остров любви рабы глава 2. Глава Читать рассказы о любви

Отключить рекламу

Создать сайт бесплатно

Ян Майзельс > Книги > Остров Любви

Назад   Далее

Глава II

"ГОСПОЖА"

"Мужчины приходят к фанатизму под игом своих идеологических схем, мы же почти всегда, побуждаемые неистовством наших грез".

Как я ненавижу своего отца! Ненавижу и, как ни странно, боюсь. Странно потому, что могла бы разделаться с ним одним ударом, но, как видно, боязнь эта буквально заложена в моих генах или же просто вбита в меня с раннего детства. Как бы то ни было, я не могу пока еще переступить эту черту. Или даже не хочу. Пока он жив, он поддерживает кипящую во мне ненависть, которую этому слепцу никогда не разглядеть. Источник моей ненависти и моей силы – в нем. Если бы он знал!

А ведь он любит меня, даже очень. Ну и что? Бедная мама! Как он издевался над ней! Как унижал, как помыкал ею! Я все это видела, понимала... и молчала. Что я могла сказать? Тогда я была просто бессильна, хотя, как аккумулятор, копила ненависть. Он же всю свою дрянную, эгоистическую любовь перенес на меня, свою единственную дочь. Он не отказывал мне ни в чем, покупал все, чего я хотела. На своей шикарной машине, вызывающей зависть у одноклассников, отвозил меня в школу. А я продолжала молча его ненавидеть и копить, копить свое чувство... Но все это, пожалуй, общие слова, а истинная причина моей ненависти, признаться в которой мне тяжело и перед самой собой, была иной, конкретней, страшней и глубже. Однажды по какой-то причине у нас в школе были отменены занятия. Я родителям ничего не сказала и, запершись в своей комнате, немного почитала, а потом крепко заснула. Проснулась оттого, что мне послышался какой-то шум и, как мне сперва показалось, крики. Подумав, что отец устроил над мамой очередное издевательство, я резко отворила дверь, и... Я, конечно, уже знала, что происходит между мужчинами и женщинами, но как-то абстрактно, и в детской своей чистоте и простоте гнушалась даже разговоров моих слишком «грамотных» сверстников на эту тему. Так что то, что происходило в комнате моих родителей, было для меня настоящим потрясением. Я вскрикнула или даже как-то взвизгнула, но они, занятые своим пакостным делом, меня даже не услышали. Потрясение, охватившее меня, усугублялось еще тем, что, во-первых, я понятия не имела о том явлении, которое называется эрекцией и которое выступало теперь перед мной во всей его отвратительной очевидности, а во-вторых, я еще могла бы каким-то образом представить обнимающихся, лицом к лицу, обнаженных влюбленных, но, к моему ужасу, мать не лежала, а стояла в животной позе, задом к отцу, и он методично, как заведенный, входил и входил в нее своим огромным, багровым и бугристым, как мне показалось тогда, половым органом. Потом отец зачем-то полностью его вытащил, так, что я могла разглядеть его во всех деталях, и очень медленно стал задвигать туда по новой, что, очевидно, доставило им особое удовольствие. Мне и до сих пор не очень понятно, почему я, хотя готова была потерять сознание и меня буквально всю трясло, тем не менее следила буквально как завороженная, не отрывая глаз, за всем этим потрясающим кощунством. Но вслед за первым потрясением – и, думается, что и тогда уже я была не вполне обычным ребенком – пришло какое-то странное спокойствие и даже заурядное детское любопытство. Я притворила дверь, оставив узкую, но вполне достаточную для просмотра щель, твердо решив досмотреть этот грязный спектакль до самого конца, даже не понимая еще, что этот конец обозначает. Только гораздо позже, многократно обдумывая и прокручивая перед собой богомерзкую картину человеческого соития, я уяснила себе причины своего спокойствия. Нет, я, конечно, оставалась той же невинной девочкой, но что-то вдруг сломалось в моем восприятии, я мгновенно прозрела и увидела жизнь во всем ее паскудстве, вопиющем женском позоре и бесправии. С этим что-то надо делать, но что именно я, естественно, тогда еще не знала и разве что только чуть-чуть догадывалась, что для достижения справедливости надо сделать так, чтобы по крайней мере, все было наоборот. Слава Богу, теперь уже я это знаю...

Мать, в отличие от отца, не была абсолютно голой. На ней была ночная рубашка, что придавало дополнительную ирреальность происходившему. Мать высоко задрала округлый свой зад так, что рубашка сбилась набок и почти сползла ей на голову, обнажая одну грудь, и отец,, судорожно ее сжимая одной рукой, другой рукой бестолково и бессмысленно шарил под этой рубашкой. Покорство и беспомощность матери – вот что меня поразило больше всего. Ее лицо выражало глубочайшее страдание – таким оно запечатлелось в моей памяти. Возбуждение же отца все нарастало, движения ускорялись... и вдруг замедлились до предела, и я, несмотря на всю свою неопытность, поняла, что он пытается продлить минуту скотского блаженства, – но в то же время и своей дикарской власти над униженным до животного состояния, обреченным на жертву человеческим существом. Женским существом! И хотя мне казалось, что я выступаю в роли бесстрастного наблюдателя, все это происходило, как в страшном сне. Голова у меня закружилась, и я чуть не упала. И вдруг я почувствовала, как огромный кривой орган отца вторгается уже не в мать, а в меня, беспощадно раздвигает мои половые губы, разрывает девственную плеву. И вот я не могу уже отделить дикой своей боли от пронзающего весь мой организм неимоверного, неземного восторга. Я ритмично двигалась, подаваясь всем телом, но потом не выдержала и безудержно завращала своей худющей попкой, нанизываясь на него все глубже и глубже – в то же время мучительно желая исторгнуть его из своего лона, хватаясь за него своими бессильными детскими ручонками и каждый раз ощущая в них вместо беспощадной, но желанной огромности пугающую пустоту. Многократно усиленное моим детским воображением, физическое сладострастие объдинилось каким-то парадоксальным образом с ужасом смерти, волнообразно переходя из одного в другое и сливаясь воедино на каждом гребне крутой волны. И в очередной момент, когда я, сорвавшись с самого высокого гребня, уже готова была погибнуть, захлебнуться в замеревшей от страха глубине собственного лона, невообразимо сладкая, дурманящая жидкость, из последних сил удерживаемая между двух слабых, сжатых в замок моих ножек, перелилась через край, заполнила все мое существо, ноги безвольно разошлись, бесконечные судороги сотрясли тело, и когда я пришла в себя, все было кончено...

Так ли это в точности происходило со мной или добавило что-то от себя моя поздняя неудовлетворенная фантазия, но с этого момента я не просто, как это иногда бывает, из ребенка превратилась в женщину, а стала совершенно другим человеком. Видимо, оргазм, испытанный и неосознанный мной как таковой, навсегда связался с жутким, безобразнейшим видением. У меня в жизни появилась цель, хотя я еще четко не могла ее осознать.

Несколько дней мне было невозможно даже видеть родителей, но потом я вошла в норму и ничем себя не выдавала, внешне отношения с отцом и с матерью оставались все такими же, хотя картина эта долго еще стояла перед моими глазами, то чуть-чуть затухая, то, напротив, обрастая новыми, неизвстно откуда взявшимися подробностями. Отец же, в безграничном своем мужском самомнении, не мог понять этого, но что-то все же чувствовал – и от этого еще больше пытался задобрить меня, купить мою любовь, в то время как я, наоборот, отлично все понимая, ненавидела его еще сильнее. А заодно с ним и всех мужчин: сначала только взрослых, которые напоминали мне его, а потом и всех – и молодых, и стариков, и даже детей. Я лелеяла в себе, растила свое замечательное чувство, которое, не находя выхода наружу, еще сильнее распалялось от внутреннего огня. Иногда я сознавала, что не совсем права, но это сознание грозило убить мою единственную любовь: ненависть, – и я давила в себе порывы малодушия. Я много занималась спортом – благо, отец создавал мне для этого все возможности. Мое проскакивающее порой озлобление принимали за нормальную спортивную злость, все тренеры хвалили меня, и я имела великолепные результаты в самых разнообразных видах спорта. Волейбол, легкая атлетика, акробатика – все это давалось легко, почти само собой благодаря прирожденной выносливости и координации движений. Но все же мне чего-то недоставало: это были все как бы женские виды спорта, не позволяющие победить противника в буквальном смысле, то есть повалить, смять, унизить... И – самое главное – по моим представлением этим поверженным противником обязательно должен быть мужчина. О, тогда я над ним вдоволь натешусь!

Но вот вошло в моду каратэ. Мальчишки занимались в секциях, а потом хвастали необычными прыжками и телодвижениями, универсальными ударами и защитами. Сначала я над ними только посмеивалась, но однажды, заглянув на тренировку, поняла, что в этом что-то есть. И ко мне пришло решение...

– Зачем тебе это? – удивился отец.

– Посмотри на меня, – сказала я.

Он посмотрел, ничего не понял и спросил: – Ну, и что дальше?

– А то, что на меня слишком заглядываются мужчины, и я не хочу стать жертвой насильника.

Я знала, на что бить. Отец как будто впервые разглядел мою фигуру и покраснел как рак, чего я никак от него не ожидала – таким он обычно был циничным и грубым.

Он нанял для меня очень хорошего тренера, который занимался со мной по несколько часов в день. Я делала большие успехи, что было совсем неудивительно. Мне очень помогли те виды спорта, которыми я увлекалась раньше: я обладала незаурядной реакцией, выносливостью, прыгучестью, гибкостью, смелостью – короче, всем, что требуется каратисту. И, главное, пресловутой "спортивной злостью" – так они все это понимали. Время от времени тренер устраивал соревнования для своих питомцев и, так как других девушек в группах почти не было, мне приходилось, в основном, сражаться с мальчишками. К моему удовольствию и к их стыду я неизменно выходила из этих схваток победительницей. Это усиливало мое чувство собственного достоинства и обостряло заложенное во мне презрение к мужчинам. Я поняла, что вообще возможности женщин далеко не реализованы и при верном подходе они могут намного опередить мужчин. Однажды, после трех лет моих занятий (мне было тогда 17 лет), тренер предложил провести с ним схватку в полную силу, но без применения особо опасных приемов. Однако я не сдержалась и, ощутив в своем сопернике больше ненавистного мужчину, чем тренера, довела один из таких приемов до конца. Тренер пролежал без сознания несколько минут, после чего мне, конечно, пришлось прекратить с ним наши спортивные отношения. Я заявила тогда, что все равно продолжу занятия каратэ, и тренер, преодолев свою уязвленную мужскую гордость и проявив непонятное благородство (а, может, и очень понятное, если учесть мои внешние данные), дал мне рекомендацию к своему знакомому, который занимался с каратистами высоких категорий, причем бесплатно, в расчете, видимо, на будущую славу.

Здесь заниматься было и сложнее, и интереснее, хотя, в общем, с меня не требовалось больше того, чем я уже обладала. Так что я быстро пошла в гору. Но потом опять приключилась неприятность. На улице ко мне пристал один известный всему городу хулиган и заводила. Некоторые девушки даже считали за честь с ним прогуляться, но только не я: мне он был так же отвратителен, как и все другие мужчины. Хотя, конечно, не надо было бы применять приемы на улице без особой необходимости, но когда он полез со своими руками, я не выдержала... Он шлепнулся на тротуар и уже не вставал. Я испугалась, хотела скрыться, но вовремя сообразила, что нас уже видели некоторые из знакомых, так что лучше всего самой честно заявить о случившемся, изобразив его падение как простую случайность.

На свое и на мое счастье, благодаря высокому искусству врачей, он остался жив, и дело удалось замять, так как он, дорожа своей бандитской репутацией, не хотел поднимать лишнего шума. Мой папаша отругал меня, но по нему было видно, что внутри он мной очень гордится. Старого дурака так прямо и распирало от гордости за свою способную дочку, и мне пришлось долго разъяснять ему, что он не должен болтать об этом с каждым встречным и поперечным.

В это время я как раз заканчивала школу и еще не решила, чем заниматься дальше. Отец, естественно, настаивал на высшем учебном заведении. И тут у меня возник план, изменивший все течение моей жизни. Дело в том, что неподалеку от нашего приморского города, на одном из небольших островков, у отца был свой большой дом. С тех пор, как умерла моя мама, мы там фактически не бывали. И вот я заявила отцу, что намерена отправиться на остров и пожить там в экзотичном отшельничестве год-другой. Он, понятно, завозражал, но я втолковала ему, что одиночества не боюсь и намерена основательно и без помех готовиться к поступлению на медицинский факультет, а заодно и отдохнуть от назойливых приставаний недостойных меня "женихов". Конечно, я не собираюсь жить там в полной изоляции от мира (и от любящего родителя) и намерена еженедельно приплывать в город за продуктами, книгами, консультациями преподавателей и вообще – повидаться. При этих словах отец заулыбался счастливо, и я поняла, что дело мое выгорело...

