Мои женщины. Сентябрь. 1961. Я не маленький! aka Эротические рассказы про маленьких девочек

МОИ ЖЕНЩИНЫ. Сентябрь. 1961. Я не маленький!

Мальчикам и девочкам, юношам и девушкам, отцам и матерям о половом воспитании настоящих мужчин.

(Иллюстрации из открытой сети Интернет).

Летом и особенно в начале сентября 1961 года я впервые осознал, что я не маленький, в смысле уже не ребёнок, то есть не мальчик детсадовского возраста.

В первом классе, когда уроки были продолжением детсадовских игр, мы чувствовали себя ещё детьми. К нам относились как к детям, нас оберегали, терпеливо сносили наши капризы, шалости, непонимание. Нас кормили, к нам часто приходил завуч, доктор и вожатые из старших классов. Они спрашивали нас – как мы себя чувствуем, как учимся, какое у нас настроение.

С начала занятий во втором классе всё изменилось. Мы начали учиться по-настоящему…

Во-первых, добавились уроки.

Если в первом классе у нас были предметы: обучение грамоте, литературное чтение, окружающий мир, русский язык и правописание, счёт, пение (музыка), рисование, физическая культура и труд, то во втором классе добавилась арифметика.

Во-вторых, изменилось отношение к нам, как к ученикам.

Если в первом классе с нами терпеливо возилась наша первая учительница, то теперь она стала ставить перед нами задачи и требовать их выполнения.

Я тоже изменился. Я чувствовал, что перестал быть маленьким.

Я чувствовал, что детство постепенно выходит из меня, выдавливается, как зубная паста из тюбика.

Мне было очень жаль покидать мои детские игры, забывать детский сад, моих детсадовских друзей и подружек, но старые игрушки и детсадовские книжки меня уже не так трогали и интересовали.

Я всё чаще стал говорить родителям и брату, что «я не маленький»…

За лето 1961 года я подрос на целых три сантиметра. Это мы выяснили, когда папа в очередной раз отмерил наш с братом рост в дверном проёме между залом и моей комнатой.

Теперь мой рост составлял ровно 130 сантиметров, а вес 25 килограмм.

Я оказался почти самым высоким в нашем 2 «А» классе.

Только одна из девчонок Люба Мишина была выше меня.

При этом я оставался худым и жилистым.

Другие ребята и девчонки были либо меньше и худее меня, либо меньше, но толще.

Особенно это было заметно на уроках физкультуры, когда мы переодевались в маечки и трусики и становились в шеренгу.

Раньше мы все были почти одинаковые. Теперь мы разнились по росту и спорили кому стоять правофланговым.

Всем ребятам было обидно равняться на Любку Мишину, а она злорадно ухмылялась всякий раз, когда учитель физкультуры командовал нам «Равняйсь! Смирно! ».

Особенно быстро росли у меня ноги. Они стали длинными и худыми. Коленки и лодыжки выпирали. Было очень больно стукаться ими обо что-нибудь.

Но длинные ноги мне не мешали, наоборот, мне стало легче бегать за братом и его друзьями или убегать от них, когда они меня прогоняли.

С моими ногами теперь легче было крутить педали взрослого велосипеда, находясь под рамой.

Теперь я мог в три прыжка перескочить всю нашу большую комнату и лихо влететь на кухню на зов мамы к завтраку, обеду или ужину.

Теперь я полюбил бегать и прыгать в длину и в высоту.

Я чувствовал свои ноги, которые становились всё длиннее и длиннее.

Мама в шутку теперь называла меня «кузнечиком», а брат – «саранчой».

Изменилась за это лето и моя способность думать…

Теперь я не задавал глупые вопросы типа «что это? », «кто это? », «как это? », «почему? » и так далее.

Теперь я стал задавать более сложные вопросы, на которые ни папа, ни мама, ни брат уже не могли отшутиться или рассказать мне какую-нибудь «сказку-тарабаску».

Теперь чаще всего они мне отвечали «думай сам» и «думай своей головой» и я начал думать…

Источником моих дум было всё, что меня окружало. Всё, что я видел, замечал, чувствовал, испытывал и ощущал, порождало думы.

Иногда думы были лёгкие, весёлые, быстрые, иногда – тяжёлые, грустные и тягучие.

Особенно много дум порождало чтение книг и журналов, смотрение передач по телевизору и особенно, кино.

