Кто войдет сюда, вспомнит о нас...

Шенонсо… Замок… мой замок… теперь точно мой…

Темная  фигура в  траурной одежде, позвякивая ключами, медленно  двигалась по коридорам. Пламя свечи отбрасывало на гобелены огромные горбатые тени и временами выхватывало из темноты то клыкастую морду кабана, то огромные оленьи рога, то падало на пергаментное лицо старой женщины, бредущей по галерее, тлело в ее  недобрых  умных глазах, светилось тусклым серебром в седине. Женщина одну за другой  отпирала двери и разгоняла мрак опочивален неверным дрожащим светом свечи. И разговаривала с ними.

Замок Шенонсо… дамский замок… замок любви… построенный Томасом и Екатериной Бойе, супругами, влюбленными друг в друга и разлученными лишь смертью... Томас, побывавший с королевскими походами в Италии, буквально растворился в южной неге и невиданной  французами италийской роскоши, и вместе с огромным состоянием привез на Луару твердое намерение построить для любимой жены  прекрасный замок над водами реки в  стиле итальянского ренессанса… Замок любви… Шенонсо…  Они строили его вместе.   И до сих пор на дверях выбит их девиз «S'il vient ; point il me souviendra» -  «Кто войдет сюда, вспомнит о нас»… Бедняга Томас… второй поход в Италию обернулся для него печально… Его любимой жене Екатерине пришлось в одиночестве достраивать замок.   И она все-таки достроила его, пережив дорогого супруга всего на два года…. Замок тогда отошел их единственному сыну Антуану. И он жил там до тех пор пока мой свёкрушко, Франциск I, охотившись в окрестностях, не заприметил эту жемчужину и не конфисковал его у молодого наследника за якобы  финансовые аферы батюшки,   нанесшему королевскому  дому неслыханные убытки… Но  двор-то знал, что замок этот нужен был королю для увеселений и любовных наслаждений… Замок любви…  Воистину… Кто войдет сюда, вспомнит о нас…

Екатерина Медичи закрыла тяжелую дверь и двинулась дальше по коридору. Она вспоминала.

Вспоминала, как ее, четырнадцатилетнюю сироту из богатого рода Медичи,   привезли в Париж на выданье Генриху, второму ненаследному сыну Франциска I. Хлопотами Папы Климента  VII состоялась эта свадьба. Худенькая, некрасивая испуганная девочка, плохо говорящая по-французски, не имеющая на свете ни одной родной души, увидела своего юного супруга только на свадьбе. И полюбила его всем своим одиноким сердцем, всей душой. Но принц не смотрел на нее. Его взгляд был устремлен совсем в другую сторону. Проследив за его направлением, видавший виды Франциск  многозначительно положив тяжелую руку на плечо сына, шепнул: «Диана от тебя никуда не денется. Сейчас ты должен оседлать Екатерину. И попробуй только улизнуть от своих обязанностей. Мне нужны внуки. »

Екатерина помнила эту унизительную брачную ночь, когда юный Генрих, смущаясь присутствием в опочивальне  отца, под его понукания неловко пытался справиться со своими супружескими обязанностями и с юной, сгорающей от стыда женой. «Давайте, давайте же, дети мои! » Обнаженная, зажмурив глаза и прикусив зубами тонкие бескровные губы, Екатерина вытерпела это публичное прощание с невинностью и приняла на себя тяжесть обмякшего на ней супруга, с облегчением услышав, как довольный своей затеей король-отец, наконец покинул их опочивальню. А Генрих тяжело дыша, все лежал на ней, уткнувшись в ключицу  и она, наконец, набравшись смелости, осторожно обняла его и неуверенно провела пальцами по его голой спине. Он тихо застонал. Волна нежности  к этому мальчику, ее законному мужу, ее суженному затопила все ее существо, не знавшее до этого мгновения никакой любви – ни родительской, ни христианской, но может быть с этой минуты  познающее любовь супружескую.

О Генрих!... Я так любила тебя… я думала, что бедная голубка наконец нашла тепло и покой на твоей груди… Но ты помнишь, что было дальше?! О боже! Ты помнишь, что ты сделал? Что ты сказал мне в ту ночь, в первую брачную ночь?…

Она тихонько, едва касаясь, гладила его спину, когда он задрожал. Екатерина страстно захотела поцеловать его в губы, но Генрих вдруг резко отстранился от нее и сел рядом в постели среди смятых простыней. Лицо его было повернуто в сторону. Морщась от новой, непривычной боли, Екатерина приподнялась и попыталась снова обнять его, но он отбросил ее руки. И повернулся к ней лицом. Он был бледен, губы  дрожали и глаза блестели от стоявших в них слез.

