Билеты в кукольный театр

(из сборника "Ты больше не моя женщина")

Я познакомился с ним случайно, в автобусе. На одной из остановок  водитель  так резко  затормозил,   что меня,   не державшегося за поручень,   бросило прямо  на колени старушки, возложившей  руки на корзину с яйцами. Она истошно взвизгнула. Пассажиры  рядом, - кто упрекал меня в неуклюжести, кто издевательски смеялся, видя мои перепачканные брюки. И только  один человек, небритый, явно пьяный,   в кепке, надвинутой  на глаза, как-то странно восторженно  смотрел на происходившее.

- Хороший кадр бы получился, - сказал он.

- А вы режиссёр, что ли? – зло огрызнулся   я, думая, что он издевается надо мной.

- Да, - сразу погрустнел он, и  так сильно нахмурился,   что козырек  кепки  стал еще ближе  к его бровям, - был. Давно. Очень. Снимал  раньше. Фильмы разные.

- А сейчас? – спросил я.

-  Сейчас смотрю, что другие снимают.     Ерунда полная, честно говоря.

Оказалось, нам выходить  на одной остановке.   Раздался смачный звук. Это старушка успела бросить  мне в спину одно из разбитых яиц.

-  Просто Хармс какой-то, - усмехнулся он, - у него такие сумасшедшие старухи. Я повесть его про старуху  экранизировать хотел.

- Почему не стали? – спросил я.

- Время другое  пришло.   Кино теперь снимают или барыги, или идиоты полные.

И тогда я сказал, что снимаю фильм.

- На барыгу ты не похож…, - о том,   похож ли я на идиота, он ничего не сказал.

- Давай ко мне, - вдруг предложил он, - лет   пять, наверное,   за кино ни с кем не говорил…Понимаю, - усмехнулся он, видя мою растерянность, – тоже по ящику  насмотрелся,   как на улице  приглашают домой незнакомые всякие,   а потом – топором по голове.

- Пойдем, - согласился я. Не хотел показаться трусом.   Но переступив порог его квартиры,   тут же подумал, что  страх  для мужчины – не предмет стыда, а обостренное чувство самосохранения.   От  жилища, в которое я попал, веяло невыносимой затхлостью, безжизненностью. Паутину на стене никто не смахивал.   Стоящие на столе грязные тарелки были, как мухами, усеяны окурками.

- Извини, гостей не ждал. Из пожрать – колбаса одна, сказал он, делая бутерброды посреди грязной посуды, - а про что кино твое?

- Про любовь, - ответил я.

- Мутотень, наверное, - сказал он, пережевывая колбасу, - чего кино снимать-то потянуло?

- У меня друзья снимаются. Хочу, чтобы они навсегда жить остались. Хоть на пленке. Даже фотографии время не останавливают, а кино это подвластно. Живая энергия,   голос….

- Херня полная! – рассмеялся он, - это  ты  оставь для интервью, если мир перевернётся, и твой фильм на каком-нибудь фестивале  безбюджетном  пройдет, будешь заливать корреспондентам «Крыжопольского вестника». Друзей-то своих снимаешь, потому что на нормальных актеров  денег  ни фига нет, и мечты твои – не друзей навсегда живыми оставить,   а в Каннах  в костюмчике с бабочкой постоять. Хочешь, я  тебе реально настоящую актрису подгоню?

Я уже  думал, что попал в какой-то убогий притон.

