом в подушку. Артур вытягивает его руки вперед, заматывает кисти и привязывает их к спинке прозрачной полосой, вырезанной из занавески. Раздвигает ноги и закрепляет их унизительно-широко.

И шепчет, поднимая дыбом волосы на виске Итана:

– Можешь кричать. Молиться. Плакать. Но просить нельзя.

– Артур, – говорит Итан. Проверяет голос.

– Да, Итан, – Артур гладит холодными пальцами поясницу, и кажется – на коже потрескивает электричество. – Да.

***

Когтистые лапы вместо рук – практично. Эротично. Красиво.

Итана раздирает царапающая пронзительная боль. Он помнит о приказе и молчит, только кусает подушку, смоченную соплями и рефлекторными слезами.

Артур долбится в него рукой или тем, что есть у него вместо рук.

Тонкий коготь или острие ножа скользит по ягодицам, выписывая заклинания. Вся кровь Итана сосредоточена в сердцевине – не в груди, нет. Его центр в члене, в заднице, в простате, которой никто, кроме Артура, не касался.

По распластанной мошонке стекают обжигающие струйки крови, лаская и дразня, будоража, заставляя сотрясаться вместе с кроватью.

Итан слепо вжимается в матрас, наугад, в мягкое, в пахнущее освежителем для белья.

Артур целует его спину, не прекращая разрабатывать проход, в тупике которого сходит с ума от наслаждения маленькая глупая железа.

Итан – член, он становится членом, мыслит членом, он хочет просунуть распухшую головку между сомкнутых губ Артура, хочет, чтобы Артур пососал его, поласкал языком, чтобы сжал в кулаке, стиснул туго прохладными длинными пальцами.

Но члену можно не думать. Ему, со всей определенностью, думать противопоказано. И поэтому Итану легко не просить, не заклинать дать ему кончить, не умолять трахнуть его так, чтобы отпустило. Чтобы облегчение вычистило хрустальной проточной водой всю скверну, омыло каждую пору.

– Артур, выеби меня, я больше не могу, боже, отвяжи, ****ь, я не могу, мне надо спустить сейчас же! – воет Итан, бесславно сдаваясь, неловко трахая простыню, натягивая путы, выворачивая руки из плечевых суставов.

Боль отрезвляет, наказывает, но не снимает напряжения и желания. Итан не видит, насколько глубокий порез у него на бедре, но ему не страшно.

Он доверяет и подчиняется. Итан знает: если бы он трахался с убийцей, его тело давно было бы мертво.

– Можно сказать? – спрашивает Итан, заставляя себя успокоиться и с усилием сдерживая дрожь.

– Говори, – Артур гладит волосы у него на затылке, замедляя движение пальцев внутрь и наружу.

– Прости. Я больше не буду.

– Потерпишь?

– Да.

– Ты этого хочешь?

– Нет. Я очень, очень хочу кончить.

– Но?

– Но… я больше хочу стать тобой. Хотеть, чего хочешь ты.

Артур разводит ягодицы Итана так, что стыд отступает, посрамленный. Артур входит, вталкивается внутрь, ввинчивается сладко, больно, правильно.

Итан впадает в транс от размеренных движений. Он чувствует, как вопреки позе углубляется дыхание, замедляется сердцебиение, как расслабляются все до единой мышцы в опустошенном теле.

Он умеет летать над воздухом и водой. Он может строить города, конструировать плавательные аппараты, он может стать кем угодно, кем захочет, в любое время. Он впервые в жизни понимает людей – таких сложных, агрессивных, ограниченных, разных. Чувствует все сразу. Он узнает Артура всей ДНК. Он благодарен за каждое прикосновение – вольное или невольное. Открытие: он понимает, зачем нужен секс – это дурацкое, неэстетичное, коммерчески выгодное занятие двух и более людей.

Он не видит, но знает – Артур осторожен. Он не причинит вреда, напротив. Он сделает все, чтобы Итану было хорошо, потому что Итан – хороший.

Просто так, нипочему.

Как каждый. Как любой.

– Говори, что ты чувствуешь, – хрипло приказывает Артур, выводя из забытья, и в его голосе переливается чистое желание.

Итан послушно прислушивается к себе.

– У меня до ужаса ноют яйца. Член горит, он слишком большой, как никогда. Я хочу сжать его чем угодно, как угодно, приткнуть в любое отверстие. Я хочу подмахивать тебе, но не могу, я связан. Хочу, чтобы ты двигался быстрее, так быстро, как сможешь. Чтобы был во мне как отбойный молоток, чтобы… чтобы… сильнее.

