Лиза на Севере

Фото автора

*****

Отрывок

*****

По грибы да ягоды Лапатов всех свозил, как обещал, казенным УАЗиком. На задних сиденьях Лиза с Оксанкой поместились и школьная директриса, Марья Степановна. А рядом с Лапатовым Василий, жених Оксанкин расселся. В дороге он то и дело оборачивался назад, и, щуря свои раскосые маслянистые глаза, хвастал, как пару лет назад он с берданкой на медведя ходил.

- Молчи уж, герой! – смеялась Оксанка. – Ты у меня в лазарете после этой вылазки до весны провалялся.

Василий улыбался довольно.

- Так мы и начали встречаться, - улыбалась Оксанка в ответ, забавно морща широкое скуластое лицо.  

Углубившись достаточно в лес, Лапатов остановил машину. Ружьишко свое достал, а женщинам корзины выдал. Пахло сырой хвоей и грибами. Над головой, в верхушках кедров, пробивалось скупое северное солнце. Вдалеке березняк белел.

Лиза из машины последней выпрыгнула, ловко, по-мальчишески. Еще бы – она ведь  не в привычной драповой юбке сегодня была, а в шерстяных брюках, которые сама пошила, как на картинке из заграничного журнала. В глубинке женщины стеснялись еще брюки носить, а в Москве в них многие щеголяли. А к брюкам Лиза надела поверх свитера телогрейку коротенькую, повыше колена, да сапоги на низком ходу.

- Ты от нас не отходи, - предупредила Оксанка. – Тут и заблудиться недолго. А ты поди наших лесов вовсе не знаешь.

- Я Елизавету Андреевну от себя ни на шаг не отпущу, - Лапатов по-хозяйски приобнял ее за худенькие плечи.

Лиза глаза опустила. Лапатов нарочно и поездку эту подстроил, и Оксанку с Марь Степановной пригласил с тем, чтобы они и Лизу ехать уговорили. А теперь вот уведет ее в чащобу лесную, прижмет к стволу кедровому, и кричи - не кричи… В поселке Лизу давно считали невестой Лапатова, потому пареньки местные только вздыхали да взгляд отводили при ее появлении. Лапатову поперек дороги никто становиться не смел.

- Оксан, я с тобой вместе ходить буду, – нашлась Лиза. - Ты мне рассказать что-то хотела.    

- Успеете еще наболтаться, - махнул рукой Лапатов. – Елизавета Андреевна, мне кажется, что вы меня избегаете в последнее время. Эх, Лиза, Лиза, зря вы так. А я ведь подарок вам сделать хочу.

Поначалу все одной компанией клюкву на болоте собирали. А после Оксанка с Василием  куда-то подевались.

- За теми кустами милуются, - усмехнулась Марь Степановна тихо, счастливо, как букашка, которая под теплым солнышком выползла погреться. – Вон, гляди, фуфайка Васькина выглядывает.

Лиза россыпи грибные за молодой порослью обнаружила. А Лапатов пропал, словно растворился в лесной зеленой дымке, а после громыхнуло что-то совсем рядом, так, что уши заложило.

- Никак Иван Савелич подстрелил зверя какого, - всплеснула руками Марь Степановна.

А когда раскричались замолчавшие было птицы, Лапатов из-за стволов появился, довольный, прям сиял. В одной руке ружье свое нес, в другой – что-то темное тащил. Проворно перебрался через поваленную сосну. Вовсе он не стар, - разглядывала его Лиза, приложив ко лбу ладонь козырьком. - А широкоскулое лицо его таит отпечаток дикой, неуемной силы. Глаза только самую малость раскосые – отец Ивана Савелича русским был. Может, мать Лизы все же права оказалась, когда говорила, что после пяти лет учебы в Москве она слишком разборчивой стала. Иван Савеличу только чуть за сорок. Он невысок, да сложен весьма ладно – и не худ, и жирком в кабинете председателя сельсовета не обзавелся. Крепкий, жилистый мужичонка. Лицо его, если присмотреться, тоже привлекательным можно найти, по особому, на сибирский манер. Седина в черных прядях почти не видна, особенно в ярких солнечных лучах, которые так и слепят. А Лиза давно в девках засиделась, ей двадцать два осенью стукнуло… Даже щеки от таких мыслей вспыхнули.       