«Не трогай меня! » - как удар хлыстом по лицу… 

«Генрих…  - голос ее задрожал и прервался – Генрих…»

«Не смей трогать меня, слышишь? »

Остаток ночи он провел по-походному на пушистом ковре, а ничего не понимающая и чувствующая себя самой несчастной на свете юная жена – рядом, одна в огромной супружеской кровати. Утром, одевшись, затягивая пояс, Генрих деловито сказал:

«Теперь  Вы моя жена, хотя, видит Бог, я не хотел этого. Но воля отца для меня закон. Теперь Вы моя жена. А я Ваш господин. И вот я объявляю Вам свою волю: мы будем жить втроем - Вы, я и Диана. »

«Какая Диана? »

«Диана де Пуатье. Я люблю ее. С самого детства. Она дама моего сердца и владеет им безраздельно. И дарит меня своей благосклонностью.   Вы должны принять это как волю Вашего мужа и господина.   Или… Понятно? »

«Но ведь это грех… это против законов божеских… Папа Климент…»

«Папа далеко, дорогая. К тому же Ваше приданое, обещанное Его Святейшеством, до сих пор не прибыло. Так что… будьте благоразумной. И помните свой долг. А Ваш  священный долг - дать дому Валуа наследника. »

Генрих поклонился, надел шляпу и стремительно вышел из опочивальни….

…. Диана де Путье… Прекрасная Диана…  Диана охотница… Лицемерная вдова, носившая черно-белый траур по давно почившему мужу,   не думавшая соблюдать его на деле…  Ослепившая  моего Генриха, околдовавшая его своими дьявольскими чарами, опоившая его своими соками….   О лукавая дьяволица… А разве нет?... Разве не договором с дьяволом объясняется ее неувядающая красота, ведь она на двадцать лет старше моего Генриха… И на двадцать лет старше  меня…

Екатерина Медичи отворила дверь следующей комнаты, пересекла ее и подошла к огромному, покрытому патиной зеркалу. В темноте ее лицо, подсвеченное снизу, выглядело поистине ужасным. Она с отвращением всматривалась в свое отражение. И наконец, не выдержав, со стоном закрылась рукавом…

Нет… нет… не хочу видеть… Хочу забыть, но забыть не могу… А разве можно забыть, как весь двор смеялся надо мной… Все эти фрейлины и фаворитки, все до последней служанки и кухарки смеялись за моей спиной… показывали пальцем мне в след и называли итальянской нищенкой… Не прошло и года как мой покровитель Папа Климент умер, и приданое мое так и не прибыло в Париж… Я была одна… Совершенно одна, осмеянная и обманутая…. Сидела тихо как мышка, боясь сделать неверный шаг… и только училась… училась… читала, выписывала книги… Знатные дамы делали вид, что не понимают моего варварского французского, хотя говорила я получше многих из них, лишь с небольшим акцентом…  А благородная Диана, являя величие истинной повелительницы двора, великодушно заступалась за меня, жалея и сочувствуя  «итальянской бедняжке»… О, такое заступничество унижало почище пощечин… Но ужаснее всего, что как  ни старалась, я не могла подарить Генриху сына, хотя муж исправно являлся исполнить свой супружеский долг.  

О, это новое изысканное унижение – приходить ко мне, пропахшим с ног до головы ароматами и духами Дианы, со следами любви на шее, возбужденным, взбудораженным ее ласками  и торопясь, как бы не спало желание, наспех, часто даже не раздеваясь, задирать подол  моей сорочки быстро и холодно делать свое королевское дело. Поцелуй в лоб на ночь, поклон, пожелания доброй ночи и стук закрывающейся двери. Ушел. К ней, к змее.   А постылое лоно законной супруги, принимая объедки с пиршественного стола щедрой любовницы,   год за годом оскорбленно оставалось пустым. Но благородная Диана, заботясь о защите прав своего верного обожателя, постоянно твердила ему, что он должен получить наследника, а значит все-таки  должен со мной спать.   Кому как ни Диане была выгодна такая женушка – некрасивая, одинокая, нищая, а потому забитая и покорная. Но нищенка должна дать наследника, а то ведь папаша Франциск может двинуть кулаком по столу и потребовать развода с бесплодной колодой. И  кто придет на смену – сие неведомо. Вдруг какая обворожительная властная, и главное,    молодая красавица -  тогда, пожалуй, худо будет Диане. И потому  прекрасная Диана по-своему дорожила мной, всячески проявляла свою расположенность, до тошноты была любезна, особенно в присутствии Генриха. И время от времени, разогрев бесстыдными ласками за порогом моей опочивальни, толкала своего любовника в постылые объятия законной жены.

