Тень вождя 4 глава, окончание

(продолжение)

Начало:

***

Гости впервые оказались на даче Сталина. Они с любопытством разглядывали жилище Генерального секретаря партии: хрустальные люстры, мраморные античные вазы, белые с золотом рамы картин на белых стенах, диваны в тиковых чехлах в полоску, тяжёлые красные шёлковые гардины, пальмы и фикусы в глиняных горшках, напольные часы, отбивающие время каждые четверть часа, тяжёлые с бронзой рамы зеркал, мебель карельской берёзы, портреты важных дам в пудреных париках.

В столовой был накрыт накрахмаленной белой скатертью и сервирован круглый стол. Гости расселись вокруг него. Две официантки с накрахмаленными наколками в волосах, в коротких платьях, открывающих почти полностью их ноги, и белых фартучках разнесли по тарелкам горячее – жареное мясо с картофелем фри. Но и без него стол ломился от всяческих закусок – чёрной икры в серебряных судках, ветчины, копчёных колбас, сыров, салатов. Рядом со Сталиным стояла бутылка «Киндзмараули», для гостей – бутылки с коньяком и водкой.

Сталин предложил всем наполнить бокалы и выпить «по полной и до дна». Не вставая с места, он произнёс:

– У нас на Кавказе говорят: ничто так не сплачивает людей, как совместная еда и вино, выпитое за здоровье друзей. Так выпьем за дружбу, за верную боевую дружбу.

Все выпили и накинулись на мясо. За долгий день, и за ещё более долгие вечер и ночь все проголодались. Сталин поглядывал на них и жевал салат.

Не давая насытиться гостям, он предложил наполнить «по второй».

– Одна без пары не ходит, – поддержал его, проблеяв, Калинин, потирая сухие ладошки.

Виктор пил только сельтерскую, но на него никто не обращал внимания.

За час гости выпили по четыре полных (150 г.) бокала водки, раскраснелись, разговорились. Как бывает в пьяных компаниях, каждый говорил своё, не слушая никого.

Ворошилов пытался рассказать Кагановичу о том, как чуть не попал в плен к белякам под Царицыным, а Каганович толковал о двух типах евреях – хороших и нехороших. К нехорошим он отнёс Троцкого.

Шверник пытался «заспивать» про козаченьку, но его перебивал Куйбышев, затянувший «Когда б имел златые горы и реки полные вина…».

Киров, никого не слушая, хватал то одну, то другую официантку за голые ноги и заглядывал им под платье, желая увидеть их штанишки, и никак не мог сообразить, что они обе были без них.

Молотов был сдержан. Он молча рассматривал портреты на стенах. Калинин, съехав со стула, спал. Сталин тоже молчал. Он выпил четыре полных бокала вина, но это, Виктор знал, для него, что дробина слону. Наконец, Сталин, постукав ножом по своему бокалу, заставил всех, кроме Калинина, продолжавшего похрапывать на стуле, обратить внимание на себя.

– Представьте себе, что мы окончательно разгромили троцкистов и арестовали Троцкого, какой приговор вы бы ему вынесли? – спросил он сотрапезников, обводя их трезвыми глазами.

– Расстрел, – отрубил Ворошилов.

– Слишком почётно, – возразил ему Шверник. – Повесить на Красной площади.

– Я предлагаю его сначала публично высечь, а затем отрубить голову, а голову насадить на кол и выставить на всеобщее обозрение, – предложил Киров.

– Четвертовать, четвертовать гада! – выкрикнул Каганович.

Молотов, как всегда рассудительным негромким голосом произнёс:

– Я бы его кастрировал и отправил дворником в воспитательный дом для девочек имени Коллонтай. Для него, любителя нимфеток, это будет пожизненная пытка.

– А сбежит? – попытался оспорить столь гуманное предложение второго секретаря ЦК Каганович.

– А вы, Лазарь, бывали в том воспитательном заведении? – усмехнулся Вячеслав Михайлович. – Это тюрьма. Охрана не хуже, чем в тюрьме ОГПУ.

– Из любой тюрьмы есть шанс сбежать, – продолжал Каганович.

– Из нашей тюрьмы сбежать ему не удастся, – поддержал Молотова Сталин. – Это заведение почище американского Синг-Синга.

Виктор был согласен со Сталиным. Ему приходилось бывать в гостях у Александры Михайловны, назначенной ещё в двадцать первом году Лениным директором воспитательного дома для девочек.

В него помещали отловленных беспризорниц от 8 до 14 лет. Там их откармливали, приводили в порядок и продавали иностранным торговцам «живым товаром» для борделей Турции, Персии и Южной Америки. Юные красавицы приносили немалый доход в казну государства, нуждающегося в валюте и золоте для восстановления разрушенного хозяйства. Когда поток беспризорниц, а также девочек из семей, принадлежащих чуждым пролетариату сословиям, стал иссякать, в заведение начали определять сельских девочек.

К концу трапезы официантки вкатили в столовую стол на колёсах. На столе в серебряном блюде в рост человека лежала обнажённая девушка, с головы до ног покрытая бело-розовым кремом.

– Прошу вас, товарищи, отведать наш Кремлёвский торт, – предложил Сталин.

Поражённые гости разглядывали необычное угощение, не зная, как к нему приступить.

– Языками, языками поработайте, – сказала Сталин. – Языки вам даны не только для того, чтобы болтать.

Первым к девушке-торту подошёл Каганович, примерился и лизнул её грудь.

– А знаете, вкусно, – сказал он, повернувшись к сотрапезникам.

