Месть Ангела

Сатанатос

Он лежал на спине. С раздвинутыми и приподнятыми ногами. С блестящими от смазки ягодицами и пробкой в анусе. Мне надо было только подойти, вытащить силиконовую пробку, и вставить в него свой собственный, давно изливающийся смазкой член. И взять его и владеть им так, будто он весь мир, а я его владыка. Но я оттягивал этот момент, как истинный ценитель прекрасного. Всё самое прекрасное на этом свете то, что не запрограммировано Богом. Этим умником вообразившим, будто он знает, что нужно мне, или этому прекрасному существу, этому ангелу, созданному по образу  подобию моей прихотливой мечты.

Мы познакомились в пиццерии. Думаете, он пришёл туда за куском вонючей пиццы?   Ангелы такое не едят. Он, как и я, искал в паршивой забегаловке совсем другое.   Его привлёк бесплатный WI-FI. Впрочем, перед ним стоял бумажный стаканчик с чёрным кофе. Который он нечаянно  опрокинул на меня, когда я протискивался между столиками, заприметив то, что, как казалось мне, было нужно.

Темное пятно расползалось по моим джинсам, а его взгляд, его небесно-голубой взгляд молил меня о прощении. И столько смирения было в его бледном  лице, в жесте рук, прижимаемых к груди, в губах, произносящих какие-то бессмысленные слова, что я моментально забыл про набухшие вожделением ляжки, обтянутые лиловыми лосинами, которые уже подали мне полусигнал из своего, так называемого, мозга.

Полусигнал, который пройдя расстояние от мозга до глаз, буквально просемафорил мне: приди и сделай меня, грязную сучку, чем-то большим, чем я есть на самом деле. Но я не откликнулся.

Я остался возле него, возле моего ангела. Этого создания, которое должно быть не рожала блудливая женщина, который, не проходил греховными родовыми путями, испачканными спермой множества мужчин. Скорее всего, он вылупился из яйца, которое снёс большой белый лебедь.

— Я отправлял курсовую по истории Искусства Возрождения. Её ещё вчера надо было отправить. Я оплачу вам химчистку. Умоляю вас, простите меня!

Моё сердце радостно затрепетало: Искусство — вот, чему он собирается служить. Только оно одно достойно быть занятием и отдохновением богов. Но я не стал ему говорить этого сразу. Он бы мог неправильно меня понять. А я хотел ему понравиться. О, светлый Люцифер, как я хотел, что бы он увидел во мне нечто особенное.

К счастью, мне не надо было прикладывать усилия, что бы познакомиться с ним. Многолетняя практика и тренировка в деле общения, сделали наше более близкое знакомство неотвратимым. Я сказал, что недавно в этом городе и совершенно не ориентируюсь. Он взялся проводить меня до химчистки. По дороге  мы разговорились, и он сказал, что его зовут Марк. Конечно, как же иначе? В переводе с самого прекрасного, самого мёртвого языка на свете, Марк — значит, Лев. Конечно, передо мною было королевское дитя. Он сказал, что  заочно в гуманитарном университете, и подрабатывает в ночном клубе.

— Кем? — спросил я.

— Да никем, посуду мою, — сказал он быстро и отвернулся.

Но потом я узнал, что он мне наврал. Но я радостно простил его, потому что эта нелепая ложь, говорила лишь о чистоте его души. Он не хотел огорчать меня тем, что служит пороку. Хотя, каким невинным был этот порок по сравнению с пороком женщины, каждый день приготовляющей пищу и соблазняющей своего ни в чём не повинного мужа на страшный грех.  

Марк был стриптизёром в гей-клубе. Его тело, прекрасное, как статуя Праксителя или Фидия, было создано для того, что бы его лицезрели те, кто вслепую, как новорожденный кот, искал в нечистотах этого мира, истинную красоту.

И проведя несколько часов в созерцании этого чуда, я пришёл к выводу, что тело Марка единственный алтарь, на который я буду приносить жертвоприношения. Я каждый день буду приносить в жертву, самое дорогое, что у меня есть - себя. Грязь исчезла из мира, когда появился Марк.

Усталый ассенизатор остался, наконец, без работы. Мои послания дошли до адресата.

Я вытащил пробку из его нежного, розового ануса, и в идеально круглое отверстие вставил  гладкую головку своего истекающего соком желания, члена. Его отверстие и моя плоть идеально подходили, друг другу по цвету и по форме. Я погружался в это тело, в этот алтарь всё глубже и глубже, я отпускал себя, я прощал себе все свои грехи, мою неудовлетворённую похоть, мою скуку, и ненависть к этим грязным самкам.   Я сливался со своим божеством, Минус, наконец, нашёл свой Плюс.

