4. Вот это сон!

Вот это сон!

Уснул я около четырёх часов дня на диване прямо в одежде. Мне опять снилась тётя Тася. Почему-то мне приснилось, что она лежит ко мне спиной. Я опять ласкал её, гладил, целовал гладкие лопатки, тискал её неотразимые груди и любил, любил, любил. Любил по-взрослому, страстно и долго. Тётя охала и прижималась ко мне, старательно помогая милым задом. Накатил оргазм. Я со всей силой вжался в её ягодицы, непроизвольно стараясь кончить как можно глубже. Тётя взвыла от удовольствия. Такого со мной ещё никогда не бывало.

-- Толечка! Ты сегодня бесподобен! Мне ещё никогда не было так хорошо! Я хочу ещё, ведь у нас так давно этого не было. Сможешь? Он у тебя сегодня вон какой твёрдый, не упал даже. На тебя очень хорошо санаторий повлиял!

Почему Толя? Какой санаторий? Я не сразу понял, почему она меня так называет. И вдруг до меня дошло, что я действительно в койке тёти и действительно занимаюсь с ней любовью. Видимо во сне я сходил в туалет, а так как моим постоянным местом раньше было то, на котором сейчас спала тётя, то я вернулся на него, а не на диван. Наверно во сне и разделся.

Не стану описывать, что было дальше, потому что это считается порнографией. А уходить в этом направлении как-то не очень хочется. Но то, что случилось, было невообразимо здорово! От случившегося мои чувства к тёте стали ещё жгучее. Около полуночи мы так устали, что я едва не засыпал прямо во время движений.

-- Ты сегодня бесподобен! Как давно я не чувствовала себя женщиной! Я засыпаю….

Мне показалось, что она не смогла договорить последнюю фразу, уснула.

Всё, что было дальше почти невозможно описать без порнографии.

Ночью мы просыпались и наша любовь продолжалась. Я и предположить не мог, что женщины могут быть столь страстными и ненасытными. Утомившись, мы опять засыпали. Сколько раз так было, сказать не могу. Но много! И только утром, когда в комнате посветлело, тётя разглядела, что с ней был я, а не дядя Толя. Я же давно понял, что она перепутала нас, но признаться не хотел, понимая, что больше такого мне уже не достанется. У меня она была первой женщиной, и это мне нравилось. К тому же нравилась мне и сама тётя.

«Опытные» пацаны в городе, когда рассказывали про ЭТО, говорили, что после ЭТОГО приходит какое-то разочарование и неприязнь к партнёрше. А у меня такого не происходило. Наоборот, я восхищался тётей с каждым разом всё больше. Она ещё больше вызывала во мне какое-то необычное волнение и восхищение. И если бы она попросила умереть ради неё, я сделал бы это без раздумья. И это чувство становилось всё больше и больше.

Последнее в эту ночь совокупление мы начали в темноте, а кончили, когда стало относительно светло. Было очень рано. Светлое пятно на востоке стало разгонять мрак ночи. Я стал видеть сначала контура головы тёти, а к приходу оргазма уже и все черты её лица. Странное чувство охватывало меня. Казалось, что я был раздвоен. То, что было под одеялом было отдельным и происходило само собой, а то что было снаружи, было совсем другим.

Тётя лежала с закрытыми глазами, не только отдавая то, что было под одеялом, но и очень страстно участвуя в этом. Большие, одновременно мягкие и упругие груди ягодками сосков щекотали меня спереди, разжигая и без того сильное возбуждение. Этому помогал мягкий тёплый живот и гладкие нежные бёдра, охватывающие меня как-то сбоку. Но это было там, под одеялом.

А перед моими глазами было вздрагивающее от наших движений бесподобно очаровательное и невыносимо милое личико Таси. Я смотрел на него и, казалось, каждую секунду оно становилось всё прекраснее и прекраснее. Чтобы хоть как-то выражать своё восхищение, нежно-нежно целовал её то в щёки, то в губы, то в закрытые веки. Даже не столько целовал, сколько едва заметно касался губами.