– Но. Ты. Не станешь. Просить? – Артур милосердно ускоряется, не сбиваясь с дыхания.

– Нет. Я возьму, что дашь.

– Итанннн! – незнакомо выстанывает Артур, и запястья оказываются на свободе. Это так здорово, что он не сразу понимает – можно. Можно подсунуть под себя ладонь и сжать ее, и кончить в руку, чувствуя, как расходятся на бедре края резаной раны.

Итан на секунду теряет сознание от облегчения, а когда приходит в себя, Артур лежит на нем, обнимая руками и ногами, устроив на плече темноволосую лохматую голову. И тихо-тихо спит.

*

Они говорят: «Творческий стимулятор». Говорят: «Повышение работоспособности». Говорят про завышенные ожидания. Да они вообще много говорят, а мне нечего им возразить. Их звездный статус обязывает искать причины. С моим статусом все гораздо проще.

У меня давно имелась слабость к сарказму Итана. «Если высрать клавишу от компа, девяносто восемь процентов людей решит – ты сожрал целый лэптоп».

Почему именно он привлек мое пристальное внимание?

Прочтите парочку прошлогодних выпусков «Бостон Глоуб», колонку культуры. У вас не останется вопросов.

Я повторяюсь? Старый дурак.

***

Реабилитация Артуром приносит плоды раньше, чем Итан успевает самостоятельно отдраить всю квартиру и отстирать простыни от крови.

Питер Кадзис из «Бостон Феникс» звонит в два часа пополудни и назначает через неделю неофициальную встречу в маленьком итальянском ресторане возле офиса редакции. «Феникс» – не «Бостон Глоуб», Питер не посмеет диктовать Итану, о чем писать. Он слишком давно на посту главреда и чует выгоду.

Итан заклеивает широким пластырем многочисленные следы от лезвия и пытается думать о себе как о выгодном приобретении. Получается херово. Артур каким-то образом вживил под кожу наркотик правды – врать самому себе муторно и не работает. Из-за вечной бессонницы Итан разбудил Артура рано утром. В отчаянном приступе психоза он целовал мальчишеское лицо, беспорядочно трогал сухие веки, изогнутые брови, стискивал виски, терся щетиной о гладкий подбородок, кусал ломаную линию губ и старался поверить в перемены.

Артур прижимался в ответ и неслышно вздыхал.

А потом попросил чистым, совсем не охрипшим спросонья голосом:

– Расскажи о себе. Откуда ты?

– Ты с****ил мой вопрос.

– Я знаю, – кивнул Артур, и Итан рассказал. Про нездоровую мать, про отца, про типографию за городом, про Стоктон, про потерю невинности в четырнадцать, про досрочный выпускной в пятнадцать, про первую напечатанную статью, про первый грамм порошка, про единственный раз, когда он добровольно и не по работе задал вопрос: «Откуда ты? »

Откуда ты, Артур?

Итан проверяет счета и решает пока забыть про ноут. Пару десятков статей он может написать и от руки.

Он исчеркивает кривыми строчками четверть блока бумаги для принтера и заставляет себя поесть.

Он слишком быстро устает, и кофе заканчивается уже через пятнадцать листов. Ему нужен допинг, небольшая мозговая встряска для повышения работоспособности, но все заначки выскоблены подчистую.

Артур пишет: «Не надо», и Итану становится легче. Вязкий туман в башке расходится с трудом, но Итан мешает остатки черного и зеленого чая. И продолжает писать.

К концу дня у него есть развернутый план предполагаемой книги и парочка глав с дразнящими эпизодами, затрагивающими сомнительную роль журналистов «Бостон Глоуб» в раскрытии сексуального скандала в римско-католическом костеле.

Для затравки.

Итан надевает белую рубашку, отмечая отстраненно, насколько она велика. Это подарок Джудит: его день рождения пришелся на первую неделю их «просто секса», который Джудит, как и любая баба за тридцать, отказывалась считать просто сексом.

Итан всегда приходил в этой рубашке на редакционные собрания – у Лэрри была такая же, Джудит славилась парадоксальным отсутствием фантазии.

Анита звонит в дверь очень вовремя – Итан уже собирается уходить.

– По старой дружбе, – развязно жуя жвачку, сообщает секретарша Лэрри и протягивает Итану упаковку от кокосовой стружки из тех, что используют для украшения тортов. Чувство юмора Аниты всегда импонировало Итану.