- Реально с ней лет семь, наверное, не созванивался. Но для тебя.. раз ты фильм снимаешь свой… Она реально актриса.   Во всех моих трех фильмах снималась.   Я ее вижу то в одном сериале, то в другом. Не в главных ролях, конечно, так, эпизоды, но все равно…  Вон,   вчера только видел, мыло какое-то рекламировала.   У меня она только главные роли играла. Давно это  было. Ты чего колбасу-то не  ешь? Ну, так, чего, звонить? Я не обещаю на сто процентов,   но, думаю, для меня она  сделает.   Это я ее первый снимал, когда она только театральный закончила.   Мне баба с большой  грудью нужна была, - вон в той ванной снимали, - кивнул он в  сторону коридора, - она еще стеснялась  сначала.    Теперь вот в какие-никакие актрисы выбилась. Другие-то наши про всякое кино напрочь забыли. Было, правда, пару талантов,   да от пьянок померли давно. Ну, так, чего, звонить?   У тебя и снимать-то, наверное, особо негде?   Можешь у меня снять что надо тебе там.   Я Зинку сюда и приглашу, - он  включил телевизор  и стал переключать каналы, - да, ты ешь колбасу-то! О, ну вот! Я знал что наткнусь! Вот. Реклама эта дурацкая! Вон она,   Зинка! Каждый день  ролик этот дурацкий крутят.

Я не знал ее имени. Но я несколько раз видел ее по телевизору. Это была  настоящая актриса. Не то что мои друзья. Я был уверен, что  она не согласится играть где попало.

- Ты не думай, это не за деньги все. Она по старой дружбе должна.   Все равно ни хрена, конечно, у тебя не получится. Но я помню, как сам таким же идиотом был.

Он набрал ее номер.

- Алло? Зин?   Узнала? Ну да, сколько лет, сколько зим! А номер, вижу не сменила! Слушай, я практически по делу тебе звоню.. тут режиссер очень перспективный.

Я поежился, услышав эти слова. Он даже сценария моего не читал.

- Ну, давай, завтра  у меня здесь на  квартире встречаемся.   Адрес-то не забыла еще? Все-таки именно здесь звезда твоя актерская взошла.   Альма-матер, так сказать. Ну, жду. К десяти? Хорошо. Лады. Ну, сценарий,   роль он привезет,    ты ж профессионалка, с лету  роль сделаешь.   Все, - сказал он мне, повесив трубку, - по поводу денег там ты не заворачивайся.   У нее помню, ребенок вроде был, сейчас ему лет  десять,   наверное, уже. Девочка, кажется. Ну, вот ребенку купи что-нибудь. Конфеты там, может. Про что фильм-то твой?

И я стал рассказывать  ему свой сценарий. Страстно, увлеченно. Тогда я еще глупо  верил,   что мои творения  изменят мир,   и в кино, как в особое метафизическое пространство верил. Был уверен, что режиссер – это  художник, который рисует на экране красками чужих душ.   Поэтому ни одно искусство не может дать столь великих полотен, как кинематограф.

Я рассказывал так увлечённо, что,   размахивая руками,   сбил тарелку со стола. Он не стал поднимать осколки.

- Ты  идиот, -  добродушно засмеялся он, - но я хотел бы, чтоб у тебя все получилось. А знаешь,   почему вот  я лично кино стал заниматься? В третьем классе пришлось налысо постричься. Родители объявление увидели   о кастинге на роль  беспризорника  в фильме.   Главная роль.   Приглашались не актеры. Моего как раз возраста.   Только условие было – обязательно налысо  постриженным  на кастинг  прийти, чтобы режиссер точно мог с образом определиться.   А еще другу из класса сдуру сболтнул про все это.   Ну, ни на какую роль меня  не взяли ни фига, даже слова доброго не сказали.   А я уже – лысый. И друг, паскуда, разболтал всем. И они,   гады, смеются хохочут, - ха ха ха! Кино!   Заливаются над видом моим, вшивым дразнят.. это же от вшей наголо стригутся.   До слез обидно было.   Ну, и хотел я гадам этим доказать, что я чего-то стою. В кино именно. Они же со мной совсем как с ничтожеством.   И я, взрослый мужик уже, не пацан мелкий, когда  фильм первый сделал свой,   налысо постригся. Чтоб всех их уесть. Но никуда мой фильм не пошел. Никаких  призов, ничего.    Потом еще два холостых.   И бросил я  все это дело.   А сейчас бы вот и рад, чтобы волосы были…да не растут больше…мне некрасиво без них, поэтому в кепке хожу,   даже в жару.   Так и кажется, что, как в детстве, смех за спиной услышу.   Может, у тебя получится с кино? Я за столько  лет первый раз такого идиота встретил. Завтра я тебе помогу.   И со светом тоже, оборудование кой-какое осталось. Не все я в жизни  пропил. Только ты приходи пораньше, лады? Сценарий хоть дашь почитать.  

