Честь клана Энхаши. Изгой

Tono to brego ergro

Di ergro to veiro,

Ergro to veiro

Breganta di vivo

Клан, где зло нашло себе приют,

Клан, где братьев братья продают

Клан, забывший что такое честь

Истанши, мою примите месть

Коль порок в крови, не изменить

Вам судьбою спряденную нить.

Нет вам места больше меж другими

Пусть забудут люди ваше имя

1. РЕВНОСТЬ

"Я подхожу к его двери, и слышу их разговор.

– Хорошо, Мадлен, я приду.

– Обещаешь? И без Антаро?

– Если смогу, то без него.

– Ты проводишь меня?

– Конечно, милая.

Я прячусь. Какой позор, я прячусь в собственном доме! От своего брата! Но, я просто не хочу, чтобы он знал, что я подслушал их разговор. И поговорить с ним, как собирался, я не смогу – в горле стоят слезы, а я не хочу, чтобы мой голос дрожал и срывался, как всегда, когда мы говорим на эту тему.

Они выходят из его комнаты. Эта Мадлен… Я ее ненавижу. Зачем она встает между нами? Да, не спорю, она образованная, богатая, даже красивая: длинные волосы цвета чая, глаза, как изумруды, лицо, как у кошки, и кошачья грация – тонкая талия, высокая грудь, вся такая изящная, как статуэтка. И чувств в ней столько же, как в той статуэтке. Вся ее любовь – наиграна и фальшива, неужели он не видит? Нито, Нито, ты ослеп от любви…

Стук в дверь. Я знаю – это ты, я чувствую тебя, как ты дышишь, как бьется твое сердце. Но я не открою, а без разрешения ты не войдешь. Не могу. Я не могу сейчас с тобой говорить.

– Антаро, открой, пожалуйста. Я знаю, что ты здесь. – И так тихо, что я скорее угадываю, чем слышу, – Любовь моя…

Нет. Нет, нет, нет! Не надо… Не называй так меня больше, это уже неправда. С тех пор, как ты встретил эту…Мадлен, ты забыл обо мне и нашей любви. В твоих глазах теперь отражается только она, а для меня – пустота.

– Антаро, ну, пожалуйста! Ты за что-то обиделся на меня? Антаро! – ты стоишь за дверью, и ждешь. Я сжимаю зубами подушку, прячу в нее лицо, чтобы ты не услышал, что я плачу. Боль сводит с ума. Как будто в сердце загнали иглу, и она все глубже вгрызается в него. Слышу твои шаги. Хвала Богам, уходи.

Когда кончаются слезы, приходит сон. Я не удивляюсь, что в нем ты предаешь меня – раз за разом, ночь за ночью. Твоя шпага так легко находит мое сердце. Пуля всегда летит точно в цель. Волна с головой накрывает, когда не протягиваешь руки на помощь. Огонь охватывает тело, а ты проходишь мимо. Рушится под ногами земля. Нет! Брат!

Выныривая из кошмара, чувствую на губах твое дыхание.

– Проснись, маленький! Это просто сон. Я здесь, рядом.

Твои руки крепко держат меня, не оттолкнешь. Мое сердце все еще бьется пойманной птичкой, но уже от реального страха. Меня будоражит твоя близость. Проклятое тело, оно предает меня. Мои руки сами находят твои ладони, губы ловят поцелуи. Ты знаешь мое тело лучше меня, за два года ты изучил его до мельчайших черт. Ты знаешь, как я боюсь твоих "ласк", но не откажу тебе. Ты знаешь, когда я закричу, и заткнешь мне рот.

Твои руки неспешно раздевают меня. Я не сопротивляюсь, я так послушен, как марионетка. Острые ногти царапают грудь, нанося тонкие раны, как бритвой. Язык слизывает текущую кровь. В твоих руках плеть. Я послушно ложусь лицом в подушку, поднимаю и держу длинные волосы у затылка. Плеть оставляет узкие алые рубцы на спине, плечах, ягодицах, бедрах. Ты наматываешь мои волосы на кулак, заставляя поднять голову, суешь в зубы рукоятку плети. Поднимаешь меня на четвереньки, холодные, жесткие пальцы раздвигают ягодицы. Ты врываешься в меня, разрывая плоть, и я мычу от боли, сжимая зубами кожу плети. Рука находит и обхватывает горячий, пульсирующий член. Но ты не делаешь ею ни одного движения, просто сжимаешь. Да, мне больно, больно. Ты наказываешь меня за то, что я не открыл дверь. За то, что смею любить тебя больше, чем братской любовью. За то, что я вообще есть.

Твоя любовь – это всегда насилие. Нет, боль не доставляет мне удовольствия. Когда ты уйдешь, я буду рыдать от боли, обрабатывая ссадины, бинтуя порезы. Буду врать родным и друзьям, что упал с лошади.

Твоя ладонь ложится мне на горло. Ты сжимаешь его, сильнее с каждым толчком в меня. Я почти теряю сознание, падаю ничком, но сегодня ты не останавливаешься, продолжая душить меня. Ну же, убей меня! Доведи дело до конца…Снова нет. Живительный глоток воздуха приводит меня в чувство. Ты связываешь мне руки за спиной, так туго, что локти соприкасаются. Переворачиваешь на спину, заставляешь подтянуть колени к груди, связываешь и их, и лодыжки. Снова входишь в меня, вбиваешься, как гвоздь в стену. Рвешь непокорную плоть. Нет, сегодня ты не вырвешь из меня крик. Я не хочу этого. Ты не доведешь меня до конца, слишком много боли.

Ты кончаешь, впиваясь ногтями мне в кожу. За то, что я не подчинился до конца, ты еще раз проходишься по мне плетью. Пусть. Только уходи поскорее.

Прячешь веревки и плеть в шкатулку, ставишь на место. Наконец. Целуешь в лоб, говоря "Спокойной ночи, Антаро!", и уходишь.

Как бы я хотел, чтобы ты хоть раз просто приласкал меня, был нежен, не причинял мне боли! Но ты не умеешь. А я каждый раз надеюсь.

С тех пор, как ты встретил ее, ты еще более жесток со мной. Иногда, мои простыни все в крови после твоей "любви". Но я не могу без тебя. Пятнадцать  лет ты был моим кумиром, примером для подражания, в пятнадцать я понял, что влюблен в тебя. Я признался тебе. И ты, как мне казалось, ответил взаимностью. Только я не знал, что любовью можно называть жестокость.

Тебе уже двадцать шесть, и мама говорит, что вы с Мадлен поженитесь. А папа только рад этому браку, ведь уже сто лет, с тех пор, как наш клан Истанши опозорил его тогдашний глава, Кройн, ни один сильный клан не хотел родниться с нами. А ведь род Форейна, брата Кройна, не был замешан в мятеже. Став главой клана, мой четирежды-прадед Форейн пытался очистить честь клана, но не преуспел. Клан лишился многих привилегий,   земель, доходов. Мы обеднели. Теперь, если ты породнишься с кланом Динхаши, мы вернем часть утерянного. Умом я это понимаю, но сердце говорит мне, что это ошибка. Я ревную своего брата к его невесте!"

2. ПУТЬ В АД

"Листопад. Отец посылает тебя на восток, в Корадский халифат, с торговым караваном. Когда ты вернешься, сыграете свадьбу. Ты говоришь:

– Антаро, хочешь поехать со мной? – и я, конечно же с радостью соглашаюсь. Это шанс вернуть твою любовь, правда?"

Караван шел по пустыне уже неделю. Верблюды мерно покачивались, словно и впрямь плыли, как корабли, по песку, и это покачивание навевало сон. Поэтому, когда чьи-то руки схватили его за плечи, заткнули рот, накинули мешок на голову, сноровисто связали, Антаро Истанши не успел даже толком проснуться, не то что оказать сопротивление. Его бросили в повозку, среди тюков, а караван все также неспешно шел, словно ничего не произошло. Ни криков, ни шума. Антаро извивался, пытаясь ослабить веревки или хотя бы сбросить мешок с головы, но напрасно. Тот, кто его связал, знал свое дело.

"Связал?.. А ведь брат именно так всегда вязал ему руки: запястье к запястью, туго, обматывая руки до локтей, чтобы причинить как можно больше боли. Брат?!"

На закате караван вошел в городок, за сутки пути от столицы халифата. Среди чахлых пальм и чинар белели коробочки глиняных домов, у самого большого из которых они и остановились. Это был караван-сарай. Верблюдов и ослов разгрузили, напоили, люди собрались внутри, поесть и отдохнуть. О юноше, казалось, все забыли. Но вот прошуршал песок под знакомыми шагами, тент повозки откинулся, и в нее забрался Нитарис Истанши. Он осторожно освободил голову брата от мешка, вынул кляп.

