Письма из китайской зимы aka Пошлое письмо

«Серьезные преимущества М16 при стрельбе на дальность могут быть сведены на "нет" климатом, временем суток, грязью на поле боя. И наоборот: неприхотливость, и надежность АК в бою не дают реальных преимуществ неумелому солдату. »

Ты не моя. Нет, мне нужно спасти тебя от липкой паутинной тоски. Мне нужно поберечь тебя, помнишь ли ты лидокоиновый холодок кончиков пальцев?. Инъекция вечности и маленькая смерть после, там ведь нет никаких грузных потусторонних вещей-обязательств. Я хотела доверить тебе кое-что.

Нет, я прошу тебя, не погружайся в китайскую зиму, ни при каких обстоятельствах, не укрывайся колючим снегом, не зарывайся в тонкий покров, свято место пусть будет пусто. Когда мой друг kotofe и я стояли там наполовину а потом и с головой укрытые колючими колосьями, окна вокруг с грохотом закрывались одно за другим, что неудивительно, о таком, конечно, лучше молчать.

Нас было двое. Мне нужно было стать твоей анестезией на время. Мне тогда казалось что мы все еще очень знакомы чтобы умереть в разноголосом молчании, кончиться друг для друга отчаянием на разный лад.

.

Ты слишком не моя. Где-то в моем внутреннем календаре уже зажглась осень, эта осень не дает мне покоя, она не отпустит ни к вечеру, ни через полгода .

Можно я напишу тебе симфонию всех несказанных слов, ту, что начинала играть от одного прикосновения патефонной иглы, так остро и сладко, помнишь ли ты ее органно сферическое звучание в своей голове? Тогда еще она звучала тише, а сейчас, убавьте, пожалуйста, звук, меня грозит размазать по потолку. Мне кажется, моя неизбывная хрустальная чаша с колючим эфиром идет по кругу, мое нестихающее звучание медных труб обрывается, за тем поворотом в вечность наступает китайская зима.

Можно я побуду мертвым и забытым именем в списках, парой ассоциаций,   и если кто-то мало ли спросит ты сможешь сразу же небрежно и точно ответить без секундной задержки, без лишних отголосков в груди и навязчиво пульсирующих в виске перегоревших мыслей.. Я обещаю не быть ни на кого похожей, чтобы у них не скользило моих интонаций и , не дай Бог, моего взгляда или быть похожей на всех и остаться одним ясным определением с точкой в конце, без этих удручающих многоточий и двоеточий поперек..

Не надо быть жертвой собственных неосторожно загаданных желаний. Я должна успеть. Нет, пока я здесь строю дворцы монументальной грусти, пока я здесь ваятель драм, девочки с веселыми глазами обступают тебя. Девочки, которые умеют говорить ночами напролет, они заставляют жить сегодняшним, пить бодро убивающие напитки, заставляют меньше курить и скользить по поверхности, ни к чему эти губительные глубины. Мне далеко до них, у меня как-то напрочь отсутствует азарт жизни. Нет, я слишком непоследовательна, я не хочу быть долгоиграющей, вечно заедающей пластинкой. Мне противна любая дружба с дальним прицелом.

1.   Предательство себя, неуважение к себе на глубинном уровне может навсегда низпровергнуть вас из высших сфер и бросить под ноги, в земную пыль. Мне всегда было удивительно то, как они не замечая своего ежедневного душевного ****ства, считают телесное худшим из грехов.

Какое на вкус оно, это терракотовое сумасшествие? Ну вот я снова, чудовищно переигрываю и срываюсь, там где этого делать не следует. Все оттого, что ветер гуляет внутри, смотри,   кто-то неосторожно вогнал в меня пузырек воздуха через иглу, теперь мне осталось сложиться в углу тонкой фигуркой из кальки, прозрачной куклой, которой  хватит всего на 5 страниц, мальчики с красным пеплом в глазах падают ниц.

