Мои женщины. 8 марта 1960. Нагота. Тематика: Женщины заставляют мужчин лизать

МОИ ЖЕНЩИНЫ. 8 марта 1960. Нагота.

Мальчикам и девочкам, юношам и девушкам, отцам и матерям о половом воспитании настоящих мужчин.

(Иллюстрации: сайт "Все девушки "Плейбой" с 1953 по 2010 годы").

Восьмого марта 1960 года мы с отцом и братом поздравляли маму с Международным женским днём и желали ей всего самого хорошего.

Брат написал маме красивую открытку, в которой каллиграфическим почерком, но с ошибками написал, как он любит её и гордится мамой.

Отец подарил маме флакон настоящих московских духов и букет из веточек мимозы, а я из разноцветных листочков бумаги склеил целую картину, на которой изобразил наш дом, папу, маму, брата и себя.

Сверху картины были написаны слова: «Поздравляю с 8 марта».

Вообще-то я хотел подарить маме свой набор конфетных фантиков, которых у меня скопилось очень много, но папа сказал, что «они ей ни к чему».

Странно, детсадовские и соседские девчонки на улице очень просили меня отдать им эти фантики. Они использовали их в качестве денег в своих играх.

Мама была очень рада нашим подаркам. Она щедро наградила нас всех праздничным обедом и ужином, конфетами к чаю и вечером на кухне они с папой долго ещё тихонько пели свои задушевные песни.

Правда, я был недоволен своим подарком. Что толку от пустой картинки?

Поэтому на следующий день я вызвался помочь маме по хозяйству.

Мама сначала доверила мне мыть посуду. Я быстро справился с этим заданием. Я мыл, а она вытирала тарелки, вилки и ложки. Потом она стала гладить белье и доверила мне утюг.

Утюг был тяжёлым и очень горячим. От него жутко веяло жарким теплом. Я даже видел на просвет, как колышется горячий воздух над утюгом.

Мама гладила белье на нашем круглом обеденном столе.

Она заворачивала ярко жёлтую бархатную скатерть, стелила детское одеяло и гладила.

Белья было много: простыни, пододеяльники, наволочки, полотенца, рубашки, майки, трусы и носовые платки.

Сначала мама доверила мне гладить полотенца и носовые платки.

Я усердно сопел и когда она пыталась мне помочь, нетерпеливо кричал: «Я сам! ».

Сначала у меня не очень-то хорошо получалось, но потом я приноровился и уже почти совсем не касался жалящих краев утюга.

Скоро платки и полотенца кончились. Тогда мама доверила мне гладить наволочки и простыни.

Она расстилала их на столе, потом складывала их пополам, потом ещё пополам и ещё, и ещё, пока они не становились красивыми поглаженными стопками вкусно пахнущего тёплого постельного белья.

Я уже сильно вспотел, но не бросал этого трудного занятия.

Вскоре простыни и наволочки кончились, и мама стала подсовывать мне трусы и майки.

Чёрные сатиновые папины трусы и белые майки гладились легко, хотя их надо было все время поправлять.

Особенно сложно было гладить мои трусы и трусы моего брата. Они были меньше, поэтому тяжелый утюг все время застревал в их складках.

Я все время боялся сжечь материю. Потом мама разложила для глажки свои женские трусы.

Я смотрел на большие странные мамины трусы, и меня охватила какая-то робость.

Они отличались от наших мужских трусов.

Они были скроены не как короткие штаны, а как плавки, только белые с каким-то вкладышем на нижней перемычке.

Я медленно водил по этим трусам утюгом и боялся поднять на маму глаза.

Всё мое оживление и азарт мгновенно улетучились.

Руки не слушались. Утюг всё время натыкался на складки и резиновый пояс трусов.

Мама сказала мне в затылок, что «ничего странного тут нет, трусы, как трусы, они есть у всех».

Она сказала, что «стесняться тут нечего», ведь она стирает и гладит всем белье, в том числе и мои «описанные трусики».

Я об этом подумал тоже… Мне стало ещё более стыдно и неловко…

Странно, но я никогда не задумывался о том, что маме приходится стирать наши мокрые пахнущие писками и какашками трусы…

Я закончил гладить мамины трусы, поставил горячий утюг на подставку и молча помчался к себе в спальню.