Ещё ночью тётя Тася велела (напомнила) мне, чтобы я целовал её в губы во время оргазма, иначе она не могла сдержаться от вскриков. В течение ночи я делал это с превеликим удовольствием. К утру, наверно, мне это стало нравиться даже больше, чем то, что было под одеялом. Возможно, я начал уставать от избытка сладострастия.

Вот и сейчас оргазм начался у нас одновременно. Я страстно впился губами в губы тёти, стараясь не потерять контроль над телом, чтобы сделать всё, что хочет тело тёти.

Мы медленно выплываем из парализовавшего наши тела состояния. Голова тёти, секунду назад прижимавшая её губы к моим, устало откидывается на подушку. Я нежно целую её подбородок, шею, виски. Тело тёти вздрагивает от поцелуев, руки ласкают мои бока, спину.

Всплеск нежности постепенно стихает. Ладони тёти тянутся к моей голове. Очаровательные веки чуть вздрагивая медленно открываются, глаза ищут моё лицо.

Вдруг глаза округляются, лицо тёти мгновенно искажает гримаса ужаса. Чувствую, как тело тёти на мгновение сжимает моё достоинство и тут же раскрывается так, что я перестаю чувствовать его стенки.

-- Коля…! Ты что…? Зачем…?

-- Я люблю тебя, тётя! Я очень тебя люблю! Я безумно люблю тебя!

-- Зачем…? Я думала, что мне это снится! Так было хорошо! Даже просыпаться не хотелось. Ведь мы с Толей давно уже этим не занимаемся. А тут…! Зачем?

-- Не знаю. Как-то само это получилось. Тебе было плохо?

-- Было хорошо. Теперь плохо стало! Я же ещё ни разу не изменяла мужу. Зачем ты это сделал? Как мне теперь жить с этим?

-- Тётечка! Как я это могу исправить? Скажи, что мне сделать?

-- Теперь уже никак. Не говори об этом никому! Даже друзьям! Ладно? Больше такого не повторится. Забудь всё!

-- Забыть? Ни за что! Я никому про это не расскажу! Клянусь! Но и забыть не смогу. Я, правда, люблю тебя! Очень люблю!

-- Дурачок! Я же старая для тебя. Да ещё и тётя. Такое не может быть!

-- А я люблю! И давно уже! Наверно, с рождения! Ты меня хоть режь, не смогу забыть!

Мы пререкались несколько минут. Тётя медленно выходила из состояния испуга. Я чувствовал это по расслаблению её тела. Радовало то, что она не столкнула меня с себя. И я, пользуясь этим, наслаждался касаниями её тела. Мне казалось, что я никогда не испытывал такого наслаждения от такого простого действия, как касание кого-то. А тут просто таял. Поток слов из её уст я прервал страстным поцелуем. К моему удивлению моё тело задвигалось с какой-то необычной страстью. Тётя засопротивлялась, вырвала губы из моих.

-- Толя…! Коля! Даже имена похожи! Хватит! Я устала. Даже не чувствую ничего!

Я с сожалением скатился с неё и прижался к её руке.

-- Как стыдно! Господи! Что теперь делать? Как я дошла до этого?

-- Тётечка! Пожалуйста! Не ругай себя! Ты – самая замечательная, самая красивая, самая любимая, самая бесподобная, самая сладкая…!

-- Хватит! Подхалимничаешь?

В её голосе я не чувствовал ни осуждения, ни боли. Казалось, она даже радовалась случившемуся. Похоже, её волновало случившееся тем, что оно было аморальным и преступным, а не само произошедшее.

-- Уходи! Светло совсем! Пожалуйста, не выдавай меня! Ради бога, не выдавай! И без того забот выше глаз.

Она повернулась ко мне всем телом, обняла и поцеловала. Так она не целовала меня даже ночью. У меня даже сознание помутилось.