Я хотела вылить тебя на поверхность, вернуть тебе себя в этих строках, моя странная, безвозвратная, невысказанная потеря.

Или я оставлю тебе нишу, в которую ты можешь изредка заглядывать, когда слишком скучно и пресно, замочную скважину старого мельхиорового замка, а ключ у тебя, такой массивный с большим кольцом, который не помещается в кармане?

Он- АК 47, Она – М 16 и он сам ей об этом сказал. Она сложная, в ней много фрезеровочных деталей, но погружение в воду может вывести ее из строя, а он прост и неубиваем, АК не боится грязи и воды.   Зато М 16 не знает отдачи.

Нежность, меня полосует нежность, она  тянет, как неизбежность., я вся покрыта пятнами- ожогами прикосновений. Эта нежность никогда не дойдет до адресата. Ей кипеть, а потом клубиться золотым дымом под моими потолками, где бы я ни была. Мне всегда не хватало тепла, словно во мне встроенный светоотражатель, покоящийся в тени. Я так хочу тебя найти,   сузить город до размеров одиночной камеры, чтобы столкнуться с тобой бортами, нащупать тебя руками. Это имя не шепот листвы - сладко тянущее болото и со дна тебя тянет кто-то, у кого веко припудрено серой пыльцой. Я же выросла из болот, в этих топях качается плот, с которого я сошла. А потом в краю лотосов мне привиделось спасение. Этот город  выковывает тоску на свой манер, Сладость, сталь и эфемер- можешь ли ты вылавливать их в толпе глазами? Можешь, я знаю.

Не легче ли в самом начале убить в себе эту едва обозначившуюся жажду обладания человеком? Избавиться от нее на самых ранних сроках, чтобы не кричала потом раненым зверем по ночам, чтобы у груди не качать, не лелеять, не растить, чтобы потом отпустить.

Я делаю это иначе. Это все идиотское, почти плотское желание все усложнять. Это даже не расстройство личности, это такое ее устройство. Я всегда делаю это под аккомпанемент хруста ломающихся костей, я отрываю тебя от каждой секунды, от каждой вещи на которую упадет взгляд, от каждого несказанного слова.

Вот и сижу теперь одна, в своем марлевом платье, пропитанным кровью, в твою честь. Любой, кто посчитает его красивым однажды и заберет себе на память, затем выкинет при первой же возможности. И ты ведь тоже, ты тоже.

Где-то на протяжении этой цепочки мне казалось, тебе есть что сказать мне, и никто другой мне этого не скажет.

Ты не позволяешь, никогда не позволяла любить себя за расхожие черты. Тебе нужно ежесекундное подтверждение собственной исключительности в чужих глазах., того, что тебя любят именно за тебя, а не за черт знает что. Тебе опостылела твоя оболочка, она сбивает их с толку, тебе приходиться выискивать эту любовь, как затерянное сокровище, фильтровать ее. Где-то в этих постановках ты начинаешь слишком входить в роль, ты слишком перегружаешь себя собой, ты начинаешь подражать себе, лепишь безумно гротескную маску, преумножая свои нежные черты, чтобы они были различимы даже в темноте, даже за пару километров отсюда. Как-то незаметно ты впускаешь в себя много лишнего, чтобы тебя могли различать в этой феерии сторонних потоков и вытаскивать на поверхность. Ах, пожалуйста, охлади свой пыл, люди при всей слепоте не так слепы, как кажется, особенно те, на кого обращен твой взор. А ты не останавливаешься, ты переигрываешь. Ты не можешь позволить им любить в себе то, что они полюбили однажды, пусть даже тонкое запястье или манеру пускать дым. Ты не можешь позволить этого даже себе.