- Подарок вам, Лиза, как и обещал! - Лапатов потрусил на вытянутой руке тушкой убитого зверя. – Соболь, однако. Только чуть отошел, как он из под самых ног выпрыгнул. Вот ляжет первый снег, схожу с мужиками лайками соболя погоняю. А когда распишемся, Елизавета Андреевна, я вам шубу соболью справлю. У вас в Москве только жены академиков и министров в таких ходят.

Лиза голову опустила и сникла под его пронзительным взглядом, полным нетерпения.

- Вы все торопите и торопите меня, Иван Савелич. Вот весной ко мне маменька приедет, мы с ней вместе и подумаем.

Лапатов вдруг сгреб ее двумя руками, задышал жарко в лицо.

- Маменька твоя к весне приедет внука нянчить.

Лиза пятилась, а Лапатов все не отпускал, прижимая ее к своей крепкой груди, будто вдавить в себя хотел. И Марь Степановна куда-то испарилась. Эта правильная во всем и благообразная старуха Лапатову и слова против не посмеет сказать. Лизе казалось даже, что, возжелай ее Иван Савелич посреди поселка, жители только глаза опустят и виду не подадут, будто и не происходит ничего. Крепко всех Лапатов держит. Он власть и хозяин в этих лесах.

Лиза споткнулась о лежащий ствол, а ноги в ветвях запутались. Вдвоем с Лапатовым они повалились на землю и катались в изумрудной траве, налитой терпкими, пьяными соками.

- Я в золото и соболя тебя одену, - шептал Лапатов, и нестерпимо горячо от его слов становилось. В груди горячо, в животе, в перекрестии ног. - Мы поженимся, Лизонька, хорошая моя.

- Иван Савелич, не надо…

- Ваня. Для тебя я Ваня…

Лиза обо всем забыла и позволила целовать себя в пылающее огнем лицо, в шею, которую она выгнула навстречу губам Лапатова, в оголенные им плечи. Волосы его, густые и роскошные, кожу щекотали, от чего Лиза вовсе голову потеряла. Безвольная стала, податливая в его крепких руках. Лапатов задрал ей свитер, потянулся жадными ладонями к груди ее девичьей.

И вдруг отстранился, пыхтя от негодования – амулет увидел. Рывком сорвал тонкую веревочку с шеи Лизы.

- Что это? – спросил он требовательно. В руке сжимал клочок разноцветных перьев, который ей минувшей зимой шаман здешний подарил. – Вы клялись мне, Лиза, что выбросили эту гадость.

С тех пор, как Лиза в лицо шамана заглянула да амулет непонятный от него получила, он ей сниться каждую ночь стал. На простынях Лиза всю ночь ворочается, глаза его темные перед собой видит и тает горячим воском, так, что даже стыдно становится. «Ненормальная ты, - говорила ей Оксанка. – Сам Лапатов жениться на тебе собрался, а ты по этому мальчишке полудикому вся высохла. Не пара он тебе, и будущего у тебя с ним нет. Лапатов вам даже расписаться не позволит». И как ни пыталась Лиза у Оксанки хотя бы имя его выведать, та молчала. А Лиза каждую ночь во сне плавится в его руках, будто ритуал тайный он над нею проводит. Колдун проклятый! Но глубоко засела упрямая вера в то, что раз шаман назвал ее своей женою, то рано или поздно быть им вместе. И амулет тот Лиза на ленту надела, чтоб у сердца постоянно был, как оберег их тайной связи.

Торопливо, со стыдом, Лиза опустила свитер.

- Отдайте, - попросила тихо, но сурово, уставившись Лапатову прямо в глаза.

