Лучшая подруга моей жены. Глава 8. Глава Попка жены

8

Приготовив еду, мы перенесли ее в зал, где уже мною заранее был поставлен столик.

В прошлый раз стол, плотно придвинутый к дивану, лишил меня маневра. На этот раз,   рассчитывая раздеть ее (хотя бы по пояс) и уложить  на диван,   я поставил стол подальше от дивана.  

Я предложил сфотографировать ее. Я думал, что она откажется: ведь фотографии могут стать уликой и, если они попадутся на глаза Оксане, она сразу обо всем догадается. К моему удивлению, она недолго упорствовала. Ее больше волновало не разоблачение, а то, что она выглядит обыденно.

Сначала я сфотографировал ее за столом, а потом попросил сесть на диван. В полумраке я плохо видел детали ее лица, я боялся, что получатся плохие фото, так как у меня получаются неплохие фото только в том случае, если модель (женщина) мне нравится.

Она села на диван, я сделал несколько снимков.

- Ты слишком близко снимаешь, - говорила она.

- Тебе же понравились прошлые снимки.

- Да, но в прошлый раз ты находился подальше и  фотографировал в профиль.

Она опасалась, что будет выглядеть полноватой. На мой взгляд,   она была в хорошей форме. У нее была  склонность к полноте, но она еще не вышла за те рамки, когда женщина перестает мне нравиться.

Она позировала с удовольствием. Пождала ноги под себя. Вспышка.

- Смотри в объектив, - попросил я.

- В темноте глаза получатся красные.

- Ничего… не страшно…

- Тебе нравятся красные глаза?

- Да нет, просто мне хочется запечатлеть твой взгляд.

Она хотела поправить кофту, потянула ее вверх, и передо мной предстал очень сексапильный, эротичный образ.

- Еще раз так сделай! – воскликнул я.

Она повторила. Слишком широкий жест, слишком далеко отвела руку.

- Немного назад… Нет, это слишком… - говорил я как профессиональный фотограф.

- В первый раз получилось естественно…  Специально так не сделаешь.

- Вот так. Отлично!

Снова щелкнул фотоаппарат. Всего я сделал четыре кадра, и мы сели за стол.

- А где ты будешь хранить фотографии?   - спросила она.

Ее обеспокоенность меня не удивила: если фотографии попадутся на глаза Оксане, она  догадается о нашем романе.

- Я отдам их тебе на хранение, - сказал я. – Но это моя собственность. По первому моему требованию ты отдашь их мне.

Она обещала.

Мы выпили за встречу, и она, настоящий театрал,   стала рассказывать о походе в театр, где она была накануне с какой-то подругой.

Приезжал московский театр  - театр имени Ермоловой.

- Этот театр в Москве не особенно котируется, - сказал я с ученым видом знатока. –   Тебе понравился спектакль?

- У меня основной показатель ноги. Если их начинает крутить, значит, спектакль плохой. Обычно они у меня не болят, их крутит только от скуки.

- Вчера крутило?

- Да. Умом понимаю, что спектакль хороший, но ноги крутит. Мне больше нравится наш театр.

- Ноги – более надежный показатель. Мы с Пашей Травкиным  часто спорим о критериях шедевра. Я считаю, основной критерий – интересно читать или смотреть или нет. Если интересно, значит, шедевр. Он возражает: домохозяйкам интересны мелодрамы. На это я ему говорю: значит, мелодрама и является с ее точки зрения гениальным произведением. Совсем другие пристрастия у людей с тонким вкусом, с развитым интеллектом.   Гениальное произведение – это то, которое нравится человеку с тонким вкусом, с развитым интеллектом.  

Она сказала, что ей нравится наш Везельский театр, она посмотрела много спектаклей.

- Дело не в моем патриотизме. Мне есть с чем сравнивать. Я побывала почти во всех московских театрах, - говорила она.  

- Я не разделяю твоей высокой оценки. Я давно не хожу в наш театр, но когда ходил, у меня обычно не ноги крутило, а душу. Донимала скука. Меня спасал алкоголь. Стоило выпить рюмку-две вина, и спектакль преображался.

Она с восторгом рассказала, как они с Оксаной  ходили на какой-то спектакль, задержались во время антракта в буфете, выпили вина, чувствовали себя во время второго действия превосходно.

Разговор перешел на наших  детей.    

