Мои женщины. 1959. Из сборника В бане женщины

Александр Сергеевич Суворов (Александр Суворый)

МОИ ЖЕНЩИНЫ. 1959. Знакомство.

Мальчикам и девочкам, юношам и девушкам, отцам и матерям о половом воспитании настоящих мужчин.

Продолжение первой книги МОИ ЖЕНЩИНЫ. 1957. Любопытство.

Продолжение второй книги МОИ ЖЕНЩИНЫ. 1958. Осознание.

(Иллюстрации: сайт "Все девушки "Плейбой" с 1953 по 2010 годы").

Изо всего того, чем люди дышат,

Что не даёт качнуться и упасть,

Есть красота.

Она из благ всех выше,

А выше красоты

Лишь страсть.

Василий Фёдоров.

Мои женщины. Январь. 1959. Игрунья.

Седьмого января 1959 года мне исполнится шесть лет моей жизни. Об этом мне сказали мои родители и попросили придумать себе подарок.

Больше всего мне хотелось побыстрее стать взрослым и научиться свободно, а не по слогам читать большие книги, писать, рисовать и совершать взрослые поступки. Я попросил родителей подарить мне школьные учебники, такие же, как у моего старшего брата. Свои учебники он мне не разрешал трогать.

Отец и мама долго спорили: пора или ещё рано дарить мне школьные учебники. Если научить меня всему до первого класса, то мне будет скучно в школе и я буду плохо учиться. Если же «не воспользоваться моим интересом к учёбе, то он (то есть я) может перегореть и потерять вообще интерес ко всему интересному»…

Отец настаивал на том, что «всему своё время» и предлагал купить мне что-то из игрушек. Мама не видела ничего дурного в том, чтобы подарить мне книги, в которых можно было узнать много интересного.

Я запутался в этих интересах и перестал слушать их спор.  

Наконец они договорились, что подарят игрушки и книжки. Как раз то, чего я и добивался!

Отец в споре с мамой важничал и имел на это право.

Ещё в декабре 1958 года его вызвали в райком партии и ему была поставлена задача организовать в новой городской средней школе такой учебный процесс по труду и машиноведению, чтобы либо после 8 лет обучения в школе, либо после 10 классов ребята могли сразу идти трудиться рабочими разных специальностей на предприятия города, района и области.

Профтехучилищ в городе ещё не было. Поэтому предприятиям города катастрофически не хватало подготовленных молодых рабочих рук, горячих сердец и разумных голов.

Оказалось, что в стране началась реформа образования и отца «мобилизовали на этот важнейший фронт работы». Так он сказал, когда сообщил о своём новом ответственном партийном поручении.

(24 декабря 1958 года в СССР началась реформа системы народного образования. Введено обязательное восьмилетнее образование. Взят курс на укрепление связи школы и производства.).

Теперь отец каждый день допоздна задерживался на работе. Он с товарищами и учениками что-то там строил, устанавливал в школе станки, пилораму, верстаки, тиски, шкафы, рабочие места и ещё много всего, что надо было для обучения ребят мастерству.

Мой отец мог многому научить, потому что умел делать всё. Буквально всё.

Он умел пилить, строгать, сверлить, забивать, долбить, сколачивать, чертить, строить, водить машину, работать на всех станках. Не было ничего такого, чего не умел бы делать мой отец.

Он говорил, что такое умение у него от его деда и отца. Вот они-то были мастера!

О себе отец скромно повторял дедовскую присказку: «Мы многое могём. Мы только рамы и двери не могём. Долбёжки много».

В это время среди мужчин нашего города модно было работать и уметь что-то делать по-настоящему: своими руками, споро, добротно и качественно.

Мы гордились тем, что почти каждую неделю и месяц наши советские учёные, инженеры, конструкторы и рабочие запускали все новые и новые спутники.

В начале января 1959 года на Луну опустился первый советский космический зонд «Лунник-1».

Я долго зимними вечерами смотрел на полную Луну, разглядывал её моря и кратеры. Странно, но мне казалось, что я отчётливо вижу все мельчайшие детали на её поверхности, даже рельеф на границе дня и ночи.

Мой старший брат мне не верил, но потом, когда я ему правильно указал на двойную звезду в созвездии Большой Медведицы, поверил и восхитился остроте моего зрения.

Дядя Коля теперь тоже допоздна вместе с отцом работал, вернее, подрабатывал в новой школе.

Они весело и шумно возвращались вечером с работы, мыли грязные руки, жадно и с аппетитом ели, рассказывали нам о своих свершениях и явно были довольны собой.

Не была довольна только «Злюка»…

Она опять стала целыми днями сидеть в своей комнате, чураться нас и не участвовать в наших общих семейных делах.

В нашем доме опять возникла напряжённость. Только теперь дядя Коля не очень-то спешил на зов своей «Злюки»…

Однажды в то время, когда родители, дядя Коля и брат отсутствовали, к нам домой пришли незнакомая тётя. Она стучалась и звонила ко всем соседям. Все ей открывали. Открыл и я.

Оказалось, что это идёт перепись населения СССР. Надо было записать в специальный бланк все данные о нашей семье: фамилии, имена, отчества, возраст, место работы и так далее.

Дома из взрослых была только «Злюка». Поэтому я пошёл её звать…

Дверь в комнату дяди Коли я открыл без стука, так как «Злюка» должна была слышать наш громкий разговор с тётей-переписчицей. Тем более что о предстоящей переписи населения нам было официально сообщено по радио и в газете «Правда».

То, что я увидел в комнате дяди Коли,   меня шокировало…

«Злюка» валялась на ковре на полу совершенно голая!

Она лежала, опираясь головой на подушки с дивана, и смотрела на меня снизу вверх открыто, хитро и вызывающе.

Руками она обхватила себя вокруг груди так, что её соски не были видны.

В левой руке она держала бокал с вином. Свои ноги она подняла вверх к животу и согнула в коленях так, что была видна её крутая круглая попа. Она шевелила коленями и ногами так, будто её кто-то щекотал.

Меня поразили её глаза. Они были какие-то мутные, покрытые блестящей масленой плёнкой. Её взгляд был полуслепым.

Она красиво и ехидно улыбалась и сучила ногами так, будто от кого-то отбрыкивалась!

- Мне на вашу перепись населения насс…ть и наср…ть! – вдруг вызывающе, громко и грубо сказала «Злюка».

Мне стало крайне неприятно, стыдно и неловко…

Я вернулся в общую комнату и, потупившись, сказал тёте-переписчице, чтобы она приходила позже.

- Все взрослые на работе, а невеста дяди, к сожалению, плохо себя чувствует, – сказал я не глядя в глаза строгой тётке-переписчице.

Тётенька строго поджала губы, быстро собрала свои бумаги и сказала, что придёт в восемь вечера. При этом она не допускающим возражения голосом приказала, чтобы все взрослые были обязательно дома.

- Вы срываете государственное мероприятие, – сказала переписчица и добавила – И можете за это ответить.

Я обещал всё в точности передать родителям.

Вечером ровно в 20:00 снова пришла тётя-переписчица.

Родители и дядя Коля сообщили ей все данные о нас, а затем дядя Коля принёс паспорт «Злюки».

Сама она к переписчице вышла только на секунду по пути в туалет.

Злюка молча прошла мимо одновременно гордо задрав нос вверх и потупив глаза.

Мы все переглянулись…

Переписчица записала её данные в документы и ушла.

Я был очень сердит на Злюку и подумал, что может быть всё-таки рано упразднили понятие «враг народа»…

Население СССР по результатам переписи в январе 1959 года составило 208 800 000 человек. 48% населения страны проживало в городах.

Среди них обязательно должна быть моя настоящая живая Фея красоты и страсти!!!

Интересно, а сколько среди этих миллионов человек таких, как «Злюка»?..

Мои женщины. Февраль. 1959. Кофе в постель.

В феврале 1959 года «Злюка» слегла в постель. Она не заболела, как все, а просто «слегла в постель». Как говорил отец «она начала постельную жизнь».

Мама всполошилась и стала заботиться о «Злюке», как за больным человеком. Дядя Коля, по настоянию мамы, исполнял её любые желания и капризы.

Шло время, а «Злюка» становилась всё более и более капризной. Поминутно из её комнаты слышались то рыдания, то какие-то странные сдавленные хрипы, то пение или смех.

Настроение «Злюки» менялось ежеминутно и дядя Коля ходил хмурый, неприветливый, суровый.

Не изменило всеобщего подавленного настроения даже известие отца о том, что «в Советском Союзе началось строительство коммунизма».

(27 января – 5 февраля 1959 года – внеочередной XXI съезд КПСС принял решение о начале строительства в СССР коммунизма. Утверждён новый семилетний план (1959-1965). Решено увеличить производство нефти и природного газа, освоить природные богатства Сибири и Средней Азии, развивать химическую промышленность, электроэнергетику и железнодорожный транспорт).

Я попросил отца рассказать мне, что такое «коммунизм».

Отец долго хмурился, потом, переглянувшись с мамой, сказал, что «коммунизм – это такое устройство общества и государства, при котором каждый человек живет по уму, чести и совести».

- Коммунизм, сынок, - сказал папа, - Это такая жизнь, когда никто никого не обижает. Все относятся друг к другу по справедливости, по-доброму. Все заботятся друг о друге. Все заботятся о нашей стране, защищают и оберегают её. Коммунизм – это когда все живут и работают по-коммунистически: честно, без обмана и воровства.

На последних словах отец тяжело вздохнул, ещё раз переглянулся с мамой и велел мне идти к себе в комнату и поиграть во что-нибудь.

Мне понравился «коммунизм» отца.

Это было похоже на то, как мы жили в нашей семье.

Если бы не «Злюка»…

Потихоньку мама мне призналась, что «Злюка» возможно «скоро станет мамой» и у меня появится племянник или племянница. Вот почему у неё изменилось настроение. Вот почему она чувствует себя больной.

При этом мама странно вела себя: она одновременно говорила мне это с чувством сочувствия, сожаления и радости…

Я ничего не понял. Чему тут радоваться?

Тому, что в доме появится крикливое вонючее существо, которое потребует к себе всеобщего внимания и заботы?

Все начнут сюсюкать, бегать как полоумные, хлопотать, закрывать двери и форточки, кричать друг на друга, ходить на цыпочках, шикать и всё запрещать. Абсолютно всё: играть, говорить, бегать, баловаться.

Всех этих запретов я досыта натерпелся в детском саду, когда мы помогали воспитательницам в младших отделениях.

Какой тут может быть «коммунизм» при маленьком ребёнке?!

Я сильно расстроился.

Однако что-то подсказывало мне, что «Злюка» не тот человек, чтобы жить с нами по-коммунистически – честно, по-доброму и без обмана.

Я не ошибся…

Поддаваясь всеобщему настроению, я тоже стал участвовать в заботе о «Злюке».

Я помогал маме по хозяйству, старался не мешать «Злюке» спать, не играл дома и больше времени проводил за чтением книг и журналов.

Так продолжалось достаточно долго, целый месяц. Всё это время я не входил в комнату дяди Коли и «Злюки».

Однажды мама попросила меня отнести «Злюке» в комнату поднос с кофейником, печеньем, сахаром и чашкой для кофе. Странно, но дядя Коля даже не пошевелился, чтобы, как обычно, самому подать «Злюке» кофе «в постель».

Стараясь ничего не уронить и позвякивая ложечкой в чашке, я первый раз за много-много дней вошёл в комнату к «Злюке».

«Злюка» не ожидала, что это буду я…

Она с изумлением широко раскрыла глаза и застыла, сидя в разобранной постели.

Она была одета в полосатую не застёгнутую на груди пижаму. Поэтому у неё наружу выступали тяжёлые груди с большими круглыми тёмными кругами вокруг сосков.

Рядом с ней на постели уже был поднос, на котором стояла пузатая бутылка вина, бокал и тарелки с остатками еды. В руках она держала уже наполненный бокал вина и бутерброд с колбасой.

Приподняв двумя крутыми дугами свои красивые брови, «Злюка» скривила губы и прошипела злобно: «Ты чего припёрся?! Вали отсюда! ».

После этого она поставила бокал вина на поднос и резко отвернулась от меня так, что вино расплескалось по подносу, постели и её пижаме.

Я поискал место, куда можно было поставить поднос с кофе, поставил его на стул, стоящий рядом с постелью и вдруг произнёс чужим взрослым голосом непонятно откуда возникшие слова: «А ты вовсе не беременная».

Сказал и вышел…

Эти слова я повторил на кухне маме, папе, брату и дяде Коле. Они слушали меня молча, хмуро и не глядя мне в глаза.

Сзади из комнаты дяди Коли доносились крики и плач «Злюки». Она рыдала, но никто не пошевелился и не пошёл к ней.

Я ознобно с дрожью в коленках почувствовал, что «сморозил» глупость и поспешил к себе в комнату.

Через неделю «Злюка» собрала свои вещи.

Дядя Коля помог ей донести всё до грузовой машины во дворе.

Не прощаясь, они покинули наш дом.

Больше дядя Коля и «Злюка» не возвращались и я о ней ничего не слышал, не знаю, да и знать не хочу...

Так закончилась эпоха «Злюки» в истории нашей семьи.

Вот такой «коммунизм»…

Мои женщины. Март. 1959. Тётя.

После ухода «Злюки» из нашего дома дядя Коля очень расстроился и стал приходить к нам сначала навеселе, потом выпивши, а потом и совсем пьяным.

Он молча слушал упрёки мамы и выговоры отца. Изредка сильно хлопал меня по плечу и говорил: «Вот так вот, брат». Потом дядя Коля шёл в бывшую свою комнату отсыпаться.

Теперь в его комнате обосновался мой старший брат, но на время прихода дяди Коли, он перебирался опять на диван в общей комнате.

Когда дядя Коля приходил к нам домой пьяным, от него сильно пахло водкой, табаком и ещё чем-то очень неприятным. Особенно дурно от него пахло по утрам, когда он выходил в туалет.

Он сильно мучился похмельем и каждый раз клятвенно обещал маме больше не пить. Однако вечером дядя Коля снова приходил домой пьяный.

Часто на кухне он пил крепкий чай, который называл почему-то «чифирь». При этом он вполголоса пел свои любимые песни так, словно стонал. Жил он теперь на квартире, на окраине города…

Однажды мы с братом решили навестить нашего дядю Колю.

Мама дала нам гостинцы для дяди: чистые носки, майки, рубашки, носовые платки, горячие блины, завёрнутые в бумагу и полотенце.

Нагруженные гостинцами, мы с братом долго и осторожно плутали по улицам окраины нашего города.

Дело в том, что здесь жили ребята, с которыми ребята нашего двора, улицы и микрорайона не раз ругались и дрались «стенка на стенку».

Нас могли запросто побить, отнять все мамины гостинцы и потом гнать нас до самого нашего дома…

Дом, в котором жил наш дядя Коля, оказался одноэтажным финским домом под черепичной крышей.

Бабки-соседки долго плевались и сердились на нас за то, что мы спросили о хозяевах этого дома.

Только о нашем дяде Коле они говорили хорошо.

Он им и помогал, не ругался и не обижал. Наоборот, он даже разогнал всю здешнюю «шпану», а вот его хозяйка была настоящей «оторвой».

Что такое «оторва» я не знал, но брат сказал, что это почти, как «стерва».

Идти в этот дом мне сразу расхотелось…

Дом был какой-то неухоженный. Во дворе стояло прислонённое к забору большое колесо от самосвала.

Огород был совершенно пустой, без деревьев, кустов смородины и грядок. Более того, за углом дома была большая свалка всякого бытового мусора.

Ступеньки крыльца сильно обветшали и скрипели под ногами. Входная дверь была незапертая и слегка покачивалась на петлях от ветерка.

Мы с братом, затаив дыхание, вошли в прихожую…

Из глубины дома доносились звуки музыки и мурлыкающий голос поющей женщины.

Ободрённые тем, что голос певицы показался нам необыкновенно добрым и нежным, мы одновременно шагнули вперёд в коридорчик перед общей комнатой и подали голос.

Почти одновременно мы хором позвали: «Есть тут кто? ».

Нам тут же весело ответили: «Есть дед Никто, да бабка Гадалка, а вы-то сами кто будете? ».

Мы шагнули ещё немного вперед и со словами «мы к дяде пришли» очутились в общей комнате.

Это были наши последние слова, потому что в следующий миг мы оба онемели и застыли, увидев хозяйку…

Перед нами на ковре, облокотившись на комод, стояла красивая белокурая полуобнаженная женщина в тонком длиннополом и полупрозрачном халате.

Она была одета в красивые блестящие кружевные трусы и маленькие тапочки с пуховыми помпончиками.

Свою левую голую ногу она полностью выставила через распахнутые полы прозрачного халата.

Её тяжёлые приплюснутые груди просвечивались сквозь материю халата двумя большими тёмными пятнами сосков.

В руках она держала пилочку для ногтей и спокойно ею обрабатывала свои ногти.

Она ни капельки не смутилась и не испугалась…

Наоборот, она спокойно и приветливо взглянула на нас, широко улыбнулась и, покачивая выставленной вперед коленкой голой ноги, ласково спросила: «Колины племяннички значит? Так-так-так»…

Мы с братом продолжали стоять молча, как оглушённые, и не отрываясь, смотрели на эту женщину.

Я заметил, что трусы у неё по краям были не сплошными, как спереди, а кружевными.

Через эти кружева над белым упругим треугольником просвечивала какая-то темнота…

Я не мог отвести глаз от этой таинственной темноты и белого плотного треугольника, скрывающего «сокровенное тайное место».

Женщина видимо всё же почувствовала наши взгляды, потому что вдруг резко повернулась к нам спиной, запахнула халат на груди и через плечо сказала нам, что «дядя уехал по делам на базар, вернется не скоро, и она передаст ему все, что мы принесли».

Мы молча положили сетку с гостинцами на пол около дверей и, не сговариваясь, кинулись бежать вон из этого дома…

Только далеко на улице мы смогли остановиться, перевести дух и немного успокоиться.

Брат нервно рассмеялся и велел мне ничего не рассказывать маме и отцу. Особенно маме.

Я обещал и даже поклялся страшной клятвой.

Свое обещание я сдержал, а вот брату вечером пришлось всё в подробностях рассказывать родителям.

Мама и отец умели добиваться правды от нас…

Брат рассказал о доме, о бабках и тёте в халате и добавил, что я при этом не присутствовал, так как был снаружи.

Это немного успокоило маму, но она была очень расстроена.

Вскоре наш дядя Коля уехал далеко-далеко на Северный Урал и стал там жить…

В нашем доме ещё долго стоял его запах и слышался его красивый негромкий баритон.

Мы все очень жалели его, а мама сказала, что его «сгубили женщины».

«Странно, - думал я, - Как его могли сгубить такие женщины, как эта тетя? И почему она «оторва», если такая красивая, добрая и приветливая? И что у неё там было такое тёмненькое за треугольником на трусах»?

После визита к тёте нашего дяди моё половое любопытство разгорелось с новой силой.

Теперь я опять постоянно хотел видеть голых тёть…

Может потому, что наступила весна?

Мои женщины. Апрель. 1959. Ремонт.

Весной в апреле 1959 года все в нашем многоквартирном доме вдруг стали заниматься ремонтом.

Домоуправление организовало ремонт подъездов, входных дверей и ступенек перед ними. Потолки и стены на лестничных маршах побелили, потом покрасили ступеньки и перила лестниц.

Внизу на первом этаже повесили новые почтовые ящики. Жильцы сразу наклеили на них названия газет и журналов, которые они выписывали. То же самое сделали и мы с братом.

Все соседи заразились всеобщим ремонтом и стали наводить порядок у себя в квартирах.

Во дворе был организован субботник. Все способные держать в руках метёлки, веники, грабли, лопаты, вёдра и носилки дружно убирали накопившийся за зиму мусор, старые ветки, бутылки и консервные банки.

Весь мусор погрузили на тележку трактора и увезли на свалку.

Во дворе и на улице перед нашим домом стало красиво и уютно. Рабочие из домоуправления починили детскую песочницу, качели, наш турник и детскую маленькую карусель.

Наша дворовая подруга «Багира», повзрослевшая и счастливая, тоже участвовала в субботнике.

Это она вместе с девчонками со двора красила и чинила детские качели и карусель. Казалось, что она вернулась к нам после долгого и далёкого путешествия.

Я снова обратил внимание на «Багиру» и мне пришла в голову мысль спросить у неё: «А что там темнеет за белым треугольником в трусиках у женщин? ».

Мысль, кончено, была дикая. Но почему-то я был уверен, что она не пошлёт меня далеко и надолго, а попытается ответить.

Я даже мечтал, что она согласиться показать мне своё «сокровенное тайное место»…

Я опять стал искать повода прийти к «Багире» в гости.

На этот раз я ничего не мог придумать, кроме того, чтобы просто так прийти к ней в квартиру.

Я дождался, когда её муж «Шерхан», нагруженный строительным мусором, вышел из квартиры и стал спускаться во двор. Тогда я прошмыгнул в открытую дверь их квартиры и пошёл по коридорчику на стук молотка.

«Багира», одетая только в подвёрнутые снизу рабочие синие штаны, примеряла на стене рамку с картиной.

В её комнате был «бардак», как говорила моя мама.

Повсюду стояли чемоданы, коробки, посуда, связки книг. Поверх груды вещей лежали ворохи одежды. Здесь же лежала брошенная курточка от рабочих штанов «Багиры».

Сама она, по пояс голая, гибкая и быстрая, как пантера, обернулась ко мне с застывшей улыбкой. Меня увидеть она не ожидала…

Честно говоря, мне уже было не до того, что она была обнажённой по пояс. Я уже видел такое не раз.

