История любви. Прошлое. Глава 7. Глава Гей истории

There he goes

My baby walks so slow

Sexual tic-tac-toe

Yeah I know we both know

It isn't time, no

But could you be m-mine?

(А вот и он идет,

Мой малыш, так неспешно!

Сексуальные игры...

Да, я знаю, мы оба знаем,

Сейчас не время, нет,

Но мог бы ты стать м-моим?)

Adam Lambert «Fever»

В сладкий утренний сон ворвались отрывочные звуки: чей-то смех, стук керамических кружек, шум спускаемой в туалете воды. Томми изо всех сил зажмурился, пытаясь ухватиться за воспоминания о том, что ему снилось, вернуться в состояние расслабленной дремоты, не поддаваться, не просыпаться…

– Томми! Ты все еще дрыхнешь? Вставай!

«А-а-а-а… ф-ф-фак…»

Гитарист упрямо натянул на голову шерстяное одеяло, отгораживаясь от жестокого мира. Если от него отвяжутся вот прямо сейчас, у него еще есть шанс заснуть обратно…

– Томми, черт бы тебя побрал! Вставай немедленно, слышишь? – голос  принадлежал Дэвиду Иммерману, и это было плохо: Томми знал, что приятель не отстанет, пока не добьется желаемого.

– То-о-о-омми-и-и… – с него настойчиво стянули одеяло и пощекотали пальцем макушку. – Просыпайся, Белоснежка! А то придется звать… кхм… Прекрасного Принца… а он вряд ли обрадуется перспективе тащиться в другой автобус, чтобы разбудить одного мелкого заср… Ай! За что?!

Умываясь и рассматривая в небольшом зеркале свое хмурое отражение, Томми с горечью думал о том, что «Прекрасный Принц», скорее всего, послал бы подальше Дэвида с его жалобами и сказал бы, что ему по фигу на того «мелкого засранца». И хоть это было неправдой, – Томми мог ручаться, что Адаму на него совсем не наплевать, – легче от этого не становилось.

С начала долгожданного тура прошло почти две недели.   Больше десяти дней, заполненных практически ежедневными концертами, репетициями, автограф-сессиями, афтерпати и переездами-переездами-переездами… Две недели, в которые они с Адамом виделись практически только на сцене. Ну да, еще были совместные завтраки-ланчи в попутных кафе, иногда зависания в одном автобусе перед  DVD-плеером, даже прогулки по тем городам, где должны были состояться очередные концерты. Но все это в компании десяти и более человек совершенно не располагало к общению, во всяком случае, к тому общению, в каком они с Адамом так отчаянно нуждались. Чтобы избежать очередных разочарований, Томми начал сторониться подобного «совместного» времяпрепровождения и в результате даже не всегда знал, чем занимается его босс в часы отдыха. И с кем…

Более глупую ситуацию трудно было себе представить. Они так ждали этого тура – кроме всего прочего, еще и как возможности наконец-то больше не разлучаться. Казалось, что вот теперь у них получится быть почти по-настоящему вместе – не только на сцене, но и во время переездов, ночевок, ужинов-обедов и прогулок по магазинам. Вместе – потому что на несколько месяцев мир сузится до их турового автобуса, а значит, не нужно будет придумывать поводы и оправдания. Но, мечтая об этом, Томми многого не учел. Например, того, что жизнь придется делить не на двоих, а почти на двадцать человек, и уединяться в таких условиях чертовски сложно, а уж уединиться так, чтобы об этом никто не узнал, – и вовсе из области фантастики. А еще Томми до самого последнего момента не думал о том, что туровых автобусов будет несколько.

– …Итак, в первом автобусе вместе с Адамом предлагаю разместиться танцорам, там же будут жить Сутан и Нил, конечно… и Эллисон – если захочет. Во втором тогда поедут музыканты – и наши, и мисс Ираэты, в третьем – технический персонал. Четвертый автобус полностью займет бэнд Орианти. Если у кого-то есть возражения – скажите мне, переиграем без проблем. Так как – все согласны с таким распределением?

Томми  чувствовал, как его висок прожигает настойчивый взгляд Адама. Это нервировало, чертовски выводило из себя, и он упорно смотрел вниз на носки своих крипперсов, до онемения сжимая кулаки и пытаясь внешне выглядеть спокойным. ЧЕГО Адам от него хочет?! Даже ЕСЛИ бы он и решил попросить переселить его в другой автобус… хотя это казалось совершенной нелепостью… в любом случае, такие вопросы нужно решать тихо и только с Лейн, а не заявлять перед тремя группами в полном составе!

– О'кей, я смотрю, все согласны – отлично, разбредаемся по местам! – голос Адама прозвучал преувеличенно бодро и радостно, или, может, это только Томми так резануло слух?

– Кстати, у меня там отдельная спальня с ОГРОМНОЙ кроватью! Пожалуй, я буду каждый вечер выбирать жертву и приглашать… читать мне сказки до утра, ага. Тей-тей, ты первый!

– Да пошел ты! Ты маме обещал меня беречь, помнишь?

– А кто сказал, что я не буду бережным?

Дальше Томми не слушал. Не глядя по сторонам и приклеив на лицо выражение вежливой заинтересованности происходящим, он подхватил свои вещи и двинулся за Лондженю к их автобусу – в противоположную сторону от веселящихся над шутками Адама танцоров.

Все это казалось глупостью и простым упрямством – день, три, пять. Они улыбались друг другу и всем, они обнимались при встрече, шутили на саундчеках, флиртовали на концертах. И больше ни-че-го. Томми с самого их знакомства не помнил, чтобы они были настолько далеки друг от друга.

– Хэй, Томми, не знаешь, Адам пошел к себе?