Забившись в свой угол между диваном брата и шифоньером, я уткнулся горячим лбом в коленки и подумал, что теперь я буду сам стирать и гладить свои трусы.

Иногда ночью, по старой детской привычке, мне снился какой-нибудь сон, и я не успевал проснуться и добежать до туалета…

Приходилось менять трусы, майку и переворачивать простыни, чтобы остаток ночи проспать в сухой постели.

Брат насмехался надо мной, называл меня «писуном», но отец всякий раз напоминал ему, до какого возраста тот сам писался и брат замолкал. Мне от этого не становилось легче…

В своем углу я сидел долго, пока мама не позвала меня опять на кухню.

Стараясь не смотреть в её внимательные ласковые глаза, я старательно помогал ей по хозяйству.

Я смог отвлечься от своих горестных переживаний только когда она доверила мне чистить картошку.

Картошку надо было чистить тонкими лепестками шершавой кожуры.

У мамы это получалось быстро и ловко. У меня ничего не получалось и я все внимание нацелил на то, чтобы нож, во-первых, не сорвался и не поранил мне пальцы, а во-вторых, срезал только самые тонкие очистки.

Это было настоящее мужское испытание.

Вскоре мои пальцы от напряжения заболели. Я сопел, напрягался, ерзал, но дочистил целую миску картошки и получил от мамы горячий благодарственный поцелуй в лоб и отпускание «на все четыре стороны».

Она сказала то, ради чего я всё это затеял: «Ты мой настоящий помощник! Сегодня ты мне сделал лучший подарок в своей жизни».

Вечером мама рассказала папе и брату, как я весь день помогал ей по хозяйству, и я сказал, что «это был мой подарок на 8 марта».

С тех пор я стал изредка помогать маме «по хозяйству».

Мне было интересно смотреть, как она шьёт на машинке, штопает носки, вышивает гладью красивые разноцветные цветы на салфетках, готовит супы, борщ и рассольник, ловко шинкует овощи на салат, печет блины или сырники  и варит вкуснейший компот.

Мне стало интересно. Я старался вникнуть во все мамины секреты. Только теперь я уже никогда не гладил мамины трусы и ночные рубашки. Я начал стесняться…

Одним из самых наших семейных развлечений были субботние походы в баню.

По субботам в бане работала парная. Мама собирала нас, мужчин, в баню. Это был целый ритуал.

В специальную корзинку с крышкой, которую отец сплёл сам, укладывались завёрнутые в газету персональные наборы чистого белья для каждого из нас.

Затем отдельно укладывались три персональных полотенца для вытирания и три белых вафельных полотенца для того, чтобы на них сидеть или лежать после парной.

Отец тщательно выбирал из заранее заготовленных березовых веников самый пушистый. Брат заботливо укладывал свою заветную чемпионскую шерстяную вязаную шапочку, в которой ходил в парную.

Моей заботой был набор из двух мочалок, двух кусков мыла – хозяйственного и пахучего туалетного, расчески и зеркальца. Ещё в мои обязанности входил контроль, чтобы отец или брат ничего не забыли в бане.

Я не очень-то любил ходить с отцом и братом в баню.

Я любил купаться в нашей детской ванне. Эта жестяная ванна с высокими бортами была нашим любимым, но редким развлечением.

Как я в детстве любил купаться в этой ванне!

Как только мама объявляла, что будет меня купать, я начинал беситься и радоваться.

Бегал по комнатам, кричал, торопил маму, сбрасывал с себя майку, колготки, трусики и нетерпеливо лез в ванну.

Мама обливала меня тёплой водой и усердно намыливала всего меня душистым мылом.

Потом её ласковые руки гладили меня по спине, плечам, животу, попке и ножкам. Это было так приятно, что я замирал в немом восторге.

Потом мама намыливала мне голову…

Каждый раз мыло попадало мне в глаза, резко щипало и я орал, чтобы мне поскорее вылили на голову ковшик горячей воды.