- Тебе не больно? – спросил я, когда мы заговорили о Насте, ее  умершей дочери.

- Нет. Я спокойно говорю на эту тему.

- Я понимаю. А то, помню, в детстве, когда речь заходила об отце, и я говорил, что он погиб, люди подчеркнуто виновато прерывали разговор, извинялись: «Извини, я не знал». А я мог свободно обсуждать эти темы. Через  год-два после гибели отца эта тема уже не причиняла мне боли. Ты не знаешь, почему она такой стала?  

- Не знаю. Это осталось загадкой. Возможно, сказались трудности при родах. Роды были трудные. Это, видимо, у меня наследственное. Бабушка маму рожала тяжело. Настя родилась неживая. Она не дышала. Она не кричала. Ее сразу отправили в реанимацию. Оживили. Мозг, видимо, уже погиб.

- А ведь если бы сделали кесарево сечение, то она была бы нормальной.

- Но ведь беременность была прекрасной. Никаких проблем не было! Они начались только при родах.   Когда я ждала  Виталика,   все было по-другому.

Но она переключилась на рассказ о родах Виталика. Она рассказывала с увлечением, вдохновенно.

Он долго лежал неправильно,   и ее готовили к кесареву сечению: ее врачи, а она – мать. Но незадолго перед родами он неожиданно перевернулся и занял правильное положение. Но она долго не могла начать рожать. Время шло, а он не шел. Ей помогла врач, которая ни на минуту  не отходила от нее.

- Ты отблагодарила ее?

- Да. Но вот скоро Виталику исполнится десять лет, я обязательно  сделаю ей подарок.

- Мне  тоже кого-нибудь хочется отблагодарить. Только я не знаю,   кого и за что, - пошутил я.

Когда она закончила рассказ о родах Виталика, она вернулась к теме Насти.

Вначале, до трех-четырех месяцев,   она мало отличалась от других детей. Потом стало заметно отставание. Света начала бегать по врачам, по клиникам.   Сначала обещали поднять ее на ноги.

- Начнет ходить лет в пять, - говорили специалисты.

Но чем ни дальше, тем больше таяли надежды.

Она с возмущением, с гневом  вспоминала об одной профессорше, которая в грубой форме сказала ей в лицо: «Чем ни раньше  ты избавишься от нее, тем лучше. Сдавай. Хоть в форточку выкинь! »

- Да, она была груба. Но ведь она оказалась права. Ведь так и не удалось восстановить вылечить Настю.

Но мой довод не убедил ее.

Я не помнил, в каком году умерла Настя, но когда я узнал, что Света впервые влюбилась в 98-м  году,   подумал, что она  умерла в том же году, но раньше. Когда была жива Настя, Свете было не до любви. У нее не могло быть предрасположенности к любви.

- Когда умерла Настя?

- В апреле 98 года. Она чуть-чуть не дожила до девяти лет.

- А в каком месяце влюбилась.

- Зимой, - улыбнулась она.

- Это был не январь и не февраль, - сказал я.

- Да, это был декабрь, -  на лице ее снова мелькнула улыбка.

Моя гипотеза подтвердилась.

-  Не обижайся. Но ее жутко было видеть ее. Она ведь оставалась младенцем.     

Она не согласилась:

- Нет. Она  росла, у нее только от неподвижности мышцы  были атрофированы.

Она сообщила интересный факт. Мать Светы очень сострадала ей, помогала ей. Она кормила Настю, сидела с нею. Она говорила Свете, что не бросит ее, и что  если понадобится, то уйдет из жизни вместе с внучкой. Я не до конца понял, что имела в виду мать: убьет внучку, а затем себя.  

Когда Настя умерла, мать Светы  сказала, что ей не хватает чего-то – ведь она привыкла нести крест.

- Человек привыкает нести свой крест, и когда  от него избавляется, наступает пустота, - подытожила моя собеседница.    

Затем она заговорила о встрече одноклассников, которую она сама организовала. При встречах многие изъявляли желание встретиться, но дальше прожектов никто нет шел. Пришлось ей самой взяться за организацию встречи.

- Ты же настоящий организатор, - сказал я. -Сколько же собралось?

- Пятнадцать человек. Из тридцати.

- Неплохо. Через 20 лет после школы.

Она передала мнение одного одноклассника о другом бывшем однокласснике, которого на встрече не было:

- «Он же сектант. К Колотушкиной ходит».   А я ж тоже к ней хожу. Какая ж это секта?