– Ты звезда, ты знаешь, детка?

Анита кивает и лениво обвивает тощими руками шею Итана.

– ****ься будем, жеребец?

Иногда кому-то лучше не открывать рта.

Итан легко стряхивает безвольные руки Аниты и выталкивает ее за дверь.

– Занят, лапочка. Бизнес.

– Ты безработный. И сейчас полвторого ночи.

– Именно.

Анита высаживает Итана возле «Эдге». Она небрежно машет ему на прощанье, не отрываясь от мобильной трепотни о дислокации очередной богемной тусовки.

Итан сразу направляется к служебному входу. Давешний Билл узнает его и заискивающе распахивает дверь. Все любят журналистов. В затылке ноет от воспоминания о железном кулаке.

В гримерке Артура менеджер клуба орет на двух потрепанных близнецов-порноактеров, затянутых в кожу. Артура за кулисами нет, нет его и на сцене.

Сегодня в «Эдге» тихо и малолюдно. Итан находит Артура в зале у стойки. Тот пьет из высокого стакана прозрачную жидкость – то ли чистую воду, то ли чистую водку – и беседует со смазливым чуваком средних лет, похожим на сильно располневшего Ди Каприо в его худшие времена.

Артур и Ди Каприо касаются друг друга плечами, хотя места у стойки полно.

Итан усаживается за свой столик, стараясь перехватить внимание Артура и обозначить свое присутствие, но за весь вечер ему ни разу не удается этого сделать.

Нет сомнений: Артур избегает его нарочно.

Итан умеет понимать намеки.

Он старается погасить легкое раздражение и ощупывает карман, но пачка из-под дамских сигарет пуста. Впрочем, если обслюнявить палец, можно собрать с картонных стенок коричневую сухую пыль.

У Итана есть хорошая кокосовая доза, и это делает его щедрым и высокомерным. Он оставляет пустую пачку на столе и выходит через главный вход.

Людям нужно отдыхать друг от друга, а у него дома лежит введение к настоящей рукописи, за которую некоторые скандальные издательства отвалят золотую гору бабок.

***

Весь следующий день Итан пишет, почти не прерываясь на сон и еду.

Благодаря Аните он снова в форме, благодаря Артуру – вдалеке от мостов.

Лэрри проявляется ближе к ночи.

– Анита сказала – ты готовишь книгу? – без предисловия начинает телефонный разговор редактор.

Ай Лэрри, ай молодец!

– Еще раз подошлешь ко мне свою шавку, и книга станет на пару глав толще, – сдерживая азартную дрожь, отвечает Итан.

Он отрубает телефон, и когда адреналиновая волна откатывает, душно наваливается паранойя. Рукопись стоит спрятать, но Итан не доверяет никому, кроме Артура.

Отличная идея.

Итан ждет Артура у «Эдге» – вваливаться внутрь с пачкой бумаги формата А4 под мышкой совершенно не тянет. Артур выходит из клуба, когда Итан уже падает с ног, когда он готов заснуть прямо на тротуаре.

– Артур! – окликает Итан и тут замечает: Артур не один. Разжиревший Ди Каприо появляется рядом и обнимает Артура за плечи.

Нельзя сказать, что Артур игнорирует Итана. Но парню стоило стать актером – в его взгляде лишь вежливый вопрос и неузнавание.

Итан тупо пялится в спину Артура, пока парочка садится в «Бугатти Вейрон». Бугатти виляет задницей, как шлюха, и выруливает на проспект.

Нет времени высыпать дорожку, и Итан яростно втирает в десны порошок. Он отдал контроль сам, добровольно, поверив очевидным сигналам и обещаниям. Поверив в мистическую вероятность неравнодушия, поверив в совпадение. В Артура.

Теперь он не понимает, что происходит.

Здесь нет места для стандартных ответов. Итан в принципе не видит ни единого ответа.

Он бежит на вокзал, бежит бегом, пока голени не начинает сжимать судорогами. Мятые заметки он прячет в камере хранения и закидывается прямо на глазах сонного бомжа в привокзальном туалете.

Итан хватается за книгу, за историю, за скверно пахнущие тайны «Бостон Глоуб». Он поднимает воротник пальто и идет домой, поминутно оглядываясь и проверяя, нет ли хвоста.

В квартире он вспоминает про телефон. Артур мог написать, а Итан, придурок, вырубил связь.