Походы в кино стали моим самым любимым приключением.

Всякий раз, когда родители или брат брали меня с собой в кино, это являлось волнующим событием, приключением, круги от которого ещё долго волновали мою душу, будоражили мысли и воображение.

Ещё с детства я имел способность смотреть во сне любое увиденное кино.

Я много раз видел во сне фильм «Чапаев».

Я даже заказывал его себе перед сном и с удовольствием смотрел, как Чапаев лихо скачет на коне впереди своих чапаевцев, как Анка-пулемётчица «косит» из пулемёта капелевцев, как сконфуженные бойцы ныряют за оружием в реку, как Фурманов спокойно и достойно осаждает гневного Чапаева, как умирающий Петька приподнимается, чтобы ещё раз увидеть уплывающего раненого Чапаева…

Я смотрел во сне фильм «Чапаев» множество раз.

Я зримо с восторгом и страхом чувствовал себя рядом с героями этого фильма.

Так я мог «посмотреть» во сне практически любой понравившийся мне кинофильм.

Таких фильмов было много, очень много…

Иногда даже картинки-иллюстрации в книгах оживали в моих снах и действовали, как написано в книге.

Особенно часто «оживали» картинки из сказок Пушкина и мой любимый Мальчиш-Кибальчиш.

Вот уж где я мог вволю порезвиться в борьбе с буржуинами!

Я стрелял, кидал гранаты, строчил из пулемёта, рубил шашкой, дрался и пинался ногами.

Потом я стойко терпел муки, когда меня ловили враги и требовали выдать им нашу «Военную Тайну».

Я во сне даже тихонько отвечал им грубыми матерными словами, которым научился за это лето на улице…

Другим источником пищи для размышлений стали новости и передачи по телевизору.

Папа всегда с интересом и азартом слушал новости по радио или смотрел их по телевизору. Ничего не могло его отвлечь от «телевизионных новостей».

Он всегда их комментировал так, что мама с тревогой приходила с кухни и требовала, чтобы он не болтал, говорил тише и не при детях.

Мне и моему брату было интересно, что же такого в этих новостях, что наш отец то вскакивал, то восторгался, то огорчался, то надолго задумывался.

После новостей, как правило, папа хотел поделиться с нами своими соображениями, но мама ему категорически это запрещала, а для нас запреты только разжигали наше любопытство.

Из новостей радио- и телепередач и комментариев папы мы, например, узнали о напряженности в отношениях между Кубой и США, о борьбе африканских негров во французских и бельгийских  колониях, об убийстве Патриса Лумумбы агентами Чомбе.

После этого я видел этих негров в облике буржуинов и дрался с ними, как дрался бы Мальчиш-Кибальчиш.

Из новостей мы узнали о новом президенте США Джоне Фицджеральде Кеннеди, о котором отец сказал, что «этот молодой человек начнёт новую политику, но ему не дадут её реализовать».

Узнав о запуске советской усовершенствованной многоступенчатой ракетой нового тяжёлого спутника, папа сказал, что «теперь мы можем доставить нашу «штуку» в любую точку мира и это даст нам уверенность и покой на несколько десятилетий».

Отец не сказал нам, о какой «штуке» он говорил, но мы с братом шёпотом догадались, что он имел в виду атомную бомбу.

Новости принесли весть о запуске нашего космического аппарата в сторону Венеры и о том, что началось освоение планет Солнечной системы.

Брат показал мне учебник астрономии, карту звёздного неба, а вечером красивую звёздочку на закатном небе. Это была Венера, планета к которой сейчас нёсся наш советский космический аппарат.

Потом он показал мне созвездие Большой медведицы, Малую Медведицу и Полярную звезду. Рядом с одной из звёзд в ручке ковша Большой Медведицы я увидел ещё одну слабенькую звёздочку и брат сказал, что у меня «абсолютно нормальное зрение».

С этого момента я навсегда «заболел» небом, звёздами и космосом.

Теперь в ясные ночи я просыпался, подползал в кровати к окну, откидывал штору и занавеску и смотрел на звёздное небо.

Звёзды мерцали. Мне очень хотелось подняться повыше к ним, посмотреть на них вширь и вдаль.

Иногда во сне я летал сквозь листву деревьев, через электрические провода, облака и тучи и поднимался в небо, как самолёт, над облаками.

