Сантехник от Бога Кузьма Мустафаев

Судьбинушка канитель со мной не разводила. Жить малолетку учила по-свойски. Семь раз о дверной косяк  громыхнула, разок об рельс шандарахнула. Было дело, избила до кровавой пульпы. Думали всё, трандец Кузе Мустафаеву! Но выжил всем смертям назло! И руки вместо рогатки потянулись к серьезным книгам. Читал запоем, пять-шесть килограмм в неделю. Грамотностью нашпигованный мог отчебучить всякое. Староста класса Мальвина Кожемякина в директорском кабинете прописалась, донося про мои проказы. Гнидкую доносчицу обозвал Лавруха Мерзлякина. Директриса кондуит завела учета моих похождений.

Однажды на переменке, заскочив в директорский кабинет, Лавруха испуганно прошептала:

- Анн Пална! Мустафаев на турнике обезьяну изображал, а потом дико орал: « Не будет у меня деток! »

- Почему так орал, хорошая моя? – разволновалась училка.

- Прищемил на турнике свою фиговину, вот и орал.

Анна Павловна  хоть и была директор со стажем, но грохнулась в обморок, как обычная женщина.

Лишь мамку  мои проделки  не волновали.

- Ну и что?!- подперев бока руками, невозмутимо заявляла она. -  Ну, написал Кузьма на заборе не то слово, какое всем хотелось. Так почему вы ко мне прибежали об этом говорить?! Вы ещё скажите, что я сама то место, о котором он пишет, ему показала?! За сына не переживаю. Время всё расставит на свои места. Вот я по молодости хотела стать моделью, а стала многодетной мамой.  

- Эй, ты, мать-модель шести детей!- как-то по пьяни сгрубил отец. - Несёшь бредятину, а огурца соленого к картошке не положила.

Но у мамы был проверенный способ поставить папку на место. Вкусно отматерившись, она по концовке заявляла:

-  Молчи о шести, рогатый! Двоих с тобой наспала.

Пороть бы меня за проделки до кровавых синяков, да оказалось, не кому. У мамули рука на своё дитя не подымается, а незадачливый папуля прав не имел.

Вот так рос, созревая и прозревая, пока судьба не слепила из меня классного водопроводчика. Пришлась по душе нелёгкая служба с ключом девять на двенадцать. Напряжение круче, чем в уголовном розыске. Срочные вызовы, подтопленные хозяева, благодарная чарка.

В один из трудовых будней кликнул к себе начальник участка. В его кабинет вхожу, как и в общественный туалет, только по крайней нужде. Шефовый в легкой курточке скрывающей ранний животик,   с гордо поднятой головой, прохаживался из угла в угол, словно петушок в курятнике. Такой, если пошлёт к фантазийной матери, пойдёшь без колебаний, ибо выбора нет.

- Давай покурим, Мустафаев! - предложил начальник замануху. И достаёт из шкатулки настоящую гаванскую сигару. – Атташе кубинского посольства угостил, когда краны у них меняли.

-  Так не курю! – учуяв скрытый подвох, сдержал себя.

- Тогда сто грамм выпей надёжного медицинского, - поглаживая пузатый графинчик, не сдавался шеф.

- Так я по средам не пью. Не нравится срединный день недели. – А сам тайком сглотнул набежавшую слюну.

- Хоть кольнуться согласен? - и шприцом заманчиво помахал. – Фирменный, от колумбийского наркокортеля. Один знакомый боцманюга за море сходил и подсуетил презентик.

- Вы чего, Тимофеич, ко  мне прицепились. Ваши пытки изощрённее, чем в гестапо. Но не сдамся я.

- Молодец, Мустафаев! Коль на мои подгоны не клюнул, значит, своей дури в голове хватает. Вот такой ты мне и нужен, принципиальный, неподкупный. Поедешь в служебную командировку на самый экватор.

- Куда-куда? – навострил я ухо.

- На, сам читай куда. - И суёт мне письмо на гербовом бланке.

