Внебрачные связи Ч. 2

Катя

Я написал Ксюше письмо, в котором предложил ей развестись.   Недели через три  от нее пришел ответ. «За это время я тоже приняла окончательное решение: оно совпадает с твоим», - писала она. Ее легкое согласие  развестись со мной потрясло меня. Я  был подавлен,   у меня все валилось из рук.  

Институтский буфет был закрыт. Я направился в буфет общежития.   Из темноты выплыли женщина и ребенок. Свет из окон общежития осветил их лица, и я узнал Катю и Сережу.

- Снова встретились. Это судьба, - пошутила Катя.

На этот раз встреча с нею не вызвала у меня ни малейшей радости. «Чужой человек», - подумал я о ней.

Сережа был рад видеть меня.

- Мама, а мы пойдем к дяде Коле? – спросил он.

- Не знаю. Мне некогда. Вот если без меня. Можно, дядя Коля? – она лукаво улыбнулась.

- Лучше с мамочкой, - выдавил я из себя.

Она засмеялась.

- Сережа, подойди ко мне, - попросил я. – Я хочу у тебя спросить. Только ты отвечай честно. Хорошо?

Он обещал отвечать честно.

- Скажи, есть ли у тебя знакомый дядя, с которым тебе было бы так же интересно, как со мной, и который бы нравился тебе больше, чем я? – спросил я.

- Нет, - без колебаний ответил мальчик.

Мое сердце дрогнуло:

- Спасибо тебе.

- У тебя есть союзник, - сказала  Катя, доброжелательно улыбнувшись.

Сережа снова стал проситься ко мне в гости, но у меня не было настроения играть с ним.  

Как только развод с Ксюшей стал реальностью, Катя  упала в моих глазах. Я признавал, что у нее  более привлекательная внешность, чем у Ксюши, что она превосходит мою жену в сексуальном отношении.   Но в нравственном отношении она не выдерживала сравнения с моей женой. Ксюшу я считал   глубоко порядочным человеком. Она наотрез отказывалась от моих денег,   хотя  я не ставил под  сомнение отцовства. Характер Кати имел авантюрные черты. Она скрыла от будущего мужа, что беременна от другого мужчины,   а после развода попыталась взыскать с  бедолаги  алименты. «Женись на такой, - думал я мрачно. – Всю жизнь исковеркает.   От одних рогов надорвешься».   К счастью, мне не грозила женитьба на ней: я  был не в ее вкусе и не представлял для нее интереса.

Проведя занятия в лицее, я пришел в столовую уже в третьем часу дня и, надо же тому случиться,   в очереди стояла  Катя. На ней был  серый свитер и короткая юбка.

Увы, эта встреча не доставила мне былой радости.

- Что ж не заходишь? -  упрекнул я ее по инерции.

Она начала объяснять с ноткой возмущения:

- Некогда! Я же в школе работаю. Сегодня, например, три пары было, шесть часов отработала. Сто тридцать человек через меня прошло. Вечером хочется отдохнуть от лиц. Никого не охота видеть.

- Очень приятно слышать, -  вяло пошутил я. Ее слова почти не задели меня.   Теперь мне было безразлично, как она ко мне относится.

Можно было  поиронизировать по поводу ее «тактичности», но не было настроения.  

- Я правду говорю. Я очень устаю! -  искренне воскликнула она, широко раскрыв глаза.

Я автоматически  выразил ей сочувствие.

Мы сели за один стол. Я вяло, по привычке окинул ее оценивающим взглядом: распущенные золотистые волосы, миловидное  лицо, матовая кожа, небольшая грудь.

В разговоре возникла пауза. Меня нисколько не смущало молчание, а моя собеседница  занервничала, забеспокоилась. Она стала возмущаться:

- Ну и школы у нас! Страшно представить, как я туда ребенка поведу. Как их там учат! Какие учителя!   В первом же классе детей отправляют в классы выравнивания. Каково ребенку чувствовать себя дебилом! А как определяют, что дебил. Говорят ему: «топор». Он должен ответить «дрова». Если произнесет другое слово, отправляют его в класс выравнивания.   А это навсегда! ».

- Это издержки, - буркнул я. – А сама идея неплохая.   У нас любую хорошую идею доводят до абсурда.

- Что же в ней хорошего?   Нужно же учить детей, а не забраковывать сразу.

Мне не хотелось спорить.

-  Может, ты права, - проговорил я. – Шаталов же всех учит. У него почти все отличники. Но его методику в вузе не изучают…

- А как в институте учат! – негодовала она. – Каких учителей выпускают! Это страшно.

- Да, нужна чистка.

- Чистить-то нетрудно. Учить надо!

«Чем кумушек считать, трудиться… Возмущается системой, преподавателями,   а сама учится кое-как,   –  мелькнуло у меня в голове. -  Курсовые, контрольные за нее пишут другие. По знакомству экзамены, зачеты  сдает… Вот кому не мешало начать «перестройку» с себя».

- Я имею в виду не только чистку студентов, но и некомпетентных преподавателей, - сказал я.  

Люда

Я решил позвонить ей и  предложить встретиться. «Откажется – бог с нею,   на свете есть и другие женщины», - решил я.

Я набрал номер ее телефона в семь вечера. Из трубки вырвался возглас удивления.

Я выпил слишком много чая с молоком, поэтому  во время разговора мне тошнило, а на лбу выступил пот.   Мне хотелось поскорее закончить диалог. Я сразу решил взять быка за рога.

- Что ты делаешь в субботу?

- Работаю.

- А в воскресенье.

- Работаю.

Ее ответы говорили о том, что она не хочет со мной встречаться, и меня захлестнуло раздражение.

- А я работала по твоей методике, - сообщила она. – Мы проводили деловые игры. Получилось отлично. Очень интересно. Студенты с удовольствием разыгрывали сценки.

Она подробно рассказала, как проходили занятия, на которых она использовала мою методику. Я же в это время думал, как ее уговорить встретиться со мной.

- Слушай, а в субботу ты когда работаешь, днем или вечером? – спросил я.

- Днем.

- Так мы можем встретиться вечером.

- А что мы будем делать?

- Походим, поговорим. Что мы себе занятия не найдем?

Трубка понимающе захихикала.

- А что ты думаешь о том нашем разговоре? – спросила она напряженным тоном.

Разумеется, я не мог выполнить ее требования, но, не желая ссориться с нею,   я уклонился от прямого ответа.

- Скажу при встрече, - сказал я. -  Тут очередь у телефона собралась. Встретимся на старом месте в шесть часов.

Я попрощался с нею  и повесил трубку.

Меня коробил цинизм моей подруги. Я понимал, что это  не моя женщина. Но ее роскошное тело так притягивало меня к себе, что я не мог порвать с нею отношения.   У меня даже возникли определенные обязательства перед нею.    

Катя

Удивительно: на следующий день в столовой я снова увидел Катю.  

Мой поднос пристроился сразу за ее подносом и покатился по алюминиевым рельсам.

Матовая кожа, нежная шея,   тонкая талия, упругая попка… Я не удержался и сделал ей шутливый комплимент:

- Ты выглядишь на сто долларов.

- Это неплохо. Особенно если доллары перевести в рубли, - отшутилась она. – Какой сейчас курс?

- Неделю назад за доллар давали семьдесят пять рублей.

Я задал ей традиционный, уже набивший оскомину вопрос:

- Почему не заходите?

- Некогда! Ты же не хочешь, чтобы Сережа приходил к тебе один. Я была бы рада. Хоть каждый день. Я бы за два часа сделала что-нибудь.

Я промолчал. Визиты одного Сережи  меня не вдохновляли. Повадится ходить – замучит. Ничего не даст делать. А вдруг я  женщину приведу, а он будет биться в дверь? Нет, при всей моей любви к детям я не мог каждый день по два часа тратить на общение с малышом.

Уже когда мы сидели за столом, она пожаловалась, что  ее заставляют танцевать перед участниками конференции. Она пыталась отказаться, но Горенко, молодой председатель студенческого профкома, недавний студент, пригрозил: «Откажешься, скажу проректору».

Она попросила совета у меня, что  делать, как поступить.  

Я не люблю давать советы: любое решение имеет негативную сторону, поэтому что бы ты не посоветовал, будешь виноват.  

- Ты умная женщина. Как бы ты не поступила, это будет правильно, - сказал я.

- Буду танцевать, - решила она. – Но скажу ему: «Это в последний раз. Я не обязана. Это не моя работа! »

- А в чем состоит твоя работа? Ты кто? Машинистка?

- Нет, лаборант.

- И что ты делаешь?

- Сейчас мебель завозим. Одного просишь, другого… Девочка на побегушках.

- Представляю, как тебе тяжело. Тебе, утонченной натуре… Тебе ведь страшно хочется вырваться из такой жизни, из этой конуры…

- Из-за этой конуры я здесь и работаю. Я бы могла найти работу получше.

- Ты боишься, что тебя выгонят из общежития, если ты бросишь работу в институте?

- До лета не выгонят. А летом попросят. Что я, драться с милиционером буду?

- С твоими данными тебе бы герцогиней, даже королевой быть, а приходится быть девочкой на побегушках. Вот они, превратности… нет, я бы сказал даже, гримасы судьбы, - сочувствовал я полушутя, полусерьезно.

- Королевой …. не знаю, а помещицей была бы.

Она закончила трапезу раньше меня и минут пять ждала, пока я доем компот с наном.

- Ты худеешь? – спросила она.

Ее вопрос привел меня  в недоумение. На ее глазах я съел несколько блюд. Разве так худеют?

-  Нет. А почему ты так решила?

- Это соответствовало бы твоему состоянию…

Я продолжал недоумевать: какое состояние она имеет в виду. Она же не знала о моей семейной драме.   Потом догадался: она думает, что я по-прежнему сохну по ней.    

Лера

После обеда я отправился на кафедру.   В кабинете, за шкафами,   в одиночестве сидела Валя Беляева, преподавательница тридцати пяти лет, экстравагантно одетая, с ярко накрашенными губами.   Она бросила на меня беглый взгляд и спросила:  

- Что ты такой задумчивый?

Я по опыту знал, слово «задумчивый» – это эвфемизм слова «мрачный». Я посмотрел на себя в зеркало, висевшее на стене:   действительно, физиономия печальная, глаза впавшие, под глазами синие круги.   Но я бодрился:

- Да нет, все в порядке.

К нам зашла Лера. Ее брови  были розовыми.

- Я у тебя кое-что спросить хочу… - сказал я ей.

Мы  отошли с нею в глубь конуры.

- Говорят, ты замуж выходишь? – спросил я. – Это так?

По лицу Леры проскользнула победная улыбка:

- Венчание двадцатого декабря, регистрация – шестого января.

- Кого-нибудь из института приглашаешь?

- Да. Марина  Лунева будет у меня свидетельницей.

- А нас с Басаргиным на свадьбу пригласишь? - спросил я. -  Ведь мы твои учителя, мы так много сделали для твоего совершенствования...  

Она уклонилась от прямого ответа.  

Люда

До встречи с Людой оставалось двадцать минут. Я спешно покинул диетическую столовую и взял курс на остановку троллейбуса, где у нас была назначена встреча.      Я поравнялся с домом, в котором жила Людмила, и в полумраке увидел, как красное пальто и черный берет пересекают дорогу.    

- Куда пойдем? Вверх или вниз? – спросил я Люду, когда она подошла ко мне.

«Вверх» означало «ко мне в общежитие», в мою комнатку, где мы могли заняться «петингом», а то и сексом. «Вниз» значило невинно проводить время.

Ее подчеркнуто строгий вид без труда позволял предугадать ее ответ и предвосхитить маршрут нашего движения.

- Пойдем лучше вниз, - сказала она.

- В парк? – уточнил я.

Слово «в парк» тоже имело символический смысл: в парке мы  обнимались и целовались.

- Ну пойдем в парк, - словно нехотя согласилась она и добавила рассудочным тоном: - А лучше в центр.

«В центр» означало  прогулку и пустую болтовню. Центр меня совершенно не устраивал.

Я предложил компромиссное решение:

- Хорошо, сначала в парк, а потом в центр.

Она согласилась, и мы пошли вниз.

Она поинтересовалась, как я живу. Я еще находился под впечатлением письма Ксюши, был подавлен и отвечал скупо, общими словами: работаю, готовлюсь к занятиям, немножко читаю.

- Одним словом, живу скучно, - подытожил я.

Ее жизнь, напротив, была насыщенной. Она с восторгом рассказала о своих занятиях, посвященных этикету.   Деловые игры удались на славу: студенты разыгрывали забавные сценки, было много юмора, смеха. У студентов усилился интерес к ее лекциям. В конце каждой лекции ей задавали вопросы.

- Один студент спросил: «Как быть? В троллейбусе девушка двадцати лет  сидит, а мужчина сорока лет стоит». Я отвечала, - рассказывала она.

Мне понравилось, что она не стала пересказывать мне содержание своего ответа, а ограничилась констатацией  самого факта.  

Фонари насквозь просвечивали парк. Везде в полумраке мелькали силуэты людей.   Я предложил остановиться на краю парка, недалеко от библиотеки. Она запротестовала:

- Ну что ты! Здесь же людей много!

Я не стал спорить. Мы направились на старое настоянное  место.

- Зарплата триста рублей, цены растут. Как жить дальше! – проговорила она удрученно.

- Даже не знаю, как тебе помочь, - пошутил я.

Она засмеялась.

- Муж моей сестры провел удачную сделку. Он брокер. Получил сорок тысяч. Теперь они покупают однокомнатную квартиру, - рассказывала она.

- А почему только  однокомнатную?

- Двухкомнатная стоит девяносто тысяч.   А такая сделка - редкость.

- А вот  мы с тобой не предприниматели. Нам придется ждать, пока о нас позаботиться министерство.

- Ждать бесполезно. Ты слышал: иняз  решил поддержать  забастовку учителей.

- Вряд ли забастовки улучшат нашу жизнь, - сказал я рассудительным тоном. -  Они только усиливают хаос в стране. Сейчас у государства нет ресурсов.   Идет перетягивание одеяла. Вряд ли нам, интеллигентишкам, удастся  одолеть сплоченный гегемон. Придется потрястись от холода.

Мы спустились вниз, но и здесь парк просвечивался насквозь. В свете фонарей сияла  какая-то  бетонная площадка и  маленький  домик.   Негде было приткнуться, негде скрыться от посторонних глаз.

- Мне вообще кажется, что мы не здесь были раньше, - сказала Люда.

- Да нет, здесь, - неуверенно  возразил я. – Только  в прошлый раз не было света. Видимо, фонари установили...

Я остановился недалеко от дерева и вначале довольно вяло начал ее целовать – шею, мочку уха. Но она, как всегда, быстро завелась, застонала, и кровь моя закипела.

Казалось, страсть полностью завладела моей подругой, но как только к нам приближались люди, стоны мгновенно прекращались, она отстранялась от меня, и мы ждали, пока люди удалятся.  

- Коля, я здесь не могу, - сказала она жалобно. – Мне надо опереться на дерево.

Желание женщины – закон. Мы пошли назад, нашли  крепкое  дерево, росшее недалеко  от белевшей  скульптуры поверженного молотобойца.

Она прислонилась к  дереву.   Я обнял ее.

У нас с нею одинаковый рост, но из-за склона, который имеет парк, она стала выше меня. Мои губы оказались как раз напротив ее шеи.   Я осыпал ее  поцелуями.

Ее стоны действовал на меня возбуждающе.    Но не было  нежности, не было страсти. Какая-то пружина внутри меня лопнула.   К тому же, невдалеке мелькали силуэты людей.  

В кармане у меня лежал презерватив, который я прихватил с собой, чтобы заняться петингом (она всегда боялась, что я запачкаю ее пальто), но применять его в этих условиях было невозможно.  

Она предложила просто погулять. Я согласился.

Моя рука нырнула под ее руку. Мы направились в центр города, на площадь.

Я шел молча.   Она вначале пыталась вести разговор, но, не получив от меня поддержки,   тоже замолчала.   Молчание меня нисколько не тяготило, не смущало, но и затягивать его до бесконечности тоже было нельзя.  

-Погода сегодня хорошая, - сказал я.

-Да, тепло, - согласилась она.

-Не подумаешь, что сегодня последний день осени.

-Не подумаешь…

- Такое впечатление, что сейчас середина октября.

- И небо чистое.

-Правда, звезд нет.

Мы оба рассмеялись. Общий смех сблизил нас.   Я почувствовал в ней близкого человека, почти жену.

- А что ты думаешь по поводу нашего разговора? – спросила она многозначительно.

Сначала я сделал вид, что не понимаю, о чем идет речь, но потом понял, что от серьезного разговора мне не отвертеться.

- Мне кажется, что это были не твои слова, - сказал я. – Мне кажется, тебя научили так сказать.

- Нет, - возразила она. – Это мои слова. Кто меня мог научить?

-Мать.

- Нет, это мои слова, - повторила она. – А почему я не могла так сказать?

- Это слишком жестоко.

- Жестоко? – удивилась она. – Тем не менее, это мои слова.

Я сделал вид, что поверил ей.

- Что тебе сказать… - проговорил я задумчиво. – Развод – дело долгое. Он займет с полгода, а то и год.

- И ребенку года нет… - вставила она.

- Не в этом дело. Ребенку через полтора месяца исполнится год. Но с разводом суд всегда медлит. Он может растянуться на год. А я первым стою на очереди. Появится квартира, мне скажут: «Какая тебе квартира, если ты разводишься». Так и останусь с носом.

По выражению лица Людмилы я видел, что мои аргументы произвели на нее впечатление. Я решил добить ее:  

- К тому же два дня назад я получил письмо от Ксении письмо. Она пишет, что не претендует на квартиру.   Конечно, я хотел бы отдать ей долю…

Я перевел разговор на другую тему.  

-  Дня два назад я встретил Сережу Митича, - сказал я. -  Как всегда одет модно и как всегда пуст.   Довольно примитивное создание. Ни одной интересной самостоятельной мысли я от него не услышал. Одни штампы. Меняется государственная идеология, меняются и его взгляды. До конца был в партии…

- Я тоже до конца в партии была, - заступилась за него Люда. – Но я боялась выйти. Члены ученого совета были коммунисты. Могли забаллотировать.

- Тебя можно понять. Ты боялась. А он по убеждению. Все свои средства  тратит на одежду, на духи, на лак для волос. Правда, в этом он преуспевает. Вещи на нем всегда модные.

- Где он деньги берет? – удивилась Люда. – Простой советский аспирант.

- Сам не знаю. Родители пенсионеры.

- А как ты относишься к его жене Тоне?

Зная,   что всех своих коллег по кафедре, включая Тоню, Люда не любит, я сделал ей небольшой реверанс:  

-  У нее есть житейский ум, но  в интеллектуальном отношении она недалеко ушла от Сергея. До Иммануила Канта ей далеко. Да ты сама знаешь. Вы же на одной кафедре работаете.

- Да, - горячо поддержала меня Люда. - Я была у нее на практическом занятии. Она не учит студентов думать. У нее занятие так проходят: вопрос – ответ. Непонятно, почему Сергей на ней женился. Что он в ней нашел?

Я отметил, что моя критика потенциального  соперника была неэффективна и  на нее не подействовала.

- Официально они не зарегистрированы… - сказал я.

- Как не зарегистрированы?! – изумилась она. – Он же в аспирантуре повесил в комнате ее портрет и всем говорил: «Это моя жена».

В ее тоне отчетливо звучали нотки  радости и надежды. Мое сердце обожгла ревность. Я не мог понять ее логики: стремится выйти за меня замуж, а восхищается другим мужчиной, даже не считает нужным скрыть от меня свои чувства.   Есть ли у нее  ум?   Была бы поумней, помалкивала бы.    «Нет, не женюсь я на ней, - решил я. – Никогда не женюсь».

- Да, верно. Я сам видел этот портрет, - сказал я. -  Они, действительно, муж и жена. Ведь регистрация – это пустая формальность.

Я решил слегка уколоть ее:

- Почему выбрал ее, понятно.   Она его устраивает. Она пластична, уступчива, оптимистична, внешне привлекательна. А интеллект…  Во-первых, он сам им не обладает, а во-вторых,   это серьезный недостаток для женщины.   Мужчина на многие недостатки жены может смотреть сквозь пальцы,   но простить ей интеллектуальное превосходство он не способен. Даже измена – меньший грех, чем мощный интеллект.

- У меня консервативные взгляды, - сказала Людмила. – Я считаю, что жить без регистрации нельзя.

Я продолжал  обливать Митича грязью: позер, актер, маска стала его сущностью.

- Неужели он может быть чьим-то кумиром? – вырвалось из ее уст.

Неужели моя критика достигла цели? У меня отлегло от сердца, я смягчился. «Может, когда-нибудь и женюсь на ней. Тело  у нее роскошное, божественное», - подумал я.  

- Может, конечно. Но чьим? Вот в чем вопрос. Его поклонницы – недалекие женщины. Правда, таких хватает.

Мы вышли на площадь и пошли по улице Ленина, ярко освещенной дневным светом фонарей. Когда проходили мимо парикмахерской, я сказал, что в ней я стригусь последние двенадцать лет.

- А я один раз подстриглась. Мне не понравилось, - сказала она. – А тебя хорошо стригут?

- Посмотри. – Моя шляпа поднялась над головой. – Можешь оценить сама.

Моя прическа ей понравилась.

- У меня здесь свой мастер есть, - похвастался я. -  Зовут Тамара. Она десять лет меня стрижет. Правда, первые восемь лет она не знала, что она мой мастер, но два года назад мы познакомились.

- А мне нравится, как подстрижена одна студентка. Я хочу у нее спросить, где она стриглась.

Если вначале встречи  Люда выглядела отчужденной, настороженной, то теперь доверчиво сжимала мою руку. У меня поднялось настроение. Мне хотелось шутить, дурачиться. Я совершенно забыл о своей семейной драме.

- Скажи, кто твой любимый литературный герой? – спросила она.

- Павка Корчагин, - пошутил я.

Ее рука дернулась.

- Не может быть! – воскликнула она со свойственной ей экзальтацией.

Я искренне рассмеялся.

- Почему ты удивляешься?   Сама же ты его  боготворишь.

- Мне нравятся его слова: «Жизнь надо прожить так, чтобы не было стыдно…».

- Конечно, он не любимый мой герой, - признался я. – У меня нет какого-то одного любимого героя.

Она была обескуражена.

- Назови несколько.

- Моими кумирами всегда были писатели, а не литературные герои.

- Кто они?

- Больше всего, конечно, мне нравится Чехов.

-  Почему?

Мне захотелось подурачиться, поэтому я произнес иронический монолог:

- Он никогда не обманывал  женщин. Я не знаю человека, более скромного и порядочного, чем он. Чехов – это наш русский Иисус Христос. Чехов – это наше все. На втором месте стоит Лев Толстой. Правда, в молодости он  грешил и даже загубил жизнь бедной крестьянки Гаши. Он соблазнил ее, а потом бросил с ребенком. Но в пятьдесят три года он глубоко раскаялся в своих  грехах  и в старости уже никогда не обманывал женщин.  

Я понимал, что,   выясняя, кто мои литературные кумиры, Люда пыталась лучше узнать меня.    Ведь известно: скажи, кто твой любимый писатель, кто твой любимый персонаж, и я скажу, кто ты.

Меня распирал смех, но я не давал ему прорваться. Когда мой литературный монолог закончился, я сказал  шутливым тоном:

- Ну теперь ты видишь, что я порядочный человек. Пойдем ко мне в гости. Еще не поздно.

Она засмеялась:

- Нет, не пойду.

- Почему?

- Рано еще.

Я пожалел, что  финальной шуткой свел на нет эффект от своего блестящего пассажа.

Пройдя метров сто по улице Ленина, мы повернули налево, пошли вверх.

- А как живет Вика? – спросила она. – Одна, наверно?

- Нет, у нее много друзей.   Она редко бывает дома. Особенно по субботам…

- «Поедем ко мне», -  пародийно закончила за меня фразу Люда.

- А почему бы не поехать? Ты говорила: рано. Сейчас уже самый раз.

Она  была непреклонна.   Я понял, что заманить ее в свою конуру мне не удастся - она боится компрометации. «Ее можно  понять, - думал я. - Уж если  от одних поцелуев она вопит, будто ее режут, то  что будет,   если член войдет в ее влагалище. Наверно, от ее душераздирающего  крика  содрогнется  здание общежития.   Это будет пострашнее землетрясения».

Мы шли по улице, застроенной частными одноэтажными домами.   В темноте казалось, что мы попали в какой-то незнакомый мир. Но на одном из домов я прочитал: «Красина…».

- Так это мой район. Мой дом недалеко отсюда, - обрадовалась моя спутница.

Громкие агрессивные голоса, доносившиеся сверху, напомнили мне, что уровень преступности в стране в последнее время резко повысился.

В полумраке прорезались очертания  школы. Когда-то я бывал в ней: здесь проходили педпрактику наши студенты.

Возле входа в школу стояла целая толпа молодых людей, и Люда предположила, что у них какой-то праздник.

- Проводы осени или встреча зимы, - вяло пошутил я.

Я предложил вернуться в парк. Она ничего не сказала, но последовала за мной. Мы перешли дорогу и оказались среди деревьев. Опавшие листья шуршали под ногами.

Мы остановились возле дерева. Она  прижалась спиной к стволу, и мы слились в страстном поцелуе.

- Скажи, почему тебя жена не любит? – спросила она шепотом.-  Ты такой ласковый, нежный…

- С нею я не был таким, - признался я.

Действительно, с Ксюшей я был страстным и нежным только один раз – в мае, в первую ночь после моего приезда в Банчурск.   Но воспоминание об этом эпизоде, закончившемся ее истерикой, вызывало у меня содрогание.    

- Почему вы не можете жить вместе? – спросила Люда.

- Я уже говорил тебе: у нас с нею сексуальные проблемы.

- Какие проблемы? Я начинаю бояться. Что тебе надо от женщины?

- Ничего особенного. Поверь, у меня нет никаких отклонений. Я уверен, что ты меня устроишь. С моей бывшей женой вы антиподы.

Стоило мне сжать кольцо рук, ее тело начинало трепетать, дрожать.   Она осыпала меня страстными поцелуями. Возбуждение достигло пика. Нестерпимо хотелось кончить.       

- Людочка, знаешь, что у меня после наших встреч бывает боль в известном месте… - начал я осторожно.

Вначале она вроде бы проявила понимание:

- Ты хочешь разрядиться?

Но потом добавила с иронией, пародируя мои просьбы:

- Пойдем к тебе?

- Нет, я понимаю: уже поздно. Может, здесь. Может прибегнуть к  петингу. Или ты боишься, что я тебя запачкаю?

- Да.

- У меня есть презерватив.   Ты не возражаешь?

Ее молчание я расценил как знак согласия.   Я достал из кармана презерватив, надел его на пенис, увеличившийся в размере раза в три.   Нам мешали головные уборы. Пришлось снять шляпу и положить ее на листья,   чуть позже в нее нырнул ее берет.

Ее правая рука сжала мой член рукой,   я положил свои руки на ее  попку, притянул ее к себе,   и мое тело стало двигаться вперед-назад,   как во время секса. Но она слишком сильно сдавливала пенис, и оргазм долго не наступал.

- Ты еще не разрядился? – спросила она срывающимся голосом.

- Еще нет, - ответил я виновато. – Ты устала?

- Да.

Я ускорил движение.

- Кажется, порвался… - проговорила она.

- Не может быть!

Я остановился, присмотрелся. Она оказалась права: презерватив  не выдержал  напряжения. Ведь он не предназначен для петинга.  

Мы привели себя в порядок и пошли домой.

- В прошлый раз, когда мы были у тебя дома, ты поцеловал мне грудь, я долго не могла успокоиться. Тогда я поняла, для чего предназначены органы. Никогда мне не было так хорошо, - сказала она.  

- Я тоже никогда еще не испытывал такого наслаждения, как в прошлый раз. От одних поцелуев. Когда я прижимал тебя к себе, я думал: «Это моя женщина. Она создана для меня».

На самом деле я тогда думал: «Это моя   жена». Но я не стал ей об этом говорить. Я не хотел, чтобы у нее раньше времени появились надежды. Я еще не был уверен, что женюсь на ней.     

Она сказала, что на неделе загружена, а на выходные уезжает  к подруге в Харьков.

- Значит, мы не увидимся две недели! - огорчился я. – Знай, что я обиделся.

- Не обижайся. Пойми, я не могу.

Я сделал вид, что вошел в ее положение. Но мне было ясно, что она ко мне равнодушна: если бы любила, то нашла бы время встретиться.

Тем не менее, я начал привязываться к ней и после этой встречи  я уже не исключал, что когда-нибудь мы с нею поженимся. Когда я шел домой, у меня созрел план, как нам решить  жилищную проблему. Но делиться своими планами с Людой было преждевременно: психологически я еще не созрел для нового брака.    

Я позвонил ей через несколько дней: ее не было дома. Я помнил, что  она  собиралась на выходные  поехать к подруге в Харьков. «Но, возможно, обманула, - думал я. -  Что ей делать два дня у подруги! Скорее всего, поехала в Москву к Мише и сейчас занимается с ним полноценным сексом».

Она вызывала у меня противоречивые чувства. Когда я вспоминал, как во время наших встреч она ломалась, корчила из себя девственницу, мне хотелось  послать ее куда-нибудь подальше. Но когда в памяти всплывал образ ее божественного тела, ее сексуальные стоны, кровь начинала кипеть, у меня появлялось сильнейшее желание обладать ею.  

Катя

В двадцатых числах декабря в столовой я увидел Катю и подошел к ней. Мы сели за один столик.

На безымянном пальце ее правой руки сверкало тонкое золотое колечко.

- Ты замуж вышла, что ли? - спросил я, глазами показывая на колечко.

- Да, вышла, - ответила она пародийно серьезным тоном, опровергавшим положительный смысл ее реплики.   – Пока мы не виделись, я вышла замуж. Вы же не захотели на мне жениться. – В тоне ее появились нотки кокетства. – Скажите, почему вы не захотели на мне жениться?

- Люблю свободу.

Ее лицо на мгновение вспыхнуло от смущения.

- Фу, как банально, - поморщилась она.

- Все вечные истины банальны, - проговорил я, наслаждаясь эффектом, произведенным моими словами.

Мой удар отправил ее в нокдаун.   Не дожидаясь, пока я доем, она вышла из столовой.

Я рассматривал наш разговор в столовой как последний, завершающий наши отношения, но через две недели вечером она сама пришла ко мне в гости. С нею была ее подружка Света - студентка-заочница. У Светы была красивая осанка, но непропорционально большой нос и крупные зубы портили ее внешность.

Катя спросила, не занят ли я, и, услышав, что весь вечер я свободен, извлекла из сумки бутылку самогона.

- Закуска есть? – поинтересовалась она.

У меня ничего не было, даже хлеба.   Если бы они пришли пораньше, я бы сходил в магазин или в буфет, но теперь все торговые точки были уже закрыты.

- Ладно, я схожу к себе, принесу что-нибудь. – Она встала, направилась к двери.  

Я понимал, что их угощение небескорыстно.

- Подожди, - остановил я. – Какую услугу я вам должен оказать? Смогу ли? А то зря потратитесь…

- Ну и что. Выпьем просто так, - сказала она, но потом добавила: - Контрольная по истории литературного…  Валентина выписала хвостовку на тот день, когда Преображенской не будет.