Здесь я видел небо таким чёрным, наполненным таким количеством мерцающих звёзд, что мне становилось холодно, страшно и жуткий восторг покрывал мурашками руки и ноги.

Потом запуски наших советских спутников стали обычным делом, а потом мир просто взорвался – полетел Юрий Гагарин.

Вот это была новость, так новость!

Отец ожидал чего-то грандиозного, но чтобы после каких-то неудачных пусков вдруг полетел человек в космос – это было сверхсобытие и сверхновость.

С того момента всё, что касалось космоса, вызвало у меня и у всех волнение, восторг, гордость и великую радость.

Как я радовался, что родился и живу в великой стране, нашей Родине, что я вижу, слышу, чувствую эти великие достижения и победы нашей науки и техники.

Мы все, а наш папа, в особенности, чувствовали себя причастными к этим победам и свершениям. Папа гордился так, как будто он сам участник подготовки этих полётов и запусков.

Потом мы узнали, что американцы создали и запустили межконтинентальную ракету «Минитмен» и папино настроение сразу резко упало. С этого момента в нашем доме поселилась тревога.

Потом в Алжире генералы подняли мятеж против французского президента Шарля де Голля. На него будет совершено 12 покушений.

Мне не было жаль этого человека, но папа говорил, что «он для нас не опасен, а значит полезен».

Потом мы узнали, что какой-то польский писатель Станислав Лем написал фантастический роман «Солярис» и все стали гоняться за этим романом.

Друзья моего брата говорили, что это этот роман «ништяк», что в нём написано, как люди встретились на далёкой планете с мыслящим океаном.

Мой брат бредил фантастикой, запоем читал все старые и новые книги, а мама сердилась и требовала, чтобы он читал Чехова, Толстого и Шолохова.

Я тоже попробовал почитать несколько фантастических книг, но мне больше всего нравилось, как их пересказывает мой брат.

Он и его друзья часами могли пересказывать друг другу содержание прочитанных фантастических книг, спорить, кричать, восторгаться.

Мне было очень интересно их слушать.

Брат пообещал мне, что в своё время даст мне почитать «Таинственный остров» Жюля Верна.

Само название книги, имена «Жюль Верн», «капитан Немо», «Наутилус» заставили моё сердце биться учащённо в предвкушении чего-то необычайного, таинственного и очень интересного…

Потом мы узнали из новостей о высадке американских наёмников на Кубе и о героической борьбе кубинских «барбудос» с агрессорами. Кубинская народная армия Фиделя Кастро сбросила десант американских наёмников в море, многие из них были взяты в плен.

Мы с братом ликовали, а папа надолго задумался, потом о чём-то шептался с мамой.

Потом наша страна разорвала отношения с какой-то Албанией.

После этого мама ввела ограничения в наш семейный бюджет, стала экономно готовить и сушить сухари.

Потом я услышал о походе нашего советского научного судна «Витязь» в Индийский океан и о сделанных там научных открытиях гигантских подводных рек – течений.

Я немедленно «заболел» морскими путешествиями и мне стали сниться волны, чайки, солёные брызги, скрип канатов и звон корабельной рынды. Всё это я почерпнул из восторженных рассказов моего брата. Он давно грезил о море и морских походах, он мечтал стать моряком.

Потом мы узнали, что в стране началась борьба с «паразитами» то есть с «тунеядцами».

Тунеядцами называли тех, кто не хотел честно работать, трудиться, а хотел жить как при коммунизме, то есть ничего не делать, а только есть и пить в своё удовольствие.

На улице я иногда слышал, как тётя Шура ругала своего младшего сына Вовку Изотина и называла его «тунеядцем» и «паразитом» за то, что он не хотел ей помогать по дому или в огороде.

После этого я тоже задумался над этим и спросил маму: «Мам, я тоже туняедец? ».

- Нет, - ответила мне, смеясь, мама, - ты не тунеядец. Ты мой самый лучший помощник.

- Главное дело, которое ты делаешь – это учёба. Это твоя работа – такая же, как работа папы или моя работа.

- Ты также встаёшь утром, собираешься в школу, как на работу, делаешь уроки, занимаешься, трудишься, получаешь оценки, как мы зарплату.

- Ты приносишь домой «пятёрки» и мы радуемся твоим успехам. Ты много помогаешь мне по дому: убираешь постель, складываешь свои игрушки, книжки и журналы, наводишь порядок на своей этажерке и в шкафу.

