Светлый праздник Рождества

Предупреждение: ангст с надеждой в конце. Встречается мат.

25.12.2011.

Светлый праздник Рождества…

Томми досадливо морщится и сплевывает в раковину. Может и не лучшая была идея напроситься к Карпентерам, но не идти же теперь домой среди ночи. У него это становится привычкой, снова… Как на душе черти скребутся – он тут как тут. Как в старые добрые…

– Тухло это все… – говорит гитарист своему отражению.

Иногда он ненавидит свою внешность, миловидность эту «эльфийскую». Был бы мужиком, не страдал бы сейчас от неразделенной любви… к мужику.

– ****ь…

Он соскучился. Просто нечеловечески. Просто вот… от ногтей, постоянно втиснутых в ладони, на коже уже незаживающие красные отпечатки. И дышать… нечем. Он думал, что умирал после тура – придурок! Тогда можно было выжить, и он выжил. Тогда ему казалось что все кончено, и он выжил просто… просто чтобы жить дальше, играть, заниматься музыкой. А как выжить сейчас, когда снова – ни «да», ни «нет», даже не так: и «да», и «нет» – что гораздо хуже. Когда вот еще неделю назад Томми снова задыхался от поцелуев этих, и его запах… и глаза так близко, и… А сейчас они на разных континентах, и Адам с головой ушел в «семейные» радости и разборки. Страшно, что он так далеко. Без него Лос-Анджелес вымер. Выцвел. Томми идет по улицам и видит черно-белое кино из серии постапокалипсиса. Еще страшнее не знать, что будет, когда Адам вернется. Снова ничего? Братские улыбки, плодотворные репетиции и много финских словечек? И так до новой поездки? «Куда на этот раз, Адам? Давай, подальше куда-нибудь, чувак! Чтоб уж на недельку! А то, как ты правильно заметил – двух ночей нам явно не хватило! »

Ужасно хочется хлопнуть дверью так, чтобы с полочек слетели все баночки-коробочки-и-чертовы-примочки Софи. Но Томми аккуратно закрывает дверь и до отвращения бесшумно идет в свою комнату.

В свою. Айзек с его бесконечно милой женой уже перестали не только задавать вопросы, но даже выказывать вообще какое-либо удивление, когда он звонит или приходит. Прошлый не такой уж давний опыт услужливо подсказывает, что скоро Айзек просто протянет ему запасной ключ, а третья кружка уже стоит на полочке в кухне. И у Томми в этом доме есть своя комната. Которую он ненавидит, потому что она – символ его беспомощности.

– Каждый раз, когда ты ничего не можешь сделать со своей любовью, ты идешь к Карпентерам. Когда ты снова к ним переселишься, это будет вновь означать «конец».

Томми вздрагивает и останавливается, прижав руку ко лбу. Голос в его голове звучал уж слишком ясно. «Так и свихнуться не долго».

На часах – полпятого утра. Он, конечно, «совсем не спит, ха-ха! » и «на улицу не выходит», но не до такой же степени, мать его. Томми валится на кровать, как мешок с бесполезной рухлядью. Он такой и есть – бесполезный. Годится только на поцелуи. «Я был бы не против… даже если только так…»

Томми ненавидит себя за слабость. За то, что не может отказать, отвернуться, сказать: «Нет, послушай, это, по меньшей мере, нечестно! Саули, такой славный парень…» Каждый раз оказывается, что он так ждал этих поцелуев – чуть ли не больше самой музыки, чуть ли не каждый этот гребаный день. Он никогда не отвернется от этих губ… Он никогда не уйдет сам. И он соврет сам себе, если скажет, что хочет получить от Адама по лицу. Он просто не знает, как жить, если у него не останется никакого Адама совсем. Хотя бы Адама-босса. Хотя бы Адама-который-целует-его-при-любом-удобном-случае. Ничего не обещая.

Не спится.

Томми обреченно садится на край кровати и придвигает к себе ноутбук. Дорого бы он дал, чтобы прочитать в твиттере: «С Рождеством, глиттербэби! » Пожалуй, он готов полюбить этот праздник – только за три этих простых слова.