Поэтому я просто отвернулся и дал возможность «Багире» быстро одеться.

Через секунду она была готова и неприветливо и сердито спросила, зачем я явился…

Ослеплённый своим дурацким желанием спросить у неё про «сокровенное тайное место», я не подумал, что «Багира» может быть занята.

Я растерялся…

Спрашивать «Багиру» о её «сокровенном тайном месте» сейчас было глупо. Тем более что по лестнице уже раздавались чьи-то шаги.

Я с ужасом подумал, что это возвращается её муж «Шерхан».

Я уставился на «Багиру» немигающим испуганным взглядом и молчал. Я не знал, что говорить и что врать…

«Багира» раздражённо пожала плечами и тоже, услышав шаги в прихожей, сказала мне, чтобы я приходил, когда вспомню то, чего мне говорила мама.

Затем он выпроводила меня из комнаты мимо «Шерхана» на лестницу и демонстративно прихлопнула за мной дверь.

- Вот, дурак-то! - со злостью сказал я сам себе вслух. – Это надо же так вляпаться?!

А что было бы, если бы я задал ей свои вопросы?

А что было бы, если бы я попросил её показать своё «сокровенное тайное место»?!

Я одновременно ужаснулся и рассмеялся.

Мокрый от пота, слёз смеха и жара стыда, я скатился по лестнице на двор.

Апрель жарил мир ярким солнечным светом.

Деревья во дворе уже подёрнулись сине-зелёно-фиолетовым туманом пробуждающихся почек.

Бабушки вышли во двор и заняли свои привычные места на лавочках у подъездов дома.

Дети осторожно осваивали ещё мокрую в лужах территорию игровой площадки.

Какой-то карапуз с видом первооткрывателя мерил своими ботиночками глубину весенней лужи на асфальте.

К нему спешила его мама, на ходу сдергивая с шеи ненужный уже тёплый шарф.

Все были заняты своими делами…

Никому не было дела до шестилетнего пацана, который только что, чуть было не подорвался на мине…

Я встряхнул головой, отгоняя любопытные, дурные и жгучие мысли, и побежал домой.

К маме…

Мои женщины. Май. 1959. Американка.

После первомайской демонстрации 1959 года у нас начались работы в саду и в огороде на даче. Я ждал этого момента всю зиму.

Отец сказал, что перед школой мне надо отдохнуть от детского сада, и я целые дни проводил на даче в деревне. Кстати, здесь жили как деревенские ребята, так и городские приезжие дачники.

Вскоре все местные и приезжие ребята и девчонки подружились и вместе гоняли по деревне и окрестностям, придумывая себе и другим приключения.

Одним из самых любимых занятий деревенских ребят была игра в «навозные стрелялки».

Делалось это очень просто…

Бралась гибкая не толстая палка или ореховый прут. Одним концом втыкалась в свежую «коровью лепёшку» или в жидкую грязь. Потом сгибалась, как лук, а затем нижний конец палки или прута резко освобождался.

Палка разгибалась и выстреливала навозной массой в нужную сторону.

Например, на стене какого-нибудь сарая, оставалась красивая навозная клякса.

Высшим достижением игры в «навозные стрелялки» считалось попадание в окно дома, дверь или в человека.

Конечно, в первую очередь попадали под обстрел мы, городские мальчишки.

Так продолжалось до тех пор, пока мы «городские» тоже не научились стрелять коровьим навозом.

Были и другие подобные игры, которые, надо сказать прямо, не развивали хорошие качества в человеке, но были азартными, интересными и заманчивыми.

Это были игры на деньги «в пристенок», «в карты», «в вышибалу» и другие...

Попробовав все деревенские развлечения, я не пристрастился ни к одному из них.

За это меня не очень-то охотно принимали в команды и игры. Поэтому я больше времени проводил в делах по хозяйству или за чтением книг, или за рисованием.

К этому времени я уже перестал раскрашивать напечатанные контурные картинки и начал рисовать сам.

Однажды я сидел на чердаке сарая перед маленьким оконцем и, скучая, смотрел, как деревенские ребята играли в «навозные стрелялки».

Они бегали вокруг коровьих лепешек, стараясь выстрелить друг в друга.

То ли случайно, то ли специально, но одна из навозных клякс попала на белый плащ какой-то женщины, которая в это время проходила мимо.

Ребята загоготали, а женщина стала их ругать.

Она ругала ребят как-то необычно. Называла их «паразитами», «подонками», «мразью»…

Таких слов ребята и я ещё не слышали.

Ладно, если бы она ругала их матом или какими-то обычными словами. Это было бы привычно, но таких заумно-обидных слов ребята стерпеть не могли…

Они стали в отместку нарочно стрелять в неё навозными кляксами…

Поднялся шум и крик. Я поспешил на улицу…

На улице уже не кричала, а плакала молодая, очень молодая женщина, вернее девушка, в белом красивом плаще, чёрном берете, маленьких ботиках на каблучке и красивом шёлковом платке, который она повязала, как шарфик. Из-под берета упругими пружинками выбивались светлые локоны короткой причёски.

Она стояла молча, растопырив руки и ноги, вся покрытая навозными кляксами и плакала.

По её щёкам текли ручьём слезы…

Из нашего дома вышла моя разгневанная мама и разогнала ребят. Потом мама увлекла эту девушку в наш дом. Я пошёл следом за ними.

Дома мама успокоила девушку, сняла с неё плащ и тут же стала его чистить.

Девушка ещё немного поплакала, потом, привлечённая мамой к работе, стала ей помогать чистить свой плащ.

Однако, по всей видимости, плащ оказался загубленным навсегда…

Пятна не отстирывались и не счищались ничем: ни мылом, ни бензином, ни ацетоном, ни спиртом.

Через час я проводил эту девушку к тем людям, к которым она приехала из города. Это были новые дачники из самой столицы нашей необъятной Родины. Мы ещё не успели, как положено, познакомиться и узнать их фамилии.

Приезжую девушку звали Катя, хотя эти люди почему-то называли её «Кэт».

Вскоре в деревне ей дали прозвище «Американка»…

«Американка» оказалась очень симпатичной девушкой. Кокетливой, жеманной, немного высокомерной.

Она резко отличалась от остальных девушек и женщин в деревне, как местных, так и приезжих.

Она очень красиво одевалась.

На ней ничего не было надето необычного, но всё было каким-то очень симпатичным, подобранным друг к другу.

Мама сказала, что «Катерина обладает чувством меры и хорошим вкусом».

Какой может быть «вкус» в одежде? Ведь это не еда!

Я не понимал этого, но мама объяснила, что «в этом случае слово вкус означает чувство стиля в одежде».

- Вот, например, - сказала мама, - Парни в деревне одеваются под хулиганов или «приблатнённых». Рубашка с засученными рукавами, сапоги с подвернутыми голенищами, кепка с поломанным козырьком. Это и есть стиль.

Я понял, что мама права…

К этому «приблатнённому» стилю полагалось ходить вразвалочку и в разговоре цыкать сквозь зубы слюной…

Для этого некоторые даже подпиливали передние зубы напильником, чтобы плевок был тонким, далёким и более эффектным.

Мама настолько точно описала наших деревенских хулиганов-атаманов, что я удивился.

Действительно среди деревенских и наших ребят было модно вести себя, как будто они «зеки» или «блатные».

Причем все остальные, кто одевался и вёл себя иначе, презрительно назывались «фраера»…

Что значит «фраера», я ещё точно не знал…

«Катерина-Американка» была совершенно иной.

Например, она одевалась в спортивном стиле: в короткую курточку, белый тонкий свитер с высоким воротником, узкие брючки и кеды.

Иногда она одевалась в крестьянском стиле: в длинную цветастую юбку с широкими лямками на плечах, белую женскую рубашку с открытым круглым воротом и платком на плечах.

Однако ни разу «Катерина-Американка» не одевалась, как все деревенские бабы одеваются на работу, то есть в рабочие брюки, куртку или ватник, сапоги и простой однотонный белый платок.

Она вообще не работала в деревне…

Она приехала сюда отдыхать. Но отдыхала «Американка» тоже как-то чудно…

Ходила по окрестным полям, лугам и лесным опушкам с книжкой в руке и читала вслух стихи.

Читала она стихи то весело и звонко, то кружась и танцуя, то грустно и печально.

Иногда она подолгу стояла в обнимку с каким-нибудь деревом, дубом, сосной или берёзой…

На вечерние деревенские посиделки и гульбища она не приходила.

Даже кино в деревенском клубе она смотрела, не присаживаясь вместе со всеми на лавки.

За эту отчуждённость деревенские бабы её не любили, хотя парней она притягивала, как магнит.

Абсолютно все потихоньку следили за «Американкой»…

Женщины следили за тем, как она одевается, парни и девушки следили за тем, как она ведёт себя. И те и другие пытались вовлечь её в круг своего общения, но она не поддавалась.

Тогда про «Американку» стали распускать слухи…

Говорили, что «она настоящая американка», что «живёт в Москве», что «она дочь американского посла или дипломата», а «мать её наша – русская».

Говорили, что «она работает учителем в школе для детей американских дипломатов и преподает им русский язык и литературу».

Говорили, что «она переживает неразделённую любовь к женатому американскому дипломату».

Говорили, что она «насквозь испорченная» и «никому не даёт отказу».

Говорили много и больше всего нехорошего…

Один из этих слухов засел у меня в памяти и взволновал меня.

Дело в том, что среди ребят была модной игра в «американку».

Это такой спор, в котором проигравший обязан был выполнить любое желание победителя.

Это была игра, поэтому придумывали такие задания, которые были для ребят смешными.

Например, спустив трусы пробежать мимо сидящих на завалинке деревенских старушек и баб…

Слазить в сад к грозному совхозному бригадиру, у которого были самые лучшие огурцы, помидоры и клубника, но было и ружьё, заряженное крупной солью…

«Американку» назвали «американкой» потому, что она якобы «исполняла любые желания парней»…

Были даже такие ухари, которые признавались, что «Американка» выполнила их «желания».

Правда это была или нет, я не знал, но, как говорил мой брат «нет дыма без огня».

С этого момента я захотел подружиться с «Американкой».

Она стала мне интересной…

Интересно, какие такие «желания» могла исполнять «Американка»?..

С того памятного дня, когда «Американку» запятнали коровьими навозными кляксами, прошло немало дней.

Катя иногда заходила к моей маме. Они разговаривали, советовались и обменивались какими-то вещами.

Мама спокойно принимала «Американку» и отвергала все слухи о ней. Она говорила, что Катя «хорошая девушка, хотя и со странностями».

Что за странности у «Американки», мама не уточняла. Она просто её жалела…

Меня ничего не связывало с «Американкой».

То, что я в тот день вёл себя незаметно и не пришёл к ней на помощь, не способствовало тому, чтобы мы подружились.

Поэтому я стал искать случая подружиться с «Американкой».

Ко мне опять вернулась мысль и желание попросить её рассказать или даже показать то, что находится в «сокровенном тайном месте» у женщин.

От одной только мысли об этом мне становилось жарко, стыдно и неловко. Я гнал от себя эти мысли, но где-то в глубине сознания надеялся, что «это» может случиться.

Я не следил специально за «Американкой». Продолжал играть с ребятами, помогать маме или отцу, читать, рисовать.

Вот так за рисованием самолётов, танков и ракет она меня и застала.

«Американка» пришла к маме и увидела, как я сижу за длинным столом в горнице и рисую.

Ожидая маму, она подошла ко мне и попросила посмотреть мои рисунки.

Я показал…

То в моих рисунках, что приводило в восторг отца и маму, вызвало у неё сдержанное одобрение.

Все эти домики с трубами, частоколом и крынками на кольях, птицами в виде карандашных галочек, облаками и дымом колечками не вызвало у неё интереса.

Тогда я показал ей рисунки, где были нарисованы «Мальчиш-Кибальчиш», баррикады, танки, самолёты, следы от трассирующих пуль, взрывы и буржуйские немецкие солдаты.

Эти рисунки вызвали её интерес. Она стала спрашивать, что здесь нарисовано.

Я стал рассказывать, как развивались нарисованные события боя. Потом, ободренный её вниманием, стал читать ей по памяти строки из книжки Гайдара про «Мальчиша-кибальчиша».

Вскоре мы уже вместе с ней с восторгом хором кричали: «Плывут пароходы - привет Мальчишу! Пролетают лётчики - привет Мальчишу! Пробегут паровозы - привет Мальчишу! А пройдут пионеры - салют Мальчишу! ».

Мы подружились…

Теперь я и «Американка» иногда вместе гуляли по деревенским окрестностям.

Я показал «Американке» все мои тайные места: поляну игр, опушку леса, где стояли наши шалаши и было кострище.

Я рассказал ей обо всех наших играх: «в лапту», «в салочки», «в чижика», «в прятки», «в ручеек», «в солнце-клёш», «в американку»…

Ей всё было очень интересно узнать и попробовать.

Мы с ней играли вдвоём в какую-нибудь игру, пока нам не надоест, а потом начинали играть в новую игру.

Только гуляли и играли мы так, чтобы нас никто не видел…

«Американка» оказалась очень интересным собеседником.

Она рассказывала много интересного об истории Древней Руси, об истории здешних мест.

О Великом оледенении, которое было здесь много-много тысяч лет тому назад.

О следах, которые оставил ледник.

О древних людях, наших предках, которые жили здесь в бассейне реки Оки.

Эти рассказы сначала были просто интересны своей новизной, но не совсем понятны. Отец потом говорил, что мне «ещё рано задумываться о таких сложных вещах». Но мне было очень интересно.

Вскоре мы с «Американкой» уже по-простому общались, хотя старались не попадаться на глаза ребятам, и, особенно, парням.

Даже мой старший брат не знал о моей дружбе с «Американкой».

Наконец, я набрался храбрости и однажды задал ей тот вопрос про «сокровенное тайное место», который меня давно мучил.

«Американка» была шокирована моим вопросом…

Я же волновался так, что в голове шумело и гудело от напряжения.

Кровь билась в моих ушах, как барабаны.

Катя видела моё смущение, и после паузы, рассмеялась.

Рассмеялась не обидно, не зло и не насмешливо. По-доброму…

Она спросила меня, зачем мне «это» надо и я рассказал ей все…

Про Фею красоты и страсти, про «Багиру», про воспитательницу, про «Злюку» и тётю, которую мы видели с братом, про моё жуткое волнение и шум в ушах…

Я только не рассказал «Американке» о том, что у меня в её присутствии сильно напрягается писка, становится твёрдой, большой, сырой и мне от этого очень неловко.

Я очень сильно волновался.

После того, как я всё ей рассказал, мне хотелось тут же убежать, скрыться, спрятаться.

Однако моё любопытство и память о том слухе, что «Американка выполняет все желания», останавливали меня.

Американка молчала…

Потом потрепала меня по заросшему затылку и сказала, чтобы я приходил к ней после обеда домой…

Я нёсся домой на крыльях, не чуя под собой ног.

Что-то подсказывало мне, что сегодня меня ждёт небывалое приключение.

Я быстро съел всё, что приготовила нам мама, рассеянно отвечал отцу и брату и всё время смотрел на ходики, которые мерно качали маятником на стене.

«Когда же это наступит, после обеда? » - лихорадочно думал я.

После обеда, как всегда, в нашем доме наступал «мёртвый» или «адмиральский час».

Мама и папа уходили за печку в спальную часть дома, я либо залезал на свое любимое место на печке, либо спал в сенях на душистом сене.

Брат давно оккупировал наш чердак, где в своё время спали дядя Коля и его несчастная «Злюка».

В этот раз я ушёл в сени, залез по лестнице на антресоли, где на слое сухого душистого сена была разостлана моя постель.

Я прилёг, но сна не было.

Наконец, я не выдержал, осторожно спустился по лестнице и, стараясь не скрипеть дверью, выскользнул на задний двор.

Шлёпая босыми ногами по сырым тропинкам между грядками, я перебежал наш огород, перелез через плетень и побежал по тропинке мимо соседских огородов к дому, где жили родственники «Американки».

Их огород и сад был не разработан.

Все бывшие грядки и парники прошлых хозяев заросли бурьяном, крапивой и лопухами.

У них не было коровы, свиней, овец и даже кур. Поэтому мне ничего не стоило прокрасться сквозь травяные заросли к дому «Американки».

Я не знал, есть ли в доме взрослые…

Мне очень хотелось, чтобы меня никто не видел. Сердце стучало так сильно, что я боялся, что его услышат в доме или на улице.

Всё было тихо…

Я прокрался к задней двери деревянного дома, ведущей, как обычно, в сени.

Идти через дверь на улице я не хотел. Вдруг меня увидят?!

Дома было тихо. Ни звука.

Я уже решил возвращаться назад, когда за дверью в горницу послышались чьи-то шаги.

Дверь открылась и «Американка» спокойно и приветливо сказала: «Это ты, Саша? Заходи».

Её слова прозвучали так громко, что, по-моему, их слышали даже мои мама, папа и брат в нашем доме на краю деревни!

Сгорая от стыда, волнения и нетерпения я вошёл в дом…

В их горнице всё было совсем не так, как у нас.

У нас был подчёркнуто деревенский дом, привычный для отца, который родился и вырос в деревне.

Здесь же всё было, как в городской квартире. Мебель, занавески на окнах, цветы в вазах, книги в книжном шкафу…

Только печка была такая же, как у нас. Однако было видно, что пользуются ею редко. Я это определил по запаху…

«Катерина-Американка» ждала меня.

На столе, покрытом скатертью, стоял большой чайник, из которого струился пар. Рядом заварной чайник, чашки с блюдцами, стеклянная ваза с печеньем, сахарница и небольшая плошка с вареньем.

«Американка» пригласила меня за стол. Налила чаю, намазала на белый хлеб масло, сверху налила немного варенья и молча подала мне.

Мы пили чай, но моя скованность не проходила.

Я ждал…

«Американка» видимо это почувствовала, потому что усмехнулась и стала рассказывать о себе и своей жизни.

Так же, как и я, «Американка» рассказывала мне о своём детстве, о жизни в Москве, об учёбе в школе и институте, о своей работе, о влюбленностях.

Это было интересно, но я пришёл не для этого…

Мне уже пора было возвращаться.

«Американка» уже в третий раз наливала мне чай, но я уже заскучал.

Я сказал, что «мне пора уходить».

Тогда «Американка», то есть Катерина, достала из-под скатерти белый почтовый конверт и вручила его мне.

Она сказала, что «это мне на память». При этом она взяла с меня клятву, что я никому «это» не покажу и посмотрю то, что в конверте только тогда, когда я приду домой.

Я поклялся...

Домой я добирался с огромным чувством облегчения и разочарования.

После домашнего обеда и выпитого чая у «Американки» я очень хотел писать.

Поэтому первое, что я сделал, выйдя опять на огород этого «американского дома», это всласть пописал в кустах крапивы и лопухов.

Конверт жёг мне руки, но я решил не нарушать данной «Американке» клятвы.

Почти не скрываясь, я добежал до нашего дома, залез к себе на лежанку и только здесь, подставляя конверт под луч света, идущий через прореху в крыше, вскрыл его.

Там была цветная фотография обнажённой «Американки»…

На фотографии «Американка» была чуточку моложе.

Она стояла где-то в светлой солнечной комнате рядом с кухонной тумбочкой. На тумбочке стоял красивый чайник с длинным изогнутым носиком, чашки и блюдца.

Видимо она любила пить чай…

Перед ней на полу у самых ног лежала разбитая фарфоровая ваза с цветами. Цветы валялись на полу в луже воды.

«Американка» на фотографии  была почти вся обнажена.

На ней были только странные кружевные чёрные трусики в виде коротких штанишек.

Сквозь чёрные кружева чётко проступали контуры ещё более чёрного «сокровенного тайного места»…

«Американка» опиралась острым локотком в тумбочку рядом с чайником. Этой же рукой она почти прикрывала свою грудь.

Другой локоть она тоже тесно прижала к другой своей груди и пальцами прикрывала свой испуганный ротик.

Видимо она нечаянно уронила вазу с цветами и испугалась.

Только улыбалась она совсем не испуганно!

Выражение лица «Американки» на фотографии было скорее лукавым, нежели испуганным.

Она высоко приподняла брови и смотрела несколько вопросительно. Её взгляд скорее выражал шаловливое кокетство, чем испуг или вину.

Однако мой взгляд притягивали не её глаза, груди или гибкие длинные ноги…

Прямо по центру фотографии на плоском животике Американки чётко выделялся пупок.

Её талия была узкой и гибко переходила в бёдра, обтянутые чёрными кружевными трусиками.

Это полупрозрачное кружевное место было самым притягательным…

Я усиленно пытался рассмотреть на фотографии то место, где должно быть самое «сокровенное и тайное место», но тайна этого места и осталась нераскрытой…

Фотография «Американки» и она сама так и остались в моей памяти и воображении символом нераскрытой тайны…

Клятву я исполнил.

Фотографию «Американки» я долго никому не показывал, а потом и вовсе потерял при наших переездах с места на место…

В моей памяти навсегда остался образ девушки, которая в моих глазах была воплощением чистоты и порядочности.

Сама «Американка» в тот же день исчезла так же внезапно, как и появилась.

Говорили, что «она уехала в город на попутной машине».

Больше я её никогда не видел…

Потом выяснилось, что она была никакой не «американкой», а простой русской девушкой, племянницей известного в нашем городе руководителя предприятия.

Однако работала она учительницей действительно в Москве.

Наверняка она была хорошей учительницей…

Мои женщины. Июнь. 1959. 1000 и одна ночь.

В начале лета 1959 года отец получил на работе в подарок великолепные шахматы.