– Брат! Ты пришел! Развяжи меня, Нито! Нито?

Старший спокойно разглядывал младшего. Они похожи, очень похожи: скуластые лица, высокие брови уголком, серые, темные у младшего, и светлые у старшего, глаза, длинные почти белые волосы крыльями ото лба, тонкое, гибкое тело. Такие похожие внешне, и такие разные в душе.

– Заткнись, Антаро, и слушай. Я терпел тебя семнадцать лет. Терпел твою щенячью любовь и преданность. Пытался воспитать тебя, отвадить от того, что привело Кройна к гибели: запретной любви. Не сумел, уж прости. Зато, похоже, выдрессировал терпеть боль. Ты мне не нужен, ты только угроза семье, клану. Завтра, на здешнем рынке, я продам тебя первому, кто даст цену. Продам, как раба для утех. Ты  получишь, что хотел: тебя будут иметь только мужчины. А теперь спи. Пока можно.

– Брат!.. – глаза младшего неверяще уставились в лицо. Нитарис поморщился, словно раскусил лимон.

– Не смей называть меня так. Я тебе не брат.

Он снова заткнул юноше рот и накинул мешок. Через секунду его шаги стихли. Антаро замер в странном оцепенении, все еще не веря в происходящее. Злые, жестокие слова ранили больнее, чем плеть. Так значит, он никогда и не любил? Впрочем, толика облегчения была в этой мысли: значит, любовь бывает и другая, та, о которой ему мечталось? Но тут же пришла  мысль: этой другой любви ему узнать не суждено. Он слышал о нравах жителей халифата. Его запрут в гареме для мужчин, будут насиловать, когда захочется, и убьют, не задумываясь, как выбрасывают разонравившуюся  или изношенную вещь.

До утра он так и не смог уснуть. А на заре его выволокли из повозки, не снимая мешка, протащили куда-то, судя по звукам и запахам, в кузницу, где заклепали на ноге металлический браслет с короткой цепью. Там же его раздели донага, прикрыли срам, небрежно замотав набедренную повязку, и отвели куда-то. Когда с него сняли мешок, он понял, что это рынок рабов. На маленькой площади, огороженной низким заборчиком, рядами стояли квадратные каменные платформы с торчащими из них металлическими штырями. Кое-где на них уже возвышались фигуры невольников, мужчин и женщин, даже несколько детей, зябко съежившись, стояли на камнях. У каждого из них были связаны руки, и веревка накинута на шею петлей, а цепь на ноге крепилась к кольцу на штыре замком. Нитарис, в одежде пиннарийского купца, стоял рядом, смотря на Антаро так, словно оценивал его. Он заставил брата встать на помост и закрыл его цепь на замок. Еще холодный утренний ветерок пробирал до костей, заставляя ежиться и покрываться мурашками. Рынок постепенно заполнялся народом. Многие подходили, бесцеремонно оглядывая юношу, щупали руки и ноги, кое-кто проводил по набедренной повязке, ощупывая товар. Он краснел от стыда и бессильного гнева. Его, сына клана Истанши, продавали, как животное! И кто – родной брат! Он не понимал, что они говорили, но Нитарис им улыбался и кивал. Иногда начинал яростно спорить, но потом высокомерно замолкал. Покупатели отходили, заставляя юношу сдерживать облегченный вздох.

Солнце стояло почти в зените, рынок потихоньку пустел, когда подошел этот, последний. Чалма из дорогого шелка, орлиный нос, утопающий в черной бороде, черный халат, расшитый золотом. Взгляд, казалось, содрал кожу и прочел самые потаенные мысли.

– Сколько?

– Двести золотых, господин.

– Он что, девственница? Сто! – фыркнул покупатель.

– Он обучен терпеть боль, услаждать тело. Сто девяносто.

– Любой раб обучен этому. Сто двадцать.

Антаро слушал этот торг с нарастающим ужасом. Он чувствовал, что этот страшный черный человек купит его, сколько бы не запросил брат. Слезы навернулись на глаза, даже зной отдалился, сметенный холодом неизбежности.

– Он не простой раб, господин. Это мой брат. Я сам обучал его. Он благородной крови и хорошо воспитан, превосходно умеет играть на кинре1, может вести беседу, читать стихи. Это игрушка в богатый гарем, господин. Сто восемьдесят, и не медяком меньше.

Антаро осмелился шепнуть:

– Брат, не надо… – но Нитарис сделал вид, что не слышит.

– На кинре, говоришь? Такой хороший кинрат2?

– Сама королева любит слушать его игру. И это не шутка, господин.

– По рукам, считай. – и в руки старшего перешел мешочек монет. Он взвесил его на руке – Антаро знал эту его способность на вес определять количество монет – и ухмыльнулся:

– Либо они обрезаны, либо трех недостает!

Покупатель хитро сощурился, вынимая из кошеля еще три монеты:

– Да ты профи! Много братьев уже продал?

– Нет, господин, этот у меня единственный. – и хрипло, зло рассмеялся.

Когда Антаро свели с помоста, и покупатель взялся за веревку на его шее, юноша рванулся к Нито.

– Брат, не надо! Брат, вернись! – сквозь застилавшие глаза слезы он видел, как удаляется фигура его брата – предателя. Сны, преследовавшие его уже полгода, сбылись.

3. РАБ – КИНРАТ

"Тоска. Она здесь повсюду, она разлита в воздухе, как болотная жижа, и я дышу ей и захлебываюсь. Нет, мой хозяин еще не трогал меня, только рассмотрел в первый день, когда привез во дворец. По его приказу меня вымыли, натерли маслами, удалили все волосы на теле, кроме ресниц, бровей и волос на голове. Сняли браслет с ноги, но одели и заклепали намертво тяжелый бронзовый ошейник, и такие же браслеты на запястья. У них есть ушки для цепей. Меня предупредили, что за провинности рабов подвешивают за запястья над жаровней. Я сижу в комнате, увешанной шелковыми драпировками, на толстом хтангском ковре, в груде расшитых шелком и бисером подушек, но мне кажется – в каменном мешке, где нет ни света, ни воздуха. Меня одели в тончайшие шальвары и вышитую безрукавку, но я словно голый. Чувствуется только ошейник и браслеты. Мне бы повеситься на шелковом шнуре, что украшает занавеси, но я знаю: за дверью стоит евнух. Он слышит каждое мое движение и удар сердца. Он не позволит. За меня плачены деньги.

Уже неделю я здесь. Три первых дня я проплакал. Мне казалось, игла, что засела в сердце, стала раскаленным стержнем. Мне хотелось разорвать грудь и вырвать сердце, чтобы не чувствовать этой боли, от которой я задыхался. Но вот уже пятый день, как старик –  лекарь поит меня горьким настоем каких-то трав. Боль утихла, кончились слезы. Теперь только тоска и страх ожидания. Когда-нибудь черный человек вспомнит о моем существовании, и я пожалею, что не решился повеситься."

Антаро пожалел об этом очень скоро. На девятый день хозяин призвал нового раба для утех. За юношей пришли два дюжих раба-евнуха, взяли под локти, крепко, но очень бережно, и почти отнесли к господину. Сам он не смог бы идти – от страха отнялись ноги.

В зале, украшенном невероятно роскошно, и столь же безвкусно, на невысоком помосте, крытом шкурами леопардов и коврами ручной работы, в своем неизменном черном халате, его господин возлежал на подушках и курил кальян. Рабы отпустили руки Антаро, и он упал на колени. Ноги не держали.

Хозяин повел сухой, морщинистой ладонью, указывая на кинру, также безвкусно и аляповато украшенную, как и все в этом зале. Юноша подтянул к себе инструмент, проверил струны. Хоть и красивый, но не слишком качественный. Кинра была известна по всей территории Королевства, и за его пределами, с некоторыми изменениями встречаясь даже у южных варваров. Но все же лучше всех играли на ней жители Королевства.

Пришлось играть. Тонкие, длинные пальцы юноши порхали над струнами, заставляя кинру плакать и смеяться, а старик не сводил с них загоревшихся мрачным пламенем глаз. Он поманил рабов, и что-то сказал. Антаро снова подняли, и перенесли на помост. Он закаменел, часто и неглубоко дыша, только пальцы все также творили чудо музыки. Когда горячие сухие ладони легли ему на плечи, он вздрогнул, и струна, которую рванули его пальцы, лопнула с жалобным стоном. Это словно послужило сигналом. Грубые, жадные руки рвали на нем одежду, тонкие, злые губы впивались в тело, прикусывая странно-острыми, желтыми зубами кожу до крови. Антаро не сопротивлялся, впав в оцепенение, только когда в него вторглось что-то настолько огромное, что боль рванула, казалось, все тело, он выгнулся и тоненько, совсем по-детски взвизгнул. Горло свело судорогой, кричать он не мог, лишь воздух с хрипом и тихим стоном выходил из груди при каждом толчке.   Пальцы его хозяина впивались в поясницу, оставляя на нежной коже мгновенно темнеющие синяки, другой рукой он тянул пойманные пряди белых волос, заставляя запрокидывать голову.