На острове для меня началась совершенно новая жизнь. Целыми днями я загорала, купалась в море, много читала. Наслаждаясь одиночеством, почти везде расхаживала совершенно обнаженной, вскоре превратившись в натуральную негритянку, предохраняя от загара лишь грудь, своей белизной удивительно красиво контрастирующей с остальным телом. Чувствовала себя как Ева в раю – да еще, к счастью, без Адама, хотя я и ловила себя иногда на странном желании быть увиденной со стороны жадными мужскими глазами...

В свое время на остров из города проложили электрический кабель, затеяв создать здесь целую зону отдыха – затея заглохла, а кабель остался. Тогда же были проведены еще некоторые – не доведенные до конца из-за недостатка средств – мероприятия. Наш дом, который отец купил почти за бесценок, был почти единственным завершенным результатом некогда грандиозных замыслов.

Так что в своем замечательном замке на своем необитаемом острове я была полновластной хозяйкой. Правда, к берегу иногда причаливали любители рыбной ловли, но меня они не видели – каждому, как говорится, свое. Дело в том, что к острову практически можно было причалить только с одной стороны, в одном-двух местах; другие же берега его были либо скалисты и усеяны острыми, торчащими из воды камнями, либо заросшие густым колючим кустарником, опускавшимся прямо в воду. Зато бухточка, к которой можно было безопасно причаливать, великолепно просматривалась с наблюдательной башенки на крыше дома – так задумал еще отец, и, наоборот, с бухты разглядеть эту башенку можно было только точно зная ее расположение. Так что, имея при себе бинокль, я хорошо знала обстановку на своем острове.

Такая беззаботная жизнь продолжалась недели две, потом я основательно заскучала. Ведь я приехала сюда не только для отдыха, а прежде всего для осуществления своих грандиозных планов. Моей энергичной натуре требовалась беспрерывная деятельность. Ежедневные тренировки не только заглушали, но, напротив, усиливали эту потребность. Осуществлению задуманного мною великого плана должен был предшествовать уникальный эксперимент. Мне хотелось завести на острове целую плантацию, которая вместе с электричеством обеспечивала бы полную автономию. А для этого нужны были многочисленные рабочие руки. Мужские, естественно, руки. Нанимать я, конечно, никого не могла – хотя бы еще и потому, что это как раз и привело бы меня к зависимости от этих гнусных мужчин, которых я ненавидела и презирала. Мне же хотелось другого: мне нужно было иметь собственных, натуральных рабов. Да, да, именно рабов, жизнь и смерть которых полностью находилась бы в моих руках. Это не только устраивало меня экономически, но и отвечало основной идее эксперимента: мужчина – грязная, возомнившая о себе тварь, самой природой предназначенная быть в услужении у женщины. Первобытные люди, жившие по естественным законам матриархата, были абсолютно правы. К сожалению, теперь по этим законам жить нельзя, так как цивилизация развратила человечество, создала для мужчин слишком удобную жизнь, и сначала – до нового матриархата – нужно перегнуть палку несправедливости в другую сторону. Мужчины добровольно своих преимуществ, конечно, не отдадут, – значит надо довести их до нормального первобытного состояния с помощью грубой силы. Я была уверена в себе и знала, что справлюсь даже с несколькими мужскими тварями одновременно, но ведь целью моей на данном этапе было не прикончить их, а приучить трудиться за ничтожную, на пределе энергетических возможностей, порцию пищи. В свое время для этого требовался надсмотрщик с бичом, но я просто физически не смогу быть одновременно и рабовладельцем и надсмотрщиком – какая уж тут независимость! В свое удовольствие – пожалуйста, но махать целый день бичом – это же издевательство над самой собой. И вдруг я сообразила: собачки – вот кто меня выручит! Вот кто будет идеальным и преданным помощником.

При первой же возможности я сказала отцу, что мне необходимо завести в доме парочку надежных собачек – чтобы не скучать, и, главное, чувствовать себя в полной безопасности. Отец не только поддержал мою затею, но сказал, что и сам не раз думал об этом и даже присмотрел пару молодых, сильных псов, уже начавших курс дрессировки. Таким образом, этот важный вопрос уладился сам собой. Я получила полный инструктаж по работе с собаками и прихватила кое-какие учебные пособия по этой теме. Новое дело увлекло меня еще на некоторое время. Кроме того, мне пришла в голову неглупая мысль использовать некоторые методы собачьей дрессировки при работе с будущими рабами. Конечно, я понимала, что дрессировка животных основана на использовании рефлексов, а у человека ведь есть еще и разум. Ну и что? – сказала я себе. Педагогикой пусть занимаются другие, я же займусь именно дрессировкой, предварительно, естественно, вышибая из них разум путем непрерывных пыток, не оставляющих никакой надежды на будущее, никакого просвета в их вечном – до самой смерти – мраке. И только на втором этапе, когда в них не останется ничего человеческого, можно будет, наконец, поступать с ними соответственно: выполнил задание – получил пищу, нет – такие пытки, каких еще свет не видывал... Я, правда, сама еще их не очень представляла, но для своего образования надо будет почитать кое-какую литературу, а, главное, пытки – это прекрасное средство для развития собственной фантазии. И в предвкушении будущих удовольствий я плясала и смеялась как маленькая девочка...

Прежде всего я освободила от всякого хлама полуподвальное помещение и нашла для него подходящий замок. В стены вбила крепкие крючья. Еще, подумала я, рабам не помешают кандалы, которые можно пока просто смастерить из собачьих цепей. Одна цепь и два навесных, надежных замка – вот и вся система. Неплохо бы, конечно, завести и наручники, но тогда мне придется их вечно одевать и снимать с этих гадких тварей – хорошенькое, извините меня, удовольствие! Ладно, и с одними кандалами на ногах раб далеко не убежит, особенно после моей очередной обработки. К тому же и собачки свое дело знают. А не знают – научим...

Все остальное будет видно по ходу событий, а пока надо готовится к приему "гостей". К счастью, они не заставили себя долго ждать. Однажды утром поднявшись, как обычно на свой наблюдательный пункт, я заметила приткнувшуюся к кустам лодку, в которой лежали рыболовные снасти, хотя самих рыбаков нигде не было видно. Справиться с ними двумя, да еще, надо думать, одетыми в громоздкие рыбацкие доспехи, не представляло большого труда для такой способной девочки как я. Страха не было буквально никакого – только легкое приятное возбуждение. Проблема была в другом: что мне одеть по такому приятному случаю? Можно было пойти в простом летнем платьице: уже сам контраст между моей нежной внешностью и моими крутыми действиями вызовет у них шок, гарантирующий полный успех операции. Впрочем, слишком легкой победы я и не хотела и вообще была настроена вполне серьезно, хотя разок и промелькнула озорная мысль явиться перед ними в костюме своей прародительницы-Евы, – вот где был бы успех так успех! Но потом разумно решила, что на первое свое серьезное дело надо и одеться по-серьезному: лучше всего – в боевое кимоно. И никаких двусмысленностей: драться так драться!

Можете представить себе изумление этих двух ничтожеств при моем "явлении народу" прямо из кустов, да еще в таком "модном" одеянии! Тот, который первым меня заметил, обалдел, естественно, и, толкнув второго, воскликнул:

– Эй, смотри, что за чудо!

Другой, помоложе и покрупнее, удивленно протер глаза:

– Кошечка, ты откуда такая взялась?

Я пошла прямо на них. Сейчас будет вам "кошечка"! Они несколько опешили и пытались сказать еще что-то "умное". Но мне уже не о чем было с ними говорить, так как для меня они уже были рабами. Поэтому, не доходя двух шагов, я высоко прыгнула и ударом ноги оглушила того, кто помоложе. Секунду помедлив, наслаждаясь произведенным эффектом, сбила с ног и другого. Пока они не пришли в себя, я надела на них припасенные на этот случай кандалы (не терпелось посмотреть на деле это мое первое изобретение), а потом веревкой стала связывать им руки. И в это время из кустов вывалился еще один чурбан и остановился в недоумении, возможно, принимая увиденное им за игру. Но кое-что уже начал соображать, И вдруг он громко выкрикнул мое имя! Тут и я узнала его: это был парень из соседнего дома, мой ровесник, как я замечала, давно уже заглядывавшийся на меня. А тут такая романтическая встреча! Медлить было нечего, и я бросилась на него, совершив, однако, ошибку в том, что легче было не пугать, а как-то приманить его – и спокойненько сделать то, что и с другими придурками. Мальчишка же, видимо, решил, что нас тут целая шайка и бросился наутек. В тяжелых резиновых сапожищах далеко ему было не убежать, хотя метров пятьдесят с перепугу он все же одолел. Настигнув раба, я с лету нанесла ему удар ребром ладони по шее – и он так и зарылся носом в землю! Но вот досада: у меня ведь нет с собой веревки, а вести его несвязанным, пожалуй, слишком хлопотно. Тогда я сняла с него ремень и хорошенько перевязала за спиной его руки. Потом, стянув брюки вместе с трусами до самого низа, зафиксировала таким образом и его ноги. Теперь оставалось только привести этого розового младенца в чувство и вести к остальным рабам, которые, видимо, нас уже заждались – если только пришли в себя. Я перевернула молодого раба на спину и усевшись ему на живот, стала сильно бить по его щекам обоими ладошками. Но этот мерзавец только мычал, отворачивался, но в сознание так и не приходил. Здорово, видно, я ему влепила! Но ничего, он у меня быстренько отвыкнет от всяких нежностей... Пришлось уже с полной силой надавить ему за мочками ушей – прием, вроде бы безобидный, но довольно действенный. Раб подо мной застонал, открыл глаза, но тут же снова их закрыл. Ах, паразит! Сейчас ты у меня попридуриваешься!..

Преодолевая отвращение, я пошарила позади себя и, найдя то, что искала, крепко стиснула рукой его мошонку. Он взвыл, как паровозный гудок и безуспешно затрепыхался, плотно прижатый моим телом. Но я не отпускала его до тех пор, пока мне самой не надоело слушать его дикие вопли. Разозлившись, я прихватила раба за шевелюру и одним хорошим рывком поставила на ноги. Потом, поддав под зад ногой, приказала: "Пошел!". Он поплелся вперед, путаясь в штанинах и ежеминутно спотыкаясь, путая команды "направо" и "налево", своей бестолковостью приводя иногда меня прямо в бешенство. Ему было, конечно, наплевать на то что я спешила поскорей добраться до предоставленных самим себе его приятелям. И хотя идти было недалеко, но мне приходилось постоянно подгонять его очередным ударом ноги под зад, потому что он зачем-то пытался согнуться или даже присесть на корточки – то ли от стыда, то ли, действительно, от боли.

Пленники мои, как и следовало ожидать, уже очухались, и один из них, которому я не успела связать руки, даже пытался освободить от цепей еще и ноги. При нашем торжественном появлении он грязно выругался и, забыв про цепочки на ногах, бросился на меня, но не сделав и пары шагов, свалился на землю. "Папа! Папа!" – закудахтал мой цыпленочек. Ага, значит, этот старый пень – его папаша! Семейка, значит. Что ж, тем интереснее для меня... Чтобы не слышать этого собачьего визга, я швырнула щенка на землю рядом с папашей, сорвала с его ног трусы и засунула поглубже в разинутую от крика пасть. Он сразу заткнулся, естественно. Тогда я приблизилась к старперу, который, так и не поняв еще до конца, кто перед ним, снова повторил свою идиотскую атаку – и, конечно, получил свое... Потом я, не суетясь, аккуратно связала его верхние конечности. Минуту еще поразмыслив, решила и всем им заодно заткнуть их пасти, так как слушать в такой ответственный момент вульгарные мужицкие стоны и крики мне было совсем ни к чему. Штаны им в их новой рабской жизни больше не понадобятся, а теперь еще могут пойти в дело; поэтому я разорвала их на небольшие куски, воткнула в вонючие пасти и уложила всех "рыбаков" в один ряд на землю. Волосатые мужичьи зады вызывали во мне изрядное отвращение, но делать было нечего, и я, пересилив себя, навьючила на них их собственные рюкзаки, засунув туда и все оставшиеся на поле боя тряпки. Поднять этих тупых болванов на ноги оказалось не так уже просто, но я уже приобрела некоторый опыт; молодых я поднимала за волосы – сначала на колени, а потом уже только на выпрямленные ноги, хотя это только говорится "на выпрямленные", а на самом деле они дрожали и подкашивались, сильно затрудняя мою задачу. С юнцом, правда, было легче: он со страху пытался предупредить каждое мое движение; да и прическа его для этого дела была в самый раз. А вот со стариком пришлось повозиться, так как на башке у него – в отличие от его же задницы – почти ничего не произрастало. Пришлось в буквальном смысле тянуть его за уши. Со стороны взглянуть – можно было, наверное, лопнуть со смеху, но я уже так притомилась от этой бестолковщины, что лишь изредка награждала рабов по ходу дела крепкими оплеухами. Впрочем, ведь я давно уже решила, что лишняя оплеуха рабу не помеха...