- Вы же комсомолка, Лиза! Вы должны изжить в себе эти темные суеверия, веру в магию и прочие пережитки прошлого, - И вздохнул тяжело. – Вы в Москве учились, Лиза!

Лиза попробовала выхватить амулет у Лапатова. Она его убить была готова за то, что стыдил ее, за ласки его пьяные, которых Лиза не хотела, и за то, что целовал ее он, а не черноглазый молодой шаман. Будто заговор магический над нею прочитали, что рассудок перестает действовать, едва она только вспомнит о шамане.

Лапатов размахнулся и швырнул амулет в кусты. Лиза мигом подскочила и бросилась туда, где он должен упасть. Нашла сразу – разноцветные перья на ветке в солнечных лучах переливались.

- Бросьте эту гадость, - умолял Лапатов, почти кричал. – Не надо это трогать, Лиза! Ведь, верим мы или нет, а магия шаманова действует.

Действует, - смеялась Лиза. – А рассказывать о пережитках темного прошлого ему по должности положено? И помчалась прочь, подальше, чтобы не слышать слов Лапатова, чтобы руки его ненавистные ее тела не касались, чтоб сберечь себя для того, который приворожил ее крепко-накрепко. Задыхалась и бежала. Мимо лиственницы высоченные мелькали, дубы раскидистые, сосны корабельные. Когда Лиза наконец остановилась отдышаться, то увидела, что места вокруг незнакомые. Крикнула Оксанку и Василия – в ответ только пугающий шорох в зарослях раздался. Обратно повернула, но лес все гуще становился. Лиза то в одну сторону металась, то в другую, и людей кликала, пока смеркаться не начало. Издалека волчий вой донесся, и Лиза стала дерево подыскивать, чтобы на нем можно было ночь скоротать в безопасности. Это хорошо, что на ней брюки оказались. В юбке да чулках Лиза так ловко на дубовую ветку бы не взобралась. Пока солнце не поднялось к зениту, она от холода и страха дрожала, к стволу корявому прислонялась и слезы грязными руками по щекам размазывала.  

Утром собрала немного лесных ягод, чтобы подкрепиться, по мху и кроне дерева определила, где север, а где юг, вот только в какую сторону идти надо, не знала. В лесах здешних десятилетиями скитаться можно, а на след человека так и не напасть. Дикую малину в рот клала и гадала, стоит ли ей идти куда-то, либо же на месте сидеть, пока Лопатов на ее поиски людей не направит, когда прямо перед нею медведь здоровенный в кустах вырос. Пасть смрадную раскрыл, на задние лапы встал и на нее двинулся. В другом поселке, поговаривали, медведь насмерть женщину задрал прошедшей осенью. Лиза из малинника на открытое пространство выскочила и со всех ног прочь помчалась. Бежала, не оборачиваясь, и чувствовала, что медведь за нею по следам идет. Через кусты перепрыгивала, рытвины, поваленные стволы, на болоте с кочки на кочку скакала, пока не поскользнулась и в самую топь не свалилась. Увязла по самый пояс. Но сумела за траву ухватиться и выбраться на твердую землю. Сапоги в трясине остались, да и сама она по самую грудину в перепачканная грязью оказалась. Не успела Лиза отдышаться, как снова увидала бурую шерсть, мелькающую в травяных зарослях. Лиза поднялась, пошатываясь.   Сердце гулко и болезненно стучало в ребрах. Медведь остановился поодаль, на задние лапы привстал, втягивая носом воздух со стороны Лизы, а после опустился на четвереньки и пастись в кустах начал. Когда же Лиза попыталась уйти потихоньку, он за ней побрел, иногда совсем рядом показываясь, но больше издалека за ней наблюдал, будто страхом ее забавлялся, или вел куда-то. О камни и жесткие кочки Лиза посбивала в кровь босые пятки. Она то бежала что есть мочи, то на землю обессиленная опускалась, пока на поляну не набрела. На краю поляны сруб оказался, прикрытый корой да еловым лапатником. Из трубы, Лиза сразу заметила, дымок сочился.

