Мои женщины Январь 1963 Фея фурмы. Зрелые женщины рассказы

Мои женщины. Январь. 1963. Фея фурмы.

Александр Сергеевич Суворов (Александр Суворый)

Мальчикам и девочкам, юношам и девушкам, отцам и матерям о половом воспитании настоящих мужчин.

Иллюстрация: «Все девушки «Плейбоя». Январь 1963.

Продолжение: Мои женщины. Январь. 1962. Некрасивый.

После встречи Нового 1963 года и моего дня рождения на Рождество я практически остался один дома.

Мама с папой ходили «по гостям», отмечая Новый год взаимными визитами к друзьям и родственникам. Мама это делала с большой неохотой, потому что была «домоседкой», как в шутку называл её папа.

Брат целыми днями гонял с друзьями и подругами на нашей фирменной фурме, которую сделал наш папа со своими учениками в школьной мастерской.

Фурма была чудесной: согнута из цельной тонкой стальной трубы; с приваренными рифлёными подножками; с крутым и красивым изгибом; с поперечиной, приваренной впереди, чуть выше изгиба полозьев.

Фурма напоминала своей формой волшебные сани Снежной королевы и ещё что-то, смутно знакомое.

Когда папина фурма появилась у нас на улице – сбежались не только мальчишки и девчонки, но даже взрослые…

Папа первым показал всем, как надо разбегаться между полозьями фурмы по заснеженной и заледеневшей улице, а потом вспрыгивать на подножки и катиться вниз с большой скоростью. Полозья фурмы заранее были отшлифованы наждачной шкуркой.

Взрослые – дяди и тёти, вспомнили своё детство и тоже по разику прокатились на фурме, но потом мы с криками отняли у них фурму и стали по очереди кататься вниз по нашей улице.

Тот, кому по очереди предстояло катиться вниз, ждал фурму внизу улицы и тащил её наверх. Очередники, чтобы не пропустить никого вперёд, бежали за фурмой до самого низа, чтобы встретить её там и перехватить.

На правах старшего сына хозяина фурмы, мой брат имел право дважды скатиться на фурме по улице, которая в месте скольжения фурмы превратилась в длинную пологую «горку».

Папа заранее приварил к полозьям фурмы длинные рифлёные подножки, чтобы на них могли уместиться один за другим два человека. Поэтому вскоре с горки, которую для верности полили на морозе холодной водой, могли кататься сразу двое.

Мой брат всегда катал только Тамару – старшеклассницу из нашей школы, участницу новогоднего спектакля «Снежная королева».

Правда, я и другие ребята пытались «сесть на хвост» к моему брату, но он ловким «движением бедра» сталкивал любого, кто пристраивался к нему сзади…

В субботу 12 января 1963 года на улице был трескучий мороз минус 23°С, но ребята с 10 часов дня уже вышли кататься на нашей фурме.

- Я! Я! Моя очередь! – кричали «очередники», вырывая друг у друга фурму.

Моего брата не было, поэтому верховодил среди нас Колька Азаров. Он был моложе моего брата на три года, но самый старший среди нас и самый сильный.

- Моя очередь! – сказал он коротко и ясно. – А кто хочет прокатиться вперёд меня, пусть лизнёт языком полозья фурмы. Того пропущу…

Охотников лизать на морозе мокрым языком гладкие отполированные полозья фурмы не нашлось. Все помнили вчерашнее «лизание», которое на спор учинили старшие мальчишки. Они спорили: примёрзнет язык к полозьям или не успеет?

Быстро лизнуть полозья поручили младшему брату Азаровых – Толику.

Колька проинструктировал младшего брата, как надо было быстро, практически мгновенно лизнуть полозья. Потом он вместе с остальными ребятами внимательно наблюдал, как Толик должен был «не сачковать», а именно лизнуть гладкие полозья всем языком, а не только кончиком языка.