Итак, я привязала своих ослов друг к дружке, в одной связке, вроде альпинистов. На шеях веревки, на горбах рюкзаки – и все без штанов. Ослы стояли, наклонившись вперед для равновесия, оттопыривая зады. Непорядок! Должны с самого начала к стойке "смирно" приучаться, в любых условиях. Хотя я и понимала, что с законами физики ничего не поделаешь, однако все же поупражняла своих рабов для профилактики, авансом, так сказать.

Удовлетворенно окинув взглядом свое "войско", я от души расхохоталась. Что за живописная картинка! Эти голые мужланы сами по себе, да еще и с окровавленными после моей профилактики мордами, были просто омерзительны, но в ансамбле они образовывали группу весьма выразительную и полную законченного смысла. Если бы какому-нибудь художнику вздумалось бы изобразить рабство символически, то лучшего символа и не придумать. Видимо, заложенное во мне от рождения (от мамы, конечно же, а не от этого...) эстетическое чувство само подсказало, как уравновесить грубый натурализм животной сущности раба элементами тонкого юмора. Казалось бы: уродливые волосатые ноги и зады, отвратительные мужские принадлежности... Б-р-ррр!.. Но тут же: модные короткие курточки выше живота у молодых рабов, брезентовая роба у старика, разноцветные рюкзаки на горбах, какая-то даже гармония тупых выражений на их посиневших рожах – со связывающей их воедино веревочной удавкой... Нет, это надо было видеть!

Что ж, караван готов. Первым двигался юнец, который, как чувствовалось, сник быстрее всех и, следовательно, активно выполняя мои команды, будет и остальных тянуть за собой. Может быть еще, чисто по-женски, мне захотелось, чтобы он любовался моим телом, ибо теперь, когда самое сложное было позади, я могла себе позволить, наконец, полностью расслабиться, – так что я скинула с себя душное кимоно, оставшись совсем нагишом. Кстати, картина получает абсолютное завершение: мерзкие рабы и их прекрасная повелительница. В Ее руках – конец веревки, накинутой на шею переднему рабу. Я опять пожалела, что нет еще замечательно длинного хлыста с удобной кожаной рукояткой. Нет, но будет!..

Теперь я ощущала себя совершенно раскованной, никакого стыда уже не было и в помине, ибо передо мной уже – не люди. Вот только хотелось еще подразнить немного самого молодого и глупого. Ну, чуть-чуть...

Я потянула за привязь, и процессия торжественно стронулась с места. Пройдя метров пятьдесят, я подумала, что запоминать им дорогу совсем ни к чему и, остановив колонну, вытащила из рюкзаков оставшиеся тряпки, быстренько превратив их во вполне сносные повязки на глазах. Молодой, решила я, обойдется и без повязки – слишком основательно он будет занят изучением моей хорошенькой попки. Вот пусть и радуется. В конце концов, победители могут себе позволить немного великодушия...

Заскучав по пути, я устроила небольшое представление, заставив рабов ползать на коленях, упираясь носами друг другу в задницы. Это приободрило меня, и я, вдоволь насмеявшись, уже не чувствовала никакой усталости. Особенно забавен был мальчишка, которому, как впереди ползущему, пришлось даже развязать руки. Зато ему и досталось от меня больше других, хотя я, обладая врожденным чувством справедливости, никого не хотела обижать и распределяла наказания поровну. Впрочем, как придется...

Потом мне и это развлечение надоело – уж больно медленно они ползли, а время уже к обеду. Как бы то ни было, не мытьем, так катаньем, подошли мы к моему замку, где я загнала рабов подвал и, указав на большое ведро на полу, предназначенное быть для них парашей, бросила на пол в качестве подстилки обрывки их одеяний. Отдыхайте, гости дорогие! Будьте, как дома... (Теперь, когда мои планы начинали сбываться, я и впрямь испытывала к рабам почти что родительские, нежные чувства. Странно устроен человек!)

Сама же я отправилась отдыхать – уж кто-кто, а я отдых свой заслужила. На меня вдруг почему-то опять напала такая усталость, что я, наскоро перекусив, упала на кровать с какой-то книжкой, но, не успев прочитать и двух страниц, уснула намертво.

Проснулась я через пару часов, веселой и посвежевшей. На душе было так хорошо, как бывает в детстве, ранним солнечным утром, когда еще не жарко, и птички щебечут, и бегают солнечные зайчики, и мама ласково шепчет чего-то... "Вставай, доченька. Видишь, красота какая!.." А я даже и не сразу припомнила, отчего мне так радостно, и захлопала сама себе в ладоши. Ай да я! Молодец девочка! Дело сдвинулось с мертвой точки...

Проведя коротенькую, но интенсивную разминку и накинув на голое тело легкий – по погоде – халатик, я отправилась проведать пойманных животных. Небось, соскучились по хозяйской ласке! Предусмотрительно заглянув в замочную скважину, я обнаружила, что сидят они почему-то приткнувшись спина к спине и как-то странно при этом двигаясь. Или замыслили чего-то? Так и есть: ведь это они пытаются развязать друг другу руки. Вот твари неблагодарные! Я резко отворила дверь, и эти проходимцы в ужасе друг от друга отпрянули. Но что я, слепая, что ли? Нет, мерзавцы, со мной у вас этот номер не пройдет! Я, со вполне понятной злостью, ухватив за волосы (а старика, конечно, за уши, да так, что они даже захрустели, хотя и не оторвались почему-то), поочередно подводила каждого стене и яростно молотила об нее его дурной башкой, пока он не падал на пол. Уверена, что искры сыпались у этих ребят из глаз целыми снопами...

– Послушайте меня, негодяи! – с трудом сдерживая себя, произнесла я. – Пора вам уже понять, что отсюда для вас нет никакого выхода – кроме как на тот свет. Чем быстрее вы это поймете – тем лучше для вас. Отныне вы– настоящие рабы, а я ваша полновластная Хозяйка. Вы будете работать на меня до потери сознания, а также будете выполнять любые мои приказания – даже самые бессмысленные и неприятные. Я буду делать с вами все, что мне захочется. А за это – знайте мою доброту! – я оставлю вас в живых и даже буду бесплатно кормить вас. Запомните еще, что я буду ежедневно избивать вас самым жестоким образом – мне это нужно, в частности, для тренировки, а, главное, я так хочу. А вам это тоже нужно – чтобы вы меня боялись и уважали больше смерти.

И для вас же лучше, чтобы вы скорее превратились в покорных, нерассуждающих животных. Тяжелый труд, неимоверные муки и, как следствие этого, – полная покорность своей Хозяйке – вот в чем отныне единственный смысл вашей жизни. Страх и голод – вот два чувства, которые изо всех человеческих чувств остаются теперь на вашу долю. Хотя страх не то слово – слишком мягкое. Я добьюсь того, чтобы вы испытывали ко мне дикий, сумасшедший ужас, который бывает только в кошмарном сне. Вы поняли, наконец, что я способна на все? Поняли?! Что-то я не слышу ответа... Ну, тогда хотя бы помычите или кивните тупыми своими башками в знак согласия... Понятно? Вот тебе, например, понятно? Почему ж ты не киваешь, если понятно? Или непонятно все-таки? – обратилась я к задыхающемуся от ужаса юнцу.

Он кивнул своей трясущейся, как у припадочного, головой.

– А за ослушание знаешь, что я могу с тобой сделать?

Он произвел какое-то дергающееся движение, означающее, видимо, на его теперешнем языке, что не знает.

– Вот что, например.

Как тогда, в лесу, я крепко сжала своей нежной ручкой его мошонку. Притворщик сморщился как 100-летний старик и, протяжно мыча, рухнул на колени.

– Вот видите, ребята, – обратилась я к своей молчаливой аудитории, – вы все в моих руках – вот как эти ваши детальки.

С этим смешливым, но грозным предупреждением я тем же манером обошла их по кругу, а потом и по второму – исключительно для закрепления урока, пока мои слабодушные воспитанники совсем не отключились. Вообще-то на этот момент у меня не выработалось еще строгого плана своих "воспитательных" действий с рабами, и для первого знакомства мне просто хотелось их немножко попугать. Кажется, у меня это получилось неплохо. Настроение вновь стало преотличное. Как, собственно, немного мне надо! Я почувствовала свою силу, свою власть – и это оказалось прекрасным. Легкомысленной школьницей носилась я по двору, гонялась за собаками, танцевала и пела. Жизнерадостным вихрем внеслась в камеру и, увидев очумевших от страха рабов, шутливо двинула каждому по скуле. Но даже их гнусные рожи и позы не смогли испортить моего настроения. Давно уже мне не было так хорошо. Вот что значит, когда появляется настоящее дело, и жизнь приобретает утраченный в обыденной суете смысл.

Но на сегодня предстояли девочке и другие дела. Для начала нужно было сходить к берегу и затащить брошенную горе-рыбаками лодку в более укромное место. Еще надо бы проверить содержимое их рюкзаков – вдруг да что-нибудь из этих заслуженных трофеев мне и пригодится.

В рюкзаках, действительно, оказалась теплая одежда, фонари, спички, кофе, консервы... В общем, удачно. Понятно, что все это мне и не так уже нужно, но ощущение неожиданной находки было приятным, – возможно, нечто подобное чувствовал Робинзон, хозяйничая на выброшенном на берег судне.

И вдруг, роясь в одном из рюкзаков, в какой-то дрянной книжонке я обнаружила... собственную фотографию и онемела от негодования. Несомненно, принадлежала она мальчишке. Где же он ее достал? Впрочем, понятно: это был школьный снимок последнего года учебы, и этот болван, влюбившись в меня, выпросил у фотографа лишний экземпляр. Какое право имел этот негодяй касаться своими грязными лапами моего изображения?! Небось, еще... Я чуть не задохнулась от такого предположения. Ничтожный раб! Он еще и не догадывается, во что ему может обойтись его наглость...

Вся кипя от гнева, но внешне ничем себя не выдавая, я вошла в пропитанную ужасом камеру. Привыкают, значит, к новому порядку. Очень хорошо! Но этот... этот... Ладно, девочка, спокойно!

Молодого раба всего колотило, когда я подошла к нему с приветливым видом и даже вытащила из его пасти мокрую от слюны и крови тряпку. Он глубоко задышал и задвигал онемевшей, видимо, челюстью.

– Так тебе легче?

– Да, Госпожа, – он благодарно шевельнул вспухшими губами.

– Может, не вставлять тебе больше эту гадость?

– Да... нет, Госпожа, – заискивающе пытаясь улыбнуться, затряс он головой. Ну и болван!

– А ты знаешь, что это за грязная тряпка?

– Н... н... нет, Госпожа.

– Как же не знаешь? Это же твои трусы!

Надо было видеть, как его бросило в краску! Торчит, идиот, без трусов перед девушкой – и хоть бы что! А тут от одного слова зашелся... Ничего, с этой "тонкой душой" я разберусь по-своему!

– Ладно, – говорю, – если ты не хочешь, чтобы твои грязные трусы снова оказались у тебя в глотке, говори мне одну правду.

Он опять закивал с мерзкой подхалимской готовностью.

– Для начала скажи, как ты ко мне относишься?

– Да, Госпожа.

– Но ты ведь меня еще любишь? Угадала?

– Да, Госпожа.

– А это что такое? – показала я ему свою находку.

– Твоя фотография.

Я мгновенно бабахнула ему по губам. Черная кровища так и брызнула во все стороны...

– Ты забыл уже, что ты мой раб и должен обращаться только на "вы"? Вспомнил теперь?

– Да... Вы... Госпожа.

– А ты задумывался над тем, имеешь ты вообще право меня любить?

– Н... н... нет, Госпожа.

– Так вот, теперь подумай. Я сильнее, умнее и красивее тебя в тысячу раз, и я могу сделать с тобой, что захочу. Могу, например, отрезать твои половые органы или просто растоптать тебя как червя. Ты – раб, ничтожество, которое не должно иметь никаких человеческих желаний. Особенно таких, – я кивнула головой в понятном ему направлении. Потом, собрав в кулак его волосы, сильно придавила его голову к самому полу. Он закряхтел...