Мама щедро обливала меня сначала горячей, потом теплой, а потом прохладной водой и всякий раз приговаривала: «Как с гуся-лебедя вода, так с моего Сашеньки худоба».

Я не знал, что эта поговорка значит, но догадывался, что мама желает мне здоровья и добра.

После купания я в одних трусах с восторгом носился по комнатам, визжал, смеялся и прыгал на пружинистом диване, за что получал от брата и отца нагоняй.

Сегодня тоже должно было быть купание в детской ванной, но почему-то я отказался от купания.

Я стеснялся…

Не знаю почему, но я вдруг застеснялся своей наготы.

Мне стало неловко от того, что мама будет намыливать меня, в том числе и мою писку.

Раньше я этого не замечал, а теперь только от одной мысли, что мама будет меня трогать везде и видеть меня голым, мне становилось не по себе.

Я решительно отказался оставаться дома и напросился идти в баню с отцом и братом.

Мама как-то странно с улыбкой посмотрела на меня, переглянулась с отцом и стала собирать нам белье и банные принадлежности.

Мы шли в баню чинно, не торопясь.

По дороге отец часто останавливался, здоровался с мужиками, заговаривал с ними о бане, о парной и холодном пиве.

Пиво продавалось в деревянном домике-палатке напротив городской бани.

Мужики охотно делились своими ощущениями, и мы шли в радостном предвкушении от ожидающего нас удовольствия.

Отец степенно с шутками и прибаутками купил в кассе билеты и мы, торжественно сопровождаемые знакомой кассиршей, гуськом шли к дверям бани.

Уже на пороге нас встречал влажный густой пахучий дух бани.

Пахло вениками, мокрым бельем, простынями, мылом и еще чем-то таким, что безошибочно говорило о том, что впереди баня.

В предбаннике на мокрой лавке сидели краснотелые мужики по пояс завернутые в белые простыни. Они молча курили и лениво судачили обо всем на свете.

Мы чинно здоровались с ними, а они по очереди также чинно отвечали нам: «Здорово живёте! ».

Раздевалка встречала нас сыростью, мокрыми запахами, к которым примешивался запах рабочей или долго не стираной одежды и разноголосым гулом мужских голосов.

Обязательно в раздевалке находились мужики, которые были знакомыми или друзьями моего отца.

Пока мы искали свободные места, они громко здоровались с нами, хвалили за то, что мы пришли всей семьей. Каждый раз находился кто-то из папиных знакомых, который неизменно говорил, что я «подрос на целую голову».

Я не любил повышенного внимания к своей особе, но втайне гордился тем, что действительно с каждым годом я вырастал все выше и выше.

Всякий раз, когда мы ходили в баню я, конечно, замечал, что мужики бывают разными, пожилыми и молодыми, толстыми и тонкими, сильными и слабыми.

У всех были разные «причиндалы», которые они называли почему-то «мужским достоинством».

Те, у кого эти «достоинства» были огромных размеров, вели себя спокойно и солидно.

Перед ними другие мужики даже двери открывали…

Увидев такого мужика, батя делал значительные глаза и кивком показывал нам на его «достоинства».

У нашего бати, у брата, а тем более у меня, писки были весьма среднего «достоинства».

Когда очередной обладатель внушительных «достоинств» вразвалочку проходил мимо нас, отец поворачивался к нам и говорил загадочную фразу: «Ничего, ребята, маленький ездок в езде королёк! ».

При этом он хитро хмыкал, а рядом сидящие мокрые мужики неизменно переиначивали эту папину поговорку, заменяя слова «ездок» и «в езде» на матерные слова…

Когда речь заходила о мужских достоинствах, отец неизменно говорил мужикам, что дело «не в величине, а в умении».

«Я своим ездоком двух молодцов сыновей сделал! » - говорил гордо отец и мужики соглашались с ним, что действительно «побеждают не числом, а умением».

Так что мы особо не переживали за величину наших писок, но в этот день мне стало как-то очень неловко…

Я разделся быстрее всех и ждал, когда брат и отец разденутся, попутно наговорившись с окружающими нас мужиками.

Я же, пользуясь случаем, украдкой наблюдал за ними.

Одни мужики тоже раздевались, другие, мокрые и краснотелые, отдыхали после парной, третьи уже собирались домой.