Толик лизнул честно и быстро, но примёрз языком к полозьям фурмы ещё быстрее…

Выпучив глаза и воя от страха и боли, Толик приник ртом к полозьям и всё пытался оторвать свой примёрзший язык от полозьев.

Язык Толика примёрз намертво…

Все ребята сгрудились вокруг фурмы, которая торчком стояла на задних концах полозьев. Все жалостливо смотрели на маленького Толика Азарова. Он уже не выл, а просто тихо плакал…

- Надо отогреть его язык, - сказал неуверенно Колька Азаров. – Надо хорошенько подышать на то место и язык отойдёт.

Он первым, широко открыв рот, начал дышать в лицо Толика. За ним это начали делать другие ребята, но у нас ничего не получилось.

Пар от нашего дыхания только покрыл инеем шапку, мокрые волосы и брови несчастного Толика.

- Надо его отвести к вашей маме, - сказал кто-то из толпы и все посмотрели на меня. Моя мама была медсестрой и фельдшером.

Все осторожно взялись за фурму и приподняли её. Семеня в такт ногами, мы пошли вместе с фурмой и примёрзшим к фурме Толиком по направлению к нашему дому.

Путь был неблизкий. Всякий толчок вызывал сильную боль и завывания Толика. Все взмокли от напряжения…

Только тут меня осенило. Я побежал за мамой…

Мама очень быстро, по-военному, оценила мой сбивчивый рассказ, схватила с плиты горячий чайник, накинула на себя пушистый пуховый платок, своё пальто и, не переобуваясь, прямо в домашних тапочках, побежала вместе со мной на улицу.

Ребята встретили мою маму молча и с надеждой. Она не раз выручала многих из нас с порезами, ушибами и даже один раз вправляла одному парню с соседней улицы вывих нижней челюсти, который он заработал в уличной драке.

Мама осмотрела место, где примёрз языком Толик, полила из чайника себе на ладонь и только после этого «ливанула» горячей водой из чайника на язык Толика…

Случилось чудо. Толик со стоном облегчения отпрянул от фурмы. Его язык «отклеился»…

Мама осмотрела высунутый язык Толика и сказала, что он не успел ещё «сильно травмироваться» и что «скоро всё пройдёт», а «жжение надо утишить сливочным маслом и мёдом».

Мы все по очереди тоже посмотрели на высунутый язык Толика – он был ярко красный и весь в каких-то красных точках-пупырышках.

Толик сначала ходил с высунутым языком, потом с открытым ртом, а потом, через несколько минут, уже бегал за нами и просился «прокатиться сзади».

Это было вчера, а сегодня мы продолжали бороться друг с другом за право прокатиться с горки на фурме.

Когда я с нетерпением ждал своей очереди, ко мне подошёл Колька Азаров…

- Ты вот что, домой пока не ходи, - сказал он мне вполголоса. – Мне уже пора по делам, а ты не ходи. Погуляй с часок, но домой ни шагу. Понял?

Я привычно хотел ему ответить: «Я за понял год сидел, ты понял? », но тут же поперхнулся…

- А почему это я не должен идти домой? – спросил я удивлённо Кольку. – С какой стати?

- Твой брат просил не говорить, но тебе, как своему, скажу, - шепотом сообщил мне Колька. – Он к вам домой Тамарку повёл. Понял?

Понял-понял-понял…

Теперь понял!

Только теперь я понял, почему мой брат сегодня был необычайно нетерпелив и в то же время очень сдержан в отношении меня: не ругался, не пинался, не шутил, а наоборот, был ласковым, внимательным и даже чересчур заботливым.

- Родители уехали в посёлок к дяде Толе и тёте Марусе, а ты можешь пойти погулять и покататься на нашей фурме вместо меня, - говорил утром мой брат и заботливо туго завязывал мне под подбородком тесёмки на шапке. – Я сказал Кольке Азарову, чтобы он присмотрел за тобой. А если будут мешать или обижать, то он защитит тебя.