Когда то, что рвало его анус, вдруг исчезло, Антаро порадовался, что все так быстро закончилось. Как оказалось, радовался напрасно. Чудовищный, перевитый жилами член возник у лица, жесткие пальцы стиснули, разжимая, челюсти, и "это" вдвинулось в губы, заставляя раскрывать рот как можно шире. Хозяин схватил его за волосы и задвигал головой юноши, вгоняя член глубже. Антаро давился, но даже не пытался сопротивляться или стиснуть челюсти, когда член выходил из его губ, давая возможность сделать вдох. Он едва не захлебнулся, когда густая теплая слизь хлынула ему в глотку, а хозяин держал и держал его голову, пока последняя капля не скользнула внутрь. Потом спокойным, почти безучастным тоном, словно не он только что насиловал юношу, приказал:

– Оближи.

И Антаро снова подчинился, старательно и аккуратно вылизав опадающий на глазах член. Старик кивнул, и все те же рабы, безмолвно простоявшие истуканами у помоста все время, подхватили его и увели назад, в гарем.

А ночью, дождавшись, пока все утихнет, он бесшумно выскользнул из-под шелковой простыни, подошел к оконным занавесям, прикрывающим фигурные кованные решетки, связал петлю на шнуре и встал на шаткий пуфик. Шелк скользнул по горлу, лег выше ошейника. Антаро оттолкнулся от стены и повис, руки сами рванулись к шнуру, но он не позволил себе этого. Когда перед глазами погасли круги, в комнату ворвался страж. Полумертвого, юношу вынули из петли, отлили водой. Пришел лекарь, долго что-то бубнил, напоил безучастного самоубийцу каким-то настоем, мгновенно бросившим его во тьму беспамятства.

Теперь на ночь его приковывали к стене тонкой цепью за ошейник, а руки связывали за спиной. Иногда черный старик призывал его, сначала слушал игру на кинре, потом насиловал. Дни и ночи словно слились в один бесконечный кошмар, тянущийся по кругу. Юный раб перестал есть, только вечный сухой ветер вынуждал его пить воду. Тонкие пальцы стали совсем прозрачными, серые, как ненастное небо, глаза потускнели, словно подернулись пеплом. Когда он сидел, сгорбившись, подтянув колени к груди, у бассейна, белые волосы казались крыльями раненной птицы, бессильно распластанными по плечам и спине. Он ни с кем не говорил, ведь никто здесь, кроме хозяина, не знал его языка.   Другие рабы обходили его, как мебель, ненавидя за внимание господина. Ведь за искусные ласки тот иногда дарил им драгоценные безделушки. Всего в гареме было еще двенадцать невольников. А где-то в недрах просторного дворца прятался еще гарем для девушек. И их было в пять раз больше, как сплетничали слуги.

3. БЕЗУМИЕ

Однажды, через месяц после своего неудачного самоубийства, когда в очередной раз к нему наведался лекарь, Антаро попросил, словно говоря сам с собой:

– Старик, дай мне яду…

Лекарь никак не отреагировал на его слова. Антаро подумал, что тот его не понял, или не услышал. Но, уже собираясь уходить, старик тихонько сказал:

– Тебе не дадут умереть. Вспомни, как насильно тебя накормили, когда ты перестал есть. Может, есть кто-то, кому я мог бы передать весточку? Отец, брат?

– Брат… – прошептал невольник, широко раскрыв глаза, и вдруг зашелся безумным смехом. Он смеялся и смеялся, а по щекам катились слезы, смывая тушь, которой ему подводили глаза, отчего казалось, что он плачет черными, как смола, слезами. С этого дня слуги и рабы стали замечать, что Антаро сходит с ума. Иногда он бродил по комнатам, тихо разговаривая сам с собою, иногда, стоя у зеркала, зло всматривался в отражение и что-то  шептал. Чаще всего там слышалось: "брат, Нито". Лекарь, знавший язык, на свой страх и риск решился послать тайного гонца к другу, живущему в Королевстве с просьбой выяснить, у кого из знатных родов мог пропасть  юноша, у которого есть брат по имени Нито. Гонец, джипси, уехал с табором, и почти полгода не давал о себе знать.

Толстый, скользкий от слюны член с противным чмоканьем входил все глубже в его горло, вызывая страшную тошноту, потом медленно двигался обратно. В последние дни хозяину нравилось все дольше насиловать его рот, чем анус, он растягивал это удовольствие, иногда ненадолго оставляя его в покое, заставляя просто облизывать, а потом вновь вталкиваясь по самую  глотку. Он, казалось, видел, что это занятие особенно неприятно его рабу, и получал дополнительное наслаждение, заставляя его все дольше ублажать себя.

Антаро пытался отрешиться от своего тела, закрыть душу, чтобы не видеть и не слышать ни себя, ни этого противного старика, но сегодня ему этого не удавалось. Судорожно сглатывая, чтобы унять тошноту, он покорно раскрывал рот, принимая член хозяина, двигал языком, облизывая и поглаживая его, только чтобы это скорее закончилось. Тогда он сможет вернуться к своему спору с братом, который стоит за зеркальным стеклом и не желает выходить.

Проглотив ком спермы, он вылизал немедленно вянущий ствол, собрал свою одежду и кланяясь, попятился к выходу из зала, где его ждали стражи, уводившие его обратно в гарем.

"Сегодня он особенно долго не отпускал меня. Но надежда на то, что ты устанешь ждать и уйдешь из зеркала, снова не оправдалась. Ты  был там, когда я подошел. Ты  ухмылялся мне, корчил гримасы, потом сказал:

– А матери я сказал, что ты сбежал с каким-то проходимцем на первом же привале. Она и отец прокляли тебя и отреклись от некоего Антаро, которого они называли сыном. Ты теперь изгой, братец! Впрочем, не смей меня так называть, я тебе не брат.

Мне захотелось убить тебя, я сжал кулаки и ударил гладкое, холодное стекло между нами. Преграда пошла трещинами и осыпалась, раня мне руки и ноги, но тебя за нею уже не было. Тогда я подобрал тонкий длинный осколок, сжал его в кулаке. Ко мне уже бежали рабы с цепью и веревками, и я торопливо всадил его себе в руку, взрезая кожу, вены, мышцы и сухожилия. Кровь забила струей, запястье вдруг обвисло. Я засмеялся, кроша осколок в другой ладони, разрезая ее до кости: хозяин так разозлится, что я не сыграю ему больше на кинре! Я смеялся, когда прибежал лекарь, смеялся, когда он с руганью и слезами останавливал кровь, зашивал мне вспоротые мышцы и вены, вытаскивал из того куска мяса, которым стала моя ладонь, сотни осколков стекла, сшивая ее крохотными стежками, накладывал повязки. Я бился в истерике, когда рабы волокли меня в пыточную для наказания, подвешивали за запястья над жаровней, полной раскаленных углей. Когда мои ступни покрылись кровавыми волдырями и стали обугливаться, я все равно смеялся, зная, что все, что мне осталось – это немного потерпеть боль, а потом раба, ставшего из приятного развлечения сломанной куклой, удушат таким же  шнуром, как тот, с которого меня сняли почти восемь месяцев назад. Зря лекарь так старался. И это было так смешно, что я не мог остановиться, пока какой-то стражник не ударил меня в солнечное сплетение, вышибая разом весь воздух из легких. А когда способность дышать вернулась, я начал кричать. И пришел хозяин. Он недовольно нахмурился, велел снять меня, осмотрел мои раны и сделал такой короткий, но такой долгожданный мною жест: пальцем по горлу."

Воющего от боли Антаро успокоили крепким ударом по голове.   Лекарь, неведомо как просочившийся за господином в темницу, тут же кинулся умолять его не убивать негодного раба, а отдать ему.

– Такой уникальный случай, мой господин! Я хочу попытаться спасти его руки, ведь если мне это удастся, у вас снова будет раб, чудно играющий на кинре!

– Если не удастся, ты сам удушишь его!

– Да, мой господин, конечно, мой господин. – не переставал кланяться лекарь, пока хозяин не вышел из темницы. Тогда он велел рабам отнести юношу в его дом в городе, и запереть его в комнате, привязав руки и ноги к кровати.