- А, контрольная… Это пустяк. Иди за закуской.

Она принесла порезанные куски домашнего сала, копченую колбасу, хлеб, чай, апельсины.

- Воды холодной принеси. Запивать, - попросила она.

Я начал искать чашки.

- Будем из одной запивать: СПИД так не передается,   - пошутила Катя, увидев, что я не могу найти отдельную чашку для каждого.

«Кто его знает, а вдруг когда-нибудь выяснится, что передается», - подумал я и принес из кухни еще две чашки.

Она  предложила выпить за Старый  год. Я поддержал ее:

- Прошедший год мне очень нравится. Это один из лучших годов в моей жизни.

-  Нет, мне не нравится, - сказала Катя. – Не знаю, чем он тебе нравится?

- Не было скучно. Много событий…

Самогон ожег рот, горло, желудок. Если бы не глоток воды, я бы, наверно, задохнулся.

Второй тост мы посвятили Новому году.

- Пусть хотя бы не будет хуже прошедшего, - сказала Катя.

Женщины настаивали, чтобы я допивал  рюмки до конца, но я отказывался:

- Не могу. Завтра у меня тяжелый денек. Мне нужна ясная голова.

Катя села на своего любимого конька и стала критиковать порядки в школе.

- Ну как это можно! В первом классе записывать ребенка в идиоты, - возмущалась она. – У ребенка наклон почерка не такой, а его в дураки, в тупицы записывают и отправляют в класс выравнивания. А что  такое класс выравнивания? Все дети знают, что это такое…  Я с ужасом думаю, как поведу в эту школу Сережу.

- У тебя отношение к школе личное, - отметил я. – Вот почему ты так болезненно относишься к тому, что там делается.

- Да! – возмущалась Катя. – Ребенок задумчивый… Не услышит, отстанет, а его в класс выравнивания.

Надвигалась ночь. Свете, жившей в Старом городе,   пора было ехать  домой. Мы   проводили ее до остановки автобуса и, когда она уехала, пошли назад в общежитие.   Было темно. Мне хотелось остановиться и поцеловать   Катю,   но за нами по пятам кто-то шел: слышны были тяжелые шаги, скрип снега.   Я замедлил шаг. Нас обогнал мужчина в черном.   Я сошел с дорожки в сторону и  увлек за собой   спутницу. Она не сопротивлялась. Укрывшись за деревом, мы слились в страстном поцелуе. Я осыпал поцелуями ее лицо, шею, она отвечала. «Неужели она решила стать моей любовницей? – радостно подумал я.

- Ну, хватит, пора идти, - шепнула она, отстраняясь.

Возле общежития она остановилась, ее губы потянулись ко мне. Мы снова страстно поцеловались.

- Я приду к тебе на Рождество, - шепнула она. – Можно?

- Конечно. А это когда?

- Седьмого.

Мы расстались. Каждый из нас отдельно направился в свое жилище.  

Я встретил ее на улице шестого января. Кровь закипела.

- Приходи ко мне сегодня, - предложил я.

- Не знаю, - ответила она   неопределенно. – Смогу ли? Я занята.

Я помрачнел: «Начинается старая песня. Опять морочит голову. Надо завязывать».

Я заказал переговоры с Ксюшей на седьмое января -  у меня из головы выскочило, что в этот день  ко мне обещала прийти Катя. «Ну и пусть, - думал я с досадой. – Ее финты дают мне моральное право не церемониться с нею…»

Я так и не узнал, приходила ли она.  

На следующий день после обеда, возвращаясь из профкома, в другом конце коридора я увидел девушку – гибкую, пластичную,   с соломенными волосами, падающими ей на плечи. Она стояла в кругу из двух  мужчин и трех женщин.   Ее плечо касалось руки высокого  мужчины в джинсах. Она напомнила мне Катю. Меня обожгла ревность. «Господи, сделай так, чтобы это была не она», - взмолился я. Я приблизился к группе. Девушка повернула лицо в мою сторону: это была Катя. Мы ничего не сказали друг другу.

Вечером раздался стук в дверь. Хотя мой торс  был обнажен, я открыл дверь. Катя тихонько нырнула в комнату. Дверь мягко закрылась.

Она снова была хорошенькой - принарядилась, слегка подкрасилась. Я усадил ее на кровать.  

- Я пить не могу, - сразу предупредила она. – Мне завтра анализы сдавать.

Я предложил попить индийского чаю.  

Когда на столе появились апельсины, шоколадка, гостья сделала мне комплимент:

- Ты делаешь успехи. Мои советы идут тебе на пользу.

- Согласен. Ты оказываешь на меня благотворное влияние, - подтвердил я.

Я изнывал от желания и нежности.

- Давай полежим с тобой, - предложил я. Она резко отстранилась от меня, неожиданно  разразилась раздраженной тирадой:

- Нет, нет! Ты без этого не можешь. Что ты предлагаешь! Подумай сам. Ройтман, Кожин тоже мне помогают, но они не предлагают мне такого!

Меня захлестнуло ответное раздражение: «Что ты строишь из себя? Что за позерство! »

- Причем тут помощь? – сказал я. – Она здесь не при чем.   Это же пустяк.

- Так что же ты делаешь мне такие предложения? - Она встала в позу оскорбленной добродетели.

Непоследовательность, противоречивость ее поступков, выходивших за рамки  здравого смысла, вызвала у меня вспышку раздражения. Создавалось такое впечатление, что у нее полная афазия, и она начисто забыла,   что еще несколько дней назад мы страстно целовались с нею возле дерева.

- Есть другая причина. Ты же знаешь, как я к тебе отношусь. Ну ладно, не хочешь, не надо. Это в последний раз. Твои финты мне надоели… - мрачно проговорил я.

- Мне уйти?

- Как хочешь. Можешь остаться. Попьем чаю.

Она осталась. «Интересно, в кого она влюблена, - думал я. – Ясно, что так финтить могут влюбленные люди».

- Где ты вчера была? – спросил я.

- Приехали знакомые ребята. Из Азербайджана. В кабинете просидели часов до десяти.

- Что за ребята?

- Знакомые. Еще по музыкальному училищу. Да ты их видел…

- В коридоре? Я увидел тебя издалека, подумал: «Господи, сделай так, чтоб это была не она». Но это была ты.

- Зачем ты об этом Бога просил?

- Из ревности, конечно.

- Это хорошо.

Я спросил, как она относится к Сереже Митичу. (В последнее время он часто захаживал к ним в кабинет, и, зная его привычки, я опасался, что он хочет обольстить Катю).

- Уж не влюблена ли ты в него?

- Нет, нет, я выше этого.

Меня охватило радостное возбуждение:

- Я так и знал. Ты умнее его!   Ты понимаешь, что он  комичен. Благодаря тебе его фраза «Я хочу стать настоящим профессионалом» - стала крылатой.

- Я сожалею, что подвела его, - сказала она.

Она рассказала, при каких обстоятельствах Сережа произнес свою коронную фразу. В контексте их разговора она не  была столь комичной. Фразу услышал Ройтман, который вырвал ее из контекста и распространил среди преподавателей факультета.  

- Какая, на твой взгляд, главная черта  Сережи, его доминанта? – поинтересовался я.

- Самоуверенность, самонадеянность, уверенность, что все женщины от него без ума.

- Конечно, все эти черты у него есть, - сказал я, - но, по-моему,   его доминанта – позерство. Он постоянно играет.

- Ну, все играют.

- Да, играют, но роли выбирают поскромнее. Основная масса людей играет себя.   Сережа выбрал роль литературного персонажа. Он играет  Печорина, а получается пародия на него. Ему не хватает ума понять, что образ, который он создает, комичен.

- Мне нравится Ройтман, - сказала она.  

Видимо, она решила меня подразнить. Я обрушился на своего вероятного соперника с резкой критикой (теперь, спустя много лет,   я понимаю, мои выпады были неразумными):

- Он не лишен обаяния, непринужденности. Но у него есть серьезный недостаток – он сплетник. Он и тебя подвел. Ты рассказала ему про фразу Митича, а он разнес ее по всему факультету со ссылкой на тебя.   Теперь наверняка Сережа на тебя зубы точит.

Постепенно лед растаял. Теперь ее милое лицо излучало покорность, податливость. Я подсел к ней на кровать, обнял ее. Она не оттолкнула меня. Я сделал следующий шаг.   Я приподнял ее свитер (под ним не оказалось другой одежды). Мои губы впились в сосок, упругий и сладкий. Ее руки сдавили мою голову. Свитер щекотал нос, мешал наслаждаться ее телом. Я сделал паузу, снял  его и продолжил ласки. Ее красивое полуобнаженное тело  пьянило меня.  

- Женщинам, наверно, нравится, как ты целуешь грудь. Да, в умении тебе не откажешь. Ты мастер, - сказала она,   когда мой язык щекотал ее сосок.

- Целую, как могу, - сказал я скромно.

- А жене ты целуешь так? Ей нравится?

- Не целую…

- Почему?

«Это была моя ошибка», - подумал я, но сказал другое:

- Она мне не нравилась.

- Грудь у меня маленькая, - сказала она с огорчением.

- Мне нравится.

- А мне нравятся большие груди у женщин.

- Мне тоже. Но и твоя грудь великолепна.

- Чувствительная…

- Да, живая и упругая, как у девушки.

Минут через двадцать мне поднадоело ласкать ее. Эти действия напоминали бег на месте, а мне хотелось двигаться вперед. Я попытался расстегнуть юбку, но она запротестовала:

- Не надо, - и добавила шутливым тоном: - Это сложная конструкция.

- Что за конструкция? – не понял я.

- Булавка.

Я отметил про себя, что у нее сильно развито чувство юмора.

- Ну хватит, не раздражай меня, - сказала она, отстраняясь. – Я устала.

- Разве я тебя раздражаю, - обиделся я.

Я находился под впечатлением ее похвалы своему мастерству, и эта фраза подействовала на меня как ушат холодной воды.

- В другом смысле -  «возбуждаешь», - уточнила она.  

Пришлось отступить.

Она посмотрела на последний апельсин, лежавший на столе.

- Ешь, ешь, - сказал я.

- Нехорошо съедать последний.

- Ешь, я уже ел раньше, - соврал я. – Это все для тебя.

- Ну ладно, съем. Мне нужны витамины.

Она съела апельсин, закурила – пятую или шестую сигарету за вечер. Пепел падал на апельсиновые корки.    

Разговор зашел об отношениях между мужчинами и женщинами. Во время этого разговора мой член упирался в ее изящную спину, а руки лежали на ее упругих грудях.

- Я отдаюсь только по любви, - исповедовалась она. – Я и тебя люблю…,   - но  после паузы, видимо, не желая кривить душой, добавила: - В какой-то степени…

- Спасибо. Мне очень приятно. Пусть хоть в какой-то степени, но все-таки любишь, - сказал я с мягкой иронией.  

- Я бы вышла замуж при двух условиях, - продолжала она.

«Говоришь об условиях, как будто я сделал тебе предложение», - мрачно подумал я.

- Во-первых, чтобы от меня не ждали какой-то особой любви. Во-вторых, чтобы уехать в другой город.

Я похолодел и почувствовал, как кровь отлила от корней моих волос.  

- Ты влюблена в кого-то? И он живет здесь, в Везельске? И ты хочешь бежать от него?

- Нет, - произнесла она неуверенным тоном.

- Не обманывай. Я тебя насквозь вижу.

- Да, я люблю отца моего ребенка, - призналась  она.

Я отстранился от ее тела. Возбуждение пошло на убыль.

- Но ты же говорила, что вышла за него не по любви…

- Ты видел фотографию моего бывшего мужа… Да, я вышла за него не по любви. Но не он отец ребенка.

- А кто же? – спросил я потрясенно.

- Другой.

- Но ведь твой бывший муж платит тебе алименты!

У меня волосы встали дыбом: «Неужели она берет деньги с человека, который не является отцом ребенка? Какая подлость! »

- Это его инициатива, - сказала она. – Кроме того, сейчас он уже не платит. К сожалению. Он помог мне. Я благодарна ему.

- А он знал, когда женился на тебе, что ты ждешь ребенка от другого?

- Первые шесть месяцев не знал… Потом я сказала…

«Какое коварство! Причинить такую боль человеку, который любил ее», - пронеслось у меня в голове.

- Почему же на тебе не женился   отец ребенка?

- Так получилось.

- Кто он?

- Мой ученик. Я учила его в  школе.

- Наверно, он моложе тебя?

- Да, на семь лет.

Такая разница в возрасте меня потрясла.

- Тебе  было двадцать шесть лет. Значит, он  был совсем мальчик. Ты его, наверно, просто соблазнила.

- Нет.

- Его мать была, наверно, против ваших отношений.

- Да, она такое устроила! Она женила его на везельской проститутке. А он меня любит. По-прежнему. Ему сейчас двадцать четыре, а он спился. От горя спился.   Он говорил мне: «Ты меня никогда не забудешь! » И был прав.

- Мне тебя жаль. Тебе пришлось много страдать.

- Не надо меня жалеть. Не люблю, когда меня жалеют.

На душе было скверно.

- Зачем ты обманула моряка?

- Наоборот, я не стала его обманывать. Если б я хотела его обмануть, то я  не стала бы с ним разводиться. А для Сережи отцом будет он.

- Ты никогда ему не скажешь, кто его настоящий отец?

- Никогда.

Я был подавлен, плохо воспринимал ее  слова. Память сохранила лишь отдельные ее реплики. Она говорила обо мне в третьем лице:

- Я думаю: «Ребенка моего любит. Что мне  еще надо? Ведь ребенок мне дороже всего на свете».

Она не понимала, что ее откровения ранят меня. Мне хотелось осадить ее,   сказать: «Я не только твоего, но и своего ребенка люблю. С помощью твоего ребенка я хотел получить доступ к твоему телу». Но, к счастью,   у меня язык не повернулся произнести эту бестактную фразу.

Я проговорил в отчаянии:

- Мне не нужны остатки… Мне нужна вся душа  женщины.

- А у тебя разве не остатки?

- Нет, моя душа – чистая доска. На ней можно написать что угодно.  

Она встала, собираясь уйти, но что-то ее удерживало. Нервным движением пальцев она отломила от шоколадки кусочек и отправила  его в рот,   видимо, для того, чтобы снять стресс.

Оба мы не сомневались, что это наша последняя встреча, и она, видимо, жалела, что наговорила лишнее.

Когда она ушла, меня охватило мучительное чувство одиночества. Страшно было осознавать, что на свете нет ни одной любящей меня женщины. Душа Кати принадлежит другому мужчине. Ксюша тоже любит другого. Люда стремится выйти за меня замуж, но, в сущности, тоже равнодушна ко мне.  

Я долго не мог заснуть, ворочался с боку на бок. Утром встал с тяжелой головой.   Казалось, мучения будут длиться вечно, но через пару дней пришло успокоение.   О Кате я думал с легким презрением: «Возомнила, что я жажду жениться на ней. Максимум, на что я был способен, - это гражданский брак, сиречь сожительство». Чтобы снизить ее образ, я  с улыбкой вспоминал, как  она, «аристократка», после каждой встречи уносила всю пачку сигарет.

Я решил попробовать еще раз начать жизнь с Ксюшей. «Вдруг получится. Попытка не пытка, - думал я. -  Да, она меня не любит. Но как меня было любить. Я мучил, унижал ее. Теперь я стану совсем другим.   Надо постепенно свернуть свои отношения с Людой. Чтобы не причинить ей боль, скажу, что я не достоин ее, что она, красивая, утонченная женщина, заслуживает лучшей партии».

Люда

Наконец, она  согласилась зайти ко мне в келью. В первый раз я увидел ее полностью обнаженной.   Ее тело потрясло меня своим совершенством: в меру большая упругая грудь, тонкая талия, в меру широкие упругие бедра. Это был настоящий шедевр природы. Сама женственность, сама красота. Ее сексапильное тело, сексуальные стоны  сильно меня возбуждали. Пенис, твердый, как клинок, пытался проникнуть в горячее лоно, но двери в рай были наглухо закрыты.   Пришлось кончать в «губки». По пути домой я подтрунивал  над ее неприступностью.   Она защищалась. Но по всем приметам было заметно, что она близка к полноценному сближению.

Однако на следующий день мои намерения резко изменились. Я передумал  обольщать ее. Я не хотел обманывать ее ожидания. Она мечтала о замужестве, я же не был готов к новому браку. Кроме того, чтобы получить квартиру, я решил принести в жертву донжуанскую  победу. Когда на карту поставлена жизнь, судьба, счастье, все мы, верующие и атеисты, становимся суеверными.    

Я встретил  ее на следующий день в фойе института. Она смущенно улыбалась. Она призналась, что во время прошлой встречи я исколол ее, и теперь у нее болит… Мне почему-то стало страшно неловко, стыдно.   Я не стал назначать ей встречу.

Таня Рощина

В столовую для сотрудников я пришел рано, после второй пары, но зал уже был переполнен студентами. Я сразу направился к витрине, чтобы взять тарелки с едой. На пути стояла Таня Рощина,   хрупкая, с короткой стрижкой, в синих джинсах и сером свитере.   Когда-то она была  свидетельницей на нашей с Ксюшей свадьбе.

Мы сели за один стол.    

- Как работается? - поинтересовался я.

- Хорошо. Сейчас я в библиографическом отделе. Сидячая работа.   Не надо бегать за книгами. А платят на десять рублей больше.

- Значит, на повышение пошла?

- Получается, что пошла.

- Что же ты ко мне не приходишь? - я резко сменил тему. - Хочется  пообщаться.

- Ты же знаешь: на мне двое детей.   Некогда.

- А Паша помогает?

- Мы с ним с осени в неофициальном разводе.

От Паши я уже знал о перипетиях их семейной жизни.

- Наверно, трудно так жить. В одной квартире...

- Да нет, наоборот, хлопот меньше. Все-таки это лучше, чем менять квартиру и жить с подселением с чужими людьми.   Так все же родной отец с детьми.

- А чувств нет?

- Никаких! - произнесла она с ожесточением.

На лице у нее появилось злобное выражение. Зловеще сверкнули стекла очков.

“Нет,   чувства в твоей душе угасли не совсем, - отметил  я. -Ненависть - оборотная сторона любви”.

- Вы живете как чужие? Но ведь так, наверно, трудно?

- Да ничего. Свет клином на Рощине не сошелся.

“Конечно, не сошелся, - мысленно согласился я. -  На свете есть и я”.

Паша когда-то рассказывал, что Таня неподражаема в постели. Занимаясь любовью, она входит в состояние экстаза. Ее любимая поза - положение сверху.

- А как у тебя с женой?

- Наша жизнь что-то не клеится.

- Она вернется?

- Не знаю.

- Наверно, не вернется, - проговорила Таня убежденно. – Она  получила то, что хотела. Родила и уехала.

Меня удивила ее проницательность. “Может, до нее дошли слухи об увлечении Ксюши Ройтманом, - мелькнуло у меня в голове. - Он всем мог разболтать”. Я почувствовал, как краска стыда заливает мое лицо.

- А ты откуда знаешь? - спросил я.

- Если бы она собиралась жить, то не уехала бы. Жила бы с тобой вместе.

Я успокоился.

- Ты права. Наверно, мы не будем жить вместе, - сказал я. - Только сейчас об этом никто не должен знать. Нам сначала надо квартиру получить.

- Это правильно, - поддержала она. - Сначала получите квартиру. Вам минимум двухкомнатная полагается.

Когда мы вышли из столовой, я оказался позади. В глаза мне бросилась ее тонкая талия и  широкие бедра. Моя кровь закипела.

- Таня, у тебя чудесная фигура, - сказал я. - Ты создана для любви и поклонения.

- А Рощин недавно заявил, что я тощая, - проговорила она сардонически.

- Что он понимает. Он еще пожалеет о тебе. Да ни одна женщина с тобой не сравнится.

Я осекся,   почувствовав, что сболтнул лишнее.

Мы поднялись на второй этаж.

- Коля, а ты не знаешь, кто у него сейчас? - ее взгляд выразил муку.

- А ты разве не знаешь? -  удивился я.

- Раньше у него была Березина, но сейчас у него, наверно, появились другие.

Я знал, что он по-прежнему встречается со Светой, но я не мог сказать ей об этом.

- Не знаю, - соврал я.

- Не обманывай.

- Правда, не знаю.

- Ну скажи, я никому ни слова, - упрашивала она.

- Нет, Таня, не знаю. Но даже если бы и знал, то не сказал бы. Не мужское это дело - передавать сплетни.

- Это я одобряю, - сказала она бодрым тоном, но лицо ее выражало огорчение.

Навстречу шли Ройтман и Кожин. Чтобы у них не возникло грязных подозрений относительно наших отношений, я хотел свернуть в сторону, но Таня, которая, видимо, не теряла надежды выудить из меня информацию о любовницах мужа, удержала меня:

- Дойдем до того перехода.

Ройтман прошел мимо молча, а Кожин с ехидной улыбкой спросил:

- Что это вы вместе расхаживаете? О чем договариваетесь?

Я ничего не ответил. Таня же, обуреваемая ревностью, вообще пропустила слова Кожина мимо ушей.    

Я  предложил ей вместе сходить на эротический фильм «Миранда», гремевший в городе. Она согласилась. Я сходил в кассу, купил билеты.   Мы встретились с нею возле кинотеатра. Поговорили в фойе. Она с какой-то злостью говорила, что  к Паше совершенно равнодушна.

Фильм превзошел все ожидания. Это было настоящее порно. Пышногрудая Миранда с грубой  страстью бесстыдно отдавалась  партнерам. Меня особенно впечатлила сцена, когда она лежала на столе, а партнер работал сзади.   Ее тело двигалось по столу взад-вперед. Незабываемое зрелище! Зрители обезумели от желания. Я человек, и все человеческое мне не чуждо.   У меня тоже  закипела кровь.   Я не выдержал. Сначала  потискал  руку Тани. Затем моя рука проникла   под ее пальто, под платье, добралась до самого интимного места. Я боялся, что она оттолкнет меня. Но она  сдавила мою руку, прижала к своей плоти. Мои пальцы  массажировали, гладили ее сокровище, горячее и влажное.

Фильм закончился. Мы вышли из кинотеатра. Холод декабря остудил нас. Мы пошли в сторону ее дома. Она была симпатичной  женщиной, и ее тело влекло меня со страшной силой.

- Зайдем ко мне? – предложил я.

- Нет, мне надо домой. Меня ждут дети. Что скажет Паша, если узнает,   - сказала она рассудочным и вместе с тем смущенным тоном.

Она  знала, что у Паши есть любовница, поэтому ее боязнь осуждения со стороны мужа сильно задела мое самолюбие. Значит, она по-прежнему любит   его. Конечно, от визита ко мне ее могла отпугнуть  боязнь встретить в общежитии своих знакомых. Но если бы я был в ее вкусе, если бы она хотела меня, она бы пренебрегла общественным мнением.

Я проводил ее до дома и не солоно хлебавши пошел домой.

Недели через две  мы общались с Пашей. Он заверил, что с женой   давно не занимается сексом.

- Был лишь один срыв, - признался он. -  Она с подругой посмотрела «Миранду», страшно возбудилась, пришла домой и сама набросилась на меня. Такой страстной  она никогда еще не была.

«Злая ирония  судьбы, - подумал я. -  Я подготовил ее тело к соитию, но  насладился им другой».    

Как-то  я вышел из деканата и возле расписания увидел Таню.  

Я заметил, что лицо ее обезображено злобой, что от стекол  очков исходит холодный блеск.

- А ты знаешь, почему я здесь стою. Не знаешь, в какой группе Березина учится? – спросила она раздраженно, взвинчено.  

- А зачем она тебе?

- Я хочу сказать ей. Она была в моей квартире, когда я с детьми ездила к родителям. Я вся в бешенстве!

- Не надо, - сказал я. – Зачем? Что даст тебе этот скандал?

- Я скажу ей все, что думаю о ней.

- Ты лучше Паше скажи. Это же он виноват. А ей ничего не говори. А то тебе же самой потом стыдно будет.

Мне с трудом удалось отговорить ее от авантюры.

- Ладно. Пойду на компромисс: специально искать не буду, но если случайно встречу, скажу ей все.

Я одобрил ее соломоново решение.

Новая квартира

В начале декабря, выступая на собрании преподавателей института, новый председатель профкома Петин сообщил,   что город выделил нашему институту квартиру.   Сразу же после собрания в институте началась жестокая беспощадная война.    

Война длилась целый месяц и закончилась моей победой – я получил трехкомнатную квартиру.     

Люда

В начале января я  пригласил ее к себе в общежитие  и весело провел с нею время при выключенном свете. Я страстно целовал ее губы, шею, грудь, бедра, «губки», клитор. В тот вечер мы в первый раз занимались с  нею анальным сексом.   Возможно, она не стала бы возражать против полного слияния наших тел, но, помня о принесенной жертве,   я сам не хотел лишать ее «девственности».    

В следующий раз она пришла ко мне 23 февраля,   в новую квартиру, чтобы поздравить с праздником. Она  принесла домашние блинчики и подарила  дезодорант. Сначала мы зашли на кухню и слегка перекусили. Блинчики, приготовленные ее мачехой, таяли во рту. Затем мы переместились в спальню, сбросили с себя одежду и завалились в постель.

Мой член глубоко  вошел ей в рот, и она стала жадно сосать его, но,   когда я был близок к оргазму, она отдернула голову. «Не могу. Нет! », - проговорила она взвинчено.  

Она  попросила, чтобы я вошел в нее сзади.   Надеясь, что за последние месяцы она опростилась, я попытался  ввести член  во  влагалище, но она резко вскрикнула:

- Нет! Только после свадьбы!

В начале января у меня был шанс овладеть ею полностью, но я упустил его, и все стало на круги своя.   Теперь мне было доступно все ее тело, кроме влагалища. Она вбила себе в голову, что лишить девственности ее может только будущий муж.   Кроме того, она панически боялась забеременеть, а презервативы не внушали ей доверия.  

Я попытался ввести член в анальное отверстие (она обожала анальный секс, который почему-то называла петингом), но на этот раз у меня ничего не получилось. Не было настроения. Анальный секс меня уже не вдохновлял.    

Но нужно было как-то разрядиться. Я лег рядом с нею, поместил член между ее большими упругими грудями, сдавил их ладонями и начал энергично работать. Она застонала. Ее лицо сморщилось, зубы оскалились. Можно было подумать, что она испытывает невыносимую  боль. В действительности ее гримаса была вызвана острым наслаждением.  

Я  разрядился, но не испытал эйфории. Напротив,   по моему телу растеклось раздражение. Ее эгоизм и ханжество вызывали у меня легкое презрение. Она не любила меня, но настаивала, чтобы я женился на ней. Она занималась с мужчинами петингом, а также  анальным и оральным сексом,   но в глазах будущего мужа намеревалась предстать в образе девственницы. Злые упреки лезли мне в голову, но я держал себя в руках.

- Колечка, поцелуй мне ушко, - прошептала она. – Пожалуйста.

Меня захлестнула злоба, но я подавил ее и  выполнил ее просьбу.

- Колечка, поцелуй мне шейку, - прошептала она жалобно.

Если слово «ушко» было мне всего лишь неприятно, то  слово «шейка»  вызвало у меня тошнотворную реакцию. От него веяло мещанством, пошлостью.   Но я подчинился требованию и поцеловал  «шейку».

- Еще, пожалуйста, еще. Ах, ах!

После каждого прикосновения она издавала стон. Все ее тело представляло собой сплошную эрогенную зону.

Я решил позабавиться. Мои губы  внезапно прикасались к ее шее,   в ответ раздавался стон. Стимул – реакция; стимул - реакция.  

Если я целовал ее  в тот момент, когда она что-либо говорила,   она вскрикивала, но потом как ни в чем не бывало продолжала монолог.

Ее фигура поражала своим совершенством. Ее лицо было тривиальным. Ее  душа и характер  были   уродливыми.    

После этой встречи я решил порвать с нею отношения.

Прошла неделя, две, а я все никак не мог собраться с духом и позвонить, чтобы сообщить о своем решении.    

Недели через три  ее красное пальто мелькнуло возле кинотеатра «Победа». Она меня не заметила, а я ее не окликнул.

Маргарита

В конце февраля я возвращался домой. Идя по улице, застроенной  одноэтажными домами,   я увидел впереди себя невысокую женщину в синей куртке, похожей на Маргариту, бывшую соседку по общежитию, с которой когда-то я так и не решился   сблизиться. «Неужели это она», - подумал я и прибавил ходу.

Расстояние между нами сокращалось, но догнать ее мне не удалось, она скрылась за углом моего дома. Я решил, что эта женщина не Маргарита, но когда поднялся на шестой этаж, возле   двери своей квартиры увидел ее.

Когда я получил квартиру, я пригласил ее на новоселье, даже дал адрес, но я  не надеялся, что она придет. Ее визит стал для меня сюрпризом.

- Так это все-таки была ты! – удивленно воскликнул я.

Мы прошли в квартиру.

- У меня к вам просьба, - сказала она своим низким голосом. – Не продадите ли мне счетчик?

Она знала, что у меня в общежитии был собственный счетчик, который я забрал с собой.

- Нет, к сожалению, не могу, - сказал я. - Нам счетчики не поставили. Говорят, у них нет. Придется самим ставить.

Бутылка вина у меня была припасена. Я быстро приготовил закуску. Мы выпили. «Уж теперь-то я тебя не отпущу», - думал я.

Я не знал, как начать приступ.   Я поставил пластинку на проигрыватель.   Зазвучала медленная музыка. Я пригласил ее на танец. Мы танцевали, плотно прижавшись друг к другу.   Сначала мои губы осторожно прикасались к ее щеке, шее. Она не протестовала, не отталкивала, и с каждой минутой мои поцелуи становились все более страстными и жгучими. Наконец, я усадил ее на кровать и начал снимать с нее одежду.

- Мне нельзя, - сказала она. – У меня месячные.

- Хорошо. Не буду. Мы просто полежим.

Сам я разоблачился полностью, а она осталась в трусиках. Впервые я мог видеть ее почти обнаженной. Она была неплохо сложена: тонкая талия, в меру широкий таз, средних размеров грудь.  

Я прижался к ней, поцеловал в губы, в грудь, погладил ее жесткие волосы.

Я не мог соединиться с нею, но, к счастью, на теле женщины много точек, куда можно кончить. Член уткнулся в ее довольно чувствительный сосок,   стал энергично тереться об него, и минут через десять наступил оргазм.

Я проводил ее до остановки. Мы договорились о следующей встрече.

Она пришла ко мне через три дня и сразу предупредила:

- Давай, как в прошлый раз. Я поначалу боюсь.

Я обрадовался. Мне самому спокойнее, когда мне не надо проявлять чудеса сексуальности.

Я снял с нее трусики, и чтобы возбудить, сначала поцеловал ее соски,   а затем  ввел палец во влагалище и начал массажировать клитор.    

- Не так! Не так! – грубо крикнула она.   Ее крик шокировал меня, и я рефлекторно отдернул палец

Она сразу потребовала, чтобы я надел презерватив.   Я безропотно подчинился ей: постель – это королевство женщины, и ее требование – закон. Когда мы соединились, она учащенно задышала. Звуки, которые она издавала во время коитуса, были похожи на  кряхтение. Мне не удалось довести ее до оргазма, но сам я  разрядился.