Буду честен, как на меня с той бумажки официозом дыхнуло, струхнул маленько. Глаза зажмурил, секунду выдержал, разжмуриваюсь и читаю с предыханием. Оказалось, в одной не самой развитой стране водопроводная техника взбрыкнула. Требуется шефская помощь.

- Не-е-е, Тимофеич, не поеду. Всех дел не переделаешь, во все места не попадёшь. Каюсь, обезьян боюсь. Лучше в Крым махану мослы погреть.

- Поздно пить боржоми, Мустафаев. Я приказ подписал. Не та обстановка в мире, чтоб обезьян бояться. Сознательность прёт из тебя, как зелень на грядке. Словом, ключ тебе в руки, и марш исполнять интернациональный долг. Только будь начеку. В эпоху смут недремлющее око спецслужб будет фоткать каждый твой шаг. В кассе получишь помощь на покупку нового чемодана.

- Чемодан мне ни к чему! У меня рюкзачок в дорогу есть.

- С рюкзачком будешь в погреб за овощами лазить. А чемодан – это показатель твоего благополучия. Это имидж страны. Сложишь в чемодан брюки, рубашку, бельё…

- А в чём я тогда поеду?

- Ты своими штучками мне мозги не купорось. Ведь я нагрубить могу. Короче – удачи тебе. Гляди, под пули сгоряча не лезь. Приехал. Дело сделал. И сам уехал. У меня некрологи писать, литераторов нет.

Когда у начальства лопается терпение – это хуже прорыва канализации. Молча беру у кассира деньги. Иду в магазин. Чемоданы на третьем этаже. А на первом всё для отъезжающих: колбаса, селедка, водка и соленый огурец. Оглянулся на друзей, собравшихся меня проводить, и решаю – проводы сделаю по-людски.

Присела наша развесёлая компания под раскидистые дубы-ёлки у городского пруда. Гудим по-настоящему. Часа не прошло, все пьяные в хлам и в лом. Шум, гам, шашлыки, гитара, дым коромыслом. Умеют сантехники отдыхать. Неприметно приползла ночь. Стало еще душевнее. Лишь Федя Майсеёнок зачастил в кусты по малой нужде. Назад идёт и орёт благим матом:

- Ё-фа-на, ма-май!

Подсветили зажигалками и видим: в Фединых руках зверушок пригрелся, носик пипочкой. Очкастый Йося Фрумкин радостно закричал:

- Это девочка!

- Нет, Йося. Это ёж! Фрумкину больше водки не наливать. – Сказал, как топором рубанул. - У тебя, Фрумыч, по пьяни галюны в глазах скачут.

- Песня о скакунах! – тут же объявил Федя и громко пропел. - Распрягайте, хлопцы, кони!

- Запрягайте, хлопцы, кони! – подхватила песню моя лихая братва.

- Эй, хлопцы! – раздался чей-то строгий голос. - Кончай скотину мучить!

Вижу, прёт на нас из кустов косяк людей в камуфляже. Кто с батогом идёт, кто с дрыном.

- Патруль! – объявляет старший. – Облава.

- Заштормило море, - дружно рявкнули знакомую с детства песню, - до свиданья пава…

- Прекращайте шуметь на весь лес! - оборвал нас командир патруля.

- Это не мы шумим!

- А кто? – изумились патрульные! – Кроме вас на километр ни одной пьяной души нет.

- Камыш шумит, деревья гнутся! – оправдались, не моргнув глазам.

Сережа Вяземцев, молодчага, смело вступил со спецназом в переговоры:

- Кузьму Мустафаева – сантехника от Бога, провожаем. Он к товарищу Необабе в разгар тамошней освободительной борьбы уезжает.

- Раз так, приношу свои извинения! – взял под козырек старший группы. – Отдел по борьбе с наркотиками. Ловим  ёжика. Есть подозрение, что он колется. Но боюсь, дело превратится в очередной «висяк». Позвольте за здоровье товарища Необабы стаканчик выпить, а вашему Кузьме пожелать фарта, азарта и личного благополучия.