-- Зачем…? Хватит уже!

Я понял, что мы снова занялись тем, чем занимались всю ночь. Даже не представляю, как это случилось. Тётя сталкивала меня с себя и в то же время с какой-то неописуемой страстью двигала телом мне навстречу. Нутром чувствовал, что ей хочется заниматься этим даже больше, чем мне, но, в то же время, её что-то отталкивает, страшит, пугает. Вид лица был сердитым, но в глазах светилась ласка, страсть и желание.

Всё-таки она столкнула меня.

-- Дурак! Ты что, не понимаешь? Динка увидит! Что будет? Это же инцест! Меня же посадят! Уйди немедленно! За что мне это? Что плохого я тебе сделала?

-- Тётечка! Я люблю тебя! Я же чувствую, что тебе этого хочется, что тебе это надо…!

-- Чувствует он! Уйди отсюда, пока я ремень не взяла!

-- А завтра ночью придёшь?

-- Ещё чего! Похабник! Нахал! Молодой, а уже развратный!

-- Не развратный! Ты у меня первая! Я тебя, в самом деле, очень люблю!

-- От такой любви я забеременеть могу! Ты хоть это понимаешь?

У меня аргументов против этого не было. Пришлось уйти.

Динка спала на своей кровати лицом к стене. Я тихонько улёгся на диван. На нём не было белья, только одеяло и маленькая подушка. Видимо, меня не хотели будить (а может, не могли?), вот и накрыли одеялом.

Проспал я до обеда. Проснувшись, услышал голоса тёти и Дины на озере. От усталости меня даже покачивало. Сон не смог полностью вернуть мне растраченные ночью силы. Покачиваясь вышел во двор.

В туалете, кроме того, что с некоторым трудом освободился от мочи, почувствовал будто покусывание кожи. Когда посмотрел на своё достоинство, но не узнал его. В моих руках было подобие разварившейся ливерной колбасы. Отёкшее и разбухшее хозяйство стало раза в два толще. По всему его телу были разбросаны растяжки кожи. Такие я видел у беременной соседки. Она пришла к моей маме за советом. Ребёнок в животе рос быстрее, чем растягивалась кожа. Вот она и лопалась в некоторых местах. Что-то подобное было и у меня.

Пока шёл к озеру, пришёл в себя. Надо было умыться и сполоснуться, потому что чувствовал внизу живота засыхание чего-то, что попало ночью на волосы лобка и кожу. Ночью это не чувствовалось, а теперь вызывало неприятные ощущения.

Тётя с Диной полоскались в воде совсем голыми. Невыносимо красивая фигура тёти не давала отвести от неё глаз. Это была самая красивая русалка мира. Таким же красивым было и её лицо. Сразу вспомнились рассказы пацанов. От того, что было ночью я не только не испытывал к тёте хоть какое-то охлаждение, но и ещё большее восхищение.

Увидев меня, Дина выскочила из воды и бросилась к своей одежде. Невольно я разглядел её тело. Оно было таким же, как у тёти, только более длинным. Внизу мелькнул разрез почти до половины живота. В городе на порнофото я видел много голых женщин, но ни у кого не видел такого. Как-то раз один из пацанов сказал, что видел женщину, у которой её хозяйство было на животе. Это соответствовало Дине.

Но она не вызвала у меня никаких эмоций. Зато от купающейся тёти я никак не мог оторвать глаз. Каждое её движение, любой поворот её тела казался мне неописуемо красивым. Тётя была почти по грудь в воде. Под волнующейся поверхностью почти не угадывались контуры её тела. Но и это подействовало возбуждающе. Боясь, что они увидят нарастающий бугор, я быстро скинул брюки и прыгнул в воду, сполоснул лицо. Тётя тут же брызнула на меня водой. Я ответил. Мы разыгрались. Дина без интереса наблюдала за нами.

Как-то само по себе стали играть в салки. Тётя была невероятно шустрая. Мне с трудом удавалось осалить её, зато никак не мог убежать от неё.

