Мои женщины Июнь 1963 Фея турбазы на Оке. Женщины извращенки порно

Мои женщины. Июнь 1963. Фея турбазы на Оке.

Александр Сергеевич Суворов (Александр Суворый)

Мальчикам и девочкам, юношам и девушкам, отцам и матерям о половом воспитании настоящих мужчин.

Иллюстрация из открытой сети Интернет.

Продолжение главы «Мои женщины. Июнь 1963. Лето! Ах, лето».

Автобус быстро довёз папу, меня и моего старшего брата до пригородной железнодорожной станции, где мы ещё полчаса прождали дизельный поезд. Наконец он с шумом и лязгом приехал, открыл нам двери и мы, торопясь и толкаясь, залезли по крутым ступенькам в вагон.

В вагоне сидели скучные и равнодушные пассажиры, которые с раздражением смотрели, как мы весело и с шумом устраивались на жёстких деревянных лавках. Я устроился у окна и стал смотреть на мелькающие за окном столбы, провода, деревья, железнодорожные полустанки, леса и поля.

Папа поминутно спрашивал нас «хотим ли мы кушать» и всё проверял наличие наших чемоданов и вещей, а также крепость их замочков. Когда нам надоела эта папина суетливость и насторожённость, мы с братом дружно усмехнулись, а папа вдруг вполголоса рассказал нам историю из своей послевоенной молодости.

- Я тогда ехал на поезде из Дальнего Востока, где мы громили японцев, в Москву, - задумчиво стал рассказывать папа. – Дальние поезда ходили очень редко и на каждой станции в вагоны и сверху вагонов, на крыши, набивалось множество разного народа.

- Ехали все, - воодушевился папа. - Рабочие, военные, командировочные, зеки, спекулянты, начальники и снова военные. Военных было больше всего. Кто демобилизовался, кто ехал на службу. Короче, тогда все ехали кто куда. Все искали то место, где им будет лучше жить.

- Я ехал в Москву, потому что в Москве были мои родственники, брат и сестра моего отца, - сказал важно папа. – Они работали на крупных московских заводах и могли помочь мне устроиться обратно токарем на Московский авиационный завод. Я всегда был высококлассным токарем, рабочим.

- Практически на каждом перегоне от станции к станции в поезде кто-то кого-то грабил, отнимал вещи, воровал, а то и убивал, - сказал сурово папа. – Чаще всего кого-то по ночам сбрасывали с крыши вагона или выталкивали из тамбура. Люди кричали, жаловались на станциях начальству, плакали, но никто ничего не мог поделать. В этой человеческой толчее трудно было в чём-то разобраться.

- Военные, кто был с оружием, кучковались и держались вместе, как-то пытались защищать ближайших пассажиров, - сказал папа, - Но эти несчастья всё равно случались очень часто. Дело в том, что тогда в поездах почти все выпивали. Все вспоминали войну, лишения, тяготы. Все радовались победе, что остались живы и теперь едут домой или по вопросам мирной жизни.

- Люди стремились к общению, доверчиво рассказывали о себе, о своих мытарствах, ранениях, приключениях, - сказал папа и надолго задумался. – Этим пользовались самые страшные нелюди – недобитые враги.

- В то время, - сказал папа опять сурово, - В то время кроме нас фронтовиков было немало таких, кто был у немцев полицаем, а то и немецким диверсантом, шпионом или просто ненавидел нашу Советскую власть. Они рыскали в толпе людей, знакомились, навязывались на дружбу, угощали вином и водкой, якобы «по братски» делили своё место в вагоне, на койке-полке или даже хлебом, а сами ждали удобного момента, чтобы украсть, ограбить или убить кого-нибудь.

- Вот такому «доброхоту» попался и я, - сказал с горечью папа. – Он говорил мне, что тоже был кавалеристом в армии Доватора, воевал под Москвой, ходил в кавалерийские рейды. И ведь врал-то талантливо, как будто знал лошадей, сбрую, кавалерийские секреты!

- Короче, я ему поддался, раскрылся, разоткровенничался, - сказал папа и понурил голову. – А когда ночью по нужде очухался, то моего красивого немецкого офицерского чемодана уже не было. Так же, как не было этого «кавалериста». Люди сказали, что он взял мой чемодан, вышел в тамбур и соскочил прямо на ходу поезда.

- И что потом? – спросил нетерпеливо мой брат замолчавшего папу.

- А что потом? – сказал папа. – Я тогда был молод, горяч, нетерпелив и отчаянный, как никто другой.