Так просьбу сформулировал, подлец, что отказать не посмели.

- Может, собаку купите? – дернул за поводок розыскного пса командир. – Совсем новый, ни разу не гавкал.  

- Мы тоже не гавкаем. А собаку кормить нечем. Самим на один закусон осталось.

- Душевный «ментец»! – говорю, глядя вслед исчезающим в ночи людям. - За такого и выпить не грех.

Пили за мента, его собаку и товарища Необабу. Так крепко пили, что очухался я, когда солнце стало в темя жарить. Продрал глаза и поверить не могу:   один-одинёшенек, а прямо у морды  кованая решётка.

- За что, сволочи, интернационалиста посадили? – взвыл не своим голосом.

Слышу, за спиной чей-то ребёнок гундосит.

- Мама! Почему дядя лежит на решётке и кричит, что его посадили?

- Пропойцам будущая правда мерещится, когда свет им глаза режет. Лучше бы его сразу посадили.

- Но-но! – кручу пальчиком. - Не дождётесь!

Подхватился и на  полусогнутых ногах, где пёхом, где бёгом мухой лечу на вокзал, шепча счастьем ужаленный:

- Шва-бо-да-а-а!

Вокзал стоял прохладно деловитый. На первом пути московский поезд паковался пассажирами. У меня выбора не было. Москва, аэропорт, экваториальная держава.

Две недели командировки пролетели, как авансик в злачном месте. Помощников мне подобрали смышлёных, из тех, кто наблатачился у обезьян из-под носа бананы тырить. Вразумил их азбуке водопроводного дела. Даже лазурь чистого русского языка преподнёс вне программы.

- Могуч раша язык! – талдычу, вдохновляясь закруткой болтов. – Есть в нём особое словцо из трех букв. По смыслу означающее «нет», а пишется и говорится совсем по-другому. Меня как на эти мистические буквы послали, я тут же в вашем шейхатане оказался. Велика магия этого слова!

С чувством исполненного долга стал собираться домой. Зачемоданил дохлого малюска шефу в подарок. Жену одел с ног до головы, купив ей стельки в тапки и шарфик на шейку. Умаявшись от сборов, лёг голышом под кондиционер. Жду посольского клерка, чтоб спровадил в аэропорт. Лежу, о доме родном мечтаю. Вспомнилась мягкая  перинка, пуховая подушка. Валялся бы все дни в постели, давя клопов и мучая мух, лишь банному и зарплатному сделал бы исключение. Размечтался и не сразу заметил, что кто-то не деликатно, без намёка на стук ко мне в номер вошёл. Гляжу, чел стоит во фраке. Черным замасленным бархатом усики и баки на лице лоснятся. Чуть заметной косой строчкой пробор проредил шевелюру. В петлице до неприличия ярко пылает маковая головка. Руки незваного гостя нервно покручивают трость из слоновой кости. Мне голенькому лежать перед таким бонзой стало неудобно. Малость сконфузился и простынку  на себя потянул. Следом тревога, подлюка, наползать стала, рождая непонимание, к чему это посольский советник так расфрантился.

- Беда, Мустафаев.

- Эпидемия в городе? – ужаснулся я.

- Хуже. Реакционеры затычку из водопровода вырвали. Президентский дворец затоплен. Пока принц на площади отступников вешает, надо систему водообеспечения восстановить.

- Нуден ты вещун, как осенний дождь, а ещё советником зовешься, - говорю с укором. - Да об этой новости трубить надо, чтобы поджилки у меня затряслись, чтобы с разводником, дороги не разбирая, ко дворцу нёсся.

Натягиваю трусы на то, с чем мама родила. Ноги в кирзачи-говнодавы сую. В руках пачку верного «Беломора» держу.

- Где моя не пропадала! Вези, франт!