-- Я голая, а ты почему в трусах? А ну, снимай!

Я оглянулся на берег. Дина куда-то ушла. Нырнувшая под меня тётя уже сдёрнула с меня одёжку. Мне оставалось только выйти из неё. Нащупав трусы, выкинул их на берег. В это время тётя осалила меня и нырнула в сторону глубины. Кинулся за ней. Мне показалось, что она не очень торопилась. Минуту назад я не мог догнать её, а тут настиг в два гребка. Там же под водой обнял её и попытался поцеловать. Она не ответила, но и не оттолкнула. Тётя вывернулась из моих рук и неторопливо поплыла в сторону. Я опять обнял её, теперь со спины. Под ладони попали груди.

Всю ночь они были в моём распоряжении, но сейчас они опять показались мне чем-то невообразимо приятным и нежным. Тётя на мгновение замерла, чуть прогнулась, стараясь прижаться ко мне всей спиной. Я успел ещё поладить ей живот. Но кончался воздух. Толкнув тётю вверх, вынырнул следом.

-- Чуть не утопил, изверг! У меня же грудь чуть не в два раза меньше твоей!

Тётя шумно дышала. Но мне показалось, что она это наигрывает.

Едва я отдышался, как она шлёпнула меня ладошкой по плечу.

-- Опять ты водишь!

Я нырнул следом за ней. В пресной воде глаза щиплет (в морской воде я не бывал), поэтому плыл наугад. Наверно, она меня ждала, потому что скоро нашёл её. Прижавшись к ней со спины, опять погладил её груди, живот и даже лобок. Тётя вывернулась из моих рук и ушла на большую глубину. Я попытался догнать её. Это не составило труда. Натолкнувшись на её тело тут же попытался поцеловать. Это оказалось её бедро. Голова сама нырнула между бёдрами, губы нашли лобок, щель под ним и чуть выставляющийся между волосатыми губами бугорок. На какой-то момент ноги раскинулись в стороны и тут же сдвинулись. Но не зажали меня, а сделали гребок. Тётя выскользнула из моих рук. Но поцеловать упругий бугорок я всё-таки успел.

Куда ушла тётя, было не понятно. Попытка отрыть глаза не помогла. Её не было видно. Пришлось выныривать. Когда оказался на поверхности, только тогда осознал, на какой глубине был. Тётя не показалась над водой ни через секунду, ни через пять. Меня стал охватывать ужас. Едва я набрал воздух, как почувствовал лёгкий рывок члена, а через секунду в паре метров от меня вынырнула тётя.

-- Всё равно ты водишь! Я накупалась. Обедать будешь?

Почти шёпотом добавила:

-- Зачем наглеешь? Не надоела ещё?

Мы поплыли к берегу. На моё удивление он был довольно далеко.

-- Тётя Тася! Ночью придёшь?

-- С ума сошёл! Ты хоть понимаешь, что говоришь? Ты же ребёнок ещё! А я твоя тётя, значит, будет инцест. Да и не такая уж я и распущенная, как ты думаешь. Я думала, что мне Толя снится, вот и сходила с ума. Прекрати говорить об этом. Вдруг Дина подслушает!

-- Я всё равно ждать буду!

-- Нет! Ты явно с ума сошёл. Если и приду, так только с ремнём!

Пацаны говорили, что в прохладной воде возбуждения не бывает. Я же вышел с некоторым напряжением. Даже смутился своего состояния.

Тётя подошла к своей одежде, взяла полотенце и, повернувшись ко мне лицом, стала вытираться. Я схватил свои мокрые трусы и попытался натянуть их.

-- Глупый! Выжми их! Да и сполоснуть не мешает. Вон, сколько на них песка налипло!

Я метнулся к воде и запрыгнул до пояса. Меня очень смущало накатывающее возбуждение. Прохлада воды чуть охладила пыл.

