Динка и три болванчика. продолжение. части 18, 19

18. Холодный, как озеро.

Динка сияла от счастья. Как ей не хватала так вот сидеть, смотреть, слушать. Она смотрела на рисунок и её не удивляло, как из быстрых черканий карандашом на бумаге появляются деревья, вода, прорастают травинки, ей казалось, так и должно быть, она совсем об этом не думала, думала она о другом: « Отбросить в сторону все эти краски с карандашами и банкой с водой, броситься на него прямо здесь на озере …- Она улыбалась, что-то отвечала и были мгновения, когда казалось, что уходит сознание. – Какой он холодный, ни руки не дрогнут, ни голос, что-то рассказывает   будто из приличия, - что рассказывает? »  – она слушает, но не воспринимает.- Её тянет к нему, - так хочется прижаться… хотя бы прижаться.

Она не придала значения его обещаниям в почте не прикасаться к ней – мало ли что сорвется с раздражения и досады.    Как всегда без утайки, она рассказала ему, почему тогда на опушке плакала. Никогда не подумала бы, что упоминание о бойфренде произведет такое впечатление. Он сразу стал говорить, что никогда больше ее не коснется, а еще, что безразличен к ней и она его не возбуждает. Она не верила, но её это устраивало, - так она думала и хотела, чтобы так  было. Не нужны ей ласки и касания, от которых  мутнеет голова, пусть будет просто друг, очень хороший и любимый, почему нельзя любить без пола, изливать ему душу – как ей бывает это надо, да что там бывает, - все время надо. А изливать ему ей нравится: она, будто оголяется вся, как на духу, самые сокровенные, самые интимные темы, ни с кем больше, только с ним. Она сбрасывала с себя все те условности, которые, словно паранджа, скрывали от всех близких и друзей её настоящую, такую, какая она есть сама с собой, какую ей страстно хотелось показать, но всегда боялась,   чтобы  не осмеяли, а, еще хуже, не поиздевались и унизили.   Ему не  только не боялась, но и хотела. И все это несмотря на то, что слова его часто, падая на ее оголенную душу, не то, что ранили, - они, словно острым ножом, полосовали ее на ремни, и ей это нравилось, ей нравилась причиняемая ими  боль, она вызывала радость и желание не унять, а продлить ее, продлить и дождаться, пока он сам не станет  робко и униженно, будто языком, зализывать  раны, которые только что так щедро оставил. Потом он будет находить слова от которых потянет низ живота и почему-то запершит в горле.

Нагота духовная целомудренная и наивная неотвратимо требует раскрыть наготу телесную. С новой силой, теперь уже через душу, поднимается телесная плоть и  Динку опять начинает рвать на части, возмущенная собой, она топает ногами: сколько убеждала себя – не нужен ей секс, сверх порционного домашнего, преподнесенного на подносе  с полной сервировкой, где все привычно,   где знаешь норму… и не надо переедать. Не надо, не надо…но почему тогда так хочется к нему…почему так тянет…Увлеченная мыслями, Динка смотрит на Максима, она все время смотрит на него, ее поражает контраст ее распаленного состояния с его холодным спокойствием.

«Он продолжает что-то там рассказывать, - отмечает она в мыслях, - стал рисовать красками. Холодный, как то озеро, даже ни разу не  глянул на нее, может и вправду, - не возбуждаю? Но нет! С чего бы тогда позвал меня сюда? Рассказать о каких-то там натурщицах? Чепуха! Но почему тогда так спокоен? – даже голос не дрожит.    Кто- кто, а уж я знаю, какие мужики, когда хотят, - там или отдавайся или тикай.    А он, как робот: ничего не дрогнет, не шелохнется», - её взгляд упал на то место, которое не заставишь притворяться,    но шорты слишком свободные и сидит так, что   не поймешь.

19. Две параллели.

- Поехали, - вдруг сказал он и стал собирать все причиндалы. Акварель совсем не удавалась, вода была не вода, деревья вялые какие-то. Какая к черту акварель может быть в таких условиях? - Стальцех покажется раем после того ада, что он сейчас испытывает. Хотелось не рисовать, хотелось совсем другого. «Другое» сидело и не подавало никаких признаков даже вежливого внимания, не говоря уже о чем-то большем. Максим повернул голову в её сторону -  « Другое» как застыло. Ехали молча, на прощание он сказал: « Довольна моим поведением?   Я сдержал слово и не касался тебя…а ты даже не шелохнулась в мою сторону… даже не шелохнулась». Он высадил Динку, как обычно, невдалеке от дома, развернулся  и, злой оттого, что расстается с ней, хотя все и было так сухо, не оборачиваясь, рванул машину.

