1. 43. глава тридцать восьмая

Книга первая. Первый день.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ  ВОСЬМАЯ

Чава устраивает цирк в общаге, а комендант дает ему маяки с корабля. Друг поправляет лифчик на груди — значит, у него новая баба! Красивые телки на Украине женятся в 15 лет. Дыра шире маминой — жди ребенка через шесть месяцев! Девичьи прелести или дармовой самогон — что главнее?

Сержик Самойлов рассказывал Витьке, как ему пришлось однажды тащить Чаву в общагу железнодорожников. Он проклял тот день и час, когда познакомился с Чавиным! Подобрал же он Сашку чисто случайно.

— Иду по городу через дворы, чтобы путь сократить. Зима, все от снега белым-бело, а тут смотрю — из подвала что-то черное лезет! Интересно мне, дураку, стало, что это может быть, присмотрелся, а это Чава в тулупе. Мне бы линять! А я еще больше удивился, подхожу — точно он! Только на четвереньках и весь в паутине, как диван на чердаке. "Чава, это ты?“ — спрашиваю. А он обрадовался, на меня кинулся, повис и мычит, как Герасим из "Му-му". Отцепиться от него не могу! А он, подлец, еще и целоваться лезет!

Люди уже кругом начинают собираться: кто со шваброй, а кто поинтеллигентней, тот с резиновым шлангом от стиральной машины. И физиономии совершенно не наши, неприветливые, точно в Китай попали! Я себя проклинаю: “На кой черт подходил?" Повис теперь на меня, как камень, и не оторвешь. А публика, чувствую несознательная — бить будут обоих. Чаве то хорошо, он предусмотрительный — в тулуп вырядился! А мне каково в пальтишке? Я им прикрылся, от общественности прячусь. "Куда тебя оттащить?" — спрашиваю. Мычит, показывает на подвал, туда, бай-бай!

— Он меня к себе водил как-то в гости, знаю, где их общага, волоку его, а Чава в тулупе тяжелый, гад, толстый, тащить неудобно и висит на мне, как так и надо! Я ему говорю: "Сашок, поимей совесть, перебирай хоть чуть-чуть кеглями, иначе брошу тебя тут да и... с тобой!" Тут Чава говорит: “Ха-ха!" и кулак мне в лицо сует. Пыряет, пыряет — попасть не может. "Сейчас вырублю!” — говорит, а сам на мне висит. Ну, я его уронил на асфальт и пошел прочь. Слышу сзади стоны: "Помогите, умираю!" Подхожу, Чава лежит плачет. Говорит: "Прости, Сержик, я думал менты повязали, хотел убежать!"

Тащу его дальше, а он висит, увидит прохожего, кричит: “Отпусти меня Сержик, сейчас я его вырублю!" Он и так тяжелый, а тут еще смеюсь, не могу. Кое-как дотащил его до общаги, Чава тут с полчаса на лавке отлеживался, сил набирался, чтобы через вахту ровно пройти. "Я, — говорит, — вестибюль пройду, а в коридоре ты меня подхватишь!" "Ладно, пошли!" Я первый прошел и из коридора наблюдаю.

Вот Чава так вздохнул глубоко, отцепился от двери и пошел. И пошел он полукругом прямо на бабку-вахтершу, бух — и обнял ее! А бабуля, видимо, спала, потому что сидела, как истукан, а когда Чавин на колени ей свалился, как взвизгнет, как закричит: “Чавин, это ты?!" Чава тут вскакивает, и я удивился, как ровно он побежал к выходу, прыгал по крыльцу через одну ступеньку и несся к лавке. Там на ней ребята из общаги сидели. Вот Сашка за них спрятался и выглядывает. Подхожу я, сажусь еще впереди него.

На крыльце мечется вахтерша, недовязанным свитером, как сигнальщик с корабля флагом замысловатые маяки дает, кричит: “Чавин! Опять напился?" И машет нам кулаками, а Чава мне на ухо шепчет: "Тсс! Не шевелись, она нас не видит." Бабка прокричала, что будет коменданту сейчас звонить и ушла. Чава ставит задачу: "Надо сделать так, чтобы комендант пришел, а я уже у себя в комнате сплю, и ребята подтверждают, что я никуда не ходил! Пошли, там одно место есть, влезть можно!" Хорошо звучит — пошли — я его волоку, а он рукой показывает: "Туда! Теперь туда!.."