4. ЛИННАХ

"Со дня, когда женой главы клана стала дочь народа джипси, прошло сорок шесть лет, и  наш клан снова стал большой семьей. У бабушки Дайры родились трое сыновей и две дочери-близняшки за семь лет. Дедушка Тианат был на десятом небе от такого счастья, пока все пятеро не подросли. Двое старших, Кориенн и Дариенн, вечно ссорились и дрались. Они были погодками, поэтому все игрушки Кори в конце концов доставались Дари, а тот требовал не потрепанных братом, а новых. Кориенн в конце концов остепенился, женившись и нарожав своих троих детей. Забияка Дари нашел свое призвание в военной службе, в свои сорок четыре еще не женившись, но успев вскружить головы и позадирать юбки сотням придворных дам и молоденьких девочек – лейтенантов из гвардии королевы.    Виеннат, на два года младше Дариенна, был спокойным и усидчивым малышом, он и став взрослым, остался таким же молчаливым, рассудительным мужчиной, на котором держались основные хозяйственные дела клана. Ниттана и Анхелика, младшие и самые любимые, шалуньи и пакостницы в детстве, выросли и стали прекрасными женами и хозяйками, способными справиться с любыми трудностями. Через них наш клан породнился с кланами Венхаши и Эргхаши.

Я – Линнах, старший сын Кориенна Энхаши. Мне двадцать один год, и я – единственный выпускник Академии Благородных Кланов, окончивший ее экстерном. Так что уже два года я разъезжаю по всей стране и за ее пределами, обучаясь у дяди Виенната вести дела и заключать торговые сделки. Наш клан контролирует всю речную рыбную ловлю и лесное хозяйство на своей территории, а это немало: одна тридцатая всей страны3. Для управления таким объемом информации одного дяди Виенна, даже с целым штатом бухгалтеров и торговых представителей, явно мало.

В этот раз мы ехали с посольством в Корадский халифат, ко двору одного из правителей – халифу Вей – ин – Торану, с которым королева хотела заключить договор о торговле. Мы им рыбу, они нам – песок из Белой Ямы, единственного месторождения чистейшего кварцевого песка во всем мире. Рыба в халифате считается деликатесом по причине отсутствия в большинстве мелких пустынных речек и озер. Договор был бы равноценен.

По правде сказать, у этого халифа я уже был однажды. Он показался мне отвратительным и страшным человеком. Высокий рост, худоба, длинная черная борода без малейших признаков седины, неизменный черно-золотой халат и взгляд из-под кустистых бровей, словно выворачивающий тебя наизнанку – он словно сошел со страниц детских сказок о колдунах и магах, живших в старину. Я  с радостью согласился бы остаться дома и понянчиться с пятилетней сестренкой Офелией, чем снова встретиться с ним, но дела клана есть дела клана.

Когда наш караван вошел в город, я заметил странную процессию, торопливо следующую от дворца в сторону квартала лекарей. Двое дюжих рабов (отвратительный обычай – рабство! И отвратительный способ наживы – работорговля!) несли носилки, на которых лежал изможденный юноша, почти мальчик, с необычным для жителей этой части мира цветом волос – почти белым. Он и сам был белее мела, а руки, сложенные у него на груди, были замотаны пропитанными кровью бинтами. За ними следовал тощий старичок в темно-синем халате, горестно покачивающий головой. Он все оглядывался в сторону дворца, словно в любой момент ожидал увидеть погоню, и только у дверей дома приотстал, чтобы облегченно вытереть пот со лба.

Когда нас, наконец, принял сам халиф, он посетовал, что желал бы нам продемонстрировать талант своего раба – кинрата, но нерадивый сын собаки повредил руки, и теперь одна надежда на придворного лекаря, обещавшего ему их вылечить. Я, напустив заинтересованный вид, спросил, где же глубокоуважаемый и т. д. и т. п. халиф Вей – ин – Торан раздобыл такого искусника, ведь искусством игры на кинре издревле славятся кинраты из Королевства. На что халиф глубокомысленно заявил, что работорговля – хороший способ найти каких угодно искусников. И добавил, гаденько усмехаясь в дебри бороды:

– А и для жителей Королевства работорговля не чужда, я сам убедился. Вы, юноша, знаю, очень против этого вида торговли. Но этого самого кинрата мне продал человек из Королевства, одетый пиннарским купцом. Еще и хвалился, мол, родного брата продаю, сам воспитал.

Он говорил еще что-то, но я уже не слышал. Я просто оцепенел от ярости, поняв вдруг, кого же мне напомнил мальчик на носилках – малыша Антаро, сына Дивэйна из клана Истанши, наших заклятых врагов, о котором чуть меньше года назад ходили сплетни по всей столице. Якобы он сбежал с каким-то джипси из каравана своего брата в халифате. Родители специально добились аудиенции королевы, чтобы официально отречься от сына. Пусть враг, но восторженный подросток, извлекающий из кинры чудесные мелодии, глядя влюбленными глазами на брата, навсегда запал в мое сердце. Я видел его всего пару раз на приемах у королевы, и всегда ее величество просила его сыграть. Она была очень расстроена и огорчена его отступничеством от законов Королевства.

Я твердо решил отыскать этого лекаря, убедиться, что мальчик на носилках – действительно Антаро, и, может быть, выкупить его."

5. ШЕЛКОВАЯ УДАВКА

Антаро пришел в себя через  час, уже вымытый, заново зашитый и перевязанный, в маленькой, чистой и пустой комнате. В ней была только кровать, на которой он лежал, привязанный к боковым перекладинам. Обгоревшие ноги, обмотанные смоченными в отварах трав тряпками, нещадно жгло. Все тело пульсировало, как одна большая рана, все чувства, которые еще были, выражались одним словом – БОЛЬ. Антаро все ждал, когда же придет палач, чтобы накинуть  удавку ему на шею, избавить его от этой жизни и боли, но время текло, солнечный лучик полз по стене, пробиваясь в узкую щель окна, а никто не шел. Наконец, смирившись с болью, невольник задремал, дергаясь и просыпаясь от кошмаров, в которых он вынужден был играть на громадном члене хозяина с натянутыми на него шнурами-удавками, а его руки безвольно висели, брызгая из распоротых вен кровью и отсвечивая перерезанными сухожилиями. Тогда громовой голос хозяина изрекал: "играй языком!" и чудовищный инструмент запихивался ему в рот. От удушья Антаро просыпался в холодном поту, чтобы через мгновение погрузиться в свой самый страшный кошмар: брат поворачивается к нему спиной, в руке позвякивает мешочек с монетами, а шею Антаро давит рабский ошейник, за который тянет страшное черное чудовище с глазами, заживо вынимающими сердце.

Он открыл глаза, наполненные слезами, а эхо его вопля еще гуляло по пустой комнате. "Брат!"

Дверь открылась, впуская лекаря. Вместе с ним вошел молодой джипси, ездивший искать родных невольника. Парень боялся сказать то, что узнал, не зная, как отреагирует на эту информацию это измученное, едва живое существо с горящими безумием глазами. Наконец, он решился, и почти слово в слово пересказал бредовые видения самого Антаро. К его удивлению и тревоге лекаря, невольник расхохотался, заливаясь слезами, прохрипев сквозь безумный смех, что давно это знает. Брат сам приходил, и рассказал. Лекарь быстро вышел, чтобы через пару минут вернуться с кружкой какого-то горького зелья, заставил выпить, и спустя четверть часа юноша провалился в милосердный сон без видений, глубокий, как колодец.

"Я еле дождался конца аудиенции. Дядя, заметив мое состояние, удивленно приподнял брови, но ни словом не обмолвился. Только когда мы вернулись в посольский караван-сарай, поинтересовался, нужна ли мне помощь в деле, которое не терпит отлагательств. Милый зануда дядя Виенн! Я сказал, что об этом я посоветуюсь с ним, когда все точно разузнаю, и убежал. Хвала Богам, память у меня отличная, я хорошо запомнил дом, в который внесли раненого и улицу, по которой мы ехали, так что спустя полчаса я уже спешивался у дверей этого дома. Надо сказать, от бабушки мне достались черные кудрявые волосы и высокие скулы на узком лице, а от отца, истинного сына клана Энхаши, темно-голубые глаза. Такая внешность не многим отличается от внешности любого джипси, которых в халифате много больше, чем в Королевстве, поэтому на меня не обращали особого внимания. Я постучал в низенькую калитку в высокой стене, окружавшей дом, и через секунду мне открыл почти мой двойник, только с черными глазами.

– Вахиш, кирену4, – поздоровался я.

