Пророк. На перепутье трех дорог или Кремпай сразу в трех дырках рассказ

Давненько сидит в моей голове желание написать что-то похожее на «Открывающий двери и приносящий удачу», несколько рассказов соединенных в одно целое. И вот пару недель назад я нашла объединяющее всех моих героев звено- это парень по кличке «пророк».

Не уверена насчет рейтинга, и обилия слэша, но линия пророка - да слэшная.

Осторожно. Пафос. И история написана моим самым корявым языком. Что-то такое я уже писала, и не только я одна.

первая история закончена!!

«Пророк»

«И кто-то говорит мне, что я дьявол,

Кто-то говорит, что я пророк.

Но я не собираюсь спорить с вами,

Я просто... »

Наверное, большинство людей думает, что прозрение приходит только при неожиданной встрече лба и кирпича, случайно, оказавшемся на твоем жизненном пути , но это неправда. Вернее не только так.

Я, например, проснулся утром пораньше, еще до будильника, посмотрел в окно. Через плотные сшитые бабушкой шторы еще не пробивались нежные солнечные лучи, за стенкой похрапывал дед, бабушка уже суетилась на кухне и я четко увидел, как она падает на той же самой кухоньке, только морщинок на ее лице намного больше. Просто падает и не дышит. И потом увидел отца, мать, они умерли уже давно когда мне было года три, пьяный водитель не справился с управлением и врезался в отцовскую, маленькую подвластную всем ветрам «Оку», и это была мгновенная смерть. Так вот я увидел отца и мать, молодых красивых, здоровых, они сидели за столом в той же злосчастной кухне, и пили чай, из кружек без ручек, бабушка такие, обычно, не выбрасывала, и тут она поднялась, оставаясь так же лежать на свежевымытом полу, обнялась с дочкой, зло взглянула на зятя. Через мгновение, они, все втроем, исчезли подобно туману. Я выбежал в коридор. Дед все так же храпел за стенкой, а бабушка, живая, веселая, тихо мурлыкая под радио очередную песенку, жарила блины, я влетел в кухню, с разбега лбом открывая закрытую дверь, и уткнулся в ее передник, так вкусно пахнущий сдобой, солью и чем-то еще. Это я уже с годами понял, так пахла бабушка, но не старостью и немощью, а цветами и любовью, вперемешку с нежностью и пряной, щемящей ноткой мяты.

- Бааааааа, - разрыдался я, она взяла меня на руки, села со мной на табуретку, и я уже не маленький детсадовский малыш, а гордый первоклассник плакал и плакала, а она гладила меня по спутанным ото сна волосам и приговаривала: «Успокойся сынок, Господь с тобой, он всегда рядом и я рядом, отрада моя, тише, тише. Вон глянь-ка и солнышко проснулось, а ты тут сырость развел... ». И все сказанное ею как зеленка на свежую рану, сначала больно и щиплет, а потом - не больно и хорошо. А на плите подгорела очередная порция блинов, и бабушка осторожно посадила меня на колченогую табуретку, поставила большую кружку кофейного напитка «Колос» и стопку блинов. Затем окинула взглядом мои пожатые губы и заплаканные глаза, всплеснула руками, и со словами: «Аж ты, Боже мой», пошла в кладовку, и принесла оттуда небольшую банку сгущенного молока, запрятанную там до Новогодних праздников и щедро полила им мои блины.

Я сидел и улыбался, забыв и про пол и про сияние. Я перемазал все лицо в сгущенке. Бабушка отчего-то меня не ругала.

А вы говорите, лоб и кирпич.

Свою судьбу я увидел довольно поздно, где-то лет в шестнадцать, когда надрачивал в ванной на выданную мне Борькой порнографическую тетку с вот такой грудью. Борька, мой закадычный друг, нашел ее у отца под матрацем и дал мне под честное пионерское слово на пару часов. Мол, говорит, иди в ванну повесь картинку на стену и будет ****ь как хорошо.