Заходим дружной парочкой в «парадник» дворца. «Беломорину» в угол рта приклеил. К этой папиросине отношусь трепетно и бережно. Есть у неё своя магическая сила.

Осмотрелся. Шикарно все обставлено, мать вашу. Танк в окно дулом дышит. Без танка, полагаю, в доме пустовато было б. Райские птицы величаво по ковровым дорожкам шастают,   треща без умолку. Подскакивают ко мне служки. Под ручки нежно берут. Они босиком, советник в лаковых туфлях, я в «кирзачах», идем к месту аварии. Система водоснабжения от «Фрэнча Лэмпарда» во дворце стоит. Деликатная штука. Одно слово - хреньцузская. К ней с молотком и зубилом не подступишься. Вижу, мои «тузики», я так туземцев здешних зову, успели напортачить. Стоят ни живы, ни мёртвы, подбородки к груди придавив. Понимают, если не я, то грош цена их кучерявым балбешкам.

- Набабанили, черти! - с укором заявляю.

Влез по локоть в дерьмо. Устраняю запоры, разбиваю заторы,   не забывая, разводником постучать по щетинистым головам аборигенов.

– Сантехник без ключа… Ну! - И «тузики» мною обученные хором продолжают:

- Чё уёёвный гозыск бьез собьяки.

- Молодцы, губошлёпы! Золотое правило сантехника твёрдо усвоили.

Слышу, за дверью неясный шум, тревожная суета. Внезапно всё стихло, и является  собственной персоной принцесса. Вокруг свита вьется из упырей, парикмахеров, клоунов, чертей и дьяволов. Принцесса, мужеподобная хабалка, с виду неимоверно амбициозная, а по сути, обычная выпендрёжница. Заимела на пару с принцем высокодоходное натуральное хозяйство, и плевать этой парочке с высокого минарета на мировые коллизии. В руках фужер с любимым афродозиаком держит. По запаху отдает гнусным текиловым ликером. Подданные её святейшества на коленях ползают, раздувая не просохшие лужицы. Кровь у меня пролетарская, и на подобные шахни-махни не поддаюсь. Держусь  индеферентно:   моя хата с краю. Перештопывать их порядки указивки никто не давал. А эта фря, видя мою невозмутимость… апть, и полу своего канареечного халата откинула. А там, страшно подумать… маячит выкрашенный хной рыжий локон.

Я калач тёртый. И чем женщина от мужчины отличается, знаю не только по шведским порнофильмам. Потому стою уверенно, тереблю резинку в трусах и мурлычу под нос бодрящую песню:

Наш паровоз вперёд летит,

В коммуне остановка…

Словом, в руках винтовка, и не фиг лезть ко мне по пустякам. Но толкователи-лумумбисты исковеркали смысл моего настроения, и принцесса поверила, что винтовка  у меня в трусах. Халат с её плеч слетает, словно осенью с дерева последний листок. Стоит нагая. Черна, мать твою, как сажа на чугунке. Посади меня на допрос к следаку, без насилия признаю: наши девки краше, потому как розовее.

- Вы так грациозны, фря, что представить вас в кровати не хватает воображения. - Бурчу себе под нос, воздев глаза к потолку. - Сдается мне, ваше место на пальмовой ветке.

- Мустафаев! – Зашипел на меня советник. – Если она начнёт кипятиться, кричать и топать ногами, тебя никто не спасёт. И ты пожалеешь, что родился мальчиком. Не будет у тебя той штучки, за которую девочки любят пацанов. Не глумись. Меня пожалей. Замучаюсь цинковый гроб с тобой на Родину отправлять. Они здесь все прожжённые бюрократы. Без мзды пальцем не пошевелят. А бюджет посольства и без того по швам трещит. Уважение она тебе, оболтусу, выказывает. Старинный туземный обычай. Восхищена твоим высоким профессиональным мастерством и хочет  видеть твоё восхищение её точёным телом.

- Дикари! – Послушно восхищаюсь. – Только от её уважения мне ни горячо, ни денежно.