Я тогда с радостью согласился, потому что родители строго-настрого запретили мне идти в мороз на улицу и играть там. Они боялись, что я на морозе вспотею и опять заболею.

Только теперь я понял, почему Колька Азаров отвлекал наше внимание разговорами и борьбой за фурму. Он всё время поворачивал к себе головы и лица ребят, чтобы они не смотрели вниз в конец улицы и не видели, как мой брат и Тамара проникают в наш дом.

То-то мне показалось, что в нашу калитку кто-то быстро юркнул. Мне сразу расхотелось кататься на фурме…

Я немедленно вспотел. Мне стало одновременно жарко и зябко. У меня даже от волнения опять начался насморк. Я стал искать повода уйти с горки и вернуться домой.

Меня манила и тянула обратно в дом какая-то непреодолимая сила. Мне было жутко интересно и любопытно посмотреть на то, что сейчас творилось у нас дома.

Там сейчас были мой брат и его новая подружка Тамара. Они были одни. Между ними сейчас было что-то такое, отчего я немедленно взволновался.

У меня в трусах предательски зашевелилась и стала быстро напрягаться писка…

Я дождался пока Колька Азаров не уйдёт и не скроется за калиткой их дома. Потом я оставил группу ребят и девчонок на горке, а сам, что есть духу, побежал к нам домой.

Входная дверь в дом была не заперта, поэтому я беспрепятственно и осторожно открыл её и тихонько вошёл в прихожую.

Я не стал включать в прихожей свет, а тихо открыл дверь в кухню. Вход в наш дом вёл через мамину кухню, которая была местом её приёма родственников, гостей, соседей и соседок, когда они приходили в гости или за медицинской помощью.

Когда я входил в дом, мне почудилось, что кто-то или что-то быстро прошелестело, пропорхнуло в доме по комнатам, но я никого не встретил…

В коридорчике, где висела большая вешалка для одежды, с наклоном спинкой к ручке двери, ведущей в ванную комнату, стоял большой и тяжёлый старинный мамин дубовый стул. Его спинка упиралась в ручку двери ванной и не давала ей открыться…

Я на секунду опешил и сильно встревожился. Всё моё любопытное волнение улетучилось и сменилось непонятной тревогой. В нашем доме что-то случилось…

Я прислушался, но из ванной не доносилось ни звука.

Я не стал трогать стул и освобождать ручку двери в ванную. Кто бы там ни был, лучше бы ему там побыть пока одному…

У меня в голове вдруг всплыло почти совсем забытое слово-мысль «изнасилование»…

Мне стало страшно, неловко и стыдно. Я растерялся и не знал, что мне делать…

Я решил сначала найти моего брата.

В промежуточной комнате, где был наш погреб, домовая печка и висели большие родительские семейные часы с боем, на полу валялись зимняя куртка моего брата, его шапка и чьё-то коричневое пальто.

Шторы в родительскую спальню никто не трогал, потому что они были задёрнуты так же, как их задернула перед уходом наша мама. Она всегда знала, кто трогал её шторы и что кто-то заходил в их спальню.

Вот почему мы с братом научились без последствий проползать под задёрнутыми мамиными шторами, не трогая их. Сделав свои дела, мы выползали из-под них «на свет божий».

Вряд ли мой брат и его Тамара ползали бы под мамиными шторами в родительскую спальню. Мама бы их запросто «вычислила» по запаху…

Оставался зал, комната моего брата и наша холодная веранда…

Веранда отпадала, потому что там было холодно почти так же, как на улице. Оставался зал и комната брата.

В зале по дивану и по полу были раскиданы вещи моего брата, его книги и журналы. На столе стояла вазочка с сухариками, баранками и конфетами, которые с Нового года стояли в буфете.

Чайные чашки были пусты, в зале никого не было и вообще в доме неслышно было ни звука…

Оставалась комната брата, которую от зала отделяли такие же тяжёлые бархатные шторы, как в родительской спальне.