Ночью я не заснул.   Я не знал, как вести себя с настоящей актрисой. Я же не настоящий режиссер.   Так, любительское кино.   А она – в телевизоре. Я купил ей с дочерью  два билета в кукольный театр.   Увидел объявление  о каком-то новом представлении, сказочном шоу, и решил купить. Не  куклу же девочке десятилетней дарить.

Я пришел на три часа раньше назначенных съёмок.   Мой новый знакомый был чисто выбрит, на столе стояло шампанское.

- За встречу решил купить. И, знаешь, радостно как-то сегодня. Съемки там… Мне вообще эта лабуда давно опротивела.   А тут вдруг как второе дыхание… Я же тоже сумасшедший был, с лету в одну неделю мог фильм снять, никто даже сценария не знал до начала съемок. и вот  сегодня.. радостно на душе  как-то.   Как будто время  назад вернулось. Как будто не было всех этих лет,   будто вчера только Зинка вон в той ванной лежала. Слушай, я вижу у тебя в сценарии тоже есть сцена в ванной... Это как раз Зинкина роль, да?

В моем  нелепом сценарии, напичканном  надуманными символами, героиня  произносила  четыре главных монолога в четырех стихиях.   Одной  из них была вода. Лучше бы она  говорила эти свои слова на берегу моря.    Но  море мне было не по карману.

- Можно, в принципе, Зинку на эту сцену уломать. Мыло-то она  рекламирует. Только  надо будет с этой сцены и начать. Чтоб она не  передумала потом.

Раздался звонок  в дверь. Она пришла раньше.   Они поздоровались как старые, добрые знакомые.   Меня он представил по имени.

- Ну, давайте за встречу,   -  пробка от шампанского взлетела в воздух. Они оба произнесли несколько тостов, за дружбу,   за кино,    и бутылка кончилась.   Он совсем развеселел.

- А где съемки будут? – спросила она.

- Здесь. У меня, - улыбнулся  он.

- Подожди,   – насторожилась она,   – ты сказал,   что мы встречаемся здесь только.   Что, для съемок другого места не найти было? А режиссер где?   Где вообще все?

- Вот режиссер, - указал он на меня.

- Где? – было такое впечатление, что она думает, - он указывает на кого-то,   стоящего за моей спиной, настолько она смотрела мимо меня.

- Да вот же! – хлопнул он меня по плечу.

- Ты издеваешься?! – ее голос  сразу стал очень холодным.

- Да. Это молодой, очень перспективный режиссер.   Ты сценарий почитай, - это улет!   Сейчас такое никто уже не снимает.   Ты в шедевре сыграешь. Главную роль.   Не все ж мыло рекламировать.

- Да пошел ты! – я думал, что она сейчас ударит его, - и сколько вы заплатить мне за съёмочный день собирались? – ехидно спросила она.

- Ну, что ты все на деньги! – с досадой воскликнул он, - а искусство что, уже ничего не значит для тебя?! Я не узнаю тебя прямо.

Я стал вытаскивать из карманов деньги.   Все что было. Я готов был отдать ей все на свете, только бы она не говорила со мной так.   Я чувствовал себя  таким униженным,   что слезы выступили на моих глазах, и тогда в ней проснулась какая-то  жалость материнская, какое-то сочувствие ко мне.   Она подошла близко-близко, посмотрела мне в глаза.

- Ты очень хочешь снять свое кино?

Я молчал. Слезы  давили горло.

- Тебе это, действительно, так важно?

Она увидела мои слезы, и не в глазах даже,    глубже. В самой душе увидела

- Ладно, черт с тобой.   Все равно уже сегодня никуда не попасть.   Все сбилось. Один съемочный день – твой. Что играть  надо?

