Вчера вечером

УВАГА: может оскорбить чьи-то гетеросексуальные чувства.

Вчера вечером он издох.

* * *

Ноа обладал уникальными очками – они уродовали не только его личико, они уродовали и мир вокруг него. Когда чужие смуглые пальцы ловко снимали их, тот подслеповато щурился, моргая. Ну вот. Совсем другое дело. Под очками крылся совсем другой человек. Без очков открывался совсем другой мир – мир шорохов и запахов. Очки небрежно летели куда-то в сторону; Ноа испуганно стонал, беспокоясь за их участь. Рука возвращается к его лицу, осторожно погладив по щеке. Такой яркий контраст бледной и смуглой кожи. Ноа спокоен. Рука ласково гладит его. Большой палец мягко проводит по тонким губам. Он послушно открывает рот, вобрав его в свою полость, осторожно лаская натренированным языком. Рука неизменно пахнет медицинским спиртом. Тревожный запах. Страшный запах. Страшный человек. Страшная жизнь. И необычайно нежные руки.

* * *

Это была не любовь. Это была гонка, бесконечное соперничество, борьба не на жизнь, а на смерть, проиграет в ней тот, кто первый выдавит из своей глотки признание в любви. Кто первый сдастся. Так уже и не вспомнишь, с чего это все вообще началось. А с чего началось? Мортис нашел забаву в Ноа. Не только телесную, но и духовную.

«Говори со мной».

«Почему ты все время молчишь?! »

«Если будешь молчать, то я приравняю тебя к резиновой кукле, понял меня? »

Мортис любил Ноа, а Ноа любил молчать.

* * *

Секс был чем-то неотъемлемым.

«Зови меня своим папочкой…»

«Папочкой? »

«Да…»

Хорошо, папа.

* * *

Ноа облизнулся, увлажнив разбитые губы. Слова папочки о том, что он не умеет целоваться не давали ему покоя. И его взгляд камнем рухнул на его же тонкое запястье, на незамысловатый узор вен. Ноа вновь облизывается, прижимаясь к нему губами, причмокивая. Его кожа ничем не пахла. На вкус была соленая. Но его это не волновало – ему было нужно научиться целоваться.

- Как успели? – одернул его едкий смешок за спиной. Ноа в ужасе оборачивается, прижимая к груди руку, с которой изменял. Ноа боялся.

Сломанных рук.

Мортис еще постоял в проеме дверей, с минуту глотая молчание. Когда тишина в комнате закончилась, он подсел к Ноа, взяв его за обслюнявленную руку.

- Смотри, как надо.

И Мортис целует его запястье, осторожно поддерживая его рукой. Целовал долго и нежно. И – о боже, это был самый чувственный момент в жизни Ноа. И вот, Мортис поднимает на него взгляд, оторвавшись на секунду. Мальчик смотрел на него глазами преданного ученика.

- Теперь…моя очередь?

* * *

Ничтожная юность.

* * *

Как велик был страх Ноа пасть лицом в грязь перед Мортисом, как велико было желание Мортиса научить Ноа танцевать вальс.

Дрожащие пальцы неловко схватились за его крепкую руку. Ноа не рисковал поднимать глаза выше уровня его груди. Мортиса это забавляло.

По его приказу, Ноа встал на носки его ботинок, осторожно, на цыпочках. Правая его рука легла на плечо Мортиса, вторая с опасением держала его за вытянутую руку. Мортис прижимал его к себе свободной рукой за талию.

- На три счета.

Папочка медленно считал до трех, неуклюже кружа с ним по всей квартире. От Ноа ничего не требовалось, но его страх все испортить был чуть бесконечнее космоса.

* * *

- Агх!

Случайно сломал карандаш. Мортис уставился на его обломок, тяжело выдыхая.

- Нервный ты сегодня, - заметил Клайд, - Случилось че?

Мортис вытер лоб ладонью.

- Н-нет…

Он не сводил глаз со двери в ординаторскую. Воображение дорисовало ему беспардонно вторгающихся полицейских, требующих, чтобы он заложил руки за голову. Шел первый день, когда тот звереныш остался дома. Один.

Что, если он сбежал? Или выбросился в окно? Или добрался до телефона и вызвал полицию?

«Нет…»

Желание потешить свое самолюбие, насладиться юной плотью и почувствовать себя чьим-то Богом могло бы стать ценой свободы.

И он бежит, бежит со всех ног домой, в немом ужасе озираясь по сторонам. Он может быть где угодно. Эта вша уползла из своего дома, вполне вероятно, что может уползти и из этого…

Вот он. Лежит, свернувшись в клубок на кровати. Мерзнет – одеяла и простыни Морт спрятал в опасении, что из того и другого он сможет свить веревки и вылезти из окна. Звереныш…

- Просыпайся, - требовательным тоном прошипел Мортис, - Просыпайся!