Экран загорается голубым, сообщения – отчеты о звонках Лэрри – валятся с омерзительным писком, но от Артура ничего.

Ладно же.

Пусть, хорошо.

Итан всегда был скор на выводы. Шеннон Уэллс не зря пытался научить его терпению. Ничего не случилось, наоборот – Итан свободен, и у него есть главное: идея. У него есть бумага и ручка и много фактов, с легкостью превращающихся в тысячи долларов.

Итан кидается к столу, ручка скрипит, оставляя отпечатки букв на полированной столешнице.

Когда в стержне кончаются чернила, Итан поднимает голову. За окном светло, и он прямо перед собой видит отражение в погасшей цифровой рамке – воспаленные глаза, всклокоченные волосы, расстегнутая грязная рубашка. Он даже не снял пальто.

Скрюченными пальцами Итан собирает покрытую нечитабельными абзацами бумагу и снова прется на вокзал, натыкаясь на прохожих и щурясь от яркого дневного света.

Потом заруливает в «Восточный банк» и снимает наличные. Он мог бы воспользоваться банкоматом, но в отделении можно спереть ручку.

Дома в коридоре он скидывает одежду и вваливается в ванную. Ему надо умыться и прочистить голову, чтобы продолжить работать.

Воспоминания вздымаются пугающим валом, загоняют в лабиринт. Итан опускает взгляд и смотрит на член. Член действительно кажется длиннее, хотя в паху, где Артур прошелся бритвой, начинает пробиваться колючая щетина. Итан неистово чешет лобок и яйца, раздирая в кровь места порезов. Под ногтями грязь и сукровица.

Итан впивается в свое отражение и исступленно дрочит, вспоминая, как Артур был в нем, как не давал шевельнуться, не разрешал думать, как позволял Итану терять личность и распадаться, растворяться в спертом воздухе, как учил не быть.

Итан жадно слизывает с ладони сперму, представляя прохладные длинные пальцы Артура и его хищные скулы.

Он сует голову под кран и выключает ледяную воду, только когда шею начинает ломить от холода.

Можно, можно пойти в кафе, или заказать уже компьютер, или с телефона войти в интернет и поискать там Артура. Итан всегда славился умением за полминуты находить в публичном доступе такие факты о малопубличных людях, которые не у каждого информатора купишь. Социальные сети здорово облегчили работу полицейским, налоговикам, секретным службам и журналистам.

Но Итан не хочет узнать безвкусную правду. Он боится увидеть на страничке фейсбука обычного парня из техасской глубинки, боится обнаружить фотографии любимой собаки, одноклассников, родителей и, к примеру, младшей сестры. Итан и без того в курсе того, как функционирует мир, он просто не знал раньше, как быть собой. До Артура. С Артуром можно не быть.

Итан рывком вытягивает из кармана телефон и листает записную книжку. Как же он записал Артура?

****ый же нахуй! Какое тупое, примитивное, банальное имя! Итан находит пятерых Артуров и с первой попытки натыкается на Артура Хейярда, паршивого фотографа из «Ирландской газеты», с которым Итан подхалтуривал до «Бостон-глоуб». ****обол уже целую вечность должен Итану пятьсот баксов.

Следующим оказывается кузен Артур, с ним Итан не разговаривал лет одиннадцать. Нет ни одной версии, как подобный контакт попал в записную книжку.

После мучительно-неловкого разговора с родственником Итан снова вырубает мобильник – ему некогда тратить время на бесполезную болтовню. Все звонки и поиски позже.

У него осталась еще нераспечатанная упаковка бумаги и свежий стержень в украденной ручке с логотипом «Восточного банка».

Бумага, как женщина, манит гладкостью и глупостью. Ждет, чтобы Итан ее наполнил. Итан собирается оправдать ожидания.

***

Забрать с вокзала рукопись.

Перепечатать и отредактировать.

Встретиться с Питером из «Феникса».

Так много опций, такой стройный план. Если бы Анита взяла трубку и привезла Итану еще, было бы проще пройтись по пунктам.

Рана на бедре гноится, и Итан каждый вечер заклеивает ее пластырем, надеясь, что в его крови достаточно антител для борьбы с инфекцией. Собственно, у него всегда с избытком имелось всего, начинающегося на «анти».

Но Артур никак не проявляет себя. Ставя точку в книге, написанной меньше, чем за неделю, Итан ощущает могильный холод. Он прячет под плиткой в туалете ключ от ячейки камеры хранения. Раньше он держал там строгие заиндевевшие пакеты.