– Понятия не имею…

Сначала было просто обидно – до желания выкинуть какую-нибудь глупость, чтобы взорвать эту нелепую «просто дружбу». Потом к обиде стала слишком часто примешиваться тоска – от нее сводило зубы, ныло сердце, а воспоминания преследовали уже не только во сне, но и наяву – стоящими перед глазами сценами на тему «как могло бы быть». Нет, Томми вовсе не было скучно и он не чувствовал себя одиноким. С Лонджи и Дэвидом вообще трудно было скучать, да и ребята из других автобусов частенько ошивались у них в гостях.   А когда Томми хотелось немного тепла и нежности, к его услугам всегда были Кэм, Брук или Лиз – вот уж кто никогда не отказывался обнять и потрепать по волосам всеобщего любимца – «милого котенка» Томми Джо. С Лиз – басисткой из группы Эллисон – Томми даже позволял себе по-дружески флиртовать, стараясь гнать от себя мысли о собственной непорядочности. Он вовсе не хотел делать больно этой милой девчушке и искренне надеялся, что она не воспринимает их шутливый флирт всерьез… как и Адам. Хотя последнего все чаще хотелось немного проучить. Как минимум за то, что все эти прекрасные люди, с которыми Томми было весело, интересно и комфортно, как ни старались, не могли заменить ему одного-единственного засранца, все это время находящегося слишком близко – и так далеко.

Шли дни, обида и тоска все чаще сменялись равнодушием. Вернее, Томми очень бы хотелось верить, что ему действительно становится все равно.

– Мне по фигу, думаешь ты обо мне или нет, понял? – у него очень убедительно получалось произносить эти слова… своему отражению в зеркале над умывальником. Еще бы научиться перестать чувствовать боль от каждого случайного воспоминания…

«…Мы оба знаем, сейчас не время, но…

Мог бы ты стать м-м-моим? »

«Fever» стала для Томми проклятием. Еще в Лос-Анджелесе, на последних репетициях, они придумали, что начало этой песни будет посвящено сценическому флирту с Томми. Это вышло случайно: они дурачились, Адам спел куплет, адресуя его Томми и  чуть ли не целуя между строк; все, кто это видел, пришли в восторг, и было решено сделать такую концертную фишку. Томми нравилась эта идея – пока он знал, что за сценой, в машине или у Адама дома получит свою порцию поцелуев и не только. Но когда эти дразнящие взгляды, игривые объятья и слишком обещающие строчки стали единственным, что происходило между ними, – Томми готов был возненавидеть эту песню.

«…Вот идет мой малыш, так неспешно – сексуально!.. »

Адам снова так близко – раскрасневшийся, с блестящими от пота и блесток висками, влажными губами и жарким взглядом. Томми тянет к нему как магнитом, и он готов отдать голову на отсечение, что Адам испытывает такой же голод.   Он чувствует дрожь, пробегающую по спине Адама, когда они прислоняются друг к другу, видит желание в светлых глазах, от каждого прикосновения их словно пронзает электрический разряд… И уже через мгновение Адам отходит в центр сцены, вихляя бедрами, чтобы с наслаждением прижаться пахом к животу Тэйлора и облапить за задницу Терранса.

Честно говоря, они должны были сорваться после первого же концерта – после первого неудовлетворенного желания, приправленного концертным возбуждением. Томми до последнего ждал, что в гримерной его схватят за руку и утащат в ближайшую подсобку, а там… там они как-нибудь договорятся… что-нибудь решат. Но Адам вежливо пожелал всем спокойной ночи и скрылся в своем автобусе, а на следующий день снова прижимался к Томми на сцене горячим, вздрагивающим от возбуждения телом, сводя с ума своим неповторимым запахом и поглаживая кончиками пальцев по лицу.

Через несколько дней, устав жить от концерта к концерту, боясь действительно потерять друг друга, они рискнули поговорить. Это был выходной день, все три группы разбрелись по Омахе, небольшому городку в Небраске – кто по магазинам, кто осматривать достопримечательности. В случае положительного исхода разговора в распоряжении Адама и Томми могло бы быть несколько часов в местном отеле, в номере с нормальной кроватью. Но упрямство и невысказанные обиды вперемешку с неудовлетворенностью вылились во взаимные обвинения буквально с первых же слов.

– …и вообще! Ты же у нас босс, или я что-то пропустил, пока трясся в своем автобусе?! Мог бы сам  сказать Лейн, что тебя не устраивает распределение мест, и ты хотел бы…

– Мог бы, но не стал. Знаешь, ты уже большой мальчик и вполне можешь сам принимать решения. Ты выбрал такой вариант. Кто я такой, чтобы настаивать…

– Адам! – Томми чувствовал, как в нем нарастает отчаяние. Хотелось уже просто заорать или двинуть этому упрямому ублюдку, в котором вечно так не вовремя просыпается порядочность.

– Томми… – Адам устало потер переносицу и тяжело вздохнул. – Я дико скучаю… Мне кажется, мы в Лос-Анджелесе больше виделись, чем в этом чертовом туре… Я хочу проводить с тобой все наше время – хочу целовать тебя, когда вздумается, хочу вечером уводить тебя в свою спальню, и мне совершенно по фигу, кто и что при этом подумает! Но ты так не хочешь. И я уважаю твое решение. Но, блин… я не железный. В одном автобусе, зная, что ты находишься в двух шагах, и не имея возможности даже… Прости, ты слишком высокого мнения о моей выдержке.

Черт знает почему, но вместо раскаяния Томми вновь почувствовал обиду. Какого хрена Адам вечно все сваливает на него?! Почему он даже не борется? Почему, в конце концов, ему бы не взять Томми за руку на глазах у всех и не увести с собой – это, конечно, чересчур кардинально, но…

Разговор ни к чему не привел. Они вроде не поссорились, но и не пришли к какому-то решению. Просто пожали плечами, просто разошлись каждый в свою сторону. В очередной вечер после концерта Томми отказался идти со всеми в бар, а на следующий день развлекался тем, что просматривал множество фото в интернете: Адам и фанаты, Адам, уже достаточно навеселе, и мальчики из «гоу-гоу-зоны», Адам и Тэйлор…

«Почему нет, собственно? О какой верности идет речь?! При его темпераменте он по-другому не сможет…»

Самым раздражающим, доводящим иногда Томми до приступов холодного бешенства, было не поведение Адама, а собственная слабость. Томми не мог выкинуть Адама из головы и из сердца, как бы ни был на него обижен – настолько, что когда после очередного на редкость удачного саундчека, его подловили фанаты и спросили в лоб: как сильно ему нравится играть для Адама, – Томми, совершенно не задумываясь, ответил:

– Я люблю его, – а потом в бессильном отчаянии бился головой о край своего ноутбука, с тоской наблюдая в интернете всплеск фанатских восторгов.