– Вахиш, илие. Киро тонкай мэй? Неннэу мохаз?5 – спросил джипси.

Я помотал головой, и, с трудом подбирая полузабытые слова, спросил:

– Хафиз джипси ние …марон мэй тодонай?6

Джипси рассмеялся:

– Так ты не из табора? Я гляжу, лицо незнакомое, а глаза вообще не наши. Марон, конечно, тодонай, но вряд ли он тебя примет, у него тяжелый больной.

– Я и пришел говорить с ним об этом больном. Если я не ошибся, этот мальчик из клана, и я хочу его выкупить.

Джипси вдруг выхватил нож из-за кушака, тонкое лицо исказила гримаса дикой ярости. Он прошипел мне в глаза, перемежая язык Королевства родной речью:

– Вы, сыны шакалов и гиен, отказались от кирену, корай дай котори слухи и ложь, а теперь, когда вай нене мальчик умирает, хотите вернуть? Не выйдет! Убирайся, бахагаз гули!7

Мне не впервые слышать злые слова, но в его глазах было столько ненависти и боли, что я оторопел. А джипси уже закрывал дверь. Успев поставить сапог между косяком и дверью, я отжал ее, рискуя получить пол-локтя закаленной стали в кишки, и примиряющее сказал:

– Я не из его клана бахагаз гули. И возвращать его в это логово шакалов не намерен. Если он захочет, наш клан примет его своим сыном.

Вот я это и сказал. Я принял бы этого мальчика, став для него иво, как в свое время мой дед для Ройо. Потому что с того первого раза, когда увидел его сияющие серые глаза, я не забывал о нем ни на мгновение.

Джипси, все еще сурово хмурясь, все же впустил меня во двор. Дом, невидимый с улицы, поражал величиной и изящной простотой отделки. Тонкие белые колонны, поддерживающие крышу веранды, были увиты виноградом, белые стены под самой крышей украшал четкий геометрический узор, узкие ставни на окнах высоко над землей, набранные из тонких дощечек разноцветного дерева удивительно гармонировали с ним. Чудесное изящество, разительно отличающееся от того, что я видел во дворце. Там те же узоры, нанесенные в невообразимых количествах позолотой и серебром, эмалью и выложенные мрамором или драгоценными камнями давили глаза нарочитой роскошью и безвкусием.

Я ждал не более, чем надо времени, чтобы джипси объяснил хозяину кто я такой и чего хочу. Старичок лекарь сам выскочил мне навстречу, приглашая в дом на хорошем языке Королевства. Он проводил меня в крошечную полутемную комнатку, где я и увидел то, что осталось от моего дворцового видения. Измученное, страшно худое лицо, ввалившиеся глаза, обведенные синими тенями, искусанные в боли губы. Бинты на руках, прикрытые тряпками страшные ожоги на ногах. Все тело – один сплошной синяк, сквозь бледную, почти прозрачную кожу можно пересчитать, кажется, не только ребра, но и позвонки. И апогеем всему – роскошная грива волос цвета белого золота, струящаяся по подушке до самого пола. Слезы навернулись на глаза. Я осторожно присел рядом с ним на низкую скамеечку, погладил шелковые пряди.

– Он перенесет две недели пути в повозке?

Старик покачал головой, всплеснув руками.

– Боги с вами, молодой господин, я не уверен, что он протянет и неделю, с такими-то ранами, и, кроме того, его разум… Мальчик явно болен, причем давно, возможно, со дня, как его продали. После того, как наш халиф вызвал его впервые в свои покои, он пытался повеситься. Позже просил у меня яду. Сегодня утром он разбил зеркало и вскрыл осколком себе вены. Причем при этом все время смеялся, как одержимый дэвами. И все время, пока его поджаривали над углями. А потом, когда я поведал ему, что его родные отреклись от него, снова смеялся и рыдал, говоря, что брат приходил к нему и рассказал об этом. Сумеете ли вы удержать его на грани безумия, даже если он выживет? Я сомневаюсь. Да и халиф… Он приказал удавить мальчика, если я не спасу ему руки. А я не спасу. Он перерезал все жилы и сосуды на левом запястье, рука уже никогда не будет двигаться, как раньше. А правая…там за три пальца я поручусь, но указательный и мизинец останутся неподвижными.

– Какие доказательства нужны будут халифу, что вы исполнили приговор?

– Он повелел принести его волосы, перевитые шнуром, которым его удавят.

Я вынул нож, осторожно собрал в кулак белую гриву и отмахнул ее. Пусть. Волосы вырастут новые, а руки тебе будет лечить бабушка Дайра. Ты еще снова будешь играть на кинре.

– Неси свою удавку, лекарь. Я забираю Антаро домой."

6. ДОМ У РЕНЫ

Дорогу Антаро не запомнил, проспав почти две недели, поимый зельем старого лекаря, которое тот дал Линнаху. Он и не понял, как очутился в этой светлой, обшитой золотистым деревом комнате. Последнее, что он помнил – лекарь, вливающий в него кружку отвара после рассказа джипси. Потом неясные отрывки: покачивание повозки и скрип колес, мерное колыхание тента над головой. Каждый раз – ласковые руки, подносящие очередную кружку зелья, дарующего сон без сновидений. Иногда,   бросая туманящийся взгляд поверх кружки, он видел чье-то лицо, буйная грива черных кудрей да спокойный, дающий силы взгляд глубоченных синих глаз – вот и все, что он помнил.

Прохладный ветерок шевелил полупрозрачные светлые занавеси на окне. И на нем не было решеток. И ошейник не давил горло. Антаро попытался поднять руки, чтобы проверить, есть ли на них браслеты, но смог только шевельнуть плечами. Руки двигаться отказывались, и он вспомнил, что сам резал жилы. Прощай, кинра, единственная опора в паутине рабства. Единственное, что напоминало о доме. Он напряг горло, но смог лишь сипло выдохнуть. И все же его услышали. Где-то за границей зрения скрипнула дверь, и прошелестели шаги. Сердце екнуло и сбилось с ритма. ЕГО шаги. Но тут вошедший появился в поле зрения, и обруч, сдавивший сердце, опал. Возле него стоял тот, чье лицо он видел в моменты своего краткого пробуждения.

– Что ты, Антаро? Пить?

Юноша шевельнул губами, тот, кто склонялся к нему разобрал: "Где я?"

– Ты там, где тебя никто никогда не обидит. – твердо сказал его визави, и поднес кружку к губам Антаро. – А теперь пей, и спи. Тебе еще долго нельзя вставать, а чтобы не было больно, лучше спать. Я потом тебе все расскажу.

Голос отдалился и пропал, перед глазами поплыла туманная дымка, смежая веки. Непроглядная, но больше не холодная, тьма поглотила сознание. Теперь в ней был тот, кто осторожно коснулся губами его губ на грани сна.

Следующее пробуждение далось легче, теперь он смог пошевелить головой, рассматривая свою комнату подробнее. На кресле у окна сидела и вязала маленькая старушка. Ее абсолютно седые волосы были заплетены вокруг головы в косу внушительной толщины, строгое серое платье, украшенное кружевами, облегало удивительно молодо выглядящую фигурку, но лицо было покрыто тонкой сетью морщин, большая часть которых появляется лишь у людей, много и открыто улыбающихся. Старушка словно почувствовала его взгляд, и подняла глаза от своего рукоделья. Глаза у нее были черные и бездонные, как у виденной однажды в детстве старой джипси- колдуньи. Она подошла к испуганному малышу, потерявшему в рыночной толчее брата, и присела перед ним на корточки. Ее цветастая юбка упала в пыль ярким веером, черно-седые волосы рассыпались по плечам, как шаль. Взяв в сухие коричневые ладони ручонку малыша, старуха прицокнула языком. "Тебе суждено умереть и снова родиться. А крылья вернут тебе те, что сильнее меня. А брат твой – бахагаз гули, вон там, за этой лавкой. Беги!" Тогда он и впрямь нашел брата там, где сказала джипси, но остальное детская память забросила в глубокие кладовые, как и все непонятное.

Старая айро встала с кресла и прошествовала, иначе не скажешь, к его кровати.

– Доброе утро, сынок. Сегодня попросим Линнаха, чтобы он вынес тебя в сад, подышать свежим воздухом. Пошевели ногами, не слишком ли болят?

Ноги не болели вообще, и брови Антаро удивленно встали домиком. Айро лукаво улыбнулась, сразу преобразившись в юную девочку, до того яркой была ее улыбка.

– Но ты не спеши, малыш. Сам ты еще долго не сможешь ходить. А теперь скажи-ка мне, ты есть хочешь?