- Помогите! - Лиза бросилась стучать в маленькое прокопченное окошко.

За нею на поляну вальяжно медведь вышел.

Человеческий голос совсем рядом выкрикнул что-то непонятное. Так тунгусы говорят. Лиза медленно повернула голову. В двух шагах от нее шаман вскинул ружье и целился в медведя. Лицо шамана было открыто - никаких на этот раз головных уборов со звериными мордами, косами да колокольцами. Черты его Лиза с прошедшей зимы каждую ночь вспоминала. Не поймешь, кто он – не тунгус, судя по росту, выше, чем у местных, и тонкому овалу лица с острыми скулами, и не русский, о чем говорили малость раскосые глаза и черные волосы длиной до пояса. Они упругим пологом струились по плечам шамана, а вышитая рубаха из мягкой оленьей кожи наполовину оголяла торс охотника–скитальца, слепленный из мышц и сухожилий. Лиза бросилась навстречу, прижалась к его горячей, крепкой груди, уткнувшись испугано лицом в его плечо. Шаман одной рукой прижал ее к себе, а другой же пальнул их ружья. Медведь на четвереньках, поджав хвост, убежал в лес.  

А после Лиза в сырой темной баньке искупалась, одежду свою выстирала и на частоколе у избушки развесила. Шаман ей рубаху свою из сыромятной кожи дал. Она велика на Лизу оказалась, все норовила с плеч сползти, и ее приходилось постоянно придерживать. А длиной рубаха почти до колен доставала. Лиза кулеш густой ела и держалась за ворот у груди, чай пила из ежевики и морошки, смотрела в черные глаза шамана и подтягивала оленью кожу, чтобы нагие плечи не выглядывали. А он разглядывал ее, как дикий зверь свою добычу стережет, и говорил много, непонятно о чем, и руками Лизе все показывал.

Почти за год жизни в поселке Лиза язык тунгусов так и не научилась понимать. Да и надобности такой не возникало – жители на русском прекрасно объяснялись. Даже Марья Степановна на эвенкском не говорила, хотя большую часть жизни в Иркутском крае провела.

- Лиза, - ткнула она себя в грудь.

- Катана, - губы шамана дрогнули в улыбке.

И без слов было ясно, что они хотят сказать друг другу.

- Катана, - повторяла Лиза зачарованно и понимала, что пропала.

Он лесных трав в ступе растолок и кашицей смазал ее босые ноги, кровоточащие ранами, повторяя что-то монотонно, нараспев. Согревал ее колени редким и прерывистым дыханием. А Лиза таяла, теряясь в его масляных глазах. Про рубаху забыла, и она не удержалась на плечах, сползла, грудь оголила. Только амулет из перьев на тонкой веревочке и остался. И волосы, которые после бани сохли, светло–русые, пышные, до самих колен ее обнимали. Рука шамана нежно ее плечи гладила, и незаметно рубаха вовсе сползла и к ногам упала. Обнаженная, Лиза глаз оторвать не могла от лица, которое ей снилось столько раз.  

- Катана…

Его локоны, темнее, чем полярная ночь, чернее крови запекшейся, пахли можжевельником… Он подхватил ее на руки. На приземистую печь, покрытую шкурами и шерстяными одеялами, уложил. Откинул назад косы и целовал ее всю, мял, ласкал, покорную. Терся крепкой грудью о ее сосцы, свой живот к ее придавливал, проникал в нее горячей и упругой плотью, от дурмана отдышаться не давал. Лиза про стыд забыла, и то выгибалась дикой кошкой, то льнула к нему, долгожданному, жаркому, провидением ей предназначенному.  

- Что теперь-то будет? – вздохнула только, когда Катана, сонный и разморенный,   распластался поверх ее нагого тела.