За угол его притащил, там у стены труба кочегарки. "Вот по этой трубе, — говорит, — нужно нам забраться на третий этаж, там в туалете окно открывается." А скобы на трубе только метров с двух начинаются. Я его кое-как подсадил, Чава ступеньки четыре преодолел и срывается мне на голову. Хорошо, что я руки успел подставить, а то была бы из Чавы отбивная. Упал он мне своей костлявой задницей прямо на грудь, она и до сих пор еще болит. Я из под него вылажу, а Чава: “Скорей, скорей, Сержик, подсаживай, нужно успеть!" Видали молодца?

Бросил я его на месте, полез сам, спросил номер комнаты, где Чавин живет, захожу, говорю: “Ребята, помогите!.." Так они всей комнатой Чаву на бельевых веревках в окно тащили. Посмотреть — со смеху обоссышься! Как альпинисты в горах: Чава по лестнице ползет, а его четверо сверху страхуют и один снизу подталкивает. За этим делом их застал комендант. Как рявкнет сзади:" Чавин, ты что тут цирк устраиваешь?" Чава со страху и сорвался с лестницы. Болтается на уровне второго этажа, ногами окно разбил, руки, как кошка расставил, кричит: “Спасите! Держите!!"

Мы перепугались, а комендант больше всех, кричит: “Одеяла тащите, матрацы, будем ловить!" А ребята сверху ничего сделать не могут, только-только сил хватает, чтобы не бросить. Комендант снизу под Чавой бегает, руки расставил и орет, что попало: “Держись, за трубу хватайся, в окно лезь!" Тут, действительно, окно на втором этаже открыли и кое-как, под руководством коменданта Чаву туда втащили. Как только его в окно втащили, комендант таким матом на весь квартал загнул, что я скорей ноги в руки и наутек." Чаву за этот трюк выгнали из общаги, и чуть было не отчислили из школы помощников. Хорошо, дядька вмешался!

Наконец, самой интересной особенностью Чавиной натуры было его отношение к женскому полу. Как уже сказано выше, впервые они серьезно и на продолжительное время занялись этим вопросом после девятого класса, когда в Шагаровке открылся "молодежный дом терпимости". И сразу Чаве покатило везение: девчонки на него вешались одна лучше другой! Возвращались из Шагаровки, как правило, под утро и все вместе.

— Витек! — рассказывал Сашка. — Сегодня с такой бабой познакомился!.. Галей зовут. Такие ножки, такие ляжки, а груди у-у-у! (Чава все это показывал руками). А личико, а губки — вообще звиздец! Правда, не дрючится, но баба... — за всю мазуту! Я с ней серьезно решил!

— Это как?

— Женюсь!

— Ты что? — впервые услышав о таком обороте, изумился Шпала, — в пятнадцать лет?

— А что? Еще год подождем, а потом уедем на Украину и там распишемся. Там, говорят, с шестнадцати расписывают, мы уже решили!

— Однако же! За одну ночь?!

— Ну что сделаешь, раз такая баба попалась! Не упускать же!

И Витька действительно потом убеждался: “Красивая телка, — ему бы такую!" Но проходила неделя, другая и женитьба неожиданно откладывалась на неопределенный срок. Чава уже не кричал, как оглашенный, через всю улицу, завидев друга, шел как в воду опущенный.

— Случилось что? — спрашивал Шпала.

— Да с Галочкой поругался!

— Как?

— Пришел под бухом, она начала звиздеть, а я ее послал на... да и все!

— Ну и не переживай, помиритесь!

— Нет, уже все!

— Другую найдешь!

— Нет, такой больше не будет!

Неделю Чава ходил, как опущенный в эту самую воду, терял аппетит, худел и даже вино не оказывало на него нужного действия. Он страдал искренне и проникновенно, причем, совершенно не зная меры. Друг Шпалы поразительно быстро иссыхал, чах, еще чуть-чуть, и, казалась, загадочная болезнь кончится смертью. Но в самый последний момент, уже в двух шагах от смертного одра, Чава вдруг исцелялся самым замечательным образом: он вновь влюблялся! И вот уже, завидев Витьку, Сашка вновь несется к нему, не разбирая дороги, и орет на весь поселок еще издалека:

— Витек, вчера такую бабу нашел!.. — Какую, он уточнял уже приблизившись: — Там такие ножки, такие ляжки, груди у-у-у! А личико!.. Верочкой зовут. Помнишь Галочку? Еще лучше Галочки! Правда, не дрючится, но баба... за всю мазуту.

И, подумав, добавлял:

— Наверно женюсь, мы уже договорились!..