И он тут же понял, что – да! еще как хочет! – и хрипло, но вполне внятно смог сказать об этом. Айро дернула хвост колокольчика, висящий у самого изголовья Антаро, и сказала ему:

– Если тебе что-то будет надо, просто позвони. Я или тот, кто будет ближе к тебе сразу зайдем. Не стесняйся. А то знаю я вас, мальчишек: в туалет захочешь, позвать постесняешься, сам встанешь, раны разбередишь, а я потом опять лечи! – и она строго погрозила ему пальцем. – А руки твои мы смотреть будем после обеда, договорились?

Антаро был не против, особенно, что после, а не перед. В комнату вошел высокий, широкоплечий парень, которого он видел в прошлый раз. Теперь стало видно, что лицом он очень похож на старую айро, но слишком молод для того, чтобы быть ее сыном. Значит внук. В руках он держал поднос с ломтем свежайшего белого хлеба и чашкой ароматного крепкого бульона. Он перехватил поднос одной рукой, и выдвинул из-под него складные ножки. Поставил получившийся столик на постель, над Антаро, ловко покрошил хлеб кусками в бульон и взял ложку. Юноша вдруг понял, что кормить-то его будут с ложечки! И кто, этот парень! Яркая краска залила его лицо, но тот словно не заметил. Приподняв Антаро под мышки, он посадил его повыше, поправил подушку, и поднес ложку к его губам. Все это молча, только ободряюще улыбаясь. Когда Антаро выхлебал весь бульон с хлебом, парень убрал столик на пол, осторожно поднял юношу на руки и укутал в одеяло. И это не напрягаясь. А Антаро только теперь понял, чего же ему так не хватало все это время: волосы не лезли в глаза! Руки, неподвижно сложенные на одеяле, дернулись проверить, но снова опустились. Левая кисть вообще болталась как тряпка, а правая была плотно забинтована по самые кончики пальцев. Но самое удивительное, парень, похоже, понял, чего он хотел, и виновато сказал:

– Ты прости. Этому халифу нужно было доказательство твоей смерти, вот и  пришлось их отрезать. Мама тебя аккуратно подстригла, а волосы отрастут, ты не бойся.

Мимо воли губы Антаро тронула улыбка. Этот парень так жалеет его потерю, словно они ему очень нравились. А может и нравились. И пусть.

Бережно прижимая к себе свою ношу, синеокий джипси вынес его из комнаты. Широкий коридор, устланный голубым ковром, привел к лестнице, явно не парадной. Она была деревянной, слегка поскрипывала в такт шагам. По ней спустились в короткий коридор и вышли из невысокой двери в полный солнца сад. Под раскидистой липой, привязанная к ее мощным ветвям, покачивалась широкая скамья – качели. На ней ворохом лежали подушки. Осторожно устроив больные ноги Антаро, парень сел рядом с ним и предложил:

– Хочешь, я покачаю тебя?

– Расскажи мне, наконец, где я, и как я здесь очутился? – тихо попросил Антаро. – Мне кажется, я не в таборе джипси.

Парень вдруг рассмеялся, открытым, заразительным смехом.

– Старая айро, которую ты видел, моя бабушка Дайра. А я – Линнах. Это владение клана Энхаши. Наш летний домик возле Рены. Бабушка сказала, что слишком много народа в резиденции Энхаши может утомить тебя, так что здесь только мы с ней, ты и моя сестра Мирра. Мирра застенчивая, так что на глаза лезть не будет. А привезли тебя сюда мы с дядей Виеннатом, тайно вывезя из халифата в караване джипси.

– Это точно не сон? Я не проснусь снова в своей комнате в гареме со связанными руками, прикованный к стене? И никто не будет меня…трогать? – в голосе Антаро было столько страха, что Линнах просто крепко обнял доверчиво прижавшееся к нему забитое существо, с трудом подавив гнев. Завтра же он поедет во дворец и добьется аудиенции королевы. Она должна узнать о делах клана Истанши. Нет прощения таким деяниям.

– Малыш, я клянусь тебе честью своего клана, что никто в жизни больше не посмеет  обидеть тебя. Ты знаешь легенду об иво? Которые сходят с небес, чтобы хранить и беречь тех, кому они предназначены? Моя бабушка – иво моего деда. – Антаро кивнул, заворожено глядя в синие озера глаз Линнаха, которые наполнялись светом с каждым произнесенным словом, - Я, Линнах Энхаши, клянусь жизнью и честью, что стану для тебя таким защитником.

"– Линнах! – предостерегающий крик бабушки остановил готовые сорваться неосторожные слова. Но он и так все понял, в мгновение ока отодвинувшись от меня, вжимаясь спиной в спинку качели. Глаза, еще секунду назад доверчиво открытые, словно погасли.

– Линнах, иди, мне надо заняться руками малыша.

Я ушел, кляня себя за болтливый язык, собирать вещи и седлать коня. До столицы почти сутки верхом, если выеду сразу, то к вечеру завтрашнего дня буду уже там, переночую у друзей и с утра – во дворец.

Задержался я только для того, чтобы предупредить сестру, что уезжаю ненадолго, дня на три, пусть присматривает за Антаро."

7. КОРОЛЕВСКИЙ ДОПРОС

– Вот неугомонный, глаз да глаз за ним надо! – сердилась бабушка Дайра. Не вязался ее облик со звучным титулом иво. И Антаро все же решился спросить:

– А разве он неправду сказал? Вы – иво?

Старая айро потрепала его по коротко остриженному чубчику, двумя крылышками топорщащемуся надо лбом, и сказала:

– А вот это мы сейчас и проверим.

"Вопреки моим опасениям, королева приняла меня. Все-таки клан Энхаши на хорошем счету у ее величества. Она внимательно выслушала меня, немного подумала, и приказала мне ждать у ворот, в седле и готового в путь. Я никак не ожидал, что она отправится со мной лично, без сопровождения двора, с одним лишь телохранителем. Но так и было. Мы втроем уже до конца дня проехали половину дороги до летнего домика. Ночевали мы в чистом поле, под одиноким деревом, но мне не спалось. Мысленно я уже был с ним рядом. Лишь бы у бабушки Дайры все получилось. Ее дар, наследие матери –джипси, многократно возрос с рождением детей и внуков. Чем больше становилась ее семья, тем мощнее и многограннее он сиял. Когда у  Анхелики, пять месяцев назад родившей дочь, началась родильная горячка, бабушка немедленно почуяла это, раньше, чем добрался гонец от Эргхаши, вскочила верхом и примчалась на помощь. Тогда она очень быстро поставила Анхелику на ноги и даже вернула ей способность кормить малышку молоком. Бабушка, заклинаю, помоги Антаро!

Во двор летнего поместья наша кавалькада ворвалась ближе к полудню следующего дня. Спешившись, мы направились в сад, где я слышал бабушкин голос. Из-за кустов я видел: Антаро сидел на качелях, изумленно рассматривая правую ладонь. Его рука лежала в бабушкиных сухих, но таких сильных ладонях, и они были объяты почти невидимым свечением. Дайра победно улыбалась, хотя по вискам ее скатывались бисеринки пота от напряжения всех ее сил. Все же, Антаро еще не был членом ее клана, лечение ей давалось труднее. Вот он шевельнул пальцами, сжал кулак, сложил пальцы щепотью, растопырил, приподнимая каждый по отдельности, словно его рука лежала на струнах кинры. И радостно, открыто улыбнулся.

Почему-то здесь, в этом доме, его безумие  ушло или затаилось в глубине разума. Он был обычным восемнадцатилетним подростком, которому сильно не повезло в жизни. Ни я, ни бабушка не пытались расспросить его о том, что случилось с ним во дворце халифа. Но королева обязательно спросит. А я не посмею указать ей, что этого не стоит делать. Но все же я решился:

– Моя Айро-хаши, позвольте мне сказать. – я остановил ее, пока она еще не показалась на глаза обоим.

– Ну, говори.

– Антаро, он…он немного не в себе, не расспрашивайте его о рабстве, умоляю.

Королева свела брови. На ее челе тусклым золотом поблескивал Венец. Его еще называли Корона Правды. Королева всегда знала, если ей лгали8.

– Я обязана, Линнах Энхаши. Судия обязан выслушать все стороны. А я буду судить виновных самым строгим судом. Будь рядом с ним, и если он так дорог тебе, и ты удержишь его разум.

Мне осталось лишь повиноваться. Хотя я бы желал никогда не знать, что делали с несчастным Антаро в гареме, бросить его я не мог."

– Ваше величество! – Дайра склонилась в глубоком поклоне, Антаро заерзал, пытаясь встать на искалеченные и все не заживающие ноги, но королева сама остановила его.

– Сидите, юноша.