-- Ты их стирать решил? Вытри-ка мне спину.

На ходу выжимая мокрую тряпочку, вышел на берег.

-- Ну, где ты? Спина-то скоро сама высохнет.

Явно тётя дразнила меня. Она стояла ко мне спиной, протягивая полотенце.

От вида её тела меня опять охватило возбуждение. Я всеми силами старался прекратить его, но не очень это получалось. Взял полотенце и стал вытирать тёте спину. Это совсем свело меня с ума. Напряжённая часть поднялась до половины. В одной руке у меня были трусы, в другой тётино махровое полотенце.

-- Да лопатки у меня уже совсем сухие! Поясница мокрая. Может, мне наклониться?

Тётя тут же чуть согнулась. Тётины ягодицы двинулись в мою сторону и натолкнулись на моё восстающее сокровище. Она почти отпрыгнула.

-- Ты в самом деле придуриваешь? Подвести меня хочешь?

-- Я… не специально…! Само… как-то…!

-- Не подходи ко мне больше! Я тебе не б…шка! Ишь, как распустился!

Я, согнувшись, стал натягивать полумокрые трусы, всеми силами стараясь спрятать возбуждение хотя бы скрывая его телом. Тётя тоже наклонилась, выбирая свои трусы из одежды. Тогда я не понимал, лишь став взрослым, вспоминая этот момент, стал осознавать, что тётя тоже была возбуждена, даже много больше, чем я. Просто, у женщин возбуждение не бросается так в глаза, как у мужиков.

Мы пришли в дом, будто поссорившись. Дина удивлённо поглядывала на нас, ведь она оставила нас играющими. К нашему приходу она уже разогрела обед.

Женщины говорили о чём-то. Кажется, они обсуждали меню на ужин и дела до вечера. Невольно мои глаза оказывались смотрящими на лицо тёти. Замечая это, она глазами приказывала отвернуться. Я отводил глаза, а через минуту опять видел сердитый взгляд Таси, велящий отвернуться.

В её лице не было ничего особенного. К своему возрасту я повидал тысячи лиц. У неё были все черты такие же, как у большинства женщин. Но мне она казалась неотразимой красавицей. Вот сидит её дочь. Всё почти такое же, как у мамы. Но даже изредка смотреть на неё не хотелось. Я тогда сам себе удивлялся.

После обеда тётя ушла в огород, Дина стала мыть посуду, убирать в доме. Только я оказался не у дел. Забравшись на чердак, где была библиотека, попробовал читать, чтобы не мешать никому. Однако, выглянув в окно, увидел работающую  на грядках тётю. Она порхала на огороде. Залюбовавшись, не заметил, как пришло время ужина.

Даже представить не мог, что можно так работать! Откуда в ней столько сил?

Наступала ночь. Дина легла спать, а тётя Тася нашла какую-то книжку, которую она давно мечтала прочитать. Теперь сидела на кухне. У меня лопалось терпение, но и уснуть никак не мог. По виду тёти Таси было видно, что она не собирается ни спать, ни придти ко мне.

В очередной раз сходив на двор, а зашёл на кухню будто бы попить воды. Едва открыл дверь, как тётя Тася приложила к губам палец, показав в сторону комнаты Дины. Я только открыл рот, как она замахала рукой, не давая говорить даже шёпотом. Я уже не скрывал своего возбуждения, надеясь хоть этим раззадорить её. Но она не подавала вида, будто ничего не замечала.

Полночь. Полоска света из кухни погасла. Едва слышно тётя прошла в свою комнату. Меня охватило отчаяние. Я ткнулся лицом в подушку и заплакал. Мужчины не должны плакать. Но сдержаться никак не мог. Мне не надо было её тела. Хотелось лишь ласкать её. Даже не знаю, как назвать такое состояние.

-- Спишь? Хотела на ночь поцеловать тебя.