Но только через десять лет брака, брака на троих, я смогла подарить мужу первенца. Господь, видя мои страдания,   сжалился над моим несчастным лоном и измученным сердцем…. Я надеялась, что все переменится и Генрих станет нежен со мной…. О Генрих… я так надеялась, что наконец-то с полным правом займу почетное место законной жены, заслужу, вымолю, выстрадаю твою любовь и уважение… Но все мечты  пошли прахом…  И когда после кончины Короля-отца и скоропостижной смерти старшего брата Генрих  вдруг в одночасье стал Королем Франции, истиной Королевой считали ее, Диану де Пуатье, а не меня… К ней шли за советами министры, при ее утреннем туалете присутствовали фрейлины, ее осыпал драгоценными подарками мой неблагодарный супруг…. И вот тогда-то, после коронации,   одним махом он уничтожил все надежды на перемену моего положения  в качестве Королевы Франции, подарив своей потаскухе королевский замок….   Шенонсо… замок любви…

Екатерина отворила следующую дверь. Это была опочивальня Дианы. Голубые покровы балдахина, кровать – свидетельница сладких  королевских забав, камин…  Над камином по какой-то злой иронии ее собственный портрет, словно укор любовникам.   А может быть Диане доставляло особое лукавое удовольствие смотреть на портрет молодой  законной жены в то время, когда супруг терзает губами ее упругие груди…. Екатерина смотрит неподвижным взглядом на ложе…. Видит его или не видит?….

Да, она видит… Она помнит, как в сопровождении двора они втроем приехали в Шенонсо… Екатерина возит с собой целый арсенал всевозможных притираний, магических амулетов, чудодейственных пудр и эликсиров, ароматических курений, способных по утверждению придворных лекарей и чародеев придать ей красоту и привлекательность в глазах супруга. Но красоты не прибавляется ни на унцию. А муж ценит в ней лишь одну добродетель - бесконечное терпение. И способность рожать, которая долго дремала в Екатерине Медичи, но вдруг  после стольких  лет бесплодия  словно печать спала с ее лона, и она, как добрая  наседка, теперь исправно  рожает по ребенку каждый год. Это  обстоятельство заметно смягчило коронованного супруга - он стал добрее, дружелюбнее и похоже, наконец, оценил не только ее терпение, но и  ум и ее интеллектуальный рост за годы брака, все чаще теперь он советовался с  ней по государственным делам. Но красота и власть пола были для Екатерины по-прежнему за семью печатями.   Но она не сдается. В конце концов она Медичи. Екатерина через шпионов выведывает секреты красоты соперницы, и те сообщают ей то о собачьей моче, которой та якобы моет волосы, то о лягушачьей икре, размазываемой в полнолуние по грудям для придания крепости, то о конском навозе, в котором выдерживаются куриные яйца, которые Диана съедает-де сырыми  натощак каждое утро. И эту дрянь Екатерина долго воспринимает всерьез, пока не догадывается, что Диана давным-давно перекупила ее шпионов и просто смеется над ней, сплавляя ей всякую чушь.

Зато она доподлинно, как и весь двор,   знает, что в любое время года  ранним утром  Диана в соболиной мантии  поверх ночной сорочки зимой и в легком плаще на голое тело летом,   скачет на своей любимой кобыле по полям и пашням, потом возвращается в замок, окатывает себя холодной речной водой, пьет горячее козье молоко с медом и снова ложится в постель, спать и нежиться до обеда. Однажды попытавшись повторить нечто подобное, Екатерина так простыла, что чуть не отдала богу душу, на чем попытки сравниться  красотой с Дианой и были оставлены навсегда. Зато Екатерина, сгорающая от  ревности, не раз прибегала к помощи заклинаний, ворожбы, наведений порчи на распутницу и остуду на потерявшего от любви  рассудок мужа. Ничего не помогало.   Ни подбрасывание под кровать клубка шерсти, начесанной  с трех белых собак и трех черных котов, ни засушенный бычий член, ни толченая кора осины, навевающая тоску и уныние если рассыпать ее  по углам опочивальни.   В потайном месте хранились и страшные яды Медичи, но законная Королева Франции опасалась пускать их в дело, опасаясь в случае провала отправиться на эшафот. Она ждала. Ждала своего часа, терпеливо как удав, выслеживающий жертву. Открытая ненависть - слишком большая и непозволительная роскошь в ее положении. Терпение и улыбка. Терпение и разум. Ничего. Медичи умеют ждать.