– Ладно, пока я тебе обрисовала только самую общую ситуацию. Теперь продолжим нашу беседу. Тебе, кстати, она нравится!

– Да.

– Очень нравится?

– Да.

– А я тебе очень нравлюсь?

– Очень...

Стоп! Я удержала уже готовую взлететь для карающего удара руку. Разговор принимал такой интересный оборот, что я готова была простить рабу нарушение инструкции: употребление лишнего слова

– Значит, ты не против со мной переспать? Ты ведь меня уже видел голой, а я, в свою очередь, вижу, что у тебя ко мне все время есть желание. Тут уж ничего не скроешь в твоем положении, правда?

Не в силах выдавить из себя хотя бы слово, он сглотнул слюну.

– Так кто же тебе мешает? Ведь на мне почти что ничего нет. Видишь? – я распахнула халатик. То, что он там увидел, оказалось выше его слабых сил, и он буквально рухнул на землю. Я чуть приподняла его и заботливо спросила:

– Почему ты со мной ничего не делаешь? Тебе мешают связанные руки?

– Да! – он, кажется, умирал от возбуждения.

– Но где же мы с тобой этим делом займемся? В свою комнату я тебя не поведу – ведь ты всего лишь мой раб. Тогда, может, прямо здесь, в подвале, при твоем отце?

– Да, здесь...

Весь мой накопившийся гнев мгновенно прорвало наружу.

– Мерзкий тип! Негодяй! Подонок!

От возмущения я даже позабыла про каратэ, хотя это животное следовало бы уложить тут же на месте, и просто по-женски надавала ему пощечин – не по-женски увесистых, правда.

– Ты знаешь, что я с тобой сделаю? Нет?! Я тебя сейчас кастрирую! Да-да, кастрирую, как вонючего быка...

Я направилась к двери, не обращая внимания на его вопли, и через несколько минут вернулась с кусачками (ничего лучшего я дома не нашла, но здесь же не больница – так что моим будущим "пациентам" придется отвыкать от дешевого гуманизма), скальпелем и бинтом. Этот развратник орал так, будто его уже резали, но я не стала затыкать ему рот – пусть лучше выдохнется, выбьется от собственного крика из сил – тогда я спокойненько займусь святым своим делом. Надо сказать, что у меня действительно было бешеное желание кастрировать эту тварь, но я знала, что бывшие мужчины при этом становятся вялыми, рыхлыми и никудышными работниками. И вдобавок, я даже и не знала, как это делается. Еще загнется под немудреным моим инструментом, а рабов у меня пока еще не так много, чтобы я могла пренебрегать лишними руками. Так что благоразумнее перетерпеть. А задумала я совершенно другую, собственно, совсем безобидную операцию...

Тут я случайно взглянула на старика. Старый крокодил весь посинел (или позеленел) так, что, казалось, его сейчас удар хватит. Этого еще не хватало! Ведь с его жизненным опытом он мог стать самым ценным из моих рабов. Пришлось немного придавить пальцем его сонную артерию – и он успокоился. А сынок разорался еще пуще прежнего (ну и семейка, однако! Знала бы мама, с какими человеческими отбросами мне приходится иметь дело!). Тогда ту же процедуру я повторила и с ним. Стало тихо, как в склепе, но для меня, после всех их сумасшедших воплей, тишина эта звучала как музыка. Под ее прекрасные, неслышимые ухом звуки я и приступила, наконец, к долгожданной процедуре. Первым делом, раздвинув отключенному "пациенту" пасть, я вставила на край челюсти, между зубов, деревянную прокладку размером со спичечный коробок. Потом подтянула кусачками длинный красный язык – я даже не думала, что он может быть таким длинным – и сильным, уверенным движением провела по нему скальпелем. Инструмент пошел легко и приятно, как по маслу. Хлынула густая и, действительно, какая-то чересчур горячая кровь. Чтобы мой "больной" не захлебнулся, я наложила на обрубок языка предусмотрительно запасенный кровоостанавливающий пластырь и, как смогла, прихватила сверху бинтом. Некоторое время прижимала прооперированное место рукой, останавливая продолжающую обильно струиться кровь. Но вот, кажется, и все. Теперь порядок в танковых частях... Подожду еще немного, пока новоявленный немой придет в себя: интересно, как он себя поведет при этом – вопрос, не лишенный некоторого научного – прежде всего психологического – смысла. Старичок тоже еще был "под наркозом". Так что пока, чтобы не скучать, я приблизилась со своим хирургическим инструментом к тому, к третьему, которым в последнее время почти не занималась – так что надо было немного наверстать упущенное. И надо было видеть, как этот громила заверещал и затрепыхался! Умора! До чего же все же труслив этот "сильный" пол...

Вытащив из его рта кляп, я участливо спросила: – Что, страшно?

Он в ответ лишь дергал башкой, пытаясь что-то из себя безуспешно выдавить, но вместо этого только пищал и верещал, как будто уже тоже языка лишился. Противно и смешно одновременно.

– Ну, что мы с тобой будем делать? Выбирай сам, пока я добрая: кастрировать или только язык удалить? Ну-ка, больной, высуньте язычок, покажите доктору...

Он продолжал как-то по-дурацки трястись, вот-вот упадет, не выдержит... А ведь по виду – довольно грозный мужик, на волосатой груди и на обоих ногах – всевозможная татуировка, и вообще – смахивает на уголовника. Но тоже туда же – жить хочется. И бабник, наверное: возбуждается, гляжу, по каждому поводу – и надо, и не надо. Вот кого бы точно следовало кастрировать, хотя бы одного – для моей медпрактики. Но придется потерпеть до тех пор, пока не заимею еще нескольких рабов – тогда не жалко ради науки потерять одного-двух. Так что пока – только почудачить немного.

Я сходила за резиновыми перчатками и стоя – для пущего эффекта – прямо перед ним, стала медленно, как в кино, натягивать их на руки. А этот здоровенный бугай, забыв что перед ним все же молодая девушка, потерял вдруг всякое достоинство. Он зарыдал как маленький ребенок и на коленях пополз ко мне, пытаясь поцеловать мои ноги. Вот мразь какая! Секунду-другую я еще сдерживалась, но когда грязные капли из его глаз покатились мне на ноги, я не выдержала и так треснула носком левой ноги по его физиономии, что он завизжал, как поросенок и повалился набок. И тут я с ужасом увидела текущую прямо из него медленную желтую струю жидкости, превращающуюся под ним в темную вонючую лужу. Преодолевая омерзение, я схватила бугая за грязные патлы и мордой, как нашкодившую кошку, стала водить по этой луже, заставляя вылизывать ее так кстати пригодившимся еще языком. Он, возможно, даже не осознавал этого и все рыдал, и рыдал... Никогда мне еще не было так противно! Не хватало еще превратить мой подвал в отхожее место! Какая скотина!.. Тут я почувствовала на себе чей-то тяжелый взгляд. Обернулась – да ведь это уже сам старичок очухался! Ну и взгляд у него! Корчит из себя какого-то гипнотизера... Мне стало смешно.

– Что, дед, – приветливо обратилась я к нему (он, правда, никакой не дед, ему и пятидесяти, наверное, нету, а это я его так, ради юмора называю), – влюбился в меня, что ли? Смотри, не передерись со своим сыночком. Он-то еще ладно, а тебе уже умирать пора, а не на молоденьких девочек заглядываться. Старухи своей, что ли, не хватает? Смотри у меня, могу и не только язычок отрезать...

А у него, видно, с юмором совсем плохо. Уставился на меня, как удав на кролика. Так ведь он давно уже не удав, да и я не кролик – видала и не таких змей-горынычей... Я взяла его так крепенько за ушко, поставила к стеночке и кляп вытащила: интересно, что он мне такого умного сказать сможет? А он молчит, только шарами вращает.

– Ты что, дед, совсем от любви обалдел? Или, как сыночек, вдруг говорить разучился? Признавайся скорей, а то ведь вас тут много, а я одна такая красивая. Может, челюсти тебе поразмять, чтобы говорилось легче?

И давай ему по щекам его хлестать – только лысина трясется. Но вижу, что он, хотя вот-вот и развалится, а изнутри не подается и будто выжидает чего-то... Интересно, на что он еще надеется? Меня эта внутренняя его озлобленность тоже злит ужасно, но я виду не подаю и продолжаю в том же юмористическом, миролюбивом духе.

– Все еще злишься, дедуля? – спрашиваю. - А чего злиться? Я ведь сыночка твоего еще пожалела – только язычок оттяпала, чтобы гадости не говорил. Ты ведь и сам видел, как он на мою девичью честь покушался. А от языка один вред человеку, а рабу – тем более. Так что для его же пользы... Но от вас дождешься благодарности! Хоть бы ты, дед, спасибо сказал, а то молчишь, как партизан на виселице. Я вижу, что и тебе язык ни к чему. Да или нет? Нужен тебе язык, я спрашиваю?! – вспылила я. (Не люблю, когда юмора не понимают).

И тут он как харкнет мне в лицо! Я даже отклониться не успела, несмотря на свою великолепную реакцию. Но в тот же момент у меня что-то сработало. Автоматически. Ведь у нас, каратистов, размышлять некогда – все доведено до автоматизма. Ну, значит, и сработала у меня рука – прямо в висок. Он и звука не издал, так и свалился, как подкошенный. Зато уже потом, когда я ощутила свое заплеванное лицо, такая на мою душу боль накатилась!.. Я месила трухлявую стариковскую тушу ногами, била по синюшней морде, по желтому, ребристому животу, по раскисшей промежности с коричневыми завитками волос... Он давно уже ни на что не реагировал, но я не могла уже остановиться. Я визжала от ярости, запрыгивала обеими ногами на поганое мужичье тело и молотила его пятками и носками, превращая в кровавую отбивную. Затем немного отошла, успокоилась чуть-чуть и, с грохотом захлопнув подвальную дверь, забежала в дом, закрылась в своей ванной, где просидела больше часа. Рыдания душили меня. Тварь, тварь!.. Плюнуть в мое лицо, личико, которого еще никогда не касались слюнявые мужские губы! И никогда не коснутся! В зеркале смотрела на меня юная прелестная рожица с детскими ямочками на щеках, с голубенькими заплаканными глазками... А тело! Какое тело!.. Мне стало полегче. Природа зря не станет создавать свои шедевры. Я рождена для великой цели – и я ее исполню. А с этими подонками больше не церемониться! При моем мягком сердце они еще и не то начнут вытворять, и доброта моя пойдет мне только во вред... Раз-два-три!

Бодрая и веселая я выскочила во двор. Коротенькая разминка, удары пяткой, носком, кулаком, ребром ладони, пальцами... Непрерывное чередование стоек. Хорошо! Теперь под холодный душ, растереться махровым полотенцем. Отлично! Все неприятное позабыто. Впереди – прекрасное будущее. Будут, конечно, и еще трудности, но я сильная, спокойная, уверенная в себе... Порядок!

Надела тренировочный костюм, еще повертелась перед зеркалом. Какая грудь! – никакого бюстгальтера не надо. А бедра!..

Стремительно влетела в подвал. Успела разглядеть, что молодой раб уже оклемался, но при виде меня прикрыл глаза. В другой раз его хитрость бы не прошла, но сейчас он меня просто не интересует. Подошла к бугаю, развязала руки, сняла кандалы. Приказала поднять труп старика и вынести вон. Бугай тащил труп, ноги его подгибались. Метров за двести от дома вручила ему лопату. Пока он рыл яму, еще разок размялась, хотя и было желание спокойненько посидеть где-то рядом с книжкой, помечтать... Однако расслабляться нельзя, на мне лежит великая миссия...

Зарыв труп, мы с моим подопечным отправились домой. Я даже не стала связывать этого бугая, потому что надо будет еще убрать в подвале и, главное, хотелось посмотреть, как он отнесется к предоставленной ему свободе. Но он покорно плелся за мной, не делая никаких попыток к нападению или к бегству. Или все же притворяется? Но нет, исключено: я это вижу по безвольно поникшим плечам, по ежеминутно подгибающимся коленям, по отвисшей, как у собаки, нижней челюсти, но, главное, по вконец опустевшим глазам, - как я и рассчитывала в своей работе с рабами, психика этого «мачо», достигнув определенного рубежа, окончательно и бесповоротно сломалась. Да, он был уже стопроцентным рабом, – и все-таки его завершенная рабская покорность меня не удовлетворила. Без какого-либо даже намека на сопротивление я не ощущала своей собственной силы, которая как бы пропадала втуне. Но что это?! У этого полудохлого «ковбоя», у этого бычка вдруг что-то начало проявлять признаки жизни. Я резко повернулась назад, так что он чуть не налетел на меня, во время притормозив буквально в полушаге, колотясь от страха – а, может, и от желания. Совершенно голый, он, видимо, одновременно хотел и вытянуться в струнку и как-то скрыть свой срам. Широченная волосатая грудь, массивные ручищи чуть ли не до колен, которыми он хочет, но все же не смеет прикрыться... А перед ним – девчонка в обтягивающем спортивном костюмчике, совсем крохотная по сравнением с этим Голиафом. Глазки его, минуту назад совершенно мертвые, теперь ожили, забегали, боясь остановиться, встретиться с моим взглядом. Видимо, у них это умирает последним. Что ж, придется еще немного поработать...

