Конец атамана. Глава Конец света порно

Он не проснулся, а очнулся. Очнулся, но глаза открыть не мог. Да и не хотел. Всё тело, казалось, затекло. Нехорошие предчувствия не давали дышать. Как трещит голова! Память – белый лист. Ни хрена в памяти…

Впрочем, и так понятно, что он – не дома. Вернее, дом этот – казённый. Это и с закрытыми глазами ясно. По запаху. Причём, это не вытрезвитель. Это – КПЗ. Уж он-то этот запах знает. В кожу въелся. У него, Семёна Разина, три ходки. И не абы какие, а авторитетные: одна – за разбой, две – за грабёж. Так что вес он имеет, и среди братвы, и среди ментов. В своём районе, когда в пивные заходит – место уступают. Тем более сейчас, в начале девяностых, когда менты и военные боятся в форме ходить. Зато блатным благодать – их время настало: кабаки, киоски, ларёчки, девочки… Все должны – все платят. Золотое время!

Однако. Как же вчера? С кем? Не вспомнить. Ох, даже лоб наморщить больно. Придётся ждать вспышек памяти или сведений извне. Может рукой глаз открыть? А если лампочка над головой? От яркого света, как от молнии, может башка лопнуть. А в голове бил колокол. Меж зрачками и закрытыми веками проплывало мутно-коричневое пятно с яркой солнечной короной, как в затмение солнца. Затмение. Полное затмение.

Дома бы нашел силы встать. Нашарил бы заначку. Набулькал бы соточку в гранёныш. Протолкнул бы первую. Чуть погодя побежали б мурашки по телу, забисерился пот, открылось бы дыхание…Ох! … Губы не разлепить. Пить хочется. Попробовал пошевелиться. Почувствовал приступ удушья – частыми тяжелыми ударами ломилось в рёбра и стучало в доски шконки изнасилованное огорчённое сердце.

Надо вспоминать с начала, с утра, значит. А с утра в пивной они втроём были: он, Бурнаш и Узбек. Вот оно! После пива Узбек набил папиросочки «дурью» и предложил по косячку. Никогда раньше он не мешал траву с алкоголем. А  тут бес попутал. Потом ещё портвейн и водку пили. Поэтому и не вспомнить ни хрена. Однако, надо. Тревога вновь вернулась и овладела сначала животом, а потом и всем телом.

Почему в КПЗ? Снова срок? Четвёртый раз чалиться Семёну не хотелось. Сейчас на воле особенно в кайф. Да и возраст – уже не пацан. Сколько же ему? Чёрт, и это не вспомнить – толи тридцать семь, толи тридцать восемь. Не сообразить. Бог с ним!

Но всё равно вставать надо. Попытался. Приподнял голову. Разлепил веки, но открылся почему-то один глаз. В камере он тоже был один. Опустил ноги, но промахнулся мимо пола и шлёпнулся со шконки на пол – чугунная, распухшая башка перевесила обезвоженное, скорченное туловище. С маху поцеловав пол, на секунду потерял сознание. Потом снова удивился, второй раз обнаружив себя в КПЗ. Осторожней бы надо. Так и в парашу можно упасть! Хорошо, что никто не видит. Совершил подвиг – поднялся и попил. Снова сел на нары. Противно тряслись колени, на шее бил нерв. Придавил его рукой.

Первая вспышка в памяти: звон стекла. Громадное витринное стекло. В средине звездообразная дыра от кирпича. Потом оно медленно падает, многочисленными искрами рассыпаясь по асфальту. Крик Бурнаша: «Достали, мусорюги! Перебью всех! » И снова звон стекла.

Сёму Разина бросило в жар, затем затрясло. Это же… Они же… Это же витрина универмага! Этот баклан спьяну разбил витрину центрального магазина! Понятно – за что их повязали. Ну, а он то чего этого придурка не осадил? Он же всегда против беспонтового кипеша.