В этот же день она заявила, что не может долго говорить на одну и ту же тему, и тут же продемонстрировала свою уникальную психологическую черту. Стоило мне начать о чем-либо говорить, она прерывала меня словами: «Давай о чем-нибудь другом». Другую тему она, разумеется, не предлагала. Я сам находил другой предмет для разговора, но она снова прерывала: «Давай о чем-нибудь другом». Мои усилия заинтересовать ее  беседой были бесплодными.

На следующий день возле кровати я обнаружил большие красивые клипсы. Один из них был раздавлен (видимо, я наступил на него). Я догадался, что это украшение Маргариты.  

Она пришла седьмого марта – накануне женского праздника. Увидев свой покалеченный клипс, она закатила настоящую истерику, обвинив меня в неосторожности.

Я был обескуражен ее поведением. Мы легли в постель, но она уже не вдохновляла меня. Она словно поблекла, подурнела. Меня отталкивало ее грубоватое плоское лицо с широкими скулами, конопатые ноги и живот, пустые козьи глаза. С большим трудом выполнив долг любовника, я лежал рядом с нею в мрачном расположении духа.

- Из-за постели я всегда попадаю в такие истории, - рассказывала она. -  Когда-то потеряла золотую сережку. Но он знал меня и принес ее на работу.

«Может, она шлюха, - думал я. - Сколько у нее мужчин? От  нее можно подхватить что угодно. Ради красивой женщины еще стоит рисковать. Но стоит ли рисковать ради этой козы? »

Теперь она вызывала у меня стойкую неприязнь. Я говорил с нею холодным, полуофициальным тоном.   Когда, пробираясь к выходу,   мы шли по темной лестнице нашего дома, я даже руки ей не подал – не смог преодолеть внутреннего психологического барьера.

- Я невыносима? – проговорила она в форме полувопроса, полуутверждения, когда мы вышли на улицу.

Возможно, она надеялась, что я опровергну ее. Но мне не хотелось врать.

- Да, общаться с тобой трудновато, - согласился я. – В чем я виноват? Подумай сама. Я же не знал о существовании твоих клипсов. Правда, я видел их у тебя на  ушах, а потом они исчезли, но куда – мне было неизвестно. Я подумал: в сумочку. Лишь на следующий день я обнаружил их, когда мыл пол. Что я мог поделать?

- Я сама виновата, конечно, - смягчилась она. – Я на себя злюсь. Мне нравились эти клипсы.

Она, конечно, надеялась, что я компенсирую ей убытки, но ее надеждам не суждено было сбыться. Во-первых, у меня не было денег (почти всю зарплату я тратил на благоустройство квартиры). Во-вторых,   она меня не вдохновляла на расходы.

Я решил больше не встречаться с нею и  не пригласил ее, когда она уходила.  

Я был уверен, что никогда не захочу больше ее видеть. Но вскоре у меня начались трудные времена.   Еще до сближения с Маргаритой  я порвал с Людмилой. Катя оставалась за пределами моего мира.    Я оказался в полном одиночестве и пожалел, что так легкомысленно порвал с Маргаритой. Я надеялся на случайную встречу с нею, но она не попадалась мне на глаза. Один раз я даже пошел к ней в общежитие. «Маргариты Сергеевны дома нет», - сказала вахтерша. «Видно, не судьба», - подумал я с сожалением и одновременно с облегчением. Ее можно было без труда найти в институте, но что-то меня останавливало. Во мне еще теплилась надежда сблизиться с женщиной поумнее, поинтеллигентнее, подушевнее, чем Маргарита.   Но такая женщина не попадалась, и желание возобновить отношения с моей бывшей пассией усиливалось.

Катя

В середине  марта я шел  из института домой.   На тротуарах таял снег. Дойдя до перекрестка,   я увидел на противоположной стороне улицы Катю. Она была в сиреневом пальто и платке. К моей радости, ничто в моей душе не дрогнуло, не шевельнулось.   Но от скуки мне захотелось обменяться с нею парой фраз.   Я притормозил. Она перешла дорогу, увидела меня, тоже остановилась.

- А ты опять похорошела, - сказал я.

- А разве я дурнела? – удивилась она.

- Зимой ты выглядела хуже.

- Ничего, вот в апреле я еще лучше стану. Красивой буду! – проговорила она убежденно.

В моей душе затеплилось чувство.

- А где Сережа? – поинтересовался я.

- В санатории.

- Как живешь?   Скучаешь?

- Скучаю.

- По  ком?

- Обо всех понемножку.

- Значит, и обо мне. Это радует. Приходи в гости, - предложил я. – Ты ведь еще не видела мою квартиру.

- Сейчас ты далеко живешь. Не то, что раньше, по соседству. Мне говорили, в районе цементного завода.

- Нет, в районе  «Родины».

- А мне говорили возле цементного.

- Это я сам слухи распустил, чтобы не завидовали. Ну ладно, раз отказываешься…

Она усмехнулась:

- Я еще ничего не сказала, а ты уже…

- А я  подумал, что ты отказалась…

Она сказала, что очень спешит, что ей надо бежать.  

- Мы еще встретимся, - утешила она меня.

- Наши встречи до обидного случайны, - процитировал я отрывок  из  популярной  когда-то песни.

Моя незатейливая шутка была вознаграждена ее милой улыбкой. Она двинулась в сторону общежития. Ее сиреневое пальто стремительно удалялось от меня.

«Хорошо, что она не согласилась прийти, - подумал я.-  Общение  с нею -  это своего рода онанизм».

Я  решил окончательно порвать с нею  отношения. Но прошло недели две, и мои намерения изменились. Когда я зашел на ФОП,   она сидела за рабочим столом. Кроме нее, в кабинете была девушка-лаборантка.

- Катя, можно тебя на минуту, - сказал я.

Она улыбнулась, подошла ко мне, ее пальцы взяли пуговицу моего плаща, стали ее теребить. Милая улыбка не сходила с ее лица. «Это хороший признак, - подумал я, - признак благосклонности».

- Что же вы ко мне не подходите? – спросил я. – Мы же договаривались встретиться у меня после весенней сессии.

- Я только что приехала. У родителей была.

- Привезла … мальчика?   – В тот момент  имя ее сына выскочило у меня из головы.

- Привезла и отвезла.

- Значит, ты сейчас одна. Когда придете?

Она не успела ответить. Девушка позвала ее к телефону. Катя извинилась – тоном, мимикой - и отошла от меня.

- Когда мы пойдем к Николаю Сергеевичу? – громко проговорила она в трубку. – На кафедру.

Про кафедру она добавила, чтобы ввести в заблуждение лаборантку.  

- Это Света звонит? – поинтересовался я.

- Да. А когда лучше вам?

- Давайте в пятницу. Часа в четыре или в пять.

- Приходи ко мне в четыре, - проговорила Катя в трубку, а затем, повернув голову в мою сторону, сказала: - Света вам привет передает. Целует.

Душа моя оттаяла.

- О! – радостно воскликнул я. – Свете тоже передайте привет. Скажите, что  я тоже  ее целую.

Но о моем виртуальном поцелуе Катя ничего не сказала. «Неужели она сама собирается лечь со мной в постель? », - радостно подумал я.

Она положила трубку, вернулась ко мне.

- А спиртного у нас нет. Сейчас со спиртным трудно, - предупредила  она.

- Знаю. У меня есть.

- Мы еды принесем.

- Не возражаю. Я тоже что-нибудь приготовлю.

Окрыленный, я полетел в свой  кабинет и от лаборантки узнал, что на следующий день назначено заседание кафедры. Ситуация осложнилась. Я понимал, что вряд ли теперь мне удастся попасть домой к пяти часам.

Вечером у меня разыгралась фантазия:   я занимался  сексом   одновременно и  с  Катей, и Светой.

Мы разместились на полу, на матрасе.   Мое тело припало к телу Кати, а  пенис мощно вошел  в ее  влагалище. Света, лежавшая рядом, схватила мою правую руку, потянула к своему влагалищу.   Средний палец моей  правой руки стал массажировать ее клитор. Обе женщины стонали от наслаждения. «Ты чудо, Коля! » - кричали они. Вдохновленный похвалой, я  очень долго  соединялся то с одной, то с другой. Обе женщины испытали сильнейший оргазм.

Утром следующего дня я  пополнил запасы продуктов: купил картошки, яиц, фруктов.

Зная, что женщины любят прихорашиваться, я зашел в центральный универмаг города, чтобы купить зеркало. К сожалению, отдел с зеркалами был закрыт, и я покинул магазин  с пустыми руками, отчетливо осознавая,   что теперь мне не избежать критики со стороны Кати.

Заседание кафедры

Заседание кафедры было назначено на  14.00. Я рассчитывал, что оно закончится часа через два, и к пяти часам я успею попасть домой, чтобы встретить гостей. Но когда я познакомился с  повесткой, меня охватило беспокойство: одним из вопросов  значился отчет Драгунского  о педпрактике. Его нудные выступления всегда затягивались на час, полтора.     Значит, у меня был шанс  опоздать.    

Как всегда, мы разместились в небольшой аудитории № 350.  

Большую грудь Суворовой, сидевшей за «председательским» столом, прикрывала  кофточка из черно-белого материала. Короткая морщинистая шея была дважды обвита  бусами.   На  запястье  блестели большие, похожие на мужские золотые часы. На одном пальце сверкало  обручальное кольцо, на другом тускло светилось кольцо с камнем - длинным, белесым. С ее  лица  не сходила фальшивая, лицемерная улыбка, похожая на маску.   Когда она играла роль интеллигентной милой женщины, она  была похожа на манекена. Это сходство усиливали жесткие, застывшие, похожие на парик волосы и искусственные зубы  - золотые и фарфоровые.

Сначала обсуждали лекцию Ларисы Беляевой, посвященную  лексике ограниченного употребления.   Выступили официальные рецензенты - Гордышева, Суворова.   Я не удержался и тоже высказал свои соображения. Завязалась дискуссия, пустая, бесплодная. Я мысленно бичевал себя за то, что сам дал ей толчок.    

Время шло неумолимо. Когда очередь дошла до отчета Драгунского, было уже три часа.

Он занял место за трибуной.

- Константин! Просьба. Покороче! Минут десять. Ладно? - шепотом прокричал я оратору.

Драгунский понимающе кивнул головой, но на лице его блуждала ироническая, виноватая  улыбка, означавшая: «Я бы рад, но ты ведь меня знаешь».

- Я не подготовил отчет в письменном виде. Я так расскажу, - начал он.

- Так нельзя, Костя,   -  с напускной строгостью проговорила  Суворова. –  Вы знаете, что необходим письменный отчет.

Драгунский виновато улыбнулся. На него нельзя было  сердиться.

Потекла  вялая монотонная речь. Как всегда, он был недоволен студентами, преподавателями, собой.

Прошло десять, двадцать, тридцать минут, а Драгунский говорил, говорил. Его речь не имела каркаса, скелета, не имела идеи. Бесформенная словесная масса проникала в уши,   парализовала мозг, сознание. Аудитория впала в оцепенение. Мои нервы накалялись с каждой минутой. «Неужели ты не понимаешь, что тебя никто не слушает? – думал я. – Что ж ты людей мучишь? Зануда! »

Меня обуревали противоречивые, амбивалентные чувства:    с одной стороны, - ненависть к Драгунскому, с другой стороны, -  угрызения совести, вызванные тем, что я ненавижу хорошего порядочного человека, который помог мне перевезти вещи из общежития в новую квартиру, который вступился за меня на одной из кафедр, когда Суворова облила меня грязью.

Но когда время выступления превысило сорок минут, угрызения совести прекратились, осталась одна ненависть. Мне хотелось вскочить и ударить Драгунского  по голове, чтобы он замолчал если не навсегда, то надолго.

Я переглядывался с Лерой, с Валей Беляевой, корчил гримасы отвращения, давая понять, что меня замучил оратор.

Наконец, он остановился.

- У вас все, Константин? – спросила Суворова.- Вопросы к Константину есть?

Я прижал указательный палец к губам,   подавая  сигнал, чтобы никто не задавал вопросы. Мои  телодвижения заметила Суворова.

- Ну хватит вам! - взревела она, шокированная моим поведением.

Слащавая маска  соскочила с ее лица. Широкое, квадратное лицо, слегка отвислые щеки,    приплюснутый  нос, широкая выступающая нижняя челюсть придавали ей поразительное, пугающее сходство с бульдогом.   (По характеру она тоже  бульдог. У нее мертвая хватка.    Уж если она в кого вцепится, то не отпустит, пока не загрызет насмерть).

Из моих уст вырвалась гневная, почти злобная фраза:

- У меня дела дома срочные. Нужно же регламент устанавливать!   Даже при защите диссертации выступающему дается только пятнадцать минут.

Это был нервный срыв. Из-за своего взрывного характера мне немало доставалось в жизни. Особенно тяжело было в армии. Порой надо бы промолчать, стерпеть, но мои нервы не выдерживают, и я произношу желчные, злые слова и наживаю себе врагов, которые потом мстят мне, делают  пакости.  

- Вы и на конференции вчера не были! - проговорила Суворова гневно.

- У меня была третья пара. Я предупреждал вышестоящие инстанции.

Не помню, задавал ли кто-нибудь вопросы Драгунскому, но после нашей перепалки с заведующей он еще говорил минут десять. Что за человек!

Часы показывали 16. 20, а повестка была далеко не исчерпана, предстояло обсудить еще несколько вопросов.

- Лера, пожалуйста, покороче, - попросил я Курганскую, которая с кипой книг по специальности вышла к доске, чтобы рассказать о новых поступлениях в институтскую библиотеку.

Без двадцати пять я взял портфель, подошел к Суворовой.

- Отпустите меня, пожалуйста, - сказал я. – Мне срочно нужно.

- Мы уже заканчиваем.

- Можно уйти?

- Идите, - хмуро буркнула заведующая.

- Спасибо.

Я бесшумно  вышел из аудитории.

Подруги

Я  зашел в кабинет, оделся   и направился к выходу. На первом этаже я встретил Катю. У меня камень с души упал: теперь успею.

- Я сбежал с заседания кафедры, - сказал я Кате, чтобы она не подумала, что я забыл о нашей встрече. – Они еще продолжают заседать.

- Вы придете? - Тоном, мимикой я выразил недоумение и возмущение: уже скоро пять часов, а она еще в институте.

- Да, сейчас отправляемся. Ты нигде не задержишься?

- Нет, разве что в магазин зайду.

- Ну, смотри, мы выходим.

По дороге домой я заскочил в «Зарю», но ничего не купил: в кассы тянулись длинные очереди.  

Придя домой,   я в спешном порядке навел порядок в квартире. Когда я приступил к приготовлению жареной картошки – моего коронного блюда, раздался звонок. Я открыл дверь.

В коридор вошли Катя и Света. Улыбка Кати осветила мое жилище.  

Обе женщины были празднично одеты.   Декольтированное платье Кати позволяло  любоваться ее нежной шеей и упругой девичьей грудью. Сиреневое платье Светы  подчеркивало ее стройность.    К сожалению, ее  выпирающие зубы и ее увесистый нос подействовали на меня отталкивающе. От оргии пришлось отказаться.  

Гости в первую очередь осмотрели квартиру.

- Хорошая квартира, - говорила Катя. – Большая. А мне говорили, что маленькая…

- И кухня большая, - вторила Света.

Мою грудь распирала гордость. Мне захотелось закричать: «Это я! Я! Я! »

- А ты говорила, что мне не дадут. -  Мои были адресованы Кате.

- Тебе за грехи могли не дать, - сказала она.

- За какие грехи? Мои грехи настолько ничтожны, что меня можно считать безгрешным.

Катя выложила из сумки продукты – сало, курятину, сдобные булочки и бутылку вина (тайфи).

Мне стало не по себе:   я почувствовал, что слишком  плохо подготовился к встрече.

- Зачем вино?!   –  произнес я в смущении. -  Мы же договорились, что спиртное мое. Ты же говорила, что у тебя вина нет.

- Я тебя испытывала.

Я попытался убедить их забрать бутылку, предлагал пить мое вино,   но   Катя наотрез отказалась. Я был расстроен.  

- Ничего,   в другой раз выпьем. У тебя, - утешила меня Катя.  

Я знал, что у Светы есть ребенок. Я боялся, что материнские обязанности заставят ее  слишком рано покинуть нашу компанию.

- У вас много времени?

-  Мало. Часа полтора.

Я огорчился. Мне хотелось повеселиться. Пусть не оргия, но можно было потанцевать, попрыгать под музыку.

- Куда ты спешишь? – спросил я у Кати. – Еще к кому-нибудь в гости?

- Нет, у меня Сережа.

- Так ты ж говорила, что отвезла его.

- Отвезла и привезла.

- А где он сейчас?

- Я отвела его часа на два … - она назвала какое-то женское имя.

- Жаль.  

- Ничего, в другой раз встретимся, - утешила Катя – Я скоро отвезу Сережу.

Ее обещание немного меня утешило.

Я принялся чистить картошку, но Света отобрала у меня нож и начистила полкастрюли. Я взялся жарить картошку, но Катя перехватила инициативу: она усилила пламя, чтобы картошка получилась поджаристей.

- Если хочешь, кури, - предложил я Кате.

- А у тебя есть?

- Нет.

- Я же тебе говорила, что должен иметь настоящий мужчина: сигареты, шоколадку.

- Знаю, знаю, - прервал я женщину. – Но я не претендую на роль настоящего мужчины.

К счастью, сигареты были у Светы.

Гостьи курили,   стряхивая пепел в рюмку, которую я предложил им вместо пепельницы. Кухню заполнил густой синеватый дым, но женщины не пожелали, чтобы я открыл форточку.  

Выкурив по сигаретке, они сервировали стол. Такого обилия блюд у меня не было даже на новоселье. На столе  громоздились и  розовая поджаристая картошка, и колбаса, и курятина, и свиное сало, порезанное мелкими ломтиками, и соленые огурцы, и варенье из смородины, и, наконец, хлеб.

Я откупорил вино, разлил по рюмкам и предоставил себе слово:

- Я знаю, за что вы хотите выпить, - начал я. –  За квартиру я пью уже три месяца. Этот тост мне поднадоел. У меня другой тост. Я предлагаю выпить за вас, мои милые, очаровательные гостьи, мои добрые друзья!

Вино быстро растеклось по всему телу.

- Вкусное вино, - сказал я. – Давно не пил с таким наслаждением.

Мы закусывали. Пища таяла во рту. Меня захлестнула эмоция.

- Вы знаете, почему я никогда не эмигрирую из нашей страны? – спросил я с воодушевлением.

Гостьи не знали. Тогда я продолжил:

- Из-за русских женщин. Ну скажите, какая американка принесла бы и выпить, и закусить? Какая американка? Ей самой подавай. А вы… вы русские женщины – чудо!

- Мы же знали, что идем не к американцу, - пошутила склонная к иронии Катя.

- Не надо. Не надо портить впечатление. Не надо добавлять ложку дегтя в бочку меда, - взмолился я с пародийным отчаянием.

Женщины, особенно Света, были в какой-то степени закрепощены. Чтобы снять напряжение, скованность,   я не стал делать большую паузу между тостами, налил рюмки.   Выпили. Света сделала глоток. Катя выпила чуть больше.

- «Русские женщины», - саркастически проговорила Катя. – Взять наших студенток с иняза. Смотреть на них стыдно. Немцы приехали. Так они просто клянчат у них сувениры. «Дайте, дайте». Им дают. Дают дорогие вещи, бижутерию… Я считаю, что лучше переспать, чем попрошайничать.

- Конечно, - согласился я. –  Достоинство превыше всего. Достоинство выше девичьей чести.

Моя ирония была настолько тонкой, что ее не почувствовали ни Катя, ни Света.

Я побаивался, что рано или поздно возникнет неловкое молчание: все-таки общих тем у нас было немного, и взгляд на мир был разный,   мои  мысли, мои книжные фразы могли ввести моих гостей, особенно Свету, в смущение. Чтобы не дать разговору угаснуть, я решил в юмористическом ключе рассказать, как меня преследует Суворова.

- Не надо об институте, - прервала меня Катя. – Мне противно. Давай лучше поговорим о чем-нибудь другом.

- А о чем тогда говорить? –  проговорил  я, задетый за живое (не люблю, когда меня перебивают). – Я думал вам интересно узнать, как живут преподаватели.

- Нет, я ненавижу институт. Это гадюшник! – процедила  она с неожиданной ненавистью. – Гадюшник!

В глубине души я разделял ее мнение о нашем институте, но меня всегда коробили противоречия между взглядами и поступками людей.

- Гадюшник… Ненавидишь… Сказал бы я тебе… - проговорил я сардонически.

- Ну, скажи.

- Если ты ненавидишь институт, факультет, то зачем ты здесь работаешь, учишься? Училась бы там, где интересно.

- Меня заставили учиться. Дворжецкая сказала: «Если хочешь у нас преподавать танцы, то поступай учиться. Нужен диплом о высшем образовании. Я и поступила.

-  Ради диплома можно было поступить в другой вуз. Тогда бы тебе легче было учиться. Не надо было бы унижаться.

- У нас нет культурных преподавателей, - проговорила Катя, оставив без внимания мою последнюю фразу.

- А  Трошина?

- Нет, не люблю. Что-то наигранное, фальшивое.

В глубине души я согласился с нею. В который раз меня поразила ее проницательность, природный ум.

- Я знаю только одну преподавательницу, которая была действительно культурным человеком. Это Франк. Она преподавала  нам хореографию. Всегда была вежлива, корректна.

Катя в очередной раз подвергла резкой критике школьную систему образования.  

- А во всем институт виноват. Брак гонит. Готовит плохих учителей, - говорила она воинственно, возмущенно.

Женщины заговорили о своих детях.   Катя же с восторгом рассказывала о Сереже.

- Когда он приехал из санатория, я ему говорю: «Скажи, какие дурные слова ты там слышал. Я не буду ругать. «Ой, да много: «дурак», «пидарак» - Катя воспроизвела детскую интонацию.

Бутылка опустела. Мы перешли в спальню, поближе к музыке. Дым сигареты стал заполнять и эту комнату.

- Кури, кури, - сказал я Кате. – Ты единственная, кому я разрешаю курить в этой комнате. Это твоя привилегия.

Я поставил пластинку. Комнату заполнил  огрубевший голос Аллы Пугачевой. Было еще слишком светло, и танцевать не хотелось.

Мы посидели еще минут двадцать.

- Пора, уже полвосьмого. Сережу надо забирать, - сказала Катя.

Мы договорились встретиться в следующую субботу.

Я проводил женщин до лифта. Пародируя джентльмена, я взял руку Кати и приблизил ее к своим губам, но не поцеловал, а лишь сымитировал поцелуй,   чмокнув губами в воздухе.

- Что это ты так целуешь плохо? – пожурила меня Катя.

Я снова взял ее руку и нежно поцеловал. Затем мои губы прикоснулись к руке Светы.

Таня

Через два месяца после нашего похода на «Миранду» я встретил  ее в столовой  и пригласил ее в гости посмотреть новую квартиру.

- Нет, - решительно сказала она. – Не хочу быть одной из многих, одной из толпы.

- О чем ты? – удивился я.

- Будто сам не знаешь?

- Не знаю.  

- Хорошо скажу, если хочешь.

В очереди было много знакомых, и я замял разговор. Когда мы  сели за стол и остались одни, я вернулся к затронутой теме:

- Что ты имела в виду?

- Я не хочу об этом…

- Мне даже интересно, почему ты сказала «одной из толпы».

- Неужели непонятно? У тебя есть женщина.

- Откуда ты взяла?

- Мне сказали…

- Кто?

- Неужели ты думаешь, я скажу тебе, от кого услышала?

- Это все неправда. У меня никого нет.

Я хотел добавить: «Сейчас нет», но из осторожности не стал уточнять.

- Это клевета. Ложные слухи, - продолжал я.

- Ладно, не будем об этом… Меня это не интересует.

- Приходи в гости.

- В качестве кого? – спросила она ядовитым тоном.

- Ну хотя бы в качестве друга…

- Не верю я, что между мужчиной и женщиной могут быть дружеские отношения.

- Неужели тебе не бывает скучно? Неужели у тебя нет потребности в общении?

- Бывает.

- И у меня бывает.

- Тебе Ксению надо выписывать. Или она даже в квартиру ехать не хочет?

Я неопределенно пожал плечами.

- Или ты сам не хочешь, чтобы она возвращалась?

- Да и сам, может быть… 

- Я понимаю. Я знаю, как ты женился.

- Не по любви…

- Да, это было ясно. Тебе жена нужна. Или с Ксенией жить, или разводиться… 

- Может, ты права. Нужна определенность. Так, как я живу, жить нельзя. Но давно ли я был холостяком? Женился – и что в результате?   Где гарантия того, что следующая жена будет лучше? А у тебя как?

- Меняем квартиру.

- Развелись? –  спросил я с удивлением.

- Нет еще. Только подали документы. Еще не прошло трех месяцев.

Я еще раз предложил ей прийти ко мне в гости.

- Нет. Я на это не пойду! Сейчас я злая стала, меня очень любить надо, чтобы я стала другой.

Я внимательно посмотрел на нее: действительно, ее лицо было обезображено злобой. Мне стало неловко. Нервная,   взвинченная,   мрачная, она не притягивала к себе, не влекла. Мы, мужчины,   любим веселых жизнерадостных женщин.  

Трапеза давно завершилась, но  мы продолжали говорить.   Я почувствовал утомление, но встать из-за стола первым мне мешали правила приличия.  

- Может, все-таки придешь?   Пусть не сейчас, а когда настроение другое будет… - предложил я без всякой надежды на положительный ответ.

- Не знаю. Я сейчас непредсказуемая, - сказала она взвинченным тоном.

- Давай я тебе адрес дам. Как настроение изменится, приходи.

- Не нужен мне твой адрес. Неужели ты думаешь, что я приду к тебе одна?

- А почему бы не прийти?

- Хотя бы потому, что у тебя может оказаться женщина! –  проговорила она с раздражением.

- Не окажется. Если я буду знать, что ты придешь, я  буду тебя ждать... Но  тебе, наверно, детей не с кем оставить.

- Он иногда меня отпускает, - сказала она, имея в виду мужа. – Но его надо за неделю предупредить.

- Вот и предупреди сегодня, а придешь через неделю.

- Нет!  

На следующий день я снова увидел ее в столовой.   В красивом красном свитере, с новой прической она сидела за столом вдалеке от меня в компании  неряшливо одетой женщины лет пятидесяти, тоже библиотекарши. Таня увидела меня, и мы поздоровались кивком головы. Мне не хотелось напрягаться, я пообедал в одиночестве. Покончив с едой,   я понес пустую посуду на ленту  и  неожиданно столкнулся с Таней.    

- Сегодня у тебя красивый свитер, - сказал я.

- Это я сама вязала, - похвасталась она.

- Неужели? – изумился я. – А связан профессионально.

- Я и второй связала. Но он мне не понравился. Я распустила. Не знаю, что теперь делать с шерстью, что связать.

Мы вышли из столовой, поднялись на второй этаж. Навстречу шла Добродомова  с копной каштановых волос на голове.   Когда она увидела нас вдвоем, на лице ее вспыхнуло выражение изумления.   Краска смущения залила лицо моей спутницы. Мне тоже была неприятна эта встреча. «Пойдут слухи по институту, - подумал я. – Подумают, что я изменяю жене с Таней. А это не так».

Я не стал провожать ее до конца коридора, как в прошлый раз. Смущенные, мы поспешили разойтись в разные стороны.

Я увидел ее через месяц.    От общих знакомых  я знал, что  официальный развод ее и Рощина уже состоялся. Я подошел к ней и предложил составить компанию.

- А ты куда? Вниз? – спросила она. - Пойдем. Мне к четырем в детский сад. За Володей. Надо скоротать время, - сказала Таня.

В очках, с короткой стрижкой, она напоминала студентку-старшекурсницу.

Мы пошли с  нею в центр через парк. Я сразу взял быка за рога. Чтобы изучить объект исследования,   нам, психологам, нередко приходится нарушать правила приличия, порой приходится задавать собеседникам  неприятные вопросы.  

- Слышал я, что у вас все закончилось, - сказал я.

Она сразу поняла, о чем речь.

- Так ты уже знаешь? Да, все… - проговорила она и тут же перевела разговор на другую тему.

- А у тебя как с женой?

- Все по-прежнему.

- Не наладилось?

- Нет. Наверно, это невозможно.

- Почему?

- Психологическая несовместимость.

- Ну и что будете делать?

- Мы еще не решали. Мы не говорим о таких вещах. А как у вас с обменом?

- Не получается.

- Конечно, вашу квартиру трудно обменять.

- Пусть бы уж женился поскорее. – Она имела в виду бывшего мужа.

- Тогда б, он, может, оставил тебе квартиру?

- Да нет, не в этом дело. Мне было бы интересно посмотреть, как они будут жить. Он же ничего не делал по дому. Ничего!

Она с возмущением рассказала, как она одна воспитывала одна детей, а Паша ходил по киноклубам, имел любовниц.

- Мне надо было раньше сделать вывод, - говорила она со злостью.

- До рождения Володи? – уточнил я.

- Володя – мой сын. Я не могу без него теперь. Но как мне жить одной с двумя детьми? Мне надо было разводиться еще тогда, когда он с лаборанткой спал – с бывшей женой Карабанова.

«Значит,   знала! - с удивлением подумал я. – Значит,   верны слухи, что она увезла  Пашу на несколько лет в деревню, чтобы спасти брак».

Книжный магазин оказался закрытым, и мы пошли дальше.

- Я психолог, - заговорила она горячо, - я знаю, я могу предвидеть, что будет у него дальше. Не пойдет она за него…

Я знал, что она имела в виду Свету Березину, пассию Паши.

- Что она, дура? – продолжала она. -  Он будет всю жизнь платить алименты - тридцать пять процентов. Ну разница в возрасте – это ладно. Десять лет – это пустяк. Но он же…  Лет через десять его второй удар хватит – и все. Будет тазик подставлять…

Необходимо сделать исторический  комментарий: за два года до нашего разговора с Таней у Паши был инсульт. В его голове лопнул какой-то сосудик, и Паша сутки находился в коме. Потом сознание вернулось к нему, но две недели он не вставал с постели. Татьяна не отходила от него ни на шаг. Когда я зашел к нему в палату, она кормила его блинчиками.  

- Да, ты, действительно, тонкий психолог, - сказал я Тане. – Я и сам об этом думал.   Замуж она, может, и выйдет за него, но будут ли они счастливы в браке, я не уверен. Я знал одну женщину, даже танцевал с нею. Она в девятнадцать лет вышла замуж за офицера в отставке, «афганца». Она отбила его у жены и детей, а он оказался инвалидом, его позвоночник его был поврежден в бою. Она родила сына, а мужа парализовало. Она, бедняга, лет пять-шесть ухаживала за ним как нянька, а он кричал от боли, ревновал. Когда он умер, их сыну было уже одиннадцать лет. После смерти мужа она просветлела, помолодела вся.

- И меня что ждет, я знаю, - продолжала Таня.

- Что же?