– Ну-ка, раб, смотри мне прямо в глаза! Наверное, что-то нехорошее задумал, раз глаза прячешь. Может, ты изнасиловать меня собрался? А? Вон ты какой здоровый! Угадала? Ух, кобель проклятый! – я легонько ткнула его коленкой в возбужденное место. Он взвыл и согнулся в три погибели.

– Вставай! Живо! Нечего притворяться!

Он кое-как выпрямился, но не до конца, пытаясь прикрыть свой любимый пах волосатыми клешнями, а из глаз ручьем катились слезы.

– Как ты стоишь передо мной?! А ну, стоять смирно! Ты, я вижу, человеческого языка не понимаешь. Ладно, если не можешь стоять прямо, становись на карачки. Живо!

Он поспешно исполнил приказание. Я отломила от дерева тонкий гибкий прут и со вкусом стеганула по его оттопыренному черному заду. Он негромко ойкнул. Значит, мало. Тогда еще, еще... Я все более входила во вкус. Сквозь волосатую черноту живописно проступили красные полосы, кое-где уже засочилась кровь. Но еще не везде...

– Вот! Вот так!.. А теперь – вперед!

Раб бодреньким козленком (лучше бы сказать – бегемотиком, но я вошла в образ и чувствовала себя прекрасной босоногой пастушкой из полузабытой сказки, помахивающей своим волшебным прутиком) "заскакал" по тропинке. Только, к сожалению, мой "козленок" был отвратительным голым мужланом, покрытым кровью и потом, которого лишь одна я, с моим ангельским характером, и могла вытерпеть. А что еще делать?! Ой, я совсем позабыла о лодке!

– Давай, разворачивайся назад, – велела я, крепко стеганув своего "козленка". Но не тут-то было, пришлось мне с этим уродливым животным немало помучиться. Он быстро подрастерял свою былую бодрость, и даже прут, который я благоразумно замочила в воде, уже почти не помогал. Все четыре его ноги дрожали и подгибались, а сам он то и дело пропахивал землю носом. Так что, когда я заставила его подняться, то даже не узнала: вся морда в грязи, в поту, в кровище... Отвратительная картина! Конечно, за одно это, да еще за то, как он стоял передо мной, не соизволив даже вытянуться по стойке "Смирно!", но зато находясь в постоянном возбуждении, он заслуживал более серьезного наказания, чем легкая порка прутиком. Но мне пришлось смириться с этим, позволить ему шагать на своих двоих из опасения, что иначе мы до вечера не управимся.

К счастью, лодка оказалась на месте. Впрочем, куда ей деться? По моему приказанию мой ишачок перетащил лодку в более укромную, защищенную от ветра пещеру. А я тем временем тщательно осмотрела поле вчерашней битвы, а, точнее – "избиения младенцев". Несколько валявшихся на берегу кусков материи я забросила подальше в кусты.

– Вот видишь – теперь полный порядок. А ты боялось, глупое животное! Кстати, ты не голодное? Ах, конечно... Тогда я разрешаю тебе пощипать травки перед дальней дорогой – она для тебя нелегкой будет... Не понимаешь меня, что ли? Или ты уже забыло, как траву щиплют?

Тут животное сообразило что-то, стало ползать по земле и жрать траву. Давилось, но жрало. Вот что значит правильный подход! А пастушка тем временем грациозно прохаживалась рядом со своей скотинкой и, вся в мечтах, рассеянно похлестывала ее по заду гибким прутиком. Удары были несильные, и лишь иногда, когда прут, скользнув между ягодиц, попадал в другое, более болезненное место, скотинка жалобно взвизгивала, нарушая прекрасную идиллию. Но все хорошо в меру...

– Ну, что, насытился? Понравилась травка? Значит, можно и в дорогу.

С этими бодрыми словами я запрыгнула на прогнувшуюся дугой спину и рассекла воздух прутом:

– Пошел! Пошел!

И мы поехали. Но как я ни старалась, и так, и сяк его исполосовала, – но он от силы метров на двадцать продвинулся и опять зарылся носом в землю. Притворяется, что ли? Ведь во мне и 60 килограммов нету, а в нем, наверное, все 90. Так что прокатиться верхом на этот раз мне не довелось. А вообще-то, подумалось мне, было бы здорово этакий фаэтончик соорудить и раскатывать по своему острову. Чтобы чувствовалось: королева едет! Правда, надо сначала дорогу построить. Но пока, чтобы не лишать себя удовольствия, можно временно сконструировать легкую повозочку на двух колесах – в варианте рикши: когда едешь – и думается лучше, И еще бы – кнут хороший... настоящий, кожаный. Или хлыст классический, он тоже лупит будь здоров! Компактный такой, чтобы всегда под рукой иметь – тут тебе и эстетика, и польза несомненная. Где-то я читала такое: дама с хлыстом... Сцена из рыцарских времен, разумеется.

Вся в голубых и розовых мечтах, я и не заметила, как приблизилась к замку – нет, я не оговорилась: мой уединенный дом источал такое старинное очарование, так сочетался с моими мечтами, что было бы несправедливо называть его просто домом. Однако мечты – мечтами, но пока приходилось уступать прозе жизни. Загнав рабов в подвал, уже совсем собралась было отдохнуть, но потом решила: еще одно дело, и с чистой совестью – спать. В общем, я что подумала: а зачем, собственно, и второму рабу язык? Это даже нечестно: у одного есть язык, у другого – нет. Если бы от него еще какая-то польза была – тогда другое дело. Руки – что работать в поте лица на свою Хозяйку, ноги – чтобы ходить на работу, уши – чтобы слушать команды. Язык совершенно выпадает из этого ряда. Только шум лишний...

И заодно любопытно бы взглянуть, как дела у моего "возлюбленного". Войдя в палату, я вытащила из пасти больного окровавленный бинт и с удовлетворением обнаружила, что кровотечение уже прекратилось. Зияющая черная дыра производила, конечно, неприятное впечатление – но это с непривычки, а у меня будет еще много возможностей привыкнуть еще и не к такому, так что пока я была очень довольна собой: первая в моей жизни операция прошла на высшем уровне. И, как я понимала, не последняя...

К сожалению, мне не с кем было даже поделиться своей радостью – разве что с самим прооперированным.

– Как здоровье, – участливо поинтересовалась я. – Жалоб не имеется?

Но в ответ – только какие-то нечленораздельные звуки.

– Ну и мычи, – обиделась я. – Не хочешь со мной разговаривать – тогда мычи. А еще говорил, что любишь. Все вы обманщики – вам только одно от бедной девушки надо.

И хотя я болтала с самым серьезным видом, но изнутри меня смех прямо распирал. Вообще, я заметила, что чувство юмора присуще мне всегда, даже в трудную минуту. Говорят, это признак душевного здоровья. Что ж, не жалуюсь...

Пошутили – теперь пора заняться делом. Бугай еще не знал, что его ожидает. Здраво рассуждая, если бы рабы обладали способностью логически мыслить, они бы и сами сообразили, что без языка гораздо удобнее, чем с кляпом. И дышать легче, и глупость уж в любом случае не ляпнешь. Фирма гарантирует.

Итак, хирургический инструмент готов: щипцы, скальпель, бинты. Что еще надо доброму доктору? Раб, однако, как только мой набор увидел, заверещал благим матом. Ладно, подумала я, орать тебе недолго осталось – так что порадуйся, поори напоследок. А он опять весь сжался, будто его кастрировать собираются. Только одна мысль на уме – настоящий сексуальный маньяк. Чтобы подыграть его страхам, шутки ради, я сделала движение скальпелем... ну, к тому самому месту, в общем. А он ни с того, ни с сего – хлоп на пол. Вроде бы настоящий обморок, не притворяется. Для меня же лучше...

Второй раз операция показалась еще проще. Две-три минуты – и готово. Так что теперь, при необходимости, я смогу их сотнями делать, причем не откладывая, при первом же появлении каждого нового раба. Зато потом хлопот меньше...

Мельком взглянула на молодого раба – и он, кажется, в обмороке. Ну, и рабы мне попались! Дед – тот был духом покрепче. Так что свой теперешний отдых он вполне заслужил. Ну, надо же: прямо в лицо мне плюнул, верблюд старый! Нет, все-таки правильно, что я его прикончила, он бы и всех других баламутил. Как говорится, паршивую овцу из стада – вон! Тоже мне, Спартак выискался! Гладиатор плешивый! Между прочим, римляне в этих восстаниях сами виноваты – распустили рабов. Не было меня с ними – я бы их научила. В крайнем случае пусть выпускают друг другу кишки в цирке. Кстати, а если мне нечто подобное организовать? Натравить их друг на друга, будто за право обладания Прекрасной Повелительницей, дать им смеха ради кухонные ножи, а вместо щитов – металлические тазики... А что ты думаешь, милая? – начало уже положено. Только не отступать от намеченной цели – тогда исполнятся все твои мечты!..

С этими возвышенными мыслями я покинула своих подданных. Пусть немного придут в себя. Да и сама Королева устала, – а уж утром Она о них позаботится!

***

Высоко-высоко над землей, до самых облаков вознесся огромный Замок, в котором живет прекрасная и мудрая королева. Ее королевство – вся Земля. Она правит Миром. Подданные из самых глухих его уголков стекаются к Замку и, ночуя, где придется, месяцами ждут своей очереди полюбоваться Ее красотой, подивиться ее уму. Иногда Королева совершает объезд своих бесчисленных владений. Двенадцать быстроногих юношей запряжены в Ее карету. Никакого кучера – все сама. В руках – длиннющий кожаный бич с вплетенными стальными проволочками. Она не жалеет своих рысаков: мужчины – не люди. Как только они начнут спотыкаться и кровавая пена появится на их губах, Она лишь только щелкнет бичом – и к Ней подведут свежую упряжку. Ее не волнует дальнейшая судьба скакунов. Да у них и не может быть судьбы – у них, как у любых животных, есть лишь функция. Отработав свое, они, скорее всего, издохнут, и из них изготовят что-нибудь полезное. Но это не Ее проблемы – Королева не занимается мелочами. С тех пор, как Она у власти, мировой порядок торжествует. Женщина правит Миром! Ничтожные, трусливые, кровожадные мужчины стоят вне человеческого Закона. Они – рабы прекрасного пола, – но отныне уже не в переносном, а в прямом смысле. Эти алчные возжеленцы больше не смеют касаться женского тела. Существуют специальные фабрики, где производится сортировка и сбор мужского семени. Торжествует вековая мечта человечества – искусственный отбор. Женщины продолжают рожать, – но не от семени случайного в биологическом смысле мужчины, а под заботливым государственным, то есть – королевским, оком. Со стихией – в смысле продолжения и развития рода – покончено, все в высшей степени разумно и контролируемо.

Женщина год от года становится все прекрасней, не тратя здоровья и нервов на уход за ребенком. Рождающиеся самцы после тщательного обследования разделяются на рабов, семенников, скакунов и прочих – и соответственно воспитываются в специальных лагерях. Благодаря такому подходу решены, наконец, все извечные проблемы человечества: отсутствуют преступления и войны, нет наркомании и алкоголизма. Нет также и проблемы семьи – семьи больше нет.

Женщины, свободные и прекрасные, почти целиком посвящают себя служению музам: они пишут стихи и романы, создают картины и симфонии... Наука? В старом понимании ее больше не существует. Есть лишь одна наука – биология, квинтэссенция всех прежних наук. Ее обслуживают химия и математика. Ненавистная физика запрещена особым декретом. Вместо всех гуманитарных наук – свободный полет фантазии. Как дурной сон, забыты философия и политика. Старая история заменена новой, ведущей свой отсчет со времени рождения Королевы.

Цель жизни – счастье. А оно – в душевном покое, радости в служении Королеве, в наслаждении искусством... Королева мчит по зеленым лугам, лесам, горам, по ущельям, степям и долинам... Хрипят скакуны и свищет бич: Скорее! Скорее!

