Мои женщины. Февраль. 1961. Людмила. Серия: Женщина заставила лизать девушку

МОИ ЖЕНЩИНЫ. Февраль. 1961. Людмила.

Мальчикам и девочкам, юношам и девушкам, отцам и матерям о половом воспитании настоящих мужчин.

(Иллюстрации: сайт "Все девушки "Плейбой" с 1953 по 2010 годы").

Телевизор «Рекорд» прочно вошёл в наш быт, сознание и семью. Телевизор стал нашим другом, вестником, развлекателем, учителем, источником разговоров, обсуждений, споров и разногласий.

Особенно много было разногласий по вопросу: «Что и когда смотреть по телевизору? ». Программа была одна – Центральное телевидение, правда каналов в телевизоре было 12.

Пока мы довольствовались одним каналом.

Главной передачей для всей нашей семьи были телевизионные новости в 21:00. Смотрение и слушание новостей было почти священным ритуалом в нашей семье.

За минуту до девяти часов вечера вся наша семья собиралась в большой комнате и рассаживалась по своим излюбленным местам.

Отец сидел в углу дивана, подложив под спину жёсткую подушечку.

Брат садился рядом с папой, чтобы им было удобно комментировать новости и толкаться во время всяких неожиданностей.

Я сидел на стуле за нашим круглым семейным столом с альбомом и карандашами либо устраивался в другом конце дивана. Здесь мама устраивала мне из подушек и пледа уютное гнёздышко.

Позже всех усаживалась мама в большое кресло-кровать у задней стенки печки, на которой были развешаны фотографии в рамках всех членов нашей семьи и ближайших родственников.

Все мы считали своим долгом заботливо поинтересоваться – удобно ли ей. Мама всегда отвечала, что ей очень удобно и в свою очередь спрашивала, не нужно ли нам что-нибудь. Мы дружно отвечали «нет» и с этого мгновения всё наше внимание устремлялось в экран телевизора.

Телевизор показывал плохо.

Не потому, что был плохим, а потому, что наше телевидение было ещё не совсем развитым.

В 1957 году советское правительство приняло решение о скорейшем внедрении цветного телевидения, а у нас в городе ещё не было даже чёрно-белого телевидения. Тогда повсюду царило радио.

В том 1957 году отец «заболел» наукой и техникой, всякими изобретениями и усовершенствованиями и его любимой стала новая радиопередача «В мире науки и техники».

Особенно массовым средством информации радио стало во время подготовки и проведения шестого Всемирного фестиваля молодёжи и студентов в Москве.

Каждый день по радио транслировались новости и множество фестивальных передач. Фестивальные новости передавали из множества мест в Москве так, что мама, бывшая москвичка, живо представляла себе эти места и события. Она дополняла новости своими восторженными комментариями так, что я «видел» себя в гуще фестивальной толпы молодёжи на Красной площади, на Садовом кольце, в Большом театре, в парке имени Горького, на пароходике на Москве реке.

Потом в августе 1957 года радио начало цикл передач о союзных и автономных республиках. Эти передачи велись всю осень и были очень интересными.

В октябре 1957 года взамен передачи «Новости недели» появился первый радиожурнал «С микрофоном по родной стране».

Мама во время войны на поезде-госпитале поездила практически по всей нашей необъятной стране и побывала во множестве городов и других мест, поэтому она живо представляла себе места, откуда велись передачи.

Папа тоже во время войны побывал на Урале, в Сибири, в Средней Азии, в Монголии, а также в Белоруссии, Украине, Польше, Германии, Венгрии, Румынии и Молдавии.

Их рассказы научили меня и брата воспринимать радиопередачи не только на слух, но и образно, представлять места и обстановку.

Теперь телевидение открыло нам глаза – мы увидели воочию то, что уже давным-давно представляли себе в своём воображении и грёзах.

Но изображение на экране телевизора было ещё не чётким.

Барахлила строчная развёртка, с большим трудом можно было остановить стремительный бег кадров.

Сначала к нашему телевизору мог подходить только отец.

Он показал мне и брату наклейку на кинескопе, на которой было написано «Опасно! » и «20 000 вольт».

Я не мог себе представить эти вольты, но меня поразили внутренности телевизора: горячие радиолампы с таинственным красным светом внутри, гудящие трансформаторы, круглые цилиндрики конденсаторов, множество деталей и проводов.

Я проникся к телевизору опасливым уважением. Мне страстно захотелось узнать, как там всё работает.

