1. 2. Новелла первая. Петроний и Эвника. Из сборника Моя первая секс училка

Новелла первая.

Петроний и Эвника.

Петроний проснулся со странным ощущением недовольства. Ему казалось, что вчера он определенно сделал что-то не то или не так.

Большую часть дня накануне он провел у своей любовницы Хрисотемиды, где пробыл до поздней ночи. До этого он был  на Марсовом поле, а перед этим во дворце. Но нигде не было никаких встреч или известий, которые могли бы стать поводом к его утреннему смутному раздражению.

Вспомнив о Хрисотемиде, он подумал, что морщинки у ее глаз, которые заметил вчера, уже не дают повода думать о ней, как об одной из первых красавиц Рима, и на деле она не так уж хороша…

Увы, стремление к совершенным внешним формам предметов и людей стало неотъемлемой частью его натуры. Его собственное тело не было перегружено мускулами, как тела профессиональных атлетов, или фигура его родственника Марка Виниция, трибуна, недавно вернувшегося из похода и уже успевшего озадачить Петрония своими любовными похождениями и интригами. Вчера утром он с тщеславным удовлетворением отметил, что сам Виниций признал его красоту, в которой, впрочем, сам Петроний и не сомневался. Хотя, куда больше Петрония радовали отзывы о его телесном совершенстве со стороны прекрасных патрицианок, которые, впрочем, восхищались также его острым умом и утонченным вкусом, доставившим ему оставшееся в веках прозвище Арбитра изящества. Эстет высшей пробы, Петроний не мог терпеть рядом с собой ни внешнего, ни духовного несовершенства, которые причиняли ему почти физическое раздражение, сродни щекотке. Как, впрочем, не мог терпеть ничего, что доставляло бы ему беспокойство. И вот сейчас он пытался определить неясный источник своего недовольства, явно исходивший из прожитого дня.  

Что еще вчера было? Разговор с Виницием, в ходе которого его родственник вспылил, обвинив его, Петрония во всех своих бедах, но был вежливо и мягко поставлен на место. Впрочем, Петроний не сердился, и искренне старался ему помочь.

Любовные интриги довели Виниция до жалкого состояния. В самом деле, глаза Виниция были обведены темными кругами, зрачки лихорадочно блестели, на небритом лице темная поросль покрыла резко очерченные челюсти, волосы на голове были взъерошены, он действительно имел вид больного человека.

Даже присутствовавшие при разговоре рабыни, Ираида и златоволосая Эвника тоже смотрели на него с участием, но он, казалось, их не замечал. Впрочем, оба они, и он, и Петроний, на присутствие рабынь обращали внимания не более, чем обращали бы на собак, крутящихся у их ног… 

В то утро Петроний заметил Виницию, что у него, похоже, лихорадка. И после того, как Марк Виниций согласился с диагнозом, Петроний прописал ему свое лечение.  

- Не знаю, - с улыбкой произнес Арбитр изящества, -  что прописал бы тебе врач, но знаю, как бы я поступил на твоем месте. А именно - пока не найдется та девица, я поискал бы у другой то, чего лишился вместе с первой. Я видел у тебя на вилле изумительные тела. Не возражай мне. Я знаю, что такое любовь. Я знаю, что, если желаешь одну, никакая другая ее не заменит. Но в объятиях красивой рабыни можно все же найти минутное развлечение.

- Не хочу! - отрезал Виниций.

Петроний, который питал к юноше слабость и искренне желал облегчить его страдания, задумался.

- Может быть, твои рабыни, - сказал он после недолгой паузы, - не обладают для тебя прелестью новизны, тогда…

Тут Петроний задумчиво поглядел на Ираиду и на Эвнику и, наконец, положил руку на бедро златоволосой гречанки.

- Посмотри на эту нимфу! – с улыбкой произнес он. - Несколько дней назад младший Фонтей Капитон давал мне за нее трех чудных мальчиков из Клазомен - более прекрасных тел, наверное, не создал сам Скопас. Сам не понимаю, почему я до сих пор остаюсь к ней равнодушен, - ведь не мысль о Хрисотемиде удерживает меня. Так вот, дарю ее тебе, возьми ее!

То, что произошло потом, было и ожидаемо, и странно. Очень странно.

Виниций вдруг вскочил с места и, сжав руками виски, быстро, как истерзанный болезнью человек, ничего не желающий слушать произнес несколько отрицательных фраз, потребовал дать ему галльский плащ с капюшоном. Молодой трибун сказал, что пойдет искать в городе пропавшую девушку Лигию, в которую был безнадежно влюблен, и которая сбежала от него при попытке заточить ее в доме Виниция.

Потом его родственник быстро вышел. Петроний, видя, что Виниций не в себе, не пытался его остановить. Но истолковав отказ Виниция как минутное отвращение к любой женщине, которая не была Лигией, и не желая, чтобы великодушный его жест пропал втуне, приказал гречанке выкупаться, умастить тело, нарядиться и пойти в дом Виниция, чтобы ублажать его в отсутствие той, которую он так безответно любит.

Дальше случилось невероятное, неслыханное, небывалое. Удивительное не только для дома Петрония, но и для Рима. Доселе покорная рабыня упала перед ним на колени и, заломив руки, стала умолять, чтобы он не гнал ее из дому. Его вестиплика посмела, пусть и в форме просьбы, заявить, что не пойдет к Виницию. Что лучше она будет носить дрова в гипокаустерий дома Петрония чем будет там первой из служанок.

Петроний не верил своим ушам. Эвника, которую он всегда считал просто одним из окружавших его красивых бессловесных «тел», посмела говорить, и как говорить! Страстности ее монолога могли позавидовать любые авторы пьес и артисты. Трепеща как древесный лист от робости и волнения, она униженно, но в то же время непреклонно, молила его, твердила, что она не хочет, не может! И молила его сжалиться над ней.

- Господин! – взывала она, простирая к Петронию руки, - Прикажи бить меня плетьми каждый день! Только не отсылай меня из дома!

Петроний слушал ее удивленно. Рабыня, которая смеет отказываться от исполнения воли своего господина, которая говорит: "Не хочу и не могу!" - это было в Риме нечто столь необычное, что Петроний сперва не верил своим ушам. Но потом нахмурил брови. Он был слишком утонченной натурой, чтобы быть жестоким. Его рабам, особенно в дни разгула, жилось привольнее, чем рабам других хозяев, - при условии, что они образцово исполняли свои обязанности и волю господина чтили как волю богов. Однако, в случае нарушения этих двух правил, Петроний умел не скупиться на наказания, каким, по принятому обычаю, подвергали рабов. И он не терпел, когда ему прекословили, и когда что-либо мешало его спокойствию… 

Удивленный столь страстной мольбой и пораженный смелостью ничтожной рабыни, Петроний глядел с минуту на коленопреклоненную, потом, наконец, принял решение, которое ему показалось правильным. Приказал дрожащей всем телом Эвнике привести к нему смотрителя дома, критянина Тейрезия, и, когда она возвратилась вместе с ним, произнес слова, которые ему казались в тот миг компромиссом между справедливой и разумной строгостью и милосердием.

- Возьмешь Эвнику, - приказал ему Петроний, - и дашь ей двадцать ударов плетью, только так, чтобы не испортить кожу.

Петроний даже в наказаниях оставался эстетом. И неизгладимые следы от кровавых истязаний, остававшиеся порой на коже наказанных рабынь, так же неприятно раздражали его, как и любое другое проявление несовершенства. Поэтому он и ограничил наказание всего двадцатью ударами, с оговоркой о целости кожи красивого «тела», оказавшегося, к сожалению, столь строптивым. Учитывая опыт экзекуторов, никогда не остававшихся в его доме без работы надолго, за красоту своей «вещи» он не опасался. Хотя, неприятный осадок от этого эпизода вчерашнего дня у него остался.

Внезапно, Петроний почувствовал, что именно этот момент положил начало его беспокойству. Петроний вспомнил, как златоволосая Эвника, услышав его слова, обращеные к Марку Виницию, о том, что он дарит ему свою вестиплику, вмиг побледнела как полотно и, вперив испуганный взор в лицо Виниция, казалось, перестала дышать, с тревогой ожидая его ответа. И как прояснилось ее лицо, как забрезжила надежда в ее глазах, когда Виниций от нее отказался!  

Петроний вспомнил, что было дальше. Как, мимоходом отдав приказание высечь плетьми дрожащую девушку, пошел в библиотеку и, за столом из розового мрамора, поработал над своим "Пиром Тримальхиона". Как потом решил подкрепиться, и по дороге в триклиний, проходя мимо предназначенной для челяди галереи, вдруг заметил среди стоявших у стены рабов стройную фигурку Эвники. Его это неприятно удивило. Он привык, чтобы его приказания исполнялись, а своего приказа Эвнике отправиться в дом Виниция он не отменял. Петроний, позабыв, что не дал Тейрезию другого распоряжения, кроме как отхлестать ее плетьми, нахмурился, и стал искать глазами смотрителя, чтобы указать ему на неисполнение приказа строптивой рабыней. Ему даже захотелось назначить ей дополнительное наказание за ее необъяснимое упрямство. Однако Тейрезия среди слуг не было. Тогда Петроний обратился к самой Эвнике:

- Тебя отхлестали?

И она опять кинулась к его ногам и, припав устами к краю его тоги, ответила:

- О да, господин! Отхлестали! О да, господин!