Все всегда очевидно, с самого начала, поэтому я и не хочу вставать по утрам. Даже когда мы остались ночью на закрытой заправке с одним единственным тускло оранжевым фонарем, в чужом городе. Идти было некуда. Он ходил и кричал что-то, размахивая руками, а я смотрела на черные треугольники крыш с косыми струйками дыма на фоне ультрамаринового неба. Последняя электричка ушла на глазах, но мы все равно зачем-то залезли на платформу. Я стояла на самом краю, лицом к обрыву, слева были рельсы, справа забор. Он стоял сзади и не разрешал развернуться, сказал что сейчас у меня есть несколько путей. Я бывала с ним изредка, чтобы его вдохновлять. Нет, думала я позже, он недостаточно меня любил, если дело кончилось так скучно, так прозаически, холодной привокзальной площадью и запекшейся кровью на платке, утром в травме и тупой головной болью, если он сразу там меня не убил. Наверное, я была бы ему благодарна.

Когда уходит человек, в нем остается слишком много тебя. То, что не отпускает после расставания  -  это ты, ты видишь себя в каждом слове, каждый взгляд о тебе, каждый жест о тебе, ты завуалирована от посторонних глаз, но ты чуешь себя на расстоянии, как неосторожно брошенные ядовитые споры, как айсберг, заполнивший каждый миллиметр душевного пространства и тебя не обойти, не выдохнуть. Ты распускаешься кроваво-красным маковым страданием внутри. То, что люди могут копить годами, отражение себя в другом человеке, в конце концов оказывается для них высшей формой любви, самоцелью, еще одним ужасным обманом, еще одним способом любить себя.

2. Отношения это эфемер, есть отношения двух душ. Все остальное навязано материальностью, вся эта статусность и взаимные обязательства, никому не под силу порвать связи, изменить  русло, это непреодолимо. Вы можете закрыть глаза, но не сердце. Человеку можно простить все, кроме отсутствия, но что если и физическое отсутствие ничего не означает?

Я обвиняю людей в непроницательности. Все люди ходят с вакциной внутри. Каждый человек остается в тебе незримо, кровь и плоть в атомарных количествах в тебе навсегда- это вакцина от твоих прошлых ошибок, гарантия того что ты не повторишь их в будущем. Знание, приходящее вместе с человеком вкупе с памятью о нем- напиток жидкого золота, физраствор, разжижающий твою кровь. Невозможно скучать по человеку, можно скучать по  упущенному времени, которого кто-то вас лишил,   по недостатку этой вакцины в крови. Ночью, лежа в постели, посмотри как мерцает твоя кожа в лунном свете, это от того что там, под ней.

3. Нас  двое. Это страшная болезнь- моногамия. Я не могу кого-то пустить сюда, пока наше время не выйдет, кто-то не нажмет кнопку, не опустит занавес, а иначе наступит смерть и они констатируют, чужие липкие губы-яд, вызовут отторжение, мне не выжить. А пока мне по каплям вливаться сюда, быть забытым ферментом, больным местом, недостающим составом твоего существа,   квинтэссенцией, непроливаемой эфирной чашей, я слышу шорох песка сквозь пальцы, я слышу скрежет всех мировых скрижалей. Мне нужно успеть.

………………………..

Все бойцы должны сдавать нормы ГТО. Полупрозрачное воинство ведет войну на невидимых фронтах. Пульсирует под кожей мерцающим веществом, бьется пеной о  берега островов одиночек. Оно затягивает петли вокруг шеи, оно же ослабляет их шелком дыхания после. Воинство мягко опускается вместе с темнотой, охранять сны, не пускать туда ничего лишнего, дует на больные места, тушит прикосновением пылающие грудные клетки, вдыхает в них искрящийся невесомый газ- это вдохновение всасывается в кровь навсегда и становится вакциной. Она бережет тебя. И я теперь остаюсь в тебе. Я. Остаюсь. Чтобы. Беречь. Тебя.

Можно побыть твоей анестезией на время?