Шахматная доска раскрывалась, как книжка, а фигуры хранились в бархатном специальном ящичке-футляре.

Внутри шахматной доски были специальные места – углубления для шахматных фигур. Сами фигуры были вылеплены из глины, а затем обожжены в печке, после чего стали фарфоровыми.

Шахматные фигуры были очень красивые.

Особенно выделялись шахматные королевы. Они были тоненькими, хрупкими, но в тоже время, величавыми и гордыми.

Их фарфоровые одежды почти прозрачно облегали их гибкие тела. Во всяком случае, всё, что положено было быть у женщины, ясно угадывалось.

Причём все фигуры этих шахмат были разные.

Только пешки были одинаковые, как оловянные солдатики.

Чёрные фигуры, вероятно, изображали испанскую королевскую знать.

Полный король был одет в пышный камзол и короткие штанишки. На шее у него был воротник «жабо», а на плечах длинный плащ. На голове корона с редкими зубчиками. Он стоял на круглом пьедестале в гордой, но несколько смешной позе, опираясь рукой на эфес коротенькой шпаги.

Чёрная королева стояла с гордо поднятой головой и смотрела на всех несколько свысока. Её руки были опущены вниз и ладони соединились, как при молитве, на уровне «сокровенного тайного места».

На королеве было длинное узкое шикарное платье с огромным веерообразным воротником за головой. Плечи королевы покрывал длинный плащ. Сзади под её плащом скрывался маленький злобный карлик. Его лицо выглядывало из-за её колена. На голове чёрной королевы была небольшая, как цветочек, корона.

Справа и слева от чёрного короля и чёрной королевы стояли два «офицера».

Один из них был одет странно. Половину его тела покрывали рыцарские доспехи, а вторую половину скрывала мантия ученого.

Здесь у его ног даже стояло какое-то старинное астрономическое приспособление, круглое, как глобус.

Руками этот офицер опирался на длинный меч.

Он стоял, нахмурившись и наклонив вперед голову. Как говорил мой брат «набычившись».

Другой офицер был одет, как военный. У него даже был островерхий шлем с острым гребнем. Он тоже был подпоясан мечом, но более тонким и в ножнах.

Только поверх одежды на нём был какой-то длинный и широкий плащ, как платье королевы. На шее и груди у него висел большой крест. Одной рукой он опирался на рукоять меча, а в другой, прижатой к груди, держал книгу.

По бокам чёрных офицеров стояли всадники. Сами по себе они были почти одинаковыми военными офицерами, а вот кони их были разными.

Один конь вздыбился и стоял на двух задних ногах. При этом его шея была круто изогнута, а передние ноги как бы били воздух впереди себя.

Второй конь наоборот, осаживал назад, подогнув передние ноги и опустив голову к земле. Его всадник стрелял из короткого толстого ружья…

По бокам шахматной доски стояли две чёрные крепостные башни.

Одна была прямоугольная и сложенная из грубого дикого камня. У неё вход был закрыт мощными решетчатыми воротами.

Вторая башня была круглая из аккуратных ровных камней с красивыми зубчиками наверху. Вход в эту башню был зарыт красивыми резными воротами.

Чёрные пешки изображали простых одинаковых воинов в шлемах, кольчугах, с короткими мечами и круглыми щитами.

Белые фигуры были почти одинаковыми с чёрными, только различались одеждой, позами и выражением лиц.

Белый король стоял, как балетный танцор, в классической позе.

Он был одет в камзол с широкими рукавами и узкие короткие штаны с лентами на коленях. На нём была широкополая шляпа с перьями.

Одной рукой белый король опирался на эфес длинного тонкого меча, а в другой руке изящно держал платок. На плечах у него был короткий плащ с рисунком в виде цветов.

Белая королева была одета в длинное открытое платье с таким же, как у чёрной королевы, веерообразным воротником. Только платье белой королевы открывало её грудь, и она двумя крутыми шарами выглядывала из декольте.

Белая королева тоже стояла в танцевальной позе, чуть-чуть подавшись вперед.

У неё тоже был длинный плащ, из-за которого выглядывал карлик, только не злобный, а весёлый.

Руки белой королевы были изящно вскинуты в танцевальном движении. На голове у неё была шляпа с цветами и перьями.

Белые офицеры тоже повторяли облик своих чёрных собратьев, только один из них был без длинного меча, а второй даже без шпаги.

Офицер-учёный стоял возле пушки, а офицер-священник одной рукой плавно показывал куда-то вперед. Оба они были суровы, горды и величавы.

Белые кони и всадники были просто красивы.

Один всадник поднял коня на дыбы, будто собираясь перепрыгнуть через барьер.

Второй конь изящно подогнул под себя одну ногу и склонил свою голову в поклоне. Его всадник гордо сидел в седле и держал опущенную вниз обнажённую шпагу.

Белые крепостные башни были также почти одинаковыми с чёрными башнями и отличались только формами и деталями ворот.

Белые пешки изображали солдат в коротких плащах с длинными ружьями у ног.

Это были сказочные шахматы, которые открыли мне огромный мир, населённый королями, королевами, офицерами, солдатами, погонями, скачками, перестрелками, фехтованием и приключениями…

Главным приключением стали сначала сами шахматы.

Нам с братом под страхом «лютого наказания» было запрещено без разрешения даже подходить к этим шахматам.

Поэтому они притягивали нас, как магнит, как «запретный плод».

Я не знал ещё, что такое «запретный плод», но догадывался, что это должно быть что-то очень интересное…

Изредка, по вечерам, отец доставал эти шахматы и расставлял фигуры на доске.

Отец знал, как возбудить наше любопытство и интерес к игре в шахматы…

Сначала мы просто рассматривали все фигуры и каждую из них в отдельности.

Отец, мама и брат придумывали для каждой фигуры имена, их истории, характеры и судьбы.

Это было так здорово, что шахматные фигуры оживали в моем воображении…

Тут мне пригодился опыт «оживления» сказочных героев и смотрения во сне любимых кинофильмов. Мне не трудно было, глядя на шахматные фигуры, услышать ржание коней, крики солдат, шум от выстрелов и звяканье шпаг.

Потом отец показал нам как эти фигуры «ходят» по шахматной доске.

Он ввёл нас в игру…

Игра в шахматы оказалась настолько увлекательной, что стала нашим главным событием в этой жизни.

Мы с братом только ждали момента, когда отец освободится и степенно расставит фигуры на шахматной доске.

Затаив дыхание, мы смотрели, как отец уверенно управляется чёрными и белыми фигурами, как они перемещаются по доске и встречаются друг с другом в поединке.

Главнее всех, хитрее всех, коварнее всех оказались королевы…

Они могли делать всё…

Самыми беззащитными и слабыми были короли.

Даже пешки могли дойти до края вражеской территории и превратиться в любую фигуру.

Кони скакали по клеткам буквой «Г».

Офицеры, как и положено благородным людям, двигались только по диагоналям, а башни могли перемещаться только по прямым линиям.

У каждой фигуры были свои роли и правила поведения. Главным в игре был сам игрок…

Играли, как правило, отец и мой старший брат. Он первым изучил все правила игры и стал азартно играть с отцом.

Причём с каждым разом отцу всё труднее было его побеждать.

Брат каким-то образом видел всё поле сразу и играл не по шахматным правилам.

Он придумывал комбинации…

Подставлял пешки, жертвовал даже фигуры, но постоянно и упорно был устремлён только к одной цели – к победе.

Почему-то главным для него было только победить. Во что бы то ни стало и любыми средствами…

Наблюдая их игру со стороны, я заметил, что папе не очень-то нравится манера игры моего брата и его старшего сына. Он часто осаживал его азарт и предупреждал об ошибочных ходах.

Брат переигрывал, но упорно стремился всеми фигурами к «вражескому» королю. Он просто был счастлив, когда ему удавалось «убить» как можно больше фигур на поле отца.

Мне же была интересна сама игра.

Моё воображение, оживив фигуры, озвучивало происходящее на доске…

Я видел, слышал, ощущал желания и чувства, стратегию и мысли этих фигур.

Я догадывался о планах отца, видел, куда он стремится, как заманивает брата в ловушку.

Я предвидел ходы отца и брата.

Однако когда я набирался смелости предупредить то одного, то другого, то они оба на меня шикали и запрещали вмешиваться.

Тогда я осмелел и попросил отца сыграть со мной…

Отец был не против, а брат разразился целым шквалом насмешек. Затем он уступил мне место, и мы расставили фигуры.

Я очень быстро проиграл игру…

Мой король «пал ниц» перед гордой чёрной королевой всего через несколько ходов.

Я даже не успел ничего сообразить и опомниться…

При этом мне не дали возможности переиграть ошибочные ходы…

Отец и брат страстно хотели продолжить свои баталии, поэтому быстренько разбили меня в пух и прах.

При этом мой брат неистово радовался моему поражению, а мой родной отец только обидно и самодовольно ухмылялся.

Я обиделся…

С этого момента у меня навсегда пропал интерес к шахматной игре, но осталась любовь к шахматам, как к сказочному миру, полному интриг и приключений.

В утешение от проигрыша и обиды мама в этот вечер почитала мне несколько выдержек из сказок «Тысяча и одна ночь».

Я лежал вместе с ней на родительской постели, глотал слезы обиды и сначала невнимательно слушал сказки Шехерезады.

Постепенно мои глаза закрылись, звуки куда-то пропали, и во сне ко мне явился образ восточной красавицы…

Она приснилась мне в облике моей Феи красоты и страсти, обнажнной, лежащей на боку на ложе из разноцветных подушек.

Перед ней стояли разложенные шахматы. Она приглашала меня сыграть с ней партию.

Одной рукой она держала фигуру королевы и прикрывала ею свою правую грудь.

Другой рукой она взъерошила себе волосы на затылке, отчего одна длинная прядь прикрыла её левую грудь.

Её крутые бедра и «сокровенное тайное место» были прикрыты бархатным покрывалом – чехлом от шахмат.

Длинные ноги Шехерезады постоянно находились в движении, отвлекая моё внимание, и через несколько ходов уже много моих белых фигур стояли за пределами шахматной доски.

Ещё через мгновение я проиграл…

Шехерезада насмешливо и высокомерно взглянула мне прямо в глаза и вдруг засмеялась так, что я проснулся…

Мама снова успокоила меня и отправила в свою комнату спать.

Забираясь в прохладную постель, я с мстительным воодушевлением подумал, что «моя игра ещё не окончена»…

У меня ещё все впереди…

Вскоре азартные игроки отец и мой брат сломали одну шахматную фигуру, затем другую.

Сначала фигурки отец пытался склеить, но потом вся шахматная доска вдруг попала при переезде под тяжёлые вещи.

Тогда родители купили обычные деревянные шахматы и картонную «доску».

После этого шахматы для меня совсем потеряли свое сказочное очарование, но умение предвидеть ходы и видеть фигуры со стороны осталось.

Я даже знал, какая судьба ждёт эти фарфоровые и деревянные шахматы.

Забвение…

Отцу и брату важна была победа, а не игра.

Они быстро дошли до почти равного уровня и их игры стали длительными.

Всё больше они соглашались на ничью, начинали игру снова и снова.

Без победы игра им наскучила…

А я за это время, наблюдая их баталии со стороны, научился сдерживать свои чувства и мысли, рассчитывать свои шаги и поступки.

Я научился играть в уме, играя при этом роли короля, королевы, офицеров, всадников, пешек и даже молчаливых и тупых башен.

Это умение очень пригодилось мне в будущих играх…

С моими женщинами…

Мои женщины. Июль. 1959. Битва подушками.

В июле 1959 года к нам из Москвы приехал на машине младший брат моего отца Георгий и три его спутницы, одна из которых вскоре стала его женой.

Девушки, вернее молодые женщины, были очень весёлые, задорные, шаловливые и красивые.

Все они были одеты, как модели из журнала «Работница». У всех были длинные широкие юбки и кофточки с короткими рукавами. У одной из них были бусы, у другой кулон на шее, а у невесты дяди Жоры – красивые серьги.

Дядя Георгий или Жора, как его называли спутницы, всё допытывался у моего отца и моей мамы, которая из трёх девушек им глянулась, на которой ему жениться.

Он даже меня украдкой спросил, которая из этих девушек мне больше всего понравилась.

Мне нравились все эти молодые женщины, но какую из них выбрать я решить не мог.

Просто не хотел…

Большой и могучий дядя Жора ходил вокруг этих девушек с озабоченным лицом молодого бычка и рассеянно улыбался на колкие шуточки девушек.

Доставалось ему жестоко: и за его полноту, и за его нерешительность, и за беспредельную доброту.

Дядя Жора действительно был исключительно добр и заботлив, уважителен и интеллигентен.

Мне это говорила мама, а она-то «знала людей и видела их насквозь», как говорил отец…

Я спросил маму, что такое «интеллигент».

В нашем мальчишеском понимании «интеллигент» – это воспитанный и рассеянный очкарик в шляпе, который поминутно и беспричинно извиняется, постоянно читает и ни во что не вмешивается.

В общем мягкотелый, нерешительный и осторожный человек.

Дядя Жора был не такой.

Он был не просто большой. Он был огромный…

У него было красивое мужское лицо с огромными крутыми чёрными бровями, прямым тонким носом, крупным волевым подбородком и очень красивыми полными губами.

У него был прекрасный мужской голос. Низкий с вибрациями баритон. Он чудесно пел романсы, говорил комплименты и остроумно и весело шутил.

Особенно мне нравились его шутки. Осторожные, колкие, с намёком и очень смешные.

Он мне как-то сказал: «Запомни, Сашок. Шутка хороша своей мимолётностью. Повторенная дважды или трижды шутка становится издевательством».

Я это хорошо запомнил, потому что мой брат, наоборот, любил шутить надо мной до тех пор, пока я не заплачу от обиды или боли…

Так вот, мама сказала, что дядя Жора интеллигентен от рождения, что он с детства не может обидеть слабого и очень боится обидеть кого-либо вообще.

Он занимался спортивной борьбой и может повалить на землю кого угодно, но не станет этого делать без крайней нужды.

Он очень чуткий к пожеланиям и чувствам близких ему людей.

Он влюбчив и очень страдал от этого, потому что девушки, увидев его доброту и отзывчивость, беззастенчиво пользовались его добротой и силой.

Поэтому он часто попадал в неприятные истории, но всем всё прощал…

- И вообще, - сказала мама, - Есть одна примета, которая сразу скажет о человеке интеллигент он или нет.

Если человек срезает угол и идёт по газону, даже если там уже другими людьми протоптана тропинка, то это не интеллигент.

Если человек идёт по тротуару и не срезает угол по газону, даже если другие спокойно топчут газон, то это интеллигентный человек.

Для того чтобы быть интеллигентом нужно иметь волю, характер и мужество.

Нужно быть не таким, как все…

- Запомни это, сынок, - сказала мама и продолжила, - Дядя Жора именно такой человек. За то, что он не такой, как все, он и страдает, мучается сомнениями. За это же его любят и ненавидят одновременно. Потому, что он лучше, чем все.

- Таким людям жить очень трудно. – сказала мама. - Да и с ними жить нелегко. А для него быть источником или причиной несчастья - худшее из зол.

Я не очень-то хорошо понял тогда, что говорила мне мама, но я запомнил главное: дядя Жора очень хороший и добрый человек, который, так же как и я, нуждается в защите и заботе.

С этого момента я стал заботиться о нем.

Я помогал ему во всём…

Помогал чинить машину. Помогал носить вещи. Помогал ходить в магазин. Помогал показывать дорогу. Помогал правильно переходить улицу и дорогу. Помогал знакомиться с нашими соседями по даче. Помогал искать пластинки, рассматривать фотографии в нашем семейном альбоме, собирать яблоки и так далее.

Я боролся с ним и с удовольствием пыхтел, стараясь повалить его на спину.

Я разучивал его приёмы борьбы, которые он мне показывал.

Я рассказывал ему о своих похождениях и расспрашивал о его девушках.

Я ходил за ним по пятам и старался оградить от насмешливого внимания этих «московских девиц».

«Московскими девицами» назвал спутниц дяди Жоры мой брат.

Я чувствовал, что от них исходит угроза дяде Жоре.

«Странно, - думал я, - Он постоянно с ними общается, но такое ощущение, что он их боится».

Наши московские гости пробыли у нас несколько дней.

Им всё понравилось: домик в деревне, сад, огород, речка, луга, поля, лесные опушки, березовые рощи в окрестностях нашей дачи, мамина еда, сеновал, наши фотоальбомы, вечерняя игра в лото и, самое главное, наши отношения в семье.

Одна из «московских девиц», кстати, невеста дяди Жоры, не раз говорила мне, что ей «очень понравилось как уважительно и по-доброму общаются друг с другом твой отец и твоя мама».

Странно, но я никогда об этом не задумывался и не замечал…

Нормальные отношения. Разве может быть иначе?

На это Лида, так звали невесту дяди Жоры, со вздохом отвечала, что «ещё как иначе»…

Она отворачивалась от меня, опускала голову и тихо просила меня сказать ей, что об их отношениях с дядей Жорой говорит моя мама.

Я уклончиво отвечал, стараясь её не расстраивать.

Да мне и нечего было ей рассказывать.

Мама всегда придерживалась правила не вмешиваться в личную жизнь близких и родных людей. Тем более взрослых.

- Жизнь всё сама поставит на свои места согласно характеру, воспитанию и врожденной интеллигентности каждого, - говорила мама.

При этом она добавляла: «У каждого своя судьба, от которой не спрячешься и не уйдешь».

Ну, как я мог Лидочке передать такие сложные мысли, если сам ещё хорошо в них не разбирался?

Я убегал к дяде Жоре и с тревогой думал, что все эти столичные люди невероятно сложные.

Наши все попроще будут…

Дядя Жора хоть и побаивался своих спутниц, но его, как магнитом, тянуло к ним.

Когда они шли собирать вишни или яблоки, он тут же оказывался поблизости и легко подсаживал девушек на самые верхние ступеньки лестниц.

Они визжали, подтыкали подолы своих юбок, сгибались пополам и падали ему в объятья.

Лицо дяди Жоры тогда становилось пунцовым.

Он крепко их обнимал и ставил ногами на землю.

Девушки смеялись. Их колких шуток было немеряно!

Когда девушки шли загорать на берег нашей деревенской речушки, дядя Жора неповоротливо, как медведь, подкрадывался к ним и длинной веткой старался утащить их одежду.

«Московские девицы» тогда вскакивали и кидались на дядю Жору с ветками припасённой крапивы.

Они все с криками и визгом бегали друг за другом по кустистым берегам речки и играли «в салочки», как дети.

Я наблюдал за их играми из кустов...

Мне было странно от того, что дядя Жора и молодые женщины вели себя, как маленькие дети. При этом они не играли, как мы, в «догонялки» и «солнце клёш». Наверно потому что были все в купальниках.

Они, почему-то обнимались.

Поймает дядя Жора кого-нибудь из девушек и тащит её в кусты.

Там они некоторое время пообнимаются и выходят.

Особенно доставалось Лидочке…

Что он там с ней делал, я не знаю, но дядя Жора выходил из кустов с растерянным лицом, спотыкаясь и никого не замечая.

Я думал, что эти «московские девицы» его там здорово обижали.

Поэтому, в самые напряжённые моменты из кустов выбегал я и начинал тоже за ними бегать, прыгать и скакать.

Девушки тогда ловили меня и начинали тискать, щекотать, валить на землю.

Я отбивался, визжал, изображал веселье, но при этом всегда вырывался и исчезал так же внезапно, как появлялся или звал всех обедать.

Как правило, меня мама посылала звать их всех обедать или ужинать. Моего старшего брата мама старалась не подпускать близко к этим «московским девицам».

Обедали и ужинали мы все вместе за большим столом в горнице.

Кушали всегда с вином.

Кстати, дядя Жора очень любил вино.

Он привёз из Москвы много бутылок очень вкусного красного и белого вина. Все с удовольствием пили вино.

Даже мне наливали «для аппетита и здоровья» рюмочку какого-то сладкого и терпкого красного вина.

Вскоре все заметно пьянели, становились весёлыми, шумными, раскованными.

Только я не пьянел и удивлялся, почему они себя так ведут. Мне было просто очень хорошо и уютно в такой компании.

Дядя Жора был мастером застольных тостов.

Он знал их очень много, на все случаи жизни.

Кроме традиционных «после первой и второй перерывчик небольшой» и «за присутствующих здесь дам», он читал тосты-стихи.

Эти стихи были всегда со смыслом, к месту и вызывали удивительную реакцию у мамы, «московских девиц» и даже у папы.

Однажды отец тоже не выдержал и прочитал своё стихотворение, которое, по его словам, когда-то очень понравилось поэту Сергею Есенину.

Все стали просить отца рассказать о Есенине, но отец ограничился только тем, что и так все знали об этом поэте.

Хотя он и мама знали что-то другое, что тщательно скрывали…

Они часто по вечерам вполголоса вспоминали свою молодость, Москву, где они жили до войны, родственников и знакомых. Но никогда не рассказывали мне и брату о той жизни…

Мне нравилось застолье, на котором дядя Жора был тамадой.

Это странное слово «тамада» будило во мне воображение.

Мне тоже хотелось встать и провозгласить тост в стихах о том, что я всех люблю.

Люблю маму, папу, брата, дядю Жору, наш дом в городе, нашу дачу в деревне, нашу Родину, наш Советский Союз.

Когда моё напряжение достигало предела, я вставал и начинал петь: «Я люблю тебя жизнь» и все подхватывали эту замечательную песню.

После этого мы все вместе пели множество разных песен: про любовь, о войне, лирические, русские народные и шутливые песни.