В ее голосе слышались одновременно и радость и благодарность. Она, видимо, полагала, что порка ей заменила изгнание из дома и что теперь она может остаться. Поняв это, Петроний удивился такому страстному сопротивлению рабыни, но он был слишком опытным знатоком натуры человеческой, чтобы не догадаться, что причиной этого сопротивления могла быть только любовь к кому-то, кто остается в его доме. Его поразил краткий диалог со строптивой вестипликой, когда на его прямой вопрос, есть ли у нее в доме возлюбленный, Эвника подняла на него свои голубые, полные слез глаза и еле слышно ответила:

- Да, господин!

Ее голубые глаза, ее отброшенные назад золотистые волосы, все ее лицо, выражавшее страх и надежду, были так прелестны, и смотрела она так умоляюще, что Петроний, который как философ всегда провозглашал могущество любви, а как эстет чтил всяческую красоту, почувствовал некоторую жалость к рабыне.

- Который из них твой любовник? - спросил он, кивая в сторону группы рабов.

Ответа от прекрасной бунтарки он так и не получил. Эвника лишь прижалась лицом к его ногам и застыла в неподвижности. Петроний обвел взглядом рабов, среди которых были красивые, рослые молодцы, но ни на одном лице не мог заметить и тени смущения, напротив, все они глядели с какой-то странной усмешкой. Тогда Петроний еще раз посмотрел на лежавшую у его ног Эвнику и молча пошел в триклиний. Еще раз наказывать ее за строптивость он уже не захотел.

При этом воспоминании, беспокойство Петрония усилилось. Он почувствовал, что упускает что-то очень важное, что было связано с этой странной непокорной девушкой. Вчера вечером его мысли снова возвращались к Эвнике, настолько, что он, по возвращении домой, призвал к себе Тейрезия для разговора о ней.

- Эвнику наказали? - спросил Петроний.

- Да, господин, - ответил Тейрезий, и тут же добавил, словно оправдываясь, и даже, как бы, извиняясь, - Но я следил, чтобы кожу ей не испортили.

- Разве я больше ничего не приказал относительно ее? – озадаченно спросил его хозяин.

- Нет, господин, - с беспокойством отвечал смотритель.

- Ну что ж, хорошо, - с видимым облегчением произнес Петроний, и, неожиданно даже для самого себя, спросил: - Кто из рабов ее любовник?

- Никто, господин, - твердо ответил смотритель, несколько странно глядя на него, как человек удивляющийся тому, что зрячий не видит очевидного.

- Что ты о ней знаешь? – продолжал допытываться Петроний.

- Эвника по ночам никогда не покидает кубикул, - начал Тейрезий не очень уверенным тоном, - Там она спит вместе со старухой Акризионой и с Ифидой.

На этом месте Тейрезий замолчал, все так же странно глядя на своего господина.

Петроний вопросительно поднял брови, требуя продолжения рассказа, и Тейрезий продолжил:

- После твоего купанья, господин, она никогда не остается в бане. Другие рабыни смеются над нею и называют ее Дианой.

Его выразительный взгляд все также оставался вне внимания Петрония, который на мгновение задумался.

- Довольно, - молвил он, наконец, после непродолжительного молчания. - Мой родственник, Виниций, которому я нынче утром подарил Эвнику, не принял ее, стало быть, она остается дома. Можешь идти.

Но Тейрезий не ушел, а продолжил, дополнил сказанное об Эвнике, рассказав, что после ухода Петрония, девушка пришла к нему и сказала, будто знает человека, который может найти беглянку Лигию, причину душевных страданий Марка Виниция. Петроний приказал, чтобы этот за человек наутро ждал прихода трибуна, которого Тейрезий должен был попросить, от его имени, посетить его, Петрония, дом.

Петроний поймал себя на мысли, что все время невольно думает об Эвнике. Вначале он решил, что молодая рабыня, должно быть, хочет помочь Виницию найти Лигию лишь для того, чтобы ее не принуждали заменить Лигию в его доме. Но потом ему пришло на ум, что человек, которого Эвника пришлет, возможно, и есть ее любовник, и мысль эта почему-то была Петронию неприятна. Разумеется, был самый простой способ узнать правду - он мог приказать позвать Эвнику, но час был поздний, и после длительного пребывания у Хрисотемиды Петроний чувствовал себя утомленным. Ему хотелось поскорее лечь. Что он и сделал.

И теперь, на следующее утро после всех этих странных событий, разговоров и мыслей, имя Эвники вновь возникло в его голове. И Петроний чувствовал, что здесь дело вовсе не в том, что эта странная, одновременно покорная и необъяснимо строптивая девушка, сама принесла в своих руках нить, пройдя по которой, как по нити Ариадны, можно было добраться до решения загадки исчезновения Лигии. Он чувствовал, что сама Эвника и есть загадка, которую ему необходимо разгадать. Сейчас Петроний немного пожалел о том, что вчера не поинтересовался причиной ее необъяснимой строптивости. Но, с другой стороны, он не привык торопиться. И считал все произошедшее поводом для новых впечатлений. И еще он подумал, что Фонтей Капитон, предлагавший ему за Эвнику трех мальчиков из Клазомен, хотел ее купить чересчур дешево.

Едва Петроний успел одеться в унктории, как явился приглашенный Тейрезием Виниций. Трибун уже знал, что никаких вестей о пропавшей Лигии нет. Виниций и сам, перерядившись рабом, весь вчерашний день искал Лигию по всем закоулкам города, но не сумел найти ни малейшего следа, ни намека на след.

Поэтому, услыхав от Тейрезия, что есть человек, берущийся найти Лигию, Виниций сразу поспешил к Петронию и, второпях поздоровавшись, спросил, что это за человек.

- Скоро мы его увидим, - сказал Петроний. - Это знакомый Эвники, а она сейчас придет уложить складки моей тоги и сообщит о нем более подробно.

- Это та, которую ты вчера хотел мне подарить?

- Да, та, которую ты вчера отверг, за что, впрочем, я тебе благодарен, так как она…

Здесь Петроний на мгновение замолчал, подбирая слова, и затем продолжил:

- Она, пожалуй, лучшая вестиплика в городе.

Едва он договорил, как Эвника действительно появилась и, взяв с инкрустированного слоновой костью стула тогу, развернула ее, чтобы набросить на плечи Петрония. Лицо у нее было спокойное, в глазах светилась радость.

Петроний внимательно на нее посмотрел и нашел, что она очень хороша. Когда же она, запахнув на нем тогу, стала укладывать ее складки, то и дело нагибаясь, чтобы их выровнять сверху донизу, он заметил, что руки у нее дивного цвета бледной розы, а грудь и плечи отливают нежными тонами перламутра или алебастра.

- Эвника, - сказал он, - пришел уже тот человек, о котором ты вчера говорила Тейрезию?

- Да, господин.

- Как его зовут?

- Хилон Хилонид, господин.

- Кто он?

- Он врач, мудрец и прорицатель, он умеет читать судьбы людей и предсказывать будущее.

- А тебе он тоже предсказывал будущее?

Эвника залилась румянцем, от которого порозовели даже ее уши и шея.

- Да, господин.

- Что ж он тебе напророчил?

- Что меня ждут боль и счастье.

- Боль досталась тебе вчера от рук Тейрезия, значит, и счастье должно прийти.

- Оно уже пришло, господин.

- Какое же?

И она прошептала.

- Я осталась здесь.

Петроний положил руку на ее золотистую голову.

- Ты нынче хорошо уложила складки, Эвника, я тобою доволен.

От прикосновения его руки глаза у нее вмиг затуманились слезами счастья, учащенное дыхание заволновало грудь.

В это мгновение, перед нею пронеслись все те месяцы, что она, попав в этот дом с рынка рабов, служила Петронию. Как почувствовала учащенное сердцебиение, в первый раз увидев своего господина. Как была счастлива, когда Тейрезий, по своему добрый, справедливый и вежливый критянин, обратил внимание на ее изящные ловкие пальцы и определил ее в вестиплики, ведь это означало максимальную близость к телу того, кого она любила! Как наслаждалась она утренней церемонией укладки складок его одежды! Как радовалась моментам, когда ее вызывали прислуживать Петронию после омовения! Ведь она могла, не скрывая взора, любоваться телом любимого человека, и даже порою прикасаться к нему… 

Вот только была ли сама Эвника для него человеком?

Видел ли он ее вообще?

Он смотрел на нее, но не видел ее и не слышал. Не видел ее влюбленных глаз, не слышал ее судорожных вздохов, не реагировал на ее дрожащий голос, которым она отвечала на его редкие обращения. Право, любая из гемм его коллекции была для Петрония важнее, чем бесправное и бессловесное красивое «тело», посмевшее в него влюбиться.

«Animal impudens (бесстыдное животное)! » - так высказывался он, цитируя Сенеку, о женщинах. О патрицианках.

Рабыня, с его точки зрения, не заслуживала и этого, весьма нелестного, эпитета.

В доме Петрония все рабы шептались о странностях Эвники. Многие, видя, как она меняется в лице в присутствии их господина, понимали причину. И качали головой. Не было случая, чтобы «Арбитр изящества» всерьез увлекся рабыней из своего дома. Сам Тейрезий сочувствовал ей, огорчался при виде ее томлений, но не решался обратить внимание господина на несчастную влюбленную рабыню.

Два дня назад Эвника совершила странный поступок.