- Я немедленно дёрнул ручку стоп-крана и поезд с шумом, треском и лязгом остановился, - сказал гордо папа. – Все попадали с полок, проснулись, заорали, стали ругаться, кричать. Прибежал начальник поезда и стал грозить мне расстрелом за то, что я остановил на перегоне скорый поезд. Все вокруг орали и поддерживали его, упрекая меня в том, что я сам «пил водку с этим гадом», что «сам виноват» и сам «проспал свой чемодан».

- А ты что отвечал? - спросил какой-то мужик, сидевший за спиной у папы на другой лавке. Все вокруг уже давно прислушивались к папиному рассказу.

- А я сообразил, - сразу встрепенулся папа и я заметил в его глазах знакомый весёлый озорной огонёк, - что мой чемодан никого не волнует, что все хотят ехать дальше и ничто не может никого заставить где-то в ночи искать мой чемодан.

- Поэтому я спокойно показал начальнику поезда свой военный билет, командировочное предписание и кое какое удостоверение, которое у меня было припасено ещё со времён работы на Уральском военном заводе и тихо сказал, что «в моём чемодане были сверхважные документы, которые во что бы то ни стало нужно вернуть, если никто не хочет безвинно пострадать» - сказал важно и многозначительно папа.

- А что, документы действительно были? – опять спросил мужик.

- Были, ответил папа, - Но не такие уж «сверхважные». Но и за них я бы «пострадал» немедленно и немеряно…

- Короче, - сказал деловито папа, - Быстро начальник поезда собрал группу офицеров, придал этой группе двоих своих вооружённых сотрудников-проводников и мы пошли-побежали по шпалам и железнодорожному пути в ночь.

- Я не знал, сколько времени прошло после того, как меня обокрали, - сказал папа, - но я бежал и бежал. Тупо, пьяно, упорно, упрямо и бездумно. Наверно я просто хотел убежать от возникшей проблемы.

- Рядом со мной бежали мои новые товарищи, - сказал устало папа. – Потом они устали и мы просто сначала шли скорым шагом, а потом уже шли всё тяжелее и тяжелее.

- Когда мы уже полностью выдохлись и выбились из сил, - сказал папа, - Мы и я в том числе уже поняли, что никого не найдём и не догоним. Небо стало светлеть. Вокруг появились очертания деревьев, столбов, кустов. Дальнейшие поиски и ходьба по шпалам были, увы, бессмысленными.

- Вскоре мы остановились, - сказал обречённо папа, - Потом молча повернули назад, к поезду. Ещё не хватало, чтобы поезд уехал без нас. Правда начальник поезда уверял нас, что без него поезд не тронется, но что такое один человек и целый поезд с сотнями рассерженных людей и графиком движения?

- Ну, так что же было дальше? – уже не вытерпела какая-то тётка, сидевшая на месте напротив нас через проход. – Вы вернулись ни с чем?

- Когда мы повернули назад, - сказал папа, - то через несколько шагов мы услышали невдалеке чей-то стон. Двое проводников с оружием спустились с насыпи. Один из них просигналил нам своей зажигалкой. Внизу в высокой траве валялся мой кавалерийский друг-доброхот, а рядом лежал мой чемодан. Немецкий замочек оказался не по силам этому ловкачу.

- Я схватил чемодан, - с жаром сказал папа, - Встряхнул его. Потом проверил замки и сказал всем, что открывать его здесь не имею права, что нужно немедленно возвращаться в поезд.

- Мы дружно залезли на высокую насыпь и уже бодро, незамедлительно потопали к поезду. Нам уже издалека махали фонарём и торопили встречающие, - сказал папа, стараясь побыстрее закончить свой рассказ.

- А что стало с тем «доброхотом»? – спросила жалостливо тётка.

- Не знаю, - сказал жёстко, как отрезал, папа. - Не знаю и знать не хочу.

- Да-а-а, - протянул со вздохом мужик за папиной спиной. – Жизнь. Кому какая, а нам лихая. Тебе, брат, повезло, а тому гаду – нет.

- А на нет и суда нет, - сказала убеждённо тётка напротив. – Сам виноват, а кто виноват, тому и кара.

Дизель-поезд внезапно грубо дёрнулся, стал резко притормаживать и все стали дружно собираться на выход. Мы приехали в Тулу.

- Пап, - потянул я папу за рукав плаща, - А что за документы были в твоём чемодане?