Ноа слабо дергается, щурясь.

- Что? – спрашивает он шепотом, словно остерегаясь, что эти слова ему приснились. И Мортис на секунду захотел оказаться его сном. Ноа бы закрыл свои едва ли зрячие глаза, сложит руки под голову, угаснет, уснет и очнется в своем родном клоповнике, вздохнув с облегчением.

- Что делал, пока меня не было? – спросил он строго. Ноа вновь дергается, изумленно водя взглядом по потолку, словно пытаясь найти там источник голоса.

- Ничем…

Мортис обессилено вздыхает, присаживаясь подле него.

- В следующий раз оставлю тебе пару дельных книг.

* * *

- Ты болен.

Мортис любил бросаться невнятными и лаконичными фразами, поиск смысла которых душил Ноа еще долго. И эта фраза застала его врасплох. Он в недоумении поднес руку ко своему лбу, не почувствовав у себя высокой температуры. Болен?

- Чем?

Мортис все сверлит его взыскательным взглядом опытного медика. Каждая секунда его молчания приумножала в воображении Ноа его возможный диагноз раза в два.

- Не чем, а кем, - отрезает он, скрещивая руки на груди. В сознании Ноа невольно вспыхивают паразиты. Но он решает удостовериться.

- Кем?..

Опять молчит, словно с укором за то, что он не может догадаться сам.

- Мной.

А, ну да. Синдром Мортиса третьей стадии. Симптомы – резкая потеря аппетита, веса, внимания; боли в пояснице и в глотке неопределенного характера. Рассеянность. Периодические мигрени, сбитое сердцебиение, уязвимость ко стрессу. Лечение – аспирин, частый выход на свежий воздух и обильное питье молока. Молока в доме Мортиса почему-то не бывало.

* * *

Первый день был самым тяжелым. Он длился целую вечность, а по мосту бессонной ночи перетек во второй – не менее тяжелый день.

- Пожалуйста, хватит, - хрипел он шепотом, - Я так устал…

Рука Мортиса угрожающе вцепилась в его шею.

- Ежели неохота мучиться задницей, то тебе придется хорошенько поработать ротиком, - фыркнул он не без злорадства, обвивая его изможденное тело второй рукой. – Понял?

Ноа молчал, негромко всхлипнув, когда почувствовал, будучи вплотную прижатым к телу своего мучителя, упирающуюся в живот возбужденную плоть.

- Нет… - протянул он обреченно, виновато опустив взгляд. Однако, Мортис мгновенно возвращает его на себя, заглядывая в его пустые глаза, пьяные от жалости к самому себе.

- Не понимаешь? Ты действительно не понимаешь, о чем я?

Ноа отрицательно помотал головой, шмыгнув носом.

Мортис не верил своему счастью. Ноа был таким…соблазнительным. Мало того, что никто из сиротской шпаны не успел над ним надругаться, чем автоматически подарив его непорочное тело Мортису, нет же, он был абсолютно невинен – и телом, и помыслами.

- Ты возьмешь мой член в рот и отсосешь его, - неестественно добро и растроганно пояснил он, поймав на себе шокированный взгляд Ноа, - И сделаешь ты это с толком и усердием. И не кусаясь.

Ноа хотел что-то возразить, но случайно поперхнулся собственными словами.

Мортис расцвел.

* * *

Сначала Мортис забирал очки из страха, что Ноа, предоставленный на целый день самому себе, просто возьмет и сбежит из его тесной квартирки. Почему он не стал оставлять их после, когда вероятность побега упала до нуля, непонятно. Входная дверь запирается на замок. Звуки пропадают из квартиры. Впереди восемь увлекательных часов слепоты. А может, Ноа и умел ориентироваться в этом странном, блеклом мире, состоящим из силуэтов, теней и разводов, но в доме Мортиса тот слеп. Безнадежно слеп. Куда бы он ни заполз, какую бы тряпку не отрыл, что бы ни прижал к носу, вдыхая аромат – все пахло одинаково. Все пахло Мортисом. И что было самое странное, время брало свое. Вернее, отбирало. Ноа стал его деталью интерьера, он потерял свой собственный запах, и Мортис будет еще долго удивляться, дескать, почему же его кудри, его шикарные, короткие кудри, пахнут не Ноа, а Мортисом. А он и впрямь стал его собственным.

* * *

Мортис не умел быть лояльным в любви.

«Вздумал спорить со мной?! »

Рука у него была тяжелая. Оплеуха за оплеухой свистели над бледным личиком Ноа. Тот пищал и что-то верещал. Пытался закрыть раскрасневшееся лицо руками. Руки у него были тонкие, как у насекомого.

