4. 8. Игра. Рядом с миттельшпилем aka Семейная инцест игра

8. Игра.

Рядом с миттельшпилем.

8.1. Ксения.

Секомая.

Боль.

Ближе к концу.

А-а-а-а-ах...

Выдохнуть, переводя дыхание после очередного вопля.

Горло... Совсем сорвала. Сухо. Неприятно.

Нос опять забит. В ушах звенит.

Спина, задница и ляжки даже не зудят, просто горят. Пылают.

Но это ничего. Ты чувствуешь, что осталось недолго.

Плохо слышно...

Наташа что-то говорит?

Нет. Она опять «громко думает». Сердито так...

Кстати, все как Он говорил.

"И стайкою, наискосок, уходят запахи и звуки".  

Слух действительно уходит. А запахи...

Со свежими соплями в носу не поймешь...

Наверное, тоже уходят, куда они денутся.  

Зато Наташины мысли читаются «на раз».

Четко. Ясно.

Значит, уже недолго.

Она хочет, чтобы я попросила пощады.

Хочет закончить наши мучения.

Умоляет.

Ей плохо, очень плохо...

Прости, милая Синеглазка, но...

Нельзя...

Как хочется ее успокоить, сказать, что все будет хорошо!

Да нет, хорошо и интересно будет тебе, Он это обещал.

А вот Наташе...

Бедная моя Фея Крестная.

Крепись, будет больно...

Прости.

Продолжай...

8.2. Наташа.

Экзекутор.

После восьмой перемены.

... «Бархатные розги» закончились. Все пять длинных гибких прутьев, лично очищенных Ксенией для себя, уже изломаны, истрепаны, как говорится «в мочало». И, соответственно, отброшены на пол.

Тело лежащей на скамье и судорожно всхлипывающей хрупкой девочки-женщины буквально светится красным, на котором четко выделяются постепенно синеющие полосы.

Сплошное исстеганное пространство, на спине, от плеч и до условной точки на ладонь выше пояса, и от пояса и ниже, почти до середины бедер.

Крови немного, так, мелкие бисеринки на захлестах, и кое-где на темно-красных и синеватых вздутиях рубцов.

Наташа была предельно аккуратна, и ее сильные удары нигде не разорвали нежную кожу. Нигде не видно специфических, изломанных странным зигзагом, красных дорожек, сбегающих по белому вниз от просечки, на то странное жесткое ложе, к которому прикручена секомая.

Все в высшей степени четко и даже «профессионально».

Фея Крестная, привыкшая терпеть жгучие взмахи лозы, но отнюдь не «отмахивать» ею, сама не ожидала от себя такого.

Она вообще ничего подобного не ожидала.

Упертая девчонка! Чуть не подумалось «упоротая»...

Тьфу-тьфу-тьфу! Не дай Бог!

Господи, что же с нею теперь делать-то?

Дура! Дура! Дура набитая! Неймется тебе! Прекрати! Это ведь совсем уже не игрушки!

Этот гневный окрик Наташа буквально прорычала в своих мыслях. Адресуя его им обеим. И Ксении, и себе самой.

Да, я знаю, ты меня слышишь! Слышишь сквозь туман, сквозь болевое марево! Слышишь, хотя нос твой опять забит свежими соплями, глаза застланы слезной пеленой, а в горле пересохло от саднящего крика! Остановись!

Остановись, детка! Восемь перемен! Восемьдесят розог! Восемьдесят! Почти сотня! Хватит!

Довольно с тебя этих воплей. Довольно мучительных корчей обнаженного тела, пытающегося вырваться из тугих колец веревки, впивающейся в твою нежную кожу, и оставляющей свои саднящие следы. Довольно страданий. Хватит с тебя.

Нет. Хватит с нас обоих. Мне тоже больно, мучительно больно это все чувствовать. И ты это тоже знаешь.

Одно слово. Одно только слово и ты свободна и обласкана. Я даже не стану тебя распутывать. Располосую к чертям собачьим эту гребаную веревку. Вот, у меня на шее висит нож, как раз для таких ситуаций.   Острый, с зубами серрейтера*, хищно поблескивающими белой сталью на фоне темно-серого клинка с «тигровыми» полосами. Освобожу тебя в секунду! Даю слово!

А дальше... Тебе не будет больно. Я даже не стану делить твою боль «напополам». Я ВСЮ ее возьму себе. Считай, что я жадная. Поверь, мне это будет совсем не трудно. Просто потому, что труднее уже быть не может. Ты даже не знаешь, как мне сейчас тяжело, хлестать тебя, и слышать весь этот ужас...