Папа всегда настраивал телевизор обстоятельно, не спеша, чем вызывал наше нетерпеливое недовольство.

Конечно, я не признавался, что самовольно включал телевизор и уже давно знал назначение всех ручек на передней панели и даже настроечных винтов внутри телевизора. Поэтому я мысленно кричал и шептал ему, что надо было делать, чтобы вернуть сбившееся изображение на экран.

Мама терпеливо ждала, когда мужчины настроят телевизор и вволю натешатся криками, возгласами, советами и комментариями.

Когда «настройка» капризного телевизора затягивалась, мама молча уходила на кухню и возвращалась только после того, как мы дружно начинали её звать. Возвращалась она всегда с чем-нибудь вкусненьким и мы, мужчины, привыкли получать вкусную «награду» за победу над телевизором.

Однако со временем наш телевизор становился всё более капризным и тогда папа прибегнул к старинному русскому средству упорядочивания любых отношений…

Он стал легонько стукать телевизор.

Сначала телевизор шлёпали сбоку по стенке, потом стукали по крышке, а затем уже стучали со всех сторон.

Каждый раз, когда кадры изображения начинали стремительно бегать сверху вниз или снизу вверх, папа солидно и терпеливо вставал, подходил к телевизору и осторожно, но внушительно стучал по нему.

Телевизор некоторое время обиженно показывал всё как надо, а потом, при смене изображения снова начинал барахлить.

Когда папе надоедало вставать, за дело брался брат.

Он стремительно подскакивал к телевизору и звонко давал ему звонкую затрещину.

Телевизор мгновенно восстанавливал изображение и довольно долго показывал нормальную картинку.

Однако затрещины и удары становились всё более сильными и звонкими, но телевизор от этого всё чаще и чаще барахлил.

Я жалел наш телевизор, как живое существо, как члена семьи, как друга.

Я мысленно просил телевизор не капризничать и дать посмотреть интересную передачу.

Однажды, когда отец и брат устали подскакивать к капризному телевизору, я встал и с молчаливого разрешения присутствующих достал заранее выструганную из карандаша отвёртку и чуть-чуть поправил регулятор частоты кадров.

Изображение чудесным образом вернулось на место.

Ободрённый успехом, я немного поправил чёткость, контрастность и яркость, сделал картинку на экране более чёткой и, сгорая от горячего волнения, юркнул на своё место в уголок дивана.

Мама, папа и брат были по-настоящему ошеломлены моим успехом в деле настройки нашего телевизора.

Брат ревниво потребовал объяснить, что я там делал…

Я сказал, что просто отрегулировал частоту кадров, чёткость, контрастность и яркость.

Папа крякнул, переглянулся с мамой, одобрительно глянул на меня и с этого времени я стал признанным настройщиком телевизоров…

Не знаю почему, но я чувствовал телевизор, как самого себя.

Я ещё ничего не знал об электричестве, конденсаторах, радиолампах, трансформаторах, сопротивлениях, диодах и других деталях телевизора, но я чувствовал, как нагреваются его элементы, как где-то отходят провода и нарушаются контакты.

Я чувствовал его реакцию на малейшие повороты ручек настройки, когда малейшего толчка достаточно было для того, чтобы контакт возобновился, и изображение вернулось на экран.

Вскоре мы с телевизором вошли в такие отношения, что достаточно мне было чуть приподняться на стуле, чтобы идти к барахлившему телевизору, он тут же прекращал мельтешить кадрами и строчить помехами…

Мы тогда ещё не знали, что наша одежда могла заряжаться электричеством и влиять на приём телевизором электромагнитных волн.

Иногда в ответственные моменты папа и брат просили меня постоять в определённом положении в комнате, чтобы успеть, без помех увидеть что-то важное…

Слава обо мне стремительно разлетелась на нашей улице и в соседних домах.

Повсюду наши советские телевизоры капризничали. Практически у всех была одна и та же «болезнь»: срывались кадры, пропадало изображения, «уходила волна», активно мешали помехи.

Однажды мой друг Колька затащил меня к себе домой, чтобы я помог его отцу настроить телевизор.

В этот дом мечтали попасть все взрослые ребята с нашей улицы. Здесь жила его сестра Люда.

Мой брат «сохнул», мечтая об этой тихой, скромной и красивой девушке.

Странно, но я совершенно не находил её красавицей.

Людмила была худенькая, тихая, стройная, болезненная, с низко опущенной головой и робким взглядом.