Я ещё раз чутко прислушался к звенящей тишине и чётким и решительным шагом приблизился к этим шторам…

Несколько мгновений я прислушивался к своему внутреннему голосу, но ни мой Внутренний голос, ни моя Фея красоты и страсти мне не подали никакого знака-звука.

Тогда я осторожно приоткрыл шторы, сунул между ними свою голову и выглянул…

Первое, что я увидел, это были широко распахнутые испуганные глаза обнажённой девушки, которая сидела на стуле моего брата возле его рабочего стола. Это была Тамара.

Она была почти голая и сидела, обняв себя крест-накрест за плечи руками, скрестив и приподняв перед собой свои худенькие ножки.

На ней были только большие обычные домашние трусы. Она приподняла свои скрещённые ножки так, чтобы прикрыться ими, прикрыть своё «тайное сокровенное место» и живот.

Скрещёнными руками Тамара крепко обнимала свои груди и держалась за свои худенькие плечики. Её головка с всклокоченными волосами была напряжена, наклонена немного вперёд и вниз, как будто она хотела бодаться…

От неожиданности и по инерции я сделал шаг вперёд и очутился на пороге в комнате моего брата. Его самого в комнате не было…

Диван моего брата тоже был пустым, без какого-либо белья или вещей. В комнате вообще не видно было никаких лишних вещей.

Тамара смотрела на меня так настороженно, что я даже не смутился. К моей тревоге прибавилась её тревога…

Тамара смотрела на меня исподлобья и её чудесные, красивые лебединые брови тугими пружинами нахмурились над её прекрасными чёрными глазами.

Она была красива и давно знала об этом…

Её чудесные губки были плотно сжаты, а всё выражение лица было решительным, испуганным, растерянным и недоумённым одновременно…

Сквозь скрещённые руки я видел, как над изгибом руки выглядывает тёмный кружочек её маленького соска на левой груди и как тесно сомкнуты её грудки под её судорожными объятиями.

Даже пальчики её скрещённых и поджатых ножек тоже были тесно прижаты друг к другу, как бы защищаясь от всего и всех.

Её коленки дрожали от напряжения и волнения. Я успел заметить только красивый овал её левого бедра, который чётко вырисовывался на фоне тёмного дерматина сиденья стула.

- Ты один или с родителями? – услышал я беспомощный, просительный и испуганный голосок Тамары.

- Я один, - ответил я хрипло и испуганно. - А мой брат где?

- Он в ванной, - ответила таким же испуганным, но уже не беспомощным голосом Тамара. – Я его там припёрла стулом, чтобы не рыпался.

Я молча взглянул на Тамару вопросительным взглядом, от которого она ещё более смутилась, прижала к себе ноги и ещё теснее обняла себя за плечи.

- Помоги мне, - после небольшой паузы прошептала-проговорила Тамара. – Найди, пожалуйста, мою одежду. Она там, в соседней комнате.

Я сделал движение к выходу и вслед услышал торопливые слова: «Только не смотри, пожалуйста»…

«Как же мне искать её вещи и не смотреть на них», - сказал я себе и начал их искать.

Искать их было не нужно. Они валялись на полу вперемешку с брюками и рубашкой моего брата под нашим семейным круглым столом.

Я нашёл маленький бюстгальтер, какую-то чудную майку с кружевными тесёмками, её платье из плотной шерстяной материи оливкового цвета, её толстые вязаные чулки-гольфы и ещё какие-то большие мягкие ворсистые женские трусы в форме штанишек.

Всё это я лихорадочно собрал в кучку и подал-сунул ей через шторы в комнату брата. Тамара немедленно схватила кучу своего белья и одежды, а я сел в зале на диван на место моего отца и крепко задумался.