Да нет, мне не по силам эта война, ты меня не хочешь знать сполна, чтобы шкалить сбитое дыхание четко, я повержена, я подвешена последней бусинкой четки, или первой? Все как-то неверно, слишком нервно, нет места моим полутонам. Или кто-то подарит нам галерею всех непризнанных экспрессионистов, на ночь, в прорезях глаз небо будет слоистым, не нам  делить его пополам.

Мне ведь никогда не тепло, ну почти никогда, а я хочу чтобы вновь стукнуло – 30 может я снова нарушу границу, найду путь к твоему дому, срежу стебель с могучего лона подледных склонов и подарю тебе нежный цветок, ведь у меня под кожей пульсирует ток, я не умею уходить просто так, Я уйду, как только будет поставлена точка, а сейчас -, ты видишь себя в каждой строчке. Сколько еще точек соприкосновения между нами? Сколько нужно точек чтобы разделить двоих нас?

. Я искала и не могла найти своего привычного для этого состояния feel like I belong.

«Мы встретились в странный период моей жизни».

«Я бездонно пуста и ничем меня не наполнить сейчас. Ничем, как бы я ни старалась. Внутри никаких мелодий, стихи не выходят, чтобы была рифма- нужно быть инструментом. А я расстроена. Крайне расстроенный инструмент. Струны ржавые, растянутые, мне не взять себя в руки. Я привыкла отдавать себя в чужие.. Вытащи меня отсюда, человек, которому можно доверить «….!. »

Вокруг столько километров чужой боли, что я просто тону в ней. Не могу остановиться и послушать себя. Я просто хочу быть произведением в твоих руках. Я хочу лечь на твои ладони, я хочу клубком свернуться в твоем сердце. Дни- апрельская капель. Апрель, я не любила его всегда, не люблю и теперь. Весна мокрая, многообещающая. Она всегда много обещает, только от этого уже становится надоевшей. Гораздо лучше хрустально холодный пустой октябрь. В нем тихо и спокойно, как в убежище. А в этом апреле как-то много снега, много снега и мало тебя, не успев начаться, он уже как свинцовое грузило. Телефон будет молчать, все на свете будет молчать, никто не полюбит меня за двоих, едва ли кто-то полюбит даже наполовину. Из окна перестает сквозить холодом, из меня перестает сквозить тобой.

Руки связаны, не хотят звучать, лимит букв. Я зла. Я отчаянно зла на тех кто не позволяет мне ими работать; я на себя зла. Отвратительная, фальшивая игра. НЕ сыграно, репетиции. Сутками тону в своем отчаянии. С утра до ночи, просыпаюсь и  начинаю тонуть. Каждое слово, да каждая буква-монолит, что-то большое, мне не дотянуться. Я безбожно теряю себя. Шаг за шагом. Ощущаю себя палачом, хоть и знаю - люди хрупкие, легко ломаются, а я боюсь даже дотрагиваться.

. 4. Искусство любить, не причиняя боли

Мы должны были уже в совершенстве овладеть таинством любви, мы знаем что настоящая любовь может только отдавать, но не требовать взамен. Она похожа на  цветок, растущий из самого сердца, корни проросли и переплелись с сосудами, тянут кровь, которая толчками поступает благодаря неустанно бьющемуся perpetum mobile.

5. Поддержание гармонии

Моя прошлая любовь оказалась погребенной горсткой пепла под флагом 5го закона. А я верила, даже когда уже никакой надежды нет, сама не знаю зачем, просто верила, как смертельному больному, что он обязательно поправится,   оттого что верит человек, так искренне и смело, так, что просто не верить в ответ преступление. Это было похоже на сепсис. Моя хромающая на обе ноги любовь умирала мучительно долго. Точнее, я сама ждала этого момента, это как прыжок с поезда на ходу, сотая доля секунды, этот момент не уловим косным человеческим восприятием. Здесь не было места боли, только окружающие и я наблюдали издалека, как сначала ей ампутировали одну ногу, а чуть позже и вторую. Все только повторяли мысленно «Ну когда же.. » В день смерти, как водится, она была весела и спокойна.