Острыми крючьями стаскивают с дороги отработавших свое скакунов, а свежая упряжка уносит Королеву все дальше и дальше, Топот их ног постепенно затихает. Королева расслабляется. Она полулежит на высоких подушках и пытается читать, но мысли опять уводят Ее в необъятные дали, Пока у Королевы еще нет королевства, нет сказочных замков и великолепных скакунов, – а есть только двое получеловеков, с которыми Она может делать все, что Ей заблагорассудится: таскать их за волосы, за уши, ломать кости, бить ногой в пах, отрезать языки и детородные органы... Она все может, но Она в растерянности, Она хорошо представляет себе будущее королевство счастья, знает как обращаться с миллионами своих подданных. Но Королева не знает, что Ей делать сейчас, завтра на этом маленьком островке со всего двумя несчастными рабами, вчера еще бывшими нормальными людьми с обычными человеческими достоинствами и недостатками... Люди? Какие же это люди?! И эта здоровая мысль придает Ей новые силы.

***

Я совершенно спокойна. Руки и ноги тяжелые, теплые. Дыхание спокойное, ровное, глубокое. Сердце бьется ритмично, глубоко, ровно. Я полностью расслаблена. Вдох. Солнечное сплетение вбирает энергию Космоса. На выдохе: я абсолютно спокойна, я уверена в себе. Я – самая умная. Я – самая красивая. Я одна знаю, что мне делать – и сейчас, и потом.

ЭТАП ПЕРВЫЙ.

Пункт 1. В разных городах должны быть созданы многочисленные женские группы по овладению приемов каратэ. Это – основа. Группы должны существовать легально, не вызывая никаких подозрений, но в каждой группе должен иметься свой агент – женщина, проводящая планомерную и настойчивую работу по внушению всем обучающимся чувства безусловного женского превосходства над "сильным полом". Сами же участницы групп – простые девушки и женщины, до поры даже не подозревающие о своей миссии.

Пункт 2. Аналогичную работу (пропаганду) проводить в местах массового или преимущественного нахождения женщин.

Пункт 3. Делать основную ставку на молодежные женские коллективы, как на наиболее внушаемые и духовно мобильные, пополняя ими ряды каратисток.

Пункт 4. В разговорах, беседах, лекциях делать акцент на органической сущности традиционных мужских пороков, неуклонно приводящих к войне, разврату, алкоголизму, наркомании и преступности.

ЭТАП ВТОРОЙ.

Пункт 1. На основе многочисленных групп карате создать женские бригады улучшения нравственности, временной целью которых является искоренение человеческих, т. е. мужских, пороков.

Пункт 2. В частных беседах ориентировать членов бригад на возможность и даже желательность не только словесных, но и физических акций в процессе борьбы с мужчинами-нарушителями. Рекомендовать активное вмешательство в конфликтные ситуации с целью приобретения боевого опыта. Считать допустимой нормой нанесение нарушителям телесных повреждений легкой и средней тяжести.

Пункт 3. Организовать аналогичные бригады с теми же функциями в коллективах с достаточным женским контингентом, одновременно переходя к обязательному обучению боевых приемов каратэ.

Пункт 4. Разъяснять женщинам, имеющим семьи, жизненную необходимость несбалансированной, то есть наступательной тактики во взаимоотношениях с так называемыми "главами семейств". Рекомендовать им также полноценное использование боевых приемов при семейных конфликтах, а в случае необходимости – обращение за помощью к активисткам бригад.

ЭТАП ТРЕТИЙ,

Пункт 1. Приступить к целенаправленному проникновению в административно-управленческий аппарат молодых и энергичных, преданных нашему делу женщин, предпочтительно несемейных.

Пункт 2. Повсеместно расширять практику физического воздействия по отношению к лицам мужского пола с целью их деморализации и устрашения – с применением наиболее жестоких (хотя и не смертельных – пока юридический карательный аппарат остается еще в руках у мужчин) приемов каратэ.

Пункт 3. Используя традиционные формы женского влияния, не допускать создания мужских контргрупп.

Пункт 4. Перейти к прямому захвату власти женскими боевыми бригадами и группами – там, где оказались неэффективными способы мирного перехода.

Пункт 5. Наделить образовавшееся временное правительство самыми широкими репрессивными полномочиями. Объявить всех, без исключения, лиц мужского пола вне закона, то есть вне всяких гарантий безопасности со стороны государства, и, используя создавшуюся шоковую ситуацию, довести численность противника до возможного минимума – так называемая "фаза женского террора"

Пункт 6. Завершить переход к государству нового типа: просвещенной женской монархии, отвечающей новому этапу развития человеческого общества и являющейся высшей формой общественного устройства...

***

Утром покормила рабов. Господи, до чего гнусная процедура! Хорошо еще, что они теперь без кляпов, но руки им все же пришлось развязывать – совсем не могут эти скоты жрать без рук. Сначала я немного поэкспериментировала: поставила перед их мордами вскрытые консервные банки, а руки нарочно не освободила. Они перемазались до ужаса, порезали губы, вываляли содержимое банок на вонючем полу – абсолютно безрезультатно. Я вначале повеселилась всласть, наблюдая эту потеху, а иногда, когда раб уже почти добирался до содержимого банки, носком ноги легонечко отодвигала либо банку, либо саму его жадную рабью рожу – так иногда играют с котятами. Хороши "котята"! – можете себе представить. Так что скоро мне все эти их ужимки надоели. Пришлось все-таки развязать им руки и наблюдать теперь, как эти уродливые твари хватают консервные ошметки прямо с пола и запихивают их в свои черные безъязыкие пасти. Отвратительное зрелище! Куски пищи вываливаются, они их загребают с пола и заталкивают в себя, урча от жадности... И никто меня не пожалеет! Один разок – ладно, – понаблюдала за ними, так сказать, из научного интереса, второй раз – смеха ради, – но неужели придется вот так с ними мучиться каждый день?! А ведь придется...

Но все же не это главное, а главное то, что наконец-то я приступила к делу, и все мои муки должны в конце концов окупиться. Для начала я построю в моем лесу этакую романтическую кольцевую дорогу, по которой можно будет лихо прокатиться ранним утром для своеобразной эмоциональной зарядки. Когда же приобрету достаточное количество рабов, приступлю и к сельскохозяйственным работам. Двое моих трудяг в сельском деле, видно, не очень соображают: я немного попробовала с ними – да никакого толку. Землю, правда, вскопали нормально, но тут ведь большого ума и не требуется – особенно если я рядом. Вот уж, воистину, кровью и потом, как говорится... Но все же пока главное – не результат и даже не сама работа, а наука, то есть отработка основных рабьих рефлексов: нерассуждающее повиновение, страх перед наказанием, ожидание вознаграждения, а более глубоко – обожествление Хозяйки как высшей карающей силы, проще говоря, Страха с большой буквы – это вам не либеральный иудейский Бог, состоящий из любви и из страха пополам. Вообще, страх этот, а, еще лучше – смертельный ужас, который я внушала своим рабам – это мое личное изобретение, которым я очень гордилась.

Я придумала одну очень удобную вещицу: хлыст, сплетенный из трех резиновых скакалок; хотя и примитивно, но действует неплохо. Сегодня я нарочно к рабам даже рукой не прикоснулась – только хлыстом. Намахалась за день так, что даже руки заболели, но это с непривычки, видимо потому, что держу этот инструмент не совсем правильно. Зато эмоциональное удовольствие непередаваемое. Дело в том, что я во всем ищу и нахожу эстетику, возвышенно-чувственную форму любого действия, хотя, с другой стороны, работа с хлыстом – это целая наука, тоже довольно увлекательная. Как ударить, где ударить – все это надо знать, а не просто махать как попало. С моим обостренным эстетическим чувством необычайно приятно слышать визг хлыста, заканчивающийся коротеньким и четким щелчком о тело, сопровождаемый криком или даже стоном раба. Можно замахнуться и коротко, и длинно, можно коснуться объекта всей плоскостью хлыста или же только его концом, можно с оттяжкой и без... Я же говорю: целая наука! Но техника для меня все же не самое главное, гораздо важнее – психология раба, то есть очень важно пронаблюдать, как он ведет себя в ожидании удара, во время взмаха, в момент касания, после него... Очень существенен также и оздоровительный эффект такой процедуры, особенно при правильной постановке дыхания и ритмики боя. После 10-20 минут непрерывной работы наряду с приятной усталостью начинаешь чувствовать прилив новых сил, которых хватило бы еще на десяток свежих рабов – взамен отработавших старых. Наутро они обычно все же приходили в себя, проявляя буквально кошачью живучесть, но реальная опасность преждевременной утраты ценного человеческого материала заставляла меня не слишком увлекаться экспериментированием. Жаль также, что сейчас нет времени, а то бы я сочинила целый трактат на тему бичевания рабов. Захватывающее было бы чтение!

И еще я приучаю собак к работе с рабами. Пусть собачки с ними занимаются, а у меня есть своя богатая личная жизнь: спорт, наука, книги – не только по искусству, но и нормальная беллетристика – мне ведь тоже присущи обычные человеческие слабости. Как приятно после напряженного дня прилечь в постельку с пустяковой, но занимательной книжкой! Неяркая лампочка у изголовья, передо мной на столике – хорошо заваренный чай, любимые конфеты... мне ведь, в сущности, совсем мало надо.

Так день за днем, как говорится, в трудах и заботах. Жизнь не пустая, до предела насыщенная самыми разнообразными мероприятиями. Но сейчас уже остро чувствуется недостаток как в рабочей силе, так и в свежем экспериментальном материале. По нескольку раз в день поднимаюсь я на свой наблюдательный пункт и каждый раз возвращаюсь оттуда разочарованная. И вот, кажется, повезло. Утром заметила в бухте лодку и двух человек – вроде бы мужчина и женщина. Это было бы кстати: будущий раб и будущая надсмотрщица.

Но тут другая проблема: как же мне одеться по такому случаю? Ведь там – женщина. Нет, не соперница, конечно, но это все-таки не мужлан, для которого неважно, что на женщине – лишь бы поменьше. И хочется надеяться, что она – моя будущая подружка, помощница. Ах, одену любимое свое голубое платьице: просто девушка, просто вышла прогуляться. И, конечно, очень-очень мила...

Лодка на месте, а их не видно и не слышно. Понятно: не только же за рыбкой они сюда они приехали... Но я уже столько ждала! – подожду еще немного.

А вот и они! Оба приятно поражены, во всяком случае – он:

– Смотри-ка, кто у нас в гостях!

– Это вы у меня в гостях... а, может, и хуже.

– Ух ты, какая серьезная! Как это "хуже"?

– В рабстве, например. Устраивает?

– Конечно. Никогда еще не был в рабстве. Даже у такой кошечки...

– Еще побываешь... Ну, хватит трепаться. Пойдем поговорим.

– Вот это здорово! О чем же мы будем говорить? О любви? Так ведь у меня уже есть... Но желание женщины – закон.

– Вот именно. Ты сам не знаешь, как угадал. Идем...

Тут и девица его подала голос:

– Никуда он с тобой не пойдет. Выискалась... И не думай идти с ней! Видишь, как она себя нагло ведет – может, их тут целая шайка. Говорила я тебе не ехать сюда!..

– Ты что, ревнуешь? – развеселился парень. – Какая тут может быть шайка? А если и есть, то троих-четверых я сразу уложу, а остальные сами разбегутся. Так, красавица?

– Ты меня сначала уложи!

– Ого! Какая отчаянная! Могу ведь и уложить...

– Пошли! – потянула я его за рукав. Надоело!

– Девчонка вцепилась в него с другой стороны.

– Сказала, никуда он с тобой не пойдет! А если пойдет, я вам обоим глаза выцарапаю!

– Иди отсюда, дура! – вспылила я.

– Ах ты, сучка!

Я пыталась еще сдержать себя. Но тут она свирепо бросилась на меня и вцепилась в волосы. Я, конечно, не хотела с ней ссориться с самого начала, потому что потом будет гораздо труднее склонить ее к сотрудничеству, и только чтобы ее утихомирить, коротко ткнула ее в солнечное сплетение. Она охнула и отвалилась, перегнувшись пополам.

Парень крепко ухватил меня за руку и закрутил ее назад. Тогда я чуть сдвинулась в сторону и локтем свободной руки врезала ему под дых. Он задохнулся.

– Ну, ведьма! Ты у меня сейчас узнаешь! Или ты не видела, каких громил я укладывал на ринге?

И тут я действительно вспомнила. То-то он кого-то мне напоминал... Он был довольно известным боксером-тяжеловесом. По телевизору я его не раз наблюдала, а тут просто не узнала в иной обстановке. Вот это сюрприз! Вот бы с кем померяться силами! А еще бы лучше видеть его рабом. Чтобы он, обнаженный, с изувеченным до неузнаваемости смазливым своим лицом и отрезанным языком стоял бы передо мной навытяжку. Сладострастное чувство шевельнулось во мне, но я сдержала себя.