И при этом, снова сделать первый шаг, принять единственно верное решение не хватало смелости. А Адам в этот раз ни за что не соглашался на компромиссы, только продолжал дразнить Томми перед всем гребаным  миром – обнимая, постоянно прикасаясь, называя своим Котенком, сводя с ума возбужденными взглядами, спрашивая:

– Не мог бы ты – «уже, наконец-то! » – быть м-м-моим?!

Томми был благодарен, что никто из друзей не пристает к нему с расспросами. Недоуменные взгляды можно было игнорировать, но обсуждать дурацкую ситуацию Томми не хотел ни с кем. Единственным, кто рискнул заговорить об этом, оказался, как ни странно, Тэй.

– Слушай… Я знаю, что про нас с Адамом болтают фанаты, но…

– Эй, расслабься! С чего ты взял, что мне это интересно?

– Может, тебе и неинтересно, я просто хочу, чтобы ты знал – у нас ничего нет и не было. Ни одного поцелуя даже. Не знаю, кого он этим дразнит, но… Он мне как брат, и это никогда не изменится.

Тэй не стал дожидаться новой порции оправданий, хлопнул Томми по плечу и бодро зашагал по своим делам, но после этого разговора Томми Джо стало чуть-чуть, едва уловимо легче.

«Кого он дразнит? Пожалуй, у меня есть ответ… Так, значит, мы перешли к запрещенным приемчикам? О'кей, посмотрим, чья возьмет…»

На следующей афтерпати после очередного успешного концерта – Томми пустил в ход все свое обаяние, на какое только был способен. Восхищенные взгляды девушек, да и некоторых присутствующих парней, приятно грели самолюбие, но не шли ни в какое сравнение с мрачным тяжелым взглядом из противоположного угла бара. Окрыленный маленькой местью, Томми, игриво посмеиваясь, прижал к себе миниатюрную длинноволосую блондинку и сочно поцеловал в губы. А через несколько минут, оглохнув от бешено заколотившегося сердца, наблюдал, как Адам выводит на улицу стройного невысокого брюнета, по-хозяйски поглаживая того по пояснице. План мести с треском провалился.

Томми всегда считал себя упрямым, даже строптивым, особенно когда ему пытались навязать какие-то решения или действия. Довольно миролюбивый и покладистый по большей части, он мог по-настоящему взбрыкнуть, как только чувствовал, что им пытаются манипулировать, и тогда никто и ничто было не в силах заставить Томми Джо поступить так, как он не хотел. И уж тем более Томми не собирался наступать дважды на одни и те же грабли, как бы эти самые «грабли» ни были привлекательны и заманчивы. Но у всего в жизни бывают исключения.

Если Томми в последнее время для всего мира стал Котенком – «милым», «симпатичным», даже «пушистым» – как только его не называли, в конце концов, он и сам привык к своему прозвищу, смирился со все увеличивающимся количеством игрушечных котят, даримых фанатами и друзьями, и даже позволял себе некоторые кошачьи замашки по отношению к Адаму, – то последний, по всей видимости, все же обладал даром великого дрессировщика. Или укротителя – если Томми так больше нравилось. История повторялась – и Томми ненавидел это. Снова Адам дразнил его, резко меняя свое поведение от нейтрально-дружеского до откровенного флирта, не позволяя расслабиться, забыть хоть на один вечер, каким страстным он может быть, как он пахнет, каково это – чувствовать его горячую ладонь на своей пояснице и жадные губы на своих губах. Томми маялся, плохо спал, просыпаясь посреди ночи от эротических кошмаров, возбуждался еще до выхода на сцену  и при этом с ужасом понимал, что его даже не тянет завести интрижку с какой-нибудь девушкой – в качестве необходимой для здоровья альтернативы. Увы, он слишком хорошо помнил, чего именно не сможет ему дать никакая девушка. А для остального, в общем-то, всегда были душ и собственная правая рука. С каждым новым днем, с каждым новым концертом, стараясь хоть на минуту – музыкальную фразу – еще одну строчку песни – продлить это наркотическое наваждение, Томми понимал, что вот-вот сдастся. Он так отчаянно скучал, так запутался в своих желаниях и принципах, что иногда замечал, как буквально ловит каждый взгляд Адама, не спускает с него глаз, старается оказаться ближе, прикоснуться хотя бы просто случайно. От всего этого хотелось долго и размеренно биться головой о ближайшую стену, может, тогда мозги встали бы на место? Томми тянуло блевать от себя такого, но стоило Адаму оказаться поблизости, ни о ком больше он не мог думать.

Игра с очевидным для всех, даже для фанатов, смыслом: «У кого быстрее лопнет терпение»  – закончилась ожидаемо и вполне тривиально. Спустя почти три недели после начала тура, в Торонто, после триумфальной для Адама церемонии награждения Mush Music Awards, певец будничным тоном сообщил Томми, что организаторы устраивают закрытую вечеринку, и если он хочет…

– Да! – выдохнул Томми, прежде чем Адам закончил фразу, ощущая, как от нетерпения и непонятного волнения дрожат пальцы. – Да, я хочу…

В этой фразе было гораздо больше, чем просто согласие пойти на вечеринку, и, судя по вспыхнувшим серо-голубым глазам и еле сдерживаемой улыбке, Адам прекрасно это понял.

