Нетрадиционный декаданс элитных шлюх

Ди джей Бум понуро сидел в кресле, откинувшись на мягкую, кожаную спинку и уставившись в лепной потолок своей многокомнатной квартиры, расположенной на семнадцатом этаже элитного дома, стоявшего на Арсенальной площади города Киева.

Громадный электронный пульт сведения звуков, так называемый микшер, расположился перед ним и сверкал множеством регистров, индикаторов и реостатов словно цыган, распахнувший свою шубу на цыганской свадьбе. Электронные синтезаторы, гавайские гитары, губные гармошки, карликовые флейты, домры, балалайки, свирели, дуделки, стакан на цепочке, индейский бубен и старинный гобой стояли перед ди джеем как притихшее стадо ожидающее, когда пастух придёт в себя и, взмахнув плетью, укажет путь, куда двигаться. Ди джей был для них Бог. И это совсем не метафора.

Но Бум был в депрессии. Великий Компилятор, как его именовали с его же подачи в прессе, упёрся в творческий тупик и из–за своего Величия не мог отыскать возможности, чтобы найти выход из этого паскудного состояния.

Бум думал. Бум переживал. Бум включил духовную аудио–видео запись и, уставившись в потолок, просмотрел файлы.

Сотни и тысячи мелодий, прогоняемых им через мясорубку микшера в течение своей блестящей карьеры, вдруг предстали перед его мысленным взором жалкими, изорванными чудовищами, без роду и племени и, конечно же, без автора. Без души, без мелодии и вообще без права на жизнь. Компиляция в степени себя самой – вот чего добился Бум.

Сотни стихов величайших поэтов, сотни произведений гениальный композиторов человеческой культуры последний веков трудолюбивый мастер компиляции резал на кусочки, склеивал в различных комбинациях и кидал в свою «мясорубку» плоды чужих духовных исканий с целью единственной – построить свой собственный плод величия и благополучия. Сейчас это вызывало отвращение, вместо прежнего бесноватого восторга единения с гениями.

И этому есть некоторые объяснения.

Бум не был однодневным выскочкой шоуменом, болтливым голосом без мозгов, клоуном на конъюнктуру кривляющемуся на радость себе и воображаемой публике, как все его коллеги. Бум, на свою беду, в самой глубине души, в дальней затемнённой её комнатке, являлся истинным ценителем искусства, носителем семени искусства и, конечно, был потенциальным творцом в самом действительном значении этого слова. Потенциальным.

И творец тот спал постоянно.

Но иногда просыпался, взирал на ужас положения своего духовного мира и дикая действительность сюрреализма и нарождающейся эпитафии начинала поедать Бума с такой скоростью, что он не успевал даже выбежать на улицу, сесть за руль, и добраться до кого–нибудь из друзей шоуменов могущих быстро загнать его тайную ипостась в свою тёмную глубь и успокоить Бума привычной, пустой, бессмысленной болтовнёй.

Депрессия, как противопехотная мина, срубала его на месте моментально и скоропостижно. От приступа восприятия реальной действительности Компилятор выпадал в осадок своего ещё недавно столь наполненного смыслом бытия, и болтался там, как не пришей к руке рукав, слабо пытаясь выгребать наверх, во вне этого паскудного состояния.

Комната, где он находился со своими рабами–инструментами, была надёжно звукоизолирована. Студийная звукозаписывающая аппаратура требовала этого. Здесь создавались шедевры. Сотни тысяч ушей с любовью и меломанией вникали в звучание очередных бумовых абракадабр, выискивая там божью искру убогой урбанистической действительности. И находили её! Тотальное разделение в социуме требовало такого же тонального разделения в культуре, и социум получал что хотел. А вот Бум – нет. По крайней мере, тот – из дальней тёмной комнаты.

Но сейчас в студии было тихо. Запись «шедевров» приостановилась, пулемёт заело, да и Анка давно патронов не приносила.