В доме ещё не было слышно никаких иных звуков, кроме шороха и пыхтения Тамары, которая быстро-быстро пыталась одеться в комнате моего брата. Мой брат до сих пор не подавал никаких признаков жизни…

Гнетущую напряжённую тишину разбудил громкий стук-удар в дверь ванной и крик-рёв моего брата…

- Сашка! – услышал я его крик, - Открой дверь!

- Не открывай! – жалобно вскрикнула Тамара и полуодетая появилась в зале. – Не открывай!

- Он нас убьёт, - сказала мне Тамара и побежала к выходу из дома. По пути она надела своё пальто и свои зимние ботинки.

Она быстро и благодарно махнула мне рукой и выскочила за входную дверь. Дверь глухо захлопнулась. Я остался один на один с разгневанным братом, запертым в ванной…

Брат рвался из ванной и бился в дверь, поэтому мне никак не удавалось отставить стул, приставленный под углом к дверной ручке. Наконец я рывком сдвинул стул. Дверь в ванную распахнулась.

Мой брат с бешеным выражением лица по-звериному взглянул на меня и вихрем промчался в свою комнату. Кроме трусов на нём ничего не было…

Я немного подумал, с надеждой подождал слов-мыслей моего Внутреннего голоса или моей Феи красоты и страсти, но они оба молчали.

Тогда я взял с кухонного стола свою шапку, которую оставил входя в дом, натянул её поглубже себе на голову и пошёл на улицу…

Что-то во мне ощущалось такое, что я каким-то чудесным образом не понимал, а уже точно знал, что с братом мне сейчас общаться ой! как небезопасно…

На улице ребята с криками и смехом катались на фурме. Тамары нигде не было видно. Всё было тихо, спокойно, морозно, как обычно…

Я ещё разика два молча дождался своей очереди, прокатился с ветерком на фурме, озяб и собрался идти домой.

Скоро должны были прийти мои родители и нам с братом, хочешь не хочешь, но надо было договориться, что говорить и как нам быть.

- Ты ничего не видел и ничего не знаешь! – встретил меня мой старший брат грозным рыком-выдохом прямо мне в лицо. – Не знаешь! Не помнишь! Не ведаешь!

- Забудь раз и навсегда! – сказал он ещё более грозно, и я близко-близко увидел его бешеные огненные глаза. – Иначе я тебя не только в «бараний рог» сверну, я тебе шею сверну. Ты понял?!

- Я за «понял» год сидел! Ты понял! – вдруг кто-то во мне ответил моему «бешеному» брату хриплым и «взрослым» голосом. – Это ты забудь! Это твоё дело и твои проблемы. Понял!

Я сам от себя не ожидал такой гневной ответной реакции и таких слов. За мгновение до этого я даже не знал, что ему отвечать, если он будет ко мне приставать…

Брат тоже опешил и отпустил воротник моего пальто, в который он цепко вцепился, когда я открыл дверь в дом.

Я сделал движение, чтобы вырваться из рук моего сильного брата, но он меня не отпускал. Правда, при этом он был в растерянности…

- Пусти меня! – крикнул я и рывком освободился из его ослабевших рук.

Во мне почему-то вскипела волна злости, раздражения и возмущения…

Что он тут делал с этой Тамарой, если она вынуждена была запереть его в ванной?

Я обошёл моего брата и прошёл в дом. Молча разделся. Молча стал наводить в доме порядок…

Брат всё ещё был в холодной прихожей. Я даже забеспокоился, что он без верхней одежды может там замёрзнуть.

Вскоре притихший брат появился в комнатах и тоже стал помогать мне быстро прибираться.

Мы убрали все журналы, газеты и книги. Расставили по своим местам стулья. Разложили диванные подушки. Расправили на полу половички и дорожки. Разровняли, как было, шторы и занавеси. Перенесли на кухонный стол чайные чашечки, вазочки с сахаром, баранками и сухарями. Вскипятили на плите чайник.