«Я пойду к маме на ужин и буду тошнотворно милым… Нет, я буду искренне милым! Только… пожалуйста… пожа…»

Фотография очень славная. Прямо-таки лучшая рождественская открытка из всех рождественских открыток в его жизни. А подпись – «S&A» – ну просто как специально для него. Спецзаказ. «Видать, так и помру атеистом…»

А еще – мазохистом, потому что вместо того, чтобы немедленно закрыть «гадость» и почистить куки, Томми методично, почти получая удовольствие, сохраняет фотографию в браузер, открывает, увеличивает. Саули, действительно, очень славный парень. Томми не раз и не два думал, что при других обстоятельствах, они могли бы стать хорошими друзьями. Главное достоинство – талант! – Саули, это умение вот так сиять рядом с Адамом. Не взирая. Ни на что не взирая, хотя Томми лучше других знает, что Адам – не сахар. «Адам – наркотик».

Почему-то рассматривать Адама больно, и Томми скрупулезно рассматривает финна, как в первый раз, отмечая синеву глаз, эту его ослепительную улыбку.

Обновления твиттера перестают заставлять вздрагивать, пожалуй, только после того, как Томми, наконец, видит сообщение от Адама. Ссылку он не открывает. Он и так знает, что там.

Томми ложится спиной к ноутбуку, на котором открыта страничка твиттера, лицом к стене приятной бежевой расцветки. Самая большая его слабость в том, что даже сейчас он не может выпустить из пальцев айфон. А вдруг? На Рождество всегда ведь ждут чудес? Но дисплей остается темным, а жужжание смс пополняет коллекцию несбыточных желаний.

«Это наказание за то, что я в Тебя не верю? »

***

– Светлый праздник Рождества! В этот праздник мы должны быть особенно благодарны Господу за то, что Он так добр к нам! Поблагодарим же Его за то, что мы собрались здесь все вместе – с самыми дорогими и близкими нам людьми!

Миссис Коскинен улыбается так уверенно счастливо, как будто и не было вчера этих слез и немого укора в глазах. Адам сидит неестественно прямо, приклеив на лицо умиротворенную счастливую улыбку, от которой у него уже сводит скулы, и никто не видит, как добела переплетены пальцы под ажурной белоснежной скатертью. Здесь, в этой невероятно милой чужой семье, в прекрасной чужой стране Адам так одинок, что хочется не просто выть – грызть стену, прогрызть в ней лаз и упорхнуть… домой… в Голливуд… к «самым дорогим и близким нам людям». Может быть, он даже возьмет с собой Саули. Выкрадет, окончательно потеряв всякое доверие к себе его родителей.

Мысль кажется настолько смешной, что Адаму приходится покаянно-смиренно опустить глаза долу, выражая всем видом ослепительное в своей искренности благоговение, лишь бы не заржать в голос. Черт, все-таки надо было послушать Нико с Катри и дунуть еще с утра. Потому что на трезвую голову выносить этот образцовый семейный обед становится невыносимым. Пожалуй, это самое сильное испытание его воли и актерского мастерства за последние несколько лет.

«Господи, я никогда больше не буду драться. Пожалуйста, Господи…» Адам как можно незаметнее погружает ладонь в карман пиджака и нащупывает айфон. Становится немного легче. Это как последняя ниточка, связывающая его с… «самым дорогим… и близким…»

«Почему бы тебе не написать мне? Я знаю, ты не празднуешь этот праздник, но я, я-то праздную… Напиши мне. Просто… просто пару слов».

– В Лос-Анджелесе сейчас полпятого утра…

Адам вздрагивает и кидает взволнованный взгляд по сторонам. Но Саули с не менее скучающим видом разглядывает узор рождественских столовых приборов, а больше некому.

«Все правильно. Осталось только рехнуться тут…»

– Адам, милый, ты скажешь тост?