От вечеринки у Томми остались крайне смутные впечатления: он помнил свое удивление как по поводу того, что звездная тусовка собралась не в шикарном ресторане, а на крыше одного из отелей Торонто, так и от того, что организатором оказался недавний «твиттер-оппонент» Адама Перес Хилтон  – и больше ничего. Все, что происходило дальше, память измеряла только количеством и качеством поцелуев и постоянно меняющимися уединенными местами. Адам прижимал Томми к каждой подворачивающейся на пути вертикальной, а потом и горизонтальной поверхностям, они целовались, лихорадочно вытаскивали футболки друг друга из брюк, терлись грудью и животами, вцеплялись друг к другу в волосы… Потом Томми, как сквозь вату, слышал чьи-то стремительно приближающиеся голоса и смех, и Адам снова тащил его, спотыкающегося, за руку, до следующего, пусть ненадолго, но уединенного убежища. Ни о каком сексе в таких условиях не могло быть и речи, но Томми с удивлением  замечал, что ему хватает просто Адама рядом, его тепла, прикосновений, горячечного шепота, вкуса его губ, чтобы быть абсолютно счастливо пьяным, не взяв в рот ни капли алкоголя. Он не знал, сколько продолжалось это безумие, но надеялся, что оно не закончится в ближайшую вечность. И очень удивился, когда в Торонто внезапно наступил рассвет.

Томми даже не понял толком – когда и как он оказался у своего автобуса, просто Адам в очередной раз оттянул его голову назад за пряди на затылке и погрузил свой язык в покорно приоткрывшийся рот, наградив Томми медленным почти ленивым поцелуем, а потом шлепнул по заднице, придавая ускорение. Томми Джо, спотыкаясь, покорно поднялся в автобус, отстраненно удивился, что Адам не последовал за ним, а через несколько минут уже спал на своем месте, даже не раздевшись. И только опухшие наутро  саднящие губы и подколки друзей на тему нескольких ярких засосов пониже ключицы убедили Томми, что ночное приключение ему не приснилось.

Ловушка почти захлопнулась. Желание подойти, впечатать в ближайшую стену и целовать самому, подставляться под собственнические ласки, притягивать за шею как можно ближе становилось практически невыносимым, стоило Адаму оказаться в пределах видимости. Томми ловил себя на мысли, что после концерта ноги сами несут его в сторону голубого автобуса, в котором жил Адам с друзьями, и был благодарен, что никто не видел, как он «прогуливается» вокруг чужой территории, словно мышь вокруг мышеловки с сыром. От пресловутого упрямства уже почти ничего не осталось, особенно когда на одном из следующих после вечеринки концертов Адам не удержался и лизнул его в губы прямо на сцене, а Томми, вместо того чтобы смутиться или удивиться, до самого конца расстраивался, что это не было поцелуем, а лишь мимолетной лаской. Теперь новым развлечением стало угадать: что произойдет сегодня? Адам поцелует его? Или, может быть, всего лишь подразнит многообещающими взглядами, ни разу не прикоснувшись толком? Потреплет по волосам, назовет своим котенком или ограничится подчеркнуто уважительным «Томми Джо Рэтлифф»?   В эту игру с воодушевлением играли все – от технического персонала до зрителей в зале и фанатов в интернете, но Томми было не до них, как, впрочем, и не до собственной стойкости. Он просто ждал, когда подвернется удобный случай или они оба с Адамом достигнут той точки кипения, при которой все остальное станет не важным.

«Надеюсь, это произойдет не на сцене… Хотя, мне все равно…»

Слабым утешением являлся тот факт, что Томми был не одинок в своих страданиях. Каким бы хорошим актером ни  был Адам, он не мог скрыть с трудом контролируемого желания, плещущегося в его глазах, не умел не смотреть на Томми постоянно, прожигая его взглядом, не касаться, хотя бы мимолетно, вскользь. Стоило Томми оказаться на расстоянии вытянутой руки, он уже ощущал пальцы Адама на своем плече, пояснице, на шее сзади или запутавшимися в его волосах.   Томми привычно жмурился, облизывал губы и замирал, боясь спугнуть ласку, напоминая себе дикого зверька, становящегося домашним в руках хозяина.

– …Томми, ты слышал, что я только что сказала?

– М-м-м… Да-а-а… Да?

– Фак. Адам, прошу  – отойди от него, а то он никогда не запомнит! Томми, повтори адрес отеля на случай, если…

Ежедневные концерты не были настолько уж изнуряющими, но тем не менее каждый выходной день воспринимался участниками тура как маленький праздник. Скорее, музыкантов и танцоров тяготило однообразие: несмотря на постоянно сменяющие друг друга города и штаты, расписание артистов повторялось изо дня в день, порождая некое ощущение дежавю  и спад эмоций.   Чтобы встряхнуться и развлечься, День независимости было решено отпраздновать с размахом, так чтобы потом впечатлений хватило до следующего настоящего выходного. Оказавшись к тому времени в Атланте, куда они приехали за день до концерта, и разместившись в отеле, музыканты, танцоры и технический персонал отдохнули, выспались, погуляли по городу, а затем устроили вечеринку в холле с настоящим пианино. Настроение было отличное, все дурачились, пили вино, немножко шутливо флиртовали, уговаривали Адама спеть…

Томми чувствовал себя странно, слегка ирреально, как бывает во сне, когда ты видишь все, что с тобой происходит, как будто бы со стороны и не можешь этого изменить. Он ощущал затылком взгляд Лиз, зная, что девушка ждет от него каких-то знаков внимания, пусть дружеских, но чуть-чуть более личных, чем по отношению к остальным. Он также слышал, как Монти зовет его принести из номера гитару и устроить джем-сейшн, от которых Томми Джо еще никогда не отказывался, но вместо всех этих понятных и привычных вещей он  сидел за  пианино и играл одну за другой незамысловатые  мелодии – вместе с Кэм, один, в четыре руки с Эллисон, снова один… Потому что рядом с пианино стоял Адам, поигрывал вином в пузатом бокале, подливал бордовую жидкость в бокал Томми, щурился, смотрел странным взглядом на его руки и время от времени говорил какие-нибудь колкости, отчего Томми казалось, что Адам его ревнует. К пианино, к которому Томми так «прилип», по выражению певца? Или к Кэм, запросто обнявшей и расцеловавшей Томми в обе щеки после очередной пьески, сыгранной в четыре руки? Это было приятно, и Томми был готов сидеть тут и играть хоть до самого утра, лишь бы Адам стоял так близко и облизывал губы кончиком языка, задумчиво глядя на его пальцы, порхающие по клавишам…

– Вечеринка у бассейна? Вау! Конечно, мы идем!