- Все, - коротко ответил папа. – Все документы: паспорт, довоенная трудовая книжка, свидетельство о рождении, все мои аттестаты и дипломы, все мои статьи и наработки, чертежи, описания, дневники и протоколы испытаний, все мои патенты на изобретения и их описания, наградные книжки, ордена и медали, деньги, вещи, многое другое, а самое главное, мой партбилет.

- Я вступал в партию вместе с моими четырьмя боевыми друзьями, настоящими кубанскими казаками, - сказал папа и его глаза заблестели. – Я с ними участвовал в двух кавалерийских рейдах по немецким тылам. Мы чудом оставались живы. Каждый раз мы писали комиссару нашего полка заявления, мол, если погибнем, то считайте нас коммунистами. Он давал нам всем рекомендации в партию, но мои друзья в один день и час все погибли. Их накрыло случайной немецкой авиабомбой. Так что партбилет я получил один, за всех моих товарищей.

Мужики и тётки пропустили нас в тамбур и мы, с чемоданами и мамиными сумками, неуклюже толкаясь и торопясь, вышли на перрон Тульского железнодорожного вокзала. Нас ждал рейсовый автобус в город Алексин.

Не скажу, что папин рассказ в тот день глубоко запал мне в душу. Я был взволнован дорогой, впечатлениями и тревожными ожиданиями новых приключений, но что-то суровое, грозное и тяжёлое во мне осталось…

От огромного и красивого железнодорожного вокзала до автовокзала мы доехали на тульском трамвае. Вагон на четырёх железных колёсах ужасно дёргался, стукался на стыках рельс, визжал тормозами, но эти жуткие звуки и дёргания вагона никого не пугали, кроме меня и моего брата. Поэтому мы с облегчением выскочили из трамвая и он, звеня и громыхая, помчался дальше по огромной и широченной улице.

На автовокзале была сплошная толчея народа. Под впечатлением папиного рассказа мы с братом чутко смотрели по сторонам и стояли возле наших чемоданов и сумок так, чтобы всё время чувствовать их ногами.

Папа долго «доставал» билеты на рейсовый автобус до Алексина, потом мы долго искали место, где можно было «приткнуться», чтобы безопасно и спокойно перекусить. Потом папа купил нам мороженое, а себе две бутылки жигулёвского пива.

Вскоре мы с братом уже носились между мужиками и бабами, дядьками и тётками, чемоданами и узлами и с любопытством рассматривали территорию и залы тульского автовокзала. В зале были две кассы и масса стендов с названиями городов и посёлков, в которые ехали автобусы. Возле касс плотной массой колыхались толпы людей. Здесь было жарко, потно и пахло дорогой.

На улице были красивые деревянные торговые киоски, в которых продавали пирожки, газеты, книжки, разную «всякую всячину». Сбоку от киосков прямо на земле, на перевёрнутых ящиках разные люди торговали разными вещами. Вдоль рядов лениво ходили два милиционера и следили за порядком.

Повсюду сновали голуби и искали в пыли среди шелухи целые семена семечек. Жареные семечки продавали везде и мы упросили папу купить нам два стакана семечек.

Добрая тётенька высыпала нам в газетные кулёчки по два стакана удивительно вкусных жареных семечек. Мы с братом, уже как хозяева автовокзала, стали прогуливаться по внутреннему двору, изредка бросая по щепотке семечек голубям.

Голуби слетались к нам тучей, толпились у нас в ногах, лезли прямо в руки, нахально заглядывали в кульки с семечками. Самые смелые голуби даже пикировали с высоты, обдавая нас вихрями из-под своих трепещущих крыльев.

Папа купил свежую местную газету, удобно расположился на деревянной скамейке в окружении наших чемоданов и сумок и полностью погрузился в новости.

На свою беду мой брат спросил его: «Ну, что там пишут? » и папа стал читать нам новости из газеты. Если мы делали движение, чтобы незаметно удрать от него, он ловко нас перехватывал и говорил: «А теперь новости культуры»…

Почти все газеты в это время стоили всего 2 копейки. Папа покупал сразу несколько газет, чтобы узнавать новости из разных источников. Однако во всех газетах практически печаталось одно и то же…

На первых страницах, как правило, колхозники и рабочие, инженеры и специалисты «единодушно одобряли решения и записки Никиты Сергеевича Хрущёва», который «намечал конкретные мероприятия по развитию сельского хозяйства, промышленности и науки».

Главным девизом всех решений и записок было: «Дать стране больше молока и мяса, продукции и товаров». При этом, как правило, говорилось, что «есть ещё некоторые хозяйства, в которых производство молока и мяса убыточно».