Она всегда ходила по улице мелкими шажочками, робко, испуганно и всегда вздрагивала, когда мы, пацаны, пробегали мимо неё или случайно задевали её во время игр.

Она никогда не играла с нами и сторонилась нас. У неё были подружки по школе, но на улице она почти ни с кем не дружила.

Обычно Людмила сидела у себя в комнате с книжкой и выходила на улицу только по делам или в магазин.

Все беды и радости нашей мальчишеской и девчоночьей улицы проходили мимо неё. Мы привыкли к её незаметности.

Поэтому я никак не разделял восторги моего брата по поводу красоты Людмилы, хотя это имя мне нравилось.

Людмила – милая людям. Так объяснила мама значение этого имени.

Во всяком случае, я её никак не замечал и не отличал среди других девочек и девушек нашего двора и нашей улицы. Тем более неожиданно было мне увидеть Людмилу совершенно другой в её доме…

Колька нетерпеливо тащил меня из прихожей в комнату, где стоял их телевизор.

Это был такой же, как у нас «Рекорд». Я немного успокоился и привычно включил телевизор.

Пока телевизор нагревался, Колька умчался на кухню принести мне водички попить, а я стал осматриваться вокруг.

Колькин дом почти ничем не отличался от нашего дома. Такой же диван, круглый стол, стулья, этажерка с книгами, всякие статуэтки, салфетки, занавески, шторы в дверных проёмах, репродукции картин известных русских художников на стенах. Всё как у нас или в домах у других моих друзей.

Только книг у нас побольше, да кроме репродукций ещё фотографии родственников в рамочках.

Колька вернулся с большой кружкой холодной кипячёной воды и радушно, по-хозяйски, предложил мне попить.

Мы дружно и весело стали обсуждать работу телевизора, помехи и способы настройки изображения.

Я показал Кольке ручки управления, объяснил, что они делают. Потом достал свою заветную деревянную отвёртку, которой настраивал регуляторы частоты кадров и размера экрана по вертикали.

Пробуя разные варианты настройки, я крутил ручки, переключал каналы и настраивал изображение.

В один из моментов я почувствовал, что на меня кто-то смотрит…

Ощущение пристального взгляда не проходило. Я спросил Кольку, нет ли кого в доме.

- А! – отмахнулся Колька. - Сестра в соседней комнате уроки зубрит.

Тревожное наваждение прошло, но пришло странное горячее волнение, как будто я на глазах народа совершаю подвиг…

Я ещё жарче стал объяснять и показывать Николаю хитрости настройки телевизора.

То ли моё умение и опыт, то ли удачное стечение обстоятельств и погоды, но телевизор вдруг стал чётко показывать первую программу и мы с восторгом смотрели и слушали передачу «Здоровье», которую вела телеведущая-доктор Белянчикова.

Это была очень красивая молодая женщина, добрая, заботливая и очень похожая на мою маму.

Я вскользь сказал об этом и Колька стал вопить, что сам это давно заметил, но никак не мог вспомнить на кого же Белянчикова так похожа.

При этом я краем глаза заметил, как качнулась штора на дверном проёме в соседнюю комнату…

Мне стало жгуче любопытно. Я вдруг страшно захотел заглянуть за эту штору и взглянуть на Колькину сестру Людмилу в домашней обстановке.

Волнение не проходило. Я почему-то вспомнил мою Фею красоты и страсти.

Я был уверен, что за шторой меня ждёт какое-то приключение.

Тем более мне хотелось заглянуть в комнату Колькиной сестры, потому что ни брат, ни другие взрослые ребята с нашей улицы этого сделать не могли…

Телевизор работал чётко и устойчиво, изображение было в меру ярким и контрастным, кадры не бегали и помехи строчной развёртки не искажали картинку.

Мне уже совсем нечего было делать, мне пора было уходить, так как скоро с работы должны были прийти Колькина мама и бабушка. Я снова попросил кружку холодной воды.

Колька, теперь уже почти не спеша, удалился на кухню.

Я сначала робко и осторожно, как разведчик в тылу врага, с гулко бьющимся сердцем потихоньку подкрался к шторам, закрывавшим дверной проём между комнатами, взялся дрожащими руками за края и раздвинул их.

В комнате спиной к окну возле распахнутого шифоньера стояла лицом ко мне Людмила.

Она словно ждала меня и, как всегда, слегка пригнув голову, исподлобья смотрела прямо на меня!

Только теперь её взгляд был не робким, не испуганным, скорее настороженно лукавым.