Воодушевленные новой идеей, «глэмили» разбежались по своим номерам, чтобы надеть купальники и плавки, а Томми сразу немного сник, оказавшись вне контроля так необходимых ему серо-голубых глаз. Тащиться куда-то, на какую-то вечеринку, где все они растеряются в толпе и упьются до беспамятства, ему совсем не хотелось.

– Эй, не дури! Там будет классно, ну? – Дэвид чуть не насильно выпихнул Томми из номера и, обняв за плечи, повел во внутренний двор отеля, где уже гремела музыка и было жарко, тесно и пьяно от одних только взглядов со всех сторон.

– Что за херь? – Томми почти сразу почуял подвох, но, похоже, кроме него это никого больше не напрягало. – Это нормально, что тут одни мужики? Оу, да тут, похоже, одни геи, как мне подсказывает… мой зад.

Смачно шлепнув по чьей-то наглой руке, лапающей его за задницу, Томми развернулся к обидчику с воинственным выражением на лице и тут же услышал за своей спиной знакомый спокойный  голос.

– Проблемы? – Адам подошел так близко, как только мог, фактически вжав Томми в себя спиной, положив руки ему на плечи, поглаживая большим пальцем шею.

Томми видел, как быстро ретировался симпатичный молодой парень, мазнув по ним напоследок завистливым взглядом. Против всякой логики, Томми испытал легкое разочарование: опасность миновала, это значит, его сейчас отпустят и снова оставят одного…

– Здесь сегодня снимают гей-порно, – усмехнулся Адам ему в шею, чуть прикусывая кожу под скулой. – Нам, как всегда, «везет». Не отходи от меня, ладно?

Это было потрясающе естественно – ощущать свою ладонь в ладони Адама, прижиматься к нему, пропуская встречные парочки, оказываться в кольце его рук и поднимать лицо, бездумно, инстинктивно, зная, что его не оставят без поцелуя.

– Пойдем… Хочешь? – Да! Конечно, да – о чем Адам вообще его спрашивает?!

Оказалось, вопрос был о бассейне, и Томми, чертыхаясь, сдирал с себя мокрую от пота одежду, совершенно не понимая, зачем Адаму понадобилось тащить его в воду.

Они начали целоваться, казалось, еще до того, как полностью оказались в бассейне. Едва не ушли под воду, отфыркались, отплыли подальше от остальных, вжавшись в бортик, как в спасательный круг. Томми пытался поймать ускользающие мысли о том, что это становится дурной привычкой: срываться на глазах у толпы незнакомых людей, вместо того чтобы перестать тушеваться перед друзьями, которые и так все видят и обо всем догадываются. Об этом, возможно, стоило подумать, но явно не сейчас.

– Я хочу тебя…  – Томми не был уверен, что произнес это вслух, а не просто подумал, и для верности бормотал, почти без остановки, подставляя поцелуям шею, плечи, губы: – Хочу… хочу… ****ь, я хочу тебя!

Он мог ошибаться, но, кажется, Адам чуть не трахнул его прямо в бассейне и, к счастью, был вовремя остановлен кем-то из своих.

– Парни, шли бы вы… в номер. Не дай бог, у кого-то здесь найдется камера…

Натянув одежду на мокрые тела, они в считанные минуты добрались до номера Адама, и если бы вместо отеля сейчас снова пришлось выбирать между автобусами, Томми точно знал, что бы он выбрал.

– Ты… всегда добиваешься своего, да?!

Лукавая улыбка в ответ и издевательски медленный поцелуй. Почему проигрывать этому человеку всегда так чертовски сладко?..

Томми казалось, что все предыдущие ночи – каждую гребаную одинокую ночь – он ждал именно этого: чтобы его уткнули лицом в пахнущую знакомым парфюмом простыню, содрали с бедер мокрые джинсы вместе с плавками и буквально вылизали от копчика до основания волос на затылке, не слушая умоляющих стонов, не позволяя ерзать, доводя ласками до помешательства. Адам как будто заранее планировал каждую минуту этого секса и не был намерен отступать от своего плана, даже если бы вдруг началось землетрясение. А потом Томми, наконец, оказался на спине, морщась и чертыхаясь от боли, вздрагивая от мощных нетерпеливых толчков, мешающих нормально вздохнуть и связно мыслить.   Зарождающийся где-то в пояснице  оргазм искривил губы и превратил стоны в беспомощные всхлипы – но страх, что его сейчас разнесет на куски, не шел ни в какое сравнение с собственническим удовлетворением от вида совершенно потерявшего голову Адама. И неожиданная беспомощность в ставших пронзительно синими глазах напротив, примирила Томми с его вынужденной капитуляцией.

«Ты… так же зависим… Мы проиграли… оба».

Следующим вечером после концерта, когда все расходились по своим местам, Адам просто не убрал  руку с плеча Томми, направляясь к своему автобусу, и не встретил  никакого сопротивления. На удивление, хляби небесные не разверзлись, в спину Томми не неслось насмешливого улюлюканья, а Эллисон, Нил и Сутан встретили его как родного и долгожданного – нет, не гостя даже, а скорее, блудного члена семьи. Что уж говорить о танцорах, которые, казалось, ждали своего упрямого приятеля чуть ли не больше Адама. Томми чувствовал себя мнительным идиотом и параноиком ровно до тех пор, пока Сутан не захотел посмотреть на ночь «что-нибудь по-настоящему ужасное», предложив сгонять «к соседям» за сумкой Томми:

– Тебя мы не отпустим, а то опять… потеряешься.