Звукооператором и акустическим стилистом Бум взял себе юную (но не совсем) Анну и частенько «шедевры» лепил с ней вдвоём, наедине, тет–а–тет. И получалось! Впрочем, есть такая конструкция человеческого разума – калейдоскоп. Куда эту безделицу не швырни, она всё сплошной мажор показывает. Так что Анка делу была вовсе не помеха, даже более… Но третий день, как Анка отбыла, – куда бы вы думали? – в Нагасаки изучать тайны японского лесбийского секса (?!!). Вот Бум и глядел в потолок. Мужской гомосексуальный секс, правда, ему изучать она не предложила, но и в шутку эту поездку пока обратить не соизволила. Да и телефоны в Киеве не работали. И какие–то беспорядки работяги, бомжи и колхозники на улицах затеяли. Им что, деревень мало? Им мало, что ли подвалов с тёплыми канализационными трубами? Не хочется, видите ли, им в НАТО! Не хочется им в оплот цивилизации! Им хочется есть самим свое сало! Им хочется разговаривать на русском языке! Им хочется слушать русские песни! Им хочется трахать русских девок! Тьфу!!! … … … Или не тьфу? Шо цэ я мэлю? Чи нэ разумию, шо вже немае нэчого у твоий бОшке? … … … Ты рехнулся окончательно, придурок – это добавил Бум, который прятался в дальней комнате – теперь у тебя один выход отсюда: в окно. И не кривляйся своим украинским языком, это просто пародия на разговорную речь! Все нормальные ди джеи пишут треки на английском или русском, а ты, клоун, на мове что–то лепечешь… Тьфу, ещё раз… Дебил полурусский… Глянь, что творится в Киеве! Дождались американцев? Дождались толстожопых негров? Или ты думал, что сюда прибудет Майкл Джексон? Иди на улицу и воюй!

Грохот вертолётов выпускающих ракеты, пулемётные очереди бандитов, атакующих банки, гудки паровозов, вой заводских сирен и пение «Интернационала» не проникали в тёмную кубатуру пространства, предназначенного изготавливать произведения искусств на потребу мегаполиса. Да, собственно, все эти звуки – взрывы и вопли давно проходили постоянной темой в компиляциях Компилятора и он, возможно, думал, что это у него работает фантазия.

Бум взял в руки шестиструнную гитару. Выставил пальцами на графе позицию и извлёк звучание аккорда до–мажор, похожего на спокойного величественного слона.

Но в голове было пусто, как в выключенном телевизоре, и ассоциаций не возникло.

Ди джей исполнил до–минор, похожий на покладистую слониху, стоящую у водопоя.

Реакция воображения отсутствовала. Захотелось водки.

Выдавив из инструмента пониженный до–минор, смахивающий на непоседливого слонёнка, увидевшего мышь, Бум торопливо вернул пальцы к началу грифа и плавно извлёк большой мажорный септаккорд, рисующий своим звучанием полноводный Ганг, индийские джунгли, звёздное небо, запах тропиков и плывущих фламинго среди спящих крокодилов вдоль цветущего лотоса облепленного колибри… Брррааауууннн!..

И отбросил гитару в угол музыкального куба. Школа японской лесбийской любви! Нагасаки сильно повредил.

Снова расползся в кресле.

«Я просто накрахмаленный, надушенный, откормленный, раскрученный и высокооплачиваемый кусок говна…»

Действительно, резать без сожаления и спроса по живому звучанию вокальные произведения Лучано Паваротти, Пласидо Доминго, Хосе Каррераса, о! Кабалье Монсеррат, о! Биргит Нильссон; и, – Фредди Меркьюри, Тома Джонса, а также музыку Себастьяна Баха, Фредерика Шопена, Петра Чайковского, Дюка Элингтона, Джорджа Гершвина, Пинка, Флойда, Ричи Блекмора, Ангуса Янга, братьев Джибб, и о! Барбары Стрейзанд, Луизы Чикконе… И всё это замешивая в своём микшере со звуками битого стекла и воплями оргазма, да всеобъемлющим придыханием: Ди джей Буууммм… – Что это? (спросила глубинная часть души диск-жокея).

— Говно! – вслух ответил Бум и встал с облепившего его кресла. Открыл окно. Звукоизоляция разгерметизировалась. Июньский ночной ветер ударил в лицо. И запел:

«Весь мир насилья мы разрушим

До основания, а затем,

Мы наш, мы новый мир построим

Кто был ничем - тот станет всем…»

Но не это было самое удивительное. Прямо перед окном Бума, перед окном его фешенебельного небоскрёба, в нескольких сотнях метров стояла гигантская металлическая статуя из чистого, авиационного титана. Сверкающая в темноте Родина–мать, известная в народе как Баба или Мама. С Мамой происходили невероятные вещи!