Принцесса, видя досаду в моих глазах, щёлкнула себя по горлу, и подносят мне хрустальную рюмку на золотом подносе. Честно говоря, мерилом благодарности всегда считал стакан, но и рюмкой в моём положении глупо брезговать. Выпиваю проверенным способом – килдык и там. Меня так учили делать на свадьбах и похоронах. Гляжу, вторую рюмку несут. Тут я, да простят меня сановные особы, не сдержался.

- Вы что, издеваетесь! Тащите весь графин сразу!

Принцесса глаз с меня не сводит. Кожей чую, как она своими глазищами по мне шарит, щупает до щекоты. Я когда в азарте, неотразим до умопомрачения.   Достаю новую «беламорину», прикуриваю, угощаю даму.

- О-о-о! Твавка! -  Восклицает она, жадно затягиваясь. Раз, другой, пыхнула и стоит вся в дыму, как паровоз из моей песни.

После выпитого эта ведьма показалась мне изящной пигалицей. Со стройной кормой, при ноге. Я когда «под мухой», добрым становлюсь. Злым меня по этой причине редко видят.

- Гаспадын, сантэхнык! – с мольбой в голосе обращается принцесса. – Я хачу тыбя… пацэлавать.

- Не выпендривайся! – толкнул меня в бок советник. – Делай, что тебе говорят. Весна вызвала у женщины сезонный всплеск гормонов.

- А появись в самый неподходящий момент принц с парой взводов и «калашами» в руках, покрошат меня в мелкий винегрет! - возражаю советнику.

- И покрошат, если медлить будешь. Войди в её положение, Мустафаев. У принца дела государственные. Людей вешать, не перевешать, а мужик бабе каждый день нужен.

- Вот и шёл бы к ней. Не греши, что мулатками здесь не обласкан.

- И пошел бы, да не зовёт. От меня тебе за смелость мешок бананов местной сборки.

- Сдались мне твои бананы. Я ими оскомину набил. Шантрапа местная, только свистни, насшибает, «камазом» не увезти.

- Не ломайся, такое в жизни раз бывает. Когда ещё с принцессой в засос целоваться сможешь. Проворонишь счастье – кусать локти будешь. Действуй напористо и сердито. Ей понравится.

- Боюсь, отсосёт по-вампирски часть моей энергии. Тебе-то какой интерес во всём этом деле?

- Государственный! И не позволю твоему упрямству нанести вред дипломатическим отношениям. У нас к этой стране стратегический интерес. Один неверный шаг перечеркнёт всю дружбу. О подробностях вслух говорить не могу.

- Боюсь, её помада на зубах скрипеть будет.

- Глина не съедобная, ты прав, но и дурно тебе не будет. Проблюёшься, и закончатся на этом твои неприятности. Зато престиж страны соблюдёшь, одичалый ты человек!

- Давно меня идиот не хвалил. Ты хоть понимаешь, что горячий поцелуй при холодной водке – это горящий бикфордов шнур к пакгаузу с тротилом. Звери вы тут все, определённо звери. Да в нормальной стране в её сторону даже пятак жалко бросить.

- Договоришься, Мустафаев! Велит скормить твоё тело москитам-термитам, и никто на Родине твоей косточки не увидит.

Поскреб щеку, нахмурил бровь. Хорошо всё-таки, что мужчина! При поцелуе щетина не колет. Была, не была! Только трусы подмоченные дело портят. Но, ни полотенца промокнуться, ни кабинки переодеться!

Снимаю «кирзачи», не смея сановной особе ноги оттоптать, глаза жмурю и подставляю щеку для чмока. Просто и гигиенично. Так она, дрянь породистая, прямо в губы впилась.

- Какая красивая пара! – умиляется советник. – Он – белый, она – не белая.

Жгучий поцелуй лихой оторвы дорого мне стоил. Ожогом третьей степени на губах отпечатался. Принцесса так разволновалась, что забыла папиросу изо рта достать.