Нет я не спорю, ****ь как хорошо было, но не от тетки.

Я увидел себя, а это был именно я только с другой прической, не с вечным ежиком, бабушка без компромиссов сама стригла меня почти под ноль, а лохмами как у рокеров с Арбата, тремя сережками в одном ухе, и засаживал по самые эти уши стонущему подо мной... ****ь, парню.

Красивому парню. Но парню, с членом и плоской грудью. Его глаза цвета разбитого стекла смотрели на меня так горячо и страстно, его губы, не пухлые, а даже скорее узкие, но от того что этот хм-м, парень беспрестанно кусал их, они припухли и выглядели так, что я кончил только от одного их вида.

Придя в себя, и поняв что утопил в раковине роскошную женщину с картинки, мечту Борьки, я задумался. Испугался? Фигушки! Это уж когда вы знаете точную дату смерти самых близких людей осознание себя как гея, ну или би. Не важно. Остальное просто не важно.

Я вздохнул, покопался в себе, увидел ссору которую мне закатит Борька, а потом и ремень которым огреет друга отец, и как-то собственное «падение» показалось таким ничтожным.

Вздохнув, я поплелся к другу каяться.

На улице накрапывал противный осенний дождик. Дед с бабушкой остались еще с выходных на даче, оставив мне ключи от квартиры и запасы продуктов на неделю., и мне приходилось самому не только готовить, но и стирать джинсы, а в дождь всегда я изгваздываюсь по самые уши, даже если тихонечко обхожу лужи.

И вот очередная рытвина, известная мне с пеленок на дороге от моего подъезда к подъезду Борьки, я спотыкнулся, приземлился прямо в эпицентр лужи и нос к носу столкнулся с щенком спокойно сидящим в бензиново-грязной воде. Его карие глаза, с тоской , не мигая уставились в мои, словно говоря : «Вот и ты человеческий детеныш меня не возьмешь и я помру от переохлаждения и чумки».

История первая

На перепутье трех дорог

Мне посчастливилось появиться на свет в небольшой теплотрассе, куда мою мать загнал колючий ветер и кусачий дождь. Нас родилось много, много слепых кутьков разноцветной масти. Выжило только трое, трое сильных и крепких.

В одно теплое утро, когда глаза уже привыкли к вечному полумраку теплотрассы и среди сотен и сотен тысяч запахов я узнавал запах дома и своих братьев, но самым приятным из этого многоголосья все равно оставался запах матери и теплого душистого молока, я вылез погреться на теплое солнышко.

Мать сердито заворчала, и, схватив за холку, притащила назад.

Н я упрямей нее. Я пытался и пытался выйти, пока матери не надоело.

Там на свободе я увязался за теплым запахом чего-то нового, так пахла скошенная вокруг дома (теплотрассы) трава. И еще чем-то вкусным. Я пошел на него - на запах.

И потерялся.

Я искал мать, вспоминал братьев и громко скулил, коря себя за любознательность.

- Мама ты где? Мама!

Я просидел в луже, пахнущей машинами почти всю ночь.

Промок.

Чихал.

Скулил. Мои лапки не слушались меня.

Тут меня подобрали. Да-да. Кто-то пахнущий как потом я выяснил водкой и чесноком, посадил меня в клетку - переноску, больно ударив по носу, и заявил:

- Заткнись, тварь!

Я «заплакал» сильнее.

Меня долго трясло, потому что клетку впихнули в пахнущее, как и лужа где я сидел, нечто и замелькали дома, дома, потом деревья, деревья, деревья, и я плакал почти все время, а потом этот мужик, мой хозяин кинул со всей силы меня о землю, привязал веревкой к дереву и приказал:

- Сторожи!

Я еще не знал, что это такое «сторожи». Но потом понял.

Это мой хозяин, он иногда кормит меня и бьет, когда от него несет спиртным.