«Господи… прошу…»

– О, конечно! Я бесконечно рад, что встречаю этот праздник с…

Все-таки его учителям по актерскому мастерству нужно дать «Оскара». Адам даже почти не думает о том, что говорит – он слишком уверен в своем обаянии, а неточности спишут на свой плохой английский. Мысли снова возвращаются к айфону, который становится теплым и влажным от постоянно судорожно сжимающей его ладони. Почти живым. Адам улыбается, восторженно глядя на маму Саули, но думает только об одном. «Напиши мне. Прошу. Пожалуйста – любую чушь. Напиши, что скучаешь. Что надерешь мне задницу, когда я вернусь. Что… ты не можешь заснуть без моих поцелуев. Прошу… напиши мне. Пока я не поверил, что Шанхай мне только приснился…»

– Я выложил в блоге ту фотку… ну, которую Нико сделал утром. И дал ссылку в твиттере, – Саули наклоняется к самому уху «своей лучшей половины», пользуясь всеобщим оживлением после витиеватого тоста на английском.

Хозяева и гости наконец-то приступили к рождественской трапезе, и Адам смог немного расслабиться. Слепленное совместными усилиями фото было решено выложить именно так – через блог Саули, хотя сейчас Адам уже не помнит, какие именно тонкие политические мотивы им двигали.

– Ну, и… как там? Кто-нибудь уже проснулся?

Голос чуть дрожит, но Саули этого не замечает – или делает вид, что не замечает – его прекрасный понимающий мальчик.

– Да, несмотря на рань! – финн улыбается, увлеченно ковыряясь вилкой в каком-то национальном блюде.

– И кто же?

А еще можно считать. До десяти. Хотя лучше до пятидесяти. А завтра Адам позволит себе выкурить отличный косяк и разговор по телефону с Томми Джо. «Если он захочет со мной разговаривать…»

– Нууу… Кэм, Маркус… А!

От волнения сдавливает грудь, Адам хочет содрать с пальцев чертовы перстни и запустить ими в стекло напротив. Звон, испуганные вскрики – красота! Все, что угодно, лишь бы не эта пауза…

– Терренс, да, точно. И еще твой басист.

Яркая белая вспышка, легкий стеклянный звон в ушах. «Он написал? Что-то ответил?! »

– Он уже теперь мой гитарист… – машинально поправляет Адам, чтобы хоть что-то сказать, потому что, судя по косым взглядам ближайших гостей, выглядит он более чем неадекватно.

– Вообще-то я имел в виду Эшли…

Саули за невозмутимость тоже нужно дать «Оскара». Адам усмехается уголком губ, отстраненно отмечая, что он сегодня невероятно щедр на главный приз американской киноакадемии.

– Прошу прощения… Я на минутку…

В ванной Адам рвет с шеи галстук, перстни с дрожащих пальцев сыпятся в раковину с мелодичным звоном.

Адам задыхается. Без. Него. Невозможно. Сделать. Ни единого. Вдоха.

Неделю назад. Всего только неделю назад. Он вжимал в себя Томми Джо с такой силой, что у бедняги трещали ребра, он хотел растворить его в себе, черт, чтобы… чтобы больше никогда, чтобы…

«Это похоже на строчки новой песни… Я никогда не закончу свой альбом, если ты будешь таким… и так близко…»

Адам не может, категорически не хочет думать о правильности-неправильности-эгоизме-нечестности-изменах. Ничего этого нет. Есть Саули, которого он любит. И есть Томми, который… При одном только имени которого Адама уносит, разрывает на части. Это похоже на буйное помешательство. Но об этом он тоже не хочет думать.

Холодная вода помогает освежить лицо, Адам делает несколько глубоких вдохов и выдохов и открывает в айфоне страничку твиттера. Снова холодное отчаяние пополам с завистью к друзьям, для которых праздничный день еще только начинается – дома – действительно, с самыми дорогими…

– Маркус, чертов лис, что ты уже принял, признавайся? – Адам бормочет себе под нос, лихорадочно набирая сообщение.

Как бы он не сходил с ума, остается понятие «должен». Особенно после…хм…

«Рождественский вечер с Коскиненами! Только что покончили с прекрасным традиционным финским ужином и приступаем к открытию подарков! Радости и веселья! »

Все, кто знает его достаточно хорошо, должны прочитать между строк его настоящее отношение к семейному торжеству с чужими людьми, к скучному ужину вместо шумной вечеринки, к тому, что… кое-кто до сих пор не удосужился написать ему ни строчки. Ни слова.