- Ты помогаешь мне накрывать на стол, убирать и мыть посуду и даже помогаешь мне гладить бельё.

- Ты молодец! Ты очень помогаешь папе, когда он что-нибудь делает или строит. Продолжай в том же духе, и ты станешь хорошим мастером и человеком.

Я с облегчением перевёл дух и побежал по своим делам.

Действительно, какой же я тунеядец, если я делаю столько разных и тяжёлых дел.

Попробуйте сами поучиться, как учимся мы!

Попробуйте хотя бы заучить несколько стихотворений всего за день или даже два!

Я очень гордился тем, что не «паразит» и не «тунеядец».

Теперь я совершенно спокойно бежал на улицу и играл с ребятами. Я знал, что имею право играть, потому что хорошо учусь в школе, делаю все уроки и домашние задания. Теперь я могу быть свободным, как ветер…

Пятого мая 1961 года американцы запустили с мыса Канаверал свою ракету с пилотом Аланом Шепардом.

Ракета только взлетела и через 15 минут упала в океан. Она даже не сделала один виток вокруг Земли, что по нашему мнению даже не считается за космический полёт.

Ребята радовались и с презрением говорили, что «американцам нас никогда не переплюнуть».

Кстати, именно в это время возникла мода смачно плеваться – цикать слюной.

Каждый плевок был со своим значением…

Тонко и коротко «цикнуть», как будто сплюнуть прилипшую к губе «табачинку», означало презрение, независимость, пренебрежение к человеку или возникшей ситуации.

Такое «циканье» придавало человеку уверенности и силы.

Набрать слюны и медленно каплей цикнуть-сбросить её с нижней губы означало ещё большее презрение и независимость. Такой плевок означал, что человеку всё равно, что он ничего не боится и готов на всё.

«Харканье» полным набором того, что накапливалось в носоглотке, означало наивысшую степень презрения и решимости. Такой плевок производился через вытянутые трубочкой губы, с шумом, как выстрел.

Самые независимые, сильные и отчаянные ребята могли так плюнуть даже в лицо обидчику или жертве…

Такой плевок считался открытым оскорблением, поэтому ребята очень редко так плевались.

После новостей из Америки, как правило, ребята на улице плевались чаще. Разнообразные плевки означали наше презрение к американцам, которые хотели войны с нами…

Особенно сильно возросла неприязнь и ненависть к американцам, когда в мае 1961 года начался путч в Южной Корее.

Папа тогда сказал, что «за этим последует война, а за ней может разгореться и третья мировая война».

Потом пришло сообщение, что Запад «дал добро» на строительство для Западной Германии кораблей с ядерным оружием на борту.

Потом наш Никита Сергеевич Хрущёв встретился в Вене с американским президентом Джоном Кеннеди и предложил заключить с Западом мир, разоружиться, запретить ядерные испытания и объявить Берлин «свободным городом». Начались переговоры между СССР и США.

Потом сообщили, что выстрелом из двустволки убил сам себя известный американский писатель Эрнест Хемингуэй.

Мама очень горевала и сказала, что «погиб очень хороший писатель, книги которого можно читать и читать бесконечно».

Я не понимал маму, как можно жалеть американца, который по рассказам ребят во дворе, «пил, как лошадь».

Мама сказала, что когда я прочитаю его книги, то сам всё пойму, а «американцы бывают разные, в том числе и хорошие».

Потом наши заключили договор о дружбе, сотрудничестве и взаимопомощи с Северной Кореей.

После этого мама и папа уже почти открыто стали запасаться продуктами, спичками, хозяйственным мылом и сушить сухари.

Кстати, этим занимались не только мы, но и все наши соседи.

Разговоры взрослых стали тревожными, скрытными. Мы, ребята, тоже стали меньше играть и баловаться.

Потом мы совершили путешествие в Москву и там узнали, что американцы и Запад отвергли наши предложения о мире и разоружении.

После этого папа почему-то успокоился и стал каким-то собранным, спокойным, сдержанным.

Он уже ничего не боялся, больше улыбался и всё время что-то делал по дому, приносил с работы и из магазина какие-то покупки и свёртки.

Мама штопала и чинила одежду, а папа проверял нашу обувь. Мы к чему-то готовились, а я чаще стал видеть сны о Мальчише-Кибальчише и фильмы о борьбе с буржуинами…

Потом в космос слетал и тут же вернулся ещё один американский пилот, но он опять не мог считаться космонавтом, так как не совершил витка вокруг Земли.