В конце почти каждого застолья, когда мама тихо наливала всем чай с вареньем, дядя Жора пел романсы.

Всем становилось хорошо и грустно.

Мама и папа садились рядом.

Отец обнимал маму за плечи, и они вполголоса вторили дяде Жоре.

Лида тоже сидела рядом с дядей Жорой и смотрела на него, не отрываясь.

Две другие «московские девицы» тоже сидели обнявшись. Они качались в такт мелодии романса.

Мы с братом затихали и только старались запомнить каждое слово, каждый миг из этой картины мира, счастья и покоя…

Потом все начинали укладываться спать. Это всегда становилось ещё одним шуточным приключением.

Дело в том, что нашим гостям постели стелили на полу или на сеновале.

Причём они каждый раз шутливо спорили, кому сегодня идти вместе с дядей Жорой на сеновал.

Этот спор начинался всегда шуткой, а затем накалялся до нешуточной ссоры…

Всё зависело от того, каким был день, и кому в этот день больше внимания уделял дядя Жора.

Но всякий раз побеждала только Лидочка. Она всегда уходила с дядей Жорой на сеновал.

Мама старалась угодить московским гостям, поэтому на полу всегда расстилали вначале большую пуховую перину с их с папой кровати. Потом красное ватное одеяло. Потом белую льняную простынь. Потом бросали много разных подушек и сверху всё это накрывали красивым праздничным одеялом, сшитым из разноцветных кусочков материи.

«Московским девицам» очень нравилось это одеяло и эта пуховая перина.

Они, как маленькие девочки, катались по ней, нежились, гибко потягивались и по утрам долго спали, уткнувшись в разные подушки.

Утром, дядя Жора, неизменно спрашивал у «московских девиц», как у них сложилась «их половая жизнь».

Непонятно почему, но все смеялись…

Мы с братом, лёжа на печке, строго выполняли поданную нам команду «не смотреть», когда девушки будут ложиться в постель.

Но всякий раз, когда они уже легли, мы украдкой наблюдали за их весёлой колготной и вознёй под одеялом.

Вскоре в доме все затихали. Ко всем приходил счастливый сон…

В последний вечер пребывания московских гостей у нас дома всё было, как всегда.

Наполненный событиями, работой, отдыхом, шутками и играми день завершился бурным застольем.

Все с удовольствием ели запечённую в тесте рыбу, которую поймали ещё утром дядя Жора, отец и мой брат.

С ними на рыбалке были «московские девицы», которые азартно подсекали рыбу и с визгом вытаскивали её сачками на берег.

Отец сдержанно говорил, что «они могли бы наловить больше карасей и карпов, если бы эти шумные девицы не орали так, что распугали всю рыбу в реке».

Днем девицы купались в речке, затем ездили на машине дяди Жоры по пыльным сельским дорогам и вернулись домой довольные, но запачканные.

Тогда мама устроила им настоящий сюрприз…

Печь в нашем деревенском доме имела такую конструкцию, что в ней можно было париться, как в парной.

Для этого надо было пролезть в специальный полукруглый лаз внутрь печи, сесть на решетчатый специальный деревянный настил и, не касаясь чёрных от сажи стенок, сидеть в жгучем тепле.

Внутри свод печи был таким, что я, например, мог стоять на корточках, почти не склоняя головы.

Сидеть внутри жаркой печи трудно. Пот выступает сразу через минуту.

Пот течёт по спине, под коленками, по ляжкам, по лицу, жжёт глаза.

Если ещё себя постегать берёзовым или дубовым веником, который замачивают снаружи и подают внутрь, то становится совсем невмоготу.

Я не мог долго высидеть в этой печи…

Хотя через специальное отверстие в печь проникал дневной свет, но всё равно было очень страшно. Тем более, как не сторожись, а всё равно плечом или головой заденешь свод печи и вылезаешь оттуда весь в саже.

Но нашим «московским девицами» это приключение страшно понравилось…

Огромный дядя Жора не мог сам залезть в печь, поэтому он лег спиной на решетчатые деревянные полати и его дружно все вместе задвинули внутрь печи.

Он страшно крякал, ухал, стонал и пел во все горло внутри печи.

Его голос глухо, как из преисподней, доносился из-за железной заслонки.

Дядя Жора звал к себе девиц, но они не могли там поместиться вместе с ним.

Когда его вытащили, он был весь красный, как рак, расслабленный и безвольный, как младенец, но улыбался и своим знаменитым вибрирующим баритоном восторженно орал, что это «невиданное блаженство».

Отец, брат и я, стоя за занавеской, отделяющей нас от горницы и родительской спальни, поставили дядю Жору в широкий жестяной таз, и окатили его тёплой водой из ведра.

Потом дядя Жора на заднем дворе нашего дома-дачи залез в большую дубовую бочку и уже там намылил себе голову и помылся.

В это время в печь слазил отец и подготовил там всё для прихода «московских девиц»…

Печь уже немного остыла после дяди Жоры, поэтому женщины, под руководством мамы, опять со смехом, шутками, криками и визгами, по очереди на несколько минут залезали внутрь.

Мы, мужчины, этого не видели, но всё слышали…

Они также, как дядя Жора, плескались в дубовой бочке так, что брызги и мыльная пена летела к нам в горницу из-за занавески.

Мы в это время сидели за столом, искоса поглядывали на мечущиеся по занавескам тени и пили вино.

Вернее пили отец и дядя Жора. Мы с братом пили чай с вареньем из самовара…

Наконец появились мама и «московские девицы». Довольные, счастливые и немного ошалевшие от такого приключения…

Странно, но мне они показались более красивыми, чем раньше, когда они по утрам наводили красоту, подводили брови, красили губы и взбивали себе пышные причёски.

Теперь они все были с мокрыми полотенцами на головах, полностью обёрнутые простынями, как римскими тогами, босые, без косметики и счастливые.

От них теперь пахло не одеколоном и духами, а каким-то новым для меня запахом, похожим одновременно на запах свежескошенного сена, молока и хлеба.

Они шумно присоединились к нам. Все стали снова пить вино и чай…

Вскоре, после чая и песен, после необычной по накалу шуточной ссоры – спора за право сопровождать дядю Жору на сеновал, - все опять разбрелись по своим постелям.

Мы с братом послушно посидели на улице пока наши «московские девицы» на улеглись в свою постель на полу.

Дядя Жора и Лидочка заскрипели перекладинами лестницы в сенях, поднимаясь к себе на сеновал.

Затем мы с братом быстро разделись и легли на нашу лежанку на ещё тёплой печи. Здесь у нас было самое лучшая постель во всем доме. Она не скрипела, закрывалась с трех сторон занавесками, всегда была тёплой и заполненной самыми вкусными запахами.

Вскоре все начали затихать, но в воздухе чувствовалось какое-то напряжение…

Что-то должно было произойти…

Первыми возникли странные звуки из сеней.

Там что-то упало, потом кто-то приглушённо вскрикнул, потом снова что-то звякнуло, заскрипела лестница и полилась вода…

«Московские девицы» на полу завозились, зашептались, потом затихли и вдруг стали странно охать и ахать…

В родительской спальне осторожно заскрипела кровать…

Мой брат вдруг резко поднял голову и прислушался, затаив дыхание.

Он тоже почему-то разволновался…

Мне вдруг страшно захотелось писать, но ещё больше захотелось взглянуть на возню охающих «московских девиц».

Мы с братом таращились друг на друга в темноте и прислушивались к таинственным звукам.

Тем временем звуки стали раздаваться всё громче и разнообразнее.

Так всегда бывает, когда стараешься не шуметь, но получается всё совсем наоборот.

Звуки роняемых вещей, скрипучих дверей, шагов, ударов об угол, охов и ахов завершил звук опрокинутого дядей Жорой пустого жестяного ведра и его смешной вопль от боли…

Видимо он споткнулся о порог в тёмных сенях.

Этот детский вопль взрослого мужчины прорвал плотину. Все стали смеяться!

Хохотали все.

Сдержанно и насмешливо смеялись мама и папа.

Гоготал, как жеребец, дядя Жора.

Счастливо, как звонкий колокольчик, хохотала Лидочка.

Истерично хохотали «московские девицы» на полу.

Недоуменно смеялись и мы с братом.

Смех был такой, что все повскакали, повысовывались из своих постелей и хохотали, показывая друг на друга пальцами.

«Московские девицы» от смеха в изнеможении били руками по своим подушкам, потом стали бить друг друга этими подушками.

Мы с братом, следуя их примеру, тоже стали пихать друг друга руками и ногами.

Всё это, конечно, было в шутку, со смехом. Но внизу пихание стало более серьёзным…

«Московские девицы» настолько увлеклись борьбой пуховыми подушками, что стали уже наотмашь бить друг друга.

Сначала они стыдливо прикрывались лоскутным одеялом и простынёй, а потом разошлись так, что уже не стеснялись своей наготы.

Мы с братом от такой неожиданной картины перестали пихаться и, затаив дыхание, смотрели как голые по пояс девицы, сидя на постели, лупили друг друга подушками.

Их чистые лица раскраснелись, волосы растрепались, полные груди болтались, как маятники.

В складках смятой постели видны были голые бёдра и колени.

Наконец, одна из подушек вдруг лопнула…

Вся горница наполнилась облаком пуха…

Это, по инерции, ещё вызвало взрыв смеха, а потом всё внезапно стихло.

Мы с братом мгновенно скрылись за нашими занавесками.

Девицы стали лихорадочно собирать пух и запихивать его обратно в подушку.

Стих смех на сеновале и в родительской спальне.

Девицы возились. Мама, почувствовав неладное, вышла в горницу…

Мама никогда не ругала нас и вообще не ругалась, как наши соседи или деревенские бабы.

Она никогда не кричала, не говорила грубые или нехорошие ругательные слова.

Она становилась молчаливой, строгой и справедливой.

Она, как правило, строго выясняла причину случившегося, виновного и его вину. Затем она строго «констатировала» меру этой вины и её последствия.

Затем мама пила валерьянку, надолго замолкала и переставала общаться.

Теперь, чтобы она заговорила с тобой, надо было сделать множество добрых и полезных для дома дел.

Вот и в этом случае, мама вошла в горницу, молча окинула взглядом место происшествия, молча подала притихшим девицам коробку со швейными принадлежностями и молча ушла обратно в родительскую спальню.

Из сеней выглянули любопытные лица дяди Жоры и Лидочки.

Дядя присвистнул, а Лидочка залезла к девицам в постель на полу. Она стала помогать им собирать пух и зашивать подушку.

Через несколько минут всё, что можно, было сделано. Все, наконец-то, улеглись спать.

Не знаю, как брат и остальные, но я устал так, что заснул мгновенно.

Под утро мне приснилась моя Фея красоты и страсти.

Мы бились с ней подушками…

Пух, как снег, витал над нами.

Мы пыхтели, смеялись, а я всё следил, как белая простыня с каждым движением феи, всё больше и больше открывает мне её «сокровенное тайное место».

Я очень старался ударить фею подушкой так, чтобы от этого последнего удара простыня слетела бы совсем, но наступило утро…

Меня разбудила мама.

Все уже проснулись, умылись, нарядились и готовились завтракать.

После завтрака мы с воодушевлением стали прощаться с московскими гостями.

Лидочка и «московские девицы» по очереди поцеловали всех и меня. Затем они сели в дядину «Победу».

Дядя Жора в шутку чуть-чуть поборолся со мной, потом обнял, расцеловался с моим братом и папой – своим страшим братом.

Потом дядя Жора долго и нежно целовал мамины щёки и руки.

Потом он сел в машину, завёл её «с пол-оборота» и они поехали по нашей деревенской улице.

В конце улицы они нам погудели, помахали руками и скрылись за поворотом…

Всем нам было грустно, но после того, как мама сказала: «Боже мой, как я устала! », мы все тоже почувствовали сильную усталость.

Мы даже не стали наводить порядок в доме.

Мы молча разбрелись по своим любимым местам и стали отдыхать от этого недельного сумасшествия с нашими московскими гостями.

Через много лет мы ездили на свадьбу сына дяди Егора и Лидочки и долго в подробностях вспоминали эту самую счастливую в их жизни неделю…

Кстати, моя Фея красоты и страсти была очень похожа на Лидочку…

Мои женщины. Август. 1959. Московская дива.

В конце лета в начале августа 1959 года в нашей дачной деревне появилась новая дива из Москвы.

Это была миловидная женщина с короткой причёской и улыбчивым выражением лица. Она с самого начала понравилась всем своей непосредственностью и весёлым нравом.

Что бы ни случилось, она начинала смешно смеяться – хихикать.

Хихикала она по любому поводу, даже тогда, когда мальчишки её называли разными нехорошими словами или дразнили.

Как объект для любопытства она стала для всех нас новым развлечением. Мы следили за ней так же, как когда-то за «Американкой».

Только к этой женщине ничего не прилипало. Ни клички, ни обидные прозвища, ни колкие замечания, ни дразнилки… Ничего.

Она на всё отвечала неизменной милой улыбкой, задорным всплеском своих кучерявых волос и хихиканьем.

Она была странной с самого начала и озадачила всех в деревне.

Прежде всего, она закалялась…

Рано утром она выходила из дома, в котором снимала угол и шла на нашу речушку.

Здесь она делала разные гимнастические упражнения, махала руками и ногами, сгибалась, приседала, бегала.

Потом раздевалась почти догола, набирала в ведро воды из речки и обливала себя с головы до ног.

Слух о таком поведении «Московской дивы» мгновенно прокатился по нашей дачной деревне.

«Московской дивой» её прозвали наши деревенские бабки.

Местные мальчишки стали её звать «дурочка из переулочка».

Моя мама сказала, что «они сами глупые, если не понимают, что эта женщина занимается укреплением своего здоровья, закаляется, развивает гибкость и красоту своего тела».

Естественно, что все хотели воочию увидеть, как «Московская дива» закаляется, но она всякий раз тщательно осматривалась вокруг, прежде чем приступить к своим упражнениям.

Мальчишки и девчонки занимали вокруг предполагаемого места её упражнений позиции в кустах и лопухах, ждали её вечером, ждали ранним утром, но она всякий раз каким-то образом угадывала их присутствие и убегала домой.

Взрослые гоняли детей и запрещали им подглядывать за «Московской дивой».

Конечно, мешать ей было нельзя. Вскоре наше подглядывание и шпионство прекратилось.

Теперь мы, не скрываясь, иногда издали смотрели на её чудные гимнастические упражнения.

Они не были похожими на обычную гимнастику, какую, например, делал мой брат. «Московская дива» делала упражнения красивые…

Она принимала красивые позы.

Особенно нам нравилась поза «ласточка».

«Московская дива» стояла на одной ноге, вытянув вперед одну руку и отставив назад одну ногу. При этом рука и нога составляли одну линию.

Иногда она брала свою ногу за ступню и поднимала её сзади вверх. При этом её спина сильно выгибалась и затылком она прикасалась к пятке поднятой ноги.

Мы все пытались сделать «ласточку» или прогнуться назад, как она, но ни у кого не получалось так, как у «Московской дивы».

Она, например, могла взмахнуть прямой ногой вверх так, что касалась голенью своего лба. Да ещё могла задержать ногу наверху, обняв её руками.

Это было вообще недостижимо для нас.

Так же, как упражнение «шпагат».

Никто не мог, как «Московская дива», сесть на раздвинутые вширь ноги, да ещё кланяться к каждой ноге!

Это было непостижимо!

А она только хихикала и улыбалась, когда делала эти невероятные упражнения…

После зарядки «Московская дива» уходила в кусты и там обливала себя речной водой из ведра.

Мы никогда не слышали, как она визжит или кричит от холодной воды.

Когда мы сами пробовали обливаться холодной водой, то никто не выдерживал и визжал так, словно его режут, как поросёнка.

Мальчишки стали уважать «Московскую диву», а девчонки просто влюбились в неё.

«Московская дива» стала для нас идеалом...

Теперь все девчонки стали ходить, двигаться и даже хихикать так же, как она.

Даже мой брат не удержался и на заднем дворе нашей дачи стал украдкой пытаться повторить её «ласточку» или «шпагат». Кстати, равновесие на одной ноге он держал прочно, но красоты в его позе не было.

Ещё «Московская дива» любила молоко.

Каждое утро ей деревенские бабы приносили крынки с молоком и ставили на крыльцо её дома.

«Московская дива» выходила на крыльцо, очень красиво приседала рядом с крынкой, брала её в руки и счастливо хихикая, пила прямо из крынки ещё тёплое парное молоко.

Я не понимал, как можно было пить парное молоко без чёрного деревенского хлеба? Это же не вкусно!

Но «Московская дива» была странной и загадочной во всём…

Мама по этому поводу сказала, что «о вкусах не спорят», что «каждому нравится то, что ему нравится» и что «надо уважать вкусы других людей».

Как можно уважать вкус парного молока без чёрного хлеба я не понял, но махнул рукой.

Что можно ожидать от «дурочки из переулочка»? Только какой-нибудь новой чудной выходки…

Однажды мы с братом рано утром шли на рыбалку.

Путь наш проходил как раз мимо дома, в котором снимала угол «Московская дива».

Мы, ещё немного сонные, загребая ботинками придорожную пыль, брели по улице и поравнялись с её домом.

В следующее мгновение наш сон улетучился…

На крыльце стояла полуобнажённая и босая «Московская дива».

На ней были короткие полосатые брючки. В руках она держала крынку с молоком и смотрела на нас.

При этом она мило и приветливо улыбалась.

На улице было по-утреннему свежо, а она была по пояс голая.

Её полные круглые груди упруго выделялись двумя почти идеальными полушариями.

Она стояла совершенно свободно, не стесняясь. По всему было видно, что ей абсолютно не холодно…

Увидев наши ошалевшие физиономии, «Московская дива» рассмеялась своим хихикающим смехом и быстро повернулась к нам спиной.

Мы не трогались с места.

«Московская дива» гибко обернулась к нам, одарила ещё раз милой улыбкой и захлопнула за собой дверь.

Мы с братом сначала тихо, а потом всё быстрее и быстрее помчались к речке.

Добежав до берега, мы, не сговариваясь, стали ухать и ахать, вспоминая это утреннее видение «Московской дивы».

Сначала мы хотели всем ребятам рассказать об увиденном, но потом решили, что нам никто не поверит.

Поэтому всё пережитое осталось нашей тайной.

Вряд ли «Московская дива» запомнила нас с братом.

Однако мне не раз чудилось, что она как-то по особому приветливо и мило улыбается мне при встрече.

Эта улыбка Феи красоты и страсти ещё не раз пригрезится мне во сне…

От неё осталось ощущение утреннего озноба и радостного внутреннего тепла.

Как от глотка парного молока…

Только обязательно с корочкой пахучего вкусного мягкого чёрного хлеба!

Мои женщины. Сентябрь. 1959. Подарок судьбы.

В сентябре 1959 года в нашей старшей группе шестилеток в детском саду «Радуга» начался эксперимент по подготовке детей к школе.

Отец и мама усиленно упрашивали меня пойти в детский сад, но я также упорно отказывался.

Странно, но после лета проведённого в деревне на даче, я чувствовал себя уже почти взрослым.

Мне не хотелось обратно в компанию маленьких детей, сюсюкающих и плаксивых девчонок, жестоких и толстых воспитательниц, задиристых и глупых мальчишек.

За это лето я повзрослел, научился делать множество полезных дел. Я уже мог самостоятельно читать книжки, рисовать, петь песни и частушки.

Я уже знал и мог сам рассказывать анекдоты...

Впервые этим летом я услышал в компании ребят различные анекдоты и смешные истории, многие из которых оставались для меня не совсем понятными.

Например, я не мог понять анекдот о том, как маленький мальчик сидит в лопухах под забором и играет своей пиской.

Мимо идет женщина и стыдит его: «Ты чего это делаешь, бесстыдник! ». А мальчишка ей отвечает: «Уйди бабуся, а то, как бызнет! ».

Ребята смеялись, а я никак не мог понять, что смешного в этом «бызнет»?

После этого анекдота, я помню, мы с мальчишками подстерегали женщин, идущих по тропинке к автобусной остановке, выбегали к ним со спущенными трусами и трясли перед ними своими писками.

Одни женщины смеялись, другие страшно ругались…

Но после того как одна из них рассказала о наших выходках матери одного из мальчишек, мы перестали этим баловаться.

Того мальчишку выдрали так, что он ещё долго ходил враскорячку на полусогнутых ногах, охал и испуганно оглядывался.

Да и мы поняли, что были идиотами и дураками, когда показывали женщинам свои писки.

Брат, например, когда узнал об этом, отвесил мне такого подзатыльника, что я его помню до сих пор.

Но я на брата не обиделся. Я уже сам догадался, что это было глупо, некрасиво и стыдно…

Другой анекдот мне очень понравился. Я запомнил его потому, что очень хорошо представил себе мальчика и девочку.

В анекдоте они играли друг с другом и вдруг мальчик спрашивает: «Отолвала? Потеляла? Так и было? Интересно! ».

В этом многозначительном «интересно» было всё: мой интерес, моё понимание, моё представление о том, что в корне различало мальчиков и девочек…

Там в деревне на даче я впервые увидел ухаживания мальчишек за девчонками.

Если раньше мы на равных бегали, прыгали, играли, дрались, то теперь в наших приключениях и играх я видел, как ребята оберегают девчонок от крапивы, от хлещущих веток, от назойливого внимания полупьяных мужиков.

Этим летом я впервые участвовал в вечерних посиделках.

Мы, мальчишки, устраивались недалеко от парней и девчат, слушали их разговоры, шутливые перебранки, видели их приставания друг к другу, слушали, как они поют и подпевали сами.

