Ваш суп переперчен!

And now I'm ready to close my mind

And now I'm ready to feel your hand

And lose my heart on the burning sands

And now I wanna be your dog

Если бы вам предложили подобрать синоним к слову «боль», что бы вы выбрали? «Страдание»? «Мучение»? Может, вы из разряда тех, кто выбрал   бы – «удовольствие»? Подумайте пока над своей версией, а я изложу свою.

Когда я думаю о боли, первое слово, приходящее в голову – «специя». Звучит банально, верно?

Но для меня боль – специя. Кориандр или шафран, корица или истолчённый в невесомую пыльцу красный перец – не всё ли равно? Каждый выбирает специю по вкусу. Моя – вон та, в синем флаконе, от которой слёзы выступают на глазах.

Всё самое лучшее, что может подарить тебе жизнь – любовь, страсть, увлечение, достижение цели,

рождение и смерть… Всё – боль.

Без неё всё кажется пресным и безвкусным, словно постное печенье. Острая горечь исступленного

крика, резкая, чуть мускусная пряность первой крови, едковатая соль выступивших

слёз, паточная сладость стона… Разве можно, попробовав всё это хоть раз, отказаться?

Я не смог. Сейчас, оглядываясь назад, я могу проследить истоки этого своего увлечения. В раннем детстве, когда матушка приносила мне пирожок, игрушку или горсть каштанов (а были мы очень бедны), я всякий раз щипал себя, чтобы проверить – не сплю ли? Боль – это что-то сродни маяку,

указанию на то, что жив еще, не подох и не заснул, и да прибудет она с нами.

Или всё прояснилось тогда, когда я понял, что в этом мире ничто ровным счетом от меня не зависит? Не тогда ли я усвоил, что единственное, над чем имею власть – мое собственное тело и боль, которую ему можно причинить?

Думаете, я люблю только брать, брать и брать, ничего не давая взамен? Что же, в этом есть рациональное зерно. Раньше я, едва открыв для себя головокружительный вкус боли, был твёрдо уверен – это должно понравиться каждому. Люди просто не знают, они боятся причинить себе вред, но если уж узнают о том, как это потрясающе – непременно меня поддержат. Разочарование настигло меня, и было оно облачено в желтую шляпку, тоненькое платьице и клочковатый лондонский туман. Её звали Элли, Элеонора, Элли-из-книг, Элис, Алиса… Каждое из этих имен казалось мне

прекрасным. Я любил её – исступлённо, самозабвенно, и ничто в целом мире больше не имело

значения. Я не помню теперь толком ни лица её, ни того, как мы вообще познакомились – только испуганный блеск  её глаз. Она завизжала, оттолкнула меня и убежала – я не стал препятствовать. Я всего лишь хотел сделать порез на её руке, чтобы кокаиново-белая кожа украсилась рубиновыми брызгами крови, но Элли не поняла меня. Я пытался потом поговорить с ней, звонил, но она только называла меня маньяком, мерзким извращенцем и «проклятым упырем». Я попытался объяснить, что самому мне боль всегда доставляла удовольствие, но сделал только хуже – Элли обозвала меня вдобавок еще и психом, и искренне пожелала мне не осквернять больше эту землю своим присутствием.

Она была не последней. Я помню Лолиту, Лолу, которая потеряла сознание, когда увидела небольшую удавку, скрученную из её шелкового шарфика.

И Трисси, сущую чертовку, которая была вовсе не против наручников, вот только когда поняла, что я всерьез намерен попробовать её крови – куда-то исчезла.

Мэри, Алекс, Лиза… Их лица проходят передо мною безликой

чередой, их голоса сливаются для меня в один-единственный голос, вопящий:

«Остановись! Что ты делаешь? Прекрати, ты, гнусный ублюдок! » И я прекращал, конечно.

Нельзя винить тех, кто не понимает тебя. Если уж очень хочется, лучше винить тех, кто не

пытается понять.

Сам себя я понять не мог, да и не пытался. Всё, к чему я стремился, всё, чего я хотел, и всё, что имело значение, можно было уместить в один-единственный звук: отчаянный, невозможно громкий крик.

И знаете, что? Даже такие, как я, могут быть счастливы.

Я вспоминаю всё это, а на мнегордо восседает Рэй. Рэйчел, если быть точнее. Бледнокожая Рэй, Рэй с выступающими ключицами и ребрами-каминной решеткой – я могу пересчитать их все до одного, просто пробежавшись пальцами. Рэй-блестящие-глаза, Рэй-волосы-пламя, Рэй-хриплый-голос…

Она извивается на мне, как кобра, запрокидывает голову так, чтоя на мгновение замираю, любуясь словно выточенной из гипса шеей, и Рэй смотрит на меня недовольно – мол, чего

остановился? And show must go on…

Вот я пристегнут наручниками к спинке своей кровати. Металлические браслеты вгрызаются запястья с куда меньшим остервенением, чем Рэй – в мою шею.

Её зубы смыкаются на ключице, и я исторгаю из себя хриплый стон.

- Всё хорошо? – голос Рэй звучит безразлично. Как будто от того, что мне плохо, она тут же прекратит…

- Всё восхитительно, - с трудом выдыхаю я.  

Уязви меня. Ударь. Сделай так, чтобы я чувствовал себя живым.

Вот на моем теле почти не осталось места, свободного от красного следа её зубов. Я чувствую себя человеком со снятой кожей, каждое её прикосновение – ожог, каждый поцелуй – игла.

Каждый удар, наносимый ею, ощущается мною как микро-Апокалипсис. Во мне болит всё, что может болеть, но рыжая чертовка только слизывает выступающую кровь, да заглядывает мне в глаза – больно тебе, ублюдок? – и по её взгляду я вижу, что она не планирует останавливаться.

Мои окровавленные пальцы скользят по её телу, оставляя красные следы, и я чувствую себя немного отмщенным. Я дышу тяжело и сбивчиво.

- Рэй…

Моё сердце готовится вот-вот выскочить из тесной клети рёбер, а глаза застилает кровавая пелена. Я даже не вижу её толком – только размытый силуэт, скачущий на мне с неистовством самого Дьявола.

- Это не конец, - многозначительно улыбается она, запуская руку под подушку.

Я закрываю глаза. В ушах у меня шумит кровь. Странно, мне казалось, эта дрянь выпила её всю.

Я открываю их, когда чувствую на горле холод, смягчающий

боль. Рэй сидит на мне, приставив к моему горлу кривое лезвие кинжала. Тот тускло блестит в полумраке моей спальни, и это неожиданно кажется мне очень красивым.

- Что за дьявольщина, Рэй? Что ты…

Безумно хохоча, она слегка надавливает на кинжал. Холодный металл без особого труда перерезает мне горло, и темная, вишнёвая, почти черная кровь заливает белую простынь. Я жадно хватаю ртом обжигающий гортань воздух. Сквозь шум крови, биение сердца и рефлекторный ужас до

меня доносится хриплый прокуренный хохот моего убийцы.

Мир перед моими глазами прекращает своё существование. Я не чувствую ничего – ни страха, ни радости, только болезненный экстаз и томительное предвкушение смерти.

Смерть приходит, как добрый старый друг, и я подаюсь ей навстречу. Моя смерть – необыкновенная красавица, и боль служит ей лучшим нарядом.

Боль – идеальная специя к любому блюду.

Даже к десерту.