Итан пытается перебороть тремор, приводя себя в человеческий вид. Трясутся не только руки – дрожат губы, конвульсивно дергается веко, дыхание поверхностно, зрачки расширены. Одежда пропитывается влагой через минуту.

Итан меняет три рубашки и останавливается на черной – так не видно пятен под мышками.

В «Эдге» он заходит с главного входа – охрана сменилась или его просто забыли.

Артур сегодня танцует в красном, он стразу огонь и тлеющий уголь. Итан проходит к сцене и требовательно смотрит в лицо Артура.

Ему плевать на карьеру Артура, на похотливых менеджеров гей-клубов, на всю эту чужую дешевую жизнь. Он уверен в книге и в себе. Он даст Артуру любое будущее, и если тот захочет продолжить танцевать стриптиз перед убогим офисным планктоном, то пусть это будет не «Эдге». Пусть владеет самым золотым заведением США.

Капли пота катятся по лицу Артура, сегодня он танцует… Не плохо, нет. Обычно.

Просто эффектный парень, хорошо знающий свое дело.

Итан хмурится и старается перехватить взгляд Артура. Ему удается.

Артур смотрит на него соблазнительно-профессионально, дежурно улыбается и крутит бедрами. Предполагается, что Итан засунет банкноту ему в трусы.

Твою мать.

Нет уж, нет, пошел ты, сопляк! Итан не позволит так обращаться с собой. Он здесь не клиент, не грязь, осыпавшаяся с ботинок.

– Артур! – зло окликает Итан. – Ты скучен, ну же! Посмотри на меня!

Итану кажется, что Артур нервничает. Сбивается с ритма и начинает тревожно оглядываться. Он собирается привлечь охрану? Он собирается вышвырнуть Итана из клуба так же, как его выгнали из редакции «Бостон Глоуб»? Как выкинули на обочину журналистики – ненужным, пустым, нищим – уверенные в его безобидности?

Зато они задергались теперь, забегали, они названивают Итану и готовят отступные за сохранение своих больших и маленьких грязных секретиков. Так что не Артур здесь владеет положением, нет, ублюдки!

Итан не понимает. У него впервые в жизни нет версий, ни единого намека на ответ: «Почему? »

Почему Артур поступает с ним так.

– Почему, сучка ты дешевая?! – орет Итан и хватает Артура за щиколотку, стискивает его босую ногу, не дает вырваться. – Это все, да? Все, что было? Вот так просто? Все?

Артур выскальзывает, оставляя жирный грим на ладонях Итана. Он делает шаг вглубь сцены, и кто-то зовет охрану.

Итан вынимает из-за ремня пистолет и спускает брюки. Потом рывком отдирает окровавленный пластырь и раскидывает руки, демонстрируя Артуру себя и пушку:

– Это все, чего ты хотел, паскуда?! Ты был богом, сука, ты был для меня ****ым богом, ты ходил по воде, твою мать! Зачем? Ответь мне, Артур, потому что я хочу знать! Это то, что я делаю, Артур! Знаю!

Вокруг Итана раздаются крики и визг, Артур пятится к шесту под цветные софиты, включается свет и толпа рвется к выходу.

Отлично. Теперь Артур не сможет игнорировать Итана.

– Ради тебя я готов был снять кожу! – у Итана срывается голос, но он продолжает орать. – Я был готов лечь под тебя, гребаный пидор! Был готов дать освежевать меня, и ты даже начал, ты начал! – Итан тычет дулом пистолета прямо в рану.

– Почему ты не закончил со мной, Артур?! Ответь мне, или я…

Кисть обжигает болью, пистолет летит под сцену, и Итану заламывают руки. Он стреножен собственными брюками, он воет и рвется из хватки секьюрити, и перед тем, как его вырубают электрошокером, он успевает увидеть распахнутые в ужасе глаза Артура, полные страха и тотального, честного, искреннего непонимания.

*

Теперь я могу объяснить, почему взялся за его случай.

Помимо привлекательного количества нулей в его щедром предложении, помимо моего давнего интереса к его журналистскому стилю, помимо моего желания не потерять на пенсии профессиональную хватку, я услышал от него главный вопрос.

Вопрос, который ни разу не задавали вслух за всю мою многолетнюю практику.

Вопрос, ради решения которого он оказался готов пожертвовать своим главным достоянием.