«На свободу захотел, да? »

Пощечины перерастали в удары.

«Сучий ты вы****ок… Думаешь, тебя там кто-то ждет? Совсем скоро, клянусь, совсем скоро там вскроется, чем мы тут с тобой занимались. Эта занятная весть мигом облетит твой дом. Хочешь жизнь в качестве всеобщей подстилки, да? Ты этого хочешь?! »

«Отвечай! »

«Чего ты хочешь, тварь?! »

Ноа молчал. От его лица осталась одна кровавая дыра, с едва проступающим человеческим ликом. Острый, сломанный нос. Закрытые мелкие глазки. Разбитые губы. Он не удерживается и припадает к ним, целуя. Ноа дергается – больно. Но у Мортиса это уже вошло в привычку – извиняться за причиненную боль, проводя по ней языком.

«Слушайся меня…»

Он хотел Ноа. Всего. С потрохами. Каждую клеточку его организма. И речь идет не только о сексе. Он хотел его душу. Он хотел, чтобы он общался с ним. Хотел, чтобы не только его тело принадлежало ему. Он не замечал, что в его цепких объятиях, ломавших ребра, Ноа погибал день за днем.

«Я…»

* * *

«Ох…папочка…»

Единственное, что Ноа точно знал о своих родителях – они не были идиотами или мазохистами. Врачи на берегу предупредили их, что малыш, скорее всего, годам к двадцати-тридцати лишится зрения. Они не сглупили и отдали его в общество дефектных – детский дом. А Мортис его…забрал.

* * *

Проблема в том, что Ноа был идиотом. На его шее до сих пор красуются синяки от былого удушья. Они окружают ее ожерельем. Иногда он щупает ее из интереса. Еще болит. Это память от их первого свидания. Ноа улыбается.

* * *

«А ты любишь целоваться».

«…»

«Но не умеешь. Совсем».

«…ох».

Ноа сидел у него на коленях.

«Целуй».

Он осторожно примкнул к его губам, неловко, наивно и целомудренно. Мортис никогда не поверит в то, что его малыш, весь он - с его вечно раскрасневшимися щеками и глазами, опухшими губами и трясущимися руками, весь он - порочен. И уж тем более не поверит в то, что он собственноручно развратил его. Он навсегда останется ангелом. А вообще, сидеть у Мортиса на коленях – это здорово. Это было законное место Ноа. Человек, который не мог найти свое место в жизни, обрел его на коленях у своего заочного палача.

* * *

Его рука зарылась в его кудри, цвета чистой нефти. За эти шикарные кудри он насаживал его на свой член, до тошноты и невыносимой боли в глотке, за эти шикарные кудри он таскал его по квартире, забывая, что малец - тоже живой человек, наверное, с ним так нельзя.

* * *

Мортис не терпел равнодушия. Не терпел игнорирования. Потому очень важно поспешить в коридор, к входной двери, когда тот возвращается с работы. Либо ты благоговеешь и целуешь его ботинки, либо пеняй на себя, щенок.

* * *

На самом деле, они оба были уродами. Мортис был высок и тощ, вытянут в длину, на вид колючий и ядовитый, как куст терния. Смуглая кожа. Карие глаза. Каштановые волосы. Он был похож на плитку молочного шоколада. Дешевого. Ноа был совсем другим – худым и низким. Казалось, что Творец взял тело больного анорексией, потом взял здорового ребенка, оторвал его щекастую голову и прикрутил на худую шею. Он был нескладен и несимпатичен. Но рожа и вправду смазливая. Именно на эту рожу Шоколадный клюнул, не справившись с его умерщвлением. Он будет отпираться, дескать, рожа его тут ни при чем, все дело в хрипах, но вы ему не верьте, ни за что не верьте.

* * *

Мортис обещал подарить ему смерть. Ноа обещал быть послушным.

* * *

Обыкновенный мечтатель – не инвалид, но зрение безнадежно сломано. Дом был выстроен в форме буквы «U». Буква выстраивала форму его стен. Пустота в ней являлась двором, прегражденным высоким забором. Дыра в нем обнаружилась случайно – та поросла колючим кустом и была совсем незаметна. В каких целях он использовал эту дыру? Да почти ни в каких. Вылезал из нее, подышать отравленным воздухом отравленного города. О, этот печальный мир. Этот ветер, больно бьющий в лицо. Эти угрюмые лица. Обыкновенный мечтатель, воодушевленный и зачарованный его картиной, слоняющийся от дому к дому по известному маршруту, обычная прогулка под занавесом туч. И чья-то рука. Рука горько пахнет спиртом.