Эта моя смерть, как атака морфия, засыпая и погружаясь в вязкое забытье я мечтаю не открыть здесь больше глаза, а потом просыпаюсь и снова тянусь за каждой буквой, шевелю пальцами, как четки перебираю, а они на ощупь все один к одному, последней не бывает. «Ну когда же.. » Сижу и потрошу себя, составляю эту празднично поминальную эпитафию, плету себе надгробный венок из белых лилий.

Я не умею писать писем. К чему теперь это жесткое порно моей души, я надеюсь, по нему не будут ставить пьес. Может, я хотела бы остаться синим выцветшим портретом Керсти Крейсман, или непроявленным кадром, эталоном салонного фото начала 20 века, на мне один черный пеньюар и кольцо. Может, я хочу курить «Космос» или «Донской Табак» в мундштуке, выращивать на балконе кактусы, герберы и дикий виноград, может я хотела бы никогда не разбавлять себя ничем посторонним, как горький полынный абсент разбавляли водой из под крана в Уткиной Заводи. Может, нужно просто остаться горькой полынью. А может, я хотела бы остаться в тебе, хоть бы на самую каплю,   в пустые вечера греть твои руки и сердце, быть лишним градусом тепла, лишним солнечным лучом, сквозь замерзшее стекло.

Только не предавай свою улыбку, об одном тебя прошу, не меняй ее не на что. Когда ты смеешься так, я готова отдать все. И побереги сердце. Что за блажь перебивать ментолом честный и отвратительно унылый вкус никотиновой горечи.. Мы, воинство красивой печали, привыкли отдаваться ей сполна, до самого дна.)

6. Ты можешь делать со мной все что угодно, не видеть никогда больше, а я обязана спасать тебя.

10 букв, которые я лоскутками выкраиваю из своей кожи, постоянно сшиваю в неверном порядке. Я их знаю, они беспечно просты как любая мудрость. Я бережно пеленаю их в белоснежные простыни, как младенца в жаркую погоду. Я прячу и укутываю как самую большую ценность свою привязанность к человеку. Если бы ты хотела, ты бы видела, как под этим ворохом пеленающих слов она бьется и кричит, моя нежная, вечно кровоточащая need you. Но тебе ведь ничего этого не надо.

Я снимаю предохранитель, тушу сигарету и наступает Китайская зима-вечная зима. Теплая и милосердно тихая. Она стала разрастаться с лета 2009 года. Там нет никаких метелей, только редкий пепельный снег всех невыкуренных сигарет, он лежит ровным покровом, а из него повсюду высятся колоски. Когда тебе станет совсем невыносимо, ты можешь придти туда. Если захочешь. и я окажусь там, послушать тебя или просто помолчать на двоих. .. И я молю тебя – не грусти, я хочу быть осыпанной лепестками мудрости из твоей горсти. Я хочу быть исколотой иглами слов твоих, мою сладко холодную кровь согревают 2 вещества- порошок и любовь.

Говорят, китайская зима похожа на русскую весну. Ты ведь никогда не узнаешь о том, как в дни, когда мне удавалось сорвать ватную маску тишины, по голове начинали бить запахи, краски и звуки. Я понимала все как никогда, и то что мои сценарии все тошнотворны, написаны кровью на кальке, но и не пахнут мхатовским драматизмом, скорее заурядно игровое кино. Тогда мне хотелось порвать все на мелкие кусочки и отправить в плавание по каналам,   а вместо этого придти к тебе без звонка, забрать тебя в охапку, обнять твою голову, и не отпускать пока не спадут все холода в этом городе, пока Нева не треснет и не рассыпется на осколки, пока не пройдут все сезоны дождей, но вместо этого я…

Ничего не осталось, кроме смятых строк на кальке. Была девочка и вся растворилась в этих буквах.

«Нет, ты моя. Я хотела доверить тебе «.. »