Вопрос, который он произнес с видом человека, балансирующего в хмурую ветреную погоду на канате моста имени Леонардо Закима.

И, в конце концов, тот самый вопрос, на который он давно и обреченно знал ответ.

– Доктор Смит, – спокойно сказал Итан, придвигая ко мне чек по лакированному дубовому столу, – я должен узнать наверняка, кто из нас двоих безумен. И существует ли второй.

До Итана всем пациентам моей наркологической клиники было принципиально важно никогда не услышать ответа на подобные вопросы.

***

Анита привозит залог, с трудом сдерживая смех.

Она флиртует с полицейским, который отдает ей коробку с пистолетом, ремнем и содержимым карманов Итана. Она подписывает нужные бумаги и кидает через плечо:

– Лэрри передает: это в счет гонорара.

– За что?

– Сам знаешь, ебливое ты чудовище. Гейский притон, Итан? Серьезно?

Анита не выдерживает и начинает ржать, запрокинув тонкую шею. Коп на посту глазами трахает ее во все места.

В тачке Анита сует в рот пару подушечек детского «Орбита» и предлагает:

– Отсосать? Если тебя в камере не удовлетворили, конечно.

У Итана зудят кулаки, и он врезал бы Аните, если бы разглядел в этом смысл.

Он отказывается от щедрого предложения и устало трет веки.

– Ты выглядишь как мешок с дерьмом. Куда тебе? Можешь поехать со мной.

– Мне надо домой.

– Тебе надо догнаться.

Итан выходит на светофоре за три квартала от своего дома. Он прячет нос в воротнике пальто, засовывает руки глубоко в карманы и старается держаться дальней стороны улицы – глаза нестерпимо режет светом фар.

В переулке перед подъездом – крупнозернистые утренние сумерки и относительно тихо. Итан приваливается спиной к столбу с погасшим фонарем, вцепляется в него пальцами, боясь упасть, и закрывает глаза.

Он должен досконально изучить момент, когда все пошло кувырком.

Татуированный художник, чьего имени Итан так и не узнал, вручил ему паршивое «спасибо» и породил на свет живого Анубиса – египетскую версию проводника в мертвое царство. Гибкое карамельное тело и голова шакала. Хранитель ядов и лекарств, которого Итан придумал трахнуть.

Это труднее, чем вспоминать сон, труднее, чем выплывать сквозь ряску галлюцинаций. Итан даже не знает, что за грибы он жрал. Из Перу или Колумбии? Ядовитые или безопасные?

Очевидно: дело совсем не в грибах.

Столб под пальцами шершавый и холодный. Итан переворачивается и утыкается в бетон горячим лбом.

Воспоминание встает перед глазами, будто пластилиновый мультфильм, картинка из детства. Приглушенные краски и размазанные линии. Полуабстракция и люди, похожие на диковинных существ.

Черная шапка, натянутая до самых глаз, горчащие губы, тусклая бронза. Длинный шарф на голой шее, белые костяшки – пальцы Итана, сжимающие отвороты куртки…

Кто-то смазывает картинку, лепит из пластилина разноцветный шар и заново собирает фигуры.

Одинокие шаги в гулкой трубе переулка.

Пальцы на собственном члене – как птичьи лапы.

Заляпанная спермой стена мертвого до утра офисного здания.

Мягкий идеальный голос, звучащий изнутри черепной коробки.

Дрочка под кайфом, яркая, необходимая, зверино-животная. Чей-то шарф, брошенный на незнакомом тротуаре.

Глаза Итана заливает пот, несмотря на осенний холод. Он отлепляется от столба и рвется к подъезду. Руки ходят ходуном, и электронный ключ только с пятого раза попадает в замок.

Раз-два-три-четыре-пять.

В квартире Итан кидается в ванную, спотыкается о порожек, больно ушибает колени. Под ладонями – холодный мраморный кафель, на языке – каменный привкус.

– Ты говоришь то, что я хочу услышать?

– Конечно.

Под раковиной у стены тускло поблескивает лезвие, и Итан лезет за ним, стараясь не пораниться.

На лезвии – прилипшая пена для бритья, кровь и волосы.

– Ты доверяешь мне?

– Нет.

– Правильно. Но глупо. Поздно.

Он просто хотел иметь член побольше – как все. Он просто хотел выебать что-нибудь вечное.

Итан лихорадочно возится на полу, расстегивая ширинку. Порезы затянулись, и темнеющая щетина с проплешинами прикрывает следы бритвы.