Иногда днём мы сами устраивали свои ребячьи посиделки и играли в них, как взрослые парни и девушки.

На посиделках особенно выделялся мой брат, который всё больше и больше становился вожаком нашей деревенско-дачной ребячьей компании.

Щипаться, дёргать за косички и трогать за коленки девчонок стало обязательной игрой во время этих посиделок.

Правда я был только зрителем этих игр-посиделок, но присутствующим зрителем, а значит уже участником…

Так чему меня могли научить в детском саду?

Однако с родителями особо не поспоришь.

Всё решили их доводы о том, что им надо ходить на работу, брату в школу и со мной дома быть некому.

Они представили моё пребывание в детском саду, как помощь родителям, как своего рода тоже «работу».

Кроме этого, втайне, я тоже хотел взглянуть на то место, в котором прошло моё детство.

На брезентовые раскладушки, на наш игровой зал, на тот стол, под которым мы сидели с моей подружкой Ирой и целовались.

С бьющимся сердцем и грустью я входил вместе с мамой в вестибюль детского сада.

Здесь меня встретили знакомые запахи, гулкий шум раздевалки, блики стеклянных дверей и окон, вкусный запах из кухни и гомон множества ребят и детей.

Здесь были все мои бывшие друзья и новые дети…

Маленькие «новенькие» стояли, разинув рты и испуганно озирались по сторонам. «Старенькие» искоса ревниво поглядывали друг на друга.

Постепенно в этом хаосе звуков, запахов и движений наметился порядок. Воспитатели стали формировать группы и уводить детей в свои игровые залы. Вскоре остались только мы, шестилетки, и наши родители.

И тут случилось чудо. К нам из кабинета заведующей вышла Принцесса!

Это была невысокого роста красивая молодая девушка.

Заметно волнуясь, попеременно то, краснея, то, бледнея, она обратилась к нам и нашим родителям с приветствием.

Это оказалась наша новая воспитательница, Марина Сергеевна.

Её представила нам заведующая детским садом и сказала, что она будет осуществлять эксперимент по подготовке шестилеток к учёбе в школе.

Заведующая ещё что-то говорила и говорила. Родители её внимательно слушали, спрашивали, переспрашивали, волновались, а мы молча наблюдали за новой воспитательницей.

Марина Сергеевна только ёжилась и краснела под нашими взглядами.

Нам было на что взглянуть…

Марина Сергеевна была очень красивой девушкой. Такого мы ещё не видели.

Её белокурые цвета золота волосы были завиты в крупные красивые локоны. Вместе они составляли удивительную по красоте причёску.

Я отметил сразу, что крупная прядь волос, дугой взметнувшаяся надо лбом, делает её лицо таким же благородным, как у той давней «Королевы новогоднего бала».

Её лицо было пухленьким. У неё были очень красивые выпуклые, как у куклы, розовые щечки. Тоненький и маленький носик. Некрупные, но пухлые улыбающиеся губки. Маленький круглый подбородок.

На её лице особо выделялись глаза. Они были, видимо, карие, потому, что издали её глаза, были почти чёрными. Может быть оттого, что её зрачки были огромными?

Её глаза были одновременно строгими, лукавыми, испуганными и манящими. Они притягивали к себе, как замочные скважины. В них хотелось заглянуть…

Эти мысли и чувства мгновенно пронеслись у меня в голове. Потому, что следующим моё внимание привлекла её кофточка.

Вернее не кофточка, а самый модный в это время тонкий шерстяной свитер с высоким воротником.

Свитер плотно обтягивал её плечи, грудь и талию.

Кстати, талия у неё была намного уже бёдер. Таким образом, её бёдра круто вырисовывались под свитером и серой юбкой, плотно обтягивающей её ноги.

Юбка была такой длины, что только снизу выглядывали стройные ножки, обутые в красивые плетёные туфельки.

Марина Сергеевна волновалась…

От волнения её плечи, большая грудь и выпуклый животик постоянно двигались.

Она переминалась с ноги на ногу, отчего её бёдра и талия как бы играли.

Это было похоже на танец или на гимнастические упражнения, которые делала «Московская дива».

Это было красиво…

Её волнение передалось и нам. Мы почувствовали себя ответственными за эту молодую воспитательницу. Наверно потому, что сразу влюбились в неё…

Марина Сергеевна оказалась очень интересным, живым, заботливым и внимательным воспитателем.

Она всё время проводила с нами.

Мы играли с ней «в школу» и делали «уроки»: физкультуры, труда, чистописания, родного языка и литературы, счёта.

Считать мы учились не только на игрушках и колечках разноцветных деревянных пирамидок, но и на больших счётах, которые поставили нам в игровой зал.

Мы соревновались друг с другом, бегая от стартовой линии до счётов, передвигали по перекладине заданное количество костяшек и бежали обратно к старту-финишу.

Нам нравилось играть «в школу». Мы с удовольствием заучивали стихи, которые потом декламировали перед группой и Мариной Сергеевной.

Мы делали домашние задания и приносили Марине Сергеевне свои рисунки.

Девчонки больше рисовали всякие цветы, а мы, мальчишки, дома, машины, танки и самолёты.

Все, даже те, кто плохо выполнял задания Марины Сергеевны, получали от неё только хорошие оценки.

Для всех она находила хорошие, добрые слова поддержки.

Вскоре все в нашей группе только и мечтали о том, чтобы поскорее выполнить поручение Марины Сергеевны и получить от неё похвалу.

Заведующая детским садом и родители тоже хвалили Марину Сергеевну.

Все отмечали несомненные успехи нашей группы. Особенно всем понравился наш отчётный концерт.

В конце сентября 1959 года мы выступали перед родителями, воспитателями и руководителями какого-то «гороно».

Мы пели, танцевали, читали стихи, играли сценки, рисовали картинки в подарок гостям, отвечали на их вопросы.

Все были очень довольны, а после концерта нам объявили, что Марина Сергеевна от нас уходит на другую работу с «повышением».

Мы не знали, что такое «повышение». Для нас главным было то, что от нас уходит наша Марина Сергеевна…

В большом зале детского сада начался не просто плач, начался рёв...

Ревели и плакали все! Девчонки, мальчишки, воспитатели, сама Марина Сергеевна, даже некоторые родители утирали слезы платками.

Мой отец видимо знал об этом.

Он один не стал дарить Марине Сергеевне принесённый с собой большой букет ярко красных роз в то время, когда после концерта все бросились поздравлять Марину Сергеевну, заведующую детским садом и нас.

Когда объявили, что Марина Сергеевна от нас уходит на «повышение», после того как все чуточку перестали плакать, мой отец встал и произнёс речь.

Он сказал, что «за короткое время молодой педагог смог войти в контакт с душами детей, научить их очень многому, заинтересовать их школой и жаждой знаний, что, по его мнению, самое главное».

Мой папа ещё сказал, что Марина Сергеевна «настоящий подарок судьбы».

- При этом, - сказал мой отец, - она сумела стать человеком, в которого невозможно не влюбиться ни малому, ни старому.

От этих слов Марина Сергеевна зарделась, как розы, которые отец вручил ей под аплодисменты и одобрительные возгласы присутствующих.

Говорить ответную речь она не смогла…

Только по очереди она крепко обняла каждого из нас, поцеловала кого в щечку, кого в лобик, и плача, убежала в кабинет заведующего детским садом.

Потом мы все разошлись по домам. Праздник кончился.

Мы все остро переживали уход от нас Марины Сергеевны. Никто не смог заменить её.

Дальнейшие попытки других воспитателей наладить игру в школу не получились.

Более того, нам стало неинтересно, трудно и скучно играть «в школу» без Марины Сергеевны.

Задания теперь всем давались с трудом. Многие просто не хотели больше учиться. Мы стали получать плохие оценки.

Многие девчонки стали замкнутые, обидчивые и злые. Ребята стали баловаться на уроках и шалить.

Нас стали наказывать воспитатели и родители, но ничего не помогало. Мы не хотели больше играть и учиться без Марины Сергеевны.

Мы были несчастны…

Дома я часто вспоминал Марину Сергеевну и её игру «в школу». Я продолжал сам играть «в школу».

Теперь я сам был «Мариной Сергеевной», а мой папа и моя мама были моими учениками.

Теперь я им читал стихи, а они повторяли их за мной.

Теперь я им задавал загадки, а они пытались их отгадать.

Теперь я заставлял их писать мелом буквы на специальной грифельной доске.

Мама и папа были очень заняты и не могли уделять мне всё время, поэтому я сердился.

Мне тоже не хватало Марины Сергеевны.

Вот тогда я и решил написать ей письмо…

Я долго думал и представлял себе, как я напишу это письмо, как она его получит.

Я хотел написать в этом письме о том, как мы все хотим, чтобы она поскорее вернулась к нам. Как нам плохо без неё.

Я хотел написать так, чтобы она почувствовала, как страдает моё сердце, как оно щемит. Как больно давит и мешает дышать комок у меня в горле.

Я хотел написать так, чтобы она тоже помучилась с нами…

Я долго сидел над листом из альбома для рисования и пытался начать писать письмо.

После долгих попыток у меня получились только следующие слова: «Марина Сергеевна. Мы вас любим. Я. ».

Письмо я писал разноцветными карандашами большими печатными буквами, как нас учила нас Марина Сергеевна. Получилось не очень ровно и разборчиво, но я гордился тем, что сумел сделать такое трудное дело.

Написание этого письма заняло у меня весь вечер.

Я очень устал и после ужина с удовольствием лёг поспать.

Ночью мне приснилась Марина Сергеевна в образе Феи красоты и страсти.

Она была, как всегда, обнажённой и такой, какой я увидел её впервые при встрече.

В руках она держала огромный букет ярко красных цветов, которыми прикрывала свое «сокровенное тайное место» и левую грудь.

В правой руке она держала моё письмо, которое поднесла к губам, будто целуя.

При этом её огромные чёрные глаза лукаво и мягко смотрели на меня из-под золотых локонов.

Она переминалась с ноги на ногу. Солнце играло на её играющих крутых бёдрах и тонкой талии.

Она молча многообещающе улыбалась мне и я уснул, счастливый от того, что ко мне вернулась Марина Сергеевна – моя Фея красоты и страсти.

Утром я вырвал лист с письмом Марине Сергеевне из альбома и спрятал его в мой тайник под шкафом.

Я был уверен, что Марина Сергеевна и так знает о наших чувствах к ней…

Как будто она уже получила это моё письмо…

Мои женщины. Октябрь. 1959. Королева бала.

В октябре 1959 года в нашем городе открылся новый ресторан «Русь».

Здание ресторана строили долго – три года. Это большое здание стало одним из самых красивых и необычных в нашем городе.

В центре здания был большой ресторан с огромным светлым залом.

Огромные окна ресторанного зала выходили на городскую площадь.

По бокам здания на втором этаже располагались помещения городской библиотеки и клубные кружки.

По бокам первого этажа слева был продуктовый магазин, а справа – небольшой кинотеатр.

Открытие этого здания стало общегородским праздником.

Тысячи людей собрались на городской площади.

Городские власти устроили небольшой митинг и организовали торжественное вручение ключей от здания их хозяевам.

Выступали строители, руководители ресторана «Русь», городской библиотеки, магазина и кинотеатра.

Кстати в кинотеатр вход первые дни был совершенно свободным и бесплатным.

Вечером в ресторане состоялся праздничный банкет, на который были приглашены только избранные руководители и граждане города.

Бухгалтером ресторана «Русь» работала тётя Маруся, сестра моей мамы. Поэтому для нас с братом и наших двоюродных сестёр ресторан давно уже был тем местом, где можно было вкусно покушать…

Как правило, тётя Маруся угощала нас либо у себя в кабинете, либо в маленькой комнатке около кухни, в которой кушали сами повара и работники ресторана.

Кабинет тёти Маруси был очень маленьким.

Вообще-то здесь должна была быть кладовка, но где-то должен был стоять сейф и шкаф с бухгалтерскими и финансовыми документами. Поэтому тётя Маруся получила эту отдельную комнату, в которую могли входить только заведующая рестораном и сама тётя Маруся.

Очень редко здесь были и мы…

Тётя Маруся угощала нас всякими вкусностями. Особенно нам нравились пирожные.

Самыми вкусными пирожными были шарики из запечённого теста с кремовой начинкой - эклеры.

Жаль, что это было всего несколько раз за всю нашу детскую жизнь…

В тот октябрьский вечер, когда в ресторане играла музыка, шумели и топали участники банкета, мы с братом в условленное время тихо постучали в заднюю дверь кухни.

Нам открыли. Мы проскользнули из холодного вечера в душную и влажную атмосферу кухни.

Здесь всё кипело, шумело, варилось, жарилось, стучало, громогласно переговаривалось, смеялось и сквернословило.

Главный повар – мужчина – шумно и матерно руководил весёлыми женщинами-поварихами.

На огромных плитах стояло множество разномастных кастрюль, котелков и сковородок. Над всем этим  клубился пар или дым, пахло очень вкусно.

Я совсем оторопел.

Чьи-то руки подтолкнули меня и моего брата к столику, на котором лежали тарелки с жареной картошкой и большими вкусно пахнущими котлетами.

Мы уселись за столик и стали с аппетитом поедать эту вкуснятину.

Запивали мы картошку и котлеты очень вкусным и холодным компотом.

Однако мы пришли сюда не только для того, чтобы вкусно поесть с праздничного стола.

Нам очень хотелось заглянуть туда, где гуляли и праздновали взрослые люди.

Те, о которых не принято было даже говорить вслух…

Там были начальники…

Руководители района и города, заводов и совхозов, различных органов государственной власти.

Нам строго-настрого запретили даже подходить близко к дверям, в которые поминутно вбегали и выбегали официантки.

Тем более что рядом с дверью сидел на стуле милиционер и ел из тарелки такую же котлету, что и мы.

Мы поели и стали ждать, когда тётя Маруся принесёт обещанный сверток для передачи нашим папе и маме.

Ожидание затягивалось…

Мне захотелось в туалет.

Брат требовал, чтобы я потерпел, но я потихоньку встал и проскользнул по тёмному коридорчику к кабинету тёти Маруси. Я только хотел попросить её проводить меня в туалет…

Дверь в её кабинет была приоткрыта. Я заглянул.

Тётя Маруся сидела за своим столом, подперев щеку рукой. Она что-то рассказывала женщине, сидевшей перед ней напротив.

Это была «Королева из гороно» прошлогоднего новогоднего бала в детском саду!!!

Сказочно красивая, с короткой стрижкой и высоко поднятыми завитыми локонами.

С длинной открытой шеей, украшенной сверкающим ожерельем и бликами от таких же сверкающих больших серёжек.

В каком-то голубом открытом платье с таким огромным декольте, что её грудь посередине почти вся была обнажена.

С ярко красными длинными ногтями. Она была сказочно прекрасна…

Только выражение лица «Королевы» было каким-то странным…

Потусторонним...

На её лице застыла лёгкая бездумная улыбка.

Её глаза смотрели куда-то вдаль и в тоже время куда-то внутрь самой себя.

Она слегка покачивалась, будто колебался язычок пламени свечи.

Свечи, кстати, стояли здесь же на столе вместе с тарелками, бокалами, рюмками и бутылками с каким-то заграничным вином.

«Королева» была «в подпитии»…

Так иногда говорил наш отец, когда мама на праздники становилась такой же задумчивой и красивой, как эта «Королева бала».

Странно… Я заглянул в дверную щель почти открыто. Королева смотрела прямо на меня, но ни один мускул на её лице не дрогнул.

Она смотрела на меня, не замечая…

Только рука её катала в длинных пальцах ножку бокала, в котором плавала зелёная маслина.

У меня хватило ума не нарушать их задушевную беседу…

Я вернулся к брату и шёпотом рассказал ему об увиденном в кабинете у тёти Маруси.

Мы ещё немного подождали. Потом позвали одну из женщин с кухни и она закрыла за нами дверь…

Дома родители нас ни о чем не спрашивали.

Наоборот, отец сердито сказал, чтобы мы «никому не рассказывали о том, как ходили к тёте Марусе и кушали еду на кухне».

Он почему-то был страшно недоволен тем, что мы ходили иногда к ней и приносили домой свёртки с колбасой, консервами, банками и бутылками.

Он всегда морщился, когда мама пыталась всё это выставить на праздничный стол. Он принципиально не пробовал ничего из того, что передавала нам тётя Маруся.

Я очень обрадовался, что мне не надо повторять рассказ об увиденном в кабинете тёти Маруси.

Как ни красива была «Королева бала», но видеть её полупьяной было неловко и стыдно.

Я даже не почувствовал уже обычного волнения, любопытства и сырости в трусиках.

Это было всё равно, как подглядывать за человеком в туалете…

Мне было очень стыдно. Я постарался поскорее забыть обо всём.

Потом об этом банкете в ресторане рассказывали такие небылицы, что весь город гудел.

Кто-то возмущался, кто-то завидовал, а кто-то плевался и говорил, что этот ресторан «Русь» стал рассадником «распутства и пьянства».

Что такое пьянство я уже знал, а вот что такое «распутство» - нет.

Мама произносило это слово с таким выражением, что спросить у неё было равносильно тому, чтобы добровольно напроситься на подзатыльник.

Отец только посмеивался, а брату было не до меня и моих вопросов.

Мне стало жутко интересно…

Мне очень захотелось узнать, что же это такое – «распутство»?

Мои женщины. Ноябрь. 1959. Разочарование.

Ноябрь 1959 года выдался холодным и пасмурным.

Всё этой осенью было неприятным.

Жизнь, разговоры, общение, приключения...

Ничего не радовало, даже праздничная демонстрация 7 ноября по центральным улицам и площади нашего города.

Народ прошёл колонной мимо высоких ступенек райисполкома и привычно стал кучковаться возле бочек с пивом, мужиков с гармошками, киосков с товарами, а также возле большой сцены, где начинался концерт художественной самодеятельности.

Над площадью и по всему городу из репродукторов гремела музыка.

Дикторы бодрыми голосами докладывали об успехах советской экономики.

Я снова приболел, поэтому пролежал почти все праздники дома.

Отец, мама и брат ходили на демонстрацию, а я слушал радио и рисовал войну.

По радио всё время играла музыка, пели песни и вели трансляцию с праздничной демонстрации на Красной площади в Москве.

Я рисовал войну и с больным горлом подпевал солистам и хору, исполнявшим разные бодрые песни.

Я очень любил петь.

Особенно военные, маршевые песни.

Эта любовь к пению родилась ещё во времена нашей поездки в деревню, когда пела частушки «Болтушка-хохотушка».

Мне очень понравился её чистый, звонкий и задорный голос, хитрый смешок и дробный топот каблучков в танце.

Я мысленно подпевал моему любимому дяде Коле, когда он пел свои романсы и блатные песни.

Я с удовольствием подпевал отцу, маме и родственникам, когда они во время праздничных застолий начинали петь массу народных и современных песен.

Я быстро их запоминал. Хотя бы первые куплеты и припевы…

Мои родные пришли с демонстрации, когда я «во всю ивановскую» распевал на сегодня самую модную песню о кубинской революции: «Куба – любовь моя»:

Куба - любовь моя,

Остров зари багровой.

Песня летит над планетой звеня,

Куба - любовь моя!

Слышишь чеканный шаг.

Это идут барбудос;

Небо над ними как огненный стяг.

Слышишь чеканный шаг!

(«Куба - любовь моя». Музыка: А. Пахмутова. Слова: С. Гребенников и Н. Добронравов. Исполняет: М. Магомаев).

Я не знал кто такие «барбудос», но мне они представлялись мужественными партизанами с короткими курчавыми латинскими бородами.

Мужество знает цель!

Стала легендой Куба,

Вновь говорит вдохновенно Фидель

«Мужество знает цель! ».

Особенно мне нравился девиз этих «барбудос».

Родина или смерть!

Это бесстрашных клятва.

Солнцу свободы над Кубой гореть!

Родина или смерть!

Отец с братом, входя ко мне в комнату, подхватили песню, потом подсели ко мне и мы вдохновенно заорали все вместе:

Куба - любовь моя,

Остров зари багровой.

Песня летит, над планетой звеня,

Куба - любовь моя!.

На наши крики пришла мама и позвала всех обедать.

Как я был счастлив, что все вернулись домой и были со мной! Как я любил их в этот момент!

Когда я поправился, мама вдруг заговорила со мной о том, кем бы я хотел стать, когда вырасту и стану взрослым.

Она осторожно расспрашивала меня о том, что меня интересует. Нравится ли мне петь? Хотел бы я научиться играть на баяне? Хотел бы я научиться хорошо рисовать?

Я не знал, что мне ответить, но не хотелось расстраивать маму, поэтому я говорил, что конечно «нравится» и «хотел бы».

Дело в том, что мама сама умела хорошо петь и играть на фортепьяно.

Когда-то в детстве её мама, моя бабушка Юлия, учила её музыке.

Мама рассказывала о себе очень редко, поэтому я слушал, затаив дыхание.

О бабушке Юлии я знал только одно – она умерла от быстротечной болезни очень рано, когда её дети: тётя Маруся, Нина – моя мама и дядя Коля были ещё детьми.

Мне очень хотелось доставить маме удовольствие. Я стал более внимательно слушать радио и старательно подпевать певцам и певицам.

В это время по радио постоянно передавали множество песен.

Пели солисты, дуэты, ансамбли и хоры.

Пели русские народные песни. Пели песни гражданской и Великой Отечественной войны. Пели песни о Ленине, о партии, о комсомоле.

Много было песен для детей. Очень много было песен из кинофильмов и оперетт.

Я увлекся песнями и вскоре мог по памяти напеть по куплету из многих понравившихся мне песен.