Бум глядел во все глаза, прикрыв их ладонью. Кругом разливался ярко–рубиновый свет, исходящий из горящего шестнадцатиметрового меча Родины-матери. Но и это было ещё не всё! Памятник медленно разворачивался вокруг своей оси на постаменте лицом к Буму, как избушка на курьих ножках. Глаза Родины горели холодным голубым пламенем. Статуя разворачивалась медленно, с глухим рокотом невидимых механизмов держа высоко над головой пылающий меч и треугольный щит, от которого отлетали голубые молнии.

Земля задрожала, дрожала Арсенальная площадь, дрожал небоскрёб… Задрожал и Бум. Он замер на подоконнике как кролик перед удавом и открыв рот, не шевелясь, смотрел на махину Родины, повернувшейся к нему и глядевшую пылающим взглядом.

«ЛСД не ушел», – мелькнуло в голове ди джея. «Да и «кокс» ещё там же».

Неожиданно статуя медленно, величественно опустила руку с шестнадцатиметровым мечом и направила его прямо на диск–жокея. Загремел раскатистый голос такого невероятно низкого и обогащённого обертонами тембра, который ещё не фиксировался в микшере диск–жокея Бума.

— Ты записался в компиляторы? – И статуя застыла, уставив на него кончик пульсирующего меча и прицелы светящихся глаз.

— Нет!!! – закричал Бум и подпрыгнул на подоконнике. – Я не компилятор! Я хочу создать своё! Прекрасное, доброе, вечное, величественное… Но… Но…

— Жизнь дерьмо?

— Да, Мать. Жизнь дерьмо. И я клею Шопена к какой–нибудь жопе, а потом иду в кассу и получаю деньги. Но деньги уходят, Мать! А жопы снова требуют обличья Шопена. Я не хочу, я не хочу, я люблю совсем другое, я ещё маленьким мальчиком чувствовал, что со мной в жизни случится какая–то бяка – и она случилась! Я хотел быть музыкантом, великим музыкантом… Но как–то так всё пошло не так, и я стал диск–жокеем. Я стал презренным, вороватым компилятором; я стал никем, представляя всех; я думал, что сумею вцепиться своими лапками в каждую из гениальных судеб великих людей, но не стал даже их тенью. Я никто. Чёрный квадрат более кто–то, чем я. Мать! Маааать???

Но статуя уже развернулась к Буму боком и смотрела прямо перед собой в тёмное небо Запада. Руки с мечом и щитом были, как и прежде, подняты в положении отражения атаки.

Бум заплакал. Он любил жизнь! Он очень любил жизнь!!! Но не такую. Такая была ему ни к чему.

Ди джей прыгнул в окно семнадцатого этажа.

Ему опять не повезло. Весь этаж №17 занимали представители VIP персон и их охрана, и между шестнадцатым и семнадцатым этажом натянули нейлоновую сетку, учитывая эксцентричность VIP представителей, их жен, любовниц и друзей.

Бум попал в сеть и принялся прыгать на ней как на батуте, с глазами полными ужаса. Судорожно дёргаясь и бегая по сетке, он запутался одной ногой в нейлоновой ячейке, повис вниз головой и с диким ужасом взирал на раскачивающуюся Арсенальную площадь, не желающую принимать его тело. И он понял, что это Чистилище. Бум стал дёргаться как муха в паутине, стал рычать, стал выть и кусать сетку. Бум взбесился. Наконец реальность достала его тело, и никакой компиляции для душевных переживаний совсем не требовалось.

Высотное здание, в сетях которого извивался пойманный Бум, давно было пустым. Компилятор был единственной особью, задержавшейся по роковым причинам так надолго. Весь VIP покинул некомфортный город при возникших проблемах между НАТО и Киевским Сопротивлением и перебрался на Лазурное побережье Франции, острова Океании, пляжи Микронезии, лабиринты Абу–Даби, казино Невады. Пустынные ветры гуляли вдоль лоджий элитного дома покинутого элитой, и лишь мощные волны «Интернационала» звучали ответом на всхлипывающие зазывания Великого Компилятора запутавшегося в сетях своей жизни и протягивающего руки в сторону мощной фигуры Мамы.

Фрагмент романа "Восточный триллер"