Если у отца вокруг его писки были курчавые пегие волосы, а у брата - чёрные волнистые, то у других мужиков поросль внизу живота была разной.

У одних грудь и живот густо заросли чёрной сплошной волосяной растительностью так, что из густых волос торчали либо маленькие пипки, либо толстые колбаски их писок.

У других наоборот, ничего не росло и только внизу живота росли редкие курчавые волосы.

У одних писки были закрытыми, а у других с обнажёнными толстыми головками.

Я слушал разговоры взрослых и украдкой смотрел на свою писку…

Она торчала маленьким стебельком, похожим на морковку, с закрытой головкой.

Я однажды пытался оттянуть кожу вокруг головки, чтобы посмотреть, что там внутри, но открылась только вершинка с маленькими-маленькими розовыми губками, из которых я писал.

Никаких волосиков вокруг своей писки я не видел. Были, правда, какие-то пушистые белесые волоски, но это было совсем не то, что у отца или у брата.

Мой брат даже иногда гордо вставал передо мной так, чтобы я видел его писку в окружении пушистых волнистых тонких волосков.

Да, писка брата была красивой, в меру длинной и толстенькой с утолщением на конце. Он даже немного приоткрывал свою головку, чтобы она по-взрослому выглядывала.

Его писка располагалась точно посередине ложбинки между двух свисающих в мошонке яичек.

Такую писку я видел на картинке в альбоме. Она была у статуи какого-то древнего греческого бога с телом гимнаста.

Брат гордился своей пиской и дома часто её мыл, чем-то смазывал и даже расчёсывал ей волосики расчёской.

Наконец мы отправились в моечное отделение…

Здесь было ещё более шумно и влажно.

С шипением острых струй шумел душ с постоянно открытыми кранами.

В зале гремели жестяные тазики, ухали мужики, хлопали мочалки, журчала вода в кранах.

Отец быстро и ловко тщательно промывал широкие мраморные лавки, наливал в тазики горячей воды, занимал для нас места, а мы тем временем с наслаждением мылись с братом под острыми тугими струями душа.

Потом отец мочил в кипятке березовый веник. Мы дружно и опять гуськом шли в парную…

В парной было горячо.

Не просто горячо, а очень горячо.

В тёмной комнате с тусклой лампочкой под чёрным потолком, на крутых ступеньках полков лежали и сидели мужики и парни.

Обязательно кто-то самый крутой и сердитый орал на входящих, чтобы они тщательнее закрывали дверь, иначе упустят пар.

Те, кто послабее, сидели на нижних полках, те, кто посильнее, лежали на самой верхней полке.

Мы с братом жались пока внизу, привыкая к жаре, а отец сразу лез на третью полку.

Там он садился, свешивал голову вниз и начинал потихоньку ухать, тяжело дышать и постанывать. У него болели старые фронтовые раны, и он паром лечил их…

О военных заслугах моего отца мужики знали, тем более, что на его теле было немало отметин от пуль и осколков.

Поэтому все мужики и парни, как правило, сразу сторонились и давали ему и нам, заодно, места на полках.

Отец распаривал веник в тазике с кипятком, встряхивал его и начинал медленно и ласково похлопывать себя по рукам, коленям, ногам, бокам и спине.

К этому времени мы с братом уже осваивались и подбирались к нему поближе.

Кто-то из «старичков» спускался с полков, наливал горячей воды в маленький тазик, надевал брезентовую рукавицу, открывал скрипучую серую дверцу печки и примерившись, бросал струю воды в дальний уголок кучи серых камней, лежащих в печке.

Оттуда со свистом и страшным шипением вырывался жаркий невидимый пар…

Через несколько мгновений этот жар приходил к нам на полки и все пригибали с кряхтением головы к коленям.

Иногда жар был таким сильным, что верхние не выдерживали и кубарем падали вниз на нижние ступеньки. В эти минуты все дружно ухали и говорили, что «вот это добрый пар».

После того, как сходила эта волна жуткого жара, все начинали хлопать себя вениками и вокруг поднималась жаркая буря.

Отец хлестал и нас с братом, приговаривая, что «нечего орать, пар костей не ломит».