…В позднем ноябрьском рассвете мутнели московские улицы. Виктор возвращался со сталинской дачи в автомобиле Калинина. Михаил Иванович дремал на заднем сидении. Иногда, приоткрыв осоловелые глаза, он порывался выйти из «паккарда», но Виктор удерживал его, грубо отпихивая от дверцы, приговаривая:

– Ну, куда ты, морда козлиная, лезешь? Разобьёшься, а нам с шофёром потом на Соловках сосать сосульки?

Уже на Тверской Михаил Иванович захотел опорожнить мочевой пузырь. Виктор разрешил ему это сделать и опустил стекло. Метров двести промчался «паккард», из бокового окна которого вырывалась струя всесоюзного старосты, попадая на редких удивлённых прохожих.    

Стараясь не шуметь, Виктор открыл дверь квартиры и вошёл в прихожую. К своему удивлению, он увидел стоящую Надежду. Она была в белой ночной сорочке.

– Ты что не спишь? – спросил её Виктор. – Ещё нет восьми.

– Светка разбудила, захотела есть. А тут и ты.

– Спит?

– У сиськи уснула. Ты голоден?

– Нет. Хозяин досыта накормил. Калинина я доставил домой чуть тёпленького. Да и остальные немногим лучше. Хозяин постарался. Только Молотов без посторонней помощи добрался до машины.

Надежда ушла в свою спальню к детям, Виктор – в свою. Их спальни были напротив друг друга.

…Он, объятый ужасом, бежал по улице, окутанной мраком. За ним гнались несколько человек. Громким эхом отзывались на топот их ног московские улицы и дворы. Он искал место, где бы мог спрятаться и затаиться, но вдоль улицы тянулись длинные фасады и высокие заборы, через которые не перескочить, не перелезть. Он споткнулся и упал на мостовую. Его схватили чьи-то сильные руки – не вырваться.

– Отрезать ему яйца! – закричал один из преследователей.

Он узнал его. Это был Лазарь Каганович. Он попытался сказать: я не троцкист, но прилипший к нёбу язык не двигался и тогда он громко промычал:

– Ыыыыы!.. – и проснулся.

В комнате было светло. Перед ним стояла в ночной сорочке Надежда с испуганным лицом.

– Что с тобой? – спросила она. – Ты так страшно кричал.

– Ничего – ответил Виктор, с трудом разлепив спекшиеся губы. – Сон.

– Что тебе приснилось? – поинтересовалась Надежда, беря его руку.

– А, ерунда какая-то, – ответил Виктор и невольно потянул её за руку.

Надежда, будто ждала этого. Она не устояла на ногах, упала на него, прижалась лицом к его лицу, и стала целовать, шепча:

– Милый… милый… люблю тебя…

Виктор медленно водил языком по её губам, прежде, чем раздвинуть их и погрузиться глубже.

Надежда приподнялась над ним и, потянув сорочку кверху, выворачивая наизнанку, стащила её с себя.

Виктор гладил гладкую атласную кожу спины Надежды с мягко подрагивающими мышцами. Он сжимал в объятиях её послушное податливое тело и чувствовал, как в нём разгорается огонь страсти.

Он желал её и страшился обладать ею. Образ Хозяина всплывал в его воспалённом сознании и сдерживал его порыв. Но желание было сильнее страха.

Виктор повернул Надежду на спину и начал осыпать её тело поцелуями, от шеи спускаясь ниже. Он коснулся её твёрдого, как орешек, соска, взял его губами и ощутил сладость прыснувшего в рот молока. Надежда застонала от удовольствия.

Положив ладони на её упругие груди, Виктор стал спускаться ниже. Он погрузил язык в пупок Надежды, и снова вызвал в ней стон наслаждения, будящий в нём силу и жар страсти. А женщина сжала руками его ягодицы так, что он вынужден был собрать всю свою выдержку, чтобы не накинуться на неё голодным зверем. Нет, он пойдёт ещё ниже.

Прижимаясь лицом и губами к слегка увлажнившейся коже живота, Виктор спустился на холмик Венеры, покрытый шелковистыми волосами, вдыхая ни с чем несравнимый запах женщины. Раздвинув пушистые волосы и створки раковинки, он прикоснулся языком к розовым лепесткам бутона, напоминающим ловушку для чуда с жемчужной капелькой на них.

Виктор, слизнув жемчужину, вонзил язык в загадочную глубину, туда, где зарождается жизнь.

Напряжение её бёдер, прерывистое дыхание, подрагивающие пальцы Надежды на его голове знаменовали её полную готовность впустить его в себя.

Виктор приподнялся над распростёршейся под ним женщиной, взглянул ей в лицо и увидел её глаза, полные любви и доверия.

Надежда согнула ноги в коленях и широко развела бёдра. Бормоча её имя, Виктор вошёл в неё, в её тёплое влажное лоно, вторгся сильно, глубоко.  

Надежда обвила его ногами, её тело трепетало под ним. Их тела слились в одно. За пределами их соединённого тела кроме него не существовало никакого иного мира.   Радость, которую он доставлял ей, вытеснила из его сердца все угрызения совести и страхи. Он одарил её своей страстью, вливая в неё свою любовь, а затем и животворящую влагу, а она кричала от восторга, от нахлынувшего на неё оргазма.

…Они лежали молча, не разрывая своих слившихся тел, пока их сердца и дыхание успокаивались.

Виктор открыл глаза и, глядя в счастливые глаза женщины, сказал:

– Прости, я был неосторожен…

Надежда улыбнулась ему.

– У меня нет слов, чтобы выразить тебе, как всё было чудесно. Я люблю тебя, давно люблю.

Приподнявшись над Виктором, она взяла в руку одну свою тяжёлую и массивную грудь, нажала на сосок и прыснула молоком, метя попасть ему на губы. Он слизнул сладкие капельки.

Надежда поднялась с кровати, не стыдясь и не торопясь, давая возможность Виктору увидеть её всю, надела сорочку и вышла.

(продолжение следует)