Валенки

ВАЛЕНКИ

– Вот что, Васюков... – следователь Огородников перегнулся через стол и поглядел прямо в глаза предполагаемому преступнику. – Хочешь ты или нет, а расколоться придётся. Запираться бесполезно, и чем скорее осознаешь это, тем раньше я попаду домой: нынче у жены ночное дежурство и дети остаются без присмотра. Не заставляй меня напрягаться, это прямо в твоих интересах. Ты, похоже, ещё не знаешь, что такое уставший следователь. А потому советую: будь поближе к истине, чтобы я оказался подальше от греха.

– Не виноват я, – промычал подследственный.

– Мне лучше знать, виноват ты или нет, – раздражился Огородников. – На своём веку таких, как ты, невиновных, перевидал больше, чем иная красотка, сам знаешь чего. У меня на вашего брата убийцу, нюх, как у гончей на зайцев. И если я решил, что виноват, в обратном меня не переубедишь.

– Не виноват, не виноват, – словно не слыша, канючил приговорённый до суда. – Честное слово, не убивал я никакого Никифорова. К вашему сведению, в это самое время я был за десять километров от места преступления.

– Выходит, убивал я, поскольку был на много ближе к этому месту, – съязвил Огородников, любуясь своим остроумием и смущением  подследственного.

– Не о вас речь.

– Благодарю за доверие, – Огородников привстал и шутливо раскланялся. – Давай, однако, обмозгуем ситуацию. Мы с тобой не убивали. Предположим. Но тогда кто? Святой дух? Ах, и не он. Что же получается, труп есть, а убийцы нет.

– Так не бывает, – мрачно согласился подследственный.

– А разве я не о том же? Следовательно...

– Всё равно, не убивал. У меня алиби. Это могла бы подтвердить та, у...

– У... кого? – насторожился Огородников, но вскоре настороженность прошла, зато окрепло радостное предчувствие появления нового свидетеля. – Отвечай, не стесняйся.

– Я не стесняюсь, но может быть задета честь женщины.

– Пусть о своей чести женщины беспокоятся сами. А корчить из себя джентльмена убийце не пристало. Чем дольше ты тянешь резину, которой нет на твоих трусах, тем позже у тебя появится возможность надеть новые, с резинкой. – В следовательской практике Огородникова витиеватость была обычным приёмом, к которому прибегал за отсутствием убедительных доводов. На результатах это сказывалась, поскольку они были предрешены, зато утомлённый мозг получал видимость передышки.

– Я у знакомой был. Неужели не ясно?

– Станет ясно, когда объяснишь, попал ты к ней до убийства или после?

– Не до и не после, а в это самое время.

– Выходит, кто-то за тебя убивал, а ты, за него, наслаждался в горячих объятиях. А что она, хороша, молода собой? – Огородников, в предвкушении допроса свидетельницы, на какое-то время подзабыл о домашних делах.

– Вроде.

– Это не ответ, Васюков! Кто у неё был, ты или я?

– Красивая.

– Что ты нашёл в ней, понятно. Но что она нашла в тебе?

– Не спрашивал, а она не говорила.

– А надо бы. Может бабёшка замуж хочет?

– Она при муже.

– Наша дама жена Авраама?

– Не знаю чья, только муж ей, по всему, надоел.  

– Слыхал от неё или догадался?

– Кабы не надоел, не стала бы со мной связываться.

– Логично. А как проводили время: читали стихи или беседовали о погоде?

– Как все, так и мы. Новое придумать трудно. Только вот музыку она любит.

– Музыку? – насторожился Огородников. – Какую музыку?

– Обыкновенно какую. Русскую. Народную.

– А точнее?

– «Во поле берёзонька»... «Отвори поскорее калитку»...

–  Нам это известно, калитка у них открыта всегда. А  «Валенки»?

– Эту особенно, – обрадовался Васюков  подсказке.

– И валенки ей не по ноге, – пробормотал Огородников, – И калитку отворяет при всяком удобном случае.

– Вы что-то сказали, гражданин следователь?

– А о муже не сообщала никаких подробностей?

– Нам было не до того. Раз  он ей до задницы, то мне и подавно.

– Врёшь ты всё, Васюков, – снова перетянулся через стол следователь и тотчас отпрянул, вынужденно надышавшись острыми запахами камеры предварительного заключения. – И глубоко ошибаешься, рассчитывая таким образом отвлечь меня от главной линии следствия.

– Не верите мне, спросите у неё.

– И у неё спрошу! – твёрдо пообещал следователь. – Но не прежде, чем отправлю куда следует тебя.

Дома, за ужином, Огородников попытался навести разговор на мучавший его вопрос, но делал это так неловко, что жена искусно уходила от опасной темы. Отчаявшись, ринулся напролом:

– Привет от  Васюкова!

Жена, мывшая посуду, перекрыла кран и неторопливо вытерла руки полотенцем.

– Какого Васюкова?

– Того самого, с которым хором поёте русские песни.

– Ах, этого!

– Похоже, у тебя Васюковых навалом.

– В зависимости от точки зрения: твоей или моей. Но того, о котором речь, не видела  давно.

– Ничего удивительного, он у меня в предварилке прохлаждается по обвинению в убийстве.

– Кто бы подумал, такой тихоня.

– Между прочим, утверждает, что во время убийства находился в постели... с женщиной.

– Надеюсь, женщина жива?

– Как говорится, живее всех живых.

– Не врёт, стало быть.

– Похоже на то.

– Так с чего ты печалишься. Радоваться надо.

– Потому и печалюсь, что не вижу причин для радости. Пока некоторые мужья в поте лица своего борются с преступностью, некоторые жены...

– И я о том же самом. Пока некоторые мужья думают, что в жизни нет ничего важнее борьбы с преступностью, некоторые жены вынуждены...

– Приговорю гада! – простонал Огородников.

Жена усмехнулась и, напевая,   снова принялась за мытьё посуды. Огородников прислушался. Это была русская народная песня «Валенки».

Борис Иоселевич