- Я не только христианка, но и буддистка. Мы верим в переселение душ. Когда я услышала мысли, я сразу их приняла. Мне и самой приходило в голову такое.

Когда она рассказывала о вере, она употребляла слова «карма».

Я не мог сдержать скептической улыбки.

- Извини, но  я не могу серьезно относиться к любой форме религии. Ты же знаешь, что я материалист и светский гуманист.   Недавно я прочитал, что Бунин считал всех людей, не верующих в бога, сумасшедшими, и рассмеялся.   Как ты думаешь, почему я рассмеялся?

Она подумала несколько мину и дала правильный ответ:

- Ты думал о том же, но у тебя на этот счет диаметрально противоположное мнение. Ты считаешь верующих людей сумасшедшими.

- Умница, гений! - восторженно воскликнул я. Я встал и поцеловал ее в губы.

Ей была приятна моя похвала.

Не в первый раз она   доказывала, что вполне заслуженно получила золотую медаль в школе, а потом и красный диплом в вузе. Ее сообразительность, смекалка,   сметливость не вызывают сомнения. Но ее приверженность к мистике меня удручала.

Меня всегда поражало в людях противоречие. С одной стороны, многие  могут мыслить рационально, трезво, если речь идет о  быте, о науке, но, с другой стороны,   сбиваются на фантазии, когда речь заходит об их верованиях (причем они у всех разные).

«Может, вера – это скорее игра, - подумал я. – А  на самом деле Света не считает, что возможно какое-то переселение  душ».

- Я убежденный материалист, я считаю, на любой  факт можно  рационально объяснить, - сказал я твердо.   -  Лишь одну загадку я не могу объяснить. Это загадка собственного «Я».   Меня не было вечность, пройдет еще какое-то время, и я снова уйду в небытие.

Она сказала, что у них эти вопросы решаются.

По моим отрывочным сведениям я составил представление о  мировоззрении самой Колотушкиной: оно  в высшей степени эклектично. Но она нашла последователей, учеников. Она стала своего рода гуру, учителем, пророком. Даже Света, умница, отличница, поверила в ее учение. Материальной выгоды от своей деятельности Колотушкина вроде бы не получала. Ее вполне устраивало моральное вознаграждение, власть над душами.

Время шло   быстро, незаметно.    Часы уже показывали двенадцатый час, а  я еще не смотрел ее детские фото.

Мы сели, наконец, на диван. Она вытащила из сумочки кипу черно-белых фотографий.

Почти  на всех фото   она была ростом ниже всех своих соседей,    довольно  полноватая,   широкая.   Когда десять лет назад  я увидел ее в первый раз, она была уже похудевшей.

На одной из свадебных фотографий она стояла рядом с невестой, а Сергей - рядом с женихом.

- Это свадьба моей однокурсницы. Здесь мы познакомились с Сергеем, - объяснила она.  

И на этой фотографии Света не произвела на меня впечатления – маленькая, полненькая.

-   У меня сложилось впечатление, что с годами  ты  похорошела. Есть люди, которые с годами становятся привлекательней. Таким был, по мнению биографов, поэт Тютчев.

Она показала фото своих подружек.  

- Они тоже похорошели, - констатировал я.  

- Да, просто у нас на лице интеллект появился.

-  Я думаю, дело не только в интеллекте. Главное – опыт страдания. Страдания прибавляют человеку не столько интеллекта, сколько духовности. А духовность преображает внешность, накладывает отпечаток… 

Включив свет в коридоре, выключив люстру и даже телевизор, я стал снимать с нее желтую кофточку.

- Чтоб не помять, - объяснил я свои действия.  

- Нет! – засмеялась она. – Она хорошо гладится.

На этот раз я сразу поднял лифчик, как и в прошлый раз, но добавил один нюанс, я расстегнул его. После этого действия не было смысла оставлять и кофточку и лифчик. Она осталась раздетой по пояс. Грудь очень была очень красивая, упругая, в меру большая, но плечи, по-моему, немного широковаты.

Я целовал ее соски, лицо, губы. Глаза у нее были прикрыты. Ей  нравилось, когда целовал ей лоб.

Когда я пытался проникнуть под трусики, она бурно протестовала:

- Нет!