Крутится, вертится шар голубой,

Крутится, вертится над головой,

Крутится, вертится, хочет упасть,

Кавалер барышню хочет украсть!

Эта песня ещё из репертуара дяди Коли.

Мы вместе с ним пели её, потешая гостей за праздничным застольем.

Особенно они хохотали, когда я, старательно подражая Утёсову, солидно пел со звонкой хрипотцой:

Как много девушек хороших,

Как много ласковых имён,

Но лишь одно из них тревожит,

Унося покой и сон,

Когда влюблён.

Гостям было невдомёк, что я в это время придумывал имя своей Фее красоты и страсти…

В конце концов, я ничего не придумал лучше, чем слова-имени «Она»…

Так на всю жизнь мой идеал женщины остался с именем «Она»...

Особенно потешно я пел песню «Моя лилипуточка» из кинофильма «Новый Гулливер».

Этот искажённый голос кукольного лилипута я воспроизводил мастерски и всегда исполнял эту песню перед нашими гостями на бис.

Вместе с братом мы часто пели его любимую песню «А ну-ка, песню нам пропой весёлый ветер» из кинофильма «Дети капитана Гранта».

Засыпая, я про себя любил подпевать маме, когда она мне пела колыбельные песни, в том числе «Сон приходит на порог» из кинофильма «Цирк».

Больше всего мне нравились широкие раздольные песни, такие как, например, песня из кинофильма «Цирк»:

Широка страна моя родная,

Много в ней лесов полей и рек,

Я другой такой страны не знаю,

Где так вольно дышит человек

Когда я пел её вместе с родителями и родными, то моя грудь сама воздымалась и ширилась.

Я становился сильным и красивым, таким, как советский богатырь из этого кинофильма.

Весной на Первомай мы все любили хором петь:

Утро красит нежным светом,

Стены древнего кремля,

Просыпается с рассветом,

Вся советская страна.

Когда мы собирались ехать в деревню на дачу, то всегда также хором пели песню веселых путешественников:

Мы едем, едем, едем,

В далёкие края,

Весёлые соседи,

Весёлые друзья.

Вместе с отцом мы любили иногда вполголоса спеть его любимые песни:

Каховка, Каховка,

Родная винтовка,

Горячая пуля лети…

или

Орлёнок, орлёнок,

Взлети выше солнца,

И степи с высот огляди…,

или

Спят курганы тёмные,

Солнцем опалённые…,

или

Три танкиста,

Три весёлых друга,

Экипаж машины боевой…

Отец не был танкистом, хоть и учился в танковом училище. Он всю войну был кавалеристом и дважды участвовал в рейдах по тылам фашистов во время обороны Москвы.

Он рассказывал, что из 12 тысяч добровольцев после рейда по тылам врага возвращались не больше 3-4 тысяч бойцов.

Кто погибал, кто отставал, кто оставался с партизанами…

Да и кто мог выдержать этот многодневный круглосуточный непрерывный бой, налёт, бешеную скачку в лавине озверелой конницы.

Отец не любил рассказывать о войне, как бы мы с братом его не просили.

Он только замыкался в себе и всегда один пил молча свой тост за погибших товарищей…

Когда отец был в хорошем настроении, то они с мамой пели во время праздничного застолья песню Кузьмы и Глафиры из кинофильма «Свинарка и пастух».

Особенно отец любил петь куплеты из этого фильма:

Хвастать милая не стану,

Знаю сам, что говорю.

С неба звёздочку достану

И на память подарю.

Обо мне все люди скажут:

«Сердцем чист и не спесив»

Или я в масштабах ваших

Недостаточно красив?.

Я впитывал эти песни с детства.

Мне тоже очень нравилась песня в исполнении любимой киноактрисы отца Валентины Серовой из кинофильма «Сердца четырёх»: «Всё стало вокруг голубым и зелёным»...

Отец видел Серову на улице в Ташкенте и всю жизнь помнил это ощущение немого восторга и замирания в сердце от встречи с любимой всеми бойцами актрисой советского кино.

Я знал и мог петь песни:

«Жди меня» из кинофильма «Парень из нашего города»;

«Лизавета» - из кинофильма «Александр Пархоменко»;

«Тёмная ночь» и «Шаланды полные кефали» из кинофильма «Два бойца» в исполнении Марка Бернеса;

«Ты, крылатая песня, слетай» - Валентины Серовой из кинофильма «Жди меня»;

«Пора в путь дорогу» в исполнении Николая Крючкова в кинофильме «Небесный тихоход»;

«Сирень-черёмуха» из кинофильма «Беспокойное хозяйство»;

«Журчат ручьи» - Любовь Орловой из кинофильма «Весна»;

«Ой, цветёт калина» и «Каким ты был, таким ты и остался» - из кинофильма «Кубанские казаки»;

«На крылечке вдвоём» - из кинофильма «Свадьба с приданым»;

«Если б гармошка умела» - в исполнении Леонида Харитонова в кинофильме «Солдат Бровкин»;

«Когда весна придт, не знаю» - в исполнении Николая Рыбникова в кинофильме «Весна на заречной улице»;

«Песенка про пять минут» - в исполнении самой милой и озорной девушки советского кино Людмилы Гурченко в фильме «Карнавальная ночь»;

«Подмосковные вечера» - из кинофильма «В дни Спартакиады»;

«Огней так много золотых» из фильма «Дело было в Пеньковке»;

«Комсомольцы-добровольцы» - из фильма «Добровольцы»;

«Песня о тревожной молодости» - из кинофильма «По ту сторону»;

«Чёрное море моё» - из кинофильма «Матрос с «Кометы» и многие-многие другие.

Мама всячески приветствовала наше общее увлечение пением.

Мы часто собирались у печки в деревенском доме на даче и пели всё, что нам нравилось.

Особенно мне нравилась одна её любимая песня, которая стала моим личным сердечным гимном на всю жизнь.

Это песня в исполнении Марка Бернеса «Три года ты мне снилась» из кинофильма «Большая жизнь»:

Мне тебя сравнить бы надо с песней соловьиною,

С тихим утром, с майским садом, с гибкою рябиною,

С вишнею, черёмухой, даль мою туманную,

Самую далёкую, самую желанную.

Как это все случилось, в какие вечера,

Три года ты мне снилась, а встретилась вчера.

Не знаю больше сна я, мечту свою храню,

Тебя, моя родная, ни с кем я не сравню.

Мне тебя сравнить бы надо с первою красавицей,

Что своим весёлым взглядом к сердцу прикасается,

Что походкой лёгкою подошла, нежданная,

Самая далёкая, самая желанная.

Как это все случилось, в какие вечера,

Три года ты мне снилась, а встретилась вчера.

Не знаю больше сна я, мечту свою храню,

Тебя, моя родная, ни с кем я не сравню,

Тебя, моя родная, ни с кем я не сравню.

Каждое слово этой песни входило в меня, как целая история, сказка, рассказ, будоражило воображение, фантазию и чувства…

Мне было одновременно хорошо и мучительно оттого, что уже три года мне снится моя Фея красоты и страсти, а в жизни она то, появляется, то сразу исчезает.

Когда же ко мне придёт «Она», которую я «ни с кем не сравню»?!

С этими мыслями я засыпал. С этими мыслями я вставал утром.

С этими мыслями я однажды к вечеру увязался вслед за братом и ребятами на тайную операцию по подглядыванию за женщинами в бане…

Городская баня появилась в 1950 году одним из первых строений недалеко от ЖБИКа – завода железобетонных изделий.

Баня сразу стала любимым местом для всех тогдашних жителей новостроящегося города.

Одноэтажное здание с двумя входами по бокам, оно имело два помывочных зала – мужской и женский. Только в мужском отделении ещё была парная.

В парной стояла большая печка с огромной железной дверкой, в которой лежали серо-бурые камни. Справа от печки горой вздымались высокие деревянные ступени полков.

Наверху, под самым потолком, могли выдерживать только самые здоровые мужики и парни.

Они кряхтели там, крякали и беспощадно били себя пушистыми и мокрыми вениками – берёзовыми или дубовыми.

Иногда доставалось и нам, мальчишкам, сидящим, максимум, на третьем полке.

В женском отделении парной не было, но иногда, через дырки в стенах, через которые проходили горячие и холодные трубы, доносились их визги и смех…

Городская баня топилась и обогревалась из котельной, пристроенной к зданию на заднем дворе. Здесь лежали кучи угля.

Дверь в котельную была всегда открыта.

Сколько я себя помню, в котельной работал немой страшный и дикий цыган.

Он был совсем чёрный…

Голый по пояс в любое время года, в тяжелых резиновых сапогах, в кожаном чёрном фартуке, с всклокоченной чёрной курчавой бородой и волосами, с дикими чёрными глазами, вечно слегка пьяный, он нагружал железную тачку углем и катил её в котельную.

Там он широкой лопатой кидал уголь в зев печки и шуровал в топке длинной кочергой. Печь отвечала ему рёвом огня.

Котёл над печкой страшно шипел паром.

Дрожали на трубах манометры и большие стеклянные термометры.

В кочегарке остро пахло углем, асфальтом, мокрой водой, паром, водкой и портянками.

Мы жутко боялись немого кочегара, который жил в этой кочегарке.

Снаружи рядом с входом в кочегарку на стене бани была закреплена пожарная лестница, ведущая на крышу.

Если по ней подняться немного, то через окна можно было очень просто заглянуть в женское отделение.

Там, за запотевшими стёклами, двигались голые фигуры женщин, девушек и девочек.

Вот туда-то и стремилась наша ватага ребят, среди которых были ребята разных возрастов.

Конечно, это можно было сделать только тогда, когда страшный чёрный цыган уходил куда-то по своим делам.

Конечно нам, малышам, доставалась роль стоящих «на стрёме».

Мы должны были стоять по границе заднего двора бани и в случае опасности подать сигнал остальным.

Эти остальные гроздью всели на тонких железных прутьях пожарной лестницы. Они жадно заглядывали в окна женского отделения.

Мне до слёз было обидно. Мне тоже хотелось взглянуть в эти окна…

Наконец, мой старший брат сжалился и однажды потянул меня за собой на лестницу.

Подниматься по холодным железным прутьям, когда тебя все пихают и не дают ничего сообразить, было очень трудно.

Тем более что все лучшие места уже были заняты большими ребятами.

Они злобно шипели и упирались, не пуская меня поближе к окнам.

Наконец я протиснулся и заглянул в эти окна…

Странно, но я ничего не увидел такого, от чего у нас, стоящих «на стрёме», сердца бились, как пулемёты.

В большой комнате, заполненной мокрым туманом, сновали голые тётки.

Они носили шайки, тёрли себя и друг друга мыльными мочалками, обливались водой из тазов.

Некоторые, уже помывшись, шлёпали босыми ногами к дверям в раздевалку.

Когда те двери открывались, можно было увидеть, как женщины одевались или раздевались.

Все тётки были грудастые и задастые.

Ни одной среди них не было такой, какой я мечтал увидеть…

Такой, какую я видел уже в далёком прошлом - стройную, тонкую, с острой грудью. Главное, с открытым «сокровенным тайным местом»…

Вместо этого я видел тёток с такими фигурами, что мой интерес к ним сразу испарился.

Мне стало холодно.

Заныли руки от напряжения и холода металла лестницы.

Я захотел назад, с высоты на землю…

Я стал спускаться. Мне никто не мешал. Наоборот, моё место сразу заняли другие ребята.

Внизу я ещё больше замёрз и решил заглянуть в кочегарку…

Оттуда, из прикрытых дверей тянуло не просто теплом, а жаром.

Я сначала заглянул в кочегарку, а потом прошмыгнул внутрь.

Сердце билось так, словно хотело вырваться наружу из груди. В ноздри ударила волна жаркого и плотного запаха.

Под потолком светилась тусклая большая лампочка.

Каждый угол кочегарки таил в себе опасность и страх…

Справа от входа у стены я увидел мятую постель, тумбочку, шкаф для одежды и массу разнообразных вещей. От них сильно пахло потом, водкой, едой и ещё чем-то странным, неприятным.

Потом я догадался, что это примешивался запах лекарств пополам с запахом одеколона или косметики.

Я стоял возле дверей, боясь сделать шаг вперёд.

Сзади я ощущал холод улицы, а спереди на меня обрушивались волны жара от раскалённой печи.

Сквозь прикрытую дверцу топки порхали отсветы от пламени.

Постепенно я привык и уже смелее огляделся вокруг.

На крыше котла моё внимание привлекло странное кресло... Это было сидение из автобуса.

«Странно», - подумал я. – Зачем на крыше котла сиденье от автобуса? Наверно греться, как на печке? ».

Мне стало настолько любопытно, что я решился слазить туда и посмотреть.

Вот будет здорово потом рассказать брату и ребятам о том, что я увидел!

Ощущая себя разведчиком, я прокрался мимо кровати страшного цыгана и увидел за котлом крутую лестницу, ведущую на крышу котла.

Осторожно цепляясь за горячие поручни, я поднялся на крышу котла.

Она была покрыта асфальтом.

Асфальт был мягкий. Он проминался под ногами, пружинил.

Остро пахло асфальтом, битумом, паром, горячей водой, мылом и ещё чем-то незнакомым.

Ближе к переднему краю котла лицом к стенке стояло широкое сиденье от автобуса.

Его дерматиновое покрытие было отполировано до блеска и покрыто массой мелких трещин.

Перед креслом в стену уходили несколько разнокалиберных труб, от которых веяло жаром.

Я подошёл к креслу.

На крыше котла было очень жарко. Так жарко, как в парной. Только без пара. Стало трудно дышать.

Я хотел уже возвращаться, когда увидел, что рядом с трубами, уходящими за стену котельной, прислонена фанерка.

С ручкой.

Я взял фанерку за ручку и приоткрыл…

Это было широкое отверстие в женский зал!

Причём не в помывочное отделение, а в раздевалку!

Я увидел проход, ведущий в предбанник и ряды сидений с высокими спинками.

Здесь на крючках женщины вешали свою одежду.

Дверь в помывочное отделение открывалась и закрывалась. В неё входили или выходили голые женщины.

А здесь в предбаннике стояла «Она»…

Я сразу её узнал!

Это была моя Фея красоты и страсти!

«Она» стояла вполоборота ко мне обнажённая по пояс и с кем-то разговаривала.

Её бёдра и ноги полностью были завёрнуты в простыню.

Она стояла, опираясь попой на какую-то тумбочку и всё время покачивалась, переминалась с ноги на ногу.

У неё были пышные чёрные волосы, которые она поправляла и взбивала, чтобы побыстрее высушить.

У неё были очень большие полные шарообразные груди, которые она прикрывала своими локтями.

В её улыбке и выражении лица было нечто такое, будто она кого-то стеснялась.

Я смотрел только на неё, забыв, где нахожусь и что делаю…

Все остальные голые женщины были словно в тумане. Я их не видел. Они, как тени, мелькали передо мной.

Я видел только её, свою Фею красоты и страсти…

Моё сердце билось о ребра. Кровь бросилась в лицо. Мне стало жарко. Очень жарко.

Она была моей... Только моей!

Эти дурачки на холодной лестнице, под ветром и противным мелким осенним дождиком пытались через мутные стёкла разглядеть урывками что-то интересное. А передо мной совершенно открыто без всяких помех было прекрасное видение!

Я видел её и она была только моей!

В следующее мгновение меня словно окатили холодной водой…

Сердце замерло. Потом оно вовсе остановилось на полном ходу.

Я увидел, как «Она» взяла у кого-то сигарету…

Потом из-за створки дверей показалась рука с горящей спичкой. «Она» прикурила…

Эта рука была мужской!

Эта рука была волосатая, грубая и я даже заметил татуировку на его пальцах!

Там в женской раздевалке в предбаннике был мужчина!

Она стояла перед ним голая!

Вот почему она стыдливо прикрывала свои сиськи локтями!

Я был потрясён...

Трясущимися руками я поставил фанерку обратно.

В уши вновь ударили шумы и звуки котельной.

Ко мне опять вернулась способность мыслить.

Я испугался.

Мне стало страшно одиноко…

Если меня застукает здесь страшный цыган-кочегар?

Если он узнает о том, что я обнаружил его тайное место, с которого он подглядывал за женщинами?

Если об этом узнают ребята?!

Воображение рисовало мне ужасные картины...

Чуть не плача, я кубарем слетел по скобам лестницы с котла, пробежал мимо страшной вонючей кровати и выбежал на улицу.

Я ещё успел краем глаза увидеть ребят, гроздью висящих на пожарной лестнице, но в следующий миг я уже нёсся по улице в направлении нашего дома.

Домой я вернулся один…

Через полчаса пришёл мой брат и получил нагоняй от мамы и отца за то, что оставил меня без присмотра.

Брат потом орал на меня, что «больше никогда не возьмёт с собой», что я «предатель», что я «маменькин сынок» и так далее.

Я молчал…

Я был страшно разочарован.

Оказалось, что моя Фея красоты и страсти курит, заискивает перед мужиками и ходит с ними в женскую баню!

Я чувствовал себя так, будто это меня предали!

Обманули!

Похитили у меня самое дорогое, что у меня есть!

«Никакая «Она» не фея! Обыкновенная проститутка! », - с яростью думал я.

Я смаковал это новое слово, произнося его про себя всё с большим и большим воодушевлением.

Я стегал себя этим словом, чтобы больше неповадно было доверяться своим глупым мечтаниям.

Сказкам о прекрасных феях, принцессах и королевах!.

Проститутка!

Я хлестал её и себя этим словом, как бичом.

Правда при этом было немного стыдно и неловко...

Всё-таки я случайно, но подглядел за этой женщиной.

Не залез бы я на крышу котла, ничего бы не увидел.

Всё осталось бы, как прежде.

Но я продолжал твердить, что «Она» – проститутка.

Мне очень хотелось, хоть шёпотом, произнести другие соответствующие матерные слова, которые в нашей ребячьей компании уже свободно говорились, но мне было стыдно.

К тому же я чувствовал, что оснований для этого ещё не хватает...

Сегодня я испытал множество сильных чувств и очень устал.

Главным было чувство разочарования.

«Она» оказалась совсем не такой, какую я себе её представлял.

Я разочаровался…

Мне казалось, навсегда…

Мои женщины. Декабрь. 1959. Новый дом.

В декабре 1959 года мы всей семьёй переехали в новую квартиру, вернее в новый дом.

Это событие буквально взбудоражило всю нашу семью и всех наших бывших соседей.

Дело в том, что у папы что-то произошло на работе.

Он перестал ходить на работу на завод, сидел дома, а по вечерам надолго уходил куда-то и возвращался сильно пьяным.

Мама ругала его, уговаривала, пыталась поладить с ним миром, упрашивала нас с братом поговорить с отцом, но ничего не помогало.

Отец никого не слушал и только скрипел зубами, когда речь заходила о его бывшей работе, начальниках и друзьях.

Теперь у нас не собирались родственники и гости, не приходили соседи и соседки, не устраивались весёлые или грустные вечерние посиделки.

Теперь мы всё чаще сидели дома и ждали отца.

Мы с братом перестали играть во дворе нашего дома. Всё чаще и чаще нам стали говорить, что нашего отца «сократили» на работе потому, что он «неблагонадёжный».

Вскоре у нас появились какие-то люди из домоуправления и сказали, что мы должны освободить служебную квартиру, в которой мы жили.

Мама заплакала, отец нахмурился и сдержанно предложил этим людям «убираться подобру-поздорову».

Люди ушли, а мы сели на кухне и стали все вместе обсуждать сложившуюся ситуацию.

Честно говоря, я ничего не понял из того, о чем говорили родители.

Я понял главное – нам надо оставить наш дом и переехать на новую квартиру.

Ещё я понял, что нам надо сократить наши расходы на жизнь, пока отец не устроится на новую работу.

Отец и мама говорили очень тихо.

Мама плакала. Отец был необычайно ласковый и даже нежный. Он гладил маму по щеке и утешал её.

Потом он бодрым голосом сказал нам, чтобы мы шли спать, что впереди у нас бурные события, что нам надо собираться и готовится к переезду.

Ещё он сказал, что «переезд сродни землетрясению и извержению вулкана», поэтому нам надо будет всем много потрудиться.

Наутро отец оделся, как на праздник, собрал какие-то документы и надолго ушёл.

Мама сказала, что он уехал в райком партии к высшему начальству, чтобы «решить нашу судьбу».

Отца не было весь день. Мы очень переживали.

Вечером отец вернулся, молча выложил на кухонный стол документы, боевые свои и мамины награды, которые брал с собой.

Затем он и положил на стол какой-то листок…

Это оказался ордер на квартиру, в которой нам теперь предстояло жить.

Одновременно отец сказал, что по поручению райкома партии он направлен на работу в городскую среднюю школу учителем труда и машиноведения.

Ему поставлена задача создания учебно-производственной базы и системы обучения учащихся навыкам различных профессий.

Отец загорелся этой идеей, говорил увлечённо, азартно и с большой радостью.

Давно мы не видели отца таким возбуждённым.

Он говорил, что «теперь у него есть возможность дать будущим поколениям основы советского трудового воспитания».

«Труд создал человека, труд облагораживает человека» - любил повторять отец.

Он считал труд, трудолюбие и ответственное отношение к труду источником всякого человеческого благополучия.

При этом он говорил, что «личность человека характеризуется не только тем, что он делает, но и тем, как он это делает».

Он считал «бескорыстный труд ради народа главным условием достижения уровня знаменитого учёного, великого мудреца, превосходного поэта или истинно совершенного человека».

Отец говорил нам, что «коммунистический труд является высшей формой выражения привычки русского человека сознательно относиться к необходимости бесплатного труда на общую пользу».