Но память услужливо подсовывала другие картинки: Бурнаш бросается через разбитую витрину в зал универмага. Семён ему кричит: «Бур, назад! Стой, падла! » Потом бежит за ним.

Поздний вечер был, поэтому в универмаге никого. Вдруг перед Сёмой возникает женщина. Его пробивает хохот. Дикий пьяный хохот. Он её отталкивает прочь с дороги. Появляется вторая молодуха, такая же стройняшка. Он рвёт на ней кофточку. Баба падает. Он на неё. Дальше опять провал. Затмение. Помнит только, что худая и костлявая.

О-хо-хо…Однако скоро к следаку вызовут. Почему к следаку? Наверное, к оперу. Вчера же он ничего не мог говорить в принципе. Стало быть, не было первого протокола, значит к оперу.

Это что же, мать твою! Опять бросило в жар. Кроме ограбления магазина ещё и изнасилование пришьют?! Ему – авторитету! Это же ездец полный! Ему, Атаману – грабителю с безупречной репутацией, почти в законе вору!

Сёма Разин заметался по камере – откуда силы взялись… Быстро выдохся. Шлёпнулся на нары. Мысли продолжали метаться в больной голове. Удавиться что ли? И всё! Сразу кончится этот кошмар. Он окинул взглядом камеру, хотя и так знал – хрен тут тебе позволят вздёрнуться.

Загремел засов, открылась дверь:

- Разин, подъём! Вперёд!

Кое-как поднялся. Поплёлся по коридору. Вошёл в кабинет. По глазам больно ударил солнечный свет из окна. Оказывается, на улице уже был день.

Опер молодой, лет двадцати семи, с усталым лицом и красными глазами, в светлой рубашке с расстёгнутым воротом и закатанными рукавами предложил присесть, подвинул пачку сигарет и спички:

- Меня зовут капитан Крюков. Кури.

Однако Сёма потянулся к графину с водой:

- Я остограмлюсь, начальник?

Опер кивнул, и глядя как он наливает из графина воду, выбивая морзянку о край стакана, не удержался:

- Эк тебя колошматит, Атаман! Не местный самогон часом употреблял?

- Всё было, начальник, - Сёма уселся, вытирая губы рукавом.

Начальник молчал. Казалось, ему лень задавать вопросы, потому что всё он уже знает и неинтересен ему Сёма Разин, по кличке Атаман, ни с какой стороны.

Потом всё же начал по порядку:

- Фамилия… Год рождения … Образование …Где проживаете? …

Записал и снова задумался.

- Хочу сразу предупредить, гражданин Разин, много свидетелей, да и Евгений Бурнашов всё сказал и подписал. – Опер кивнул на бумаги.

- Не знаю, чего он мог там рассказать, - хрипло сказал Сёма, еле разлепив снова пересохшие губы.

- Разбили витрину, проникли в универмаг. Свидетели показывают, что ты рвал одежду…

- Знаешь, начальник, я тоже хочу сразу сказать. Витрина… Магазин, там… Ограбление… Подпишу, что хочешь. А вот этих баб… Баб ты мне не пришьёшь! Сами приставали. Я, наоборот, отталкивал их, не знал как отвязаться…

Капитан Крюков вскинул голову и удивлённо поднял брови. В глазах заискрились смешинки. Потом он не выдержал и расхохотался, уронив голову на руки.

Сёма понял, что ляпнул что-то не то, совсем ненужное, лишнее. Но голова не могла сообразить – что?

Оперативник перестал смеяться. Вытер тыльной стороной ладони выступившую слезу:

- Какие бабы, Атаман? Ну, уморил… Ты порвал одежду на манекене! Имущество испортил в количестве трёх женских манекенов. А у одной… у одного даже ногу отломал.

Сёма сгорбившись шёл в камеру, всё ещё ничего не понимая и пытаясь запустить ход мыслей в звенящей голове: «Это что же? Он , Атаман, грабитель с безупречной репутацией, сядет за изнасилование манекена?! Это же хуже смерти. Это конец! »