В газетах жаловались на водоснабжение на фермах. Мы с братом согласно и понимающе кивали головами папиным словам, вспоминая как мы втроём участвовали в ремонте водопровода на ферме в Дальнем Русаново.

Потом папа сообщил нам, что в некоторых хозяйствах начался сенокос, но погода и дожди мешают вовремя и качественно заготовлять сено. Мы с братом горячо поддержали папу в его желании поехать в Дальнее Русаново, чтобы помочь дяде Максиму и тёте Марусе заготовить на зиму сена.

Потом мы с недоумением послушали папины рассуждения о «выгоде-невыгоде выращивания сахарной свёклы на наших кислых почвах». Мы помнили эти огромные, тяжёлые и хвостатые ядра колхозной сахарной свёклы. Никакая она не сладкая…

Затем папа прочитал нам выдержки из статьи о жизни молодых комсомольцев в молодёжных общежитиях. Папа сказал, что в комитетах комсомола пока «не изжита неразворотливость». Ни я, ни мой старший брат не поняли этого слова и папа пояснил, что это «нерасторопность», «тугодумство» и «обюрокрачивание». Мы опять ничего не поняли, но это уже было неважно.

Нам было интересно узнать, как в эти дни сдают экзамены восьмиклассники. В этот день они сдавали экзамен по алгебре. Мой старший брат в прошлом году с трудом сдал экзамены, а теперь хвастал и «блистал» своими знаниями по математике. Папа его проверил на знание некоторых формул и с удовольствием похвалил его.

Потом папа надолго погрузился в изучение Записки Н. С. Хрущёва «О некоторых вопросах специализации сельского хозяйства в Белоруссии, прибалтийских республиках и северо-западных областях Российской Федерации». Мы с братом опять пошли покупать себе мороженое и семечки. Автобуса на Алексин всё не было…

Потом папа прочитал нам про наш дом отдыха, в который мы ехали. Так мы узнали, что эта турбаза только что отстроена и открыта, что здесь отдыхают и оздоравливаются энергетики со всей Тульской области и России, что нас ждут новые домики-палаты, радиоузел, спортивные и игровые площадки, открытый кинозал, сосновый бор, прекрасный песчаный речной пляж, купание в реке Оке, рыбалка, сауна, столовая, трёхразовое питание, торжественные мероприятия и даже общий большой костёр.

Последней новостью было сообщение, что в летнем кинотеатре дома отдыха сегодня будут показывать кинофильм «До востребования», а завтра – «Зной».

Мы ещё больше «загорелись» желанием немедленно ехать в наш дом отдыха и тут, как по мановению волшебной палочки, появился наш долгожданный автобус.

Все засуетились, забегали, стали звать отошедших, а мы с папой «чинно и благородно» протиснулись поближе к кондуктору, предъявили свои билеты и стали загружаться в тесные узкие двери автобуса.

Вскоре мы уже ехали, ехали и ехали по бесконечным улицам огромного города, потом по тряской дороге за городом, потом по улицам каких-то деревень и посёлков, а потом, наконец, мы приехали в город Алексин.

Из-за дальней дороги мы что-то перестали с любопытством смотреть по сторонам, тем более, что нам предстояло ехать на другом автобусе ещё почти 20 километров в сторону от города. Поэтому Алексин не произвёл на нас никакого впечатления.

Правда последний «пузатый» автобус приехал быстро и также быстро домчал нас до остановки «Приокская», но там нас ждала «пешая дорога» в наш дом отдыха.

Эта дорога пешком с чемоданами и сумками в руках нам, не только нам, но всем, кто ехал вместе с нами, показалась интересной, красивой и живописной. При этом эта дорога оказалась именно такой, от которой хорошо понимаешь значение слова «дом отдыха». Мы все хотели только одного – отдыха…

За воротами турбазы нас встретила женщина и приказала по очереди регистрироваться в домике администрации. Взглянув на меня и на моего старшего брата, она сжалилась и приказала пропустить вперёд нашего папу.

Папа вскоре явился и бодро позвал нас идти сначала в наш домик-палату, чтобы устроиться с ночлегом, а потом в столовую – на ужин. Мы из последних сил побрели по щебёночным и песчаным дорожкам, петляющим между высокими соснами, к далёким домикам с открытыми верандами.

Только когда нас приняла сестра-хозяйка и няня-горничная показала нам нашу комнату-палату, наши койки, шкаф и тумбочки, только тогда мы все немного оживились и стали хоть чуть-чуть, но разговаривать…

Разбирать чемоданы не было сил. Мы с братом повалились на свои койки и тупо молча смотрели, как в нашу палату один за другим входили другие «отдыхающие».