Часто-часто он садиться рядом с моей цепью, веревку давно сметили, так как я научился ее прогрызать на раз, да и вырос за лето я значительно, и рассказывал, какие бабы суки и дают всем подряд, а потом все равно бил. До крови.

До моего визга. Я плакал. Мне хотелось любви. Чтобы хозяин подошел ко мне, и я смог бы подставить под его руки свое беззащитное брюхо, а он бы гладил меня по мягонькой шерсти, а я бы пищал от восторга.

Но нет. Меня просто били. И я сторожил.

Однажды я не выдержал и укусил руку, которая меня кормит, а потом - за ногу, и не смог остановиться.

Мне больно. Всегда больно. И хотел, чтобы хозяину или нет, этот, вечно пахнущей водкой мужик мне не хозяин, тоже стало больно. Как и моим ламам. Моей шкуре. Моей душе. Моему сердцу.

Через пару дней я проголодался и стал есть лежащего рядом хозяина, точнее то что от него осталось, а потом пришли люди достали палку пахнущую, как нечто чем мой хозяин прикуривал цигарку и меня не стало. Вот так.

Я очнулся.

Нос к носу, глаза в глаза.

Нет, дружок, у тебя будет другая судьба. Или я не пророк.

Выхватив щенка из бензинового «рая», я спешил к другу.

У Борькиного подъезда стояла огромная фура, и рабочие привычно выражаясь матеренным языком, разгружали бесконечные коробки, столы и диваны; женщина лет тридцати с хвостиком бегала вокруг с визгом:

- Ой, осторожно, стекло! Ой, это стол! Ой!? Ай!?

Но нашим мужикам все это было до фени. Грузчики бросали коробки из рук на руки, и плевать хотели на их содержимое.

Мы с моим новым хвостатым другом, пригревшемся у меня за теплым свитером хотели пройти мимо, но вдруг из фуры вылез карапуз, такой же, как и тот, что сидел у меня за шиворотом. Только этот на двух ногах и без хвоста, но глаза... Боже у этих двух были одинаковые глаза и ... цели в жизни. Найти родственные души.

Если покопаться там, в душе и закрыть глаза, то мальчик, тот из фуры, растет, и вырастает в жесткого, сильного мужчину, он будет избивать мать, мстя за испорченное детство и вечно пустые стены. Лишенный простого материнского тепла, человек часам становится зверем. И этот малыш будет зверем. И тот что у меня на груди- зверем. А если?

Я на секунду переплел две линии судьбы, на пробу, как прикручивают две проволочки в одну для прочности, надежности, верности.

И ...

- Эй, малыш! - крикнул я, подзывая паренька к себе.

- Да? - глазенки-вишенки загорелись ярким светом. «Меня заметили, я нужен». - Да, да-да?

Маме нет дела, она вся в коробках, пыли, проблемах, хотя, что в жизни может быть важнее маленькой ладошки собственного сына?

- Держи, - протянул я запищавшего щенка, лишившегося такого теплого пригретого места, но почуяв детский запах, успокоился и лизнул мальчик в нос.

Малыш взвизгнул, рассмеялся и нежно-нежно поцеловал щенка в нос.

- Борька, - помялся я в коридоре, пытаясь донести до друга свою мысль об утопленной тетке, попутно прогоняя из головы образ его отца с ремнем. Но, похоже, у моего друга голова сейчас забита чем-то другим.

Я научился во время отключаться от потока его сознания. Уж поверьте, видеть ежесекундно меняющуюся судьбу друга, это как круглосуточно без перерыва смотреть в калейдоскоп. Фейерверк брызг и света. Знаете такую детскую игрушку? Как-то я все же попытался разглядеть будущее Борьки и понял, нет, я не хочу этого знать. Только не Борька. «Вечно молодой и вечно пьяный»

- Не мнись, чего ты, - Борька с разбегу впихнул меня в комнату.

- Я это прости твою женщину проебал!