Она умолкла, задумалась.

- Трудно сказать.   О себе трудно говорить.

- Ну не надо, - сжалился я.

- Ну ладно, скажу. Мне нелегко устроить свою судьбу. Одиноких женщин много, а у меня двое детей. И все же… Моя жизнь начнется года через два. Когда Володя  подрастет, пойдет в школу, я стану свободнее… Я найду себе спонсора. А потом, может, и любимого человека.

- Он еще пожалеет лет через десять. – В ее голосе послышались злобные нотки. – Лет через десять дети от него отвернутся. Дочь уже сказала, что папу никогда не простит.

Деликатность требовала сделать вид,   что я соглашаюсь с нею, но любовь к истине оказалась сильнее.

- Ты тонкий психолог, но тут тебе изменило психологическое чутье. Ты выдаешь желаемое за действительное. На самом деле,   вряд ли Паша о чем-либо  пожалеет через десять лет, - возразил я. -   Мы, мужчины, страдаем только по маленьким детям. Когда они подрастают, боль стихает. Я по себе сужу. Например, сейчас моему сыну тринадцать лет. У него свой мир, своя жизнь. Он редко ко мне приходит. Между нами произошло отчуждение. Но я не испытываю нравственных мучений оттого, что  безразличен ему.    

Она снова и снова возвращалась к теме бывшего мужа и его любовницы. Из уст ее вырвалась злая  презрительная фраза:    

- Да она выше его на голову. Это просто смешно!

Затем она со злостью заговорила о Ксюше:    

- Получила то, что хотела. Видно было, что она не собирается с тобой жить. Другие радуются в день свадьбы, а она…

Я вспомнил, что и Ксюша отзывалась о Тане критично. Когда зимой я сообщил  ей, что Паша имеет любовницу, она сказала  убежденно:

- Он прав.

- Почему? – удивился я.

- Она себя запустила. Неинтересна.

Почему она считает Таню неинтересной, она отказалась объяснять. Как будто сама она интересна.  

Мы дошли до парка «Победы», до речки. Тане пора было возвращаться назад, и мы двинулись в обратном направлении.

Когда мы шли по центральной площади, я показал рукой в сторону своего дома:

-  Я живу там. Приходи  в гости.

- Не знаю…

Я встретил  ее возле «Луча» через неделю. Она была в кожаном пальто, в меховой шапке.   Ее светло-голубые глаза через очки смотрели на меня с интересом и симпатией. Она мне  нравилась, и я подумал, что с этой женщиной я бы с удовольствием занялся любовью.

- Хорошо выглядишь, - сказал я.

Она шутливым тоном поблагодарила меня за комплимент.    Она улыбалась, но глаза ее были печальны.

- Ну как ты? – спросила она.

Я вкратце рассказал о своей жизни.

- Студенты-заочники тобой довольны, - рассказывала она. -  К Кочергину, например,   они относятся иначе. Они ему мед привозят. Он никогда не отказывается от даров, но потом все равно по нескольку раз заставляет их приходить на зачет.

Ее похвала вызвала у меня двойственное чувство.   С одной стороны, было приятно, что заочники оценивают меня положительно, с другой стороны, я был огорчен, что меня считают мягкотелым преподавателем.  

Тяжелая сумка с продуктами оттягивала ее руку, ее корпус слегка сгибался под тяжестью, но на мои вопросы о житье-бытье  она отвечала подробно, обстоятельно. Было заметно, что ей не хочется со мной расставаться.

Она с увлечением рассказывала о своих детях – Володе и Люде, которые  были детьми умными, послушными.

Когда речь зашла о знакомых студентах, которые жили вместе без регистрации брака, она сказала:

- Если бы мы с Рощиным пожили до брака, то может быть, брака бы и не было. Я не допустила бы такой ошибки.

Но она тут же возразила себе:

-  Хотя вряд ли это что-либо изменило. Я  любила его тогда. Да!

- Может, ты слишком категорична по отношению к нему. Он изменял тебе, но скажи, какой мужчина не имеет связей на стороне. – Я готовил ее к предложению встретиться со мной в интимной обстановке.

-  Если бы он изменял  по-умному, я бы простила его, но он это делал открыто, он меня унижал.

Она с наслаждением стала излагать компрометирующую Рощина информацию:

-  Он платит алименты на детей, но требует 10 рублей сдачи. У меня, говорит, нет лишних денег.    К детям равнодушен! Володя заболел, а ему хоть бы что.

Я сделал широкий жест:

- Не надо сравнивать нас, отцов, с матерями.   Матери бескорыстны. Они живут интересами детей. Мы, отцы,   эгоистичнее.

Она продолжала  со злобой говорить о бывшем муже. Чтобы окончательно дискредитировать его, я решил поддержать ее:  

- Да, амбиции у него большие, но реальные достижения ничтожные.   Где бы он ни работал, он везде вступает в конфликты. С Трошиным разругался, затем с Добродомовой.   Сначала он соглашается занять маленькую должность, но затем отказывается быть мальчиком на побегушках.  

Это был мой тактический просчет. Она неожиданно стала его защищать:

- Он способный человек. Он много умеет, много знает.

- Что, например. Компьютер освоил?

- Не только. Он и в литературе разбирается, на гитаре играет. Я и полюбила его из-за гитары.  

Чтобы не поссориться с нею, я  пошел на попятный:

- Да, он не лишен способностей, но у него нет рефлекса цели. Он не может собраться с силами, чтобы засесть за диссертацию. Правда, я тоже не могу себя заставить писать докторскую…

- Ну тебе уже можно. Ты кандидат.  

Я спросил, как у нее личные дела. Она призналась, что личной жизни у нее нет. Я стал шутливо возмущаться ее поведением:

- Так и жизнь вся пройдет.

- Но где их взять,   мужчин? Я ж не могу с первым встречным. Кроме всего прочего, я не хочу заразиться.

- Кто тебе говорит, с первым встречным. Я, например, разве первый встречный? А ты же знаешь, что я всегда был от тебя без ума.

- Я не так воспитана, чтобы строить свое счастье…

Я не дал ей договорить, перебил:

-  Развод с Ксюшей – вопрос времени.   Мы чужие люди. Поверь. Не надо руководствоваться  какими-то абстрактными принципами. Ты всегда уклонялась от общения со мной. Говорила: «Что подумает Рощин, если узнает? » Он же о тебе никогда не думал, когда заводил интрижки на стороне.

Она стала отрицать влияние Рощина на ее поступки. Я решил взять быка за рога:

- Когда встретимся?

- Пусть потеплеет немного.

Она вспомнила о долге.

- Мне пора. Сегодня я устрою для детей  праздничный ужин, - сказала она.

Я решил закрепить успех.

- Поцелуемся  на прощанье,   – предложил я.

Она с улыбкой подставила щеку. Я поцеловал. Щека была мягкой, теплой.   Если бы мы были одни,   я бы поцеловал ее в губы, но вокруг сновали десятки людей, среди них могли быть знакомые.

Она назвала мне номер своего домашнего телефона. Я запомнил его, воспользовавшись методом ассоциации.  

Я решил не ждать, пока потеплеет, а позвонить ей раньше. «Железо надо ковать, пока оно горячо», - рассуждал я.

Я позвонил ей через неделю.   Мой звонок ее обрадовал. Мы обменялись общими фразами. Она ответила на мои малозначительные вопросы, а затем заговорила о своем, наболевшем:  

- Я думаю, ничего у него с Березиной нет, - сказала она.   - Ходит он с нею… разговаривает о фильмах…

Ее сознание отвергало ужасную правду. Она  не верила в измену бывшего мужа, как больной раком или СПИДОМ долго не верит в то, что обречен.   Я понял, что она по-прежнему любит  Пашу. Мне расхотелось встречаться с нею.

Она отлучилась от телефона на несколько минут. Затем я снова услышал в трубке ее голос:

-  Володя играл на лестничной площадке с кошкой. Чудесная кошка. Красивая. Сейчас весна. За нею гоняются десятки котов. Она, бедняга, прячется от них на нашем этаже.

Я подумал, что говорить о встрече в этом кошачьем контексте не совсем уместно. Но когда тема кошки была исчерпана,   я сказал:

- Не пора ли нам встретиться.   Попьем кофе, поговорим.

- Можно было бы. – Ее голос выразил оживление, радость. – Но где?

- У меня. Приходи ко мне. Я живу один.

- Нет! Не могу…  -  вскрикнула она. –  Я никогда не приду в дом другой женщины.   Я не способна на такое кощунство!

Было очевидно, что, если буду настаивать на своем варианте, то потеряю ее навсегда. Я поспешил внести коррективы в свой план.

-  Хорошо. Можно в университете, на восьмом этаже, в кабинете моего товарища. У меня есть ключ. В пять часов все уходят…

Я долго расписывал достоинства  кабинета химии, которым распоряжался  мой товарищ Паша Травкин.  

Она согласилась.

- Когда? – спросила она.

- В половину шестого.

- У меня работа заканчивается в пять. Что я буду полчаса делать? – в голосе смешок.

- Хорошо. В пять.

Мы попрощались и положили трубки. «Лучше б на 5.10 назначил, - думал я. - Вдруг кто-нибудь из сотрудников в пять еще будет на факультете».

Перед встречей я  волновался. Мне казалось, что мне не удастся сблизиться с Таней.   Чтобы потом не разочаровываться, я поставил перед собою скромную  цель – поцеловать ее в губы.  

До встречи оставалось полтора часа. Я подмел, а затем вымыл  пол в кабинете, проветрил комнату. К сожалению,   я не мог выбросить мусор в мусорное  ведро, находившееся в туалете: это привлекло бы ко мне внимание сотрудников и насторожило их  (с какой стати посторонний человек, преподаватель, убирает аудиторию). Завершив уборку, я сходил в магазин и купил угощение.  

Таня  зашла без стука.

- Проходи, - сказал я и подошел к двери. – На всякий случай закрою.

Она не возражала. Ключ два раза повернулся в замочной скважине, и мы оказались в замкнутом пространстве - аудитория превратилась в райские кущи.    

Я усадил ее в жесткое кресло. Светлая кофта навыпуск прикрывала ее небольшую грудь,   черные лосины обтягивали красивые стройные, в меру полные ноги. Правда, очки на носу делали ее лицо каким-то приплюснутым, маленьким, но с самого начала она  мне нравилась, была приятна.  

Я вспомнил, что когда-то в библиотеке устраивались вечеринки.

- Вы уже больше не приглашаете на праздник гостей? – спросил я. -  Я помню ваши вечера. Было весело, интересно.

- Да. Было весело. Особенно запомнился первый вечер. Плотник и слесарь. Один с гармошкой.   Обоим под шестьдесят. Но мы почувствовали себя женщинами.  

- А сейчас?

- Я не хочу проявлять инициативу. Пусть молодые. Но они не хотят.

Вода в чайнике вскипела.  

-  Давай выпьем за нашу встречу. За весну. Кончается март, скоро апрель.

- Давай, - восторженно воскликнула она. – Какое у тебя вино? «Монастырская изба»? Это очень вкусное вино. Я пила когда-то.

Я налил рюмки. Она сделала маленький глоток и едва заметно поморщилась.  

- Ну как?

- Отличное вино, но вкус другой, - ответила она.

Мы глотками пили вино с шоколадом, затем перешли на кофе с орешками и шоколадом.  

Она рассказывала о работе библиотеки. Бывшая директриса и новая никак не могут поделить между собой власть.   Паны дерутся, а у холопов чубы трещат.

- Старая директриса говорит нам, что хочет уйти на пенсию, но  ректор не отпускает ее, говорит ей, что только она сможет организовать перевоз библиотеки в новый корпус.  

- А сколько ей лет?

- Семьдесят один.

-  Семьдесят один!   - воскликнул я, пораженный. – Не может быть. Я думал, максимум шестьдесят.

Таня засмеялась:

- Никто не верит. Все поражаются.

-Ходили разговоры, что она влюблена в ректора.   Возможно, он из благодарности держит ее на должности, - сказал я.  

-Впервые слышу.

- Я слышал, да и сам видел, с каким восторгом она на него смотрит.

- Она к нему хорошо относится. Благоговеет перед ним.   Но вряд ли это любовь.

- Что удивительно, она не только внешне выглядит хорошо, но и сознание у нее ясное.

- Нет, Татьяна Петровна уже не та, что была десять лет назад. Многое забывает, путает.

- А я думал, у нее светлая голова. Значит, склероз не пощадил и ее. Многие любой ценой стремятся продлить себе жизнь.   Я бы тоже не прочь пожить долго, но при условии, что у меня  будет здоровье и ясный ум. Но как посмотришь на стариков – немощных, склеротичных – и желание жить долго пропадает. У них нет ни здоровья, ни памяти.   Разве это жизнь! Такая жизнь мне не нужна.   Но как вспомнишь иногда, сколько тебе лет, волосы дыбом встают. До старости рукой подать.  

Она соглашалась с моими пессимистическими рассуждениями.

Я перевел разговор на другую тему.

- В последнее время у меня происходит полная переоценка ценностей. Что ни попадется в поле зрения, в поле сознания, все вызывает несогласие.   Например, сегодня скептическое отношение вызвала пословица «На чужом несчастье свое счастье не построишь». Почему собственно  не построишь?   Все люди только и делают, что строят свое счастье на несчастьях других.

- Отчего ж ты стал таким нигилистом?

- Во всем виновато мое стремление постичь истину.

- Может, ты прав. Люди борются друг с другом.

- Жизнь – это борьба, если не за существование, то за счастье.

Мы пили вино и кофе, а я думал, как к ней подобраться. Она сидела в низком кресле, я - на мягком, обитом дерматином стуле. Между нами было солидное расстояние. Можно было встать, наклониться над нею и начать целовать. Но это  было бы грубое действие с пропущенным звеном, будто иголка перескакивает часть пластинки, и мелодия разрушается.  

- Ты мне больше не наливай, - попросила она. – Я не люблю пить.

- Хотя бы еще одну рюмку.

- Последнюю.

В голову мне пришла хорошая идея.

- Давай выпьем на брудершафт, - предложил я.

Она с восторгом приняла мое предложение.

- Сколько раз полагается целоваться? Три раза? – поинтересовалась она.

- Можно и четыре.

Мешали очки. Она сняла их, положила на стол.   Я увидел ее глаза: светло-голубые, умные. Вдруг на пол что-то упало. Мы посмотрели: это была черная сережка в форме Эйфелевой башни.   В памяти на мгновение вспыхнул эпизод, как я раздавил сережку Маргариты, вот так же слетевшую с ее уха.   Я торопливо поднял Эйфелеву башню, положил на стол.    

После  поцелуев на брудершафт начались настоящие.    

- Может, ты и грудь поцелуешь? - голос ее звучал глухо, отчужденно, неестественно.

Я обнял ее. Мои пальцы сдавили крючки, но бюстгальтер не расстегивался.

- Что же ты до сих пор не научился? – пошутила она.   Ее голос по-прежнему звучал глухо, неестественно.

Ее слова ничуть меня не смутили.  

- Незнакомая конструкция, - объяснил я свою беспомощность.  

Ее руки нырнули назад, и бюстгальтер ослаб. Я приподнял его, поцеловал ее небольшую упругую грудь, пососал большие налитые соски. Ее руки обвили меня.

Я отстранился от нее.

- Извини. Я тут заранее принес одеяло.

Я разостлал одеяло на полу, положил на него свое пальто и лег на него.

- Иди ко мне, - прошептал я.

Ее нога ударилась о стол: слишком узким был  проход.

Ее голос звучал отстранено, глухо, с какой-то неестественной иронией:

- Может, ты сверху хочешь?

- Нет, мне так нравится.

От Рощина я знал, что положение сверху  - ее любимая поза. Какой полезной может оказаться информация, полученная от мужа!

Я лежал на спине. В двух метрах от меня, за дверью,   слышались шаги. Вдруг швабра стала бить в дверь. Через  щель между дверью и полом в кабинет заскакивала серая тряпка, а затем снова бросалась назад в коридор.

Пенис  был недостаточно упруг,   что причиняло мне некоторое беспокойство. «Неужели не получится? Неужели упущу свой шанс? » Таня опустилась вниз, и пенис вошел в ее рот. Она нежно сосала его. Великолепные ощущения!   Через минуту он  был уже готов к коитусу. Она своей рукой ввела его во влагалище. Отсутствие у нее предрассудков, комплексов, ложной стыдливости  восхитило меня.

Ее тело быстро двигалось вверх, вниз. Я помогал как мог. Сначала склонилась надо мной, а затем с закрытыми глазами встала на колени, приняв позу всадницы.   Ее лицо исказила гримаса наслаждения,   тело двигалось все быстрее и быстрее. На кончике пениса сладко защемило, меня пронзила истома. Я боялся, что я кончу раньше, чем она.   Я мог сдержаться, но для этого надо было приостановить ее. «А вдруг потом ей трудно будет возбудиться». Я пошел на риск, и вскоре у меня наступил глубокий оргазм.    Еще некоторое время она продолжала двигаться, причиняя мне боль. «Наверно, не кончила», - подумал я огорченно.   Я боялся, что она разочаруется во мне, что я не произведу на нее благоприятного сексуального впечатления.

- Если у тебя не получилось, мы чуть позже повторим, - прошептал я виновато.

Она успокоила:

- Нет, все нормально.

«Слава богу», - подумал я с облегчением, так как в ту минуту еще не был готов возобновить занятия сексом.

В памяти всплыл образ Ксюши.   «Как я мог жениться на ней! Мерзкое создание! - с раздражением думал я. - Трудно представить женщину, которая была бы в сексе более неуклюжей, более бездарной, чем она».

Мы встали. Я повесил пальто на вешалку, свернул одеяло и спрятал его в столе.  

Мы сели за стол. Я налил кофе.   Она почти не пила. Я же выпил четыре большие сладчайшего кофе.  

- У тебя дочь красавица! – сказал я искренне. – Когда встречаешь ее на улице, от нее трудно взгляд оторвать.

- Я тоже в молодые годы была красивой.

- Ты и сейчас красива.

- Все лучшее у детей от матери. Так Ницше сказал.

- Ницше для меня не авторитет. Мне он кажется большим фантазером, немного сумасшедшим.

- Я не читала его труды, я только этот афоризм прочитала, когда писала контрольную по философии. Эта мысль мне понравилась.

- А мне кажется, на генетическом уровне ребенок в одинаковой степени обязан и отцу, и матери.  

- Я имею в виду  личность ребенка. Мать ближе к детям. Она влияет на детей больше, чем отец.

- Это верно.  

Мы снова заговорили о научных проблемах. Она хорошо разбиралась во многих гуманитарных науках. Чтобы прокормить детей, она по заказу  студентов писала контрольные работы.  

- Легче всего писать по праву, - делилась она своим опытом. -  Достаточно взять три-четыре учебника и выбрать нужную информацию.   Самые трудные курсовые по педагогике. Невозможно скомпилировать. Нужно фантазировать.

- Педагогика - это псевдонаука, - сказал я. -  Ее можно поставить в один ряд с алхимией и астрологией.   Она ничего не дает ни для души, ни для практики.   Тексты по педагогике – это  или пустые фразы, или банальные истины.  

Она полностью  согласилась со мной.

В очках, с короткими светло-русыми волосами, она была похожа на   студентку-старшекурсницу. От нее исходило что-то хорошее, светлое, умное. Она напомнила мне некоторых интеллектуальных героинь хороших американских фильмов. В груди накатила теплая волна.  

Я заговорил о следующей встрече.

- Мне еще надо захотеть, - сказала она. -  Ты меня еще не знаешь. Я женщина капризная. Меня надо или принимать такой, какая я есть, или…

Ее заявление вызвало у меня противоречивые чувства. С одной стороны, я был огорчен: я уже настроился на частые встречи, на роман,   а она еще была не уверена.   «Значит, я не произвел на нее хорошего впечатления, не понравился ей как сексуальный партнер». С другой стороны,   я испытал радость.   «Значит, она не покушается на мою свободу».    

- Для меня главное - дети, - говорила  она рассудочным тоном. – А все остальное потом. Я, прежде всего, мать.

- Это мне нравится. В женщинах меня всегда привлекало материнское начало. Только как наши отношения могут помешать тебе выполнять материнский долг – не знаю. Тут нет конфликта, нет дилеммы.

Она собралась уходить. Возле двери мы снова поцеловались. У меня снова закипела кровь.   Мои губы затащили ее язык в мой рот.

- Я люблю тебя, - прошептал я.

Мне снова захотелось соединиться с нею, мне захотелось положить ее на пол, на одеяло и  ласкать ее тело,   пить ее. У меня возникло чувство, что Таня  - моя женщина, моя самка.

Она пошла в библиотеку, где осталось ее пальто, я же, одевшись, выждав минуты три, пошел вниз. Чтобы не наткнуться на нее в лифте, я спускался с восьмого этажа пешком.  

Я пришел домой, лег в постель и погрузился в воспоминания о встрече с Таней. Мне снова хотелось ее. Она казалась мне милой, необычайно привлекательной. Я не находил себе покоя.  

Я позвонил ей на следующий день.    Трубку взяла ее дочь.

- Маму  можно пригласить? – сказал я.

- Сейчас. Мам, тебя! - услышал я звонкий девичий голос.

- Здравствуй, Коля, - сказала Таня.

- Ты узнала меня? – обрадовался я.

- Да.

И тут она начала с места в карьер:

-  Знаешь, я тебе говорила, что я, может быть, не смогу. Так и получилось. Извини меня. Я не могу. Мне было хорошо с тобой, но я не могу.   Я не так устроена… Мне совесть не позволяет. Не обижайся.

Я опешил. Пытался ее убедить, что она не права.

- Чего тебе бояться, - говорил я. -  Учти, ты в любое время можешь порвать отношения со мной. Я не стану тебя преследовать. Ты свободна. Но сейчас мы только в начале.

- Я это все понимаю, но не могу. Я нервничаю, не нахожу себе места. А зачем мне это?   Для меня главное – покой.

- Может, ты не договариваешь. Может, тебе просто не понравилось. Не забывай, это была наша первая встреча, мне трудно было сразу проявить себя.

- Нет, не в этом дело, все было отлично.

- Почему же в самом начале? На самом взлете наших отношений. Мы просто не познали друг друга. С каждой  женщиной проживаешь целую жизнь, но мы с тобой ее не прожили. Слишком мало времени. Мы не познали друг друга.

- Я понимаю, но так я устроена, - твердила она. – Я не могу найти себе мужчину.    Что мне, к психоаналитику идти или к психиатру?

- Да, это невроз.  

- Понимаю, но ничего с собой поделать не могу.

-А я так мечтал о тебе. Ты всегда сводила меня с ума, но после последней встречи я испытываю к тебе чувство… похожее на любовь. Я не решился сказать «любовь». Я не был уверен, что люблю ее.

- Ты мне близка и духовно, и физически, - продолжал я. -  С тобой интересно общаться. Я надеялся, что отношения между нами будут длиться долго, а может, вечно.  

-Спасибо. Мне тоже с тобой интересно. Надеюсь, мы останемся друзьями.

В таком ключе разговор проходил довольно долго, не менее получаса.   Она не шла на компромисс. Пришлось сдаться.  

- Если у меня изменятся взгляды, то первым об этом узнаешь ты, - пообещала она.

Меня переполняли противоречивые чувства.   Я был огорчен, что наш роман прекратился в самом начале.   Вместе с тем меня радовало, что я обогатился опытом, что мой донжуанский список пополнился на одну единицу,    что я сохранил свободу и  мог заняться другими женщинами.    

«Почему она  себя повела? – думал я. - Безусловно, главная причина – отсутствие серьезного чувства ко мне. Видимо, она по-прежнему любит Рощина (возможно, в глубине души,   она еще надеется, что он к ней вернется)». В памяти всплыли ее слова о материнском долге. Меня осенило:   «Она боится нанести детям моральную травму. Кроме того, если о внебрачной связи узнает ректор, то ей труднее будет устроить своих детей в институт, когда те подрастут».  

Теперь я понял, что Паша не врал:   у его бывшей жены действительно тяжелый  характер, есть странности в поведении. «Зачем, спрашивается, она пошла на сближение со мной, а затем решительно порвала отношения? – недоумевал я. - Видимо,   для самоутверждения ей тоже нужны победы».  

Я зашел к ней в библиотеку в отдел информации. В ее большом светлом кабинете, кроме нее, был еще мальчик лет девяти. Таня  увидела меня, улыбнулась.

- Проходи, садись, - предложила она.    

- Это Володя? – спросил я.

- Да.

- Очень похож на тебя.

- А я думала, что он похож на другого...

Она имела в виду Пашу. Володя улыбался.   Он был такой же улыбчивый, как его отец.   Наверно, нелегко ему было перенести разрыв матери с отцом.  

Я сел рядом с нею на стул.

- Так вот как выглядит круглый отличник, - проговорил я. – Не понимаю, как можно учиться на одни пятерки. Как можно выдержать такую нагрузку!

- Не знаю. -  В ее тоне появились гордость, восхищение. – И дочь  учится  на одни пятерки.

- Я    просто восхищен.   Такие замечательные  дети могут быть только у замечательной матери. Поделись своими педагогическими секретами.

Она заверила, что никакими секретами не  обладает, что дети у нее такие   от бога.

- А я вот снова пишу курсовую, - проговорила она приглушенно, кивнув на экран компьютера. –  Одна твоя студентка не определилась с темой. То ли Бунин, то ли Шолохов.

-  Мне нужно выполнять учебную нагрузку. Чтобы привлечь студентов, я предложил им самим выбрать автора. Можно Бунина, можно Шолохова.

- Хорошо. Возьмем Бунина.

- С курсовой проблем не будет. Сложнее дело обстоит с дипломной. Дипломную проверяют многие – рецензенты, члены комиссии. С нею много возни. Я стараюсь поменьше брать дипломных, - откровенничал я.

- Я понимаю. Я за дипломные не берусь.

В присутствии мальчика я не мог обсуждать наши отношения. Поговорив с нею минут десять, я направился к выходу. Таня вдруг встала и последовала вслед за мной. Мы вышли из аудитории, вместе пошли по коридору. Я попрощался с нею и продолжил путь один. Неожиданно для себя остановился и посмотрел назад: она подходила к своему кабинету. «Значит, выходила проводить меня», - обрадовался я. Она тоже  остановилась,   повернулась. Увидев, что я смотрю ей вслед, она с улыбкой помахала мне рукой.

Я решил, что она готова  возобновить со мной отношения.  

Вечером, когда меня донимало одиночество,   я снова позвонил ей. После небольшой прелюдии, во время которой звучал мотив курсовых работ, написанных ею для студентов, я предложил ей встретиться. Она лишь на мгновение  задумалась,   но быстро  поборола искушение.

- Нет, не могу. Я не хочу потом жалеть! – сказал ее хмурый голос.

Я пожалел, что позвонил ей. В груди клокотала злоба.   «Я нарушил золотое правило, - думал я. - Если женщина тебя отвергла, забудь о ней навсегда».  

Я был уверен, что нашим отношениям пришел конец,   но когда через неделю наши пути пересеклись в коридоре института, она приветливо улыбнулась мне и  проводила до грузового лифта. Мы укрылись за выступом в стене. Я обнял ее, поцеловал в губы. Она ответила. Мы слились в страстном поцелуе. Острейшее наслаждение пронзило все мое существо. Я был близок к оргазму. Нас могли увидеть, но, казалось,   разоблачение ее не страшит. Я был уверен, что после этого эпизода мы станем любовниками. Но когда на следующий день я позвонил ей, чтобы назначить встречу, она раздраженно сказала:

- Я же тебе говорила, что не могу!

Басаргин и его новая женщина

Полтора месяца я упорно избегал общения с Игорем. Меня раздражали его наивность, бесцеремонность, мелкотравчатый эгоизм. Я не мог простить  ему отказ помочь перевезти мне вещи из общежития в квартиру.   Когда при встрече  он выражал желание прийти ко мне в гости, я торопливо говорил: «В   институте увидимся».

Но  в начале апреля, увидев его в коридоре института, я обрадовался и крепко пожал ему руку. К этому времени эйфория, вызванная получением квартиры,   сошла на нет, и меня стала душить скука.  

- А я только что приехал, - приглушенно, доверительным тоном проговорил он. – Две недели дома был.

- Опять в Уфу ездил?

- Да. И сам Кожин разрешал. Я звонил ему. Говорит: «До первого апреля можешь отдыхать». Непонятно, чего это он…

Наивная улыбка не сходила с его лица.

«Бедняга, он еще не знает…» - мелькнуло у меня в голове.

Ройтман говорил, что надвигается сокращение штатов. Когда я спросил Кожина, кого он собирается сокращать на своей кафедре, он, не задумываясь, ответил: «Басаргина».

Решение Кожина можно было понять и даже простить.   Басаргин был разгильдяем и лодырем. Он не готовился к занятиям, пропускал темы, которые были ему неинтересны или в которых он не разбирался. Его некомпетентность как преподавателя литературы была вопиющей. Например, он не читал «Бедную Лизу» и даже не знал, кто ее написал (Карамзин). Как-то во время путешествия я продекламировал: «Пой же, пой в роковом размахе этих рук роковая беда... ». «А кто это написал? », - спросил он.   Его любимым писателем был Достоевский, но он прочитал у него только два произведения – «Идиот» и «Преступление и наказание».   Кроме того, еще года три назад он якобы по принципиальным соображениям отказался от всех общественных поручений, и другие преподаватели факультета должны были тянуть за него лямку.

-    Ты в Монастырский лес не хочешь сходить? – спросил Игорь.

Я подумал, что прогулка в лес  внесет  элемент разнообразия в мою жизнь.

Мы договорились встретиться  после третьей пары.

В назначенное время я пришел в институт.    Мне пришлось ждать Игоря с полчаса.

- Извини, что задержался, - сказал он, подходя ко мне. – Был у Кожина.

- О чем говорили? – спросил я.  

- Надоел. Болтовня одна. – Он поморщился.   – Хотят меня сократить...

- Чем мотивируют?

- Часов нет.

- Но ведь на кафедре много пенсионеров.

- Да, много... Довыденко  семьдесят лет… У него склероз.. Сократить… Это даже хорошо. Я сам хотел… 

- Почему? – удивился я.

- Не могу работать с этими людьми. Ты же знаешь. Казакова меня ненавидит. Кожин втайне тоже. Одна Калашникова… Но и она в последнее время попала под влияние.

- А ты не задумывался почему?

- Ты же знаешь, кто они, - произнес он презрительно и вернулся к основной новости: -  Это хорошо… Я давно хотел уйти.

- А куда пойдешь?

- В школу. Там можно устроиться.

- Смотри, сделай выводы. Надеюсь, твоя работа здесь послужит тебе уроком.

- Никаким уроком. Ты не учи меня! – проговорил он раздраженным тоном.

Вероятно, он чувствовал, что  я невысоко оцениваю его как личность, что, давая ему дружеский совет,   я  демонстрирую  свое интеллектуальное и нравственное превосходство над ним.    

- Я не собираюсь меняться! -  взвинтился   он. -  Я найду коллектив…

- Где? – каркнул ворон судьбы моими устами. – Люди везде одинаковы. Если ты этого еще не понял, то в будущем тебя ждут новые разочарования.

Игорь махнул рукой, давая понять, что тема исчерпана.