Потом сообщили об открытии новой кометы и мы с братом всё старались в лучах утренней зари её увидеть в бинокль. Не увидели.

Потом мы узнали, что советские астрономы открыли самое старое звёздное скопление нашей Галактики, и брат прочитал мне и моим друзьям целую лекцию о звёздах и космосе.

Он очень гордился тем, что знал и что мог нам всё это рассказать. Мне тоже захотелось узнать о звёздах как можно больше, и моя голова распухла от новых знаний.

Потом 6 августа 1961 года в космос по-настоящему полетел второй советский космический корабль-спутник «Восток-2» с Германом Титовым на борту.

Его полёт тоже вызвал массу восторгов и радости, но уже не такой, как во время первого полёта Юрия Гагарина.

Наш корабль-спутник пролетел вокруг Земли более 700 000 км, и мы страшно гордились тем, что это не американские «прыжки» по баллистической кривой.

Герман Титов за сутки сделал более 17 оборотов вокруг земного шара, и мы ещё раз утёрли нос американцам.

Ребята на улице смачно «цикали» и плевались, когда сравнивали наши достижения с американскими полётами.

Наш космонавт Герман Титов теперь мог полнее рассказать о своём полёте и я, затаив дыхание, слушал его рассказы и интервью по телевизору.

Тем временем американцы закончили строительство секретного подземного бункера, в котором их правительство должно было укрыться в случае ядерной войны.

Об этом «секрете» американцев все вокруг говорили, и я впервые подумал, а куда нам деваться, если к нам прилетит американская атомная бомба?

Вечером перед сном я смотрел на далёкие трубы ГРЭС и прикидывал, что бомбу могут сбросить на неё, так как она даёт электричество на большую территорию, в Тулу, Серпухов, Калугу и Москву.

Отец как-то сказал, что «если бомба взорвётся на высоте 100 метров над электростанцией, то наш город и наши дома сметёт, как веник сметает мусор».

Мне не было страшно. Я только жалел, что не успею добраться до этих проклятых «буржуинов»…

Мишка Изотин, друг моего брата, сделал мне из дерева маленький автомат «ППШ».

Он был с настоящим прикладом и диском для «патронов».

Сверху Мишка прибил маленькими гвоздями шпингалет от оконной рамы, и им можно было дёргать и клацать, как настоящим затвором винтовки.

Ни у кого из ребят не было такого «автомата», и я очень им дорожил.

С этим «автоматом» я готов был встретить и победить любого врага, если не выстрелами, то хоть прикладом. Я бы им живым никогда бы не сдался!

Потом в Германии начался «Берлинский кризис».

В городе, разделённом после войны на американскую, британскою, французскую и советскую зоны оккупации, стали возводить высокую стену и закрыли проход в Западный Берлин через Бранденбургские ворота.

Отец рассказал нам, как выглядят эти ворота и город, но только во время прошедшей войны. Может быть, так было нужно, но папа сказал, что «эта стена ни чему хорошему не приведёт, будет только хуже».

Потом все стали говорить о новой поэме нашего поэта Евгения Евтушенко «Бабий яр».

Мы впервые узнали о том, как фашисты расстреляли в этом большом овраге тысячи советских людей, среди которых было множество евреев.

Ненависть к фашистам и американским агрессорам вспыхнула с новой силой. Мы с ребятами уже не боялись ни атомной бомбы, ни войны. Хотелось поскорее с ними встретиться, чтобы «дать им жару»…

Американцы тем временем направили своего вице-президента Джонсона в Западный Берлин и объявили жителям города, что «их не оставит без помощи и что США являются гарантом их свободы». С этого момента слово «свобода»т стало главным во всех новостях об американцах.

Они почему-то решили, что у нас «свободы» нет, и что только у них она есть.

«Свобода» стала самым модным словом и все стали друг другу доказывать, что они свободны.

Я тоже задумался над тем, как можно чувствовать себя свободным, от чего и насколько…

Потом пришло сообщение о первом международном фестивале современной эстрадной песни в польском городе Сопоте и все стали говорить, что «современные песни – это выражение внутренней свободы, что это песни протеста против гнёта правящих режимов» и так далее.