Рядом со мной была полуобнаженная любимая женщина,    но я не мог соединиться с нею.   Я испытывал танталовы муки.   У меня возникло чувство, которое испытывает ребенок, когда его дразнят. Протянут игрушку, а когда он захочет ее взять, руку с нею отдернут назад.   Меня охватило отчаяние. Мое тело стало сотрясаться - одновременно и от слез, и смеха.

- Что с тобой? – спросила она.

- Нет, нет, я не плачу.   Это какая-то нервная реакция… Мне хочется погладить твой живот. Ведь в нем ты вынашиваешь детей. Это знак материнства. А я в женщине ценю, прежде всего, мать.

- Грудь – вот настоящий символ материнства, - возразила она.

- Твою грудь я тоже очень люблю.

Я поцеловал  ее сосок правой груди, а на другую грудь положил руку и погладил ее, нежно помял.

- А ты знаешь, что в моем воображении, в виртуальном мире ты давно уже моя жена, и у нас двое общих детей.

Я заметил, что на лице ее выразилось удивление и радость.

- Ты не сразу согласилась иметь детей. Ты говорила, что уже поздно, возраст не тот. Знаешь, как я тебя убедил? Я сказал: «У меня есть дети от нелюбимых женщин. Неужели у меня не будет ни одного ребенка от любимой? » И ты согласилась. Сначала одного, а потом мы вошли во вкус, и появился другой.

Из нее вырвался смех:

- Так у тебя дети от нелюбимых женщин?

- Да, - соврал я (все-таки Тоню в конце наших отношений, и Оксану вначале  я любил).  

- В твоем мире я прямо-таки мать-героиня.

- Да.

- Но это возможно только в виртуальном мире.

Она пыталась меня утешить:

- Ничего, в другом мире мы будем вместе.

Из меня вырвался горький смех:

- Ты же знаешь,   что я не верю ни в какие миры, кроме нашего. Для меня нет ни рая, ни ада, ни переселения душ. Есть только наш мир. Скажи, ну кому будет плохо, если мы с тобой сейчас сблизимся?

- Я уже говорила!

- Ну,   повтори, я забыл твои аргументы.

- Прежде всего, мне!

- Почему?

Она не ответила на этот вопрос, и я  не смог вступить с нею в спор, не смог высказать свои контраргументы.

Ей стыдно перед Леной? «Но ведь я предоставил ей свободу, я отпустил ее в санаторий.    Я же отдаю себе отчет в том, что если ей представится случай, она вступит в связь, и я не возражаю. Лишь бы мужчина был приличный, порядочный.   Жизнь есть жизнь. Нельзя игнорировать природу».

Но она ничего не сказала, ничего не противопоставила мне, и мои аргументы не были реализованы.

- Оля – наша крестница. Я хочу  до восемнадцати лет   опекать ее, - сказала она.

- Оля крестница Сергея, - напомнил я.

- В любом случае я несу за нее ответственность.  

- В любом случае ты можешь ее  опекать.

Она снова ничего не сказала.

- Я думаю, карма нам не помеха, - пошутил я.

Она немного обиделась:

- Причем здесь карма...

Меня порадовало, когда я узнал, что их учение не имеет категории греха. Можно вести себя как хочешь. Такое поведение  объясняется либо предшествующими воплощениями, либо нужно для будущих воплощений.

Я стал расспрашивать ее о романе.

- Кто он?

- Был женат. Теперь разведен.

- У вас есть сейчас  близость?

- Сейчас нет.

- Почему же он не женился на тебе?

Она говорила что-то неразборчивое, сбивчивое, непонятное:

- Он хотел, чтобы я сама… Я  не хотела…   

Впрочем, вопрос некорректный. Ведь она не скрывала, что любовь ее безответная. Значит, он не сделал ей предложение потому, что не любит ее.

В разговоре я сказал о ее любви как факте   прошлого, но она честно сказала:

- Я его и сейчас люблю.

Я продолжал настойчиво задавать ей вопросы о  частной жизни. Проникнуть в ее интимную сферу меня побуждало не простое любопытство, а стремление перепрограммировать,   перекодировать ее чувства.      У любви  есть возбудитель – образ человека, внедренный в сознание.    У  нее в мозгу крепко засел образ неизвестного мне мужчины - с ним были связаны страдания, вызванные неразделенной любовью.    Я поставил перед собой цель -  добиться, чтобы мой образ вытеснил его образ. Для этого надо было проникнуть в ее душу,   выведать все ее тайны, стал ее духовником, психотерапевтом, для этого надо открыть свою душу, открыть ей свои тайны.  