И все повторялось с завидным постоянством. Так что на шестой или седьмой раз, после очередной Чавиной размолвки, когда Витька вновь увидел друга радостным, бегущим к нему напролом и еще издали начинающим махать руками, показывая, какие прелести ему удалось на сей раз заполучить, Шпала тут же первый крикнул запыхавшемуся товарищу:

— Да Чава, ну ты этой ночью бабу отхватил! Поздравляю!

Сашок остановился, опешивший:

— Откуда знаешь?

А руки его тем временем привычно скользили по телу-то словно бы поправляя на груди лифчик, то вроде оправляя ягодицы, то оглаживая чулки... Он сам не замечал этих жестов, они служили ему подготовкой для тех слов, которые он еще издали хотел выкрикнуть.

— Знаю, знаю, видел! — убедительно раскачивал головой из стороны в сторону Шпала. — Там такие ножки, такие ляжки, а груди...

— У-у-у! — подхватил Чава привычно.

— Личико вообще класс! Еще лучше той, прежней твоей, как ее? Олечки! — продолжал Витька.

Сашок был в восторге по поводу такой оценки его выбора, ведь не он же, посторонние так отзываются о его подруге! А это уже объективная оценка, без дураков!

— Не дрючится?

— Не-а!

— Жаль!

— Ага! Но ничего, я решил...

— Знаю, знаю, — серьезно!

Не выдержав положенную деловую мину, требуемую при данном разговоре, Шпала в самый ответственный момент прыснул, и, не имея уже возможности остановиться, захохотал зычно на всю автобусную остановку, у которой происходил этот исторический разговор, как сумасшедший. Чава по началу не понял причины такой идиотской выходки того, кому он доверял свои, как ему казалось, самые секретные, нежные тайны и стоял, удивленно хлопая глазами. Потом привычно обиделся, ушел и страдал молча, ни о чем Витьке не рассказывая. Потом выпили, помирились и опять:

— Витек, вчера такую бабу нашел! Такие ножки, такие ляжки!..

Что касается девчонок, то Сашке действительно попадались одна краше другой. Шпала завидовал другу черной завистью. Ничего особенного ни в Чавином лице, ни в его фигуре ведь не имелось. Он был похож на Бумбараша из кинофильма про революцию. Прямые длинные волосы соломенного цвета, курносый хрящеватый нос, жидкая козья бородка, когда не брился, худоба... Его нельзя было назвать красивым, привлекательным, как, скажем, Игорька Маурина, или Берю. Обыкновенная, даже невзрачная наружность, а вот девчонки к нему льнут! Видно, был в Сашкиной душе секретный замечательный уголок возвышенных, поэтических чувств, увидев который, девчонки воспринимали Чаву совершенно иначе, чем парни. Да и он ведь их тоже! Хотя бы взять ту же уверенность в девственности всех своих партнерш. — Это, как вскоре выяснилось, далеко не всегда соответствовало истине.

У Чавы не дрючились даже те, которых перепробовала уже половина города! Сие, наверное, лишний раз доказывает чистоту его тогдашних чувств, восторженное, пусть иногда и наивное мнение о женском сословии. Может быть, все этим и объяснялось? Девушки и вчерашние девушки видели чистую незаплеванную душу (ту, в которую еще можно наплевать!), тянулись к ней и сами становились чище. Исключение, в смысле развития любовного сюжета, составил Сашкин роман с девчонкой из Старого Оскола. Кажется, ее звали Нина. Характеризовал он ее обычно: "Ножки, ляжки, и др.." — но поругаться не успел. Нина прислала ему к новому году письмо, в котором писала, что очень скучает, праздник они будут встречать на квартире без взрослых, у всех в ее компании будут мальчики и она очень хочет чтобы Саша приехал встречать Новый год с ней. Витька читал это письмо, Чава в восторге, видимо, совал его всем, кому не лень, прочитать и умилиться, читал и душа разрывалась на части от зависти. Таким желанием сквозило между строк, таким обещанием.

— Как думаешь, что делать? — победно поглядывая на друга спросил Сашка.

— Как что? — изумился Шпала— как что!!! Ты что еще не решил?

— Черт его знает, может, просто женские штучки?

— Да не твое это дело, так и знай: если не поедешь, то ты будешь самым последним кретином и извергом в придачу!

Но Чава все гадал и сомневался.

— А вдруг у нее это мимолетная блажь? — докапывался он в сотый раз до Витьки. — Вдруг она просто пошутила!