В отсутствие господина его рабы позволяли себе определенные чувственные вольности. Тейрезий этому не препятствовал, так как сам нередко принимал участие в подобных развлечениях. Догадывался о них и Петроний, но, как человек снисходительный и не любивший наказывать, смотрел на это сквозь пальцы.

Тогда, оставшись одна, после ухода всех желающих развлекаться в направлении лаконика, Эвника взяла выложенный янтарем и слоновой костью табурет, на котором только что сидел Петроний, и осторожно поставила его возле статуи своего господина, стоявшей в унктории, комнате для умащивания маслом.

Ункторий был весь залит солнечными лучами и сиял цветными бликами, игравшими на радужном мраморе, которым были отделаны стены. Эвника встала ногами на табурет и, оказавшись вровень со статуей, вдруг обвила ее шею руками; затем, откинув назад свои золотистые волосы и прижимаясь розовым телом к белому мрамору, страстно припала губами к холодным устам Петрония.

Право, растрогать эту статую было бы легче, чем тронуть теплотой безответной любви несчастной девушки сердце того, кто послужил скульптору моделью.

И все же, несмотря на такую безответность нежных чувств, Эвника по-прежнему смотрела ему в глаза покорно и восторженно.

Но Петроний на это не обращал никакого внимания.

До вчерашнего дня, когда, напуганная перспективой быть отданной для ласк, пусть красивому жесткой воинской красотой, но нелюбимому ею Марку Виницию, Эвника решилась на открытый бунт, отказавшись исполнить приказ своего любимого господина идти в дом Виниция и развлекать его там своим телом.

Она рисковала. В Риме непокорность воле хозяина каралась жестоко. Власть господина над «телами» была абсолютной, и единственное, что ее ограничивало, это здравый смысл и нежелание портить собственное дорогостоящее имущество.

Она молила оставить ее в доме, и, если будет на то воля господина, бить ее плетьми каждый день. Петроний мог просто приказать буквально исполнить ее просьбу, и убить ее таким истязанием за несколько недель.

А мог приказать один раз жестоко бичевать свою строптивую рабыню для примера всем остальным. Так, чтобы от былой красоты ее тела остались одни воспоминания.

Или приказать бичевать ее так, чтобы крики, жуткие корчи и мучительная смерть истязуемой стали жестоким предостережением всем, кто посмеет воспротивиться воле своего господина.

Петроний оказался неожиданно добр. Или просто был удивлен. Он впервые заметил свою рабыню и решил обойтись с нею милосердно. Как он это понимал.

И приказал Тейрезию отхлестать ее плетьми. Немного, для острастки. Всего двадцать ударов. С оговоркой «не портить кожи».

Эвника запомнила каждое мгновение своего наказания, хотя смотритель дома сделал все, чтобы, по возможности, смягчить то, что было ей назначено ее господином.

Тейрезий привел Эвнику в эргастул, где в одном из помещений, освещенном боковым окном, выходившим во двор, над рабами Петрония проводились телесные наказания. Керигий, старший экзекутор, поднял глаза на смотрителя дома, встал со скамьи, на которой обычно пороли рабов, и поклонился.

- Господин приказал дать Эвнике двадцать ударов плетью.

- Какой? – негромким безразличным голосом спросил экзекутор, - Многохвосткой, веревочной или кожаной?

- Кожаной, в один хвост, легкой, - указал Тейрезий, и многозначительно добавил: - Господин приказал не портить ей кожу.

- Будет исполнено, - все так же равнодушно ответил Керигий, странная служба которого довела его до состояния исполнителя, бездумно выполняющего свою работу. Он не получал удовольствия от страданий своих жертв, но и не сочувствовал им. Впрочем, он всегда действовал так, как ему приказывали, и никогда не ошибался в степени строгости или жестокости требуемого наказания, к которому Тейрезий, или, как сейчас, сам Петроний, приговаривали рабов. Тем не менее, Тейрезий остался, чтобы  проследить за исполнением наказания над одним из самых красивых «тел» дома Петрония, а заодно и полюбоваться этим «телом».

Тейрезий сочувствовал Эвнике. У него не было к ней ни капли вожделения, хотя предстоящее зрелище сечения обнаженного тела девушки его волновало. Несмотря на свою огромную власть в доме, он оставался честным и порядочным человеком, и это понимал и ценил сам его хозяин. Смотритель дома Петрония ни в какой мере не желал ласк или иного внимания Эвники, считая ее глубоко несчастной из-за безнадежности ее чувств. Тейрезий знал, как и многие в доме Петрония, о ее безответной любви, но не питал по поводу ее перспектив никаких иллюзий.

Сейчас ему хотелось поскорее закончить с тягостной процедурой экзекуции, которая, наверняка, не случилась бы, будь Петроний хоть чуточку внимательнее к той, которой предстояло встать у находившегося в углу столба.

- Разденься, - распорядился Тейрезий.

Эвника покорно расстегнула пояс, положила его на скамью. Затем отстегнула бронзовые аграфы, скреплявшие на плечах ее тунику. Легкое одеяние из тончайшей шерсти скользнуло вниз, обнажив то самое «тело», которое каждый день видел и не замечал Петроний. Эвника, прикрыв левой рукой грудь, повернувшись к мужчинам боком, изящным движением вышла из кольца упавшей ткани, подняла ее правой рукой и положила на скамью. Потом, выпрямившись, стыдливо прикрыла правой ладонью низ живота.

- Подойди к столбу! – негромко, но твердо приказал Тейрезий, любуясь красотой девушки.

Эвника, неловко ступая, по-прежнему прикрываясь, и поворачиваясь боком к зрителям, подошла к темному дереву. Дереву, поверхность которого была отполирована телами ее предшественниц, получавших здесь, каждая свою, назначенную господином, порцию страданий. Потом девушка обхватила руками столб и прижалась к нему всем телом.

- Привяжи ее! – распорядился Тейрезий.

Экзекутор, подойдя к столбу, у которого стояла Эвника, молча связал ей руки и прикрутил обмотанные веревками кисти к цепи, свисавшей другой стороны столба для бичевания. Теперь стройное тело девушки, вытянувшись, странно белело на фоне темного дерева, которое она обнимала. Экзекутор взял однохвостую плеть и встал около столба.

- Как бить? – спросил он, - По заду, или по спине?

- По заду, - помедлив мгновение, ответил Тейрезий, оценив красоту и грациозную позу привязанной вестиплики, и добавил со значением одно слово: - Аккуратно.

Экзекутор понимающе кивнул, и, подняв плеть, приготовился нанести первый удар.

- Начинай! – приказал Тейрезий.

Плеть свистнула и обожгла ягодицы девушки. Эвника со стоном вжалась в дерево столба.

- Один! – засчитал удар Тейрезий, и, видя, как напряженно стоит девушка, приказал ей: - Расслабь тело!

Эвника попыталась расслабиться, вздохнула и чуть повернула лицо, так, что Тейрезию стал виден ее изящный профиль и слезинка, замершая около уголка глаза.

Тейрезий кивнул экзекутору, и тот нанес второй удар. Девушка застонала горомче.

- Два! – произнес смотритель дома.

Эвника тяжело вздохнула, и постаралась с достоинством терпеть наказание дальше. Экзекутор стегал, высекая из груди привязанной к столбу девушки вначале громкие стоны, а под конец наказания и вскрики. Боль захлестывала ее. Гибкий кончик плети обжигал ягодицы. Экзекутор аккуратно, как и требовал Тейрезий, клал жгучие красные полосы на тело обнаженной девушки. Ягодицы Эвники вздрагивали, сжимались и разжимались. Тейрезий жадно глядел на редкое зрелище сечения столь красивого «тела», не забывая засчитывать очередной удар. Наконец, он произнес «Двадцать! », и девушка замерла, тихо всхлипывая.

- Развяжи ее! – приказал Тейрезий.

Керигий освободил заплаканную высеченную девушку, тут же прикрывшую руками свою наготу и повернувшуюся к мужчинам боком, продемонстрировав исполосованный красным зад. Тейрезий подал ей одежду. Эвника быстро оделась, застегнула пояс, и, смахнув слезы, молча поклонилась смотрителю дома.

- Идем, - произнес Тейрезий и увел наказанную девушку из эргастула.

По дороге он на ненадолго остановился у небольшого фонтанчика, журчавшего во дворе, посмотрел в ее, все еще мокрые глаза, и приказал:

- Умойся!

Эвника послушно умылась и Тейрезий спросил ее:

- За что господин рассердился на тебя?

- Господин приказал мне идти в дом его родственника Виниция. Я отказалась, - последовал честный и потрясающий своей нелогичностью ответ.

- Ты сошла с ума! – изумленно воскликнул Тейрезий. – Господин весьма благоволит к тебе, раз поступил столь милосердно! В другом доме тебя бы засекли в эргастуле до полусмерти.

- Я не могла, - тихо произнесла Эвника. – Прости меня. И спасибо тебе. Ты очень добрый человек, раз позаботился о том, чтобы меня не мучили.

- Это господин приказал наказать тебя как можно мягче. Не забудь поблагодарить его.

- Не забуду… - тихо произнесла Эвника.

Эвника действительно не забыла, что Петроний был к ней милостив, в том смысле, как он сам это понимал. И, как только Тейрезий освободился, рассказала ему о Хилоне Хилониде, который мог бы оказать услуги Марку Виницию в поисках Лигии.

И этот Хилон Хилонид пришел по ее просьбе в дом Петрония этим утром.