Я планировал провести эксперимент, который бы завершался таким диалогом. «Я люблю тебя», - говорит она.    «А как же Икс? » «Он уже в прошлом».

Она лежала на спине, а я гладил ее.

- Мне так жаль тебя. Ты столько пережила.

- Жалей, жалей меня. Мне так приятно.

- Сначала Настя, потом несчастная   любовь. Теперь отношения с Сергеем…

Упоминание о Сергее зазвучало фальшивой нотой. Ее  посуровело, окаменело. Она буркнула что-то сердитое.

Я спросил, повлиял ли ее роман на отношения с Сергеем.

- Никак не повлиял. Роман сам по себе, а отношения сами по себе.

- Он ничего не знал.

- Нет.

Я продолжал ласкать ее, не оставляя попыток проникнуть в запретную зону. Но она отталкивала мою голову, мою руку.

Меня томило сильное желание.   Я хотел повторить то, что делал в прошлый раз,    и она не возражала, как понял это по взгляду, но, к своему удивлению, я  обнаружил, что не готов к активным  действиям.   Я догадался, в чем дело: я выпил слишком много пива. Сомнений не оставалось: пиво понижает потенцию.   В эти минуты мои алкогольные приоритеты радикально изменились. Я  пришел к убеждению, что, если ты встретился с женщиной, никогда не накачивайся пивом, лучше выпей немного винца или водки, иначе можно оказаться в неприятной ситуации.

Она вскочила с дивана.  

- Хватит, больше не могу, - сказала она беззлобно.

«Значит, у нее появилось  сильное желание, и ей трудно с ним бороться», - мелькнуло у меня в голове.    

Я подумал, что если мы будем и впредь  вот так вести себя, то рано или поздно она сдастся. Правда, я понимал, что в  любое время она может  сказать: «Все, хватит! Больше не будем встречаться! »

Мы встали, оделись. Пиво у меня кончилось, зато вина было еще полбутылки. Я налил рюмки. Выпили. Налил еще. Она отказалась пить. Пил один я. Когда осталось выпить по последней рюмки, я шутя  предложил выпить на брудершафт. Она отказалась. Я настаивал.

- Не хочу! Не буду! – резко, твердо ответила она, и я понял, что характер у нее не мед. Вся в отца-зануду пошла.

- Ну не надо. Я проводил эксперимент.

Я выпил свою рюмку, а затем стал по половине отливать из ее рюмки. Перелью, а потом стукну свою рюмку о ее и произношу какой-нибудь тост. Так я повторял раза три.

Когда в рюмке осталось совсем немного, несколько капель  на донышке, она взяла рюмку и выпила.

- Вот только теперь эксперимент закончен, - сказал я. – Я загадал: если ты выпьешь хоть каплю, значит, ты будешь моею.

Она ничего не сказала.

В два часа ночи ей по мобильнику позвонили ее родители.

- Еще не дома. Но сейчас иду, - проговорила она довольно резко, холодно.

- Что они сказали?

- Положили  трубку.

Когда мы были недалеко от ее дома, я поцеловал ее в губы и спросил:

- Когда встретимся?

- Не знаю. У меня запланировано столько встреч.

Ее фраза меня почему-то не задела: видимо, алкоголь притупил  самолюбие.

Я  был готов к разрыву, но  когда мы дошли уже до ступенек ее подъезда, она вдруг  сказала:

-  Не знаю когда: в субботу или в воскресенье. Звони.

Домой я вернулся в три часа ночи.

Мне было интересно с нею общаться. Время пролетело незаметно.

В голову мне пришла мысль сказать ей при следующей встрече: «А ты знаешь, что воздержание вредно не только мужчинам, но и женщинам. У них от этого  разные болезни появляются, например рак груди, рак матки».

А для вящей убедительности добавить: «И психические расстройства, невроз например.

Интересно, как она прореагирует. А вдруг скажет: «У меня половая нормальная жизнь».

Меня обожгла ревность.

«Возможно,   у нее есть  любовник.   Не случайно, со мной она встречается редко, - думал я. -  Надо приучить себя к мысли, что ты не один у женщины. Терпимость – вот качество, которое нужно в себе воспитывать».