Мы вышли из института и двинулись по направлению к лесу. Он рассказал мне о своих последних сексуальных приключениях.

Еще до своей поездки  в Уфу он пригласил в кино Таню - библиотекаршу из читального зала,   замужнюю женщину, мать сына-первоклассника.  

Хотя  она не вдохновляла его,   после просмотра фильма («Слияние двух лун») он  предложил ей зайти к нему в общежитие. «Зачем? » – спросила она. – «Выпьем». – «За кого ты меня принимаешь? » - возмутилась она, но в общежитие зашла.

В комнатке  они выпили бутылку вина, и у  него появилось желание.

Он обнял ее и стал расстегивать пуговки на ее блузке. «За кого ты меня принимаешь! » – снова возмутилась она, но Игорь не обращал внимания на ее слова, продолжал снимать с нее бюстгальтер. Она отталкивала его, но не сильно, скорее из приличия. Ему надоела эта возня. «Ну не хочешь, не надо, - сказал он с досадой. – Пойдем».

Ее настроение  внезапно переменилось. «Ну зачем спешить! » – проговорила она и прекратила сопротивление.

Его рука легла на ее грудь, пальцы теребили ее упругие соски.

Вначале он соединился с ней в традиционной позе – лицом к лицу. Но затем ему захотелось испытать острые ощущения. Он перепробывал все известные ему позы.

- В рот брала? – поинтересовался я.

- Брала! – его глаза засветились восторгом. - Но она не умеет. Не целует, а кусает. Мне неудобно было сказать ей.

После этой встречи она приходила к нему часто – всегда, когда он приглашал.

- Как выглядит? –  спросил я, в глубине души надеясь, что его новая  подруга обладает заурядной внешностью.  

- Так себе. Немного полновата.

Когда мы дошли до улицы Вишневой, он вспомнил, что он должен был зайти к ней  в библиотеку.  

- Ну ладно, завтра зайду, - сказал он.

- Можно вернуться, - проговорил я. - Куда нам спешить. Я заодно посмотрю, кто же она такая.

Он не возражал.

-  А что скажем? Зачем я пришел? Не на смотрины же, - размышлял я.

- Скажу, привел познакомить.

- Да мы, наверно, знакомы. А главное, с какой стати ей со мной знакомиться. Надо придумать что-нибудь поинтереснее. Скажем, что мне книжка нужна. Я давно Гуковского хотел почитать.    Может ли она мне дать его?

Мы пришли  в читальный зал. За столом сидела   женщина лет тридцати, миловидная, рослая, с большой грудью, с  крупными чертами лица, прямым  носом, с соломенными волосами, доходящими до плеч.   Визуально я давно ее знал, но мы не были знакомы.

Игорь представил нас друг другу.    Женщину звали Татьяной.

Они скрылись за ширмой, о чем-то долго шептались.   На прощанье она дала мне до понедельника две монографии Гуковского.    

- Твоя девушка мне понравилась, -  сказал я Игорю, когда мы вышли на улицу. Я давно на нее посматривал. Думал: «С  такой не стыдно роман закрутить». Рад за тебя.

В четверг после третьей пары я зашел к нему  в общежитие. На стук никто не откликнулся. Я постучал сильнее и хотел уйти, но в комнате послышался скрип кровати.  

- Игорь, ты занят? – спросил я через дверь. – Тогда я пойду.

- Сейчас, Коля, - донесся до меня голос Басаргина.  

Дверь открылась. Игорь стоял у двери в одних трусах. Он впустил меня в комнату. Стол был завален хламом, на полу валялась груда вещей, на кровати лежало скомканное одеяло, слой пыли покрывал стол, стулья и пол.  

- А я уж подумал, что у тебя Татьяна, - сказал я.

- Нет, что ей тут  делать. Она вчера была.

-  Ну и как вчера прошло?

- О, Коля! – воскликнул Игорь. – Хо-ро-шо! Я ей говорю: «Я хочу тебя поцеловать там. Она говорит: «Я же в душе не была» - «Так давай сходим». Мы вместе зашли в душ. Что мы только там не делали. А в комнате продолжили. Мне не нравится ее живот и грудь висячая. Чтоб не видеть их, я ей говорю: «Садись сверху». Она села.

- Как? На стуле?

- Нет. На стуле не пробовали.   Я лежу на кровати, а она садится сверху на член, спиной ко мне.

- Ну и как?

- По-нра-ви-лось! - Басаргин растянул последнее слово, чтобы показать, как сильно ему понравилась эта экзотическая поза.

- Она кончает с тобой?

- Говорит, что кончает. Но не верится что-то. Какие признаки, что женщина кончает?

Я назвал несколько признаков.

- Нет, такого не замечал, - признался он.

Вера

Татьяна, подруга Басаргина,   пообещала зайти к своей подруге Вере, чтобы  договориться о нашей совместной встрече у меня в квартире.  

В мае  Игорь сказал мне, что  Вера согласилась присоединиться к нашей компании и что они втроем придут ко мне  часам к семи вечера.  

Опасаясь, что во время общения с женщинами Игорь  по обыкновению начнет вставлять мне палки в колеса, я решил   поговорить с ним начистоту.  

- Давай будем не соперниками, а  партнерами, -  предложил  я.  

-  Давай, - охотно согласился Игорь. -   Мы всегда так поступали с Фаридом.

Он направился в библиотеку к Татьяне, а я в гости к Калашниковой, преподавательницы нашего института, чьи вещи хранились в моей квартире.

Домой я вернулся в начале седьмого в сильном подпитии.    

Едва я успел принять ванну и  феном высушить волосы, как в дверь позвонили. Сначала в коридор вошла широкая наивно-ироническая  улыбка Игоря, след за ней вошел он сам, за ним последовала Татьяна, последней порог моей квартиры переступила молодая женщина -  Вера. Увидев ее, я испытал сильнейшее потрясение. Татьяна говорила,   что она симпатична, но она оказалась настоящей красавицей.    

Когда мы знакомились, она дружелюбно улыбнулась мне. Я вспомнил, что когда-то, еще до моего поступления в аспирантуру, она работала в  нашей институтской библиотеке на абонементе и уже тогда восхищала меня.    

Придя в себя, я мог внимательно рассмотреть новую знакомую. Она была среднего роста, с тонкой талией, с упругой попкой,   в меру широкими бедрами. Меня восхитили  ее черные, доходящие до плеч волосы, смуглая мягкая кожа, темно-карие глаза.  

Я принялся чистить картошку. Женщины предложили мне помощь, но я решительно отказался.

- Картошка – мое коронное блюдо, - заявил я.

Пока я занимался стряпней, Игорь показывал женщинам мою квартиру. До меня доносились их  восторженные голоса.

- Квартира – класс! – говорила Вера. Ее мягкий женственный голос звучал  как божественная музыка.  

- Хорошая квартира! – вторила ей Татьяна своим более низким голосом.

Меня распирала гордость.

Женщины захотели  принять душ. Я дал каждой по чистому  полотенцу. Они скрылись в ванной. Зажурчала вода.

-  Моются. Это хороший признак, - шепотом сказал я Игорю, который, стоя, чистил картошку.  

Когда гостьи вернулись на кухню, форточка была открыта. Я боялся, что Веру продует. Она уже вызывала у меня желание заботиться о ней, опекать ее.

- Закрыть? – спросил я у нее, показывая глазами на форточку.  

Она заверила меня, что не боится сквозняков.

Мы разместились на кухне. Я поставил на стол бутылку вина, картошку, яичницу.

Татьяна села возле холодильника, Вера – возле окна, мы же с Игорем разместились между ними.

Выпили. Женщины нашли вином вкусным.

- А ты похожа на Софию Ротару в молодости, - сказал я Вере.

Она улыбнулась:

- С кем меня только не сравнивают!

Когда вино кончилось, я поставил еще бутылку.

В какой-то связи подняли национальный вопрос.

- А я не русская, - сказала Вера, в улыбке обнажая белоснежные ровные зубы.

- Украинка? – предположил я.

- Нет, полька.

- А как твоя фамилия?

- Полянская.

Я всмотрелся в нее: действительно, в ее облике были нерусские черты. Скорее всего, по происхождению она была полька, но ее предки основательно обрусели.  

Игорь пожаловался на судьбу: недавно дал задание студентам прочитать роман Булгакова «Мастер и Маргарита»; надвигалось занятие, посвященное анализу этого произведения, а он не мог себя заставить прочитать роман: невыносимо скучно. Татьяна и Вера тоже критически отозвались о романе Булгакова. Мне понравилось, что они не корчили из себя рафинированных интеллигентов. Намного приятнее общаться с искренними людьми. В Москве мне доводилось общаться с   восторженными почитательницами того или иного культового писателя. Стоило в их присутствии  критично отозваться об их кумире, на тебя выливался ушат презрения. Но начинаешь с ними говорить о писателе, выясняется, что их суждения  поверхностны, некомпетентны и банальны.

Мне нравилась искренность Веры и Тани. Общаясь с ними, я понял, почему Людмила вызывала у меня раздражение и презрение.   Она фальшивый философ, фальшивая девственница, фальшивая невеста. Фальшь стала  основной  чертой  ее характера.

Я признался, что тоже не являюсь поклонником романа Булгакова.

- Его реалистические рассказы мне нравятся, - сказал я. - Но «Мастер и Маргарита» мне неинтересен. Не люблю фантасмагорий.  

От спиртного у меня сильно разболелась голова. Время от времени я заходил в свой кабинет и выпивал таблетку анальгина. Если бы не лекарство, то вечер, пожалуй, был бы испорчен.

Когда и вторая бутылка кончилась, мы перешли в спальню. Я раздал гостям листы с текстами песен и взял в руки  баян. Наш новоиспеченный ансамбль  исполнил несколько народных и эстрадных песни. Меня радовало, что у всех  вокалистов есть музыкальный слух. С особым вдохновением я пел песню из репертуара Софии Ротару:

Я скучаю очень, очень.

Мы не виделись давно.

Грустно смотрят звезды ночью

В мое окно…

Пришло время потанцевать. Я включил проигрыватель. Зазвучала песня  «Ты, ты, ты» в исполнении Филиппа Киркорова. Игорь пригласил Таню, а я Веру. Ее гибкое тело прилипло к моему телу.   Мы слились в единое целое. С каждой минутой кольцо моих рук сжималось все сильнее.   «Боже, какая красивая, - думал я. – Само совершенство».   Мои губы прикасались к ее щеке, к нежной шее. Она не протестовала, и мои поцелуи становились все более страстными.   Правда, когда я хотел поцеловать ее в губы, она ловко уклонилась. Но я не расстроился. Я понимал, что  порядочные женщины не целуются  в губы в первые минуты знакомства. К тому же  я слишком много выпил у Калашниковой,   возможно, от меня сильно несло спиртным.

Рядом танцевали Игорь с Таней.

Мы изредка переглядывались с нею  и понимающе подмигивали друг другу.

Второй танец мы танцевали в таком же составе. Но на третий танец Игорь неожиданно пригласил Веру. На лице Татьяны вспыхнули ревность и смятение. Мне тоже стало не по себе.   Я пригласил Таню.    Стройная, миловидная, с большой грудью, она тоже волновала мою кровь. Я не удержался и поцеловал ее в шею. Она улыбнулась и закрыла глаза. «Нельзя распыляться, - мелькнуло у меня в голове. - Хоть бы Вера не заметила мою вольность». В моей жизни были случаи, когда, увлекшись сразу двумя женщинами, я терял обеих.

Когда песня кончилась, мы с Игорем вышли из кабинета и уединились в кабинете.

- Ты не забыл о нашем уговоре? – спросил я.

- Нет, - его голос выражал недоумение.

- А что же приглашаешь?

- Один раз можно.

Я успокоился. Веселье продолжилось.

Чаще всего мы танцевали под песню «Коралловые бусы»,   которая нравилась Татьяне.

Я спросил Веру, где она сейчас работает.

- В школе для глухих, -  выдавила она.

Было заметно, что ей неприятно говорить о себе.

Голова стала проясняться. Опасаясь, что, протрезвев,   женщины вспомнят о долге и уйдут домой, я принес бутылку водки.

- Вина больше нет, - сказал я. – Будем пить водку.

Вера поморщилась:

- Не хочется пить.

Меня поддержал Игорь. Мы переместились на кухню. Выпили по рюмке.

- А почему бы тебе не взять к себе жить Игоря? – спросила Татьяна.

- Да ну что ты… - с застенчивой улыбкой промолвил Басаргин.

Мне, одиночке по природе, тяжело жить в одной квартире даже с  альтруистами,   но делить кров с Игорем, человеком эгоистичным и безалаберным, было бы для меня просто пыткой.

Я предвидел, что рано или поздно Игорь попросится ко мне на постой, и заранее  приготовил  ответ.  

- В лице Игоря я предпочитаю иметь дорогого гостя, чем ненавистного соседа, - сказал я.

- Хорошо ответил! - сказала Татьяна.

По выражению лица Веры было видно, что и на нее мой мудрый ответ произвел сильное впечатление.

Вера заявила о своем намерении взять в колхозе плантацию свеклы, чтобы заработать денег. Мы с Игорем предложили свою помощь в выращивании этого ценного овоща.

Вчетвером выпили полбутылки. Но водка не помогла. В двенадцать женщины заявили, что им пора идти. У Татьяны дома был сын и муж.   О Вере я знал очень мало. Во время танцев  я не стал расспрашивать ее о семейном положении, чтобы  не смутить и не закрепостить ее.   От Игоря я знал, что она замужем,   что детей у нее нет, а с мужем живет так же, как и Татьяна со своим.    

Синяя птица счастья вырывалась из рук.   Я попытался уговорить женщин остаться.

- Нет! - решительно сказала Татьяна

Ее лицо  стало серьезным, даже суровым. «Не останется, - подумал я. – Бесполезно уговаривать. У нее же дома ребенок». Но я по инерции продолжал убеждать женщин.  

- Нет, не могу,   мне завтра на работу, - проговорила Вера.

- Ну и что. Отсюда пойдешь!

В разговор вмешался Басаргин.

- Не надо уговаривать, - сказал он мне и приказал женщинам твердо, по-мужски:

– Остаетесь - и все!

Женщины были непреклонны.

Я пожалел, что начал уговаривать их.   Надо было вести себя так, будто у нас нет никаких сомнений в том, что они останутся.

Мы уединились с Игорем в кабинете.

- Наверно, не удастся удержать их, - сказал я. – Придется отпустить.

Игорь кивком головы согласился со мной.

Хотя до секса дело не дошло,   я нисколько не жалел ни о потраченных деньгах, ни о потраченном времени. За один вечер я получил наслаждения больше, чем за  много лет жизни с Ксюшей.

Мы вышли из кабинета и присоединились к женщинам.

- Пойдемте ко мне, - неожиданно предложила Вера.

Мое сердце екнуло от радости. «Может, они уже живут с мужем врозь, - подумал я. – Игорь и Таня уйдут, а мы останемся с нею вдвоем. Боже, сделай так, чтобы она стала моею».

Женщины приступили к уборке. Я пытался их остановить, сказал, что уберу сам, но они меня не послушали, и минут через пятнадцать тарелки, вилки, чашки, ложечки засверкали.

Вера предложила взять с собой водку и закуску:

- Выпьем на мосту.

На улице было тепло.

- Погода – класс! – воскликнула Вера.

Мы пешком отправились на  Сумскую гору, где жили Вера и Таня. По дороге хором пели песни, разговаривали.

Проспект Ленина был залит светом фонарей. Мы зашли на  центральную площадь города. Возле драмтеатра были разбиты клумбы с цветами.

- Сорвите для нас цветы, - потребовали наши спутницы.

Сначала я подумал, что они шутят. Мне и в голову не могло прийти, что  зрелые тридцатилетние женщины,   библиотекари, станут  всерьез толкать нас, респектабельных преподавателей, на преступление. Но женщины проявляли настойчивость. Я понял, что нас подвергают испытанию, и чувствовал, что характер моих отношений с Верой будет зависеть от результатов испытания. В тот вечер я был влюблен в нее по уши и ради нее готов был   рискнуть, а может и пожертвовать своей жизнью. Но я не мог выполнить ее просьбу. Сорвать с клумбы цветы было для меня то же самое, что  среди белого дня голым пройти по городу.   Меня начало трясти от нервного смеха.    Игорь  один вернулся  к клумбе, и я услышал, как захрустели стебли цветов. Я пошел к нему навстречу, отобрал один тюльпан.   Игорь отдал оставшийся  цветок Татьяне, я отобранный  – Вере. Женщины были в восторге. Но я не был уверен, что выдержал испытание.  

Мы перешли речку по небольшому мосту с фонарями, выполненному в стиле ретро, поднялись на огромный железнодорожный мост и остановились. Внизу, под нами, постукивая колесами, освещая путь фарами, пронесся пассажирский поезд.  

- Хочу быть на нем, -  помечтала вслух Вера.

- Хочу на юг! - подхватила Татьяна.

- Но этот поехал на север, - сказал я.

- Тогда нам на другой, противоположный, - внесла коррективы Вера.

Мне тоже хотелось куда-нибудь уехать.

- С вами я готов ехать куда угодно! - воскликнул я.

Игорь извлек из сумки бутылку с водкой, батон, халву, большой стакан. Мы пили из одного стакана - по очереди, говорили и смеялись – довольно громко.   Мимо нас прошло несколько молодых людей. Парень провел на поводке огромную черную собаку.   Мне показалось, что прохожие на нас смотрят почтительно, с уважением. Возможно, это была иллюзия.  

Водка иссякла, халва и почти весь батон были доедены. Игорь спрятал пустую бутылку в сумку.  

- Завтра пива на нее куплю, - объяснил  он свой неджентльменский поступок.  

Мы подошли к дому, где жила Вера. Она пошла на разведку в свою квартиру, а мы остались стоять в темноте возле подъезда. Мне стало ясно, что живет она не одна, а  с мужем.   Я был огорчен.

Вера долго не появлялась.   Нам надоело  ждать. Татьяна вызвалась пойти на разведку. Она скрылась в подъезде. Вернулась минут через пять.

- Наверно, муж дома, - прошептала она. – Я слышала за дверью голоса.

Я был расстроен.

- Наколола нас, - проговорил с досадой Игорь.

Мы обошли дом, чтобы посмотреть в   окно квартиры, в которой обитала Вера. Игорь и Татьяна подошли поближе к дому,   а я остался стоять за деревьями, чтобы не давать  мужу Веры повод для ревности и не ставить ее в сложное положение.

На балконе второго этажа показался  силуэт женщины, в темноте засветилась сигарета.   До меня донеслись женские голоса.   Один – низкий - принадлежал Татьяне,   другой – женственный, мягкий  - Вере. Как я ни вслушивался, я не мог разобрать, о чем они говорят. Затем я увидел, как Татьяна наклонилась, что-то взяла с земли. Когда она с Игорем подошла ко мне, я увидел, что в руках у нее сигарета.

Мы отошли от дома. Игорь стал браниться:

- Наколола! Перлись черт знает куда.

- Как она с мужем живет? – спросил я.

- Да нормально, - ответила Татьяна.

- А я думал, что они на грани развода.

- Да нет.

- Что она тебе сказала?

- Что муж дома.

Меня волновала безопасность Веры.   «Ее голос звучал бодро,   без страха, значит,   реальной угрозы со стороны мужа нет», -  успокоил я себя.

Игорь продолжал чертыхаться. Татьяна успокаивала его.

- Не думаю, что это обман, - сказал я. – Зачем ей обманывать нас?

- Чтоб мы проводили.

- Мы бы и так проводили.

- Я б не пошел.

- А я бы  пошел.

Мы направились к дому Татьяны. У нее был расстроенный вид.   Она не могла объяснить поведение подруги.

- Если Сашка  дома, зачем она выходила на балкон, разговаривала с нами? Вместе с тем я слышала голоса… - рассуждала наша спутница.

- Неясности есть, - согласился я, - но не думаю, что она нас обманула.

- Наколола! – твердил Игорь.

- Зачем она тянула нас к себе? -  недоумевала Татьяна. – Давай вернемся. Узнаем. Мне все-таки интересно.

- А что ты можешь узнать? Не пойдешь же ты к ней в дом в два часа ночи. Завтра все прояснится.

Мой довод убедил Татьяну. Мы подошли к ее дому, попрощались.

- А у тебя дома неприятностей не будет? – спросил я, когда она уже отошла от нас на несколько шагов.  

Она пренебрежительно махнула рукой: какие там неприятности. Муж не вызывал у нее ни малейшего страха. Она откровенно игнорировала библейскую заповедь: «Да убоится жена мужа своего».

Когда Татьяна скрылась в подъезде, мы пошли ко мне домой. Игорь всю дорогу бранился, ругал Веру за обман, ругал нас за то, что мы пошли провожать женщин. Он напомнил свое золотое правило:

- Если женщина задержалась у тебя до одиннадцати часов, то пусть остается на ночь. А если не хочет, пусть идет одна.

Я  не соглашался с ним:

- Мне вечер понравился. Не было секса. Ну и что? Секс – это несколько минут удовольствия.   А я наслаждался весь вечер.

Мне претило его золотое правило. Отказаться проводить женщину -  значит потерять ее.   Я же  надеялся продолжить с Верой отношения. Я был от нее без ума.

Пришли домой в три часа. Я уложил товарища на постель Ксюши.    Проснулись часов в девять. Игорь сразу покинул мое жилище.  

Я пришел в библиотеку часам к двенадцати.   Игорь уже был у Татьяны. Как я и предполагал, она еще не видела Веру и ничего нового не могла сказать мне о мотивах поведения своей подруги. Мы стали оживленно обсуждать вчерашние события. Сопоставили факты. Они не укладывались в систему, противоречили друг другу.  

Татьяну пригласили к телефону. У меня учащенно забилось сердце. «Наверно, Вера», - шепнул я Игорю.

Я не ошибся: звонила Вера.

- Что же она говорит? – спросил я у Татьяны, когда она минут через десять вернулась в нашу компанию.

- Дома оказался Саша. Устроил скандал. Выходил на улицу. Видел нас. Я тоже видела его. Помните, мужчина мимо проходил?

Я не помнил.

- Он хотел посмотреть, с кем она пришла, - продолжила Таня. -  Она обещала сегодня прийти ко мне. Узнаем подробности.

Я был подавлен. Татьяна  успокоила меня:

- Это еще не конец.

- Он не выпустит ее, - проговорил я упавшим голосом.

- Выпустит!

- Твоими устами бы да мед пить!

Я ушел из библиотеки, оставив Игоря и Татьяну наедине.

Спустя часа два  я столкнулся с Игорем в столовой. Стоя в очереди, мы продолжили  спор о событиях прошедшей ночи. К нам подошел Паша Рощин, усатый, краснощекий, похожий на вечного студента. В последнее время он заметно похудел, но не от переживаний, не от горя, а от голодания (он говорил мне, что занялся самосовершенствованием).

-  О чем говорите? – спросил он, поздоровавшись.  

-  Стоим обсуждаем. Вчера бабы нас накололи,   - заговорил Басаргин. -  Одна нас пригласила домой. Мы пошли к ней. А у нее муж дома. Так и остались с носом.

Его голос звучал громко и  развязно. Бравируя циничными откровениями, он корчил из себя супермена,   обливал грязью женщин, с которыми я провел волшебную ночь. Я не знал, куда глаза деть от стыда. Зародившаяся накануне симпатия к товарищу мгновенно испарилась.

Чтобы не заострять внимание Рощина на откровениях Басаргина, я не стал с ним спорить.

Рощин рассказал о случае из своей жизни, когда он оказался в похожей ситуации. Правда, его партнерша была уже разведена, но все еще побаивалась бывшего мужа. Паша  уже лег с нею в постель, но тут раздался стук в дверь. «Наверно, муж», - испуганно вскрикнула женщина. Паша пережил несколько неприятных минут.

На следующий день я встретил Игоря в магазине «Центральный» и пригласил его к себе.

Когда мы пили чай, я сказал:

- Игорь, не обижайся. Ты можешь не считаться с моим мнением, но я его выскажу. Мне не понравилось, как ты вчера рассказывал Рощину о наших женщинах. Хвастовство какое-то…

Игорь не согласился:

- Какое ж хвастовство, если я сказал, что нас накололи.

- Все равно чувствуется бравада. «Вот, мол, какие мы супермены, ходим к замужним женщинам». Да и женщин ты компрометируешь…

- Почему? Ведь я же не называл их имена.

-  Да, но их не трудно вычислить. Ведь все знают, к кому ты ходишь.

Игорь смутился.

- Ладно, ладно, - проговорил он виновато.

Я довел мысль до логического конца:

- Зачем делать зло людям, которые сделали нам добро. Ведь нам же хорошо было.

- Да. Мне понравилось. И Татьяне тоже. Но мне кажется, что хорошо было потому, что было много спиртного.

-  Спиртное – лишь катализатор. Главный же компонент – наши женщины -  красивые, естественные, дружелюбные.

Я снова заговорил о Вере.

- Интересно, кто ее муж? – спросил я. – Неужели ты не спрашивал у Татьяны?

- Спрашивал, но из нее ничего не вытянешь. Сказала, работает в  тюрьме.

- Кем?

- Не знаю. Наверно, прапорщик.

- Почему у них нет детей? Кто из них виноват? Если он, то мои шансы повышаются.

Игорь  не знал этих тонкостей.

- Десятого мая можно будет съездить вчетвером в лес, на озеро. Таня сходит к Вере... - проговорил он.

Я считал, что это утопическая идея: вряд ли Вере удастся вырваться из дома на целый день. Я не ошибся: поездка в лес сорвалась.

Я  неотступно думал о Вере. В голову мне лезли бредовые мысли: «Почему она так неохотно призналась, что работает в школе для глухих? Может, у нее есть  глухой ребенок, который  живет в интернате,   а она работает там   из-за него».  

Она влекла меня с огромной силой. Моя душа трепетала. У меня возникло желание совершенствоваться.  

Я пришел в читальный зал к Татьяне.  

Отдав необходимую дань этикету, я перешел к вопросу, который волновал меня более всего на свете.

- Ну и как там Вера? – спросил я, потупив взор.

- Вчера ходила к ней. Ничего. Все нормально. Посидели, поговорили.

- А как с мужем?

- Ничего. Был маленький конфликт. Но потом, слава богу, все уладилось.

«Жаль, что маленький, - подумал я со свойственным влюбленным людям эгоизмом. – Хотелось бы, чтобы  это был мощный  цунами, который бы  до основания разрушил  их  неполноценную бездетную семью.   Хотелось бы, что Вера стала свободной, одинокой, и тогда… тогда она наверняка попала бы в мои объятия! О, как жадно я ласкал бы ее тело! »

Впрочем, в глубине души я понимал, что мои надежды несбыточны: таким красивым женщинам, как Вера, мужья прощают все, даже измены. Этим презренным рогоносцам, этим слюнтяям неведома мужская гордость и мужская честь.

- Приходили бы ко мне, - сказал я.

-  Я говорила ей: «Пойдем к Николаю Сергеевичу». А она: «Так там же пить надо».

Меня обожгла  обида: я так старался, когда готовился к вечеринке, деньги на спиртное не жалел,   а мне этим глаза колют. Нет на свете справедливости.

- Так пить необязательно! – буркнул я. -  Мой принцип: хочешь пить – пей, не хочешь –  отдай товарищу.

Печальные мысли лезли мне в голову весь остаток дня. «Наверное, никогда Вера не станет моей любовницей. Видимо,   никогда у меня не будет женщины, которую бы моя душа приняла всю».  

Я обратился с речью к самому Всевышнему:

- Все мы смертны. Я тоже когда-нибудь умру. Это страшно, это несправедливо. Но разве я ропщу, разве жалуюсь на несовершенное устройство мира, разве бросаю тебе вызов, Господи.   Я покорен, я смирен. Но, пока я жив, неужели Ты не можешь послать мне  хоть одну красивую женщину?   Мне не нужны голливудские красавицы. Подари мне Веру, и я буду тебе благодарен по гроб жизни».

Я постоянно думал о ней, но не мог вспомнить, как она выглядит. Я отчетливо помнил детали ее внешности: легкое тело, темно-карие глаза,   смуглую нежную кожу,   правильные черты лица, великолепные зубы. Но ее цельный образ стерся в моей памяти.    

Через несколько дней мне удалось увидеть Игоря.   Мы вместе с ним пошли к Татьяне.    Мне не терпелось узнать, есть ли новости о Вере.

- Она приходила ко мне  накануне, но ненадолго –  мы  с нею ничего не обсуждали, - сказала  Таня.

- Надо ее менять на другую! С нею каши не сваришь! – сказал, как отрезал, Игорь.

- Это можно. Это нетрудно! -  поддержала его Татьяна с пугающей  готовностью.

Такой поворот событий меня не устраивал. Ведь я продолжал бредить Верой.

- Давайте еще подождем, - попросил я. – Может, еще не все потеряно.

- Ну, пожалуйста! – лицо Игоря выражало удивление и досаду.

«Почему они решили поменять Веру? - думал я. –  Видимо, у каждого своя причина.     Игорь завидует мне: ведь сам он не может приударить за нею в присутствии Татьяны. А Татьяна подозревает, что Игорь положил на Веру глаз, и ревнует его».

- Передай Вере, что я приглашаю ее в гости, -  обратился я Тане. - Скажи, что по ней скучают. Так и скажи.

- Сегодня к ней схожу, - пообещала Таня.

Ее  раздражало неопределенное, уклончивое поведение подруги. Я тоже считал, что ей пора прояснить свою позицию. «Никто тебе не навязывает своего общества, - думал я. - Если  не можешь или не хочешь быть членом нашей компании, то так прямо об этом и скажи».    

Я решил получить хоть какие-нибудь  новые сведения о Вере.

-  У них детей нет? – спросил я.

-  Нет. Говорит: «Живем плохо». Я ей: «Что тебя с ним связывает? Детей нет. Квартира твоя».

- Квартира ее? – удивился я.

- Да, ее отец юрист. Он ей квартиру выбил.   Двухкомнатную.

- А ты не знаешь, почему у них нет детей? - спросил я.

- Не знаю. Не спрашивала.  

- Понимаю. Это было бы бестактно. Я спрашиваю не из любопытства. Мне это важно знать. От этого зависят наши отношения.

- Схожу к ней, хотя это неприятно, - пообещала Таня. -  Ее муж смотрит на меня враждебно. Он же видел нас. Она рассказала ему всю правду.

- Зачем?   Это плохой признак.  

- Но ведь ничего не было.

- То-то и оно, что не было. А раз  рассказала, значит, ничего и не будет.

«Может, она  просто поддразнивает мужа,   чтобы он ревновал и сильнее любил ее. А  я лишь пешка в ее игре», - подумал я.

Через несколько дней  я пришел к Татьяне.   Сразу заговорили о Вере.

- Она какая-то… - начала Таня, но не закончила фразу.

- Какая? -  заинтересовался я.

Таня неопределенно пожала плечами.  

-   Заторможенная  какая-то. Она всегда такая. Я ее не до конца понимаю, - взволнованно  проговорила она.

- А она давно замужем? – спросил я.

- Лет пять.

- А сколько ей сейчас лет?

- Тридцать один. То ли исполнилось, то ли скоро исполнится.

