Мёртвый возлюбленный

Я был рождён в 1960 году в одном из советских городов и прожил всего трид­цать восемь лет, как великий русский поэт. Меня сковала болезнь, и когда я уже начал выздоравливать, внезапный инсульт погубил моё тело навсегда. За всю жизнь я встречал немало достойных женщин, но отчего-то рано не женился, а пос­ледняя и та единственная, которая могла бы быть супругой, изменила мне. Я и сам хотел себя убить, но она пришла ко мне со слезами и извинениями. Её лицо было подобно лунному свету, а слёзы – такими чистыми и будто у ребёнка. Это воспо­минание навечно сохранилось в моей памяти, но прекрасная Лина точно бы отвер­гла меня сейчас, с криком и ужасом убежав, чуть только заметив.

Ей повезло, что моя смерть произошла так рано и больше ни мой дух, ни моё тело её не тревожили. Своего любимого человека, который бы точно меня не бро­сил, я нашёл уже после смерти. Он родился в другой эпохе, ещё в конце девят­надцатого века, и умер за двадцать лет до моего появления на свет. Его прек­расной внешности не изменили даже пули, выпущенные полицейскими. Очарова­тельный клептоман спал более сотни лет, пока не был замечен мной в день ша­баша.

В одну ночь мы занимались с ним любовью при лунном свете на холодном камне. Его позвонки упирались в твёрдые выступы, а я навалился на него прог­нившим, желающим возбуждения ненасытным телом. Под песнь одинокой совы и под музыку вдали от кладбища мы ласкали друг друга, и я всё думал, как он выгля­дел при жизни, чего желал, кроме как награбить всего и побольше, каких людей встречал и почему мы родились в разное время. Ветер трепал всё, что осталось от наших волос, а я чувствовал вместо ветра холодные души, касающиеся нас и умо­ляющие дать им такой же шанс на любовь. Что с ними случилось? Я мог от первой до последней буквы рассказать биографию каждого, первым делом упомянув клю­чевые слова – машина, лифт, дом, а если бы меня не поняли, я бы сказал: «ава­рия, обрыв, разрушение». Как и они, я задыхался под крышкой гроба, пока на­конец не был освобождён любовью.

Возлюбленный с прекрасными чёрными волосами, запутавшимися и пропахши­ми землёй, шептал слова любви. Он бы закричал, если бы мог, но последний раз он вскрикнул от пуль и больше не дышал, пока я не вдохнул в него жизнь. Я мед­ленно коснулся разложившихся губ своими губами, думая о том, что он заслужил поцелуй в награду за свои мучения, и посмотрел в глаза с давно лопнувшими ка­пиллярами, а от того такими красными и с накопившимся гноем. Их цвет был по­терян, и я слышал в голове слова: «Твоё имя давно стало другим, глаза навсегда потеряли свой цвет». Я пытался не заплакать, но с удивлением обнаружил, что мне и нечем - не осталось ни воды, ни соли. Ни с чем не сравнимая грусть одо­лела меня; я ощущал себя мучеником ада, который безуспешно обращается к Гос­поду и никогда-никогда не отправится в рай, ведь нет дороги назад. Его черты ли­ца успокаивали меня, казались умиротворением и единственным шансом спастись от бесконечного гниения, ведь у меня ещё была возможность не сгнить душой.

Я провёл по шее возлюбленного, имя которого не произносил; я так и на­зывал его по старинке возлюбленным, любимым, единственным и желанным, ибо это была правда, а имя не имело никакого значения, и об этом мне вновь напоми­нали строки из песни Наутилуса. Мой магнитофон, должно быть, давно продали, или выкинули, или спрятали подальше, чтобы оставить как память, но чтобы и на глаза он не попадался, не напоминал обо мне, как о живом. А я ведь жив, как Цой, как Ленин, только я зомби – то странное существо, которого в детстве я так боялся. Какая ирония самому стать таким! Губы возлюбленного продолжали шеп­тать нежные слова, и различимо было выражение «мёртвая красота». Он называл меня красивым и жмурился, при этом белый червь показывал кончик своего ма­ленького тела, выползая из глазного яблока. Я аккуратно вытянул червяка, а за­тем отбросил его на землю и раздавил. Чувствуя, как моё тело кишит ими же, я уже давно перестал жаловаться – да и некому было, кроме него, а ему не нужно было ничего говорить, он просто молча разделял мою участь, моё счастье, мои странные чувства, рождённые в странном существе, в которое я обратился после смерти.