Он все пытался прикрыть вылеченной правой неподвижную левую кисть. Странно обвисшие, словно неживые пальцы. Взгляд королевы зацепился за них, зеленые глаза мгновенно потемнели. Камни короны, откликаясь на гнев хозяйки, налились светом и замерцали.

– Отвечайте мне правду, юноша. От этого зависит жизнь и благополучие двух кланов, и ваше. Где вы были с месяца Листопада.

Взгляд Антаро беспомощно обежал присутствующих, задержавшись на лице Дайры. Но в ответ от нее получил столь же беспомощный взгляд. Глаза в глаза – серые и синие, и Линнах шагнул вперед, положил теплую, уверенную ладонь на плечо. Страх отпустил. Юноша выпрямил спину, взгляд обрел твердость.

– Я находился в Корадском халифате.

– Где именно вы находились в Корадском халифате?

– Но…я не знаю…не знаю названия города.

– Что вы там делали?

Антаро запинается, замолкает. На лице – боль, в глазах – стыд и ужас. Он не может этого сказать. Это мерзко! Этого не было, не было, не было!!! – такие теплые, сильные руки сжимают плечи, жесткая ладонь бьет по щеке, возвращая в реальность. Над ним, вглядываясь в глаза – Линнах. "Очнись, очнись!" Губы, словно чужие, произносят слова, доходящие до слуха с опозданием:

– Я был  в гареме.

– Как вы попали в гарем?

– Меня продали…меня продал…мой…мой…

– Любовник? С которым вы сбежали из каравана вашего брата? – слово "брата" отдается в голове похоронным звоном. Губы, бледные, неживые, шепчут:

– Брат… – спустя мгновение сведенное судорогой тело выгибается в кольце рук Линнаха, Антаро бьется, как пойманная рыбка. Безумие, вырвавшись на свободу из потаенных уголков сознания, заволакивает реальность бредовым видением. "Брат, не надо! Брат, вернись! Брат, я больше не буду! Брат!!!" Уходит, позвякивая содержимым кошеля, Нито. Черный, страшный – хозяин – оглаживает хищным взглядом, руки – как клещи, впиваются в плечи, в щеки, разрывая сведенные губы, вталкивает в рот – противное, скользкое, горячее, удушье, тошнота.

"Антаро внезапно выгнулся дугой, забился в руках так, что я грохнулся с качели на траву. Глаза закатились, открытый рот судорожно хватал и не мог вдохнуть воздух. Я держал его, чтобы он не повредил недолеченные ноги и руки, и вопил в голос:

– Бабушка, помоги!

Она припала на колени, обняла его виски ладонями, и тихо зашелестела непонятным языком, что возымело действие. Антаро вдруг обмяк и перестал рваться из рук. Бабушка Дайра подняла голову, скрестив с королевой взгляды, как клинки.

– Я сделаю так, что он все расскажет. Все очень подробно, до мелочей, до своих ощущений. А потом забудет. Навсегда. Вам достаточно будет одного раза, ваше величество? – голос ее был так холоден, что вокруг словно настала зима. Я знал – мне потом будет сказано несколько таких же "теплых" слов.

Королева кивнула. Мне примерещилась вина в ее глазах? Бабушка нашептала еще пару фраз, отпустила голову Антаро. Я поднялся, осторожно посадил его снова на качели, придерживая безвольно поникшую голову. И он стал говорить. Не меняя интонации, не открывая глаз. У меня волосы вставали дыбом от услышанного. Я словно видел и слышал все, что с ним произошло. Мне было плохо. Малыш, как же тогда плохо было тебе?! Я не сдержал обещания, данного тебе только два дня назад. Я позволил снова окунуть тебя в этот кошмар. Прости меня…я никчемный хранитель.

Когда он замолчал, все словно очнулись, переводя дыхание. По щекам бабушки текли слезы, королева так сжала кулаки, что костяшки пальцев побелели. Рассказ Антаро был правдой, это все понимали даже без ее подтверждения. Человек в гипнотическом трансе не может лгать.   И чудовищное  преступление Нитариса Истанши не укладывалось ни в какие рамки.

Бабушка Дайра снова положила руки на виски Антаро, шепча свои заговоры. Когда он открыл глаза, камень упал у меня с души – в них не было безумия. Только недоумение. Увидев королеву, он снова попытался встать, забыв о ранах. Я удержал его, попутно объяснив, что его похитили, но уже все позади, и здесь ему не причинят вреда. Как сначала, когда он проснулся после дороги из халифата."

Но Антаро не забыл. Через несколько дней он снова вспомнил все, что с ним случилось, и, хотя болезненность воспоминаний притупилась, и безумие больше не возвращалось, он вздрагивал всякий раз, когда Линнах к нему прикасался, беря на руки, чтобы отнести в сад, или в уборную.

8. КРЫЛЬЯ ДЛЯ ИВО

Правая рука юноши обрела былую подвижность, а левая постепенно заживала, начиная двигаться. Ежедневно Дайра сидела с ним, поглаживая и разминая запястье, пересеченное страшным рубцом, и ее сила восстанавливала поврежденные сухожилия и мышцы. После этих сеансов старая айро уходила обессиленная, но довольная. Вскоре она позволила Антаро тренировать руки, принеся ему  кинру отца Линнаха, и он часами сидел, перебирая струны.    

Раны и ожоги на ногах затянулись нежной розовой кожей, но Дайра еще не разрешала вставать на них. Сидя в постели, или на траве в саду, Антаро приподымался на колени, сгибал ноги в щиколотках, возвращая им подвижность. Через месяц он впервые самостоятельно встал, но вынужден был опереться на руку Линнаха. Ослабевшие от долгой неподвижности, ноги дрожали и подгибались.

Однажды, когда месяц жарких лучей полностью оправдывая свое название, подарил особенно солнечный день, Линнах предложил отвезти Антаро на заводь на Рене, искупаться. Юноша с радостью согласился. Дома, в поместье Истанши, у них была своя купальня на озере неподалеку, и он хорошо плавал с самого детства. Линнах оседлал своего жеребца, поднял на седло Антаро и повел коня в поводу. Желтый песчаный обрыв пересекала тонкая тропинка. Почти спустившись, конь вдруг споткнулся, и Антаро, не удержав равновесия, сидя в седле боком, свалился. Он расшиб бы только зажившие руки и ноги, если бы к нему ласточкой не метнулся Линнах, и не подхватил у самой земли. Он крепко держал юношу, стоя на коленях, а сердце так громко и часто билось от испуга за него. Наконец, Антаро неловко шевельнул руками, которыми инстинктивно ухватился за шею Линнаха, и попросил:

– Пусти, все в порядке.

Линнах не отпустил. Поудобнее перехватив свою ношу, он поднялся с колен и пошел к берегу. Тихо, так, что юноша едва разобрал, спросил:

– Ты ведь не забыл? Что с тобой было? Потому и шарахаешься от меня.

Виновато спрятав глаза за отросшей челкой, Антаро кивнул.

– Прости, я просто не могу ничего с собой поделать.

Линнах вдруг остановился, нахмурив густые черные брови:

– Как же ты собираешься купаться, ведь мне тебя в воду тащить и обратно. Голого!

Антаро заалел, смутившись.

– Может, я не буду раздеваться? Искупаюсь в штанах, потом высохнут?

– Ну да, а потом ты простынешь, и с меня бабушка снимет голову за то, что позволил тебе разгуливать в мокрой одежде! Нет уж, привыкай. Пора забыть о прошлом. Я не причиню тебе вреда, ты это знаешь. Никогда и никому не позволю даже намека на это. Так что, купаешься?

И Антаро согласился, скрепя сердце. Он разделся, попросив Линнаха не смотреть, а когда тот повернулся, то ахнул: вся спина, плечи и ягодицы Антаро были покрыты сетью тонких шрамов, особенно видимых на его светлой коже.

– Кто это тебя так?

– Брат. – ответил Антаро, и удивился, не почувствовав привычного укола в сердце, как всегда при воспоминании о Нито.

– Знаешь, если бы его не казнили, я бы сам вызвал его на дуэль и убил. – задыхаясь от гнева, прошипел Линнах.

– Казнили? – бледнея, переспросил Антаро.

"Я в который уж раз проклял свой болтливый язык. Мы не стали говорить мальчику, что случилось с его кланом.