-  Ну, я тебе говорил, она мировая девчонка!   А играть… Ты играла это. Примерно то же. В ванной этой,   тогда, у  меня, помнишь?   Только теперь все серьезно.   Стихия воды.   Героиня в ванной.   Шикарный монолог. Все в пене... героиня,   по грудь обнажена…

- Чего?   - возмутилась она.

- Ну, грудь обнажена у героини. Не в майке же в ванной лежать.   У тебя же шикарная грудь.   Залюбуешься. Народ должен видеть.

Она смерила его презрительным взглядом. На меня она даже не взглянула.

- В ванной говоришь,   -  и она пошла, туда,   в эту ванную. Шатаясь. Мне странным это показалось.   Не так ведь много выпили, чтобы шататься. Она закрылась изнутри. Мы слышали, как она пустила воду.

- Зина! – позвал он ее через дверь. Она не откликнулась.    

Пришли мои друзья, которые должны были участвовать в съемках.   Мне трудно было объяснить им, что происходит.   Я извинился и попросил  прийти в другой раз.  

- Да ломать-копать все   к едреной матери! - воскликнул  мой новый знакомый,   - дура чертова! Тоже мне, целка-балерунья! – он обессиленно  упал на стул и закрыл голову руками. Я дернул дверь. Она поддалась. Щеколда была совсем непрочная. Вода уже лилась на пол, возле наполненной до краев ванной, сидела  Зина, тоже обхватив голову руками.    Я   выключил воду. Она убрала руки  от лица, и я  увидел, что она  рада, что в комнату вошел я, а  не  былой друг ее.    Я встал на колени рядом с ней.   Она обняла меня. Обхватила мою шею, как маленькая девочка.

- Прости, -  зашептала она, -  у меня просто нервный срыв.    У меня третью неделю подряд все не клеится, рушится все к черту.   Депрессия началась. Руки могла  наложить на себя, если бы не дочь. Для нее   и живу. Она думает, что  мама  у нее – актриса.   Гордится так. А какая из меня, на фиг  актриса?! В дерьме снимаюсь. Да еще и в эпизодах. Мыло рекламирую. И.. знаешь…сейчас…нервы просто не выдержали уже.   Я же тогда…семь лет назад…вот в этой же самой ванной…с голой грудью…дура последняя.   И…опять то же самое! Как будто  не было  восьми  лет этих, как будто я из  кожи вон  не лезла…я же через все шла,   и через унижения, и через постель… видно, не  так хороша я в постели,   раз только эпизоды дают. И с температурой сорок  играла.   Меня наградили два раза. Дипломы дома висят.   Смотришь на них и думаешь, что ты актриса. Дочка гордится.   И веришь, что сниматься  еще обязательно  позовут в кино  настоящем. А тебя – мордой в эту ванную.   Мордой, мордой, мордой! В ванну чертову! – и она стукнула со всей силы  о край ванной, тут же сжав руку от боли.   Я осторожно взял ее ладонь. Она заплакала еще сильнее  оттого что мне было не все равно, что ей больно.

- Бросай ты все, -  сказала она, - ничего не получится. Кино – это деньги. Очень большие. Без них ничего  нормального не снимешь.   А у талантливых людей денег никогда нет. Поэтому и снимают дерьмо одно.   А у меня дочь болеет. Сильно.   Очень сильно болеет.   Мне деньги нужны. Ей на операцию. Она сейчас меня дома ждет. Будет спрашивать обязательно, где я снималась. Она так  радуется, что ее мама актриса.   И что я скажу ей…что все эти годы из кожи в лезла, чтобы меня мордой  в ванную! И что  сегодня я ей на операцию целых  два бокала шампанского заработала?! Все  восемь  лет как будто ластиком стерли.

Она плакала,   держа меня за шею, ее голова была на моей груди.   И я думал, что ластиком стерли  не восемь лет,   а гораздо больше,    что она  в эти минуты  вновь стала маленькой, хрупкой, беззащитной девочкой,   которой была когда-то в детстве.

И еще я думал, что в кармане у меня  лежат билеты в кукольный театр.