Мне очень нравились современные песни, старые русские народные песни, песни военных лет, гражданской войны, первых пятилеток, песни из кинофильмов, романсы и даже хулиганские воровские песни, которые «втихаря» пели ребята на улице.

В нашем доме мы очень любили слушать песни и петь. Ни один праздник, ни одно домашнее застолье не обходись без песен, и я не понимал, где нарушается наша свобода петь те или иные песни. Мне нравились практически все наши песни!

Потом начались бои в Африке, а в начале сентября 1961 года в Югославии собрались какие-то «неприсоединившиеся» страны и создали свою организацию.

Они заявили об угрозе войны и призвали всех к миру. Сами они объявили, что ни к кому не присоединятся, ни к нам, ни к американцам.

Потом некоторые видные советские и американские учёные объявили, что тоже создают своё (Пагуошское) движение учёных за мир, против угрозы ядерной войны, против использования достижений науки в военных целях.

В это время американцы с мыса Канаверал запустили космическую ракету, которая вывела на орбиту капсулу с «механическим космонавтом». Живого человека они запустить в космос не рискнули.

Все эти новости холодным или горячим водопадом ежедневно скатывались на нас и будоражили мой ум…

Я даже стал пока несмело поддакивать отцу, соглашаться с его комментариями или сам комментировать новости.

Потом мне доставляло огромное удовольствие пересказать эти новости ребятам на улице или в школе.

Для многих из них эти события и новости были как гром среди ясного неба…

В нашем 2 «А» классе вообще наметилось разделение учеников на «успевающих» и «не очень успевающих».

Я по-прежнему продолжал всё «схватывать» на уроках, быстро запоминать, справляться с домашними заданиями, отвечать у доски, делать уроки впрок, а некоторые учились с большим трудом.

Особенно трудно давались ребятам и девчонкам правописание, арифметика и немецкий язык.

Наверно у них не было такого отца, как мой папа, который терпеливо и настойчиво с хитроумными примерами объяснял мне все правила сложения, вычитания и других операций с цифрами.

Мама тоже терпеливо слушала мои пересказы прочитанных книжек и мягко поправляла меня, когда я говорил что-то неправильно или коверкал слова.

Она очень гордилась тем, что наш папа, и мы с братом умели говорить «правильно» и очень огорчалась, когда мы приносили с работы, из школы или с улицы какие-нибудь «хулиганские» слова и выражения.

Я уже умел говорить многие такие слова, но мне не хотелось огорчать маму. Тем более, что она мне как-то сказала, что я «уже не маленький, чтобы бездумно повторять за другими дурацкие и грубые слова и ругательства».

Я очень хотел быть взрослым, таким как мой брат.

Он уже влюблялся, постоянно бегал за девчонками, писал им записочки, шептался с ребятами, страдал и наслаждался своими страданиями.

Мне тоже очень хотелось набраться храбрости и заговорить с Валей Архиповой, но всякий раз, когда я встречался с ней в школе, у меня пропадал дар речи и я не мог вымолвить ни одного умного слова.

Она это чувствовала и только насмешливо крутила головой так, что её косички и банты разлетались в разные стороны.

Это она, самая маленькая в нашем классе, всякий раз говорила в адрес какого-нибудь неловкого мальчишки: «Куда ему, он ещё маленький».

Странно, но ребята, которые в любой момент могли, кому угодно из сверстников дать сдачи, угрюмо молчали в ответ на её слова и делали вид, что их это не касается.

Маленькая и красивая, как кукла, Валя Архипова вдруг как-то незаметно стала самой главной девочкой в классе…

Моя голова гудела и болела от мыслей, чувств и переживаний…

Иногда по вечерам мне казалось, что голова моя может лопнуть от напряжения.

Мне одновременно хотелось во всё вникнуть и ничего не знать, чтобы не мучиться тяжёлыми раздумьями.

Я не мог найти в себе ответы на вопросы, которые сыпались на меня со всех сторон или возникали сами собой в моей бедной голове. Я даже вспомнил слова грустной песни, которую пел дядя Коля, когда ещё жил с нами: «Заболела, ты моя головушка, заболела голова».

Однажды вечером я со слезами во взоре пожаловался маме на свою голову.

- Мам, у меня голова думать не хочет, – сказал я маме, чуть не плача. – Я ей говорю: «Работай! », а она не работает, только болит. Мысли то скачут, как не знаю кто, то копошатся, как эти… - я не знал с чем сравнить свои мысли, которые тяжело, как жернова вертелись у меня в башке.