– Если они потребуют за тебя выкуп, мы отдадим им Нила, – великодушно постановила Эллисон, смешная и совсем домашняя в слишком большой для нее футболке Адама и с размазанной подводкой под глазами.

Они смотрели «Восставших из ада», как-то уместившись впятером на одном диване, спихнув на пол Сашу и Терранса, кормили друг друга с рук чипсами и снэками. Потом Адам, отчаянно зевая, увел Томми за руку в свой «пентхаус», под нестройные пожелания остальных «спать сладко и не слишком шуметь».

Идиллия? Компромисс? Томми прислушивался к еле различимому шороху шин по трассе, рассеянно перебирал все еще влажные после душа иссиня-черные пряди почти мгновенно уснувшего рядом с ним Адама, и понимал, что ему все равно. Здесь и сейчас он чувствовал себя на своем месте. Томми по-прежнему не хотелось делать их отношения с Адамом достоянием общественности, но эта тупая борьба с самим собой начинала надоедать.

«Пусть все идет, как идет» – хороший проверенный принцип.

Июль пролетел почти незаметно – возможно, у Томми прошел, наконец, период адаптации к новому режиму, и ему начало казаться, что вот так он и жил всегда, от отеля к отелю, от концертного зала до автобуса, почти не различая городов за окном. А может, установившееся «перемирие» с Адамом внесло свою лепту, и все стало как-то проще, спокойнее, несмотря даже на безобидные, но иногда весьма чувствительные подколы друзей и раздражающую проницательность некоторых фанатов. Пребывая в гармонии с собой, получалось игнорировать и то, и другое, а Адам прекрасно умел заставлять забывать вообще обо всем на свете, особенно наедине. Они проводили вместе действительно много времени, иногда вдвоем, чаще еще с кем-то – гуляли по очередным незнакомым улочкам, инспектировали местные магазины и кафе, старались проводить выходные у океана. Томми все меньше напрягало излишнее внимание к ним с Адамом, хотя привычное «Мы только друзья» по-прежнему уверенно отскакивало от зубов, стоило фанатам задать вопрос напрямую. Томми видел разочарование в глазах всех этих восторженных поклонниц, инстинктивно чувствовал, насколько это каждый раз коробит Адама, вынужденного говорить то же самое, и… просто старался избегать подобных разговоров. Разве у него был еще какой-то выход?

Тур тем временем набирал обороты. В каждом следующем городе их принимали все более радушно, аншлаги на концертах иногда потрясали воображение, а некоторых фанатов Томми видел изо дня в день, и мысль, что они путешествуют за Адамом по пятам, невольно пугала и восхищала. Отработанные до автоматизма песни исполнялись музыкантами с легкостью и удовольствием, оставляя место импровизациям, многие из которых становились концертными фишками. А их поцелуи с Адамом получались  все жарче от концерта к концерту, да и сам Томми не на шутку вошел во вкус. Теперь, когда эти прилюдные знаки внимания перестали быть «вопросом жизни и смерти», стало интересно самому проявлять инициативу, заигрывать и видеть, как плывет взгляд Адама, как певец выпадает из образа, чуть ли не путая слова песен. А фотографии с отлично заметным стояком стали среди «глэмили» притчей во языцех.

- Адам, старик, я могу одолжить тебе свои любимые джинсы. Они немного мешковаты, но очень удобны в… м м м… некоторых ситуациях, – для Нила не было занятия приятнее, чем доставать старшего братца, а уж когда есть такой шикарный повод…

– Черт, я это распечатаю и повешу на стену! Нет, серьезно! Когда я открою собственную студию визажа, этот… кхм… ракурс станет украшением главной стены! – Сутан любовно водил наманикюренным пальчиком по монитору ноутбука, обводя на фото контуры мужского достоинства Адама, не замечая, как последнего каждый раз передергивает от этих манипуляций. – Ты поставишь свой автограф? Вот… прямо здесь?

Томми смеялся вместе со всеми, одновременно утешая шутливо надувшегося любовника, но держать язык за зубами у него тоже не очень получалось.

– Мой бедный… Издеваются, сволочи! Хочешь, я совсем не буду к тебе подходить? Я умею вести себя прилично на важных концертах! Не веришь?!

Все эти разговоры, конечно, ни к чему  не приводили. Пожалуй, у них выработался определенный инстинкт: сцена, запах софитов и чехлов для инструментов, оглушительная музыка и вибрация голоса Адама в теле каждого присутствующего на шоу, эйфория успеха и фанатской любви – все это вызывало возбуждение, желание дурачиться, провоцировать друг друга, ходить по грани дозволенного.

Казалось, праздник жизни будет теперь продолжаться вечно. И звонок из Калифорнии как-то ранним утром прозвучал будто с другой планеты.

– Отец… ему хуже, увезли в реанимацию… Я знаю, что у вас концерты, но… – голос матери срывался на рыдания, а Томми беспомощно смотрел в обеспокоенные глаза Адама напротив и сжимал побелевшие губы, с трудом понимая,   о чем ему сейчас говорят.

– Я прилечу. Сейчас… ближайшим рейсом…

Уже позже, немного взяв себя в руки, Томми думал о том, что не имел права решать сам, что должен был спросить разрешение, объяснить, попробовать убедить… Но тогда, сразу после звонка, он настолько растерялся, что очень смутно помнил, как Адам заказывал ему билет на самолет, а Сутан с Эллисон собирали его сумку, как Лейн звонила в Лос-Анджелес кому-то, кто должен был встретить Томми в аэропорту, как Нил отвозил его на арендованной машине и вбивал в его айфон калифорнийские номера каких-то знакомых, которые могли помочь, если что…

Это было слишком нереально даже для дурного сна. После сказки в течение двух месяцев, после концертной эйфории,   улыбок и поцелуев Адама  весть о тяжелом состоянии отца произвела эффект внезапно наступившего апокалипсиса. Томми не испытывал ни страха, ни паники, ни каких-то еще приличествующих случаю эмоций. Боль и неизбежность. Дикий холод внутри, который убивает на корню любые проявления чувств. И даже пришедшее от Адама смс о том, как он волнуется, скучает и мысленно находится рядом, не вызвало в душе никакого отклика.