Когда Петроний и Виниций, вошли в атрий, он, при их появлении, отвесил глубокий поклон. Петроний вспомнил о своем вчерашнем предположении, что это, возможно, любовник Эвники, и улыбнулся. Стоявший перед ним человек был жалок и смешон. Он был не стар, но очень неухожен. Петроний успокоился и выслушал его предложения по поиску Лигии. Потом, согласившись принять его услуги, Петроний поинтересовался на всякий случай, откуда этот то ли философ, то ли врач и гадатель, знает Эвнику? Хилон ответил, что девушка приходила к нему за советом по любовному делу. Прекрасная вестиплика хотела излечиться от безответной любви. Однако, этот киник, стоик, и, одновременно, перипатетик, склонный к вину, дал ей амулет, который принесет ей взаимность, естественно, за хорошую плату. Петроний посмеялся, хотя слова про безответную любовь прекрасной рабыни неприятно кольнули его сердце…

Хилон тотчас отправился на розыски, и Виниций получил надежду на возвращение его возлюбленной. А Петроний снова подумал об Эвнике, которая прошла вдалеке по галерее.

День прошел как всегда, в письмах, беседах и прочих обыденных хлопотах. Но Петроний снова и снова вспоминал вчерашнее. И больше всего беспокоило его воспоминание о золотоволосой девушке, лежавшей у его ног, с благодарностью целовавшей край его тоги за то, что он приказал ее высечь вместо изгнания.

Вечером Петроний снова не находил себе места. Мысли об Эвнике осаждали его ум. Он все время возвращался к странностям поведения своей вестиплики прошлым утром, и к этому восторженному выражению лица девушки, которое он увидел, когда сегодня, перед приходом Хилона, похвалил ее и положил руку на ее золотистые волосы. При воспоминании об этом, Петроний внезапно почувствовал те самые ощущения на своей правой ладони, как будто снова тронул мягкие волосы своей рабыни. И он пожалел, что второпях ограничился всего лишь этим мимолетным касанием. Ему захотелось гладить эти волосы обеими руками, потом перейти на изящные черты лица девушки, провести ладонью по ее гибкой шее, и…

Петроний ощутил приступ раздражения. Он понял, что испытывает к Эвнике не просто что-то вроде телесного вожделения. Все было иначе. Не так, как с Хрисотемидой, или с другими женщинами, которых в его жизни было немало. Эвника была совсем другой. И ему странно было чувствовать нарастающее желание взаимности от ничтожной рабыни, которую он в любую секунду мог взять силой.

Но…

Петроний понял, что телесного обладания ему будет мало. Он желал чувств от того «тела», которое все время было в его власти. И Петроний, с внезапно нахлынувшей яростью, вспомнил, как промолчала высеченная рабыня на его вопрос о том, кто из рабов ее любовник. И Петроний твердо решил узнать его имя, и удалить под благовидным предлогом. Странно, но его уже даже не раздражало, а просто оскорбляло наличие соперника в собственном доме. Соперника, ради которого Эвника без колебаний пошла на открытый бунт против своего законного владельца, и даже будучи наказанной, оставалась ему верна. Он понял, что восхищается преданностью девушки, и завидует тому, кто был ее, этой преданности, удостоен.

Раздражение от уколов ревности пересилило иные его чувства, и Петроний решил вызвать к себе Эвнику для объяснений.

Несмотря на поздний час, Эвника пришла быстро. Видно было, что она еще не ложилась. Лицо девушки было спокойным, но за этим внешним спокойствием угадывалось скрытое волнение. Она встала перед своим господином, и, изящно поклонившись, замерла в ожидании распоряжений.

- Зажги свет, - приказал Петроний.

Девушка молча взяла масляную лампу, стоявшую на столике у ложа Петрония, и зажгла несколько светильников, стоявших в разных концах комнаты. Стало гораздо светлее.

Эвника поставила лампу на место и, выпрямившись, вопросительно посмотрела на своего хозяина.

- Разденься! – неожиданно хриплым от волнения голосом, произнес Петроний.

Девушка испуганно на него посмотрела, потом дрожащими руками расстегнула пояс и освободилась от одежды. Она встала перед Петронием, обнаженная, прекрасная, совершенно не пытаясь как-нибудь прикрыться. Петроний встал, подвел ее ближе к свету. Внимательно осмотрел ее плечи, грудь, потом повернул ее спиной и мягко провел по задней части тела Эвники, от плеч до бедер.

- Тебя стегали по заду, или по спине? - осведомился ее повелитель.

- По заду, - тихо ответила девушка и добавила: - Не беспокойся, господин, следов от плети на моем теле не осталось. Тейрезий проследил за исполнением твоего приказа, чтобы кожу мне не испортили. Спасибо тебе за твою милость!

- Я рад, что Тейрезий точно исполнил мое приказание, - промолвил Петроний, взял Эвнику за руку, подвел ее к своему ложу и присел на него.

- Присядь рядом! - повелительным жестом указал он рядом с собой.

Девушка, по-прежнему обнаженная, присела на краешек постели римского патриция.

- Смотри мне в глаза и отвечай честно, - спокойно, но твердо произнес Петроний. Эвника подняла на него чистые голубые глаза, и Петроний поразился их выражению.

Любовь… Это одно слово, которое может описать тот свет, который он увидел.

Любовь…

К кому?

Петроний вновь ощутил приступ ревности к своему счастливому сопернику, и начал допрос Эвники издалека.

- Тебе было больно? – тихо спросил он ее, имея в виду то, что произошло вчера утром в эргастуле.

- Да, господин, - чуть дрогнувшим голосом ответила Эвника.

- И страшно? – продолжил вопросы Петроний.

- Страшно, господин, - подтвердила рабыня.

- Ты поняла, за что тебя наказали? – спросил, глядя ей в глаза, Петроний, - За какую провинность?

- Я отказалась исполнить твой приказ, господин, - твердо, не опуская глаз ответила Эвника, - Ты пожелал видеть меня в доме трибуна Виниция, а я посмела тебе перечить.

- Ты правильно поняла, - кивнул Петроний, - Тогда скажи, почему ты не исполнила приказ после наказания?

- Я думала, ты передумал, господин! – теперь Эвника смотрела на него глазами, в которых застыл ужас. Петроний понял, что она смертельно боится быть изгнанной из дома.

- Успокойся, - внушительно произнес Петроний, - Виниций не принял тебя. И я теперь никогда (Петроний со значением выделил это слово) тебя не отпущу!  

- Благодарю тебя, господин! – Эвника бросилась перед ним на колени и поцеловала его руки.

- Мы не закончили, Эвника! - Петроний взял ее лицо в руки и властным движением заставил глядеть ему прямо в глаза.

- Я слушаю, господин! – глаза Эвники сияли восторгом и благодарностью.

- Ответь, Эвника, только честно, - Петроний сурово поглядел на нее, - Если бы я не передумал, и пригрозил бы вновь послать тебя под плеть, ты пошла бы в дом Виниция?

- Нет, господин, - Эвника со слезами на глазах покачала головой, - Ни за что!

- А если бы это продолжалось снова и снова? Если бы я счел твою дерзость несносной и приказал бы бичевать тебя до смерти?

- Я умерла бы в твоем доме, - чуть слышно прошептала Эвника, - Под твоей крышей.

- Ты так его любишь? – задал коварный вопрос Петроний.

- Да, господин! – Эвника, стоящая на коленях, вновь припала к его рукам своими устами.

У Петрония заныло сердце. Это была уже не просто зависть, а смесь зависти и отчаяния, оттого, что эта безграничная преданность и светлая любовь принадлежат не ему.

Впрочем, насчет преданности…

- Желаешь ли ты служить мне? – тихо спросил Петроний.

- Больше всего на свете! - восторженно выдохнула коленопреклоненная  девушка, поставив вопрошающего в тупик экзальтированным тоном своего ответа.

Петроний решил зайти с другой стороны, чтобы, усыпив бдительность девушки, все же выведать имя того, кого уже готов был убить собственными руками.

- Почему другие рабыни называют тебя Дианой? – спросил он.

- Я девственница, - тихо призналась Эвника, - И я не…

Здесь она замолчала и опустила глаза, боясь открыть чужую тайну.

Петроний улыбнулся.

- Я знаю о тех шалостях, что позволяют себе слуги в моей бане, - спокойно сказал он, - И не собираюсь требовать у тебя имена тех, кто в этом непотребстве участвует.

- Не карай их, господин! – попыталась защитить его подвластных Эвника, - У них не так много поводов для наслаждений…

- Обещаю, - вздохнул Петроний, - И все же, скажи, почему ты, при твоей красоте (Петроний мягко погладил рукой ее обнаженное плечо), до сих пор не разделила ложе с тем, кого ты так страстно любишь?

Эвника странно, почти с вызовом, поглядела ему в глаза, и, покачав головой, ответила с каким-то горьким выражением в голосе:

- Я не открылась ему, господин. Он ничего не знает.

«И не узнает! » - ликующе пронеслось в голове Петрония. Вслух же он произнес:

- Отчего ты не открылась ему? В чем причина твоей робости?

Эвника опустила глаза и промолвила:

- Он не видит меня. И не слышит. И никогда не полюбит…

- Так назови мне его имя! – вспылив, Петроний, нагнувшись, твердо взял Эвнику за плечи и требовательно посмотрел ей в глаза. - Кто этот слепец, что не видит столь изысканной красоты? Кто может не услышать биения столь отважного и нежного сердца? Кто этот несчастный?!