- Ничего страшного, - спокойно и ласково сказала мама. – Это скоро пройдёт. Просто ты растёшь и становишься большим.

От её слов сердце вдруг встрепенулось и забилось быстро-быстро. Голова закружилась и ещё больше напряглась.

Неужели, чтобы стать большим надо пройти через такие мучения?

Мама обняла меня за плечи, слегка прижала к себе, положила мою голову к себе на колени и стала нежно гладить меня по голове, как в детстве.

Мне стало так хорошо, что я начал тихо молча плакать и слёзы сами собой вдруг полились из моих зажмуренных глаз.

Сердце часто билось. Я прижатым к маминым коленям ухом чувствовал, как кровь туго толкается в моих жилах на виске.

Сначала боль в голове усилилась, а потом, когда я перевёл дух и ровно задышал, боль под ласковыми мамиными пальцами вдруг утихла, и мне стало несказанно хорошо.

Я поуютней устроился на маминых коленях и стал приноравливаться к ритму её поглаживаний.

Мама уже гладила меня не только по голове, но и по спине.

Мама гладила меня ровно, длинно, протяжно, не медленно, но и не быстро.

Она гладила меня ласково и терпеливо, по-доброму.

Я чувствовал, как её поглаживания соответствуют её тихому грудному голосу.

Она говорила и в такт словам гладила меня так, что её слова входили в меня словно тёплый солнечный свет.

От её слов во мне растекалась тёплая спокойная жидкость. Она проникала во все уголки моего тела и покалывала в кончиках пальцев.

Я слушал маму, наслаждался этим теплом и нежными поглаживаниями и вяло пытался вникнуть в её слова.

- Понимаешь, ты сейчас в таком возрасте, когда голова твоя, вернее мозг, начинают усиленно работать, перерабатывать информацию. Если раньше, в детстве, ты просто впитывал всё, что видел и слышал в себя, то сейчас ты начинаешь делать отбор нужной тебе информации.

- Чтобы это делать мозг твой должен научиться быстро сравнивать всё с твоими внутренними установками, желаниями и потребностями. Для тебя сейчас мир начинает расширяться. Чем больше ты узнаёшь, тем дальше ты видишь и больше понимаешь.

- Твой мозг работает усиленно, поэтому может пока не справляться. Но это пройдёт. Главное, не бойся.

- Всему своё время и свой срок. Всё, что надо к тебе придёт само по себе, естественным путём. Не спеши, но и не медли.

- Как только почувствуешь, что перед тобой серьёзная проблема или задача, так сразу включайся в её исследование или решение.

- Будь, как учёный, открывающий новые неизведанные миры. Делай свои открытия, ищи закономерности, вникай в суть вещей.

- Главное, всегда добивайся победы. Не откладывай решение проблем «на потом».

- Потом возникнут новые проблемы и пошло-поехало. Они навалятся на тебя как снежный ком, лавиной. Понял? – спросила меня мама.

Сказать по правде, я мало чего понял из маминых слов.

Мне просто было очень приятно слышать тембр её голоса, чувствовать её ласковые пальцы.

Мне было приятно, когда она гладила меня по спине там, где чесалось.

Но мамины слова, видимо, запали мне в душу, потому что я их вскоре вспомнил. Я стал играть «в учёного»…

В большой и толстой маминой книге «Хирургия», которую нам с братом строго-настрого запрещалось смотреть, читать и трогать, я новыми глазами увидел цветные картинки с изображением скелета человека, его внутренних органов, мышц, кровеносной и нервной системы.

На одном из рисунков был нарисован мозг человека, целиком и в разрезе.

Так вот что у меня в голове так болит, когда думает!

Мне стало жутко интересно. С этого момента я начал исследовать папу, маму, брата, друзей и в первую очередь себя.

Я замкнулся сам в себе.

Странно, но в это время я вдруг очень полюбил русскую народную песню «Березонька» и часто вслух или про себя пел:

Во поле берёза стояла,

Во поле кудрявая стояла,

Люли, люли, стояла,

Люли, люли, стояла.

Я пойду, пойду погуляю,

Белую берёзу заломаю,

Люли, люли, заломаю,

Люли, люли, заломаю.

Зачем «заломаю»? Почему «заломаю?

При этом «березонька» почему-то представлялась мне красивой девочкой, Валей Архиповой…