- Я же говорил Олегу! – радостно воскликнул я. -  А он дает ей не меньше тридцати пяти. Ничего не понимает в возрасте женщин.  

-  Она хочет  летом подработать у нас, в библиотеке,   - продолжала Татьяна рассказывать о своей подруге, - а я говорю ей: «Зачем? »

- Зря ты так ей говоришь. Пусть устраивается. Свободнее будет. Сможем встречаться. Наоборот говори: «Что тебе без дела все лето сидеть. Приходи. Подработаешь. А то ведь скучно будет, - поучал я.

- Верно. Так и скажу в следующий раз!

Я зашел к Тане  через неделю.  

- Была у Веры, - доложила она. -  Поговорили.

- Ну и как она?

- Ничего. Завтра должна прийти в библиотеку. Попросится на работу — в отдел комплектования.   Удивительно: муж ее хорошо меня принял. Приглашал фильм смотреть. Просто удивительно.

В тот же день вечером после экзамена мы шли с Игорем пешком через весь город.

- Надо с Верой завязывать, - сказал он. – Ничего у тебя с ней не получится.

- Почему? – огорчился я.

- Таня сказала, что у нее есть любовник. Я ей говорю: «А чего ж ты Коле раньше не сказала. А она говорит: «Не хотела расстраивать».

Новость меня мало расстроила: я уже не тешил себя иллюзиями относительно романа с Верой. Кроме того, ее образ полностью стерся в памяти.

- Это хорошо, что есть любовник, -  сказал я. –  Если есть один любовник, значит, будет и другой.    Мы продолжим общаться с нею. Только она не должна знать, что мы знаем  о ее любовнике.   А то мои шансы уменьшатся. Она решит, что мы принимаем ее за шлюху.

- Это точно, - согласился Игорь. - Будем молчать.

Я понимал, что моя Вера скорее плод моего воображения, чем женщина из плоти и крови. Кто она в действительности, я представлял смутно. Когда мы общались с нею, я был в сильном опьянении. Да и общение длилось всего лишь несколько часов.  

Лера и ее муж

Мы с Игорем  вышли из института, повернули налево. На троллейбусной остановке стояла Лера. Недавно  она пригласила меня к себе на именины, и теперь мне нужно было уточнить, когда  состоится вечеринка – в пятницу или в субботу. Я не мог подойти к ней вместе с Игорем, так как  он не был в числе приглашенных. «Он не впишется в нашу компанию. Ты же сам говорил, что он инфантилен», - объяснила она  свое решение. На вечеринке ей хотелось пофлиртовать с Ройтманом.

- Извини, мне надо с Лерой переговорить, - сказал я Игорю.

Мы торопливо пожали друг другу руки.    

- Хорошо, что мы с тобой встретились, - сказала Лера со свойственной ей восторженностью. – Ты куда?

Оказалось, что нам обоим нужно было попасть в центр города. Мы решили пойти пешком.

Она сказала, что на вечеринке будет присутствовать ее муж. Как она ни старалась, ей не удалось удалить его.

- Он, конечно, человек строгих правил, - предупредила она. – Он внесет элемент официальности. Ну ничего. Зато он взялся сам все приготовить. Я у него спросила: «Разрешишь хотя бы подавать…» - «Нет, говорит, это мое дело».

Многие женщины гордятся своим кулинарным искусством. Лера, напротив, гордилась  тем, что совершенно не умеет готовить.

- Он многие блюда готовит для меня одной, - хвасталась она. – Например, курицу тушит. Иногда в постель кофе приносит,   конфеты.

Она  была очень довольна своей жизнью, своим мужем.  

Я признался, что наш брак с Ксюшей обречен, но с разводом нужно подождать.

Лера провела интересную  аналогию:

- Гнойник должен сначала созреть. Потом не так больно будет, когда лопнет.

- Я ничего плохого не могу сказать о Ксюше плохого. Она трудолюбива, порядочна, но психологически мы несовместимы. Вот в чем наша драма, - сказал я.

- Я тоже не смогла общаться с Ксюшей. Это невозможно, - сказала она и неожиданно перескочила на другую тему: -  Я не представляю себе другого мужа. Иногда бывает настроение: «Совершенно чужой человек». Зло разбирает. Но потом понимаю: «Не могу жить без него». И он без меня не может.

В субботу я  вместе с Кожиным и Ройтманом пришли к Лере.

Дом у Леры своими масштабами напоминал дворянский особняк.   Было заметно, что  хозяева  безумно любят его, гордятся им, живут для него. Комнаты были заполнены мебелью (креслами, шкафами, стенкой, столами, кроватями), на потолках висели массивные люстры, на дверях – занавески из тонкой дорогой материи. Правда, планировка дома оставляла желать лучшего: из восьми комнат только две были изолированные, остальные – проходными.   Другой недостаток – в стенах были проемы, но не было дверей, которые можно было бы закрыть, чтобы уединиться в той или иной комнате.

Лера привела нас  в гостиную. В ней царил полумрак. Занавески на дверях слегка покачивались из стороны в сторону.

- Я не умею развлекать, - сказала она, -  развлекайтесь сами.

Она выглядела не хуже, чем обычно, но  черное полупрозрачное платье, подчеркивающее мощь  ее крупного упругого тела,   и длинный нос с горбинкой придавали ей сходство с вороном. У меня в памяти даже всплыли стихи Блока: «Черный ворон в сумраке снежном, черный бархат на смуглых плечах…» Впрочем, платье Леры было не из бархата, а из какого-то другого материала.    

Мы провели в гостях уже около часа, а мужа Леры так и не увидели. По ее словам, он готовил салат-оливье.    

Наконец, хозяйка пригласила нас к столу.   Истерзанный голодом, измученный сальными фразами Ройтмана, я первым зашел в комнату, где должно было состояться чествование именинницы.

На столе стояли две бутылки водки, жаркое, копченая колбаса, картофельное пюре и салат-оливье в большой глубокой тарелке.   (Я не ожидал такой  расточительности от Леры. У нее каждая копейка на счету, и вдруг такое изобилие!) На стуле, возле дивана, стоял магнитофон. Звучала композиция группы «Пинк-Флойд» - «Стена».

Она представила нам своего мужа Олега - высокого блондина.   По ее рассказам я представлял его другим. Она постоянно повторяла: «Я люблю мужа и ребенка рожу только от него». Но он не выглядел мужчиной, от которого женщинам хочется рожать детей. У него было провинциальное, без изюминки, без интеллекта  лицо,   узкая грудь; когда он говорил, показывались длинные, как у грызуна, желтые зубы.    

Во время представления краска смущения залила его лицо. Когда видишь человека, который так смущается, невольно проникаешь к нему сочувствием.

Мы сели за стол.

- Это все приготовил Олег, - похвасталась Лера.

Я выразил восхищение кулинарным талантом ее мужа. Возможно, поэтому меня назначили тамадой. Я не стал отказываться: мне хотелось лишний раз попрактиковаться в красноречии.

Я сразу предоставил слово самому себе. Мой тост был проникнут  восхищением именинницей. Говорил я недолго, минуты три.

- Ну, хватит, хватит, - прервал меня обрюзгший Кожин, который был не в духе и которому, видимо, не терпелось самому произнести речь.

Второй тост произнес Ройтман. Он нес чушь минут десять, не меньше.

Третий тост произносил Кожин,

Он говорил минут двадцать – двадцать пять.

Тост Олега был самый короткий.

- Мне крупно повезло, - сказал он. – Лера – самая лучшая в мире женщина.

- Вы встретились случайно? – спросил Ройтман.

- Да, случайно, - ответила  Лера несколько загадочно, с намеком.   -  В троллейбусе. Мы ехали с Игорем.

Ройтман с гордостью стал хвастаться:

- Сережа Митич как узнал, что мы идем к тебе на день рождения, так чуть было от зависти не лопнул.

- Это ты ему сказал? – в отчаянии проговорила Лера,   побагровев (ей стало мучительно стыдно, что она не пригласила Митича).

Ройтман и бровью не повел.

- Нет, не говорил, - сказал Ройтман, - он сам догадался.

-  Ройтман сказал Митичу: «А мы к Лере на именины идем», и тот догадался, что мы идем к тебе на именины, - пошутил я.

Хозяева засмеялись.

Когда очередь произносить тост снова дошла до меня, я уже основательно захмелел и  погрустнел.

- Выпьем за то, чтобы между людьми рухнула стена, чтобы люди понимали и любили друг друга! – сказал я.

- Ну ладно, хватит, - прервал меня Ройтман. – Дай сказать. Я продолжу!

Почему-то мой незаконченный тост сильно не понравился Олегу.

- Между нами нет стены, - воинственно, с элементами угрозы в мой адрес  произнес  он и посмотрел на Леру.  

Я принял вызов.

- Стена есть между всеми людьми, - сказал я, повышая тон. – Если человек считает, что между ним и его близкими нет и никогда не будет стены, значит, он тешит себя иллюзиями.

- Скажите, - обратился я к Кожину, - У вас есть проблемы в отношениях с женой?

-  Есть, - глухо ответил тот.

- А у тебя? – обратился я к Ройтману.

Ройтман тоже был вынужден признать, что у него тоже есть проблемы.  

- Есть они и у меня, -  сказал я, имея в виду свои отношения с Ксюшей.

Лера села на диван напротив и раскинула руки вдоль его спинки: ворон распростер свои крыла.

- Садись ко мне, - обратилась она к Ройтману, а затем, переведя взгляд на меня, повторила ту же самую фразу. Лишь  ее супруг не получил приглашения.

Каждый, кто сел бы рядом с нею, оказался бы под ее крылом.   Ройтман  не проявил интереса к предложению  Леры. Я тоже остался сидеть на месте: не в моих правилах флиртовать с женщиной на глазах у ее любящего мужа.    

Олег  помрачнел. «Вот тебе и нет стены», - подумал я.

Разговор возобновился. Олег стал декламировать стихи. Он старался произвести на нас впечатление: вот, мол, я тоже парень не дурак, я знаток поэзии. Мне было неловко за него, и вместе с тем он вызывал у меня сострадание.

- Стихи знаешь, - проговорил Ройтман. – Вот почему Лера вышла за тебя замуж. Свой человек.

Олег просиял: комплимент Ройтмана пришелся ему по душе. Он смотрел на Ройтмана с симпатией, граничащей с любовью.   Вскоре у них завязался  отдельный разговор. Я слышал, как Олег обещает оказать Ройтману какую-то услугу (кажется,   достать какое-то дефицитное лекарство).

Со мной же  Олег говорил   раздраженно, резко. Я не мог понять, в чем причины его антипатии. «Мог хотя бы из приличия  вести себя  повежливей», - думал я. Если бы алкоголь не размягчил мою душу и не снизил порог чувствительности, то  я бы, наверно, по-английски покинул дом Леры.  

- Олег, сходи, приготовь кофе, - распорядилась Лера.

- Лера! – не выдержал Ройтман. – Нам хочется, чтобы ты сама нам приготовила.

- Нет, - возразила Лера. – Олежек приготовит.

Она демонстрировала  свою власть над мужем, показывала, что он у нее под каблуком. «Теперь вы понимаете, почему я вышла за него замуж, - говорила она мимикой, тоном. - Что захочу, то он и сделает».

Олег, поколебавшись секунду-две, встал и покорно пошел на кухню. Вскоре за ним последовала Лера.

- Я б такую жену дня не стал держать. Выгнал бы, - сказал Ройтман беззлобно.    

Перед уходом Олег повел Кожина и Ройтмана в туалет. Мы с Лерой остались в комнате одни. Она спросила:

- Ну и как тебе Олег?

- Хороший парень, - ответил я. – Но, по-моему, я ему не понравился. Ему понравился Ройтман.

- Да, он мне признался.

Я не мог понять, почему  я вызвал у него стойкую антипатию.     «Видимо,   он принял на свой счет мой тост о стене между людьми», - думал я.    

Олег зашел в комнату. Его лицо было злым.

- Ну что, идем? – спросил я его.

- Да, если вы идете вместе с ними, - резко ответил он.

Такая откровенная злость, бесцеремонность едва не переполнила чашу моего терпения.

Мы пошли на остановку. Олег  с Ройтманом шли впереди,   я с Кожиным и Лерой – позади. Когда Кожин  оторвался от нас, и мы остались с Лерой наедине, она призналась:

- Я рассказала Олегу  обо всем. Что была влюблена в Ройтмана. Об  Игоре. О том, что у нас с тобой чуть было не произошло..

- Зачем? – ужаснулся я. – Зачем?

- Мы рассказали друг другу о своем прошлом. Он мне, а я – ему.

Теперь поведение Олега  стало мне понятным. В его представлении Ройтман –   предмет платонической,   почти детской любви Леры,   я же  коварный соблазнитель, который чуть было не лишил его будущую жену девственности.  

Не трудно было догадаться,   что побудило  Леру быть предельно откровенной с мужем.   Если бы она скрыла от мужа свое прошлое, то у него создалось бы впечатление, что она неинтересна мужчинам, что она не вызывает у них желания. Рассказав же ему о наших посягательствах на свою невинность, она заставила  мужа  ревновать  и выросла в его глазах.  

Я подумал, что общение со мной и с Игорем пошло Лере на пользу: благодаря приключениям с нами, у нее появилось интригующее прошлое.  

Выбранные места из переписки с Саней Макаровым

«На мой взгляд, твое утверждение, что скука и тоска - естественное состояние  и что женщины  не спасают  от депрессии,   является лишь относительной истиной.

Да, тебя не спасали.   Это верно.   Но какие женщины тебе попадались?   Чем примечательны Мадлена и Калерия?

Ты сам не раз говорил, что Мадлена не блещет умом, что ей не хватает чуткости, чтобы понять тебя, твой мятущийся дух. Увы, преданность тоже не была ее добродетелью. Ты сам жаловался, что она у тебя на глазах флиртовала с Эдиком.

Другая твоя женщина – Калерия –  была  алкоголичка. Вы с нею были чужие люди. Вы спали на одной постели, но жили в разных мирах. Вы занимали одно и то же  пространство, но находились  в разных измерениях. Она напивалась чуть ли не каждый день, уходила из дома, оставляя на тебя своего ребенка, рожденного вне брака. Дружище, она изменяла тебе. Да, такая женщина  не спасет от тоски. Наоборот, доведет до самоубийства или до рака.   Ее с полным основанием можно назвать не только роковой, но и раковой женщиной.

Должен признаться, что и на мою психику далеко не все женщины  действовали благотворно.   Например, Ксюша своей угрюмостью, замкнутостью доводит меня до отчаяния.    

Но это не означает, что нет женщин, которые бы повышали наш жизненный тонус. Например, когда я жил с Тоней, я никогда не испытывал  гнетущей тоски, жизнь никогда не казалась мне мрачной и скучной. Я не идеализирую ее. Ее лицо было обычным, интеллект средний, но она была женственна, сексуальна, по-житейски умна, обладала хорошим стилем и тонким чувством юмора.   С нею мне  было интересно общаться, интересно жить. После ее измены и последующего за нею развода депрессия, действительно, стала моим естественным состоянием.

Твоя теоретическая ошибка состоит в том, что свой негативный опыт общения с женщинами ты экстраполировал на все человечество, частным случаям ты придал абсолютный характер.  

Рискну выдвинуть свой тезис: одни женщины спасают от депрессии, другие, наоборот, доводят до безумия, третьи оставляют нас равнодушными.   Нам надо искать женщину, которая бы помогала нам жить, и решительно рвать отношения с вампирами, угнетающими нашу психику.

…Ты повторяешь свою давнюю мысль: «В жизни не надо делать ставку на женщин». В порядке творческого развития твоего тезиса скажу следующее.   На мой взгляд, человеку вообще не следует делать ставку на что-то одно – на женщину, на друга, на работу, на творчество и т. п. Любая монополия вредна. В любой сфере нас  подстерегают неудачи. Женщина может изменить, друг отвернуться, работа разочаровать, творчество иссякнуть. Если у человека нет отдушины, компенсатора, то неизбежна фрустрация. В идеале у каждого мужчины  должен быть широкий спектр ценностей: и любимая жена, и эффектная  любовница (а еще лучше: две), и интересная работа, и творчество и т. п. Наличие многих ценностей поможет человеку перенести удары судьбы. Если тебе изменила жена, тебя утешит любовница, если тебе изменила любовница, то успокоение ты найдешь в объятиях жены (или другой любовницы), если же тебя одновременно бросили и жена и любовница, то от депрессии тебя спасет интересная работа. Но если ты зациклился на чем-то одном,   то   неудача в этой сфере обречет тебя  на невыносимые страдания».

Люда

В конце мая  встретил Люду – в первый раз за последние три месяца. Увидев меня, она изменилась в лице, побагровела, даже отшатнулась в сторону от потрясения. Она заметно похудела, и ее фигура стала еще совершеннее. «А она не дурна! » -  отметил  я.

- Здравствуй, Люда! - бодро сказал я, когда мы поравнялись.

Я хотел обменяться с нею  парой фраз, но,   поздоровавшись, она  прошла мимо. Я мог бы ее остановить, но мне не хотелось возобновлять с нею отношения. Я считал, что она полностью себя исчерпала.

Дней через пять возле магазина «Луч» я снова встретил ее. Увидев меня, она вскрикнула, отшатнулась в сторону. Она была настолько эмоциональна, что не могла скрыть своего потрясения. Я еще раз отметил, что тело у нее великолепное, совершенное, формы  безупречные.

Приближаясь к ней, я замедлил шаг, давая понять, что хочу поговорить с нею.

- Как поживаешь? – спросил я, останавливаясь.

- Первого июня еду в Питер на конференцию, - сообщила она, просияв.

Я понимал, почему ее так радует эта поездка: на конференции она надеялась встретить главного мужчину своей жизни.

-  Это замечательно. Там ты пообщаешься с людьми, у которых есть настоящая культура философского мышления, -  сказал я.

Мой подчеркнуто серьезный вид  надежно маскировал иронию, которой была пронизана эта фраза.  

Я намекал на ее давнее заявление, что, кроме нее, получившей базовое философское образование в Ленинградском университете, у нас в Везельске, в частности  на кафедре философии,   нет людей с настоящей философской культурой мышления. Конечно, ее утверждение содержало зерно истины: настоящих мыслителей у нас не было.   Но трудно было согласиться с тем, что сама она  является приятным  исключением.

- Да. Может встречу!   – сказала она.

Из уст ее стали вырываться прерывистые дробные  звуки, которые с каждой секундой становились все выше и выше, - так она смеялась.

Она приложила ладонь ко лбу, словно защищая глаза от солнца,   поглядела по сторонам и сказала скептически:

-  Здесь никого не увидишь. А если увидишь, то  потом оказывается, что и они … - она оборвала фразу, но по интонации, мимике можно было догадаться,   что  редкие философы, встречающиеся в нашем городе,   на поверку оказываются существами примитивными и неполноценными.

«Может, она и не глупа, - подумал я, - может, она чувствует иронию. Возможно, уловила мой намек. Но она слишком эмоциональна, слишком экзальтированна. Поэтому и производит впечатление глупышки».

- Старшим не сделали? – поинтересовался я.

- Нет, все по-старому.

- Бедствуешь? Денег мало. Сколько сейчас получаешь?

- Тысячу сто.

- Тяжко приходится.

- Тяжко, - в ее голосе появились жалобные нотки.

- А кого-нибудь в старшие у вас провели?

- Нет, никого. Так вот и живу.

- Представляю, как тебе тяжело.

- Да, плачу по ночам. Прямо реву. – Она снова захихикала.

Во мне шевельнулась жалость. «Плачет по ночам, но не из-за денег, а от одиночества», - мелькнуло у меня в голове. Жалость усиливалась, разгоралась. Захотелось прижать ее к себе, погладить по голове, утешить. Но ее манерный смех гасил благородное чувство. Я смотрел на нее и мучительно думал: пригласить или нет. «Нет, не приглашу, с ней покончено», - решил я.

- Извини, Коля, я спешу, - сказала она. – Мне на кафедру.

Мы разошлись в разные стороны.

«Несомненно, меня она считает подлецом, - думал я. – Она потратила на меня несколько месяцев, а я так и не женился на ней, хотя и подавал надежды, играя роль мужчины с серьезными намерениями. А потом взял и без всяких объяснений исчез. Но как на ней жениться? Она даже не пытается скрыть, что не любит меня. Смех фальшивый. Экзальтированна. Разве я смогу жить с такой! »

Вступительный экзамен

Когда я проходил мимо  кабинета ФОПа, внезапно в голову мне пришла мысль: «Зайду к Кате! »   

Она сидела за машинкой, что-то печатала. Кроме нее в аудитории находились еще три женщины и ее сын.   Я не знал, чем мотивировать свой визит. Что мне, женатому мужчине, надо на ФОПе? Меня охватило смущение.

- Проходите, проходите, Николай Сергеевич, – мягким голосом проговорила Катя.

Я подошел к ее столу. Листы белой бумаги были вложены в каретку пишущей машинки.

- Что печатаете? – спросил я, чтобы начать разговор.

- Разное.

- Как поживаете?

- Да ничего. Хорошо. – Печальная улыбка осветила ее милое лицо.

- Поздоровайся с дядей, - сказала она Сереже, сидевшему рядом с нею на стуле.

За зиму он значительно подрос, изменился.

- Здравствуй, - звонким голосом, бодро сказал мальчик.

- Ты помнишь меня? – спросил я. – Помнишь, как меня зовут?

- Не помню, - растерянно проговорил Сережа.

Я расстроился.

- Полетим еще? – неожиданно спросил малыш.

- Куда?

- В космос.

- Так ты помнишь меня, - обрадовался я, - ты забыл лишь, как меня зовут.

- Конечно, - подтвердила Катя.

- Пойдем покатаемся на карусели, - предложил Сережа, демонстрируя прекрасную память.

Я не возражал.

- Нет, дядя Коля занят, - строго сказала сыну Катя.

Меня осенило:

- Слушай, а у тебя листка  бумаги не найдется?

- Найдется. А зачем тебе? – В ее глазах появилась хитринка.

- Заявление надо написать в профком. Путевка в дом отдыха нужна.

Минут через пять заявление было написано. Катя предложила отредактировать его. «С какой стати? Что она, стилист, что ли? Да если даже  и есть недочет, то не переписывать же все заявление». Я сообразил, что она хочет познакомиться с содержанием заявления. Давало о себе знать женское любопытство. Чтобы она убедилась, что в дом отдыха я собираюсь ехать один, без семьи, я дал ей листок.

«Здорово получилось, - подумал я. - Теперь мой визит мотивирован: зашел, чтобы взять лист для заявления».

Я направился к выходу. Катя встала из-за стола, чтобы меня проводить. В коридоре мы остановились.

- Когда придешь? - спросил я тихо.

- Скоро отвезу Сережу, и мы придем.

- Приходи одна, - попросил я.

Она загадочно улыбнулась. Мы стояли вплотную. Серый пиджак вносил в ее облик элемент официальности, но огромное декольте придавало ей пикантность.    

- А ты опять хорошеешь, - сказал я. –  У тебя поразительно нежная кожа.

- Да, некоторые знают, какая у меня кожа, - улыбнувшись, сказала она.

Намек на событие,   участником которого я был год назад, доставил мне удовольствие, но слово «некоторые», допускавшее, что оценить   красоту ее тела могли и другие мужчины, вызвало у меня легкую вспышку ревности, которую я тут же погасил усилием воли.

- Надеюсь, немногие, - пошутил я.

- Конечно! – сказала она. - Вы случайно вступительные экзамены у заочников не принимаете? – спросила она.

- Кажется, принимаю. А что?

- У меня родственница поступает на литфак.

- Постараюсь помочь.

Из маленькой аудитории к нам вышла женщина лет пятидесяти,   невысокого роста, стройная, смуглая, с большой коричневой родинкой на щеке – начальница Кати. На ее носу  сверкали очки, на лице играла улыбка.

- Николай Сергеевич не член комиссии? – спросила она приглушенным голосом. – Может, сможет помочь?

- Мы уже об этом говорим, - сказала Катя.

- Постараюсь, - сказал я.

Начальница ушла.

- Ты знаешь, какие у меня твердые принципы, - сказал я. – Но чего не сделаешь ради красивой женщины!  

- Да, - улыбнулась Катя.

- А как ее фамилия?

- Перед экзаменом я тебя найду.

У меня возникло подозрение, что она не помнит фамилию своей «родственницы».

Я попрощался.

- До встречи, - ответила она. Ее рука прикоснулась к моей руке, в глазах засветилась нежность.

Я вышел из аудитории. В голове зазвучал злобный голос Макарова: «Она тебя использует. Ты поможешь ее родственнице  поступить, а она тебя кинет, не допустит до своего тела». «Ну и что, - мысленно ответил я другу. – Обойдусь и без вознаграждения. Да и что изменит еще одно сближение с нею? Все равно мой донжуанский список она пополнила уже год назад. Зато если я начну помогать ей, жизнь станет интересней – появится драма, развитие сюжета».

Приближался экзамен, а Катя не подходила. Правда, я не был уверен, что я вхожу в состав экзаменационной комиссии. Надо было уточнить у заведующей, но разговор с Суворовой был мне неприятен, и я откладывал его со дня на день.   Пока я собирался с духом, чтобы обратиться к заведующей с вопросом, ко мне подошла  Марина, наша лаборантка, маленькая, стройная женщина лет тридцати с красными щеками и неровной кожей, назначенная секретарем приемной комиссии,   и спросила, член ли я экзаменационной комиссии.

- Кажется, да. А что?

- Сегодня первый экзамен. А никто не знает, кто будет принимать.   Никогда такого не было, - проговорила она с отчаянием.

Я запаниковал: если не помогу Кате, то на ее благосклонность трудно будет рассчитывать. Мне же не хотелось упускать великолепный шанс еще раз сблизиться с женщиной, от которой я был без ума.

Я бросился на поиски Суворовой.

Посмотрев мою нагрузку, она сообщила, что на вступительный экзамен мне запланировано тридцать часов.

Я побежал на ФОП к Кате. Увидев меня, она вышла из маленького кабинета в проходную аудиторию.

- Что же ты не подходишь? – спросил я. – Сегодня же первый экзамен.

- Марина сказала, что ты не член комиссии. Она не нашла тебя в списках.

- Не знаю… Я член. Ты с кем-нибудь, кроме меня договаривалась?

- Я просила Марину. Может, она кого-нибудь сможет попросить.

- Это ненадежно. Кто принимает экзамен в группе твоей родственницы?

- Не знаю. Никто не знает. Даже Марина не в курсе дела.

- Хорошо. В какой она группе?

Она зашла в кабинет, а через несколько минут вернулась с листком, на котором были записаны данные о ее протеже.

«Родственница»  (ее фамилия была Есина)  была включена во вторую группу.

- Да вот она, - Катя повернула голову  в сторону девушки, сидевшей за столом и погрузившейся в чтение каких-то записей. У девушки были длинные пышные волосы, ее миловидное лицо походило на лик Кати.

Начало экзамена приближалось, а я не знал, включен ли я   в «бригаду» экзаменаторов и могу ли я сегодня приступить к работе.

В кабинете литературы я нашел Полякову, председателя экзаменационной комиссии.

- Экзамен сегодня, - сказала она.  

- А когда мне можно приступить?

- Хоть сегодня.

- Я хотел бы сегодня. Мне надо выполнить нагрузку пораньше. В июне у меня большая нагрузка на заочном отделении, - говорил я, с трудом скрывая волнение.

- Хорошо. Во вторую группу пойдете. С Любовью Ивановной.

«Здорово, - подумал я. – Мне как раз и надо во вторую группу. Это судьба».

Я прибежал в деканат.

- А вас в приказе нет, - сказала Добродомова. – Суворова вас не включила.

- Этого не может быть. Я сегодня был у нее. У меня в нагрузке есть тридцать часов.

Она потребовала у секретарши все приказы. Действительно, моей фамилии в приказе ректора  не было.

- Я не возражаю против вашей кандидатуры, - сказала Добродомова. –  Люда Полякова говорила, что не хватает одного человека.

Она сама от руки написала текст приказа.

- Валя, отпечатайте сейчас же, - сказала она секретарше.

Когда документ был готов, она сказала мне властным голосом:

- Вы должны попасть на прием к ректору немедленно. Сами отнесите приказ, чтобы он был подписан быстрее.

Приемная ректора до отказа была заполнена посетителями, но секретарша отсутствовала. Я оставил заявление на столе, написав записку: «Декан Добродомова просит как можно быстрее подписать заявление, так как не хватает экзаменатора, а сегодня экзамен».

Я зашел на кафедру. Навстречу шел Драгунский.

- Нас отставили! – сказал он. На его лице застыла недоуменная, растерянная улыбка.

Я его не понял и попросил уточнить, откуда нас отставили.  

- Из комиссии, - сказал он.

- Почему? – удивился я.

- Зайди к заведующей. Узнай. Она там. – Он показал глазами на «закуток»  за шкафами. Я поспешил за разъяснениями.

- Да, - подтвердила Суворова, -  Драгунского и вас ректор вычеркнул из списка.

- Почему? – встревожился я.

Я опасался, что поступок ректора   -  проявление недоверия и неприязни ко мне со стороны администрации (ведь я боролся с нею за квартиру).

- Не знаю, - сказала Суворова. – Он ответил невразумительно.

Чтобы Суворова не подумала, что у меня есть какой-то личный интерес попасть в комиссию, я сказал:

- У меня большое недовыполнение. Я же в апреле, в мае мало работал. В первом семестре недовыполнил.

Я снова бросился в деканат.

- Ректор вычеркнул Драгунского, - сказала деканша.-  В прошлом году он из двадцати пяти человек завалил восемнадцать. Поставил восемнадцать двоек. Ректор сказал: «Не надо. Из-за него мы набор не сделаем. Он еще и Довыденко исключил. Тот тянет в институт кого попало. Вы должны попасть на прием к ректору немедленно.

Я побежал к ректору. Секретарши в приемной  по-прежнему не было, но и мое заявление, оставленное час назад на ее столе, тоже отсутствовало. Значит, оно попало к ректору.

Я решительно открыл дверь ректорского кабинета. На приеме у него уже было три человека.

- Извините, - сказал я. – Я отниму у вас полминуты. Через десять минут начинается экзамен. Не хватает экзаменатора. Подпишите ли вы заявление декана о зачислении меня в экзаменационную комиссию?

Ректор снисходительно отнесся к моему дерзкому вторжению на его территорию.

- Идите принимайте, - сказал он. - Подпишу.  

Его рука подняла кипу заявлений, лежавшую перед ним. Не дожидаясь, пока он найдет мое заявление и подпишет его, я вышел из кабинета.

Я прибежал к Поляковой в начале третьего.

- Вы во второй группе. Любовь Ивановна уже пошла.

Когда я зашел в аудиторию, Топорова, моя партнерша, уже разложила билеты на столе. Я стал рассыпаться перед нею в извинениях: мне хотелось установить с нею хорошие отношения.

- Ну что вы. Пустяк, - сказала она. – Вы меня тоже минут на десять отпустите, когда билеты возьмут. Мне надо…

- Да хоть на час! – воскликнул я.

Любовь Ивановну считали занудой. К ней никто никогда не обращался за помощью, даже ее начальник.

Дверь скрипнула. В проеме двери я увидел Ройтмана. Жестом он подозвал меня к себе и передал список абитуриентов, которых надо было «поддержать».