А тем временем, несмотря на кору осины, сквозь толстые стены замка Шенонсо по ночам до Екатерины доносился заливистый смех Дианы и торжествующие возгласы Генриха.   Однажды она выглянула на шум в коридор и увидела, как король Франции в ночной сорочке и с завязанными глазами шарит растопыренными руками, ищет кого-то, старается поймать… Екатерина стояла со свечой в руке, не заметив, что за отворенной дверью ее комнаты, прижавшись к стене стоит почти нагая Диана. Генрих, услышав ее смешок, пошел на звук и по ошибке схватил в охапку Екатерину, рухнул на колени, зарываясь лицом меж ее бедер, мурлыча обшарил ее под сорочкой и вдруг в  ужасе отпрянул, срывая повязку. В этот момент Диана со смехом выскочила из-за двери, в утешение чмокнула Екатерину в щеку и увлекла остолбеневшего Генриха в свою опочивальню.

Нет, такое  не прощают… Но месть – это такое блюдо, которое вкуснее всего холодным.

Ее стреножили и воспитали, добились покорности. Тогда-то в покоях Екатерины рядом с ее одиноким ложем появилась  картина Корреджо «Воспитание Амура» с плачущим мальчиком – маленьким богом любви, которого воспитывают так как считают нужным  прекрасная  Венера и могущественный Меркурий. Маленький плачущий ребенок – печаль Екатерины…  Но эти двое так и не поняли этого послания им  – счастливые глухи к добру…

И все же один раз Екатерина, в попытках узнать таинственные секреты  власти развратницы Пуатье над ее мужем унизилась до того, что приказала своим шпионам просверлить маленькое отверстие в потайной комнате, рядом с опочивальней Дианы. Так чтобы видеть ложе… То, на которое она сейчас смотрит…  Ложе под голубым балдахином…

О, мне не забыть ту злую ночь… Как пережила ее и не послала за своими пузырьками… для себя… Когда хлопнула дверь в опочивальни Дианы и в петлях загрохотал засов, дрожа всем телом я встала с постели и накинув темный плащ со служанкой отправилась в ту потайную комнату… Служанка ушла, но я  долго не решалась подойти к светлому пятнышку в стене, слыша только звуки поцелуев, тихий смех и какую-то возню… долго не решалась взглянуть… Хотела было бежать, но вспомнила свою цель – узнать чем же она так держит моего Генриха… Помню, что вся дрожа, наконец ступила вперед и приникла к глазку…. В комнате пылал камин, на столике стояли бокалы и початая бутыль вина…. По всему полу валялись одежды, где чье – не разберешь… А на ложе громоздилось нечто, отбрасывающее на стены громадные качающиеся тени… нечто сладострастно стонущее и извивающееся… не разберешь где чьи ноги где голова… ни слов, ни смеха… одни сдавленные стоны сквозь занятые делом губы обоих…  Ноги мои дрожали и я боялась лишиться чувств, рухнув в этой каморке, явив им свой позор… Впрочем, они так впились друг в друга, что вряд ли бы услышали даже грохот канонады, случись ей греметь за окном… Наконец, Генрих оторвался от  истерзанного им лона Дианы и рывком перевернул ее, обмякшую, истомленную ласками, подтянул к себе и с рычанием прильнул лицом  к ее пышному белому заду… Нет… нет… такого не бывает… не может быть… Но Диана извивалась и  стонала от запредельного запретного наслаждения… И от наслаждения стонал мой Генрих, пируя между ее ягодиц…

Вот на этом вот самом трижды проклятом ложе под голубым балдахином…

Как я вернулась к себе,   я не помню… мгла окутала меня… кругом плыл кровавый туман… тени тянули скрюченные пальцы к моему сердцу, которое вот-вот должно было или лопнуть в груди или остановиться… Они разорвали мою сорочку и исцарапали когтями живот и грудь, стремясь добраться до непослушного сердца, которое смело биться, когда  ему следовало разлететься  на тысячи маленьких кровавых кусочков…  Исцарапали бедра и руки… искали нож, чтобы вонзить его в это безнадежное унылое, постылое лоно, способное только рожать, но не любить и быть любимым...