Я наугад схватил её, притянул к себе. Она сопротивлялась, но не очень сильно. Ей ничего не стоило вырваться, а она поддалась. Я почувствовал её поцелуй на лбу. Воспользовавшись этим, поймал её за шею и впился губами в её губы. Будто сойдя с ума, я стал покрывать поцелуями всё, что попадало. Мне ничего было не надо, кроме этого.

-- Дурачёк! Ну, что с тобой? Я же рядом! Вот я!

Не помню, что было дальше. Но мы опять проснулись утром. Точнее, всю ночь мы то спали, то страстно утоляли свои страсти. Тётя всё время корила себя за это сумасшествие, но не делала ни одной попытки уйти, пока не начало светать.

Ушла она, как и вчера, только утром. А я опять проспал до обеда. Тётя опять мелькала по всему дому и двору. Даже Дина удивлялась её энергии.

-- Мам! На тебя вольный воздух так действует? Ты хоть устаёшь? Откуда у тебя столько энергии?

-- Наверно, природа так действует. Тебя это раздражает?

Тётя плеснула на меня жгучим взглядом.

-- Да нет. Как-то неловко себя чувствую. У меня что-то никакой энергии не появилось. Стыдно чувствовать себя  старушкой.

-- Коля! Я видела в конюшне велосипеды. Посмотри, можно ли ими пользоваться.

В конюшне стояли две велорикши и два велосипеда. Папа с мамой иногда ездили на них за продуктами. При осмотре оказалось, что одна велорикша и один велосипед неисправны. Зато у остальных надо было только подкачать колёса. Тётя попробовала покататься на обоих. Больше всего ей понравился простой велосипед. Она лишь попросила опустить переднюю часть сиденья.

-- Зачем? На ней же нельзя сидеть будет!

-- Это мне трёт не там, где надо.

Оглядевшись, что Дины нет рядом, добавила почти шёпотом:

-- Хватает и того, что ты там натираешь.

О, женщины! Мне даже наедине запрещено хоть что-то говорить про ЭТО. А сама…!

Пять суток пребывания тёти на хуторе пролетели, как пять минут. Каждую ночь она приходила ко мне будто бы поцеловать на ночь, но последний поцелуй был только утром. Я почти перестал спать по ночам. И при этом никак не мог насладиться ею. Мне кажется, что и с нею было что-то похожее. При этом, днём в ней было столько энергии, что удивлялась даже Дина.

К концу второй ночи тёте пришла мысль научить меня премудростям постели, какие знала она. Наверно, она потом каялась, потому что и без этого у нас получалось очень здорово, а примерно с четвёртой ночи уже стала просить ограничивать применение приёмов, которым сама же и научила. А мне было интересно чувствовать её муки сладострастия. Если бы я не целовал её в тот момент, то она разбудила бы не только Дину, но и всё живое вокруг хутора. Порой доводил её до того, что она рвала меня на куски своими маленькими, но удивительно сильными ручками. В таких случаях мы практически боролись. Она пыталась освободиться, а мне хотелось дать ей удовольствия больше, чем она могла его принять. Сама же этому научила!

В одну из ночей попросила не подходить к ней днём. От близости к ней она возбуждалась, но мой полудетский вид приводил её в такое смятение, что это замечала даже Дина. Только ночью, когда нам было не видно друг друга, она чувствовала себя с настоящим мужчиной. Ей было стыдно совращать ребёнка. И в то же время она не могла удержаться ночью от очередной страсти.

Когда мы отдыхали после очередной битвы, тётя рассуждала про всё это. Ей было очень стыдно за случившееся. Единственным утешением считала то, что учила меня быть для будущей жены лучшим в мире мужчиной, хотя и страдала от таких уроков. Страдала так, что не могла справиться с собой. Порой сокрушалась, что зря научила меня всему этому так рано, что теперь не может удержаться от соблазна. Надо было научить перед расставанием. А я с удовольствием мучил её, понимая, как ей нравятся эти муки. Иногда мне было очень трудно применять некоторые приёмы, но только ради моей любимой тёти я согласен был и на большее.