– Ну, смотрю телевизор... Видела тебя. Знаю... Зато ты меня не знаешь.

– Ты хочешь, чтобы я тебя... узнал? – он близко глянул мне в глаза.

– Хочу.

Он воровато оглянулся на свою подружку. Она рыдала, уткнувшись лицом в колени. Плечи ее вздрагивали. Осмелев, он прижал меня к себе.

– Я тебя хочу.

И тут мне стало противно. Меня всю передергивает от мужских касаний, не то что объятий. Ненавижу!.. Я сбросила его руки.

– Ладно, не лезь! У тебя своя есть... А у меня с тобой другой разговор.

– Это какой же "другой"?

– А такой! Драться с тобой хочу!

– Вот чего ты хочешь! – протянул он. – А я тебя не понял. Или это теперь так называется?

– Ладно! Насмехаться потом будешь... если сможешь. Только отойдем в сторону.

– Давай, я с тобой куда угодно.

Он все еще про свое думал. И драться со мной не начнет. Ну, мы это рыцарство из него вышибем! И когда он снова попытался меня обнять, я ухватила его за руку и провела простенький болевой прием. Но он все же взвыл от неожиданности.

– Ох, змея! Гадина! Теперь ты от меня не уйдешь!

Он бросился на меня. Драться по-настоящему он и теперь, конечно, не собирался, а просто хотел поймать меня, чтобы применить свою силу. Поэтому я легко отклонилась в сторону и, чтобы его подзадорить, нанесла несильный удар по колену. Он взревел и снова ринулся в атаку. Бить кулаком он и не думал, поэтому бокс ему пока не помогал, и у меня было преимущество в легкости перемещений и уходов. Но это меня даже немного разочаровывало, так как гораздо интереснее было бы с ним схватиться на равных, проверить себя в серьезном поединке с боксером. Поэтому я продолжала дразнить его: отступая, делала прыжки влево-вправо и наносила с дистанции нечувствительные, но раздражающие удары-касания.

Он совсем растерялся, не зная как быть дальше. И, возможно, в злости он уже готов был ударить меня по-настоящему. Но как? И тогда я поняла все несовершенство бокса, лишенного хитроумия каратэ. Боксер создает свой план боя, ориентируясь на противника, а каратист выписывает сложный рисунок своих перемещений почти бессознательно; в этот рисунок вовлечены все части его тела. Боксеру обязательно надо сблизиться с противником хотя бы на расстояние вытянутой руки, а каратист, пользующийся ногами, может нанести удар с гораздо более длинной дистанции, недоступной кулаку противника. Вдобавок удар ногой даже у женщин может быть не слабее удара профессионального боксера. Кроме того, в боксе силу удару придает еще и собственный вес, который зато ограничивает боксера в подвижности, а каратист, напротив, может при малом свое весе использовать инерцию массивного противника как свое преимущество. Боксер может растеряться, потерять над собой контроль при встрече с нестандартным противником, а каратист – нет, так как именно на это он и рассчитывает, и все его действия являются автоматической реакцией на любую неожиданность. Над боксером висит табу запрещений (ниже пояса, открытой кистью и так далее), а каратист всегда готов бить куда угодно и чем угодно. Бокс – это, хотя и жестокая, но – игра, а каратэ, если сбросить маску фальшивой вежливости, внутренне всегда – убийство...

Все это мгновенно промелькнуло в моей голове, и когда я осознала свое преимущество, мне даже стало скучно. Пора кончать. Завалю его, свяжу... а дальше, как со всеми. Но зато уж отведу душу, поиздеваюсь над ним, придумаю что-нибудь новенькое, чтобы превратить в слизь его волю, должно быть, более сильную, чем у прежних моих "клиентов"... Мне было как-то необычайно приятно думать об этом, какое-то сладкое чувство возникало в груди, в сосках, внизу живота...

И когда мой противник, совсем не по-боксерски, широко расставив руки, тяжело бросился вперед, я, элементарно используя в своих целях его массу, нанесла ему встречный удар ногой в живот, а потом, когда он уже начал падать, ударила ребром ладони по его бычачьей шее. Он аккуратно улегся на землю, и я ремнем от брюк привычно связала ему за спиной руки, а потом, стянув и сами брюки вместе с трусами на ноги, бросилась за оставшейся в кустах веревкой. И тут только я заметила его подружку, которая, оцепенев от ужаса, смотрела во все глаза на происходящее. Паршивая девчонка, наконец, спохватилась и рванулась к берегу. Если она успеет отчалить – все пропало! Ни один человек не должен уйти живым с моего острова! Она уже запрыгнула в лодку и оттолкнулась от берега, когда я настигла ее и, не дожидаясь, пока она мне вцепится в глаза или волосы, ударом ладони по горлу просто сбросила ее в воду. Она сразу же начала идти ко дну, так что пришлось нырять за этой дурехой и тащить ее на берег. Прикрепив лодку веревкой к массивному камню, я той же веревкой быстро связала и свою пленницу. Теперь – в темпе назад.

Увы, я опоздала: от мужчины остались одни брюки – значит, рук освободить он все же не смог и должен был, скорее всего, направиться к бухте. Или же, запоздало признав во мне достойного противника, боксер попытается напасть на меня из-за кустов. По-тигриному ловко и настороженно, я двинулась в обход тропинки – и не просчиталась. Я заметила его первой, и когда он, позабыв про полученный урок, ринулся в бой, была уже хорошо внутренне подготовлена. Жаль, что боксеришко в этот момент не мог видеть самого себя! В одной рубашке, без штанов и даже без трусов, со связанными за спиной руками, он вел себя как бык на арене цирка, бросающийся на красную тряпку и в глупой ярости не замечающий истинной опасности в руках своего врага. Как опытный тореадор, я спокойненько выждала, пока он приблизился на подходящую дистанцию и вот тут-то изо всей силы, с неиспытанным ранее наслаждением, всадила носок ноги прямо в его обнаженный пах. Он коротко охнул и повалился навзничь, не подавая признаков жизни. Уже ни капли о нем не беспокоясь, я не спеша осмотрелась – более из чувства уверенной в себе победительницы, чем из трусливой предосторожности – только тогда, приблизившись к распластавшемуся на песчаном берегу противнику, небрежно перевернула его ногой на спину. "Да, это уже не жилец!" – подумала я, с детским любопытством рассматривая безобразно раздувшийся пах и расплывающееся вокруг него огромное синее пятно. Жаль немного: был бы, возможно, ценным рабом, этакий великолепный образец самца... Но что же жалеть теперь эту падаль? – пусть пока погреется на солнышке, а живые займутся живыми.

Здесь не ожидало меня никаких сюрпризов. Руки-ноги у девчонки были, как положено, связаны, а сама она с ужасом смотрела на меня со дна лодки. Отсюда она не могла видеть происходившего и только по звукам могла кое о чем догадываться.

– Развязать тебя?

Молчание.

– Да ты меня не бойся – я против женщин ничего не имею. Даже твои гадкие слова прощаю. Я только мужиков, этих рабов ненавижу.

И опять тишина.

– Пойми, если ты будешь меня слушаться, то мы подружимся. Я очень сильная, любого мужчину уложу, ты сама видела. Хочешь, я и тебя научу так драться?

В очередной раз не получив ответа, я тем не менее по-союзнически развязала ей ноги, но руки пока оставила: пусть осваивается, но много свободы сразу – вредно.

Это, кажется, сработало, и, ощутив ко мне какое-то доверие, она первым делом спросила:

– Где он?

– Его нет.

– Где нет? (Вот дурочка!)

– Нигде...

– Что ты с ним сделала?

– Убила.

Она нервно засмеялась.

– Я вправду спрашиваю. – Я вправду отвечаю. Могу показать. Идем!

– Никуда я с тобой не пойду!

– Но ты хочешь увидеть его?

– Хочу.

– Он здесь лежит, на берегу.

Я помогла ей выбраться из лодки. Увидев своего парня, лежавшего на спине с раскинутыми по-женски ногами и раздувшимся пахом, она забилась в истерике. Я ее не останавливала: пусть выплачется, рано или поздно сама успокоится. А она затихала на некоторое время, замечала труп – и опять за свое. Это мне, наконец, надоело. Ишь, слабонервная нашлась! Мертвеца не видела, что ли?

Я надавала ей пощечин и затрясла за плечи.

– Успокойся, слышишь?

Она всхлипнула.

– Все равно ему уже ничем не поможешь. Пусть еще спасибо скажет, что я его убила, а то... Идем, я тебе кое-что покажу.

Я развязала ей руки в знак полного доверия.

– Только ничего не выдумывай, я ведь могу с тобой что угодно сделать. Но если ты станешь моей подружкой, то не пожалеешь.

Я притянула ее за трясущиеся плечи и повела к дому. По пути поделилась с ней кое-какими из своих мыслей, самую малость, конечно, только, чтобы подготовить ее. Мужчины по природе своей – рабы. Они кровожадны и вместе с тем – ничтожны, что заставляет их постоянно воевать друг с другом. Как все прирожденные рабы, они жестоки и трусливы одновременно: жаждут крови, но стоит их чуть-чуть прижать, как они становятся покорней младенцев. Поэтому женщины должны ими повелевать. Но случилось так, что благодаря примитивной грубой силе мужчины взяли верх над женщинами. Такая ошибка истории произошла из-за временно неблагоприятных для женщин природных и материальных факторов. Но теперь уже хорошо видно, что мужчины начинают вырождаться – как и должно было случиться: этого требует сама природа, и долг женщины – помочь ей в этом.

Я добавила, что она сама сможет убедиться в справедливости моих слов, если не будет мне противиться. И вот так, за разговором, почти незаметно, мы подошли к моему замку. Девушка уже не плакала, хотя все еще дрожала, как в ознобе.

Приведя ее в дом, я усадила ее на диван и предложила что-нибудь поесть. Да я и сама ужасно проголодалась: хотя я была очень довольна своими сегодняшними успехами, но какое-то нервное напряжение, видимо, сказывалось. У моей новой знакомой впечатлений, конечно, было куда больше, поэтому пришлось кормить ее чуть ли не насильно. Понемногу она все же пришла в себя, и я с гордостью продемонстрировала ей свое жилище.

– Разве я плохо здесь живу? И ты будешь жить так же. У меня есть интересные книжки, которые мы сможем вместе читать. А обслуживать нас будут рабы, то есть бывшие мужчины. У меня их пока только двое, к сожалению, хотя сегодня чуть не заимела третьего, – но скоро будет сколько угодно. Ты хотела бы быть у них надсмотрщицей? – спросила я в упор.

Она испуганно затрясла головой.

– Да ты не бойся, я их воспитала так, что они теперь совсем ручные. Хочешь на них взглянуть?

– Н-н-нет, – застучала она зубами.

– Пошли со мной, – решительно заявила я. – Правда, они совсем голые. Ты когда-нибудь видела голых мужчин?

Она густо покраснела.

– Но со своим боксером ты... имела дело?

– Да, – робко кивнула она.

– Ну, тогда все в порядке. Все они одинаковые – смотреть не на что. Я тоже сначала немного стеснялась, а теперь даже внимания не обращаю. Голые так голые: как быки или кони, – ну и что с того?

Она еще отказывалась, но было видно, что любопытство берет верх.

Мы зашли в подвал. Из-за слабого освещения она сначала ничего не разглядела, но потом как ненормальная метнулась к двери.

– Успокойся, дурочка, и смотри сюда: ведь это уже не люди – хотя, как видишь, все еще самцы...

Ухватив бугая за волосы, я отвела его от стены, где он стоял навытяжку перед дамами, и заставила его делать приседания, а потом, когда он упал – ползать по полу и стучать по нему лбом, приветствуя высокопоставленных посетительниц. Потом оба раба стояли на четвереньках друг перед другом и, как бараны, бодались лбами – это я уже сделала нарочно, чтобы развеселить упавшую духом девчонку: самой мне, признаться, все эти фокусы уже давно надоели – пора уже придумать что-то посущественней.

Но юмор до нее, видимо, не доходил, она почему-то не смеялась, а наоборот, все пыталась отвернуться и не смотреть на усердные старания моих питомцев. Меня это, наконец, взбесило.

– Ты что это, словно ребенок? Кого ты из себя строишь? Нашлась недотрога!

Подведя к ней за ухо младшего из рабов, я поставила его перед ней на четвереньки.

– Не бойся, садись на него верхом, как на лошадь и посильней сжимай его ногами. Он должен признать в тебе хозяйку. Ну давай, прокатись, только крути что есть силы за волосы – они лучше всего реагируют на боль. Ну!..