Утром служанка, одевающая королеву к завтраку, застала ее постель растерзанную, располосованную, окровавленную… а саму королеву без чувств у окна… Она пыталась открыть окно, которое находилось над самой рекой… Счастье, что окно не открылось… Королева потеряла сознание до того, как подалась старая рама…

Больше Екатерина не делала попыток сравняться с Дианой. Она поняла всю бессмысленность этой борьбы. Никогда  не видать ей, законной супруге, и доли той жаркой страсти, что питал Генрих к своей великолепной любовнице. Удел Королевы Франции рожать Королю  наследников, и с этим, надо признать,   она справилась блестяще. Что ж... пусть будет так. Каждому свое.   Она родила ему десятерых, хотя многих Господь забрал к себе еще в младенчестве, но это не ее вина. Да, вся любовь досталась другой.   Но нет на земле силы, способной заставить Екатерину Медичи признать свое поражение. Лишь один-единственный раз вся ненависть к счастливой сопернице прорвалась сквозь броню ледяного спокойствия. Диана застала ее над книгой с хмурым челом и спросила, что она читает, на что Екатерина ответила: «Я читаю историю Франции. И вижу, что в этой стране потаскухи  всегда заправляли делами королей». И что же ответила Диана? «Не стоит кричать о потаскухах, дорогая. Итак, все видят, что ваши дети мало походят на Генриха! » О, это было жестоко и несправедливо, но Диане захотелось побольнее ударить эту неблагодарную тихоню, ведь одно ее слово и Генрих мигом бы развелся с нею.   Диана лукавила – лучшей в известном смысле жены для Генриха, чем Екатерина, ей вовек не найти. И более преданной тоже. Но запас терпения кончился и две женщины, страстно любившие одного мужчину, ради которого терпели друг друга и придерживались хороших манер целых двадцать пять лет, больше не желали этого делать. Ya es hora!

Светает… Екатерина подходит к окну и всматривается в мглу за окнами… Внизу журчит быстрая река… сквозь мрак начинают проступать сады и дальние огороды, разбитые Дианой… Она хотела, чтобы все приносило плоды, все рожало, множилось и богатело, хотя сама так и не подарила Генриху бастарда… Не могла? Или не хотела терять красоту?... Красоту… Многие и вправду думали, что дело в ее красоте. Когда Генриху было двадцать, а Диане сорок, весь двор понимал в чем тут дело. Но когда Генриху было сорок, а ей шестьдесят, уже никто ничего не понимал… Хотя надо признать, выглядела она отменно, несравнимо лучше сорокалетней Екатерины.

Диана… тебе удалось остановить время… ты его перехитрила… Ты не пыталась властвовать над Францией,   тебе захотелось большего - власти над временем… И ты позвала самых лучших художников и скульпторов, чтобы они удержали твою красоту в веках… А я смогла удержать в веках лишь свое уродство и  свою жестокую карающую  немилосердную руку…

Мне не забыть тот страшный день, когда погиб Генрих. О, как я боялась и не верила предсказанию Нострадамуса, но его пророчество было неумолимо:

Молодой лев одолеет старого

На поле битвы, один на один.

В золотой клетке глаз ему выколет.

И тот умрет жестокой смертью.

Все придворные астрологи советовали Генриху избегать поединков на 41 году жизни…. О, я знала, что вещунья и Диане предсказала нечто подобное – «ты спасешь снежную голову и потеряешь золотую»… Я всегда надеялась, что это предсказание было об охлаждении их пыла.   Но  когда Генрих на рыцарском турнире в честь помолвки нашей дочери неожиданно для всех надел золотой шлем  и выехал на поле, сердце мое сжалось от предчувствия непоправимой  беды.   Я вскочила с кресла и закричала  «Остановите его! », но он уже несся с копьем наперевес навстречу юному графу Монтгомери… Одновременно с этим как во сне  я увидела, что и Диана в ужасе простирает к нему руки и кричит «Неееет! »…. Но было поздно, копье графа ударилось о панцирь короля, раскололось и его обломок глубоко вонзился в глаз Генриха… О, Генрих…  любовь моя…

