Домой

Часто в подвыпившей мужской компании кто-то с воодушевлением рассказывает о своей службе в армии, о  подвигах и  походах, о героических поступках и о долгожданном дембеле.

Я всегда обращаю внимание на этих молодых, пьяных и дерзких ребят. На красавцев-дембелей в разукрашенной парадке с аксельбантом, с кучей значков и нашивок. С чемоданом, в котором лежит произведение солдатского искусства - дембельский альбом и подарки родным.

К сожалению, мне нечем похвастаться перед этими достойными пацанами.

У меня все было по-другому, не так ярко и пафосно. Мне не посчастливилось служить в элитных частях. В военном билете указано просто – вч полевая почта N..., рядовой. Меня не научили разбивать бутылки о свою голову и крушить кулаком кирпичи.

Армия научила меня другому – исполнять приказы, беспрекословно подчиняться и не думать. Не думать ни о чем.   И еще только там я узнал, что такое страх, животный страх, от которого стучат зубы и трясутся коленки, от которого ссат в штаны взрослые  пацаны.

Есть места, где боятся все. Только кто-то может это скрыть под маской похуизма или безбашенности, а кто-то нет. В восемнадцать я еще не мог контролировать свои чувства, как и большинство моих сверстников. Просто хотел жить и хотел домой к мамке.

Весной восемьдесят восьмого попал в учебку, после которой на пересылку в Ташкент, затем бортом туда где страшно. Несколько месяцев службы там, и в начале восемьдесят девятого  нашу часть вывели обратно на родину. Вскоре вышла Директива Генштаба  и всем военнослужащим-студентам засветила амнистия от армии и увольнение в запас. Я был в числе счастливцев.

За  несколько месяцев, я  понял, что такое война и что такое смерть. Что такое животный ужас и безумие. В голове произошел психический сдвиг, по ночам я стал орать как еретик на костре.

После того как Горби освободил студентов от воинской повинности, я досрочно дембельнулся и направился домой, не дослужив примерно полгода.

Военным бортом нас, уволенных студентов, перекинули в крупный сибирский город. Оттуда добирался самостоятельно. Пришлось ехать одному, земляков-сослуживцев не оказалось. Ехал в повседневке- хэбэ мышинного цвета без знаков различия, в дырявых солдатских берцах  и с вещмешком.   Вместо дембельского альбома несколько черно-белых любительских фотографий в конверте.

Добрался до железнодорожного вокзала, получил  проездные документы и стал ждать поезд. Денег на проезд дали мало, хватило на литровую бутылку спирта  и пакет сока.

Засадил несколько хороших глотков в обгаженной подворотне, покурил. Бродил по привокзальной площади, периодически принимая внутрь огненную воду и радуясь безопасности, гражданской жизни и свободе.

Через некоторое время вырубился на лавочке возле вокзала.

Проснулся от того, что меня по щекам хлопали менты, приводя в чувство. Вещмешок у меня кто-то ебнул, однако недопитая бутылка,   которую я крепко держал в руках, сохранилась.

Видок у меня был совсем не бравый, больше похож на дезертира или солдата отступающей армии, не чета настоящим дембелям.

Уже под вечер сел в поезд, в обшарпанный общий вагон, и поехал домой к маме. О своем приезде никому не сообщал. Девушки до армии у меня не было, как не было половых контактов с представительницами прекрасного пола во время службы. Я был девственно чист и неопытен с женщинами.

Видимо, от стрессов и применяемых в армии антивозбудителей, *** у меня не стоял и потребности кому-нибудь засадить не было. Было одно желание - навсегда забыть о своей службе.

Хотя прошло время, была и спокойная служба в мирной стране, но гнилое мясо войны все еще ощущалось  на зубах. Я боялся темноты и одиночества, боялся замкнутого пространства. Вздрагивал от громких слов и падающих предметов. Только спирт чуть-чуть глушил депрессию.

Людей в вагоне было мало, занял свободное место. Тронулись. В пути хлестал свой эликсир, поддерживая градус в крови, курил в тамбуре, смотрел в окно на серый однообразный пейзаж.

Через некоторое время на боковые места подсели попутчики - невысокая, тучная  женщина лет пятидесяти с длинными седыми волосами  и косоглазая неопрятная девушка с засаленной  копной на голове каштанового цвета, лет двадцати пяти. Вероятно ее дочь.

Видок этих пассажирок соответствовал типу этого замызганного и вонючего вагона, и напомнил мне бомжей или беженцев, хотя, скорее,   это были простые колхозные бабы нашей нищей страны.

Желания общаться с этими барышнями у меня не было, поэтому не обращая на них внимания, квасил в одну харю. Через некоторое время заметил, что женщины смотрят на меня и перешептываются. Разложив нехитрую снедь на столе, они стали кушать, позвали меня. Я отказался, но стал присматриваться к своим соседям.

Пожилая женщина напомнила мне мать, которую уже давно не видел. Смотрел на нее и пьяные слезы наворачивались на глаза от тоски, от беспросветности жизни и никчемности существования, от жалости к самому себе. Как же ***во мы живем, даже не живем, а существуем. Великий народ, который превратили в быдло.