Эвника покачала головой и опустила очи долу.

Петроний чуть успокоился, и, отпустив плечи девушки, взял ее руки в свои, и твердо произнес:

- Назови мне его имя, и я заставлю его помнить о тебе всю жизнь!

«Всю, сколько ее у него останется! » - мысленно добавил он про себя, уверенный, в том, что, уничтожив презренного соперника, после тайной расправы над ним, сможет приблизить и влюбить в себя эту, нет, не рабу, золотоволосую богиню.

Коленопреклоненная Эвника подняла голову, взглянула ему прямо в глаза, и твердым голосом произнесла имя, поразившее его в самое сердце

- Петроний.

- Кто? - тихо переспросил ее господин, не веря своим ушам.

- Петроний Арбитр, - также твердо глядя ему в глаза, ответила Эвника.

- Ты хочешь сказать, что любишь меня? – Петроний был поражен, - Прекрасная Эвника, золотоволосая богиня! Сколько же ты мучаешься от неразделенной любви?

- С того дня, как появилась в твоем доме, - с достоинством ответила его рабыня, - Но я не мучилась. Я была счастлива тем, что служу тебе.

- И ты отказалась идти в дом Виниция…

- Я люблю тебя, господин, - тихо произнесла Эвника, - Тебя, а не твоего родственника.

- И это я сам, за твою любовь ко мне, послал тебя под плеть… - Петроний покачал головой, понимая всю жестокость своего поступка. – И ты не обижена?

- Тейрезий сказал, что ты поступил со мною милосердно, - заметила Эвнка, - Он сказал, что в другом доме меня бы засекли в эргастуле до полусмерти. Мне не на что обижаться, раз я жива и могу говорить тебе все это, и мое тело не раздражает тебя зрелищем шрамов от бича.

- Больше этого с тобою никогда не случится! – решительно произнес Петроний, - Тебя никогда не коснется ни рука, ни плеть экзекутора! Если ты действительно провинишься, я сам накажу тебя. Накажу так, как сочту нужным.

- Благодарю тебя, мой господин! – Эвника вновь поцеловала его руку. – Удары от тебя это честь для твоей рабыни.

- Я постараюсь воздержаться от воздания чести твоей красоте столь странным образом, - улыбнулся Петроний, - Хотя я знаю нескольких августиан, которым нравится ласкать высеченных девушек.

- Если хочешь, я принесу розги или плеть, - по-прежнему, стоя на коленях, тихо произнесла Эвника. – Возможно, ты все еще сердишься на меня… Так накажи меня своими руками. Я буду рада этой боли.

- Не стоит, - покачал головой Петроний, и нежно провел по ее плечу. – Ты божественно красива. И мне неловко, что ты пострадала.

- Не говори так! – глаза Эвники блестели слезами. – Я благословляю тот миг, когда ты приказал меня высечь! Ведь иначе бы ты никогда не заметил, что я тебя люблю!

- Я был слеп, - произнес Петроний, - Прости меня…

Вместо ответа, девушка прижалась лицом к его рукам, и замерла в этом положении. Петроний замер, боясь пошевелиться и спугнуть странное ощущение счастья, переполнявшее его.

Он не помнил, сколько времени продолжалось стояние на коленях прекрасной вестиплики. Он любовался изящными линиями ее спины, округлыми ягодицами, на которых, к счастью, уже не осталось следов вчерашнего наказания.   И все не хотел прерывать эту странную сцену. И все же…

- Эвника! - тихо позвал Петроний.

- Да, господин? - отозвалась девушка, подняв к нему свое прекрасное лицо.

- Я хочу, чтобы ты осталась. На эту ночь, и на все последующие… На все мои ночи, сколько их будет в моей жизни!

- Я люблю тебя, господин! – Эвника всем телом прижалась к нему.

- Я люблю тебя, моя богиня! – прошептал Петроний, гладя ее нежную кожу, чуть блестевшую в пламени ламп…

… Дни летели за днями, а Петроний никак не мог насытиться ласками своей Возлюбленной. Эвника не была «искусна в любви», но своей готовностью исполнить любое его желание, услужить ему телом и душой, покорила его сердце. Особенно после недавней истории с мурринской чашей… 

- Эвника! – приказал в то утро Петроний, - Принеси из моего таблинума чашу для вина.

- Будет исполнено, мой господин! – с улыбкой произнесла его золотоволосая богиня, сладостным вздохом выделим слово «мой». И направилась в таблинум.

Через несколько мгновений, Петроний услышал звон разбитого стекла.

Встревоженный и недовольный, он проследовал в таблинум, и обнаружил там свою богиню, в растерянности стоящую на коленях и перебирающую осколки разбитой чаши.

Этот сосуд, один из двух подобных редкостей в его коллекции, стоил баснословно дорого. И Петроний всегда ценил его больше, чем любую из своих рабынь, или иных вещей своего дома. И вот, эта драгоценность была безвозвратно утрачена.

Но в то мгновение, когда он застыл на пороге, он смотрел не на разбитую вещь, когда-то бывшую предметом его странного тщеславного вожделения. Он смотрел на свою Эвнику, в отчаянии пытающуюся собрать осколки в подобие испорченного предмета. И в ужасе осознал, что по рукам ее струится кровь. Ее кровь…

Для него больше не существовало ни драгоценной чаши, за которую было выложено целое состояние, и которая была только что разбита. Ни того странного упоения коллекционера, обладающего редкой вещью, которое было с нею связано. Петроний испытал ужас оттого, что Эвника пострадала от этих осколков. Подбежал. Поднял ее на ноги. Удержал девушку от попыток вновь упасть на колени, уже перед ним. Заставил бросить на пол те самые острые куски стекла, что порезали ее пальцы. Кликнул лекаря. Вручил рыдающую девушку его попечению. И только потом посмотрел на пол, где среди остатков баснословно дорогой вещи виднелись пятна крови его Возлюбленной. И кровь была куда ярче цветного стекла…

Сейчас он не чувствовал к разбитой чаше, одному из самых ценных предметов его коллекции, ничего кроме отвращения. Петроний в раздражении приказал убрать осколки, не забыв посоветовать рабыне, пришедшей исполнить его приказ, быть аккуратной. Странная забота удивила девушку, но Петроний уже спешил в комнату Лекаря.

Грек Симонид вышел ему навстречу.

- Что с ней? – отрывисто спросил Петроний про Эвнику.

- Ничего страшного, господин, - Лекарь сделал успокаивающий жест руками, - Эвника в порядке. Она просто порезала себе пальцы. Я уже остановил кровь и наложил повязки. Только…

- Что «только»? Говори! – требовательно произнес Петроний.

- Она все время плачет. Боится, что ты… Господин! Будь милосерден к ней! Она ведь не хотела ее уронить!

- О чем ты? – нахмурился Петроний, и тогда до него дошел весь смысл слез и ужаса, застывших в глазах Эвники, когда он вошел в таблинум. И только тогда Петроний понял, почему девушка, сжимавшая окровавленными руками осколки чаши, хотела упасть перед ним на колени.

Грек, боясь вспышки гнева своего господина, опустил глаза.

- Ах, ты о чаше? – спросил Петроний, и, не дождавшись ответа, уже совершенно спокойно, произнес, - Не бойся, я буду милосерден к Эвнике. Ей нечего бояться. Да и тебе тоже. Спасибо, что справился с ее ранами. Дай ей анисовых капель, и, как только она успокоится, пришли ее ко мне.

Спустя некоторое время, Эвника, опустив голову, несмело вошла в таблинум. Петроний ждал ее, сидя на инкрустированном слоновой костью табурете, обозначаемом у римлян словом subsellium. Подойдя к нему своей изящной походкой, девушка медленно опустилась перед ним на колени. Голова ее осталась склоненной. Руки девушки были перевязаны чистыми белыми бинтами. Петроний наклонился и поднял за подбородок лицо Эвники. Улыбнулся ей. Но его золотоволосая богиня глядела на него глазами, в которых застыли слезы.

- Что с тобой, богиня? – спросил ее Петроний.

- Прости меня, господин! – с чувством произнесла Эвника, - Прикажи меня бичевать, только прости!

- Я не сержусь, - Петроний ласково погладил ее по щеке, - Вовсе не сержусь на тебя. Жаль только, что ты поранила руки. Но Симонид сказал, что все обойдется, и порезы несерьезны. Хвала богам и его умению Лекаря!

- Ты не прогонишь меня? – Эвника смотрела на него со странной смесью мольбы и надежды.

- Никогда, - твердо ответил Петроний.

Девушка коснулась губами его руки, и он ощутил приступ нежности к своей рабыне, которую уже боготворил. Затем, Эвника посмотрела ему в глаза, и тихо сказала:

- Господин, накажи меня.

Ее глаза не просили, они требовали искупления. И Петроний не знал, как ему поступить. Пожалуй, впервые в жизни он растерялся, видя глаза Женщины. Женщины, желающей Страдания.

Петроний молчал.

Не слыша ответа, Эвника продолжила свою речь.

- Господин! Я разбила твою драгоценность. Я виновата. Ты должен меня наказать. Прикажи бичевать меня, чтобы всем рабам в доме неповадно было тебя огорчать.

- Нет, - твердо сказал Петроний, - Я поклялся, что твоего тела не коснется плеть экзекутора. Не бойся, я не нарушу своего слова.