Итан переводит взгляд с паха на лезвие в собственных руках. Пластилиновая картинка – красно-белая, ванильно-клубничная, вкусная. Десны Артура, окрашенные розовым.

Трясущимися руками сложно даже собственную рожу побрить, не то что яйца. Если бы Итан выпил еще полстакана вискаря в забегаловке, полной бухих дальнобойщиков, он вполне мог бы случайно оттяпать себе член.

Так не бывает.

Нет же, нет. Господи, пожалуйста.

– Нет… Нет, бли-и-ин... блин… нет-нет-нет! – шепотом орет Итан и поднимается на ноги, поскальзывается, рвется в комнату.

На подоконнике – разодранная занавеска, прозрачные ленты. Ими не свяжешь и младенца, они слишком широкие, они скользят и не держат узел.

За окном взрывается шина у автомобиля. Как выстрел, как хлесткий звук нежданной пощечины.

Нож. Где он? Пистолет вернули в полицейском участке, а где же… Когтистая лапа Артура, его толстый член внутри… или рукоятка ножа?

Грубый порез на бедре, размазанный теплый пластилин, из носа течет на подушку, из раны течет на простыню. Нож под матрасом у стены – с запекшейся кровью Итана на острие.

Головная боль стягивает виски стальным обручем, шипастым, ****ь, венком.

Итан просто собирался взять передышку, просто хотел отдохнуть в прохладной тени крыльев. Вместо этого он дрочил и резал себя, если пластилиновый анимационный фильм, который с помехами транслируется перед его мысленным взором, не очередная ядовитая галлюцинация.

Можно не рваться за телефоном. Итан уверен – там нет ни одного сообщения от Артура. Ни одного незнакомого номера.

Он сжимается на полу, подтягивает к груди колени и затравленно осматривает комнату. В детстве он любил лепить из пластилина длинные тугие колбаски, катая его между потных ладоней. Из такой колбаски легко вылепить знак вопроса.

На кого сегодня ночью Итан наставил свой пистолет?

***

Здесь не разрешается иметь личные вещи. Ни звонков, ни телевизора, ни радио.

Клиника похожа на тюрьму.

Понятно, почему последняя звезда, которая лечилась здесь от кокаиновой зависимости, – это «золотой мальчик» – Диего Марадонна, дисквалифицированный в девяносто девятом за пальбу из пневматической винтовки по журналистам.

Ирония места.

Привычные к поклонению и роскоши не оценят дискомфорт. К счастью, Итан – просто мелкий бездарный писака, получивший нехуевый откат за книгу, которая никогда не появится напечатанной ни в одном издательстве.

Доктор Смит разрешает Итану писать от руки. Он сам приносит пачки желтоватой дешевой бумаги, и Итан заполняет каждую сторону убористым почерком.

В основном там депрессивный бред, не имеющий отношения ни к литературе, ни к журналистике.

Итан может уйти в любое время – у него не было передоза, у кокса не выявлено физического привыкания – только психологическая зависимость. Все решается сменой круга общения.

Никакого Стоктона, железно. Итан лучше пройдет очередной курс психотерапии.

– Ты должен выйти из моих чертовых ворот.

– Вы уверены, док?

– Как только поймешь, что готов.

– Разве не вы должны сообщить мне об этом?

– Именно так я и поступил месяц назад.

– Ладно.

– Сегодня я подтолкну тебя.

– Что-то не так?

– Все точно так же. Клиника – не отель.

– Я слышу вас, док.

– Уверен, Итан?

Итан втягивает голову в плечи и с нажимом чертит шариковой ручкой абстракцию в стиле рисунка пятилетнего имбецила.

Номер не пройдет. Доктор Смит знает, когда его пациенты выздоравливают.

Он боком протискивается в палату, быстро оглядывает голые стены и неуверенно кивает Итану. У него очень гладкая кожа, и он намного смуглее, чем помнит Итан, – лето, вероятно, он загорел.

Итан невозможным усилием воли заставляет себя не дернуться к окну в попытке выпрыгнуть с третьего этажа. Больше всего ему хочется забиться под кровать, закрыть подушкой голову и скулить, пока доктор Смит не вколет ему большую дозу лекарства.

У галлюцинации Итана нет собачьей головы, не похож он и на стриптизера из «Эдге». Он похож на парня лет двадцати пяти, который чувствует себя не в своей тарелке.