Надо было заканчивать проект этому нуворишу, вчерашнему секретарю обкома, который,

несмотря на всю мерзопакостность своего нрава, на фоне современников миллионеров и в отличие от всех их был человеком более-менее честным, почти что  своим трудом заработавшим капитал... Максим делал ему проект дома.   Роскошное место на Средиземноморье, сползшая  с гор зеленая площадка и всего в сотне метров от воды, да какой воды – средиземноморской!   Когда Максим там был, то невольно подумал: « Так выглядит рай». Работа над проектом увлекала его, он вписывал будущее строение в , приведший его в восторг, ландшафт  бережно и даже с никогда раньше не замеченной в проектировании, нежностью. Уж больно хороша была местность, да и не только местность, все там было близко к идеальному – и воздух, и солнце, и климат в целом. Он распластал дом по склону горы, будто обнимал ту землю и прижимался к ней. Дом был весь наполнен воздухом и светом – таким представлял рай Максим, а когда есть деньги, почему бы и не построить кусочек рая на земле, жаль вот только, что ему нет места в том раю, который он придумал. Осталось совсем немного, чтобы подготовить проект к показу тамошним чиновникам, но … не шла работа. Куда-то девалась та легкость и уверенность, с какой он начал  проект, он с трудом сейчас возвращался к тем идеям, которые были им заложены. Максиму было не до проекта.

Он склонялся над чертежами, которые делал по старинке без разных там  автокадов и архикадов, любил живую линию, а не мертвую комповскую. А мысли его были совсем не о том буржуйском доме, мысли были о ней. Нет, он знал, видел, куда он катится, и мог, конечно, остановить то сползание в пропасть чувственной бесконтрольности… мог… но не стал, не захотел. И вот теперь он почти раздавлен  катками процесса, которого еще вчера не только не было, но и представить, что такое может быть, Максиму было бы невозможно. «И что в ней такого, в этой девчонке, тихой и спокойной компьютерной подружке? Как вылезла оттуда? Чем  взяла ? Какая теперь разница – чем! Взять- то взяла, а вот сама отдаваться не хочет. Не хочет, не скрывает это и не отпускает. Черти что!! » – думал Максим, последнее время он только об этом и думает. Попал в ситуацию – не то что кому рассказать, а перед собой неловко.   Нет, надо что-то делать, не будет же он устраивать, как сегодня,    свидания только для того чтобы посмотреть на нее, чтобы понаходилась рядом с ним через воздушную прослойку с прочностью брони,- совсем не тот статус и у него и у нее.    А она сегодня даже не дотронулась, даже пальцем, даже словом. Не мог Максим такое себе представить, чтобы женщина любила его и не хотела даже притронуться. Нет, не так все, не так. Есть что-то в этой его истории, чего он не знает, и знать не может в силу ограниченности своей мужицкой природы. И не знает он что-то очень важное для нее, то, что может составлять основу их необычных отношений, отношений, которые только начинают зарождаться и которые по невыдержанности своей и глупой поспешности он может разрушить. Отношения эти  он представлял хрустальной вазой, которую держит на руках, уронить боится и, куда поставить, не знает.    Боится разбить ту вазу, но не знает, насколько хватит сил ее нести.

Как-то в компе, еще до их первой встречи, он  то- ли в шутку, то- ли всерьез (сам  не знал, как вышло) предложил пойти вместе в баню. « И что мы будем там делать? » - было ему вопросом. Конечно, он ответил: «Мыться! ». Какие вопросы, - такие ответы. Но идея запомнилась.

Еще этот бойфренд нет-нет да и объявится. Максим чувствовал, что с ним у Динки не просто, что она еще не отошла от той бешеной к нему любви, которая чуть не свалила ее в нервном истощении, но стоило этому мерзавцу только захотеть вернуться, и он  был бы принят в ее объятия.   К мужу Максим не ревновал, он чистой логикой убедил себя, что муж – это, как физиологический атрибут, который просто необходим, хотя бы еще и потому, что он, Максим, не собирался брать на себя функции мужа и не только потому, что это было не возможно по всем возможным соображениям, а больше потому, что он видел отношения с Динкой, любовь свою к ней, как нечто свободное  и оторванное от всех привычных мирских уставов. Он не хотел связывать себя с Динкой узами никакими, кроме чувств, не нужна она ему в виде жены, он даже не хочет, чтобы она всегда была рядом, он не хочет ничего, что было бы похоже на брак. Брак – есть способ распылить, свести на нет любую любовь, не оставив от нее ничего, кроме фотографий. Когда-то раньше, молодой и глупый Максим больше всего мечтал быть вместе с любимой, и, конечно, навек, но хватало нескольких лет, иногда месяцев, чтобы появилась тяжесть в отношениях и любовь, как дым таяла на глазах. И надо было проявить невероятные усилия и талант оратора, чтобы убедить очередную любимую расстаться. Вот тогда-то и становился в нагоде муж,- он, как поезд на запасном пути ждал, когда можно будет забрать свою загулявшую собственность. Что-то похожее проделал с Динкой её бой-френд, а почему бы и нет, - все оригинальное так похоже. Обнаружив эту закономерность, Максим понял, что нет никакого смысла менять жен,- с каждой новой будет то же, что и с той, кого она сменила. Нет! Никаких обязательных отношений, только вспышки - всегда яркие и всегда короткие, - вспышки не бывают долгими. Максим любил Динку и не хотел утратить это чувство, как было уже не раз.   И   ради чистоты чувства, он готов был терпеть мужа, и даже еженощные ее совокупления с ним.