- Да ладно, - махнул рукой друг. - Тут такое, а ты... Ух! - Борька захлебнулся словами и эмоциями.

Эй, Богу, в первый раз его вижу таким... эм-м, возбужденным.

- Ну папаша тебя выдерет?

- Не бзди, впервой что ли. Слышь, пророк, я тут у пращура кое-что нашел. Во?!

Он включил недавно купленный видак, порылся у отца в секретере, и достал видеокассету.

Ого, настоящую.

- Знаешь, что там? - Чуть ли не шепотом спросил он. - Только, чур, без твоего, ****ь этого, третьего, - он помахал у моего носа средним пальцем, - третьего глаза!

- Ну не знаю, боевик со Шварцем?- мои глаза загорелись, я ожидал Арнольда Шварценеггера и особенно его «Командосс». Черт, да, да!

- Да пошел ты со свои качком, там... о-о-о-о... Прикинь, там одну бабу три мужика ебут. Но это фигня! Ты сядь я тебе такое покажу.

- Ну и что?

До меня дошло, Борька откопал у отца порнуху. Но не простую, какую крутят с соседнем видеосалоне, а видимо с изюминой.

- Ты прикинь, ох, бля, две бабы там. И черт, я даже не знаю, как тебе сказать? Два мужика друг друга ебут. Прикинь, как мы с тобой, ну если бы мы с тобой... Фу!

У Борьки даже уши покраснели.

Я вспомнил свое «будущее», и того парня с глазами битого стекла и его веснушки. Тут же я «увидел» его рядом с собой, мы идем по улице, держась за руки, и я... Я люблю его. Да-да, я четко слышал свое сердце, я люблю этого рыжика, своего лучика.

Вечер, темный переулок, я оглядываюсь по сторонам, прижимаю парня к стене и нежно целую, и чрез несколько рваных вздохов-выдохов уже не нежно.

А потом... Последнее что я вижу четверых накачанных парней и у каждого в руке по лому. Кровь, много крови, и бездыханное тело у меня на руках. Мой лучик погас.

Один из мордоворотов пинает меня ногой, и почему я не чувствую боли, словно били только рыжика, и кричит:

- Ну педик живи. И мучайся!

И ушли.

А я остался. Жить.

Борька тряс меня, я очнулся на полу в его комнате

- Кровь! - как потерпевший заорал я.

- Где? - всполошился друг.

Озираясь по сторонам, я увидел себя в уютной квартире друга, на экране телевизора задушено стонали две девахи, а в моей душе медленно умирал тот рыжий парень.

- Чего опять?

- Борька знал обо мне, он и прозвал меня «пророк».

- Ага! Ну, ничего и это пройдет. Пойдем, я чаю тебе налью.

Мы долго потом сидели, пришел Борькин отец, и сознался в преступлении, и повинился, красный как рак Борька что-то попытался промычать, но отец лишь рассмеялся и сказал, что специально оставил там картинку. Соврал, конечно.

На душе было муторно.

Когда я вышел на лестничную клетку, и за другом закрылась дверь, то я увидел тех двух одиночек: щенок величаво перепрыгивал через ступеньки, а малыш пыхтел радом.

- Спасибо, - еще раз сказал мне черноглазый пацан. И я улыбнулся.

Щенок тихо тявкнул.

Я все сделал правильно, две судьбы встретились и стали одной. Минус на минус рождает плюс.

И я не должен встречаться с рыжиком, чтобы тот жил.

Да!

Вздохнул я поплелся домой, и где-то за поворотом, у ларька, я заметил компанию ребят. Еще двое ребят курили сидя на ржавых качелях, и в волосах одного их них затерялось садившееся солнце, и цвет его глаз как раз сливался с бутылкой в его руках.

Я быстро отвел глаза и побрел прочь, ощущая себя щенком, сидящим в бензиновой луже. Только меня никто не найдет.

Конец первой истории