И тогда Эвника, глядя ему в глаза, медленно, отчетливо произнесла слова, приведшие его в восхищение храбростью собственной рабыни:

- Господин! Я отказываюсь от своей привилегии. Я возвращаю тебе твое Слово, и освобождаю тебя от данных мне клятв.

Петроний восхищенно покачал головой и приказал:

- Позови Тейрезия.

Эвника встала, низко поклонилась, и вышла из таблинума.

Вернувшись вместе с критянином, она вновь опустилась на колени, склонив голову, и ожидая решения своей участи.

- Тейрезий! – сурово произнес Петроний, - Эвника сегодня провинилась, и заслуживает наказания.

- Да, господин, - произнес, тяжело вздохнув, Тейрезий.

- Пусть принесут розги. Я накажу ее сам.

- Будет исполнено – Тейрезий поклонился и вышел.

Эвника осталась коленопреклоненной. Петроний подошел к ней, и, нагнувшись, взял в руки ее перевязанные бинтами кисти. Эвника подняла на него глаза и восхищенно посмотрела ему в лицо.

- Господин, ты воздаешь мне честь! – сказала она.

- Да, моя богиня, - ответил Петроний, - Я воздам тебе эту честь, раз ты этого хочешь.

- Хочу, господин! – с каким-то восторгом произнесла Эвника. - Накажи меня!

- Ты не боишься боли? – Петроний погладил ее по лицу. – И не страшишься моих ударов?

- Нет, господин! – твердо ответила Эвника. - Наказывай меня как должно! Я буду счастлива принять твои удары!

- Да будет так, - тихо произнес Петроний.  

Вошла Ираида, внеся сосуд, в котором вымачивались длинные зеленые прутья. Петроний жестом отпустил ее и повернулся к Эвнике.

- Встань и разденься, - мягко произнес он.

Эвника без слов повиновалась, поднялась с колен, расстегнула пояс, сняла тунику, и положила свою одежду на роскошно отделанный табурет.   Грудной и набедренной повязки девушка не носила. Петроний любил услаждать свой взор, любуясь ее совершенными формами через полупрозрачную косскую ткань, цвет которой дивно гармонировал с цветом кожи его Возлюбленной. Теперь обнаженная и бесстрашная, Эвника стояла перед ним в готовности к жестокому наказанию.

- Отодвинь от стены, - указал Петроний на стоявшее в таблинуме ложе, предназначавшееся для отдыха и чтения.

Эвника исполнила его приказание, и замерла в готовности услышать дальнейшие распоряжения своего господина.

- Ложись, божественная! – Петроний чуть-чуть улыбнулся и указал на изысканно украшенное ложе. - Это место достойно твоего прекрасного тела!

Эвника с нежной улыбкой легла на драгоценную мебель. Ее изящное тело смотрелось, на фоне резных и инкрустированных узоров, как картина в изысканном обрамлении. Эстетство ее господина, Арбитра изящества, проявилось и в этом жесте.

Петроний придвинул к ложу инкрустированный табурет, из числа стоявших в таблинуме, присел на него. Прекрасная головка Эвники покоилась на небольшой подушке. Ее лицо было повернуто к своему господину, а в глазах…

А в глазах лежащей обнаженной девушки, изготовившейся для жестокого телесного наказания, не было ни страха, ни даже робости. Только любовь к тому, кто будет высекать из ее души слезы и крики. Петроний гладил изящные черты лица своей отважной рабыни, а Эвника наслаждалась этими мгновениями покоя и улыбалась спокойной и счастливой улыбкой, как будто эти ласки будут продолжаться вечно.

Наконец, Петроний решил поговорить с нею о предстоящем.

- Эвника, - тихо произнес он. – Я не буду тебя привязывать.

- Как пожелаешь, мой господин, - Эвника казалась безразличной к обстоятельствам будущего истязания. Казалось, она живет только этим мгновением счастья! А то, что случится через минуту, вся эта жгучая боль, обещанная ей строгим господином, ее ничуть не волнует и, естественно, не пугает.

- Но сечь тебя я буду сильно, - продолжил Петроний.

- Это твое право, - безмятежно отозвалась его покорная обнаженная рабыня.

- Тебе будет больно. Ты можешь стонать, кричать и плакать, сколько захочешь, - Петроний безуспешно пытался вызвать в девушке отголоски страха, желая услышать, и немедленно удовлетворить сколь угодно завуалированную просьбу о снисхождении, желая иметь хотя бы ничтожный повод для ее прощения, или превращения возможного истязания в чисто символическое наказание.

- Ты бесконечно добр, мой господин, - Эвника нежно прикоснулась к его пальцам губами.

- Я хочу, чтобы ты знала, - Петроний не терял надежды смягчить ситуацию, чтобы не мучить болью свою прекрасную упрямицу, - Ты можешь просить о смягчении ударов. Проси о перерыве наказания, о пощаде. Я дам тебе отдохнуть, или даже вовсе прекращу тебя сечь. Поверь, я вовсе не хочу твоих страданий.

- Ты не можешь простить меня, не наказав, – Эвника произнесла слова, свидетельствовавшие о том, что она больше погружена в странную заботу о нем, чем в собственные возможные страдания. - Все рабы в доме должны знать, что ты строго взыскиваешь за провинности, даже с меня! Пусть я твоя наложница, но я уничтожила драгоценную вещь, и заслуживаю наказания, иначе остальные рабы перестанут принимать твою волю как Закон.

- Мне безразлично мнение рабов о моих делах, - Петроний был недоволен тем, что его рабыня заботится о его престиже больше, чем он сам. – Я сам решаю, кто в моем доме достоин наказания.

- Тогда накажи меня, - тихо и спокойно ответила Эвника, - за то, что я опять посмела тебе перечить.

- Ты знаешь, что ты для меня дороже любой драгоценности, - Петроний, нагнувшись, поцеловал ее плечо. – Поверь, я буду аккуратен, и постараюсь не испортить твоей нежной кожи.

- Я буду гордиться следами от твоих ударов, - Эвника была вполне серьезна, - Не щади меня.

Петроний поднялся с резного табурета, и взял из вазы с розгами один прут. Потом подошел к месту наказания и еще раз взглянул на свою рабыню. Эвника вытянулась своим обворожительно прекрасным телом на изящно изукрашенном дереве. Ожидая удара, она сжала ягодицы, и взялась перевязанными руками за края ложа. При этом, она повернула в сторону Петрония свою изящную головку. Ее глаза глядели на него в безмолвной готовности принять боль из его рук.

Петронию частенько случалось распоряжаться о наказании рабынь. Не раз приходилось ему и непосредственно присутствовать при наказаниях «тел» женщин его фамилии, в том числе и достаточно красивых. И всегда Петроний наблюдал примерно одно и то же. Страх в глазах жертвы. Дрожащие руки. Униженные мольбы о пощаде… И слезы, еще до первого удара, в бессмысленной попытке разжалобить своего хозяина.

Эвника же вела себя так, что Петроний восхищался ее храбростью и странной рассудительностью все больше и больше. И это заставляло его медлить. К тому же, он испытывал известную робость, в которой боялся признаться даже себе самому. Петроний еще ни разу никого не наказывал собственноручно. И он всерьез опасался испортить кожу «тела», которое, столь неожиданно, стало ему дороже испорченной вещи.

И все же, Петроний, ощутив, что не стоит больше медлить, взмахнул лозой. Господин высек на нежной коже ягодиц своей любимой рабыни первую красную полосу…

Петроний наносил удары расчетливо, стараясь, чтобы следы на теле Эвники не пересекались. Стегал не торопясь, получая от церемонии наказания покорного его воле «тела» странное удовольствие. При каждом взмахе лозы нежные половинки зада Эвники вздрагивали. Прут впечатывался в них, потом зад девушки округлялся и расслаблялся снова. Эвника громко стонала, со слезами в голосе. Петроний не считал ударов, но когда на округлых ягодицах его рабыни красного стало больше, чем белого, его Возлюбленная начала громко вскрикивать. Эти искренние крики боли, несомненно, слышали в соседних комнатах дома, и Петроний, несмотря на то, что девушка так и не запросила пощады, решил прекратить истязание. Крики наказываемой не доставляли ему удовольствия, и он, наконец, отбросил очередной прут. Эвника, вылежавшая сечение не привязанная к ложу, расслабила тело, и замерла, все еще всхлипывая. Петроний вновь присел на инкрустированный табурет и стал ласково гладить тело девушки, проводя руками от ее нежных плеч, до бедер, задерживая ладони на высеченных, сверкающих горячими рубцами, ягодицах рабыни. Эвника постепенно перестала всхлипывать, наслаждаясь его мягкими прикосновениями. В глазах девушки все еще виднелись слезы, лицо покраснело, но было удивительно трогательным и, как ни странно, красивым. Петроний вытер слезы с ее нежных щек, и…

Эвника улыбнулась ему.

- Ты… простил меня, господин? – тихо спросила она.

Дыхание ее чуть прерывалось от запоздалых рыданий, но в голосе не было ни страха, ни обиды, лишь надежда на прощение.

- Я и не сердился, - Петроний был восхищен терпением и прекрасной покорностью своей рабыни, - Почему ты не попросила пощады? Ты ведь могла в любое мгновение прекратить свои страдания.

- Ты должен был наказать меня, как сочтешь нужным, - отозвалась Эвника, - я не могла позволить себе просить пощады. Мое наказание определяешь ты сам. Прости меня!