— Твое дело ехать! — зверел от его доводов Шпала.

Сашка еще посомневался и поехал к ней... на восьмое марта!

— Ну как съездил? — спросил его по возвращении Витька.

— Я же тебе говорил, что блажь!

— А конкретно?

— Приехал, встретились, она на меня ноль эмоций. Я говорю: "Ты как насчет праздника?" Она говорит: “У меня уже парень есть!" Я спрашиваю: “Давно?" Она говорит: “На Новый год познакомились!"

— Может, это она тебе мстит?

— Нет, она сказала, что у них все серьезно и хотят пожениться!

— Блажь! Да ты сам идиот самый последний, тварь, осел!, — негодовал Витька, — и роняет же судьба таких баб дуракам!

Но вот Чава женится по-настоящему. Витька, его лучший друг, узнает об этой свадьбе последним, да и то чисто случайно. И когда же его угораздило жениться? В тот самый момент, когда Сашка только-только начал понимать смысл любви, только подобрался вплотную к самой приятной ее части и, казалось бы, теперь только вкушай ее, наслаждайся за все принятые муки! А Чава спекся на пороге в рай.

Этому нежданному-негаданному предприятию предшествовал следующий разговор между ними. Дело было осенью, листья уже на деревьях желтели, под кустами не налюбишся! По воле случая они надолго потеряли друг друга из поля зрения. Может быть, целый месяц не виделись. Шпала залечивал член. Чава обрел какой-то свой круг интересов. Взяв на последнюю мелочь бутылку гнилья Витька решил проведать друга. Чавин отдыхал в профилактории. Дорогу в это бабье царство ему подсказал Шпала. (Как и ему в свое время кто-то). Они удалились в окрестный лес на полянку. Чава шел первым. Опорожнив одним глотком точно полбутылки, хоть по аптечным весам проверяй (профессиональный навык), он протянул бутылку Витьке. Сам утерся рукавом, нащупал припасенный на камне ломтик соленого огурца, найденный для этой цели в столовой. И вот, только Шпала присосался к своей порции, преодолел отвращение к слащавому, горькому зелью, как Чава, хрустя ломтиком, бросил между делом:

— На прошлой неделе одну ****ь подхватил.

И выбрал же, подлец, время сказать! Витька со всего маху поперхнулся, до того неожиданным было сообщение. Горькая бормотуха попала в легкие и он долго отхаркивался, откашливался, тер пальцами слезящиеся глаза.

— Ты что?   — уже встревожился Сашка.

— Так они же у тебя ведь это... все не дрючатся!

— А, какой там не дрючится, полгорода перегребло, — махнул рукой Чава со смехом, — дыра шире маминой!

— Ну! Уже лазал?

— А как же, в первый день!

— Ну и как?

— Говорит: “Ты у меня первый такой, жить без тебя не могу!"

— Всем что ли так говорит?

— Наверное!

— Но за то там, по ходу ножки, ляжки, у-у-у!

— Груди у-у-у! Мне из лифчика две беретки сшить можно, а так форменный крокодил, физиономия страшнее атомной войны!

— Ну и как, жениться решил? — спросил уже насмешливо Шпала.

— Что я в зад раненый? Погребу и брошу!

Прошел месяц и вот у Чавы свадьба. Молодой женой, как Витька и подозревал, оказалась последняя Чавина подруга. Родители Чавы, видимо, были рады, что их старшой наконец остепенился и готовы были оженить его на любой без разбора, лишь бы только он не шлялся по всяким дурным местам, да не пил с такими забулдыгами, как Витька. В середине торжества жених потух, ибо не привык упускать случая и был самым пьяным на собственной свадьбе. Гостям пришлось долго тренировать ноги танцами, прежде чем его вновь привели в чувство и снова можно было сесть за стол. Когда Чава уже проспался и появился вновь вменяемый Шпала, он спросил, отведя его в сторонку, как такое могло произойти.

— Понимаешь, — смущенно почесал за ухом Сашка, — Папаша ееный нас на чердаке с ней застукал во время этого дела... Но папаша у нее — вот такой мужик! И самогону в доме море!

— Но ведь на всю жизнь самогоном не спасешься!

— Зачем же на всю? До армии поживу и брошу!

Месяцев через шесть после свадьбы, рановато даже для их первой встречи, у Чавы случилось прибавление семейства. Во время его службы в армии жена расстаралась на второго ребенка и, насколько нашему герою о судьбе друга известно, живет он с женой и по сей день в любви и согласии. Вот такие бывают приколы!