Как только мы с братом молча уселись за кухонный стол пить чай, в прихожей затопали и в дом вошли-ввалились наши весёлые мама и папа.

- О! Какие молодцы! – закричал с порога наш папа. – Чайку заварили! Свежего! Ароматного!

- Молодцы, мальчики, - похвалила нас мама и стала раздеваться.

– А это чей платок? – спросила нас мама и показала нам белый пуховый платок, снятый с крючка вешалки.

Это был платок Тамары…

Брат впал в ступор. Он выпучил глаза, глядя на этот злосчастный платок и ничего не мог ни сказать, ни высказать…

- Это я платок принёс, - услышал я снова свой спокойный, но хриплый и «взрослый» голос. – Это я стащил платок Тамары, принёс его брату, чтобы он мог его ей вернуть.

- Как же ты его стащил? – спросил меня удивлённо папа. – Своровал что ли?

- Нет, - ответил я. – Мы катались на фурме. Фурма спотыкнулась. Перевернулась. Все покатились. Платок упал, а я его подхватил и с ним убежал.

Мама с недоверием посмотрела на меня, молча подала чужой платок папе и передёрнула плечами…

- Немедленно отнесите этот платок её хозяйке и немедленно возвращайтесь, - строго сказал отец и перестал глупо улыбаться. – Немедленно!

Мы не стали задерживаться и быстро один за другим выбежали из дома.

На улице в начале горки, по которой мы катались на фурме, мы встретили Тамару. На голове у неё был красивый, школьный, пушистый, махровый берет.

Я молча отдал Тамаре её пуховый платок.

Тамара быстро сняла берет и покрыла свою голову платком.

Мой брат попытался помочь ей заправить платок за воротник её пальто. Тамара не отстранилась от него.

Я понял, что я – «третий лишний»…

Дома мама попыталась разговорить меня и расспросить о том, «что здесь случилось»…

- Мам, я ничего не знаю! – отвечал я вполне честно. – Я катался на фурме. Мы шалили и баловались с ребятами. Я хотел помочь брату и притащил ему платок Тамары, а сейчас он ей его возвращает. Вот и всё…

Это было не всё, но я ничего не хотел рассказывать маме, а тем более папе. Папа был в таком состоянии, в каком находился обычно «после гостей». Он дал бы нам с братом такого «дрозда», что «света божьего не взвидешь»…

Только через полтора часа вернулся домой мой счастливый и довольный старший брат.

Он молча стиснул меня своими сильными ручищами, крепко, мокро и смачно поцеловал меня в губы и отпихнул меня со своего пути к себе в комнату. Он был возбуждён, рад-радёшенек…

А я остался со своими картинками, рисунками, книжками, журналами в большой комнате на нашем семейном диване с нашим телевизором, по которому передавали какие-то беззвучные телепередачи…

Все были довольны и счастливы…

Папа мирно спал и похрапывал в родительской спальне. Мама убиралась вслед за нами. У неё почему-то всё ложилось на свои привычные места. Брат прыгал и бегал по своей комнате и что-то там напевал в стиле рок-н-ролла.

Я молча сидел на диване и тупо смотрел на белый лист своего рисовального альбома.

На нём отчётливо, как на белом листе фотографии в ванночке с проявителем, проступали контуры и тени сидящей на стуле Тамары со скрещёнными поджатыми ногами и руками, с округлостью её бедра и пупырышком соска грудки, выглядывающим из-под судорожно сжатых рук.

Этот изгиб бедра что-то мне смутно напоминал. Он был гибок и крут, как…

«Что же они тут делали и чем занимались до моего прихода? », - эта мысль терзала меня и не давала успокоиться…

А в это время в сугробе в начале уличной горки торчала воткнутая полозьями в снег всеми забытая фурма…

Всё…

Каникулы кончились.

Началась последняя учебная четверть и новый 1963 год…

Вспомнил!

Бедро Тамары выглядело как изгиб фурмы!

Это была Фея фурмы…