Это были действительно тяжелые сутки: плачущая мама, окаменевший взгляд сестры, отражающий  то же состояние, в котором находился и Томми, большое прямоугольное окно  реанимационной палаты, землистый цвет лица отца и равнодушные силиконовые трубки, опутавшие такое родное тело. Вот теперь было страшно. Больно. Одиноко. Одиноко, несмотря на всех родственников, кто смог приехать и остаться на ночь в больнице. Томми не знал, было бы ему легче, если бы рядом сейчас оказался Адам. Он почти не думал о нем в эти страшные часы, только почему-то так и не выпустил из ладони айфон, на автомате односложно отвечая на все смс, неосознанно ожидая новых сообщений, даже зная, что в Портленде, где сейчас находились «глэмили», уже все давно спят.

Утро принесло улучшение состояния больного; врачи пообещали сделать все возможное, и Томми, чувствуя себя совершенно бесполезным,   отстраненно наблюдал, как дрожала рука мамы, подписывающей согласие на пересадку органов. Страх постепенно отступал, но ощущение вымороженности не прошло ни после того, как отец осознанно улыбнулся ему и потрепал слабой рукой по волосам, ни после того, как Томми отвез домой мать, напоив успокоительными и уложив спать. Сам он не смог ни толком поесть, ни заставить себя лечь в постель. Для того чтобы выдохнуть и вспомнить вкус жизни, ему явно нужно было вернуться в эту самую «жизнь». Наверное, это было трусостью и даже предательством по отношению к родным. Наверное, его место было рядом с постелью отца – по двенадцать часов попеременно с матерью или сестрой. Это свело бы его с ума, но, вероятно, было бы менее эгоистичным…

– Возвращайся. Мы справимся здесь, возвращайся… Ты нужнее там. Тебе там будет лучше, – сказала его самая понимающая в мире мама.

В Сан-Франциско он вернулся одновременно с Сутаном, который тоже покидал тур на несколько дней. Благодаря этому Томми избежал излишне сочувствующих взглядов и жалости, которые сейчас были для него даже опасны. С самолета он практически сразу попал на саундчек, после которого Сутан и Дэвид повели его в местный бар, где Сутан трещал без умолку, заваливая друзей новостями и байками из жизни Драг-див. А на концерте можно было привычно любоваться и восхищаться Адамом, купаться в потоках его положительной энергии, ловить многообещающие взгляды и откровенные ухмылки – лучшее лекарство от тоски. И когда после шоу Адам повалил Томми на диван в гримерной и наградил совершенно похабным поцелуем под улюлюканье присутствующих, Томми наконец-то смог рассмеяться.

– И что это было? Слезь с меня, а то раздавишь!

– Как что? Я соскучился и рад тебя видеть! Недостаточно красноречиво получилось? Могу повторить!..

Туровая жизнь довольно быстро помогла Томми забыть о недавнем кошмаре – все-таки ему чертовски повезло с друзьями. Неистощимые на выдумки, шалости и розыгрыши, «глэмили» ни одного дня не могли прожить спокойно, ограничившись просто репетициями и концертами. Музыканты трех бэндов давно уже перемешались, оставаясь каждый в том автобусе или номере отеля, где его сморил сон, теряя вещи – свои и друг друга – в общем беспорядке, привыкнув все делить на всех.

– …Хэй, парни, у Орианти есть пиво и чипсы! Вы идете?

– Вау! Сейчас! Надо позвать остальных наших!

– О'кей, давай! А я пошел за Шефом!..

Атмосфера передвижного цирка-шапито не позволяла предаваться тоске и забивать голову страхами. И хоть Томми теперь ежедневно исправно созванивался с сестрой или мамой, справляясь о состоянии отца, в целом он снова был доволен жизнью. К тому же к концу месяца его отцу стало лучше, настолько, что мама Томми даже смогла принять приглашение Адама и посетить один из концертов в Коста-Меса, недалеко от Лос-Анджелеса.

Это было волнующим  событием, как и в прошлый раз, в «Фэнтези Спрингс», когда на концерт приезжали оба родителя Томми вместе с Делми. Почему-то делать свою привычную работу перед самыми близкими людьми всегда странно и неловко, и никакие два месяца почти ежедневных шоу не спасают от страха ошибиться или не оправдать надежд. В этот раз в зале было очень много «своих», близких – кроме мамы Томми, а также Чанталы и Джеззи, его хороших подруг, приехали родители и друзья Адама, которые и для Томми давно уже стали родными. «Семейность» предстоящего концерта невольно заставляла беспокоиться о некоторых вещах, о которых в другое время никто и не думал.

– Если хочешь, я не буду к тебе приставать… Ну, если ты переживаешь, что твоя мама…

– Адам, моя мама исправно смотрит в интернете все наши шоу, неужели ты думаешь, что сможешь чем-то ее удивить? Приставай уж… А то я потом с ума сойду от вопросов, не поссорились ли мы с тобой…

Концерт действительно прошел на ура, это был один из тех редких случаев, когда у зала и артистов, как говорится, было «одно дыхание». На этой волне невероятного восторга, разделяемого с тысячами фанатов и родными, близкими людьми, Томми, улучив удобный момент,   подошел к Адаму и кивнул в сторону зала:

– Смотри, вон моя мама…

– А неподалеку от нее моя, видишь?.. В этом что-то есть, правда?