Марк

Меня действительно зовут Марк. Это имя выбрала мне моя старшая сестра – Анжелика. Наши родители погибли во время теракта на вокзале. Они закрыли нас своими телами, папа – Анжелику, мама спасла меня. Мне тогда было пять лет, а Анжелике - пятнадцать. Наверняка, ей было намного тяжелее пережить смерть наших родителей, такую внезапную и бессмысленную. Ведь она была взрослее, и душа её была тоньше и ранимее, чем моя. Нас взяла к себе бабушка. Она нас кормила, одевала, помогала нам делать домашние задания и наряжала для нас ёлку. Она любила нас. Но настоящей матерью для меня стала Анжелика. Она дарила мне столько тепла и любви, что я постепенно перестал тосковать по нашим родителям. А через год я уже не плакал, глядя на мамину фотографию.

Когда мне исполнилось восемнадцать лет, и я поступил в институт, Анжелика вышла замуж за парня, который очень её любил и терпеливо ждал моего совершеннолетия, что бы она без всяких угрызений совести могла назваться его женой. Вскоре у них родилась дочь. Мы назвали её в честь бабушки – Виолетта.

Когда Виолетте исполнилось три года, Анжелика отдала её в детсад, а сама вернулась на свою прежнюю работу, в архитектурное бюро.

Однажды её муж позвонил мне и сказал, что Анжелика не вернулась домой, что она не забрала дочку из садика, и её мобильный не отвечает. И добавил, что уже позвонил в полицию.

Через три месяца, в апреле, когда растаял снег, мне позвонили и сказали, что бы я опознал тело сестры. Его нашли в лесополосе, возле кладбища. Её прекрасное тело вспороли, словно рыбу предназначенную к обеду. Выкинули все внутренние органы — сердце, печень, лёгкие, и вместо них напихали всякой дряни из мусорного бака, и зашили снова.

После похорон мой зять покончил с собой. В тот день, когда Анжелика не вернулась, он должен был встретить её с работы. Но на дне рождения коллеги он немного выпил, и, придя домой, нечаянно заснул. Проснулся он, когда ему позвонили из детского сада и поинтересовались, когда они заберут дочь.

В полиции, мне ничего не могли сказать. Мы ищем — был их ответ. Однако, мне повезло, один парень, лейтенант, который был «в теме», как и я, рассказал мне, что это не первое тело женщины, растерзанное таким образом. Есть ещё как минимум три точно таких же жертвы. В общем, он очень помог мне, скопировав для меня материалы дела…

У полиции даже было четверо подозреваемых. Но я сразу понял, кто из них убил мою сестру. У него был алиби, но его взгляд ясно говорил о том, что люди, вокруг него — мусор, вроде того, что он набил в выпотрошенное тело моей Анжелики.

Наверное, придумывая шестнадцатый способ, самого длинного, самого мучительного убийства этого недочеловека, я сам перестал быть человеком. Поэтому, когда мы познакомились, я мог разговаривать с ним, улыбаться ему и позволять разглядывать себя, будто я картина Сальвадора Дали. Как я и догадался сразу, его тотальная ненависть к женщинам объяснялась латентным гомосексуализмом.

Соблазнить его не составило мне не малейшего труда. Мы с сестрой были похожи, а она была необыкновенной красавицей. Тем более, из материалов дела, я знал уже достаточно много о нём.   Он учился в театральной школе, и однажды во время репетиции жестоко избил однокурсницу, за то, что она ответила на входящий звонок на своём телефоне. После этого его отчислили, и непонятно каким чудом, он избежал суда. Одурманенный моими ласками, он рассказал мне всё: как убивал этих женщин, как резал их, как осквернял их тела. А потом он объявил меня своим богом, и сказал, что моё слово, для него закон. Я вытащил из- под кровати заранее принесённый топор и сказал:

— Я не хочу, чтобы ты ушел от меня. Поэтому, ты должен  отрубить себе ноги.

Он посмотрел на меня благодарным взглядом и отрубил себе ноги. Сначала левую, потом правую. Вся спальня была в подтёках крови, на полу была лужа крови, размером с Тихий океан.   А она всё лилась и лилась. И тогда я сказал, что его левая рука, похожа на щупальцу и портит всю картину.

Он собрался с силами и отрубил себе руку. С первого раза, у него, конечно, ничего не получилось, но меня это только радовало. Я думал о своей Анжелике. О её ужасе и боли. О маленькой Виолетте, которая никогда больше не увидит мать.

Когда рука была отрублена, я полюбовался на него, и сказал, что картина будет окончена, если он вскроет себе живот, вот так: крест-накрест.

Мне пришлось ему немного помочь, но в целом он справился сам. Внутренности вывалились из его живота, как фарш из мясорубки.

— А знаешь, я никогда не замечал, какие у тебя уродливые уши, — сказал я. — Ты урод и я ухожу от тебя. Пусть кто-то другой будет твоим богом.

Видели бы вы его глаза.