Он утверждал, что «привычка трудиться есть потребность здорового человеческого организма, тогда как лень влечёт за собой только порочность».

Я тогда не очень хорошо понимал, что такое «порочность», но хорошо знал, что такое «труд».

Примерно с трёх лет я, под руководством отца и по примеру старшего брата, уже участвовал в различных домашних делах и с удовольствием играл, выпрямляя маленьким молотком кривые гвозди на большой круглой металлической плите.

«Я сам! », - кричал я всем, кто пытался мне помочь или показать, как надо правильно выпрямлять гвозди.

Я ужасно гордился, когда выпрямленные мной гвозди, отец или брат использовали при строительстве парника в деревне или при ремонте забора.

Отец при этом всегда со значением приговаривал, что забивает «Сашкины гвозди».

С тех пор моим девизом в жизни стали слова «Я сам! ».

Мама очень обрадовалась известию о том, что папа получил назначение и работу.

Она заплакала, но это был не тот плач, которым она плакала раньше. Теперь она только беспокоилась, как мы всё это осилим.

Мы дружно заверили маму, что успешно справимся со всеми трудностями.

Главное, не бояться трудностей!

Теперь все наши мысли, чувства и желания были направлены только на одно – на переезд в новый дом.

Новый дом оказался совсем не таким, в котором мы жили…

Он был отдельным и стоял на огороженной территории большого участка земли, на краю которого были прекрасные сараи.

Это был добротный финский дощатый дом под красной черепичной крышей.

Вся улица состояла из таких домов и участков.

Это была окраина города и рядом, в часе ходьбы, находилась опушка леса, отвалы глиняных карьеров и залитые грунтовыми водами котлованы.

То, что другие расценили как наше наказание, мы восприняли как жизненную удачу.

Вместо тесной городской квартиры в многоквартирном доме мы получили отдельный дом и место для сада и огорода.

Теперь нам не было нужды в деревенской даче. Наш новый дом сам был, как чудесная большая дача.

Правда сейчас наш новый дом и участок были засыпаны снегом, но папа и мама уверенно видели под снежным покровом будущие деревья и кустарники сада, грядки и парники огорода.

Нас даже не смущало то, что туалет находился возле сараев, что до него нужно было бежать по глубокой стёжке в снегу.

Отец с уверенностью заявил, что к весне мы сами сделаем в доме туалет и ванную.

Мы все были в восторге от вида нашего нового дома!

В течение трёх дней мы быстро собрали свои пожитки, отец пригнал грузовую машину, соседи и друзья помогли нам погрузить мебель и вещи на машину.

С весёлой грустью мы покинули нашу квартиру и поехали в наш новый дом.

Нас провожали все соседи.

Они очень жалели нас и говорили, что им «очень жаль расставаться с такой хорошей семьёй», с мамой, которая «всегда всем помогала, как врач» и с отцом, который «всегда помогал им, если в квартирах случались какие-нибудь поломки».

Нам тоже было грустно покидать нашу шумную соседскую компанию, но мы уже настроились на новую жизнь в новом доме.

Поэтому вскоре грузовая машина, громко чихая едким дымом, тронулась по заледенелой дороге и повезла нас на окраину города.

Я сидел вместе с мамой в кабине водителя и с восторгом вдыхал в себя густой запах водительского пота, табачного дыма, водочного перегара, нагретого машинного масла и едкого угара от работающего двигателя.

Мама терпеливо морщилась, а я то и дело оглядывался в заднее окошко на отца и брата.

Они сидели в кузове и держали наши вещи. Отец весело кивал мне, а брат махал рукой.

Водитель улыбался и даже подпевал мне, когда я от избытка чувств загорланил:

Мы едем, едем, едем,

В далёкие края,

Весёлые соседи,

Весёлые друзья!

Тра-та-та, тра-та-та,

Мы везём с собой кота,

Кошку забияку,

Умницу собаку,

Обезьяну, попугая,

Вот компания какая!.

Кошку мы с собой не везли. Мама терпеть не могла кошек из-за их запаха.

Собаки и попугая у нас тоже не было, но вот за обезьянку вполне мог сойти я сам, потому что баловался и шалил без меры.

Наконец, мама строго на меня шикнула и я притих.

Мы приехали…

Возле дома нас встречали наши новые соседи и очень много ребят.

Я не ожидал, что здесь будет столько мальчишек и девчонок почти моего возраста.

Я немного оробел и сдержанно вылез вслед за мамой из кабины грузовика.

Отец и мама поздоровались с соседями и, одновременно знакомясь с ними, стали с их помощью разгружать вещи и носить их в дом.

Соседи и детвора с любопытством смотрели на наши вещи.

Особенно внимательно они рассматривали нашу мебель, одежду, картины и кухонную утварь.

Женщины наперебой предлагали свою помощь в обустройстве внутри дома, а мама сдержанно отказывалась и приглашала всех вечером приходить на новоселье.

Внимание мужчин привлекли отцовские наборы инструментов.

Они в перерывах между переноской тяжёлой мебели курили и обсуждали достоинства стамесок, пил, ручной дрели, разнокалиберных молотков, рубанков и разных других приспособлений.

Отец охотно объяснял устройство и значение всех этих инструментов и щедро обещал всем дать попробовать их в деле.

Мама то и дело одёргивала его и посылала за новой порцией вещей.

Мой брат солидно и сдержанно носил чемоданы, связки книг, коробки с посудой и попутно демонстрировал нескольким молодым девушкам свою ловкость и силу.

Он лихо с земли вскакивал в открытый кузов машины, ловко спрыгивал, подхватывал из рук шофёра коробки и без видимых усилий нёс их в дом.

Только в доме он переводил дух и утирал пот со лба. Так он красовался перед девчонками.

Я одновременно стеснялся всех и с азартным любопытством путался у них под ногами.

Мне очень хотелось познакомиться с соседскими мальчишками и девчонками, но я не знал, как это надо делать.

Наконец, мама сама прогнала меня на улицу и велела идти и подружиться с ребятами.

Я втихаря от брата взял из коробки модель планера, которую он сделал в авиамодельном кружке, прикрепил резинками к фюзеляжу широкие крылья, покрытые тонкой папиросной бумагой, и вышел с планером во двор нашего дома.

Ребята, игравшие в снежки на улице, молча сгрудились возле нашего забора и стали смотреть, как я примериваюсь, чтобы запустить модель планера в заснеженное поле нашего будущего огорода.

Вообще-то я не имел права брать эту модель. Брат запросто мог меня «убить», если я её сломаю.

Мне было строго запрещено трогать вещи брата, чтобы не вызывать наших ссор и потасовок, но все мои игрушки были упакованы в коробках, которые сейчас в беспорядке стояли посреди большой комнаты в доме.

Брат уже куда-то убежал с соседскими парнями и девчонками.

Отец что-то сверлил и приколачивал в доме, а мама с соседкой, которая принесла нам большой красивый пирог, готовила угощение на новоселье.

Я рискнул…

Мне хотелось показать ребятам, что наши с братом увлечения достойны «высокого полёта».

Однако модель планера не хотела лететь…

То ли я её слишком слабо пускал, то ли где-то нарушилась балансировка, но модель то резко пикировала в снег, то круто влетала в небо и опять падала.

Ребята сначала молча смотрели на то, как я мучаю хрупкую модель планера. Потом они стали давать мне советы.

Потом, открыв калитку, они гурьбой подошли ко мне. Один из старших ребят предложил мне дать ему попробовать запустить модель.

Я молча отдал модель и парень ловко и уверенно запустил планер в воздух…

Планер плавно взлетел в высоту, клюнул носом и по пологой дуге спланировал на снег.

Ребята дружно заорали «ура! » и побежали за моделью.

Вскоре младшие стояли в отдалении и ждали, когда модель планера долетит до них, а старшие, в том числе и я, стояли на ступеньках крыльца и запускали модель в небо.

Вскоре я уже знал, как зовут всех ребят, и мы не заметили, как наступило предвечернее время.

Вернулся мой брат в сопровождении таких же, как он ребят и девчонок.

Он не стал меня ругать, только сам несколько раз запустил модель планера.

Девушки тоже захотели попробовать запустить эту птицу в небо и вскоре, от общих усилий, модель планера настолько поистрепалась, что пришла в негодность.

Всем было весело, все галдели, обсуждали полёт планера, рассказывали о себе, о соседях, о теперь уже нашем микрорайоне города, о порядках, которые здесь царят.

Наконец, модель планера совсем пришла в негодность и тогда её торжественно подожгли спичками и пустили горящую ширококрылую птицу в вечернее небо.

Она неуклюже горящим факелом взлетела в воздух и упала в снег…

Все мы молча смотрели на ярко полыхающую модель планера. Тонкие планочки горели быстро, как солома.

Было немного грустно, странно и непонятно. Мы сами не понимали, зачем её подожгли…

Только брат с преувеличенной уверенностью заявил, что он «ещё не такую сделает модель, а лучше».

Мы немного постояли, а потом со всех сторон из домов мамы стали звать детей домой на ужин.

Наша мама тоже вышла на крыльцо и строго приказала нам с братом идти домой.

Мы попрощались с ребятами и уставшие от событий и приключений, но довольные и голодные, побежали в наш новый дом.

Здесь уже не пахло пустыми холодными комнатами. Здесь уже пахло теплом, уютом, жареной картошкой, компотом и знаменитым маминым винегретом.

Вскоре стали собираться мужчины и женщины, наши новые соседи.

Мужчины помогли отцу расставить мебель, диван, шифоньер, буфет и родительские кровати.

Женщины накрыли наш круглый семейный стол, покрытый жёлтой бархатной скатертью.

Вскоре началось весёлое застолье, почти такое же, как раньше на старой квартире.

Всё было замечательно, только места в новом доме было в два раза больше.

Наш дом и наши комнаты оказались гораздо просторнее комнат в старой квартире.

Мы были счастливы и весело отмечали наше новоселье…

Поздно вечером, когда гости разошлись, отец и мама убирали со стола, мыли посуду и тихо о чём-то шептались на кухне.

Мы с братом расположились в большой комнате: он на диване, а я на раскладушке.

Мы все очень устали и меня неудержимо клонило ко сну.

Дома было очень тепло, потому что в середине дома стояла большая высокая печь, стенки которой выходили в каждую из четырёх комнат дома.

Сейчас печь гудела от мощного пламени и всполохи от огненных языков порхали по стенам комнаты сквозь щели чугунной дверцы топки.

Иногда там что-то потрескивало, шуршало, шепталось и мне казалось, что это наш дом ожил и что-то шепчет нам с братом на сон грядущий.

Было немножко страшно и странно от этих незнакомых ранее звуков.

В комнате остро пахло печным теплом, угарным дымом и ещё чем-то незнакомым, но с каждой минутой становившимся родным и близким.

Также пахло, когда мы ночевали первый раз на нашей даче в деревне.

Я плотнее завернулся в тёплое одеяло и стал уже почти засыпать, когда тихо к нам пришла мама и приоткрыла дверцу печки.

Мама пошуровала в топке кочергой, поправила головешки и оставила дверцу неприкрытой.

Я сквозь дрёму смотрел на мерцающие оранжево-красные угольки, на всполохи огоньков и вдруг увидел в этом мерцании чьё-то смеющееся лицо…

Это было лицо удивительно красивой девушки с огненно рыжими вьющимися волосами.

Она запрокинула голову назад так, что её волосы свободно повисли у неё за спиной и беспрерывно трепетали, как всполохи пламени.

Её глаза были полузакрыты, но она внимательно и весело наблюдала за мной и моей реакцией.

Ноздри её маленького тонкого носика раздувались в такт мерцания пламени и трепета рыжих кудрей.

Её губы смеялись. На губах, щёчках и ярко белых зубках порхали блики от пламени.

Также светились сполохами её плечи и выпуклые вершины грудок.

Я почти слышал, как она весело смеётся и радуется от того, что я её вижу и откровенно любуюсь её красотой.

Она купалась в пламени топки, и ей было жарко. Пот блестящими искорками выступал на её руках, плечах и груди.

Она была счастлива и щедро делилась со мной своим весёлым настроением, теплой и радостью.

Я уже понял, что это пришла ко мне моя Фея красоты и страсти…

Это она поселилась в нашей печке и обживает сейчас её закоулки.

Это она щедро дарит нам своё тепло.

Меня тоже охватил жар и волнение…

Кровь взбурлила, забилась в висках и заструилась в жилах. В голове у меня зашумело.

Я благодарно улыбнулся во сне моей Фее красоты и страсти и крепко уснул…

Утром меня разбудила прохлада.

В комнате было не просто прохладно, а даже холодно.

Брат спал на диване, завернувшись в одеяло, как в кокон.

Из родительской спальни доносился разноголосый храп мамы и папы.

Даже в печке среди кучи серо-чёрного пепла и головешек спал огонёк и сонно бесшумно всхрапывал слабыми, как вздох, сполохами.

Спали все…

Не хотелось вылезать из уютной тёплой постели и нарушать это сонное царство.

Тем более я чувствовал, что вот-вот должна была встать мама и начнётся новая жизнь…

Я мысленно пожелал доброго сна моей Фее красоты и страсти…

Вдруг в топке сонной печки вспыхнула искорка!

Это «она» мне ответила на мои мысли!

«Она» здесь и «Она» меня слышит!

Так началась наша новая жизнь в нашем новом доме…

Мои женщины. 31 декабря. 1959. Кукла Снегурочка.

Весь декабрь 1959 года мы обживали наш новый дом, знакомились с соседями и готовились к встрече нового 1960 года.

Наш новый дом оказался весьма холодным, из дверей и щелей вокруг окон все время несло холодом. Поэтому отец с нашей помощью принялся утеплять двери и окна.

Главной заботой мамы стало обустройство кухни.

Работы и забот было столько, что мне некогда было даже подумать о моей ночной фее красоты и страсти. Тем более, что на нашей улице оказалось очень много детей.

Я подружился с ребятами и девчонками и мы теперь дружной стаей бегали по окрестностям в поисках приключений.

Самым главным нашим развлечением стало катание с горки на санках и лыжах.

Разные по крутизне горки располагались на склонах отвалов породы на близлежащем глиняном карьере, который из-за этих горок мы прозвали «Горный».

Здесь действительно было множество гор, горок и пригорков с которых удобно было скатываться вниз на замерзшую гладь озера, образовавшегося в карьере.

С раннего утра до позднего вечера мы катались с этих горок.

Иногда родители, взрослые и даже отец и мама приходили посмотреть как дети, в том числе мы с братом и ребятами лихо скатываемся с крутых снежных склонов.

При этом конечно мы ушибались, получали мелкие травмы и после очередного неудачного падения мы всей компанией дружно тащили раненого к моей маме за помощью.

После этого нас с братом на несколько дней оставляли дома, мы прилежно помогали родителям по хозяйству, а потом опять неслись на Горный карьер.

Отец и мама спорили о том, стоит ли отпускать нас так далеко от дома и разрешать нам такие опасные игры.

Мама очень боялась, что мы с братом покалечимся, так как видела нашу удаль и азарт. Отец говорил, что в «наших мальчиках присутствует врождённая осторожность» и они сами знают, где, что и как опасно.

При этом они всякий раз наряжали меня не только в толстый спортивный костюм, но ещё сверху одевали страшно неудобное пальто, которое мне мешало кататься, но смягчало удары при падении.

Кроме этого за мной постоянно присматривал мой старший брат, которому уже сравнялось 13 лет. Он был почти совсем взрослый…

Моему старшему брату хотелось свободы. Он увлёкся лыжами и гонялся со сверстниками по лыжной школьной трассе.

Ребята из его класса соревновались с другими ребятами и девчонками на скорость преодоления трёхкилометровой и пятикилометровой лыжной трассы.

Брат упоённо занимался своими любимыми лыжами, которые ему подарили родители. Это были спортивные настоящие лыжи с лыжными ботинками.

Мой длинноногий брат красиво и размашисто бегал по лыжне, особенно в присутствии девчонок. Их на нашем Горном карьере тоже было много.

Девочки и девушки приходили одетые в спортивные костюмы или шаровары с красивыми вязаными шапочками. Некоторые из девушек надевали такие плотные спортивные шерстяные трико, что казались раздетыми.

Взрослые ребята тогда переставали бегать и на льду горного озера подолгу стояли кучки ребят и девчонок.

В такие моменты мой брат нарочито внимательно следил за мной и поминутно одёргивал меня, когда я тоже, почему-то, лихо скатывался на своих коротких лыжах прямо под ноги этим девушкам…

Иногда мы кричали этим мёрзнущим ребятам и девчонкам: «Тили-тили тесто, жених и невеста! » и кидались в них снежками. Те смеялись и бросались снежками в нас.

Так мы играли, катались на санках и бегали на лыжах почти до самого Нового 1960 года.  

Днём 31 декабря 1959 года, мы всей семьёй, как обычно стали готовиться к новогоднему празднику.

Я с братом клеил из разноцветной бумаги колечки и сворачивал их в гирлянды.

Мама готовила праздничную еду на кухне.

Отец устанавливал на подставку ёлку, которую мой брат с ребятами привёз на санках из близлежащего леса.

Перед нами лежали коробки со старинными, ещё дедовыми, ёлочными игрушками. Здесь были большие и маленькие блестящие шары, картонные и стеклянные фигурки лошадок, петухов, обезьянок, слоников и других животных.

Отдельно в коробке с ватой лежали стеклянные сосульки, ёлочные бусы и гирлянды.

Посредине стола стоял большой кукольный дед Мороз из папье-маше. Он был как настоящий, в красной шубе с блестящим воротником и полами.

На голове деда Мороза была круглая меховая княжеская шапка. Его лицо было морозно-красным с белой пушистой и окладистой бородой. В его красной рукавице был крепко зажат длинный посох, которым он упирался в подставку у своих ног.

Рядом с ним был прикреплён большой мешок, в который мама и папа клали нам разные мелкие гостинцы и подарки.

Обычно там были засахаренные орешки и шоколадные конфеты.

Однако наши взоры приковывала новая игрушка на нашем новогоднем столе – кукла Снегурочка.

Эта кукла Снегурочка появилась у нас неожиданно, внезапно и необычно.

Её подарила моему брату одна из соседских девочек, живущая в нескольких домах от нас.

Я знал эту девочку. Она тоже мне нравилась своей необычной для всех окружающих нас людей красотой.

Она была красива, как цыганка…

«Жгучая брюнетка» - сказала об этой девочке наша мама.

Девочка действительно была смуглой. У неё были чёрные и блестящие волосы, разделённые посередине пробором, чёрные дикие глаза, которыми она сверкала то в гневе, то в азарте, то в хохоте.

Она умела заразительно смеяться. Её голос был тонким, звонким, быстрым и звенящим, как колокольчик.

Она сама была, как колокольчик…

В ней всё пело, играло и звенело. Она ни секунды не могла усидеть на одном месте.

Всё время она либо что-то говорила, либо спрашивала, либо смеялась, либо танцевала.

Во время танцев она и познакомилась с моим братом…

В школе во время подготовки новогоднего карнавала они с братом должны были танцевать танец «лезгинка».

Этот танец, впрочем, как и «цыганочка», у них получался лучше всего. Им даже пошили специальные костюмы.

Мама с удовольствием долго и скрупулёзно украшала блёстками кавказский костюм моего брата и белое платье этой девушки.

В этих костюмах они выступали и вместе сфотографировались на память…

Я страшно гордился, что подаренный мне давным-давно в детском саду набор открыток с изображениями мужчин и женщин, одетых в национальные костюмы народов Советского Союза, пригодился и костюмы для моего брата и его партнёрши были сшиты по одной из моих открыток… 

После их знакомства и репетиций танца «лезгинка» эта девушка вдруг вызвала моего брата на улицу и неожиданно подарила ему свою любимую куклу, наряженную Снегурочкой.

Теперь эта кукла стояла рядом с дедом Морозом и несказанно волновала нас с братом…

Волнение брата мне было понятно, он уже не раз целовался с этой девушкой.

Теперь он мучился, пытаясь разгадать, что бы это могло значить – кукла в подарок.

Он поминутно приставал к маме и отцу, спрашивая их мнение…

Отец шутил, отчего мой брат вспыхивал, обиженно дулся. Мама терпеливо пыталась объяснить старшему сыну, что «в этом подарке нет ничего скрытного, а наоборот все ясно и понятно».

- Просто подружка твоя желает тебе в Новом году влюбиться и встретить свою Снегурочку, - говорил мама.

Брат тогда вскакивал и начинал носиться по комнатам.

Он орал, что «мы его не понимаем», что «в этом подарке скрыта какая-то мысль».

Мама в сотый раз объясняла ему, что «это простое увлечение», что он «должен тоже что-то подарить девушке на Новый год» и это замечание мамы спасло нас от очередной вспышки безудержной активности моего брата.

Теперь мой брат надолго задумался, а потом стал всех нас донимать вопросами о том, что ей подарить…

Он тоже хотел подарить ей что-то со значением, но никак не мог выбрать подарок.

Все происходящее с моим братом я воспринимал как в тумане.

Моё внимание было приковано к тонкой фигурке кукольной Снегурочки…

Такой красивой куклы я ещё никогда не видел.

Она отличалась от всех кукол, какие были у нас в детском саду и дома.

Наши куклы были либо маленькие «голыши», либо большие пластмассовые девочки с пухлыми ножками, ручками, круглой головой, носиком пуговкой, большими круглыми глазами с редкими ресницами и пухлым младенческим ротиком.

Руки и ноги этих кукол двигались только в плечах и бёдрах, поэтому они были очень неуклюжими, когда девчонки передвигали их ноги при «ходьбе».

Большие куклы, как правило, были одеты в короткие платьица на пуговках. У них даже были трусики из тонкой материи.