Странно целоваться на сцене со своим парнем, зная, что мама сидит в паре метров и смотрит на это… привычно улыбаться, флиртовать, обнимать самому – чувствуя внимательный родной взгляд, видеть, как после концерта мама тепло обнимает Адама, гладит по волосам, шепчет слова благодарности, а Адам выглядит перед ней совсем мальчишкой – сияющим, смущенным. У Томми щемило в груди и щипало уголки глаз – это все было… слишком нереальным, из разряда тех сказок, которым нельзя сбываться в жизни, иначе они переставали быть сказками. Обо всем этом не стоит думать, лучше и не мечтать…

Несколько последующих дней превратились в сплошную затяжную вечеринку: близость к Лос-Анджелесу позволила все большему количеству друзей Адама присоединиться к туру, многие из них доехали вместе с «глэмили» и до Лас-Вегаса. И до и после Города Греха, и в самом Вегасе, не прекращалось веселье: рекой лились крепкие напитки, вечеринки затягивались до утра, приобретая все более «взрослый» характер, музыканты с трудом успевали протрезветь к концертам, чтобы, сразу сойдя со сцены, снова погрузиться в праздник жизни.

Томми, конечно же, не отставал от Адама и их друзей – весьма кстати вспомнился недавно пережитый стресс, от которого срочно понадобилось лекарство, да и вообще – так было легче ни о чем не думать, ничего не решать, ничего не бояться… Правда, даже сквозь хмельной туман иногда просачивалось противное ощущения «пира во время чумы», но Томми старался тут же прогонять его проверенными способами: увеличивая дозу алкоголя и утаскивая Адама в первое попавшееся уединенное место. Ведь все же хорошо? Ведь совершенно не о чем волноваться?

Пятого августа у «глэмили» был выходной. Техасское гостеприимство после концерта накануне выжало музыкантов до последней капли. На полдень были заказаны билеты в Оклахому, у всех было одно-единственное желание – выспаться перед самолетом.

Почему-то все самые страшные телефонные звонки случаются либо глубокой ночью, либо ранним утром. Мозг спит и отчаянно сопротивляется любой информации. Эмоции тоже спят – наверное, именно это помогает не сойти с ума после первых же слов.

– Милый, папа умер час назад…

Возможно, в этом есть смысл – получать такие известия рано утром. Не проснувшееся толком тело не совершит непоправимых глупостей, способность чувствовать умирает быстро и безболезненно.

– Что? Томми – что? Кто звонил? ЧТО?

– Мне нужно… Я завтра вернусь. К концерту. Я должен…

Говорить не получается. Нет, слезы не душат – их вообще нет, и вот это – страшно. И отстраненно мелькает мысль: как хорошо, что Адам понимает его с полуслова, нет, с полувздоха даже. И чувствует настолько тонко, что, натыкаясь на абсолютно пустой взгляд, даже не обнимает – зная, что нельзя, не нужно сейчас – зато, бегло глянув на имя звонившего только что абонента, серьезнеет, лицо застывает маской, его – Томми – зеркало.

Они молчат до самой посадки в самолет. Это такая удача, что нашелся ранний рейс, что на него были билеты за час до отлета. Они никого не стали будить – Адам скажет остальным позже, когда проводит Томми. Только передавая посадочный талон из ладони в ладонь – крепкое болезненное рукопожатие. Томми не может посмотреть Адаму в глаза – боится сорваться, – но это и не нужно, он очень хорошо знает, что выражает взгляд человека, который чувствует его боль не меньше самого Томми Джо.

– Я тебя жду, – не вопрос, не просьба, скорее утверждение, граничащее с приказом. – Я. Жду. Тебя. Назад.

Весь этот бесконечный день Томми слышал в абсолютно пустой голове голос Адама. Неожиданно, именно эти четыре простых слова оказались тем важным, что связало Томми с миром, с жизнью, не позволило утопить себя в скорби, поддавшись горю. Он так и не смог заплакать – даже  утешая сестру и мать,   вглядываясь в последний раз в неузнаваемое лицо отца. Пустота. Где-то на краю сознания робко появлялись мысли о несправедливости, о ненависти к судьбе, забирающей самых близких, о чувстве вины – за то, что последние полгода почти не виделся с отцом, редко звонил, еще реже приходил… развлекался, занимался сексом, пил… когда мог бы просто быть рядом. Томми умудрялся отгонять эти ненужные сейчас мысли, стоило им только-только подать признаки жизни, – как надоедливых мух. Для них будет время. Сейчас – пустота.

Единственное чувство, которое Томми не смог прогнать, это неловкость. Было по-дурацки неудобно стоять и смотреть на мертвого отца, неловко от того, что не находил слов, раздражающе неуютно от  соболезнований, сыпавшихся отовсюду. Боль такой силы нужно переживать в тишине и одиночестве. И когда Томми позвонила Лейн, продиктовав ему номер рейса и билета в Оклахому, он испытал такое облегчение, что на миг стало стыдно.

В самолете получилось немного поспать, но и сны, и мысли во время перелета поражали своей безотносительностью к ситуации. Томми пытался вспомнить, успел ли он собрать сумку с вещами, или это снова придется делать Адаму, представлял предстоящий концерт, всерьез размышлял о том, какой мейк попросить Сутана ему сделать. Все, что угодно, кроме… Он даже пытался воззвать к своей совести, но усталая психика посылала его к черту, подсовывая картинки из недавнего пребывания в Вегасе, пьяного Чикса, устроившего стриптиз и перецеловавшегося со всеми, кто случайно оказался в их автобусе…

В Оклахому  он прилетел рано, до саундчека еще оставалось несколько часов, и «глэмили» отдыхали или гуляли по городу. Томми был рад, что почти никого не встретил, он по-прежнему ощущал себя совершенно ирреально и не был уверен, что сможет нормально отреагировать на сочувствие, никого не обидев. Но когда он подошел к двери в номер Адама… вот тогда впервые перехватило горло, настолько неожиданно и сильно, что Томми испугался и схватился за дверной косяк. Глаза пришлось зажмурить изо всех сил,   почему-то это было важно – не дать волю слезам, пока…

– Я рад, что ты вернулся, Котенок…