- Я прощаю тебя, Эвника, - с чувством произнес восхищенный Петроний.

И, помедлив добавил:

- И ты меня прости!

- За что, мой господин? – искренне удивилась девушка, приподнявшись на ложе.

- Мне…, - Петроний нежно погладил ее высеченные ягодицы, - Мне было приятно сечь тебя. Почти так же, как ласкать твое божественное тело…

- Я счастлива служить тебе, - произнеся эти слова, Эвника взглянула ему прямо в лицо своими нежно-голубыми глазами.

- Даже страдая? – Петроний погладил обнаженное плечо Эвники.

- Даже страдая, - странно улыбнулась его Возлюбленная, и добавила:

- Боль от твоих рук… Это совсем иначе. Не просто больно… Если тебе приятно сечь меня, секи сколько пожелаешь.

- Нет, - покачал головой Петроний, - твое тело заслуживает ласк, а не розог!

И он обратил внимание на кровавые пятна, выступившие на бинтах, которыми были обмотаны ладони Эвники. Укоризненно покачав головой, Петроний кликнул Лекаря. Эвника виновато улыбнулась…

…Лекарь просил оставить Эвнику в кубикуле, где он ухаживал за больными рабами. Петроний отрицательно покачал головой, и приказал уложить наказанную рабыню в его, Петрония, собственной спальне. Эвника пыталась, с мягкой улыбкой, протестовать, заявляя, что наказание от рук ее господина было вовсе не таким уж болезненным, а порезы, после новой перевязки, ничуть не мешают ей прислуживать своему хозяину. В ответ, Петроний, мягко погладив ее волосы, пообещал через некоторое время позволить ей подняться с ложа.  

И он действительно позволил ей присутствовать в триклинии на ужине. Роскошно одетая, сияющая золотистыми волосами, Эвника возлежала рядом с ним, со счастливой улыбкой на устах. И о случившемся напоминали лишь повязки на ее ладонях…

Дни бежали за днями, декада сменялась декадой. Петроний был счастлив тем, что Эвника, добрая и преданная, находится рядом с ним. И единственное, что его тревожило, это ее приниженное положение в доме, никак не соответствовавшее тому значению, которое эта девушка имела для него.

Петроний знал, что над ним сгущаются тучи. Что Тигеллин, подлый прислужник императора, затеял интригу, в результате которой он, Петроний, должен быть повержен. И он понял, что недалек тот день, когда это может случиться.

Тогда и состоялся между ним и Эвникой странный разговор, который предварял реализацию уже принятого им решения. И предопределял Судьбу, и самого Петрония, и Эвники…

В тот день Петроний призвал к себе Эвнику, желая сообщить ей о том, что решил отпустить ее на свободу. Она пришла, вся лучащаяся своей нежной улыбкой, светлая и радостная. Петроний смотрел на Эвнику глазами эстета, восхищенного дивными формами, и любовника, для которого это дивное тело дышит любовью. Эвника, одетая в прозрачное фиолетовое платье, называвшееся "косской одеждой", сквозь которое просвечивало ее розовое тело, была и впрямь прекрасна, как богиня. Чувствуя, что ею восхищаются, и безгранично любя Петрония, всегда ожидая его ласк, она зарумянилась от радости, словно была не наложницей, а невинной девушкой.     

- Что скажешь мне, моя Харита? - спросил Петроний, протягивая к ней руки.

А она, склонив перед ним свою златоволосую головку, ответила:

- Господин, пришел Антемий с певцами и спрашивает, желаешь ли ты сегодня его слушать.

- Пусть подождет. За обедом он споет для нас гимн Аполлону. Клянусь пафийскими рощами! Когда я вижу тебя в этом косском платье, мне чудится, будто стоит предо мной сама Афродита, прикрывшаяся лоскутком неба.

- О господин! - молвила Эвника.

- Иди ко мне, Эвника, обними меня крепко и дай мне твои уста. Ты любишь меня?

- Самого Зевса я не любила бы сильнее!

С этими словами она прижалась губами к его губам, трепеща от счастья в его объятьях.

- А если бы нам пришлось расстаться? - спросил Петроний после поцелуя.

Эвника с ужасом посмотрела ему в глаза:

- Как это понять, господин?

- Не пугайся! Видишь ли, возможно, мне придется отправиться в далекое путешествие.

- Возьми меня с собой! – Эвника по-прежнему смотрела на него преданным взглядом.

Он некоторое время любовался ею, а потом заговорил о том, что считал действительно важным для нее.

- Эвника! - произнес Петроний, - Скажи, чего ты хочешь больше всего на свете, из того, что я мог бы сделать для тебя?

- Ничего, - улыбнулась его златокудрая богиня, - просто быть с тобой рядом. Служить тебе. Любить тебя. И ничего больше.

- Я хотел бы отблагодарить тебя, - улыбнулся Петроний.

- За что? - глаза Эвники воззрились на него в недоумении.

- За то, что ты есть. За то, что ты рядом со мною. За то, что ты стала моим счастьем.

- Я хочу просто быть с тобой рядом. И ничего больше, - Эвника улыбалась, но в глазах ее появилась тревога.    

- Я хочу отпустить тебя на свободу, - серьезно произнес Петроний.

Эвника изменилась в лице. Затем бросилась перед ним на колени и с мольбой протянула к нему руки.

- Господин! В чем я провинилась?! За что ты хочешь меня прогнать?

- О боги! - воскликнул Петроний. - Эвника! Поднимись, тебе не стоит так горевать.

- Господин! - Эвника по-прежнему была вне себя от ужаса. В глазах ее застыли слезы. - Верни меня в вестиплики! Прикажи меня бичевать! Но не прогоняй!

- О чем ты, золотоволосая? - Петроний наклонился и погладил свою рабыню по щеке. - Я вовсе не собираюсь тебя прогонять. Мне хотелось, чтобы ты была обеспечена, на случай, если меня не станет.

- Нет! - Эвника прижалась к его ногам и глянула на него снизу вверх. - Мне не нужна свобода от тебя!  

- Не спорь, - Петроний терпеливо погладил ее по золотым волосам, - Я хочу, чтобы ты была свободна и счастлива.

- Для счастья мне не нужна свобода! – горячо запротестовала Эвника, - Только ты…

- Поверь, так будет лучше, - Петроний, вопреки обыкновению, не стал раздражаться на неповиновение, даже с уважением отнесся к столь трогательной преданности своей рабыни. – Пойми, я, увы, не вечен. Но мне будет приятно, за гладью Ахеронта, отделяющего Мир Живых от Мира Мертвых, думать о том, что столь совершенное человеческое существо, как ты, живет в довольстве и достатке.

- Я не смогу жить без тебя, - серьезно сказала Эвника, - И я не хочу, чтобы ты без меня уходил в Мир Мертвых. Я последую за тобой.

- Не глупи, - Петроний попытался рассердиться, но его сердце почему-то предательски затрепетало, когда он увидел слезы на ее щеках. Он машинально стер их пальцами. Эвника припала губами к его пальцам.

- Я твоя раба, - тихо сказала его золотоволосая Возлюбленная, четко выделив слово «твоя». И произнесла слова, в очередной раз восхитившие Петрония:

- Предпочитаю быть твоей рабыней, чем женой императора.

Петроний вздохнул, нагнулся, и почти силой поднял очаровательную строптивицу на ноги. Подвел ее к табурету. Нажав на прекрасные плечи, принудил усесться. Сам присел на соседний, стоявший рядом. Взял ее руки в свои. Эвника тут же нагнулась и начала целовать его пальцы.

- Прости меня, господин, - тихо произнесла она, - Я отказываюсь от свободы. Если хочешь, накажи меня за строптивость.

Петроний погладил ее золотистые волосы и уступил, решив, что договорится с претором об освобождении столь преданного существа без ее присутствия…

Время шло. Петроний старался не замечать печалей. Казалось, что он по-прежнему счастлив и удачлив. Даже пожар Рима почти не затронул его владения.

Но потом…

Потом случилось страшное.   После пожара, со стороны Палатинского дворца императора, пришли гонения на христиан. И, найденная Виницием, и казалось, навсегда им обретенная Лигия, уже ставшая его невестой, и все ее друзья, оказались в руках преторианцев. И все же, Петроний смог помочь Виницию спасти его Лигию. В тот день на арене римского цирка случилось чудо. Ее, Лигии, верный раб и защитник Урс поверг наземь быка, который должен был растерзать девушку. И римская толпа, вопреки своей обычной кровавой похоти, вынудила Нерона отпустить и хрупкую девушку и могучего бойца, и даже Виниция, готового закрыть несчастную девушку собственным телом, живыми с арены, где убивали христиан. Петроний укрыл этих счастливцев в своем доме, а Эвника позаботилась о Лигии, чье душевное и телесное здоровье основательно пошатнулись в эти страшные для Рима дни.

Этого, конечно, Нерон не мог простить даже Петронию… Обезумевший от всевластия и вседозволенности, император удалился из Рима, но внимательно глядел за теми, кто имел неосторожность его оскорбить, словом или поступком.

Петроний, вместе со значительной частью своей фамилии, выехал в Кумы, где решил остаться вместе с Эвникой на столько дней и ночей, сколько им подарит его счастливая судьба. Впрочем, он знал, что этих дней и ночей осталось немного, и старался провести их так, чтобы его Возлюбленная была счастлива.