… Пока Катана зверя в лесу выслеживал, Лиза воды из ручья в деревянных ведрах приносила, печь в избе топила, мясо к его приходу жарила. За неделю приловчилась даже мелкую дичь свежевать так, чтобы мех не повредить. А по ночам сгорала от страсти в его руках, под шкурами звериными. Такими тусклыми, как если бы поземкой припорошенными или дождями вымытыми, сделались воспоминания о матушке, которой Лиза давно писем не отсылала. О том, что на ее поиски Лапатов, наверное, роту солдат из области вызвал, а с Катаной у нее будущего нет – так Лапатов решил – разве только они уйдут в тайгу и до конца дней своих будут избегать общества людского, думать не хотелось.

- Я с тобой останусь, - шептала Лиза, водя кончиками пальцев по теплому телу Катаны, от шеи до напрягшегося низа живота.

Катана говорил ей в ответ что-то непонятное, воркующее, любовное.

А как-то утром Лиза проснулась раньше обычного. Катаны рядом не было – он с вечера на охоту ушел и все еще не вернулся. Лиза постель заправила, в рубаху из оленьей кожи оделась и ведра приготовила, чтобы по воду пойти. В маленькое тусклое окно глянула, нет ли дождя, а то вчера собирался. Лес на востоке светился алым. Густой туман стелился кольцами в травах и подлеске. А вон и Катана идет с добычей, увидала Лиза. А вокруг него медведь бурый бегает, что собака. Катана его по голове мохнатой гладит, приговаривает что-то, куски сахару в пасть сует. Лиза бессильно на пол под окном опустилась. Уж не тот ли самый зверь, который ее к избе Катаны и пригнал? Вот как он глупых бабенок к себе заманивает.

Лиза молча зайца, принесенного Катаной, разделывала, молча в избе прибиралась, молча слушала, как он лепечет свое что-то, ей непонятное. А когда он взял ее за руку и повернул к себе лицом, то Лиза не сдержалась, накричала на него, обиду свою выплеснула, и тут же заплакала. Он же щеки ее горячие от слез целовал сладко, так, что она растекалась по губам его, по груди воском горячим и податливым. После чаем поил из трав – уж не приворотным ли зельем? И любил ее на седых волчьих шкурах нежно, как в последний раз.

Когда же через три дня он снова в лес ушел, Лиза сняла с себя его рубаху из тонкой замши, переоделась в свое, городское платье. На столе амулет из перьев оставила, чтоб ничего больше о нем не напоминало, и бежала из избы его, не оглядываясь. Слезы глотала, но уходила все глубже в чащобу лесную.

На третий день ее солдаты с овчарками отыскали. Только радостно Лизе не было. Лапатов примчался на УАЗике ее забрать, и ругался сильно. Лиза ревела, а он ее обнимал, целовал в макушку и слезы горькие шершавой ладонью вытирал. Неприятны были его руки, ласки черезчур настойчивые. Глаза шамана всюду ей мерещились, будто духом таежным он вокруг нее вился. С Лапатовым ей не быть, решила тогда Лиза. По лесам скитаться, от людей до конца жизни прятаться она тоже не желала. Увезет она Катану туда, куда Лапотову не добраться.

Вечером, как Лиза оказалась в поселке, к ней Оксанка со своим фельдшерским чемоданчиком зашла. Она смазала расчесанные до крови комариные укусы йодом, вытащила двух клещей, которые впились в кожу за воротом, и все рассказывала, как Лапатов всю область, чтобы Лизу отыскать в лесу, на ноги поставил, и как она сама не своя все эти дни была. Лиза не слушала, только улыбалась растерянно. Ей то петь хотелось, то на  слезы пробивало.

- Оксаночка, - взмолилась наконец, - Подскажи мне, как найти мне жилище шаманово, и как отсюда уехать, чтобы Лапатов спохватиться не успел.    

Оксанка только за лицо руками схватилась.

- Что же ты наделала, глупенькая? Иван Савелич вас ведь живыми не выпустит отсюда.