Все вяло переговаривались, спрашивали друг друга, пытались разобрать вещи. По нашему примеру некоторые мужики ложились на свои постели и тут же начинали похрапывать.

Наш папа оказался «железным человеком». Он почти не устал, хотя один тащил все наши чемоданы и сумки. Папа только немного выпрямил спину на постели, потом куда-то исчез, но вскоре вернулся и молча начал нас тормошить, будить, раздевать.

Он отвёл нас куда-то в большое помещение, которое оказалось душевой, и где-то за стенкой включил тёплую воду.

Мы стояли голые под струями почти тёплой воды, дрожали от холода и опасливого смущения, а папа быстро натирал мылом нашу домашнюю мочалку и густой пышной мыльной пеной мыл наши усталые тела. Вскоре мы с братом «очухались» и уже сами с восторгом мылись в струях прохладной воды.

Папу мы с братом мыли уже без усталости и с благодарной радостью. Он только крякал и ухал, когда мы тёрли его жёсткой мочалкой, фыркал под струями душа и счастливо улыбался, когда причёсывался перед осколком какого-то зеркальца.

Через полчаса мы весело и дружно, задорно и бодро вошли в зал столовой, где все места за столами уже были заняты вновь приезжими. Нам места не досталось…

Врач-диетолог из столовой проверила наши «курортные книжки», сделала нам замечание за опоздание, но милостиво разрешила нам сесть за стол, находившейся недалеко от входных-выходных дверей на кухню. Мы заняли три места за этим столом и стали ждать дальнейшего развития событий…

Оказывается, еду надо было заказывать заранее и выбирать из предложенного меню. Раз мы этого не делали утром, когда должны были приехать, то нам полагался стандартный, но «усиленный» ужин.

Брат сбегал за ложками и вилками, причём он принёс комплект из четырёх вилок, ложек и ножей. Я разложил всем бумажные салфетки, а папа сходил к лоткам раздачи и принёс нам на подносе тарелки с едой.

На кухне папе дали: три тарелки с горячим супом гороховым, в котором плавали ржаные гренки; три овощных рагу с кусочками тушёной курочки; три салата из огурцов, помидоров, перца болгарского, лука репчатого, редиски с чёрным молотым перцем и маслом растительным; много хлеба, три стакана горячего чая и три больших булочки с изюмом. Кроме этого, на отдельной тарелочке лежали три кусочка сливочного масла.

Ужин был восхитительный, особенно из-за того, что кроме мороженого и жареных семечек мы в обед как-то больше ничего и не поели…

Поэтому нас не надо было упрашивать кушать. Мы дружно и весело набросились на это вкусное изобилие…

В разгар нашего «вкусного веселья» в столовую вошла какая-то молодая красивая женщина. Она медленно и внимательно оглядела весь зал, заметила обращённые на неё взгляды почти всех мужиков в столовой и медленно подошла к нашему столу.

- Можно мне с вами поужинать? – спросила она мягким ласковым грудным голосом, обращаясь к нам ко всем сразу и персонально к каждому из нас.

Мой старший брат откровенно застыл в немой позе изумления. Он не просто перестал жевать, но даже, вероятно, перестал дышать.

Папа тоже как-то приосанился, подобрал живот, выпрямил спину и расправил плечи. Он как будто стал выше ростом. Папа тоже с трудом проглотил пищу, но не мог ничего вымолвить, видимо, застряло.

Во мне тоже что-то произошло такое, отчего я привычно немедленно взволновался и раздвоился.

Один во мне насмешливо смотрел на изумление моего брата и на затруднение моего отца, а другой с восхищением смотрел на эту красивую молодую женщину, которую (я это предчувствовал!) уже признавал как мою Фею красоты и страсти.

Да. Это была она. Собственной персоной...

Краем глаза я заметил, как мой папа не мешкая, но и не суетясь, встал со своего места. Мой брат вскочил, а я, чуть помедлив и стараясь громко не двигать стулом, тоже встал у стола.

- Пожалуйста, - сказал папа дрогнувшим голосом. – Милости просим. Нам будет очень приятно.

Девушка-женщина легко, грациозно и ловко уселась за наш стол, мельком ещё раз оглядела зал и улыбнулась нам, разрешая занять свои места. Мы чинно сели…

Так в нашу и мою жизнь вошла волшебная и загадочная Фея турбазы на Оке…