Мы с братом терпели, сколько могли, соревновались друг с другом сколько каждый выдержит в парилке, а потом весело выскакивали вместе со всеми в моечное отделение.

Действительно, после парной всё казалось не таким уж влажным, мокрым и душным.

Наоборот, тело приобретало какую-то лёгкость, воздушность.

Хотелось летать, прыгать, порхать…

Отец обливал нас заранее подготовленной прохладной водой из тазиков и мы шли в раздевалку отдыхать.

Странно, но в парилке и моченом отделении я совершенно не стеснялся, что совершенно голый и что у меня маленькая писка.

Наверно потому, что здесь некогда было об этом думать, да и не хотелось.

Все были голыми, а я был как все, только ещё маленький…

В раздевалке мы остывали, пили мамин чай из термоса и вытирали свои потные тела старыми майками.

Полотенца мы берегли «на потом», когда помоемся…

Здесь взрослые опять затевали свои разговоры, делились новостями, рассказывали и пересказывали слухи, анекдоты, бывальщины.

На любую вспыхнувшую тему разговора у кого-то обязательно находился подобный или такой же случай в жизни.

Нам с братом было очень интересно слушать эти разговоры, и мы старались запомнить их как можно лучше, чтобы также рассказать их ребятам на нашей улице.

Когда речь заходила о политике, мужики, как правило, в конце-концов обращались к моему отцу за последней оценкой или разъяснением.

Почему-то все считали, что мой отец не простой человек и хорошо разбирается в государственной и партийной политике.

В таких случаях отец становился серьёзным и сдержанным.

Он никогда не отказывался ответить на любой, даже самый неприятный вопрос, но его ответ всегда был не прямой, а направляющий, подсказывающий остальным правильный ответ.

Мужики часто в конце разговоров соглашались с моим отцом и часто уважительно открывали перед ним дверь в моечное отделение, когда кончался наш перерыв на отдых…

Небольшого роста, не атлетического телосложения и без ужасающих своими размерами причиндалов, мой отец скромно, но с достоинством принимал эти знаки уважения и мы все дружной компанией снова шли в парную.

Здесь уже отец кидал порцию горячей воды в свой заветный уголок в печи и лез на верхнюю полку. Мы с братом по очереди молотили его веником, а он блаженствовал, пока мы с братом с веником баловались над его красным, растерзанным войной телом.

Через пятнадцать минут мы выходили в моечное отделение.

Ошалевшие от пара и жгучих ударов измочаленного березового веника, мы мылись, тёрли друг другу спины жёсткой мочалкой, мыли головы и смывали все прохладной водой из душа.

Отец не разрешал нам ходить третий раз в парную. Он считал, что хорошего можно «по чуть-чуть», иначе будет «перебор».

Действительно, идти в парную больше не хотелось…

Голова становилась тяжёлой от запахов и влажности, сердце бешено стучало, тело ослабевало и ноги начинали чаще подкашиваться.

Мы долго сидели на лавках, остывали, вытирались полотенцами, а тело всё покрывалось и покрывалось бисеринками пота.

Отец поил нас чаем, а сам пил из бутылок холодное «Жигулевское» пиво…

Я тоже попробовал это пиво, но оно оказалось очень горьким и с таким странным вкусом, что меня сначала передернуло.

Отец с братом посмеялись надо мной и не стали больше предлагать мне пива.

Тем более, что у меня в голове зашумело, в глазах всё поплыло и я стал проситься домой

Всякий раз наш поход в баню начинался бойким восторгом, а заканчивался сонливой разморенностью…

Теперь мы брели домой не спеша.

Дышали весенним воздухом, щурились от яркого солнца и глазели по сторонам.

Навстречу нам шли другие мужики в баню.

Мы охотно останавливались. Отец степенно рассказывал им о том, какой пар в бане, куда надо бросать воду «на камешки».

Все встречные люди, мужчины и женщины, говорили нам: «С лёгким паром! », а мы дружно хором отвечали «Спасибо! ».

Когда мы шли по улице, то почти все встречные соседи нам улыбались и поздравляли нас «с лёгким паром». Мы тоже желали им всего самого хорошего.