Я вдруг увидел её огромные выпуклые блестящие глаза, окаймлённые чёрными пушистыми ресницами.

Такие ресницы я видел только у мамы, когда изредка она подкрашивала их специальной тушью для ресниц.

Я увидел тонкий прямой носик Людмилы. На его кончике играл солнечный зайчик, и от этого казалось, что это он отражается искорками в её глазах.

Тоненькие губки Людмилы были подкрашены ярко красной губной помадой и выглядели как два розовых лепестка. При этом уголки её губ сложились в ту еле заметную лукавую усмешку, которая мгновенно пронзила меня, как стрела.

Щека Людмилы, обращённая к окну, чётким светящимся контуром переходила в маленький красивый подбородок, и я вдруг в один миг осознал, что её лицо умопомрачительно красиво!

Людмила была почти не причёсана. На голове у неё был живой беспорядок прядей тёмно коричневых, почти чёрных волос.

Только на висках и на лбу были длинные тонкие пряди, которые превращали её лицо в нечто мальчишеское, юное, задорное.

Мне ещё понравились её брови. Они были не такие как всегда незаметные. Наоборот, её бровки были чётко обозначены не тонкой выщипанной линией, а гибким пушистым валиком.

Только увидев всё это в мгновение ока, я вдруг опять осознал, что Людмила стоит передо мной почти обнажённая!..

Людмила стояла передо мной одетая в тёплую красно-бардовую кофту с длинными рукавами. Её ворот и борта были расстегнуты…

Люда гибкими пальчиками своих тонких рук расстёгивала последнюю нижнюю пуговицу. Пуговица не поддавалась и Людмила, увидев меня, так и застыла с судорожно сжатыми на пуговице пальцами.

В распахнутый ворот и борта кофточки были видны полушарии её груди…

Мой взгляд вонзился в эти два тесно сжатых полушария идеально полукруглой формы.

Эти выпуклые полушария были светлее по цвету и словно светились в тени кофточки. Людмилины грудки соприкасались друг с другом в верхней части и вместе составляли идеально симметричную фигуру.

Я с немым удивлением увидел на одной из грудок бледный рисунок кровяных сосудов и поразился прозрачности кожи.

Между бортами кофточки светилась талия и животик Людмилы. Меня поразила гладкость её кожи, волнующая мягкость выпуклых теней талии, переходящей в бедро.

Из-под полы кофточки, которую приподняла и теребила Людмила, гибким изгибом виднелись её ножки.

Людмила стояла, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу, да так и застыла в этой позе. Поэтому я увидел её ножки сомкнутыми в единое целое с гладкими бёдрами, худеньким коленом, стройной голенью и высокими ступнями с маленькими, как у куклы пальчиками.

Да, это была живая кукла Барби, только с Людмилиным лицом!

Всё это я увидел и запомнил в одно мгновение.

В следующий миг я увидел таки испуг в глазах Людмила и испугался сам.

Я задёрнул шторы двери и отшатнулся назад к телевизору.

Я был настолько ошеломлён увиденным, что не сразу опомнился и не откликнулся на призывы Кольки.

Колька кричал мне, чтобы я шёл к нему на кухню, где он приготовил мне чай.

Не сводя глаз с колышущихся штор, пятясь, я помчался к Кольке на кухню.

Отказавшись от чая, я потащил его в прихожую и дальше на улицу.

Только отбежав от их дома на приличное расстояние, я немного расслабился и перевёл дух.

Я снова видел это! Снова моя Фея красоты и страсти подарила мне случай увидеть то, о чём втайне мечтали и шептались все мальчишки с нашего двора.

Волнение, страх и гордость распирали меня. Я радовался как помешанный и даже шатался от счастья, которое мне привалило.

Единственно, что тревожило меня, так это реакция Людмилы на моё нахальство. Я без разрешения сунул нос в её комнату и увидел её почти голой. Какой девушке это понравится!?

Я решил никому не рассказывать об этом и делать вид, что это был не я, а кто-то другой.

Я дал себе клятву, что ни Кольке, ни брату, ни кому либо ещё я не расскажу об увиденном и не проболтаюсь.

Пусть это будет моим испытанием от Феи красоты и страсти.

Пусть это будет моей тайной, которую я сохраню, не смотря ни на что.

Пусть это будет моё, только моё и больше ничьё.

Я не знал ещё, как трудно сохранять свою тайну, когда она жжёт и требует вырваться на свободу…