Слава тебе, безысходная боль

Умер вчера сероглазый король

Жаль королеву… такой молодой

За ночь одну она стала седой

Генрих умирал десять дней. Он хотел видеть Диану, но я не позволила. Я, Екатерина Медичи, его законная жена, Королева Франции была рядом с умирающим Королем. Королева Франции, а не какая-то вавилонская блудница. Лучшие врачи пытались спасти ему жизнь, но жизнь утекала из него тоненьким ручейком… Диана пыталась пробиться к нему, но двор быстро оценил новый расклад, и на ее пути даже без моих распоряжений  теперь возникали преграды. Каждый хотел, пока не поздно, угодить Екатерине Медичи-Валуа. И каждый хотел угодить новому Королю Франции - Франциску Второму, нашему сыну, первенцу – моему и Генриха.

Я приказала ей вернуть драгоценности, которые дарил ей мой восторженный супруг, ибо по традиции со смертью короля подарки членам королевской семьи возвращаются в казну Франции. О, поверьте, я бы извлекла пользу при любом раскладе. Отказалась бы вернуть - так значит никакая ты не "истинная" королева, а самая обычная продажная девка. Но эта мерзавка заявила, что пока ее покровитель жив, ларец с драгоценностями останется у нее. Умно, черт возьми. Я днем и ночью молюсь о милости божьей для моего Генриха, а значит, молюсь за счастье и благосостояние Дианы, ибо нисколько не сомневаюсь, что если он выживет, то первым его желанием будет упасть в объятия  любовницы. И все же я молюсь, чтобы Господь продлил дни моего дорогого Генриха… Но небеса остались глухи к моим молитвам.

Дочку мою я сейчас разбужу

В серые глазки ее погляжу…

А за окном шелестят тополя:

«Нет на земле твоего короля…»

Мой Генрих, мой король, единственный мужчина, который прикасался к моему телу и единственный хозяин моего сердца… умер.

В тот же  черный день Екатерине Медичи-Валуа, вдовствующей Королеве-матери, доставили ларец от Дианы де Путье, ныне ставшей никем и ничем.   Сразу же после коронации юный Франциск Второй, презрительно смерив с ног до головы бывшую любовницу отца, словно ища в ней ту  легендарную силу пола, о которой ходило столько сплетен, и не находя  ее, ибо видел лишь убитую  горем хоть все еще и красивую женщину, презрительно процедил сквозь зубы «Вследствие пагубного влияния вы удаляетесь от двора! » В этот же день Диана получила приказ Короля с требованием освободить от своего присутствия королевский замок Шенонсо…  Замок любви... свидетель страстных любовных историй, адских мук ревности и мести…

Екатерина торжествовала победу над соперницей на пепле и руинах своей собственной жизни. Глядя в зеркало сороколетняя Екатерина видела глубокие старческие  морщины – следы горестных ночных бдений под счастливый смех, доносившийся из спальни Дианы. Дианы, которая говорила, что секрет ее красоты в том, что она никогда не ложится спать в дурном настроением… Все правильно… Все злые бессонные ночи достались Екатерине…

Пересмотрите все мое добро,

Скажите - или я ослепла,

Где золото мое, где серебро?

В моей руке – лишь горстка пепла.

И это все, что лестью и мольбой

Я выпросила у счастливых.

И это все, что я возьму с собой

В край целований молчаливых…

Я думала, что буду счастлива, когда узнаю, что Дианы больше нет… Доскакалась старушка  по утрам на своей вороной кобыле… Сломала ногу и  целый год помирала в мучениях в своем старом имении… Старушка… Неееет… кому я лгу?... Разве можно лгать себе в такую ночь?... В таком месте... Да я бы не глядя поменяла  свои сорок на ее шестьдесят… Господи, да за одну такую ночь с Генрихом, какую я видела тогда сквозь потайной глазок, я бы отдала  половину жизни… Но сегодня  другая ночь… Сегодня ночь, когда сведены все счеты… Ya es hora… Час пробил… И в моем сердце нет больше ненависти… В моей душе нет ни мира, ни покоя прощения… ибо Медичи не умеют прощать…. В моей душе лишь огромная бескрайняя  пустыня, покрытая остывшим пеплом  единственной, бесплодной и горькой любви…. Эта пустыня  отныне и есть я – страшная  итальянская волчица… вдовствующая Королева-мать… Екатерина Медичи-Валуа…

S'il vient ; point il me souviendra.

Кто войдет сюда, вспомнит о нас.

(в тексте использованы стихи А. Ахматовой и М. Цветаевой)