Дома нас ждала мама…

На круглом столе в большой комнате уже стоял большой пузатый чайник, подарок от родственников из Алма-Аты, вазочка с вареньем, плошка с мёдом и большая тарелка с блинами.

Блинов было столько, что можно было пить чай целой улице!

Мама тоже встречала нас чистой, после своей «бани».

Пока нас не было, она мылась в нашей детской ванночке…

Как она умудрялась это делать одна, я не знаю до сих пор.

Мы вместе садилась за стол и пили чай.

Пот опять выступал у нас на лицах. Мама давала каждому белые салфетки, с вышитыми ею красивыми цветами. Этими салфетками мы осторожно промокали капли пота на лбу, щеках и шее.

После этого мы все шли спать по своим комнатам и спальным местам…

Мама ещё несколько времени возилась на кухне, убирая наше пиршество и разбирая наше мокрое белье после бани, а мы уже счастливо сопели носами в свои подушки с новыми, до слез радостно пахнущими наволочками.

Тело медленно остывало после бани. Я чувствовал, как оно поскрипывает и постанывает, как горячая машина после долгой дороги.

Мне было так хорошо, что хотелось с кем-то поделиться этим сонливым счастьем чистоты, спокойствия, сытости и умиротворения…

Уже окончательно засыпая, я мысленно обратился к моей Фее красоты и страсти.

Она явилась мне так, как я и хотел её увидеть. Я увидел её нагой и моющейся в ванне…

На этот раз фея явилась ко мне в облике папиной знакомой кассирши из бани.

У неё было молодое круглое красивое лицо с пухлыми щёчками и такими же пухлыми ярко красными улыбающимися губками.

Её чёрные глаза глубоко запали под верхние веки и часто моргали длинными чёрными ресницами.

У неё были круто изогнутые с изломом густые соболиные брови. Рядом с уголком её левого глаза точно в конце бровки виднелось пятнышко маленькой родинки.

Её носик и лоб покрывали бисеринки пота.

Она сидела боком ко мне на коленках в небольшой ванне наполненной мыльной пеной и опиралась левой рукой на край ванны.

Правой рукой она обнимала себя и пыталась пористой мочалкой потереть себе спину.

Я видел её мокрую гибкую спину, на которую струйкой стекала мыльная вода с мочалки и её круглые блестящие дольки большой попки.

Спереди под локтем правой руки также круто возвышалось полушарие её левой груди. Она была большая с большим розовым пятном вокруг соска.

Все её тело покрывали хлопья мыльной пены. Бугорок розового соска просвечивал сквозь воздушные мыльные пузырьки.

Фея красоты и страсти ласково смотрела на меня и взглядом просила потереть ей спинку…

Её короткие взбитые волосы тонкими мокрыми прядями лезли ей в глаза, она часто моргала. Я чувствовал, что она ждёт от меня помощи.

Мне очень хотелось помочь ей, но я почему-то сдерживался и только с восторгом и волнением любовался её беззащитной нагой красотой.

Фея ничуть меня не стеснялась, но всё же я чувствовал, что что-то мешало ей повернуться ко мне всем телом…

Я мысленно сказал ей, что «я сейчас, вот только капельку передохну и приду к ней на помощь», но в тот же миг сладко вздохнул, улыбнулся и мгновенно заснул…

Проснувшись, я недолго горевал, что не успел помочь моей Фее красоты и страсти помыться.

Почему-то я уверенно знал, что теперь она часто будет являться ко мне, рождаясь из пушистой мыльной пены моих фантазий.

Так оно потом и случилось.

И не один раз…

С тех пор нагая женская красота для меня обязательно сопровождается ощущением чистоты, помытости, уюта, расслабленности, сытости, вкуса и аромата букета запахов хлеба, меда, молока и умопомрачительной пряной кислинки, исходящей от чисто помытого женского тела.

Только проснувшись и вдруг бросившись в объятия мамы, я понял, что она пахнет так, как пахла во сне моя Фея красоты и страсти.

Может быть, моя мама и есть Фея красоты и страсти?

Тогда почему фея смеялась и выглядела, как кассирша в бане?..