Вернувшись во дворец, королева призвала весь клан Истанши. Мать и отец явились, а вот Нитарис, что-то заподозрив, отговорился нездоровьем. Тогда королева послала за ним отряд гвардейцев с приказом доставить живым и с женой. Мадлен, на пятом месяце беременности, и Нитарис, трусливо прячущийся за ее спиной, появились у трона ее величества в тот же день. Грозная в своем величии, королева восседала в окружении судей верховного суда, и Корона правды нестерпимо сияла изумрудами на ее челе.   Также в зале присутствовали: глава клана Энхаши дедушка Тианат, дядя Виеннат, я, молодой джипси Вейха, в  таборе которого мы вывезли Антаро из халифата, и его нэннэу, глава клана Истанши Винойр, дед Антаро, Дивэйн и  Луиза, его родители.

Королева кивнула секретарю, и он объявил:

– Заседание Королевского Верховного суда объявляется открытым. Слушается дело об исчезновении некоего Антаро, бывшего сына клана Истанши. Приглашается глава клана Истанши для дачи показаний по сему делу.

Старик Винойр, конечно, ничего нового не сказал. Ему было семьдесят лет, и он почти отошел от управления кланом, передав дела сыну. Жил он в маленьком имении возле столицы, а потому о произошедшем с внуком узнал только со слов Нитариса.

Вторым вызвали Дивэйна Истанши. Он также сказал, что знает о том, что случилось с сыном только со слов Нитариса, и начальника каравана, которого он допросил по их прибытии домой. Но этот человек зимой замерз насмерть, заблудившись по пьяни в буран.

Когда вызвали Нитариса, только слепой не увидел бы, как отчаянно тот трусит. Но ему пришлось предстать перед королевой. Принеся присягу, он замер, ожидая вопроса.

– Что с твоим братом, Нито? – вдруг спросила ее величество, пристально глядя ему в глаза.

– У меня нет брата, ваше величество, – нагло ответил тот.

– Что случилось с тем, кого ты называл братом, Нитарис. И не увиливай от ответа! – повысила голос королева.

– Он…он сбежал в месяце Листопаде прошлого года, по пути в Корадский халифат, из каравана. – запинаясь, выговорил блондин.

Королева поморщилась. Корона сжала ее виски, реагируя на ложь.

– С кем же сбежал твой брат?

– Да спутался с каким-то проходимцем, прибившимся к нам еще в Королевстве. С каким-то джипси. Он всегда был такой, с причудами!

Королева повела бровью, и вперед выступила нэннэу табора джипси. С разрешения королевы, она сказала:

– Ни один джипси – мужчина  никогда не вступал в связь с мужчиной. Это запрещено нам богами, и этому запрету повинуются все джипси, даже одиночки. Отступников карают ведуньи таборов. Такой джипси умирает в страшных судорогах. Ни один из нас никогда не пожелает такого.

При этих словах мой дед как-то странно усмехнулся. Ну еще бы, Ройо был чистокровным джипси, но не умер же! Хотя, когда они стали любовниками в полной мере, Ройо уже был принят в клан, и власть табора на него больше не распространялась.

Когда был вызван Вейха, все Истанши удивились. А когда он рассказал, что полгода искал родных Антаро, когда узнал, что от него отреклись, Дивэйн Истанши недоуменно спросил: "Зачем?"

Глаза всех членов клана Истанши, кроме Нитариса, наполнились ужасом, когда они услышали обвинение. Каково было отцу узнать, что один его сын продал другого в рабство, ненавидя и желая ему гибели? Даже Мадлен, прекрасно знающая характер мужа, и недолюбливавшая Антаро, упала в обморок. Когда ее привели в чувство, заседание продолжилось.

– Вам есть что сказать в свое оправдание, Нитарис? – вопросила королева. Тот презрительно ответил, что если бы ему пришлось прожить жизнь заново, он поступил бы также. Похоже, он перестал бояться, когда правда вскрылась. Его приговорили к повешению. Позорная для дворянина казнь. Впрочем, позорна всякая казнь.

Клан Истанши перестал существовать. Беременную Мадлен вернули в клан Динхаши, Винойр Истанши, хоть и остался дворянином и владельцем своего поместья, лишился права именоваться главой клана. Отца и мать Антаро изгнали из Королевства, запретив им, и их потомкам, буде таковые еще будут, появляться на его территории вовеки веков. Все земли клана были распределены между теми родственниками, которые вошли в другие кланы, и частично – отданы во владение Энхаши, в клан которых должен был войти Антаро. Когда  поправится настолько, что будет способен выдержать церемонию официального принятия, которая должна будет пройти во дворце, дабы очистить его имя от позора.

Пришлось рассказать об этом Антаро. Он как-то странно посмотрел на меня, словно прислушиваясь к своим ощущениям. Потом вдруг улыбнулся детской виноватой улыбкой, и сказал:

– А ведь я любил своего брата. За это он меня и продал. Два года он каждый вечер приходил ко мне, бил плетью и насиловал, приучая к боли, а когда подвернулась возможность – избавился. И отец, и мама предпочли поверить ему.

Я шагнул к нему и протянул руку, позволяя выбрать самому: довериться мне или нет. И он вложил свою узкую ладонь в мою, делая шаг навстречу."

Линнах подхватил Антаро на руки, и понес в воду. Сердце его билось где-то в горле, от сознания близости, прикосновение кожи к коже пьянило, как молодое вино. Однако он контролировал себя, не позволяя ни единого лишнего движения, боясь вспугнуть достигнутое взаимопонимание, благо видеть его возбуждение Антаро не мог.

Отпустив ахнувшего от прикосновения прохладной воды к горячей коже Антаро, Линнах быстро окунулся и отплыл дальше, на глубину. Радостный Антаро, плескался, как ребенок, подымая тучи брызг, а потом предложил плыть наперегонки. Линнах согласился. Вот только юноша переоценил свои силы, и на середине заводи, на самой глубине, у него вдруг свело мышцы ног и рук, и он скрылся под водой, не успев даже вскрикнуть. Линнах, опередивший его, не слыша за спиною плеска, обернулся, и увидел только расходящиеся круги. Он нырнул, подхватывая и выталкивая наверх не успевшего наглотаться воды юношу, оттащил и вынес его на берег. Растирать сведенные конечности пришлось долго, Антаро кривился от боли, но молчал. Когда судорога отпустила, порывисто обнял своего спасителя, вжимаясь лицом в его плечо, и Линнах рискнул положить ему руки на плечи. Антаро не вздрогнул и не отстранился, продолжая обнимать парня, даже прижался теснее. Линнах ласково погладил его мокрые волосы, торчащие во все стороны ежиными колючками. За месяц они отросли, и теперь непокорно топорщились, доставляя Антаро мучения утренним расчесыванием. Юноша поднял голову, его затылок удобно лег в ладонь, потемневшие серые глаза смотрели прямо в глаза Линнаху. Тот вдохнул, как перед прыжком в глубину, и накрыл его губы своими. Поцелуй вышел долгим, и в конце его уже Антаро захватил инициативу, прикрыв глаза и впервые за три года наслаждаясь, не боясь боли и наказания. Они целовались до одури, пока не онемели губы, пока не начали болеть покрасневшие под коварным солнцем спины и плечи, потом перебрались в тень одинокой ивы, растущей прямо под обрывом, улеглись на расстеленную одежду, и снова занялись изучением техники поцелуев. Ничего более им пока не хотелось.

Когда оба вернулись в поместье, от ока Дайры не укрылись распухшие губы парней и шальной блеск их глаз, а также сгоревшие спины. Намазывая их свежей простоквашей, она сурово выговорила Линнаху, и посоветовала быть поосторожнее Антаро, "а то этот негодяй тебя научит плохому". В ответ на это оба расхохотались, получив в довесок по подзатыльнику. Но Дайра не сердилась. Она своим зрением иво видела, как вырастают и расправляются за спиной Линнаха крылья, переплетаясь с такими же крылами Антаро.

9. ПОЯСНЕНИЯ И ГЛОССАРИЙ

1 – кинра – музыкальный струнный щипковый инструмент, нечто вроде помеси гуслей и гитары, имеет 12 струн, треугольную плоскую банку, короткую деку, струны для аккордов зажимаются левой рукой сверху. А вообще играют двумя руками, как на гуслях.

2 – кинрат – музыкант, играющий на кинре.

3 – в королевстве тридцать кланов, вся территория страны поделена на ленные владения этих кланов.

4 – здравствуй, брат (джипси)

5 – здравствуй и ты. Что-то случилось? Хозяйка (глава табора) зовет? (дж.)

6 – я не из рода джипси. Лекарь дома? (дж.)

7 – Вы , сыны шакалов и гиен, отказались от брата, распустили злобные слухи и ложь, а теперь, когда бедный мальчик умирает, хотите вернуть? Не выйдет! Убирайся, проклятый гуль!

8 – венец, которым была коронована первая женщина – монарх Королевства. См. "Честь клана Энхаши. Последний"

27 мая 2008 года