Свист прута...

Какой-то чмокающий, чавкающий, плотоядный звук от его соприкосновения с нежной плотью. Звук, после которого на коже остается очередная красная саднящая полоса с капельками крови...

Твой истошный вопль, от которого каждый раз сжимается сердце...  

Довольно. Заканчиваем этот кошмар. Ты уже вся зашлась в отчаянном крике. И я больше не могу...

Наташа, вынув очередной бумажный платок, усаживается в изголовье исхлестанной девочки-женщины. Снова вытирает ей лицо и высмаркивает. Снова гладит красное лицо и мокрые от пота волосы. И слушает... Слушает...

Одно слово. Ну?

- Продолжай, - это слово Ксения произносит хриплым голосом, но четко и недвусмысленно.

- Пощади меня, - Наташа сама уже произносит так и не услышанные ею слова. И голос у нее куда более хриплый, чем у этой страдалицы...

- Прости, - ее визави отрицательно мотает головой.

- Ты дура, - Наташа не ругается, просто констатирует факт. И добавляет немного о сути расклада. – А я идиотка, которая тебе потакает.

- Прости... – Ксения снова отрицательно мотает головой и отворачивается.

Наташа медленно, как сомнамбула, встает и идет к вазе. Вынимает оттуда два прута, те, которые кажутся ей, на первый взгляд, чуть-чуть тоньше и легче. Возвращается обратно. Один прут в левой руке. Другой в правой. Так ей кажется, что она может заранее поставить предел этой Боли.

Вот сейчас, исполним несколько неторопливых, но энергичных взмахов одной лозой... Бросим истрепанный прут на пол.

Вторую лозу в правую руку.

Снова выполним несколько взмахов с длинными паузами между ними...

Бросим его на пол, туда же, ко всем предыдущим.

И все.

Die Stunde ist zu Ende.

Урок окончен.

Да. Так и сделаем. Плохо только, что сечь придется по уже «вспоротому», «свежевысеченному» телу. По красному, «перепаханному» измочаленными лозами, разбросанными на полу. Может пойти кровь... Вообще-то она уже есть. Но это пока не в счет, это пока несерьезно.

- Я больше не хочу крови, - шепчет она вслух. – Я больше не хочу боли. Я больше вообще ничего не хочу...  

Ксения молчит. Ну почему она молчит?

Бесполезно.

Наташа с силой взмахивает прутом, обрушивая его на уже выстеганные красным «нижние полушария». Вскрик секомой ее уже не пугает. Боль от этих криков, еще перемены три назад острая и мучительная, теперь притупилась. И крики эти кажутся какими-то ненастоящими...

«Зачем она кричит? Что в этом хорошего? - отстраненно думает, взмахивая прутом, добрая Фея Крестная. И сама себе отвечает: - Ничего хорошего. Не надо этих криков. Я не хочу их слышать».  

Странно, но она четко ведет счет, отмечая и корчи обнаженного тела на скамье, и крики, которые кажутся теперь какими-то отстраненными

И действительно, вопли секомой ей, Наташе, теперь слышны как из-за ватной завесы. Приглушенно, отдаленно, отстраненно. Она не здесь. Она где-то там. Не со мною. Ее секут? Кто ее сечет? Я? Не знаю...

Но какой-то загадочный автопилот, выставленный вместо себя ее сбегающим разумом, продолжает контролировать процесс. Еще десять ударов отсчитано. Кстати, успешно. Распределяя удары по разным частям посеченной кожи, Наташа добивается того результата, который ей почему-то кажется очень важным.

«Главное, чтобы больше не было крови, - думает она. – Я не хочу крови... »

У нее почти получается. И прут пресловутой «десятой перемены», который она, отбросив очередную истрепанную лозу, переложила из левой руки в правую, как жесткий аккорд, завершающий финальную часть этой странной, бредовой «болевой Игры», начинает свою жестокую работу...

*Серрейтер, в другой транскрипции серрейтор – специфически отточенные «зубья» на некоторых клинках, обычно предназначенных для «emergency» случаев, связанных с необходимостью быстрого, в одно движение, разрезания волокнистого или текстильного материала, когда важны сам факт разреза и быстрота, а аккуратность принципиального значения не имеет. Используется в большинстве «rescue knife», «спасательных ножей», для перерезания строп, ремней безопасности, канатов и прочего подобного – прим. Автора.