- За Есину Кожин просит, - шепнул он.

Я переписал фамилии студентов на листок, положил его перед собой.

В аудиторию зашла Добродомова, села за стол, стала слушать ответы. Затем дала установку:

- Двойки ставьте только в том случае, если человек вообще молчит.

- Понятно, - сказал я солидно. – А то набор сорвем. Ведь впереди сочинение. На сочинении многие завалятся.

- Правильно понимаете, - похвалила меня деканша.

Она увидела листок, лежавший передо мной, обо всем догадалась и бросила на меня суровый взгляд, говоривший: «Вот почему вы так рвались в комиссию». Мне стало стыдно. Я пожалел, что не сообразил перевернуть листок. У начальников странная позиция: они  без всякого зазрения совести просят за своих протеже, но начинают благородно негодовать, если,    не дай бог,   узнают, что ты выполняешь просьбу других людей –  в частности начальников меньшего ранга.    Эта странная игра меня утомляла.

Как только Добродомова ушла, мы разделились на два потока: за одним столом я выслушивал ответы по русскому языку, за другим Любовь Ивановна -  по литературе. Итоговую оценку мы ставили согласованно.

Пришла Полякова, села за стол рядом с нами, экзаменаторами.   Подходила очередь Есиной. Нельзя было допустить, чтобы она отвечала в присутствии Поляковой. Пришлось лавировать.

Растерянный вид Есиной говорил о том, что она нуждается в консультации. Чтобы замаскировать свой интерес к ней, я подходил по очереди ко всем абитуриентам, давал им советы. Есиной попался вопрос, от которого веяло нафталином: «Осуждение несправедливости самодержавия в произведениях Державина, Фонвизина и Радищева». Попробуй вспомни. Да и когда это Державин,   воспевавший монархов, осуждал самодержавие?  

Когда Полякова ушла, я дал Есиной сигнал: «Отвечайте». Она быстро ответила на вопросы по русскому языку. Я исправил ошибки на ее листке. Поставил «5». Когда она отвечала на вопросы по литературе, я подсел к Топоровой, чтобы оказать на нее давление. Есина, естественно, отвечала слабо. Я сидел напротив ее и говорил:

- Ну что это за вопрос? Кто на него может ответить?

Топорова, безусловно, догадалась о моей заинтересованности и поставила Есиной  четыре балла.

Впереди был еще экзамен. «Если она поступит, интересно, ждет ли меня вознаграждение или Катя увильнет от сближения? » – думал я. Я вспомнил, что за  Есину просил Кожин, и меня обожгло чувство ревности: «Может, Катя и с Кожиным переспала? »  Затем я  поспешил себя успокоить:   «Какое мне дело до ее частной жизни? Она свободный человек. Глупо было бы думать, что у нее нет любовника. Надо приучать себя делить женщин с другими мужчинами».

Катя

Чтобы успеть на фильм «Богатые тоже плачут», студенты-заочники, у которых я читал спецкурс «Стилистика художественной речи», еще в начале лекции попросили меня  отпустить их пораньше. Мне не хватило твердости им отказать, хотя я понимал, что, если занятия проверят представители администрации, меня ждут серьезные неприятности.    

Я был в ударе. В аудитории находилась Катя. Я понимал: от того, какое впечатление произведет на нее моя лекция, зависят наши отношения; если ей будет скучно, то вряд ли можно рассчитывать  на интимную близость.     Шутки, интересные примеры из классиков сыпались из меня как из рога изобилия.

- Антонимы используются при создании парадоксов, - говорил я. – Много таких парадоксов у Оскара Уайльда. Один из них: «Естественность – это поза». Слова «естественность» и «поза» являются антонимами. Другой парадокс я предлагаю вам закончить самим: «Лучший способ избавиться от искушения… Продолжите.

-  Нужно искуситься, - сказала   студентка.

- Правильное направление мысли. У Оскара Уайльда этот парадокс звучит так: «Лучший способ избавиться от искушения – поддаться ему». «Избавиться», «поддаться» также являются антонимами.

Я даже привел в качестве примера собственный парадокс, тоже построенный на открытом употреблении антонимов: «Альтруизм – это утонченная форма эгоизма». (Правда, спустя много лет я нашел похожее высказывание в «Энциклопедии афоризмов».)

Читая лекцию, я не выпускал из вида Катю. Было заметно, что она потрясена моим лекторским мастерством. Видимо, она не ожидала от меня  такой ораторской прыти.  

Часы показывали 18.30.

- Мое время истекло, - сказал я. – Можете идти смотреть свой фильм.

Я посмотрел в сторону Кати и Светы, сидевших рядом, и подумал: «Подождать или уйти? Надо бы пригласить их в гости». Но, поразмыслив, я решил, что время для такого приглашения неподходящее.   Не стоило портить впечатление от лекции банальным приглашением. Я попрощался и вышел из аудитории. Настроение у меня было приподнятое. По пути я зашел в 214-ю аудиторию, где коллеги по экзаменационной комиссии проверяли вступительные сочинения.

- Моя помощь нужна? – спросил я Полякову.

- Возьмите у кого много.

Проверяющие уткнулись в листы: никто не хотел делиться со мной сочинениями, всем хотелось поскорее выполнить нагрузку, запланированную на работу в приемной комиссии.

- Если помощь не нужна, я уйду. Я зашел к вам на всякий случай: вдруг у вас запарка.

Я продолжил свой путь. Возле аудитории меня поджидали Катя и Света.

- Нам надо поговорить, - сказала Катя. – Зайдем к нам на ФОП.

Я последовал за подругами. Когда мы укрылись в аудитории, Катя извлекла из сумочки сверток и протянула его мне:

- Это вам передала Лидия Петровна.

Из-под газеты торчала металлическая пробка.

- Нет, не надо, не возьму! – вскричал я. – Зачем? Я же из дружеских побуждений помог…

Я был разочарован: в глубине души я надеялся, что мои старания будут вознаграждены  бурной ночью с Катей, мне же предлагали жалкий суррогат секса  - бутылку водки.

- Все это понимают. Возьми, - настаивала Катя.

- Не могу. Ты знаешь мои принципы.

- Ну что за принципы? Причем здесь принципы? Что тут такого? – на ее лице отразилась досада.

- Выпейте сами. Я же водку не люблю. У меня есть вино. Спрячьте.

Катя положила сверток в сумочку.

- А мне это даже нравится, - сказала Света.

Мне стало неловко оттого, что меня считают более благородным и бескорыстным человеком, чем я есть на самом деле. Я решил снизить свой образ.

-  Конечно,   дело не только в принципах. Здесь есть и расчет, - признался я.

- Вот именно! –  проговорила Катя с досадой.

Мне не понравилось легкое согласие Кати, поэтому я добавил:

- Но и в принципах тоже. Это как раз тот редкий случай, когда принципы и расчет не противоречат друг другу.

- А почему ты меня обманула?   - обратился я к Кате. – Ты говорила, что поступает твоя родственница, а оказалось, что это племянница Лидии Петровны.

Лицо Кати изобразило смущение:

- Выдали меня…

- Для нее я не стал бы стараться. Когда вы ко мне придете? Может, завтра?

Света замялась. На лице ее появилась растерянность. Видно было, что следующий день  у нее был занят.

- Скажешь, что у тебя четвертая пара, - посоветовала ей подруга.

Договорились встретиться в семь вечера.

Вечером я думал о предстоящей встрече. Что я хочу? Какая моя цель? Переспать с Катей. Покорить ее. Насладиться ее великолепным телом. Закрепить прошлогодний успех. Но захочет ли она остаться у меня на ночь? Вдруг скажет: «За кого ты меня принимаешь? Ты что, считаешь, что я должна тебя таким образом отблагодарить за племянницу Лидии Петровны?   Ты поэтому от водки отказался? Хочешь натурой взять? Как это низко! Это даже хуже, чем брать взятки».   Необходимо что-то предпринять, чтобы она отдалась мне.   Прежде всего, надо напоить подруг. В пьяном виде женщины теряют над собой контроль, кроме того,   опьянение позволяет им в какой-то степени сохранить лицо.    

Я определил такую последовательность действий: сначала пьем алкоголь, танцуем, провожаем Свету, затем я предлагаю Кате вернуться ко мне. «За кого ты меня принимаешь! – возмутится она. «Если не хочешь со мной спать, то и не надо. Мы будем спать на разных кроватях. Но возвращаться в общежитие, будить вахтера неразумно». Мы придем ко мне и вначале ляжем на разные постели, но затем я перейду к ней.

Утром я купил в магазине колбасы, яиц, хлеб (картошка у меня еще была) и занялся уборкой. «Хорошо, что меня хоть изредка навещают женщины, - думал я. – Если бы не их визиты, у меня в квартире был бы бедлам».

Весь день прошел в мучительном ожидании. В шесть часов я занялся приготовлением ужина. В начале восьмого я посмотрел в окно и увидел Катю и Свету, приближавшихся к нашему дому. Походка у Кати была легкая, летящая.   Женщины скрылись из вида и почему-то  долго не появлялись в моей квартире. Наконец, раздался звонок.

- Я бы ни за что не нашла квартиру, если бы не Света, - сказала Катя, зайдя в коридор. – Я плохо запоминаю.

- А у меня хорошая память, - похвасталась Света.

Я вернулся к плите. Женщины  предложили мне помощь. Но я  отказался, так как  почти все блюда: жареная картошка, яичница, порезанная колбаса – были готовы. Чтобы гости не скучали, я предложил им порезать хлеб, что они с удовольствием сделали.

Мы  переместились из кухни в спальню: там обстановка была праздничней.

Сели за стол. Я наполнил рюмки вином («хунчанд»). Из Катиной сумочки вынырнула бутылка водки. По всем приметам, эта была та же самая бутылка, от которой я отказался накануне. На этот раз я не стал спорить, бутылку взял.

- Зря принесли. Я водку не люблю. К тому же у меня вина много. Будем пить вино.

- Хорошо, - согласилась Катя. – Будем пить вино, а водку спрячь в холодильник.

Мы вспомнили девочку, которую я протаскивал на экзаменах.  

- Они-то понимают, что я не для них старался? – спросил я Катю.

- Понимают, конечно. Лидия Петровна говорит: «Смотри, Катя. Кажется, он на тебя глаз положил». А я ей: «Нельзя построить собственное счастье на чужом несчастье».

- Вот даже куда зашло, - рассмеялся я.

- Это ж женщины!

Я был немного обескуражен, что коллеги Кати так быстро меня раскрыли, но успокоил себя тем, что веду себя как обычный мужчина. «Это наше мужское дело – положить  на кого-нибудь глаз».

Пили за женщин, за квартиру, за родителей, за детей.

- За своих родителей я выпить не могу, - сказал я.

- Почему?

- Они умерли: отец – когда мне было двенадцать лет, а мать –  когда мне было двадцать шесть.

- Трудно было без  отца? – спросила Катя. -  Ты, кажется, говорил, что было неплохо.

- Честно говоря, не жалею, что рос без отца. Было больше свободы и меньше диктата.

- Конечно, это смотря какой отец. Если отец плохой, то лучше без отца.

- Верно, - согласился я. -  А хороший отец – редкость. У  меня с отцом, сколько помню, контакта не было.

Когда речь зашла о детях, Света сказала:

- А у меня оболтус растет. Неугомонный. Юла. Четыре с половиной года, а как скажет что-нибудь, хоть стой, хоть падай. Вылитый отец.

Вино ударило мне в голову, и мой мозг  начал генерировать мысли и остроты, которые трудно было назвать высшими проявлениями человеческого духа.

- С мужем ты развелась, а он на прощанье оставил тебе свой дубликат, - сострил я.

- Да не наговаривай ты на мальчика, - пожурила Катя подругу. – Он же у тебя чудесный мальчик.

- Твой Сережа тоже чудесный мальчик, - сказал я.

- Когда-то сказали, что Николай Сергеевич – отец Сережи, - проговорила с лукавой улыбкой Катя.

- Да, - вспомнил я с оживлением. – Мы стояли с Сережей рядом. Одна женщина говорит мне о Сереже: «Ну, это вылитый ты. Не перепутаешь! »

- А не было ли тебя тогда? – пошутила Катя.

- К сожалению, мое тело тогда было далеко от места зачатия, но мой дух, несомненно, присутствовал при этом акте. Иисус Христос был зачат от святого духа, а Сережа – от моего.

Катя улыбалась, слушая мою пьяную  болтовню. Ей было приятно, что я признал свое «отцовство», пусть даже виртуальное.

- А ты хорошо лекции читаешь. Интересно, - сказала Катя.

- Спасибо, - ее комплимент пришелся мне по душе.

- Недавно Кочергина слушала. Он страшный зануда, - сказала она. – Концерт был. Он был один из организаторов. Начал делать вступительное слово. Бред один. Замучил всех. Жена его только головой покачала. Она мне ровесница.

Едкая филиппика Кати бальзамом пролилась  на мою душу, разъеденную завистью к суперменам. Вместе с тем сообщение о том, что жене Кочергина всего лишь тридцать один год, было мне неприятно.

- Ровесница? – удивился я. – Неужели такая молодая? А ведь ему года сорок три, не меньше.

- И сатану полюбишь.

- Вообще-то Кочергин имеет успех у женщин, - сказал я, с одной стороны, стремясь к объективности, а с другой - надеясь на опровержение.

Света в какой-то степени оправдала мои надежды.

- Да какой там успех, - сказала она, скептически поморщившись.

Но Катя поддержала мое стремление к истине.

- Да, имеет, - согласилась она со мной. – Он строен. У него офицерская выправка. Но он невыносимый зануда.

- Какая у тебя квартира! – проговорила она. – Даже если бы ты ничего больше не имел, все равно ты мог бы считать себя счастливым.

Упоминание о квартире вызвало в моей душе вспышку бурной радости. «Да, - подумал я, - теперь я полноценный член общества».

Я переключил свою мысль  на гостей.

«Бедняжка, - подумал я о Кате, - живет в общежитии с ребенком, и нет никакого шанса получить квартиру». Мне стало ее жалко.   Я принес вторую бутылку.

- Давайте, прежде чем пить, попоем, - предложил я. – А то если я сильно опьянею, то не смогу играть. Пальцы не будут слушаться. Попоем, а потом еще выпьем.

Я раздал листы с текстами песен, взял в руки баян, заиграл. Наше трио запело. Баян заливался соловьем. Я поймал на себе потрясенный взгляд Светы. В голову мне пришла самонадеянная мысль, что она в меня влюбилась.

- Наши голоса хорошо сливаются, отметила Катя. – Хорошо получается.

- Неплохо, - согласился я.

- Ты бы к нам на ФОП приходил. Мы бы попели, - продолжала она. – К нам многие приходят. Кожин, например.

- У Кожина сильный голос, но петь с ним я не люблю, - признался я. -  У него оперный голос, а значит, несколько вычурный. А у нас с вами хорошо получается. Гармонично.

Раздался звонок. «Кто же это может быть, - пронеслось у меня в голове. – Вдруг Игорь с Татьяной и Верой… или Наташей.   Что делать? » Меня охватила паника.

Катя взволнованно и с некоторым подозрением смотрела на меня.

- Это, наверно, Игорь. Больше некому прийти, - сказал я. – Давайте не будем открывать. Зачем тратить спиртное на этого ленивца…

- Да у нас же есть еще… - проговорила Света, которой, видимо, хотелось, чтобы в нашей компании появился еще один мужчина.

- Но он не впишется в нашу компанию, - возразил я.

Мой довод подействовал на женщин.

- Не будем открывать, - сказали они твердо.

- Правда, может, это сосед позвонил. Ну да ладно. Поговорим с ним в другой раз.

Мы выпили еще по рюмке. Катя курила сигарету за сигаретой. Я предложил потанцевать. Я хотел поставить пластинку Аллы Пугачевой, но Катя воспротивилась.   В груде пластинок она нашла пластинку с песней группы «На-На». Танцевали мы долго. Одна пластинка сменяла другую. Мы были в экстазе. Наши разгоряченные тела носились по комнате. Я решил, что пора еще выпить,   наполнил рюмки и поднес их женщинам.

- Давай на брудершафт, - предложил я Кате.

Мы выпили и поцеловались. Катя указала взглядом на Свету. Я понял намек, подошел к Свете.

- Светочка, давай на брудершафт.

Она кивнула головой в знак согласия.

Ее губы дрогнули, когда к ним прикоснулись мои губы.

Мы еще долго танцевали, а потом сели за стол, пили и закусывали.

В голову мне пришла мысль, что моя личность, мой талант  максимально проявляется в маленьких компаниях, когда я  сам пишу пьесу, режиссирую действие «спектакля», когда я задаю тон общению.

Когда вторая бутылка иссякла, Катя решительно заявила, что им пора идти. У меня возникло подозрение, что она хочет улизнуть.

- Почему? – спросил я огорченно.

- Дети дома.

- Так ты ж сказала, что отправила Сережу.

- Да, но у Светы…

Пришлось подчиниться.

- Какая я пьяная! – сказала Катя, когда мы вышли на улицу.

Мы направились к рынку, где находилась автобусная остановка, с которой можно было уехать в Старый город. Я шел посередине, а женщины, держась за меня, по бокам.

Когда мы дошли до улицы Коммунистической, Катю осенило:

- Свету надо на такси отправить. У меня есть пятьдесят рублей.

«Это она хорошо придумала, - подумал я. –  А то пока Свету на автобус посадишь, часа два пройдет. А сейчас уже около одиннадцати».

- У меня тоже есть деньги, - сказал я.

- Сколько?

- Рублей пятьдесят.

- Давай по двадцать пять сложимся.

Я отсчитал тридцать рублей, протянул их Кате.

- Достаточно двадцати пяти, - сказала она.

В голову мне пришла мысль, что мне следовало сразу выложить всю сумму - пятьдесят рублей.   Но дело было сделано.

Мы поднимали руку, чтобы остановить машину. Две легковушки пронеслись мимо. Но как только я отошел в сторону, чтобы не мешать женщинам, их  чары сразу подействовали, и рядом с ними остановился «Бобик».  

- Сколько заплатите? – поинтересовался водитель. Чары чарами, а денежки счет любят.

Света назвала сумму. Водитель одобрительно кивнул головой. Света села в кабину. Бобик развернулся и помчался в Старый город.

Не сговариваясь, мы с Катей пошли ко мне домой.

- Какая я пьяная! – повторила она сокрушенно.

Я подумал, что она не так пьяна, как хотела казаться. «Ну и пусть считает, что пошла ко мне по пьянке», - решил я. Я взял ее под руку, чтобы она, не дай бог, не споткнулась.

Как только мы пришли домой, она пошла в душ.

- Тебе помочь? – спросил я.

- Да.

Ее обнаженное тело меня потрясло: нежная кожа, тонкая талия, упругая грудь (оказывается,   не такая уж и маленькая), длинные ноги,   совершенные пропорции. Есть женщины, которые эффектно выглядят в одежде, но стоит им сбросить с себя  «перышки», как чары рассеиваются: одних портят слишком жирные ляжки, других - дряблая грудь, третьих – еще какой-нибудь недостаток. Катя относилась к другой категории женщин. В одежде она выглядела обычной, симпатичной женщиной. Но стоило ей обнажиться, она превращалась в само совершенство.

Я не удержался, стал ее целовать. Мои губы прикасались к ее упругим соскам, бедрам.

Я взял правой рукой «лейку» и направил на нее струю. Вода падала на шею, грудь, спину, бедра, на маленький холмик. Левая рука потирала те места, куда попадала вода.

- Нет, лучше холодной водой, - сказала она. – Чтоб немножко протрезветь.

Я сначала сделал воду чуть теплой, а затем открыл кран с холодной водой.

- А теперь я сама, - сказала она, и я послушно вышел из ванной.

Я подумал, что скоро понадобятся презервативы. Но я был так пьян, что не мог вспомнить, где они находятся. Помнил, что они  в сумочке Ксюши, что сумочка в гостиной. Но как найти эту сумочку в груде вещей?

Я порылся в вещах, сумочка не нашлась.

- Ты мне дашь свою рубашку? – услышал я голос Кати из ванной.

Я поспешил выполнить ее просьбу.

В моей розовой рубашке она выглядела милой и возбуждающей. Она легла в постель, а я отправился в гостиную и продолжил поиски презервативов.   На этот раз мне повезло: сумочка нашлась быстро. Я взял три презерватива, положил их в карман и вернулся в спальню. Катя лежала под одеялом.

- У меня голова кружится, - сказала она и поморщилась.

Я не знал, чем ей помочь. «Лишь бы рвота не началась, - подумал я. – Тогда ей будет не до секса».

Я осыпал ее тело поцелуями, ласкал грудь, бедра.

Она гладила меня, отвечала на поцелуи.

- У меня только сегодня кончилось, прошептала Катя. – Еще может быть…

- Это пустяк!

Я, действительно, не испытывал ни малейшей брезгливости. Мне нравилось в ней все: и лицо, и рот, и грудь, и ноги, и манера вести себя на сексуальном одре. На этот раз, чтобы возбудиться, мне не надо было закрывать глаза и представлять на месте  партнерши другую женщину, красивую, сексапильную. Достаточно было открыть глаза и посмотреть на обнаженное великолепное женское тело.    

Презервативы  лежали на стуле рядом, но теперь, после ее сообщения, я не мог ими воспользоваться.   После месячных ей не угрожала беременность. Значит, если бы я надел презерватив, она бы подумала, что я считаю ее заразной. Я не мог оскорбить ее подозрением. «А будь что будет», - подумал я и вошел в нее без презерватива. Я рисковал. Она была одинокая, свободная женщина, лишенная предрассудков. Безусловно, у нее были связи. Но у меня не было выхода.   Я был похож на ныряльщика, который прыгает в воду с высокого берега в незнакомом месте. Ему может повезти, и он может сухим выйти из воды,   но у него всегда есть шанс удариться головой о какой-нибудь пень или камень, скрытый водой.

Лицо Кати, сморщенное от наслаждения, показалось мне каким-то маленьким и даже некрасивым. Но оно было мне бесконечно дорого. Меня захлестнули нежность и жалость.  

Она встала на колени. Я вошел в нее сзади. Ее поза была мне не совсем удобна. Я слегка надавил на ее спину. Ее тело сразу изменило позу. Но и эта поза меня не устроила полностью: член не доходил до конца. Легкий нажим рукой, и тело моей возлюбленной приняло идеальное положение.   Своей податливостью, пластичностью Катя напомнила мне Тоню. «Десять лет я не знал настоящего секса, - думал я. – Наконец, бог послал мне настоящую женщину». Приятно было смотреть, как член то входит в нее, то снова выходит. Никогда еще он не был таким большим. Мои руки обхватили ее груди, пальцы сдавили соски, теребили их.  

Затем мы снова заняли традиционную «миссионерскую» позу  (признаться, мою любимую). Приятно было видеть ее прекрасное лицо, приятно было посасывать ее язык, губы и при этом входить в нее.   Она тяжело и учащенно задышала. Я решил, что она кончает,    перестал сдерживаться и испытал сильнейший оргазм, впившись губами в ее губы. Оказалось, я ошибся.

- Я должна тебе сказать, - прошептала она, - что я кончаю очень редко. Я так устроена.

Я почувствовал себя виноватым. Я хотел поскорее возбудиться, чтобы снова соединиться с нею.

- Ты не суетись, - успокоила меня она. – Все будет хорошо.

Мы продолжали ласкать друг друга.

Я считал своим долгом довести ее до оргазма. Но как? Я вспомнил слова Валеры-марийца, с которым жил в аспирантском общежитии. Он прочитал книгу одной англичанки-сексопатолога, которая советовала мужчинам языком лизать клитор. По уверению этого крупного  специалиста, мужчина, который последует этому совету, станет первым среди любовников женщины. «Мне как раз и нужно стать первым среди равных, - подумал я. – Стать единственным у меня все равно нет шансов.   Но  вдруг у нее гонорея? А черт с ней. Все равно пропал! »

Я спустился вниз, раздвинул пальцами губки и прижался языком к клитору.

- Как хорошо! Как хорошо, - вскрикнула Катя. - Милый! Дай я буду смотреть. Повернись так, чтобы я видела.

Я выполнил ее просьбу. Она приподняла голову и смотрела на меня.

- Тебе приятно или ты для меня делаешь? – спросила она.

- Приятно, - сказал я. – У тебя сладкое влагалище. Ты редкая женщина.  

Она опустила руки и пальцами сама стала придерживать губки в раскрытом виде. Мой язык касался и ее пальцев, и губок, и клитора.   Затем она взяла мой палец и потянула вглубь влагалища. Палец уперся во что-то упругое.

- Чувствуешь? – спросила она.

- Чувствую. Что это?

- Матка.

Как сильно мне хотелось зачать ребенка!

Когда мы снова соединились, пенис мой вдруг стал уменьшаться. «Что такое, - нервничал я. – Не удастся удовлетворить». Я лег рядом. Она успокоила меня, встала на колени. Ее губы, язык коснулись головки члена. Она нежно пососала его. Он встал. Катя села на меня сверху. Мы соединились. «Господи, хоть бы снова не упал, - думал я. – Хоть бы не оконфузиться». Не успел я додумать эту мысль, как член стал падать. Она легла рядом.

- Ты не переживай, - успокоила меня она. – Мне с тобой хорошо. Я не знала, что ты можешь быть таким.

Комплимент подействовал на меня возбуждающе. Мы снова соединились. Но она скоро устала.

- Кончай, - сказала она. – Я, наверно, не смогу.

Я кончил. Мы сходили в душ. Она засыпала. Я лежал рядом.

- Можно я буду тебя ласкать, - попросил я. – Не помешаю?

- Нет, разбуди меня, если…

- У тебя грудь упругая, как у девушки, - шептал я, целуя соски.

- Знаю. Боюсь, вдруг рак будет. Надо в консультацию сходить.

- Почему? Ты шутишь?

- Нет.

Вскоре я снова возбудился и вошел в нее. Она издала громкий крик, тело ее затряслось в конвульсиях, глаза закрылись, как от сильной боли. «Неужели кончила? » - я не мог поверить своему счастью. Я заработал быстрее и энергичнее и вскоре кончил в третий раз.

- Наконец, я кончила, - сказала она. – Вот видишь, как долго…

- Кончила? – радостно прошептал я.

Я целовал ее рот, язык, глаза. «Какое милое существо, - думал я. – Как я тебя люблю. Как мудро поступил бог, когда создал не только мужчину, но и женщину. Какое это наслаждение – обладать любимой женщиной. Кажется, что сливаются в единое целое не только тела, но и души. Вот кого хотел бы видеть своей половинкой. Вот с кем я хотел бы соединяться каждый день».

Когда мы сильно устали,   я сказал:

- Может, мне перебраться на другую кровать, чтобы ты могла немного поспать?

- Можно, - сразу согласилась она.

Я лег на соседнюю кровать.

- А ты, наверно, привык спать один?

- Да.

- Я тоже. Мне кажется, что и надо спать по одному.

Я не согласился.

- А ведь дворяне спали в разных спальнях. Поэтому они долго оставались любовниками, - сказала она.

- Но одна постель сближает, - настаивал я.

- Но ведь это надоедает.

- Не надоедает, если люди любят друг друга. Мне бы с тобой никогда не надоело спать в одной постели. Только кровать должна быть широкой.

Часы показывали три часа.

Я проснулся рано, в шесть часов. Катя спала. Мне хотелось лечь рядом с нею, но не хотелось будить ее. Я отправился на кухню и приготовил завтрак. Когда вернулся в спальню, она  уже проснулась. Спросила, который час, и когда я сказал, проговорила:

- Удивительно. Так мало спали, а я совершенно выспалась.

Я лег рядом с нею. Мы соединились, и тело ее снова содрогнулось в судорогах. «Неужели она снова испытала оргазм? - подумал я, но я не решился спросить ее об этом, опасаясь услышать отрицательный ответ.

Она выпила чай, а от яичницы отказалась. «Теперь у меня есть любимая женщина, - ликовал я. – Теперь, после этой ночи, она будет приходить ко мне».

- Сегодня вечером придешь? – спросил я.

- Нет, не могу. У меня же  Гордышева. Завтра зачет сдавать.

- Приходи завтра. Часам к семи. Хорошо?

Она согласилась. Прощаясь с нею, я обнял ее и поцеловал в губы

- Ты любишь меня? – тихо спросила она.

- Очень люблю, - прошептал я ей в ухо.

Я отметил, что у нее необыкновенно милое лицо.

По коридору она шла буквально на цыпочках, поглядывая на дверь соседа. Она боялась не за себя (ведь ее здесь никто не знал). Она боялась скомпрометировать меня. Меня умилила ее  деликатность.

- Да не бойся ты, - сказал я. –  Чувствуй себя как дома.

Я проводил ее до лифта.

Целый день меня не покидало ощущение счастья. Я чувствовал, как сияет мое лицо.    Две встречные женщины в разное время посмотрели на меня с нескрываемым сексуальным любопытством. Женщинам нравятся успешные мужчины и, наоборот, неудачники вызывают у них антипатию. Если ты имеешь много, то тебе еще дадут, если ты имеешь мало, то и это отберут. Эта химическая формула действует и в сфере любви.

День, когда она  должна была прийти, я провел в мучительном ожидании. Она не пришла к семи, как договаривались. Я пытался себя успокоить: «Не придет и не надо. Это к лучшему. Я же не собираюсь на ней жениться. Мне совершенно не нужны новые рога». Но я продолжал надеяться. В восемь на нервной почве я съел весь ужин, приготовленный на двоих. Съел,   но продолжал ждать. Сначала я  смотрел в окно, но так как  проход со стороны улицы Разина снизу не просматривался,   я  встал на подоконник, стал смотреть в форточку.    

«Не придет. Это в ее стиле», - думал я печально. Я ждал ее часов до одиннадцати. Успокоился лишь тогда, когда на улице совсем стемнело.

Утром следующего дня проснулся, вспомнил о вчерашнем поражении, настроение упало, руки опустились. «Не пойду я к ней, - решил я. – Вообще никогда не пойду».

Было скучно и тоскливо. Я вдруг почувствовал легкое жжение на  головке пениса. Меня охватил страх: «Уж не подхватил ли я гонорею? Она как раз проявляется на третий день». Теперь я переживал не только потому, что Катя не пришла, но еще и потому, что, возможно, я серьезно болен. «Впрочем, даже если б я знал, что заражусь, то все равно пошел бы на это, - думал я. -  Слишком сладким было ее тело. Слишком острым - наслаждение». Как это ни абсурдно, но возможное заражение, дававшее мне  повод встретиться с Катей и  проявить благородство, даже вызывало у меня какое-то удовлетворение.   Воображение нарисовало такую картину. Я прихожу к Кате. Мы уединяемся.   «Катя, я, кажется, заразился от тебя, - говорю я. – Нет, я не осуждаю тебя. Мы люди одинокие. Случайные связи неизбежны. У каждого из нас есть шанс заразиться». – «Я не знала, что я больна. Если бы знала, то никогда не легла бы с тобою в постель. Мне хотелось доставить тебе удовольствие. Ты же сам хотел», - отвечает она. «Да, хотел, - соглашаюсь я. – И если сказать честно, не жалею, что у нас была эта ночь. Триппер – невысокая цена за то наслаждение, которое я получил. Мы вылечимся. Гонорея не СПИД. Четыре укола, и мы здоровы. Но давай договоримся: когда вылечимся, то будем верны друг другу. Чтоб никаких связей, никаких других партнеров». «Можно попробовать, - улыбается она.   «Пойми, это в наших интересах -  быть верными друг другу. Сейчас – это гонорея. А ведь потом  может быть что-нибудь пострашнее». «Ты прав», - соглашается она. Мы вылечиваемся и храним друг другу  верность.