– Привет, – говорит Артур, и Итан по одному отлепляет пальцы от сиденья стула. У Артура другой голос.

Интересно, если он вежливо попросит Артура испариться, поможет ли это налаживанию первичной коммуникации?

– Думаю, вы знакомы, – удовлетворенно произносит доктор Смит и выходит из палаты, бесшумно прикрывая за собой дверь. Итану хочется броситься вслед за ним.

– Я получил твои извинения, – неловко мямлит Артур.

– Извинения? – уточняет Итан. Он помнит только ствол, направленный Артуру в голову.

– Доктор Смит передал, что ты очень сожалеешь. Типа… ты был не в себе. Но я не собирался заявлять на тебя.

Итан кивает. На всякий случай.

– Ну… вообще-то, я заметил, что ты того, – улыбается Артур, и на его щеках появляются ямочки. Анубис никогда не улыбался глазами. Даже когда облизывал окровавленную ногу Итана.

Итан прочищает горло, прочесывает пальцами волосы, переводит взгляд за окно.

– А ты ничего, – замечает Артур, слегка расслабляясь.

– На черта ты пришел? Получить извинения лично? – Итан твердо смотрит Артуру в глаза.

Артур тушуется, пялится на свои ботинки, потом облизывает быстро верхнюю губу.

– Тебя послал доктор Смит? Вроде как: я пойму, что ты существуешь на самом деле, поверю в свое выздоровление и освобожу койку?

– Ты думал… ого. Думал – меня вообще нет? – удивляется Артур.

Похоже, Итан сильно переоценил репутацию долбаного врача. Похоже, он переплатил.

– А Смит не сказал тебе? Я обожрался грибов, увидел тебя, крутящего жопой перед несколькими ***сосами, и словил парочку глюков про трах с тобой. Всего-то делов.

Артур вспыхивает обидой – совсем мальчишка, не осознающий своей власти, до конца не понимающий красоты своего тела. Какой там стрип. Парень – невинен до скучной зевоты.

– Если ты не возражаешь, Артур… Тебя же так зовут? Впрочем, мне наплевать. Я собираюсь упаковать вещи и свалить уже из этой дыры. Так что…

Итан поднимается со стула и демонстративно поворачивается к Артуру спиной. Он вытаскивает из-под кровати пустую дорожную сумку и кидает туда смену белья, зубную щетку и пухлую пачку истрепанных, исписанных листов.

– Такой же мудак, как все, надо же, – задумчиво произносит Артур, и Итан замирает, комкая чистую футболку. – Окей. Извиняюсь за навязчивость и все такое. Пока, мистер журналист.

– Стой.

Итан поворачивается и в один шаг настигает Артура у двери. Никакого сладкого геля для душа он не чувствует – только чистый здоровый мужской запах. Глаза у Артура ярче, чем на рекламной картинке. И точно как в рекламе он приподнимает одну бровь в ожидании.

– Скажи, почему ты пришел? Почему сейчас?

– Да я сразу пришел, но меня твой врач не пускал, – пожимает плечами Артур. – Газеты писали, в какой ты клинике. Я и не знал, что ты такой крутой репортер…

– Колумнист. Был. Н-не важно, ага. Писали, значит?

– Еще бы. Ты чуть не пристрелил меня. Ну и членом размахивал в клубе. Клево вышло.

– Угу. Круче некуда. Ну и?

– Ну и. Ты говорил тогда всякое. Про меня. Хотя доктор сказал – вообще не про меня. И… короче…

Артур разводит ладони, как будто все уже объяснил. Навязчивое желание Итана залезть под кровать никуда не исчезает.

– Ты сделал меня звездой, Итан. Я теперь нарасхват.

– Всегда пожалуйста. Типа… мы квиты?

Артур наклоняется и очень аккуратно целует Итана в уголок рта.

– Ты любил меня? Хотя бы одну минуту?

Итан трогает лоб Артура, гладит теплую щеку, ерошит колючую жесткую бровь.

– Малыш, тебя обманули. Не смеши дядю, дядя и без тебя тронутый. Нет никакой любви.

Лицо Артура меняется. Он улыбается с властным равнодушным превосходством, и Итан отшатывается, не в силах контролировать вопящие инстинкты.

– Есть, – произносит перевозчик губами Артура, и Итан покорно тянется к нему в безропотном ожидании последнего поцелуя.

Артур обнимает Итана за шею и безошибочно прижимается бедром к ноге, где под джинсами змеится белый безобразный шрам.