Петроний не ошибся в своих ожиданиях. В один из этих счастливых дней, молодой Нерва, всегда его любивший и преданный ему, прислал в Кумы своего отпущенника с известием обо всем, что творилось при дворе императора.

Гибель Петрония была предрешена. Собирались завтра же послать к нему центуриона с приказом оставаться в Кумах и ждать там дальнейших распоряжений. Следующий гонец, которого пошлют через несколько дней, доставит смертный приговор.

С невозмутимым спокойствием выслушал Петроний вольноотпущенника, затем сказал:

- Отнесешь своему господину одну из моих ваз, я дам ее тебе перед твоим отъездом. Также передай ему, что я от всей души его благодарю за эту весть - теперь я смогу опередить приговор.

И он вдруг рассмеялся, как человек, которого осенила замечательная мысль и который заранее радуется ее осуществлению.

В тот же вечер его рабы были разосланы во все концы Кум с приглашениями всем августианам и августианкам принять участие в пире на роскошной вилле арбитра изящества.

Сам хозяин в пополуденные часы что-то писал в библиотеке, затем принял ванну, после чего велел вестипликам себя одеть и, великолепный, нарядный, подобный божеству, зашел в триклиний, чтобы взглядом знатока проверить, все ли сделано как надо, а затем направился в сад, где отроки и юные гречанки с островов плели к ужину венки из роз. Лицо его не омрачала даже тень тревоги. О том, что пир будет необычный, слуги узнали лишь по его распоряжению выдать особенные награды тем, кем он был доволен, и слегка выпороть тех, чья работа ему не понравилась, либо тех, кто еще прежде заслужил выговор и наказанье.

Наконец, покончив со своими неспешными заботами, и усевшись в саду под буком, сквозь листву которого падали на землю солнечные лучи, испещряя ее светлыми пятнами, он призвал к себе Эвнику.

Она явилась в белых одеждах, с веткою мирта в волосах, прелестная, как Грация, и Петроний, усадив ее подле себя и слегка коснувшись пальцами ее виска, стал разглядывать ее с таким упоеньем, с каким знаток смотрит на божественно прекрасную статую, созданную резцом мастера.

- Эвника, - молвил он, - знаешь ли ты, что ты уже давно не рабыня?

А она, подняв на него свои спокойные голубые глаза, отрицательно покачала головой.

- Нет, господин, я навсегда твоя рабыня, - возразила она.

- Но ты, возможно, не знаешь, - продолжал Петроний, - что эта вилла и эти рабы, которые там плетут венки, и все, что в ней есть, и поля, и стада, отныне принадлежит тебе.

Слыша такие речи, Эвника вдруг отодвинулась от него и спросила голосом, в котором звучала тревога:

- Зачем ты говоришь мне это, господин?

Потом опять придвинулась и пристально поглядела на него, часто мигая от напряжения. Еще минута, и лицо ее стало белее полотна, а он все улыбался и наконец произнес всего одно слово:

- Да!

Наступило молчание, лишь шелестели от легкого ветра листья бука. Петроний теперь мог и впрямь подумать, что перед ним статуя белого мрамора.

- Эвника! - молвил он. - Я хочу умереть спокойно.

И девушка, поглядев на него с душераздирающей улыбкой, прошептала:

- Я слушаю тебя, господин.

Вечером гости, уже не раз бывавшие на пирах у Петрония и знавшие, что рядом с ними даже пиры императора кажутся скучными и варварскими, толпою стали сходиться на виллу - ни у кого и в мыслях не было, что это последнее пиршество. Многие, правда, знали, что над утонченным арбитром нависли тучи императорской немилости, но это уже столько раз случалось и столько раз Петроний умело разгонял тучи находчивым шагом или одним смелым словом - никто не допускал, что ему может грозить серьезная опасность. Веселое лицо Петрония и обычная легкая улыбка только укрепили эту уверенность. В божественных чертах прелестной Эвники, которой он сказал, что хочет умереть спокойно, и для которой каждое его слово было священным оракулом, светилось безмятежное спокойствие, а в глазах мерцали странные огоньки, которые можно было приписать радости.

Когда гости пресытились предложенными им яствами и развлечениями, Петроний слегка приподнялся на сирийской подушке и, как бы между прочим, сказал:

- Друзья мои! Простите, что я на пиру обращаюсь к вам с просьбой: пусть каждый возьмет от меня в дар тот кубок, из которого пролил вино в честь богов и за мое благополучие.

Кубки Петрония сверкали золотом и самоцветами, поражали мастерскою резьбой, и, хотя раздача подарков была в Риме делом обычным, ликование охватило гостей. Одни стали благодарить и громко восхвалять хозяина, другие говорили, что сам Юпитер не баловал богов на Олимпе подобными дарами, но были и такие, что колебались, взять ли подарок, - слишком уж превышала его ценность привычные мерки.

Петроний же, высоко подняв мурринскую чашу, походившую на сияющую радугу и поистине бесценную, парную к той, что когда-то разбила его Эвника, и молвил:

- Вот чаша, из которой я совершил возлияние в честь Владычицы Кипра. Пусть же отныне не коснутся ее ничьи уста и ничьи руки не прольют из нее вино в честь другой богини!

И он бросил драгоценный сосуд на пол, усыпанный фиолетовыми цветами шафрана. Брызнули осколки, и тогда, видя изумленные взгляды гостей, Петроний сказал:

- Не удивляйтесь, дорогие друзья, и продолжайте веселиться. Старость и недуги - печальные спутники последних лет жизни. Но я подам вам хороший пример и хороший совет: видите ли, друзья, можно их не дожидаться и, прежде чем они придут, уйти добровольно, как ухожу я.

- Что ты хочешь сделать? - с тревогою спросили его несколько голосов.

- Я хочу веселиться, пить вино, слушать музыку, смотреть на эти божественные формы, которые вы видите рядом со мною, а потом уснуть в венке из роз. С императором я уже простился. Не хотите ли послушать, что я написал ему на прощанье?

С этими словами он достал из-под пурпурного изголовья табличку и прочел свой последний памфлет, последнюю сатиру, адресованную тому, кто, несмотря на титул Августа, стал посмешищем Рима, и вошел в века как синоним безудержного и безумного властолюбивого сладострастия.

Гости струхнули - они знали, что для Нерона утрата престола была бы менее жестоким ударом. Им также было ясно, что человек, написавший такое письмо, должен погибнуть, и смертельный страх обуял их, что они подобное письмо выслушали.

Однако Петроний рассмеялся так искренне и весело, словно речь шла о невиннейшей шутке, и, обведя взором присутствующих, сказал:

- Веселитесь и гоните прочь все тревоги. Никто не обязан хвалиться тем, что слышал это письмо, а я похвалюсь им разве что Харону, когда он будет меня перевозить.

И, кивнув врачу, он протянул ему руку. Искусный врач-грек в одно мгновенье обкрутил ее златотканой повязкой и вскрыл жилу на сгибе. Кровь брызнула на изголовье и залила Эвнику, которая, поддержав голову Петрония, склонилась над ним.

- Господин мой, неужели ты думал, что я тебя покину? Если бы боги пожелали даровать мне бессмертие, а император - власть над миром, я и то последовала бы за тобою.

Петроний улыбнулся, приподнял голову и, легко коснувшись устами ее уст, отвечал:

- Идем со мною. - Потом прибавил: - Ты поистине меня любила, божественная моя!

А она протянула врачу свою нежно розовеющую руку, и минуту спустя кровь ее полилась, смешиваясь с его кровью.

Но тут Петроний дал знак предводителю хора, и опять зазвучали кифары и голоса певцов. Сперва пели "Гармодия", а затем - песню Анакреонта, в которой поэт жалуется, что однажды, найдя у своих дверей озябшего и заплаканного сыночка Афродиты, взял его в дом, обогрел, осушил его крылышки, а тот, неблагодарный, в награду своею стрелой пронзил ему сердце, и с тех пор он утратил покой...

Петроний и Эвника, прислонясь друг к другу, прекрасные как боги, слушали, улыбаясь и постепенно бледнея. Когда песня закончилась, Петроний распорядился, чтобы продолжали разносить вино и яства, потом завел разговор с сидевшими ближе о пустячных, но приятных предметах, о которых обычно говорят на пирах. Потом позвал грека и попросил на минуту перевязать жилы - его, сказал он, клонит ко сну, и он хотел бы еще разок препоручить себя Гипнпосу, пока Танатос не усыпит его навсегда.

И он уснул. Когда ж проснулся, голова девушки, схожая с белым цветком, уже лежала на его груди. Он бережно опустил ее на изголовье, чтобы еще раз полюбоваться ею. После чего велел снять повязку с руки.

По его знаку певцы затянули другую песнь Анакреонта, и кифары тихо сопровождали пенье, чтобы не заглушать слова. Петроний становился все бледнее и, когда умолкли последние звуки песни, еще раз обратился к своим гостям:

- Друзья, признайтесь, что вместе с нами погибает...

Закончить он не смог - рука последним движением обняла Эвнику, потом голова откинулась на изголовье, и он скончался.

Однако гости, глядя на эти два мраморно-белых тела, подобных дивным статуям, поняли его мысль - да, с ними погибало то единственное, что еще оставалось у их мира: поэзия и красота.

Кстати, многие Читатели уверены в том, что Авторы существуют за счет чего-то такого... эфемерного.

Типа, материальные условия существования для Авторов никакого значения не имеют.

Увы и ах, это не так.

По этой причине...

Информирую Уважаемых Читателей о важном :-)