Когда я ходил в туалет, я прислушивался, не появляется ли боль. Боль, правда, несильная, ощущалась. Но этого симптома было недостаточно, чтобы сделать вывод о заболевании. Мой бывший сосед супермен Федя говорил, что при гонорее из пениса должно что-то капать. У меня ничего не капало. Это меня и успокаивало, и одновременно разочаровывало (ведь я настроился на драматический диалог с Катей).  

Я решил проявить твердость, выдержку и к Кате не заходить. «Во вторник лекция на пятом курсе, вот тогда и увижу ее» - думал я. Но стоило мне зайти в фойе института, как меня с невероятной силой потянуло на ФОП. Мне ничего не оставалось, как поддаться искушению.   Я решительно  зашел в кабинет.

За столами сидели Лидия Петровна– старший методист,    Марина – крупная  лаборантка с большим круглым лицом, Катя и Света.   Я быстро придумал, чем мотивировать свое появление.

- Ну и как у вас? Все в порядке? – спросил я, намекая на вступительные экзамены племянницы Лидии Петровны. - Какой-нибудь путаницы не произошло?

Лидия Петровна заверила меня, что у них все в порядке, но в глазах ее было написано: «Знаю, зачем ты пришел. Но не буду тебя выдавать».

Катя меня потрясла. В легком полупрозрачном голубом платье, которое подчеркивало стройность и гибкость ее фигуры, она выглядела просто красавицей. Мне не верилось, что еще совсем недавно я обладал ею. По всей вероятности, в моей душе уже произошла кристаллизация, о которой писал мой собрат по духу и по перу Стендаль.

Я подсел к Кате и Свете и спросил, как они поживают. Оказалось, что Преображенская  выгнала Катю с экзамена из-за того, что она пыталась воспользоваться учебником при подготовке к ответу. Света же сдала экзамен на тройку. Лицо у нее было почему-то очень суровым. Она не смотрела в мою сторону. Мне показалось, что она за что-то на меня сердится. Вскоре она вышла из кабинета. Вслед за нею вышли  Лидия Петровна и Марина.   «Как нарочно, оставили нас наедине», - мелькнуло у меня в голове.

- Хорошо выглядишь, - сказал я Кате.

- Любишь, небось.

- Люблю, - честно сказал я.

- А что это такое, расскажи. Я никогда не любила.

- Не любила? – переспросил я с мягкой иронией, недоверчиво.

- Не любила! – решительно повторила она.

- Я тебе в другой раз расскажу. Здесь обстановка не располагает. В любую минуту могут прервать.

У меня появилось сильное желание добиться ее любви. Мне казалось, что, если я буду вести себя творчески,   нестандартно, то смогу достичь этой цели. Стандартное поведение, по моим тогдашним представлениям,   проявляется следующим образом: ты любишь женщину, но изображаешь равнодушие. Нестандартный вариант поведения предполагает искренность. Ты любишь женщину и честно говоришь ей: «Я люблю тебя всю: и душу, и тело». Но в то же самое время встречаешься с другими женщинами, при случае занимаешься с ними сексом. Зачем это делать? Во-первых, для того, чтобы вызвать ревность у любимой женщины. Во-вторых,   чтобы  избежать ее полной власти над тобой.  

- Почему не пришла? – спросил я дружеским тоном, так как устраивать сцены ревности было не в моих правилах.

- Я же страшно заболела. Наверно, алкогольное отравление. Все болит. Тошнота. Слабость. И у Светы тоже самое.

- Чем вы могли у меня отравиться?

- Мы думали… Только вином.

- Но я же тоже пил.

Я вдруг осознал, что все гости напиваются у меня в стельку.   «Я стал  настоящим мастером по пьянкам», - подумал я. Внезапно меня стал душить дурацкий  смех.

- Тебе смешно, - укоризненно проговорила она.

- Да нет. Это нервный смех.

Меня охватило чувство вины: «Неужели я напоил их некачественным вином? »  Я попытался оправдаться перед собой: «Но ведь я   не заставлял их пить. Они пили добровольно. Мне не уступали. Что мне, запрещать надо было, что ли? »

- И с каждым днем мне все хуже, - жаловалась Катя.

- А утром тогда ты сказала, что чувствуешь себя хорошо.

- Я выспалась. А потом пришла домой. Меня закружило. В воскресенье проспала весь день. Завтра надо сходить в поликлинику. Раньше не могла. Начали бы делать анализы, а у меня алкоголь в крови.

Нервный смех снова вырвался из моей груди.

- Ты не знаешь, почему Света так свирепо на меня посмотрела? Она на меня обижается?

- Да нет. Она изображает безразличие. – Тон Кати был насмешливым.

- Надо отдать ей должное. У нее хорошо получается, - сказал я. – Даже перестаралась, по-моему.

Мне хотелось обнять Катю, поцеловать, но в кабинет в любую минуту могли зайти люди и увидеть мои телячьи нежности.

- Когда ты ко мне придешь? – спросил я.

- Сегодня ко мне приезжает подруга.

На «сегодняшний день» я не претендовал: Татьяна могла договориться с Верой, и они могли прийти ко мне в гости.

- Мы можем прийти вместе с подругой.

- Сегодня у меня проверка сочинений, - сказал я.

- До которого часа?

- Часов до девяти.

- Мы можем прийти в десятом часу.

- А что мы будем делать? Посидим часок – и все?

- А что тебе надо? – из нее прорвалось раздражение. – Ты можешь сразу с двоими? Да?

Я не ожидал такой реакции на мои слова.

- Не об этом речь. Мне хотелось бы побыть с тобой наедине.

- Но я же не могу сейчас.

- Ну не обязательно заниматься этим. Я бы просто кормил тебя диетической пищей. Ты бы лежала, а я за тобой ухаживал. Я бы за день поднял тебя на ноги.

- Тебе хочется за мной ухаживать? – ее голос потеплел.

- Очень.

Я вспомнил ее стоны, судороги, пробегавшие по ее телу и подумал, что больной человек такую бурную ночь не вынесет.

Мне хотелось ласкать ее тело, прикасаться губами к губам, соскам, бедрам.

- А завтра не можешь? – спросил я.

- Завтра нет.

«Наверно, завтра у нее уже запланирована встреча с другим мужчиной, - подумал я. – Сегодня я не могу я, а завтра – она».

Я мысленно рассмеялся, но этот смех был горьким, мучительным. Нерв души подергивало,   как подергивает нерв начинающего  болеть зуба.  

Я просидел у нее минут сорок. Пора было уходить. Я подошел к ней. Ее рука оказалась в моей руке. Я наклонился, и мои губы прикоснулись к тыльной стороне ладони, а затем я осторожно перевернул кисть и поцеловал саму ладонь. Мои нежности она восприняла как должное.

Я вышел из кабинета.

«Кто красивее, Катя или Вера? В одежде – Вера, а без одежды – не знаю. Веру я еще не видел в обнаженном виде, - размышлял я. – А кто умнее? Бесспорно, Катя». Меня поражал парадокс ее личности: она почти не читала  книг, но производила впечатление  интеллектуального человека.    

На следующий день я встретил ее  недалеко от здания института. Она поклонилась мне, я в ответ тоже сделал ей поклон.

- Можно приветствовать друг друга поклонами, - сказала она. - Только, по-моему, женщины не кланяются.

- Да, - согласился я. – Женщины отпускают книксен.

Я показал, как должна приседать женщина при виде поклонившегося ей знакомого мужчины. Мы оба засмеялись.

- Заходи, - предложила она.

- Куда?

Я надеялся, что она пригласит меня к себе в общежитие, но она сказала:

- На ФОП.

Я был разочарован:

- Как-нибудь зайду.

Я знал, что слово «как-нибудь» сильно уязвляет женщин, и сознательно употребил его.

Через несколько дней я сидел в кабинете русского языка и проверял курсовые. Зашли Катя и Света. Им нужна была лаборантка, но она куда-то ушла.

- А мы скучаем по вас, Николай Сергеевич, - сказала Катя.  

Ее глаза были печальными, и я подумал, что, может, и в правду скучает: она чувствует, что я к ней неравнодушен, ведь мои ласки были искренними.

- Если бы скучали, то пришли бы ко мне в гости, - сказал я тихо и печально.

- Мы обязательно придем. Правда, Света? Завтра.

В кабинет зашла Гордышева –  грозный инквизитор.   Она слышала последнюю фразу.

- Принесем вам курсовые, - добавила Катя, чтобы ввести Гордышеву в заблуждение.

В действительности, курсовые они сдали еще в прошлом году (я сам поставил Кате тройку). Лицо Гордышевой окаменело. Она, конечно, догадалась, о каком визите идет речь. Ей, женщине умной и проницательной,   очки не вотрешь.   Видимо, ей, как и другим членам кафедры, было известно о моих похождениях. Сочувствуя бедной Ксюше, она давно  смотрела на меня мрачно, в разговоры со мной не вступала. Но меня не пугал бойкот коллег. Я давно перешел нравственный Рубикон.    

Сама Гордышева не вызывала у меня неприязни, раздражения, злобы, и я не сомневался, что рано или поздно она простит меня, так как недобрые чувства обычно угасают, если человек, ставший их объектом,   не отвечает взаимностью.  

Люда

В четверг, когда я вышел из-за стола столовой, я увидел силуэт женщины, похожей на Люду Павлову. Она что-то взяла в буфете и направилась к выходу. «Пора заговорить, - решил я. – Думаю, она меня простит».

Я настиг женщину в коридоре. Это, действительно,   была Люда. Меня несколько покоробило, что она  ела  на ходу. Я поздоровался. Из нее по обыкновению вырвался вопль изумления, при этом сочник чуть было не вылетел у нее из руки. «По-прежнему экспансивна, - подумал я с неприятным чувством. – Если человек экспансивен, то это надолго».

Нам было по пути, и мы вместе пошли по коридору.

- А меня профоргом выбрали, - похвасталась она. – Я развернула кипучую деятельность.   У Птицына мать умерла. Мы собрали деньги. Я купила букет цветов. Цветы очень красивые. Их положили в гроб. Очень хорошо смотрелись.

Ее распирала гордость.

- Да, у тебя тонкий вкус, - сказал я серьезным тоном, маскируя иронию. – Ты всегда делаешь удачные подарки.

Я вспомнил, что она подарила мне на день рождения флакон одеколона за 200 рублей. После свертывания с нею отношений я  хотел вернуть его ей, но так и не вернул.

- Только ты на своем посту поменьше трать энергии. Не забывай совет Талейрана: «Поменьше рвения, господа». А то ведь замучишь людей. Ведь не всегда нужно лезть в чужие дела. Поборы надоедают.

- Я знаю, - засмеялась она.

- Ну и как съездила в Ленинград? - поинтересовался я.

- Хорошо.

- Встретила интеллектуалов? – в моем тоне уже отражалась ярко выраженная ирония.

Она почувствовала себя задетой.

- За кого ты меня принимаешь! Что ты со своими интеллектуалами! - раздраженно проговорила она и, смягчившись, добавила: - Конечно, в Питере хватает интеллектуалов.

Она перечислила достопримечательности, где ей довелось побывать.

Мы дошли до аудитории, где она должна была читать лекцию. До звонка оставалось минут десять, и я предложил погулять. Она согласилась.

- Где нам найти место, где бы мы остались одни? – размышлял я вслух.

- Зачем? – ее тон был резким.

- Мне хочется поцеловать тебя в ушко и шейку.

- Какой ты циник! -  раздраженно сказала она.

Ее раздражение было оправданно: я «бросил» ее более трех месяцев назад, теперь случайно встретил и собираюсь сразу целовать ее.

- И это говорит педагог! – возмущалась она. – Человек, воспитанный на русской  классической литературе!

Ее обвинение  в цинизме не вызвало у меня возражений, но упоминание о классической литературе возмутило меня до глубины души. Я бросился на защиту истины.    

- Причем здесь русская классическая литература, - возмутился я. – Да, я воспитан на русской классической литературе и потому  циник. Скажи, кто из героев русских романов не был циником? Онегин? Печорин? Базаров? А из писателей кто? Пушкин, который называл  Анну Керн вавилонской блудницей? Лермонтов, который издевался над бедным Мартыновым? Или Тургенев - завсегдатай  парижских публичных домов?   Может, Толстой, соблазнивший и бросивший с ребенком на руках крестьянку Гашу?   Нет, все они были циники.   А писатели – мои кумиры.

Моя гневная тирада произвела на Люду впечатление.

- Гедонист ты, - проговорила она. – А я в последнее время придерживаюсь аскетических взглядов.

Мы вышли на улицу. Было жарко.

- Приходи ко мне завтра. Пообщаемся, - предложил я.

- Нет, какой циник! – возмутилась она.

- Да причем здесь цинизм? Нельзя же стремление к роскоши человеческого общения называть цинизмом. Ты о Питере расскажешь поподробнее.

Она заколебалась.

- Не знаю. У нас гости. Братья приехали.

Братья  у нее были не родные. Это были сыновья ее мачехи.

- Ну и что же? Пусть отдыхают.

- Но ведь о них надо заботиться.

Я на мгновение представил, какой «заботой» она окружила их, и посочувствовал им.

- А мать дома?

- Дома.

- Так пусть она и заботится о них. Поменьше рвения. Всем будет лучше.

- Я знаю, как себя вести! - ее тон снова повысился.

Она возмущалась, отвергала мое предложение, но я чувствовал, что если проявлю настойчивость,   она сдастся и  придет. Правда, вечером ко мне должны были прийти Катя и Света, и  я не знал, на какое время назначить  встречу Люде.

- Ну ладно. Ухаживай за братьями, - поторопился сказать я. – Встретимся, как освободишься.

Она поспешила на лекцию, а я отправился на ФОП. Выяснилось, что в этот вечер  Катя и Света не могут ко мне прийти.  

В этот же день я снова увидел Люду. Она стояла в коридоре института – был перерыв. Я подошел к ней.

- Люда, а может, все-таки сможешь прийти сегодня, - сказал я. – Просто пообщаемся.

- Хорошо, приду, - сказала она. - Братьям скажу, что пошла в кино. Но только поговорим. Ничего больше.

- Конечно, - сказал я с подчеркнутой искренностью. – Простое дружеское общение. Мне хочется поговорить с тобой. Узнать, что нового у тебя произошло.

Мой адрес она забыла, и мы условились встретиться с нею у кинотеатра «Родина» в половине девятого (раньше я не мог: у меня были занятия у заочников).

Она пришла вовремя. Чем ни ближе мы подходили к моему жилищу, тем сильнее кипела кровь. Как только дверь моей квартиры закрылась (мы даже не успели разуться), Люда затряслась, как  в лихорадке. Я бросился к ней, и мы слились в страстном поцелуе.

- Нет, - говорила она. – Мы же договорились.

Но она не отталкивала меня. Она сунула свой язык в мой рот, прижалась ко мне всем телом и громко стонала. Через минуту-две в одних трусиках она лежала в моей постели. Я осыпал ее поцелуями. Она отвечала на них.

- Подожди, - сказал я.

Я побежал в ванну, помылся, вернулся в спальню.

- Не хочу, - сказала Люда, когда я попытался ввести ей член в рот. – Мы же договаривались.

Но было заметно, что она лукавит, поэтому я проявил настойчивость. Я взял  ее голову в свои руки, притянул ее к пенису. Ее глаза закрылись. Пенис уперся в ее влажные губы, раздвинул их и вошел в  рот.   Она стала  жадно сосать его. При каждом втягивании ее щеки глубоко впадали во внутрь.   Из ее гортани вырывались сладострастные стоны. Я  любовался ее искаженным сладострастием лицом, но затем захотелось двигаться дальше.

Под ее трусиками мои пальцы ощутили панцирь – верный признак менструации.

- Нельзя. У меня же месячные, - жалобно сказала она.

- А не обманываешь? – Моя рука приподняла нижнюю часть трусиков: действительно, под ними белел тампон с красными пятнами.

- Ну что это значит! – возмутилась она. – Не веришь.

Чтобы загладить вину, я осыпал поцелуями ее упругую грудь, ее напряженные соски. Я невольно любовался ею: ее тело, ее фигура была совершенными. Вряд ли на Земле была женщина с более красивым телом.

- Давай в попку, - предложил я.

Она молча перевернулась на живот и приспустила трусики.

Я прижался к ней всем телом, попытался войти в нее.    

- Не туда, не туда, выше, Коля, выше, - шептала она.

Наконец, с помощью ее наводки член нашел анальное отверстие и вошел в него.

В начале  сильное трение мешало наслаждаться,   но, когда смазка покрыла отверстие, я испытал наслаждение, не меньшее, чем при традиционном сексе. Я вошел в раж. Я мял, нежил ее груди, соски, бедра. Она вскрикивала, целовала мои пальцы.

Я решил  предложить ей энергичный, грубый  стиль секса, до которого падки многие женщины: руки упирались  в ее спину, тело взлетало высоко вверх, а затем с огромной силой опускалось на нее. На каждый удар Люда откликалась сладострастным тоном.

- Хорошо! Хорошо! – шептала она.

У меня сложилось впечатление, что все ее тело – сплошная эрогенная зона, а центр наслаждения – анальное отверстие.  

Наконец, я разрядился. Оргазм был глубоким.

Минут десять мы оба лежали на постели изможденные. Я обнял ее, нежно гладил грудь. Во мне теплилось чувство благодарности к ней.   Это была самая сексуальная женщина, которая попадалась мне в жизни. У меня с нею никогда не было и не могло быть проблем с эрекцией. Ее стоны, дрожь тела не могли возбудить  разве что мертвого.

- Выпить хочешь? – спросил я.

Я надеялся, что она откажется: вино мне нужно для вылазки на природу. Но она кивнула головой в знак согласия.

«Ничего, - подумал я. – Она заработала».

Обнаженные, мы сидели на постели рядом, пили вино. Она показывала мне картинки – виды Петербурга, фотографии экспонатов музеев, которые  принесла с собой в сумочке. Она делилась со мной своими впечатлениями о поездке.   Ее рассказ быстро мне наскучил. Я опьянел, и мне хотелось петь песни. Я предложил ей попеть. Она согласилась.

- Только я не знаю слов, - сказала она.

- Не знаешь, а петь будешь. Спорим на бутылку коньяка.

Заключили пари. Я принес из кабинета  папку с текстами песен и романсов, положил  листы перед нею.

- Это нечестно, - сказала она обиженно, по-детски наивно.

Я взял в руки баян. Мы пели довольно долго. Голос Люды был слишком высокий, тембр неприятный, но у нее был безупречный музыкальный слух, и петь с нею было скорее приятно, чем противно.

- Как ты думаешь? У соседей нас слышно? – поинтересовался я.

- Конечно, слышно.

«Что подумают обо мне добрый Иван Михайлович и милая Лидия  Федоровна, - думал я стыдливо. – Чуть ли не каждый день в моей квартире звучат новые женские голоса.

После пения мы снова очутились в постели. Но у меня угас интерес к  оральному и анальному сексу, а обычный вагинальный секс  она  по-прежнему упрямо отвергала, сохраняя «девственность».    

Часы показывали  двенадцать ночи.   Из окон веял мрак. «А ведь надо еще проводить ее до дома, а завтра надо будет встать в половине седьмого», - думал я.

- Мне пора, - сказала она.

- Оставайся у меня, - попросил я.

- Не могу. Меня же дома ждут.

- Ну и пусть ждут. Ты взрослая девушка.

- Я пойду одна.

Ничего не оставалось, как встать, одеться и идти вместе с нею.

Денег на такси у меня не было. Минут тридцать мы ждали троллейбус. Не выдержали, пошли пешком.   Только отошли от остановки, нас обогнал троллейбус. Прошли еще минуты три – обогнал второй троллейбус.   «Завтра не встану», - мрачно подумал я. Меня немного раздражала ее медленная походка. Я предлагал ей идти побыстрее, но она упрямо говорила:

- Не могу.

Ее каблучки четко, ритмично стучали по асфальту.

Когда мы подходили к ее дому, я спросил, как ей живется с гостями – «братьями», их  женами и детьми.

- Содом и Гоморра! – вскрикнула она в отчаянии.

Домой я вернулся в третьем часу ночи, поставил будильник.

Зачем я одновременно крутил романы с  несколькими женщинами? Во-первых, ни перед одной из них у меня не было моральных обязательств (все они пытались меня использовать). Во-вторых, я стремился избежать губительной монополии одной женщины.  

Подруги

Я вышел из читального зала и пошел  на свой факультет. Недалеко от родного кабинета увидел Катю и Свету. Они куда-то спешили. Я махнул им рукой. Они остановились.

- Придете сегодня? – спросил я.

- Нет, - ответила Катя, - я плохо себя чувствую.

Ее лицо было бледным, глаза похожи на стеклянные пуговицы. Меня охватила тревога за здоровье любимой женщины.

- Как ты лечишься? – спросил я.

- Таблетки пью. Много таблеток. Гастрофарм, альмагель.

- Ты лучше ешь диетическую пищу.

- Ела сегодня молочный суп.

- Одного супа мало. Надо есть паровые котлетки или отварное мясо, перекрученное через мясорубку, - советовал я.  

Появилась Гордышева.   Ее  походка - плавная и легкая и вместе с тем с тем твердая и жесткая – отражала  ее сложный характер.   При виде Гордышевой мои собеседницы стушевались.

- Мы на лекцию, - шепнула Катя. – На следующей неделе придем.

Они умчались. Меня постигло легкое разочарование. Я пожалел, что не назначил встречу Люде.

Через несколько дней я  пошел на ФОП.    В кабинете я застал Катю, Свету и Лидию Петровну в сверкающих очках. Катя чувствовала себя лучше,   у нее был здоровый цвет лица, веселые глаза. На ней была светлая кофточка без бюстгальтера. Через прозрачную материю просматривались  великолепные соски.

Мы заговорили о старении и бессмертии.   Катя спросила у меня:

- А сколько бы ты хотел прожить?

- Если не дряхлым немощным стариком, а таким, какой я сейчас, то вечно.

- Надоест.

-  Почему надоест? Не понимаю.

В разгар нашего философского разговора в кабинет зашел мужчина. Он был моложе меня года на три. У него было грубоватое, неинтеллигентное лицо. Я где-то его видел, но где именно не помнил. Он остановился в дверях. На лице его застыла напряженная улыбка. Он спросил, как мы поживаем. Ему ответили.

- Мне надо выйти, - сказала Катя.

Она и гость вышли из кабинета.

«Наверно, любовник», - подумал я. Душу обожгла ревность,   потемнело в глазах, но я крепился, продолжал светскую беседу.  

- Когда придете? – спросил я Свету. - Сегодня сможете?

- Нет, сегодня не можем. Лекции.

- Давайте в пятницу, - предложил я.

- Я поговорю с Катей.

Минут через пятнадцать я вышел из кабинета и встретил в проходной комнате Катю. Я остановился, хотел передать ей содержание нашего разговора со Светой, но она остановила меня:

- Извини, у меня сейчас настроение… Тяжело.

На нее страшно было смотреть. Столько муки было на ее лице. А ведь еще несколько минут назад она выглядела веселой и жизнерадостной.

- Тебе Света обо всем расскажет, - сказал я.

Она молча  кивнула головой и скрылась в кабинете.

В коридоре, у окна, я увидел мужчину, с которым только что разговаривала Катя. У него было такое выражение лица, будто у него сильно болел зуб. Наши взгляды встретились, но мы ничего не сказали друг другу.  

Я вышел на улицу. Сердце кровоточило.   Я был подавлен. «Почему Катя так помрачнела? – размышлял я. – Ну, хорошо, предположим, он любовник.   Почему у нее  должно испортиться настроение после разговора с ним?   Видимо, он сообщил ей какую-то неприятную новость. Но какую? А вдруг он сказал ей, что они больны, например, СПИДОМ? Значит, и я заражен! » Я похолодел. Ревность сразу отошла на задний план. Меня охватил панический ужас: «Неужели это конец? За что, Господи? За что ты меня наказываешь? Я ведь неплохой человек. Я никому не делаю зла. По крайней мере, сознательно».

Весь день я не находил себе места, но я старался держать себя в руках. Студенты, слушая мой бодрый голос, вряд ли догадывались, какой камень висит у меня на душе.

Курс закончился, и студенты-пятикурсники сказали мне, что я интересно читаю лекции. В другое время, услышав такую похвалу, я бы был на  седьмом небе от счастья,   но на этот раз мысль о том, что я обречен, отравляла мне радость.

Мне страшно хотелось выяснить у Кати, почему она так расстроилась после разговора с гостем, но я не смог преодолеть психологический и нравственный барьер и к ней не пошел.

Через три дня, в пятницу, я отправился на поиски подруг. Только подошел к аудитории, где в соответствии с расписанием они должны были находиться, как увидел сразу их обеих. Мы поздоровались и прошли в рекреацию.

- Отловил вас! – воскликнул я бодро. – Повезло.

- Это нам повезло. Это мы вас отловили, - сказала Катя с улыбкой.

- Ну, сегодня я вас жду!

- Сегодня не можем, - сказала Света серьезным тоном. - Все изменилось. Гордышева!

В груди у меня заклокотал гнев, которому, впрочем, я не дал прорваться. Уже несколько раз наша встреча срывалась.   Я решил, что Катя водит меня за нос.

- Знаете, я люблю честную игру, - сказал я  резко. – Не можете или не хотите прийти, так прямо и скажите.

Катя смутилась, пошла на попятный.

- Давай сегодня сходим, - предложила она Свете. Уйдем с Кочергина. Он невыносим. Мы его не вынесем. Часам к четырем можно? – обратилась она ко мне.

- Можно! – ответил я, просветлев.

Подруги принесли бутылку водки, зелень, майонез.

- Зачем водка? – сокрушался я. – Вы же знаете, что у меня уже есть бутылка. Я же приглашал вас в гости.

Мне действительно было неприятно, что бедные женщины, матери-одиночки, тратились на угощение.

- Заберите бутылку назад, - настаивал я. – Отдадите кому-нибудь другому. Когда я вас приглашаю, значит,   угощение беру на себя.

Но они, русские женщины, наотрез отказались выполнить мое требование.  

Мы вместе приготовили закуску, «сервировали» стол. Затем пили, ели, разговаривали.

Меня томило предвкушение сексуальной близости с Катей, поэтому я сильно  огорчился, когда они сказали,   что обе  поедут ночевать к Свете, так как на следующий день им предстоит прополоть картошку на огороде ее матери.

Я поинтересовался, как у Кати обстоят дела с экзаменом по русскому литературному языку.

- В деканате  посоветовали подождать: когда  уйдет в отпуск Преображенская, тогда вместо нее экзамен можешь принять ты, - сказала она.

Я взял в руки баян.

- Катя, я тебе песню посвятил, - сказал я. – Это первая в моей жизни песня, посвященная женщине.

Они попросили меня спеть ее. Я не заставил себя долго уговаривать. Мой голос звучал проникновенно. Когда я влюблен, я пою хорошо, эмоционально.

Моя песня была примитивна. Текст не содержал  ни одного свежего образа, ни свежей мысли, да и слащавая мелодия была банальна. Но она  вырывалась из моей души как экспромт и подкупала своей искренностью.    Я пел:

Катенька моя милая!

Милая моя Катенька!

Чистая моя, нежная,

Как я тебя люблю!

Звездочка моя ясная,

Солнышко мое яркое,

Катенька моя милая,

Как я тебя люблю.

В комнате моей сумрачно,

Только  на душе моей солнечно.

Милая моя Катенька,

Как я тебя люблю.

Вот и вся песня. Когда я закончил ее петь, Света выглядела мрачной, а на лице Кати блуждала улыбка.

- Даже если б ты пел только: «Я тебя люблю» - и то было бы  приятно, - сказала она.

Я не постеснялся признаться Кате в любви при Свете. Это был продуманный шаг. По моим расчетам, чтобы не упасть в глазах подруги, Катя  вынуждена будет подогревать мою любовь, будет ко мне приходить, я посажу ее сексуальную иглу, и она уже не сможет жить без меня.  

- Расскажи о своей самой сильной любви, - попросила Катя.

Я рассказал историю отношений я с Таней-удмурткой, в которую я влюбился, когда лежал с дизентерией  в инфекционном отделении губинской больницы. Рассказывая, я старался быть искренним, не  рисоваться, не приукрашивать себя.  

- Она стала твоей первой женщиной? – спросила Катя, выслушав рассказ.

- Нет, не сподобился. Не хватило  опыта, - признался я.

- А когда у тебя появилась первая женщина?

- Довольно поздно. Мне был двадцать один год.

- А ты у нее был первым?

- Нет, скорее десятым.

- Она тебе понравилась в постели?

- Да.

- А что было дальше?

- Я женился на ней.

Женщины засмеялись.

- А почему ты развелся с нею?

- Я не мог перенести, что я был не первым, - сказал я.

Конечно, более точным был бы такой ответ:   «Я не мог перенести, что я не стал  ее последним мужчиной».   Но мне было стыдно признаться, что Тоня изменила мне.  

- А сейчас ты тоже обращаешь на это внимание. Для тебя это важно? – продолжала меня допрашивать Катя.

- Сейчас нет. Да и смешно было бы претендовать на право первой ночи в моем возрасте.

Катя заговорила о моей первой жене.

- Ты жалеешь о ней? – спросила она.

- Когда как. Это зависит от внешних обстоятельств и от внутреннего состояния.  

Когда Катя сказала, что Лидия Петровна считает меня застенчивым человеком, меня обдало жаром. До ее слов я был уверен, что уже избавился от застенчивости, а теперь мне стало ясно, что клеймо застенчивости будет стоять на мне до конца моих дней.  

Я включил проигрыватель. Зазвучала медленная музыка. Я пригласил Катю. Света осталась сидеть за столом в одиночестве. Я целовал Катю в шею, в ухо, в губы.

- Когда же ты ко мне придешь? – прошептал я в ухо. – Приходи завтра.

- Нет, не могу.

- После завтра.

- Ты же знаешь: сессия, мне некогда.

- А когда ты сможешь прийти?

-  Когда можно будет поставить зачет по истории литературного языка.

Она упорно стремилась поставить наши интимные отношения на коммерческую основу. Она отдавалась мне только в том случае, если я оказывал ей какую-нибудь услугу (пусть даже мелкую).   Мне же  хотелось, чтобы она ложилась со мной в постель  бескорыстно.  

Страшно было осознавать, что любимая женщина равнодушна к тебе. Обида и ревность меня не терзали только потому, что водка подавила все отрицательные эмоции.

Я проводил подруг до кинотеатра. Когда вернулся домой, на меня нахлынули воспоминания о первой семье. Я вспомнил Сашу, вспомнил Тоню, которая по максимуму удовлетворяла  мои и сексуальные, и эмоциональные потребности. Глаза затуманились, дыхание перехватило. «Не надо, Господи, не надо», - прошептал я.