«Чертов Томми Джо… Что тебе стоит написать мне? »

После этой тихой истерики наступает отупение. Адам сидит в самом дальнем кресле, под неправдоподобно большой рождественской елью, безо всякого выражения смотрит в одну точку и крутит в пальцах айфон. Гости делают вид, что все так и должно быть и изо всех сил стараются изображать праздничное оживление.

– Тебе еще колпак на голову – выйдет отличный Санта, – осторожно шутит Саули, присаживаясь на подлокотник.

Там – дома – в Лос-Анджелесе финн, не задумываясь, потрепал бы Адама по волосам, прижался щекой, присел на корточки и заглянул в глаза. Здесь почему-то не получается. Как будто Адам, выдернутый из привычной голливудской почвы, стал хрустальным, но в то же время начиненным динамитом: только тронь, взорвется и поранит осколками окружающих.

– Мама просила узнать, не захочешь ли ты что-нибудь спеть?

Адам медленно поворачивает голову, в его глазах столько муки, что Саули понимает без слов, успокаивающе касается плеча, кивает.

– Я скажу, что ты устал. Если хочешь, давай уйдем к себе…

Хочет ли он спеть? Да. Всегда. Особенно, когда ТАК одиноко. Беда в том, что строчки, которые крутятся в голове, предназначаются не для добропорядочных финских гостей, а для одного единственного засранца, который где-то там, на другом конце мира, даже не вспоминает, не думает о нем.

«Я словно погружаюсь в темноту. Оставь… пусть это заходит слишком далеко…»

Стоит закрыть глаза, и Адам видит Томми. Облизывающего губы Томми. Запрокидывающего голову и жадно требующего поцелуи Томми. Стискивающего его плечи, шумно выдыхающего и…

«Я могу быть несносным, но попытайся понять мое сердце…»

Томми – это проблема. Потому что воспоминания о жарком сексе можно заглушить другим жарким сексом, но куда деть щемящую пустоту в сердце, появляющуюся без этих понимающих, полных нежности глаз, без этих жилистых рук, покоящихся на его груди, без светлой челки, щекочущей щеку, без мальчишеской улыбки?.. Томми нужен – просто рядом – как некая составляющая его бытия, константа, поддерживающая хрупкое душевное равновесие.

Еще где-то через час Адам сдается: открывает твиттер, быстро печатает, усмехаясь уголком губ – только с одним человеком ему так легко признавать свое поражение.

«Потому что ты нужен мне сейчас. Так не подведи же меня. Потому что ты – единственный в этом мире, без чего я умру…»

Томми все-таки заснул – уже совсем под утро – и проснулся только днем, резко, как от толчка в плечо. Из-за двери раздавались приглушенные звуки музыки, судя по аппетитным запахам, Софи готовила рождественский ужин. Томми сел на кровати, растирая шею, смерил взглядом включенный ноутбук, погруженный в спящий режим, и ни на что особо не надеясь, равнодушно тронул первую попавшуюся клавишу.

Конечно, он знал наизусть эту песню, так же как и знал, кому она была посвящена. Чувство вины за то, что позволил другу испытывать всю эту «темноту» и одиночество, посещало его все реже – в конце концов Адам справился и даже завел себе утешение, к тому же написал отличный хит. И все же эта песня никогда не рассматривалась Томми как «признание», пожалуй… до сегодняшнего дня?

В Рождество иногда случаются чудеса…

«Что я там Тебе пообещал, напомни? Ну, рождественский ужин у мамы Ты определенно заслужил…»

Софи казалась искренне расстроенной. Мысль о рождественском вечере втроем, по-видимому, посетила ее уже давно, и она так старалась ради осуществления этой своей мечты.

– Томми, ты точно не останешься? Может, передумаешь? Я приготовила твой любимый пирог…

Айзек взялся отвезти друга домой. В отличие от жены он не уговаривал остаться, не пытался выяснить причины изменения планов Томми Джо. Но уже при прощании протянул приятелю запасной ключ от их квартиры.

– Не нужно, спасибо.

– Уверен?

– Да…

«Теперь – да».