Мы оба были похожи на яблоки, с одной стороны зелёные и вкусные, а от то­го желали полакомиться друг другом, а с другой стороны червивые, полные мел­ких тварей, плодящихся и до конца не умирающих так же долго, как и мы. Мне ка­залось, что я уже давно не могу никого возбудить, только лишь напугать, но он позвал меня, а, может, я позвал его; это произошло мгновенно, одновременно, словно мы действительно были созданы друг для друга. Я ласкал прогнившую, местами ещё мягкую и будто молодую кожу, исследовал холодное тело, проводя руками вдоль язв и ран, мест проникновения пулей, трогая прогнившие до костей плечи и практически неподвижные ноги. Прикасаясь губами к местам, куда проник­ли пули, я будто ощущал боль, которую испытал возлюбленный перед смертью.

Я желал вытащить пули, но любимый остановил меня, прохрипев, что не сто­ит, что эти пули – память о его смерти и начале той жизни, в которой мы встре­тились. Одна из пуль разорвала сердце, от чего то мгновенно остановилось, и в этом была наша схожесть – в сердечной боли, при жизни – физической, а после смерти – душевной. Другая пуля попала в пупок, оставив его подгнивающие края и пробив его центр. На месте пупка осталась чёрная дыра с некогда хлеставшей из неё бордовой кровью, похожую на тёмные сгустки, которая, попадая на асфальт или капая в воду, становилась ярко-алой. В дыре помимо пули торчала тонкая кишка, внутри которой шевелились черви. Я просунул сухой и пахнущий стойким запахом грецких орехом и зацветшего хлеба язык в живот возлюбленного и по­щекотал языком внутри его тела. Он вздрогнул, а я подумал о том, что немногие занимающиеся любовью могут похвастаться, что были у любимого так глубоко; за­частую под этой фразой понимают проникновение члена в половые органы женщи­ны. Я ласкал кишечник, прощупывал желудок, и тот, и другой был наполнен червя­ми, которые иногда выползали изо рта, а иногда вновь появлялись в глазах, и я их снимал. Мёртвый стон возлюбленного заглушил мои гибельные хрипы, и я на­чал спускаться вниз, к навсегда опущенному и сморщенному члену.

Возлюбленный проводил гнойными пальцами по земле, а я клал его ладони на мертвенно белую кожу живота и груди. Он щупал мои соски и останавливался на груди, шепча новые слова любви. Он говорил так тихо, что я не сразу понял: моё сердце вновь бьётся. Не знаю, почему это произошло, но я вдруг стал чувство­вать, как тёплая кровь исходит от раненого сердца и течёт по моим жилам, про­бивая закупоренные тромбы. Лицо, обрамлённое лунным светом, смотрело на ме­ня с могильного камня в шестом ряду и на шестом месте слева. Моё, седьмое мес­то, пустовало. В спешке я не прикрыл землю, не уничтожил следов своего прес­тупления, не знал, как отреагируют люди, если найдут мою могилу разрытой.

До утра оставалось совсем немного, и я должен был уйти, но возлюбленный крепко держал меня, а я угадывал его безжизненные эмоции, в которых было больше жизни, чем у тех, кого я встречал когда-либо раньше. Он наслаждался мо­им мёртвым пенисом, касающимся его органа и бёдер, ловил наслаждение в каж­дом прикосновении ко мне и разрешал прикасаться мне тоже.

Я упал на него, и никто не увидел силуэты двух обнявшихся целующихся зом­би, за исключением одной ведьмы. Участница шабаша кинула на нас равнодушный взгляд, но уголки губ её на миг чуть дёрнулись вверх. Она делано равнодушно кив­нула и улетела туда, куда было положено, так тихо, что ни одна живая душа её бы не заметила.

Моё сознание рисовало тысячи прекрасных картин, которые были вдохновени­ем любви. Я положил голову на грудь возлюбленного, и червь из моего уха вы­полз на него, но я даже не стал в этот раз его давить – мне было всё равно. Быть может, однажды мы переродимся и станем ангелами, когда от нас совсем останет­ся прах. Возможно, попадём мы в новые тела и снова где-либо встретимся, уже жи­выми людьми, не двумя мужчинами, а женщиной и мужчиной. Когда ты мёртв, ты ни о чём уже не переживаешь; всё имеет значение, пока ты жив. Но любовь вечна, я это знаю.

«1960-1998гг. »

«1896-1940гг. »

Я долго всматривался в числа, ни о чём больше не думая, а затем поблагода­рил луну и звёзды, светившие в ту ночь над кладбищем, за благосклонность к мёр­твым и понимание любви.