Сколько пацанов полегло, отдавая свой долг неблагодарной стране в то время, когда другие весело прожигали ворованное бабло, грабили, ****и наших сестер и подруг, унижали матерей , убивали на спор отцов. Кто отдаст свой сыновний долг этим седеющим женщинам и стареющим мужикам, потерявшим своих защитников. Кто проучит и призовет к ответу ублюдков?

Теперь-то я понял, что война - это хорошая статья списания спизженных денег, это отвлекающий маневр власти для контроля ситуации в разграбленной стране. Кто я – защитник отечества? Нет, моральный урод, готовый на все, машина для убийств с тухлыми комплексами.

Пьяный и злой вышел курить в тамбур. Стоял, дымил, озирал удручающую картину запущенных полей и нищих деревень за окном.

Похоже война пришла и сюда - в Сибирь. Только кто враг? Не пойму. Неужели те, кто ведет нас к новой капиталистической жизни, кто ****ит по телевизору и радио о хорошей жизни. Запутался я.

Вижу, что в тамбур заходит моя косоглазая попутчица. Если не обращать внимание на корявое и обезображенное глазами лицо, то девка ничего так. Фигурка возбуждающая - маленькая торчащая грудь, плоский животик, аппетитная попка. Трахнул бы, если б *** стоял. Да чего-то не стоит, несмотря на мои девятнадцать. Обидно.

- Есть сигаретка? - слышу ее голос.

- На, кури,- подаю ей пачку «Дымка». – Тебя как звать?

- Настя, а тебя? - Павел.

- Дай огоньку, - щелкаю зажигалкой.

Настя приближается ко мне и прикуривает. Меня как будто ****ули пыльным мешком по башке. Со мной впервые разговаривает девушка, что-то у меня просит, почти прикасается ко мне. Я чувствую незнакомый мне, срывающий крышу, возбуждающий запах самки. У меня закипает мозг, затем коварное тепло стекает в низ живота.

Мой ***, вида дохлой селедки оживает, впервые за долгое время сна, выходит из комы. Поднимает голову и встает как Эверест, как Джомолунгма. Я не знаком с этим чувством, я в растерянности, не знаю, что с этим делать. Это убитый во мне инстинкт размножения проснулся.

Поперхнулся дымом, закашлялся, разбрызгивая во все стороны слюни и сопли. Она смеется, хлопает меня по спине, вытирается. Беру Настю за руку, она не отстраняет, наоборот, прижимается ко мне ближе. Трогаю ее очаровательную попку, неумело мну грудь, глажу волосы.

Боже, это женщина, моя первая женщина, которой я касаюсь. Целую ее в лицо, в губы. Дыхание учащенное, сердце колотится как бешеное, вот-вот выскочит из груди. Я хочу ее трахнуть и трахну прямо сейчас, мне все похуй. Она не сопротивляется, наоборот, своими ласковыми и мягкими движениями поощряет меня.   Расстегиваю штаны, спускаю вместе с трусами до колен. Задираю ей подол юбки, она сама снимает трусы, прижимается ко мне.

- Ну, давай, - взволнованный, тихий голос.

Втыкаюсь во что-то теплое и мягкое. Начинаю бешено двигаться. Она прижимается ко мне, тяжело дышит в ухо, делает какие-то движения.

- Дурачок, ты же не попал, - о чем это она, куда там надо попадать ?

- Остановись, успокойся, - берет рукой мой перевозбужденный член, направляет его куда следует.

- Давай теперь.

Начинаю двигаться снова. Чувствую приятную влагу облегающей девичьей плоти. Делаю жесткие ритмичные движения, стремясь проникнуть глубже и глубже. Закрываю глаза и долблю, долблю.

Она обнимает меня, гладит, царапает спину через одежду, кусает за мочку уха. Пыхтим, сопим, стонем, кромсаем друг друга в этом экстазе.

Узкий, заплеванный и  прокуренный тамбур дешевого вагона и мы с ней, как две дворовые псины,   устроивших свадьбу во дворе. Двигаемся, трясемся, вздрагиваем, пугаясь шума возможных прохожих.

Похую, я еду домой, я уже ничего не боюсь в этой жизни. Это моя первая женщина. Скольких пацанов, так и не познавших девичьих ласк, погубила война, а мне выпало выжить – живи теперь, Паша, если сможешь.

Кончил быстро и неожиданно. Не знаю, кончила ли она. Тогда я не предполагал, что женщины тоже кончают. Удовлетворил свою похоть, свой инстинкт, вроде как получил удовольствие и разрядку. Никаких чувств. Честно говоря, ожидал от подобного действа большего впечатления, разочаровался. Молча вернулись на место. Больше не разговаривали, я еще вмазал спирту и уснул.

Утром прибыл на место. Выходя из вагона, напоследок, посмотрел на свою первую женщину, ничего не сказал. В ее раскосых глазах увидел такую нежность, грусть, умиротворение и доброту, какие бывают только у наших русских баб. Махнул ей головой и вышел на перрон. Закурил.

Почувствовал  взгляд, оглянулся на окно вагона. Увидел, что Она подняла руку и неумело перекрестила меня.