Некоторые из кукол пискляво кричали «мама», когда их резко переворачивали в воздухе.

Из головы большой куклы пучками торчали пышные искусственные волосы, которые можно было расчёсывать и заплетать в косички.

Я не любил играть в такие куклы, но иногда исследовал их, пытаясь разобраться, как они устроены…

Кукла Снегурочка, которую подарили брату, была совершенно иной.

Я впервые видел куклу, которая копировала тело женщины, будто она была живая.

Во-первых, она была не очень большая, но и не маленькая, как «пупсик», с ней очень удобно играть.

Во-вторых, она была очень красива, у неё было очень красивые лицо, волосы и тело.

В-третьих, в отличие от остальных кукол у неё были груди, как у взрослой девушки…

Мы с братом как заворожённые несколько часов возились и играли с этой куклой, придавая ей самые замысловатые позы, в том числе и непристойные. Этому способствовало ещё и то, что кукла Снегурочка была одета в длинное полупрозрачное платье, сквозь которое просвечивало её стройное тело.

У этой кукольной Снегурочки было худощавое лицо с острым маленьким подбородком.

Под удивлённо поднятыми круто изогнутыми чёрными бровями ярко светились огромные голубые глаза.

Над щёчками возвышался тонкий острый носик.

Главным украшением её лица была улыбка ярко алых губ. Уголки её губ были приподняты вверх, отчего улыбка и все лицо куклы было удивительно живым, красивым и счастливым.

Это было лицо и улыбка счастливой молодой девушки с явно детским выражением чувств.

На её голове были удивительно тонкие пушистые и длинные белокурые волосы. Эти чудесные тончайшие волосы были завиты в крупные локоны.

Лоб куклы скрывала пушистая завитая чёлка.

Лицо куклы было совсем не кукольным, а настоящим, как у манекена или скульптуры.

Таким же настоящим было её тело. Правда шея, руки и длинные ноги были неестественно худыми, тонкими, но точно копирующими тело человека.

Главным достоинством её кукольного тела были большие настоящие женские груди. Они выпирали на худеньком теле куклы, как два крутых яблока с острыми пупырышками сосков.

Кукла была одновременно худенькая, как молоденькая девочка и зрелая, как молодая женщина.

Единственно, что было не таким, как в жизни, это её место между ног…

Попка куклы была как настоящая из двух крутых выпуклых долек, а вот «сокровенное тайное место» куклы было кукольным, то есть без тонкого рубчика между ног.

Хотя небольшая припухлость на месте её писки имелась…

Всё это мы с братом скрытно и тщательно рассмотрели во время частых перерывов в предновогодней работе. При этом делали мы это в тайне друг от друга…

Странно, но когда я поднимал подол кукольного платья и рассматривал тело куклы Снегурочки, то ощущал жгучее волнение и любопытство.

Я понимал, что это нехорошо и стыдно, но что-то неудержимо меня влекло к кукле. Я украдкой её рассматривал до тех пор, пока не насытился.

Кукла Снегурочка имела ещё одну одежду.

Это была неумело сшитая вручную нитками красная шубка с ватным воротником и опушками по бортам и подолу. Такая же красная шапочка с ватной опушкой была на головке куклы.

Однако эти явно чужие для куклы одежды мы скоро сняли с неё и она осталась в сказочно красивом прозрачном платье.

Когда мама увидела куклу Снегурочку без шубки и без шапочки, то она тут же забрала её себе и спрятала от нас…

При этом она громко возмущалась этим «бесстыдством нахальных девчонок, которые таким образом предлагают себя мальчишкам»…

Она долго ещё возмущалась и грозилась пойти к родителям той девочки, чтобы пристыдить её.

Брат ярился, возмущался, кричал, что «это его дело с кем дружить» и требовал вернуть ему куклу.

Остаток дня и вечер прошёл в спорах и ссорах, пока не вмешался отец.

Отец сказал, что «бесстыдство порой скрывает стыд»…

- Что для одних «бесстыдство», для других стыдливое воплощение их самых благородных поступков, - сказал отец.

Затем он спокойно и терпеливо пояснил свою мысль.

- Если бы нам были известны побуждения этой девушки, подарившей нашему сыну, видимо, самое дорогое и редкое, что у неё есть, то мы бы по иному оценили её подарок и поступок, - рассудительно произнёс папа.

- Кукла, конечно, выглядит сексуально, но только тогда, когда её разденешь, но она поступила к нам в одежде, да ещё самостоятельно сшитой.

- В этом, я думаю, скрыт главный смысл и значение подарка, - продолжал отец, крутя и рассматривая куклу со всех сторон.

- Девушка подарила очень редкую, необычную и дорогую куклу. Наверняка эта кукла для девушки самая дорогая и сокровенная вещь. Это - раз.

- Кукла очень красивая и счастливая по выражению лица, поэтому можно сказать, что кукла выражает чувства самой девушки, её красоту и счастливое настроение. Это – два.

- Она делится с нашим сыном своей красотой и счастьем, дарит это ему. Это – три.

- Кукла подарена на Новый год в образе Снегурочки, то есть в образе красной девицы, предвестницы Весны, пока холодной, застывшей, как кукла, но готовой растаять в жарких лучах весеннего Солнца или на костре любви. Да-да, любви! Вспомните сказку о Снегурочке, Мезгире и Леле! Это – четыре.

- Ну и пятое, - подытожил папа, - Это то, что скрыто за прозрачными нижними одеждами куклы. Это красивое стройное тело молодой девушки, почти женщины, которая скромно скрывает свои прелести за длинным прекрасным свадебным платьем. Это жизнь, от которой никуда не денешься.

- Я думаю, что нам надо с уважением отнестись к мужественному поступку подружки сына. Она этим подарком желает ему в Новом году встретить свою Снегурочку, желает ему любви, счастья, радости, всего самого дорогого и близкого, что он может возжелать, - невозмутимо заключил отец и отдал куклу Снегурочку своему старшему сыну, моему брату.

- Возжелать! – мама терпеливо и внимательно слушала отца, но последнее слово её возмутило. – Как это «возжелать»! Ты думай, что говоришь! Ему ещё рано что-то там «возжелать»!

- Эта нахалка нахально предлагает ему себя для твоего «возжелания»! – мама возмущённо всплеснула руками.

- Это не просто бесстыдство, это нахальство, хамство! Эти современные девки совсем потеряли стыд и срам. Они готовы отдаваться кому не лень! – уже не сдерживаясь выпалила мама.

- Ты преувеличиваешь и зря говоришь эти чёрные слова, - мягко возразил маме отец. – Девушка честно выразила свои чувства и надежды. Её тоже можно понять. Ей хочется, чтобы наш сын понял её и принял её подарок, как признание в любви.

- В то же время, согласись, она сделала это очень скромно, иносказательно, в надежде на то, что наш сын догадается или поймёт её. Возможно, она так проверяет его характер, ум и разум, его чувства, его способность чувствовать и сопереживать.

- Возможно, это своего рода экзамен, который должен сдать наш сын, а вместе с ним и мы с тобой.

- Возможно, она проверяет наше с тобой умение воспитать в сыне настоящего человека и настоящего мужчину.

- Если мы так отреагируем, как это делаешь ты, то мы можем нанести душевную травму и сыну и девушке, его подружке, - мягко и убедительно сказал отец и погладил руки нашей мамы.

- Этот подарок можно расценить ещё и как доверие, открытость неопытной девичьей души, - продолжил отец после небольшой паузы. – Она, наверное, сейчас со страхом, волнением, стыдом и раскаянием ждёт ответной реакции от нашего сына, а значит и от нас с тобой.

- Если мы сейчас отругаем её, оттолкнём и обидим её чувства, то навредим не только ей, но и нашему сыну, нам с тобой.

- Если она переборщила со своим чрезмерно откровенным подарком, то это, скорее всего, от избытка чувств.

- Для молодой девушки в её возрасте это простительно, но непростительно нам, взрослым.

- Надо чутко, тактично дать понять этой девушке, что её подарок принят с благодарностью, с пониманием, что её полу откровенный намёк преждевременный.

- Думаю, что наш сын должен ей в ответ подарить нечто такое, что даст ей понять о его главных пристрастиях и отношении к ней, как к подружке.

- Впереди ещё вся жизнь и сотни, если не тысячи встреч с красивыми, страстными и чувственными женщинами. Пусть его первая такая встреча не станет для него и для неё разочарованием, особенно под Новый год…

Мама молча дослушала отца и молча продолжила накрывать на праздничный стол.

Мы с братом всё время тихо подслушивавшие родительский разговор, тоже вернулись к своему рабочему столу и стали шептаться о том, какой же подарок подарить этой девушке.

Я советовал брату подарить ей самое дорогое, что у него есть. Например, настоящую хоккейную клюшку, которую отец привёз из московского магазина «Детский мир» или куклу пограничника с собакой, которая украшала наш буфет в зале.

Брат с мучительной досадой говорил, что «это всё не то» и мучился, подбирая ответный подарок своей девушке.

Наконец, он не выдержал и побежал советоваться с мамой и папой…

Вскоре это превратилось в очередную проблему…

Все мы наперебой предлагали брату разные варианты подарков, но все они чем-то ему не подходили, не соответствовали подарку его девушки.

Украшения сразу были отвергнуты, как дорогие и преждевременные подарки…

Такие подарки можно было дарить невесте или родственнице на юбилейный день рождения.

Колечко, как подарок, совсем отметалось мамой, так как расценивалось актом обручения, обещанием жениться.

Брат возмущался и орал, что он «не собирается жениться», что это все «выдумки и перестраховка родителей», что его «позорят дешёвыми подарками и безделушками».

Он бегал по комнатам, зарывался лицом в подушки на своём диване, стонал, охал, скрипел зубами, потом опять возвращался к нам и нетерпеливо требовал совета о подарке.

Его страстное волнение сначала всех встревожило, потом уже начало смешить. Брат совсем рассердился и обиделся…

На улице уже был вечер и темно.

Пора было ему уже бежать на встречу с подружкой, а мы всё никак не могли придумать ответный подарок.

Дело, как всегда во всех трудных случаях, завершил наш отец…

Он спокойно сказал, что надо подарить флакон духов, россыпь разных конфет и новогоднее пожелание, в которое вложить фотографию моего брата.

- Духи придадут девушке букет ароматов юности, радости и очарования, конфеты восполнят её жизненную энергию, а фотография друга с искренним пожеланием дадут ответ на её «кукольное послание» - сказал просто отец и продолжил.

- Зато вместо пластмассовой куклы у неё будет живой образ друга, который она сможет видеть в любую минуту. С этим образом друга она сможет тайно разговаривать, доверять ему свои мысли, чувства и эмоции.

Мама тут же заявила, что «эта чёрная девица сможет, если захочет, по фотографии навести порчу на нашего сына», на что отец ответил ей, что «это будет для неё тоже своеобразным экзаменом на истинность чувств и характера».

- Она доверилась нам, поэтому мы должны довериться ей. Ведь мы тоже можем что-то сделать с её куклой – многозначительно сказал отец.

И мама, о чудо, успокоилась…

Теперь началось мучение с написанием текста поздравления с Новым годом и отбором нужной фотографии…

Брат забраковывал все фотографии одну за другой, называя себя на них «уродом», «глупым» или «некрасивым».

Он всем настолько надоел со своими сомнениями и страхами, что даже мама, потеряв терпение, торопила его и прикрикивала, что «ему давно уже пора выйти на улицу, где уже полчаса топчутся на условленном месте его подружки».

Наконец, мама принесла коробочку с одними из своих новых духов.

Отец помог написать поздравление на открытке и отобрал фотографию «визитку».

Брат написал на «визитке»: «На добрую память подружке от друга с пожеланиями счастья и радости в Новом году! » и мы все вместе сложили эти подарки в большую красивую подарочную коробку.

При этом каждый подарок был завёрнут в разноцветную бумагу так, чтобы их нельзя было открыть сразу.

Всё это мы щедро засыпали разными конфетами, завернули коробку в ярко красную подарочную бумагу и завязали ленточкой.

Брат вприпрыжку побежал на улицу…

Пока он отсутствовал, отец заговорщицки попросил меня показать место, куда мама спрятала куклу Снегурочку.

Я показал…

Отец внимательно рассмотрел куклу так, как мы несколько часов назад рассматривали её с братом…

Потом мы положили куклу на место, понимающе переглянулись, глубоко вздохнули и пошли помогать маме, носить кушанья на большой праздничный стол.

Новогоднее застолье, как всегда было очень красивым разнообразным и обильным.

Мама умела не только вкусно, но и красиво готовить. На это уходило много времени и маминых сил, но она любила, когда «её мужчины вкусно и обильно едят».

Мы уже сидели за праздничным столом, когда в дом ворвался мой старший брат.

Он буквально влетел «на крыльях любви»…

Не успев толком скинуть с себя пальто и валенки, он уже кидался с поцелуями к маме и папе, орал дурным голосом, ликовал, плясал и прыгал, и одновременно, в захлёб рассказывал нам, как они встретились, как он передал ей наш подарок.

Стоя под уличным фонарём, девчонки не выдержали и стали уговаривать подружку раскрыть коробку.

Наконец, они стали нетерпеливо срывать обёртку с подарков.

Каждый подарок приводил их в изумление и радость…

Конфеты сразу пошли в оборот и девчонки с завистью спрашивали, где мы могли достать столько разных и дорогих шоколадных конфет.

Когда докопались до коробочки с духами, то восторгам не было предела…

Все немедленно подушились духами и с восхищением сказали, что у моего брата «прекрасный вкус»…

Девушка брата сказала, что «не ожидала от него такого неожиданного и великолепного подарка».

Брат не признавался нам, но по нему было видно, что девушка его поцеловала за этот подарок…

Потом очередь дошла до открытки – поздравления и фотографии…

Тут уже девушка выхватила из рук подружек открытку и фотографию и спрятала у себя под пальто.

Возникла неудобная пауза…

Девчонки заторопились домой. Они забрали с собой коробку с конфетами и побежали в дом подружки.

Мой брат и его девушка медленно пошли туда же.

На улице было темно, прочитать поздравление было невозможно, и девушка потребовала словами пересказать написанное.

Мой брат от волнения начисто забыл, всё что писал, и вывернулся, сказав, что «её ждёт сюрприз».

Девушка пригласила его к ним на праздничное новогодье, но брат сказал, что его ждут дома.

Они договорились встретиться после наступления Нового года на улице в час ночи и расстались.

Потом брат пулей примчался домой…

Мама живо реагировала на сбивчивый рассказ старшего сына. Она поджала губы и строго взглянула на отца, когда упомянули «дорогие шоколадные конфеты», зарделась, когда упомянули, что у её сына «прекрасный вкус» и встревожилась тем, что он навострился после Нового года убежать к этой девушке на улицу.

Она волновалась всё время встречи Нового 1960 года, и ограничивала отца и старшего сына, которые весело и щедро наливали нам с мамой шампанское в бокалы.

Все тосты и пожелания за нашим новогодним столом были так или иначе связаны с чувством любви, влюблённости, радости, здоровья, счастливого будущего и исполнения желаний.

Смешинка радости и веселья, принесённая моим братом с улицы, заразила нас.

Мама раскраснелась и красиво танцевала с отцом под музыку.

Радио щедро дарило нам поздравления от советского правительства, песни и танцевальную музыку.

Мы с братом тоже прыгали и танцевали вместе с родителями как могли.

Когда наступил час ночи, брат стал рваться на улицу…

Мне тоже было интересно увидеть, как у них там всё будет. Я тоже кричал, что «пойду вместе с ним на улицу».

Мама наотрез отказывалась нас пускать в ночную темноту.

Тогда отец просто предложил нам всем пойти на улицу к соседям и поздравить их с Новым годом…

Мы все оделись, взяли с собой мамины пирожки с яблоками и повидлом, нетронутое вино, бокалы, бенгальские огни и вышли сначала во двор, а потом на улицу.

В домах светились окна, оттуда доносились песни и музыка.

В дальнем верхнем конце улицы под фонарём кучковались люди. Среди них виднелись фигурки ребят и девушек.

Брат, не спросясь, сорвался с места и побежал к ним.

От группы людей отделилась одна фигурка и пошла ему навстречу. Они встретились на середине улицы, и теперь их почти не стало видно в тени густых кустов сирени у одного из средних домов. Там была лавочка, на которой они немедленно устроились.

Мы ещё немного потоптались возле нашей калитки, и уже было решили уходить домой, как тут из всех наших соседних домов повалили люди.

Кто-то из гостей уже собрался уходить по домам. Кто-то вышел проводить уходящих, а кто-то вышел просто подышать морозным воздухом, чтобы протрезветь.

Вскоре возле нашей калитки собрались почти все соседи по улице.

Взрослые оживлённо обсуждали новогодние новости, застолье, тосты и пожелания.

Отец и мама угостили соседей пирожками и вином.

Кто-то принёс ещё стаканов, вина и угощения и теперь все соседи на улице весело снова встречали Новый год.

Мне очень хотелось сбегать к той лавке и к тем кустам сирени, в тени которых сейчас сидели мой брат и его девушка.

Мне очень хотелось подсмотреть, как они целуются…

То, что они целуются, я знал наверняка.

Я всё время порывался убежать от родителей, но мама цепко держала меня за воротник пальто и гнала меня домой.

Наконец, я, подталкиваемый мамой, поплёлся домой.

Дома, от тепла и позднего времени меня разморило, и я с удовольствием залез в холодную постель на раскладушке.

Мама поцеловала меня на сон грядущий. Отец, как всегда, потрепал своей жёсткой рабочей рукой мои вихры так, что опять мне стало больно.

Родители удалились к праздничному застолью, ждать старшего сына. Там они зажгли свечи, и я видел на стене, как гибко и нервно порхают тени и блики от свечных огоньков.

Мама и папа о чём-то тихо говорили, потом также тихо пели свои любимые песни, а я старался не засыпать…

Я тоже ждал брата, чтобы услышать его рассказа о впечатлениях его новогоднего свидания…

Не знаю, как и когда я уснул, а может быть, не уснул, а задремал, но среди играющих теней и бликов на стене я вдруг увидел мою Фею красоты и страсти.

Она стояла так, как стояла передо мной кукла Снегурочка на нашем рабочем столе, правым боком, только чуть-чуть повернула ко мне своё лицо и искоса, улыбаясь, смотрела прямо на меня.

Это была она – моя Фея красоты и страсти, красивая, загадочная, зовущая…

Фея стояла на фоне белой стены перед свисающими с разных сторон новогодними гирляндами и держала в руках длинную тонкую свечу.

Свеча горела тонким светлым пламенем и её свет просвечивал прозрачное одеяние феи.

Она была одета в какое-то совершенно прозрачное длинное платье, которое, как паутина окутывала её просвечивающуюся обнажённую фигуру.

Я отчётливо видел крутой изгиб её спины и выпуклые дольки попки.

Видел широко раздвинутые стройные ножки и совершенно удивительные прозрачные, будто стеклянные туфельки.

Из-под её приподнятого локотка виднелось полушарие большой груди.

Волосы феи были уложены в красивую причёску с завитыми кончиками волос. Они складывались в красивые волны и завитки, отчего её причёска была сказочно праздничной.

Пламя свечи искрилось в её внимательных и опять насмешливых глазах, а ярко алые губы сложились так, будто она готова была меня поцеловать.

Я был настолько взволнован, что мне хотелось закричать, вырваться наружу из этого мерцающего сна, но вдруг я ощутил её страстный, влажный, трепещущий поцелуй…

Я проснулся оттого, что брат целовал меня в губы…

При этом его рот был раскрытым, жарким, пахнущим и мокрым.

Его губы жадно охватывали не только мои губы, но и нос.

Он с жаром и силой прилип ко мне своими губами. У меня не было сил ни вдохнуть, ни крикнуть.

Он навалился на меня всем телом и крепко держал меня за плечи и руки.

Мне стало страшно, жутко и до отвращения неприятно.

Я взбрыкнул, что было сил, отпихнул руками и ногами брата и заорал так, что из спальни немедленно прибежали отец и мама.

Мой брат, как ни в чём, ни бывало, лежал у себя на диване и грозно смотрел на меня, когда мама и папа тревожно спрашивали меня, что мне приснилось.

Я насупился и сказал, что мне приснилось, будто брат меня целует, как девушку, «жадно и взасос».

Отец засмеялся, а мама легонько стукнула меня по губам и сказала, что мне ещё рано видеть такие сны…

После этого они строго приказали моему брату не трогать меня и не разговаривать со мной.

Родители ушли к себе.

Брат погрозил мне кулаком, резко повернулся на бок, ударом головы зарылся в свои подушки и стал усиленно засыпать.

Я ещё долго не мог уснуть, вслушиваясь в его сопение, охи и вздохи.

Потом я сквозь сон слышал, как он брат ворочается в постели, а потом как бегает в туалет и что-то там делает с краном в умывальнике.

Потом всё затихло…

Наступила первое ночное пред утро Нового 1960 года…

В моей постельной берлоге на раскладушке было тепло и уютно.

Я свернулся калачиком и снова захотел увидеть мою Фею красоты и страсти.

Однако сколько я ни тужился, она так и не появилась…

Последним моим новогодним желанием была мысль о том, что я больше не хочу расспрашивать брата, как люди целуются и что они при этом испытывают.

Я заснул с желанием теперь самому это испытать и почувствовать…

Ещё я очень хотел поиграть с этой пластмассовой куклой Снегурочкой в прозрачных одеяниях.

Мне вдруг захотелось её страстно «взасос» поцеловать…

Конец третьей книги. Александр Сергеевич Суворов (Александр Суворый). МОИ ЖЕНЩИНЫ. 1959. Знакомство.