Она с закрытыми глазами, как сомнамбула, шагнула к напрягшемуся в смешной лошадиной позе рабу, но вдруг повернулась и побежала к выходу. Я догнала ее и, не сдержавшись, дала ей сильную пощечину.

– Зачем ты позоришься перед рабами? Они не должны видеть даже минутной женской слабости.

Она сумасшедшими глазами посмотрела на меня и, вся дрожа, выкрикнула:

– Садистка! Ты... ты садистка!

– Что ты сказала?! Да я тебя сейчас прикончу! Шлюха! Ты, видно, не можешь без мужиков. Ну, что ж, я доставлю тебе такое удовольствие. Посиди тут вместе с ними...

Я выскочила из подвала, с грохотом захлопнув за собой двери. Пусть сдыхает вместе с ними. Ненавижу! Почему это, когда к человеку со всей душой, он тебе платит черной неблагодарностью?

И после всего, что я для нее сделала, не прикончила вместе с ее хахалем, я – садистка?! Ненавижу!..

Хотелось разреветься, как в детстве, Но кто меня пожалеет? Со мной нет моей мамы, но она, не сомневаюсь, сказала бы: "Спокойно, девочка, возьми себя в руки. Ты еще не раз встретишься с черной людской неблагодарностью. Люди злы – пора уже к этому привыкнуть. Добрая душа, как у тебя, среди людей – исключение. Ты должна молча терпеть и, стиснув зубы, делать свое святое дело."

Я собралась с силами и, раздевшись догола, сделала успокаивающий самомассаж. Потом – комплекс дыхательных упражнений, потом – холодный душ. Через несколько минут я была уже совершенно спокойной и могла, не раздражаясь, все обдумать. В сущности, мне на девчонку обижаться не стоит. Ее нервная система не закалена и, когда на нее обрушилось столько впечатлений, вполне мог произойти срыв. Конечно, лучше было бы подготовить ее постепенно... Но ничего, учту в следующий раз. А пока пусть посидит с рабами до утра, чтобы знала, что я своих решений так быстро не меняю. Ничего страшного – привыкнет. Мне некогда еще и с ней заниматься. Известно, что лучший способ научить плавать – это бросить в воду. Сработает инстинкт самосохранения – и человек поплывет. И будет уже всю жизнь плавать. Так и с ней: захочет жить – станет моей союзницей. Если нет – пусть тонет.

Но почему все-таки она назвала меня садисткой? Разве я зла или чересчур жестока? Впрочем, так может показаться со стороны тому, кто не знает моей программы, думает, что я просто так, от нечего делать издеваюсь над рабами. Что ж, придет время – и все поймут... Пока же должна страдать, таить от мира свою великую миссию. Не раз еще придется мне столкнуться с таким непониманием. Больно и обидно. Ладно, пусть я – в их глазах – садистка. Я все стерплю.

Впрочем, каков же точный смысл этого слова? Жестокость – это понятно, но есть ли в нем иной, более глубокий смысл? Кажется, здесь есть что-то, связанное с Фрейдом. Надо посмотреть в моей библиотечке...

То, что я прочла, меня немало удивило. Слово "садизм" произошло, оказывается, от имени французского писателя маркиза де Сада, описавшем в своих произведениях всякие жестокости. Но главное – в другом. Оказывается, садизм – не только и не столько жестокость, сколько наслаждение чужими страданиями, причем наслаждение, носящее сексуальный характер. Так что основа садизма – половое извращение, когда человек удовлетворяет свою половую страсть причиняя боль другому человеку. Так написано! Но это уж совсем чушь! Причем здесь половая страсть? Допустим, кому-то действительно приятно испытывать свою власть над другими людьми, но ведь половое чувство – нечто совсем другое. И хотя я, слава Богу, никогда не была близка с мужчинами, но в какой-то мере оно и мне знакомо...

Вдруг меня как током ударило. Неужели?! Я вспомнила случай с этим самым боксером: ведь не было никакой необходимости бить ему в пах, тем более, что он мне очень нужен был как раб, – и в то же время этот удар доставил мне какое-то особенное удовольствие. И еще до того – щекочущее чувство в сосках и внизу живота. Причем сходное ощущение возникало иногда и во время наказания рабов. И еще: ведь было что-то в том, что я их раздевала догола, да и сама раздевалась перед ними без особой надобности... Конечно, они не люди, я уверена в этом, но противоположность их пола отзывалась во мне неосознанным сладострастием. Разве мне не доставляло удовольствия, когда я отрезала у рабов языки или когда стискивала в кулаке их половые органы? Значит, я – садистка? Нет, нет, нет! Это ложь, это гнусная клевета. Речь идет о грубых людях с низменными инстинктами, а у людей с тонкой душой – все по-иному. Нельзя равнять меня, отмеченную печатью Божьей милости и одухотворенную великой идеей, с каким-нибудь варваром, издевающимся над юной пленницей! Там – похоть, здесь – идея. Подобие только внешнее. Я ведь не пытаю, не насилую, а лишь вырабатываю у рабов необходимые для них же условные рефлексы. Тем более, что приходится пока экспериментировать, а на этом пути ошибки неизбежны. Эксперимент всегда имеет свои издержки, и в данном случае это – физическая боль. Сколько воевали дешевые гуманисты против вивисекции, а где была бы медицина без опытов над животными? Или опыты в фашистских концлагерях разве не имели свою положительную сторону – для той же медицины? Ведь эти люди все равно погибли бы – так пусть уж умирают с пользой.

Ладно, к черту всю эту философию! Я не могу поступать неправильно, потому что непосредственно ощущаю в себе свое призвание или "глас Божий" – как говорят верующие. И я, хоть и не верующая, как они, но некую силу, входящую в меня, чувствую душой и телом. Все! Теперь – спать!

Назавтра я с новой энергией принялась за работу. Рабам, конечно, тоже досталось. Но почему, собственно, они должны прохлаждаться, пока я работаю, да еще и обжирать меня? Свою пищу они должны заработать сами. Так что все правильно. Рабы выходили по утрам на работу, где под охраной собак трудились до позднего вечера. Девушку же я решила еще испытать немного и делала вид, что даже не обращаю на нее никакого внимания. Правда, выводя рабов по утрам, я ставила перед ней миску с пищей, а вечером видела миску уже пустой. Мы с ней не разговаривали, но пустая миска свидетельствовала, что бунтовать она не собирается. Подожду еще немного до полной внутренней капитуляции...

***

Удача! С наблюдательного пункта был хорошо виден возившийся у лодки человек, рыбак или охотник. Конечно, он и подумать не может, что очень скоро он сам станет добычей прекрасной охотницы, уготовившей ему судьбу покруче, чем у рыбки на сковородке... Иду, иду, дорогой! Только вот оденусь для нашей первой встречи... лучше всего – любимое платьице. А что, если для пущего эффекта надеть на голову чулок из эластика? Вот будет страшилище! Но не все же им красавиц подавай! Я этот эффект в каком-то фильме видела. Еще и подрисовать... Это идея!

Через несколько минут я уже была в дороге. Сколько их там, на берегу? Разглядела я только одного, но опыт заставлял меня быть поосторожнее. Быстрая разведка поля будущей операции не выявила никаких признаков присутствия других людей. Ага, значит, любитель уединения, – но я его, кажется, приятно разочарую. Впрочем, мне и самой достаточно пока одного объекта, чтобы не разбрасываться, проверить на нем кое-какие свои соображения. Если все получится, как надо, тогда приступлю к основательному расширению эксперимента.

В это время моя будущая добыча, прикрепив лодку к берегу и разглядев, видимо, тропинку, направилась к ней. Я быстренько натянула на голову чулок и тоже двинулась по тропинке, впереди метров на тридцать. Сразу же за поворотом любитель одиноких прогулок должен заметить прекрасную (со спины!) незнакомку в голубеньком платьице. Он устремляется за ней, догоняет и...

Так и вышло. Я сделала вид, что не слышу его приближающихся шагов, и он меня негромко и робко окликнул. Быстро обернувшись и успев разглядеть выражение животного ужаса на красивом лице, которому вскоре предстояло превратиться в отбивную котлету, я нанесла ему короткий и точный удар в живот. Этим ударом я и не хотела отключать его – чтобы иметь возможность пронаблюдать за развитием его реакции от первоначального ужаса к ... еще не знаю, к чему. Он оступился, упал, но, покатившись в овражек, успел в какой-то мере придти в себя. Сбросив на ходу свой небольшой рюкзачок, он понесся вдоль оврага. Я побежала за ним, но чуть стороной, чтобы он не заметил преследования. Через некоторое время он замедлил шаги, а потом совсем остановился и, тяжело дыша, уселся на небольшой пенек. Тут я, хитроумно укрывшись в кустах, хорошо его разглядела. На вид он, действительно, был симпатичный, высокий и крепкий. А нервы, выходит, слабоваты. Ну, еще бы! Ему, наверное, показалось, что он самого черта встретил. Не знаю, как насчет черта, а уж дьявола – по его понятиям – это точно!

Я стянула с лица чулок, затрудняющий дыхание, а потом, поразмыслив, скинула платье и, оставшись совершенно голой – люблю эффекты! – медленно вышла из своей засады. Надо было видеть преглупое выражение его лица, когда так и хотелось крикнуть: "Ты что это, хам, сидишь при даме?" Я протянула к нему руки, как бы приглашая присоединиться ко мне – и лишь он, потрясенный, привстал со своего сидения, молниеносно произвела один из излюбленных своих приемов, после чего уселась на него верхом и связала за спиной руки. Все, теперь он мой, третий мой раб! Но как раз в это время взбунтовавшийся раб пришел в себя и так сильно рванулся, что чуть было не сбросил с себя свою госпожу. Не дергайся, раб! Сжав в кулаке его густую шевелюру, я несколько раз шмякнула его красивой мордой о землю. Не понял, раб?! Так на еще! Он затих, смирившись со своей судьбой, так что связать его теперь было совсем нетрудно, пока он сопел подо мной, сплевывая кровавую жижу. Содрав с него остатки одежды, голого и беспомощного, как котенка, я перевернула его на спину. Он громко вскрикнул от боли, придавив, видно, связанные за спиной руки. И тут же краска стыда залила лицо раба, осознавшего соприкосновение наших обнаженных тел при всей неестественности ситуации. А потом заорал, выпучив обалделые черные глазищи и выражая криком все сложное переплетение своих чувств: страха, боли, стыда, обиды...

– Ладно, мальчик не вякай – это еще только начало! – успокоила я его, слегка даже недовольная легкой победой (в этот момент я подумала о том, что рано или поздно на мой след должна выйти полиция – и тогда уже вовсю придется использовать и свою смекалку и свои физические возможности. Зато какое несравненное удовольствие можно будет получить при виде раба-сыщика!) – и засунула поглубже в разинутую пасть его собственные трусы.

И сразу же наступила приятная тишина. Какое же блаженство – эта лесная ароматная тишь, которая и не тишь вовсе, а великое многоголосие природных звуков. Если бы еще не этот отвратительно сопящий подо мной красавчик! В раздражении я подпрыгнула на его подтянутом, худощавом животе, желая поглубже вдавить, втоптать в грязь это содрогающееся, нарушающее мою внутреннюю гармонию бывшее человеческое существо. И вдруг – о мерзость! – я почувствовала, что этот копошащийся внизу червь пришел в состояние возбуждения... в самом гадком смысле этого слова. Фу! Этого еще не хватало! Ничтожный мерзкий раб желал свою госпожу! За волосы и за уши, с немалым усилием я заставила его подняться на ноги. Этот племенной бычок, оскорбивший мои лучшие чувства, стоял теперь передо мной и мычал, низко склонив удерживаемую мной за волосы голову. Развратник поганый! Я что есть силы хватила кулаком по его расплюснутой о землю роже, а когда он свалился, опять прихватила его за волосы и добавила еще несколько хороших ударов (вообще я заметила, что в раздражении я использую не приемы каратэ, а более непосредственно выражающие мои эмоции самые что ни есть простонародные средства). Кровища хлестала, как из свиньи. Тьфу, тварь поганая!

Я сделала из веревки петлю, надела ее на шею рабу, перебросив другой конец веревки через подходящий для этого дела сук. Потом медленно потянула за свободный конец, с интересом наблюдая за поведением испытуемого. Конечно, я бы с удовольствием его придушила, но, к сожалению нужно было беречь ценный материал для моего великого эксперимента. Повторив процедуру удушения несколько раз, но каждый раз не доводя ее до естественного конца, я с сожалением сбросила веревку с дерева и, намотав ее на руку, потащила раба №3 к его новым приятелям, таким же трусливым и похотливым, как он. Господи, сколько же еще грязи на свете!..

Назад   Далее

Наверх