Так же ночью я узнал и про то, что она мне совсем не тётя. Её моя бабушка удочерила, когда она была совсем маленькой. Это тоже её несколько успокаивало. Как она говорила, в её преступлениях со мной хоть инцеста не будет.

Как-то спросил, почему она не боится забеременеть от меня. На что услышал, что попал на безопасный период. Тогда и узнал, что за пять дней до месячных и три дня после женщина не оплодотворяется. Я до конца не понимал, как серьёзна возможность забеременеть. В тот момент меня больше увлекала похоть и желание причинить моей любимой максимальное мучение страсти. Хотя, если бы у неё в какой-то момент пропало желание, мне достаточно было бы объятий  поцелуев. Наверно, мне это только казалось, потому что без близости не проходило ни одной ночи. Возможно, окажись в какую-то ночь без неё, я бы страдал. Но этого не случалось.

Иногда тётя плакала, жалея себя. Она говорила, что знала про свою страстную натуру, но до этих дней уже привыкла жить без близости. А теперь, попав в «мои лапы» никак не может удержаться. Теперь не представляет, как сможет успокоиться. Я, как мог, успокаивал её, говорил всякие глупости. Иногда она обижалась на них, иногда смеялась, каждый раз называя меня глупым. Но в любом случае всё заканчивалось очередным приступом безумной страсти.

-- Мама! Продукты кончаются. Крупы и муки на пару дней осталось.

-- Коля! Посмотри велорикшу, я съезжу в посёлок.

-- Я сам съезжу.

-- Нет! Мне надо купить кое-что женского. Ты что, будешь прокладки выбирать или трусы? Да мало ли чего нам купить надо, что мужчинам стыдно. Кроме того, если что с тобой случится, я потом перед родителями оправдаться не смогу.

Оставшись наедине, шепнула.

-- У меня вот-вот месячные должны пойти. Мне рядом с тобой трудно будет держаться. А так и тебе проще пережить будет.

Исправной была только велорикша с передней корзиной. У неё вместо переднего колеса была пристроена большая квадратная корзины, по бокам которой были два велосипедных колеса. А задняя часть была полностью велосипедная. Возможно, она была рассчитана на использование на асфальте. А на нашей щебёнке руль велорикши мотала в стороны на каждом камешке. Можно было закрутить тормоз руля, но тогда было трудно поворачивать. Руль всё равно дергало, но не так сильно, можно было уже удерживать с меньшими усилиями.

Перед утром у тёти пошла кровь. Это меня очень напугало и насмешило её.

-- Ты не видел, что такое месячные? Вот это и есть. Сбегай на озеро, подмойся, пока Дина не проснулась. Тут твоей вины никакой нет. Так уж мы, бабы, устроены.

А утром она уже собралась ехать. К тому времени, как Дина проснулась, была уже полностью готова. После завтрака села в седло. Я пробежал рядом с ней почти полкилометра. И не зря. Пришлось ещё немного отпустить перёд седла – толстенные прокладки мешали тёте нормально устроиться.

-- Встреть меня послезавтра. Раньше вряд ли приеду.

-- Почему?

-- Покупок много. Завтра весь день на магазины уйдёт. Да и зачем торопиться? Всё равно ведь месячные не кончатся.

-- Тётечка! Так мне это и не обязательно!

-- Глупенький! Ничего ты в этом не понимаешь! Возвращайся, а то Дина бог весть что подумает.

Оглядываясь и пятясь задом я пошёл обратно. Дома сразу же забрался на чердак, но прочитать ничего не смог – сказалась бурная ночь – уснул. Проснулся от криков Дины. Она звала меня ужинать. Есть не хотелось. Поклевал чуть-чуть и ушёл в свою комнату. То ли от утомления прошлых ночей, то ли от переживаний за тётю Тасю, но я едва улёгся, как уснул. Проснулся от того, что кто-то занимался со мной близостью.