«Молчи, - прошелестели ему на ухо, - Это для твоего же блага».

Это был Шоколадный. И Шоколадный наврал. Он просто украл его с тесной улочки, поведя его по узким закоулкам, безлюдными дорожками к своему дому. Ноа не осмеливался вопрошать о цели его визита в эти неизвестные ему районы города. А стоило ему открыть рот, когда он уже стоял в его квартирке, как в его тонкую шею впилась его рука. И почему-то куда-то зачем-то улетучились все вопросы. Рука. Она плотно сжимала его глотку, а после к ней присоединилась и вторая. Из Ноа пытались выдавить душу. Но не все прошло так гладко.

Все дело в хрипах.

Ноа хрипел, сдавленно, мучительно выдыхал, с усилием глотал воздух и закатывал глаза. Это длилось недолго. И неизвестно, кому это принесло мук больше.

* * *

Больше всего на свете Ноа боится сломанных рук. Выбитые молочные зубы сменятся, раны затянутся, синяки сойдут, но руки нет что прекрати ПРЕКРАТИ

* * *

А потом опять истерики, выбитые, еще молочные зубы, которые этот ублюдок собирает в ладошку, пятна крови на стенах, гнев и чешущиеся руки.

Хватать за шею. Жать.

Нет, не задушит. Слишком тяжело слушать эти хрипы, видеть эти закатывающиеся глаза. Нет, нет, нет.

* * *

Не надо больше.

* * *

Он был вездесущ. Даже когда он уходил на эту свою работу, он оставался с Ноа. Этот запах застрял в его голове. Он не покидал его ни на секунду.

* * *

«Кхах…за что?! » - завопит он, набравшись сил и воздуха в легких, отползая от своего без пяти минут убийцы. Это странно – похищение средь бела дня, вот это вот…как оказалось, странности только начались.

«Заткнись. Ради всего святого…» - голос у него был тихий и уставший. Одна рука уперлась в бок. Вторая утерла лоб. Эти руки волновали Ноа еще больше, чем только что произошедшее.

«Я просто хотел сломать».

«Хотел убить».

К горлу мужчины подкралась тошнота. Он попытался избавиться от нее, сглотнув, но она не ушла. И что с ним теперь делать?

* * *

Выкраденная из детдома игрушка.

Обыватель, выуденный из больничных будней.

Неизвестно, кто у кого на крючке.

* * *

Детские губы вкуснее…

* * *

Ноа было пятнадцать.

* * *

Мортису было тридцать.

* * *

Впрочем, никто не мешал им смешивать «войну» и «любовь». В последнее время он стал часто практиковать такую хитрость - дожидаться самого-самого оргазма и душить Ноа. Отпускать только тогда, когда изливалось семя обоих. Судя по всему, ощущения незабываемые.

* * *

«Даже не думай, падаль. Я убью тебя. Дай только поиграться…»

Когда его тело, болезненно худое и бледное, оказалось в его руках, Мортис понял, что он еще нескоро наиграется. Нет ничего приятнее чувства превосходства.

Видеть его тонкую спинку. Его всхлипы, смешивающиеся со стонами. Его растерянный взгляд, направленный куда-то мимо лица Мортиса, куда-то в потолок. Его «папочка…». Его выпирающие ребра. Его сломавшийся голос. Его горбатый нос. Его тонкие пальцы. Его хорошо прощупывающийся скелет. Его разукрашенное фингалами и кровоподтеками лицо. Он прекрасен.

* * *

Вчера вечером он издох.

Труп его валялся плашмя в ванной, в луже рвоты. Наглотался всяких лекарств, самоубийство, наверное. Только вот неясно, отчего именно он умер – отравился, утонул в собственной блевотине или разбил головушку свою об унитаз? Некрасивая, однако, смерть. Некрасивый поступок.

«Ну и что мне прикажешь с тобой делать..? »

Из ванной комнаты жутко воняло на следующий день. Сначала рвотой. Потом трупом. Потом воспоминаниями.

* * *

Он еще не плакал. Но готовился. Скривил губу и уставился на него щенком. Ноа редко плакал, почти никогда, кажется, такое бывало лишь дважды – после первого изнасилования и после того, как Мортис захотел искупать его в кипятке. Тогда намечался третий.

«Н…но…папочка! »

Папочка молчал, меланхолично куря в форточку. Объяснять одно и то же дважды ему не хотелось.

«Я все равно убью тебя в конце концов. Неужели непонятно? »

«Но…

Я…

Люблю вас! »

Это не любовь. Это соперничество.

«Заткнись, ублюдок. Ты умрешь здесь. Однажды».

Это произошло вчера вечером.