Человек, который l может l хочет l должен l умерет. Из сборника Жена хочет большой член

Опус №44

Антон Головин - чисто русское явление.

Это - не характер, не личность, это подделка эпохи, востребованная общественным движением.

Он небрежно одет, неприхотлив в пище, умеренно пьет и совершенно истошен потребностью изысканно говорить. Зачем ему эта потребность - он не знает. За невозможностью сполна удовлетворить естественные свои потребности русский человек непременно довольствуется возможностью удовлетворять разные эфемерные. Жажда эфемерности в нем так насущна, что он с поразительной легкостью отдается во власть честолюбивых мечтаний своей общественной значимости. Русский человек может быть ленив, глуп и невзрачен, но только как индивидуальность. Как общественная величина, он, безусловно, героический человек. В этом и весь трагизм его существования. Ибо не может не быть трагическим всякое героическое существование.

История никогда не требует героев. Требование героизма есть вымысел экзальтированного идеей ума. И когда какой-нибудь человек вызывается быть героем своего времени, своей эпохи, он жалок и смешон. Эпоха показала ему нос - и он не видит дальше его. Он неудачник. Он неприспособлен к тяжкому повседневному труду - он не видит в нем нужды. Конечно, труд должен быть в радость. Тяжкий труд - это рабство, к нему всегда есть принуждение ... тяжким трудом нельзя заработать на жизнь, если он убивает здоровье и вызывает отвращение и недовольство... производительные силы общества вступают в противоречие со смыслом человеческой жизни. Счастливая жизнь не может быть ни праздной, ни тяжкой.

Героический человек - больной. Он ненавидит свою больную плоть. И тщится испоганить и свою душу - в отместку за превратности судьбы. Конечно, бывают исключения. Но стоит человеку впасть в дурачество героизма, как богатырские силы и отменное здоровье отныне будут растрачены даром.

Головин совершенно робок. А потому он скрытен.

Как давно я его знаю?

Человека можно знать или не знать - а давно или недавно не имеет значения. Но таков ли человек, как ты его знаешь или он сам себя знает?

Может быть, и я, и он ошиблись в познании человеческого?

Вообще есть ли меж людьми непреодолимая преграда неравенства?

Если нет, то вполне достаточно познать самого себя, чтобы знать сущность человеческого - общение с людьми становится излишним, человек отчуждается от ближнего... убеждение в психической и мыслящей равноценности каждо¬го человека, как требование интеллектуальной справедливости, взывает к действию самке низменные страсти и помыслы?

Или мы должны предполагать интеллектуальное неравенство людей как необходимость различия и разнообразия личности?

• ; •

Нахмуренный как черная туча, Головин сидел за замызганной стойкой бара и пил пиво. Когда рядом сел мужчина, Головин не обратил на него внимание. Такой же неприметный человек, как все.

- Может, по стопке беленькой пропустим? - спросил неприметный человек.

- У меня карман пустой, - нехотя ответил хмурый Головин.

Он явно не желал вступать в разговор с незнакомым мужчиной. Но незнакомец не уступал. Он сделал привычный жест - и бармен поставил перед ним две стопки русской.

- Ты со всяким человеком запросто пьешь? - осведомился Головин.

- А с человеком запросто надо быть.

Выпьем - а потом поговорим, если хочешь.

Выпили молча.

Головин исподлобья посмотрел на незваного сострадальца. Он неожиданно предчувствовал, что этот человек должен сострадать всякому нуждающемуся. Головин был человеком крайне нуждающемся, но состраданию противился.

В чем же нуждался этот человек?

В общении?

Человек, неспособный к власти общения, стремится к власти преступления. Головин замучен одиночеством. Он ищет идею, которой можно послужить беззаветно. Но он никому не верит. И он сам пытается сотворить немыслимую идею, которой можно обворожить всякого. Не получается. И он безжалостен

к самому себе. Он унижает себя.

Ему нужно прошение?

Человек, подвергающий себя самоуничижению, готовит себя к власти.

Только человек любящий, если понимать любовь как потребность в духовности, не приемлет никакой власти.

В таком случае следует полагать, что желание власти присуще каждому человеку?

- Странная жизнь началась...

- Мерзкое существование! - прорычал Головин.

- Да, конечно. В смутные времена человек теряет чувство собственного достоинства.

- Да, во всякое время кому нужно это чувство?! Разве дуракам... басни хилых интеллигентов.

А вот когда потерян смысл жизни, когда жизнь вообще не представляет какой- нибудь ценности, а есть какая-то унизительная процедура вшивания, это отвратительно. . . это смутное время. Потеряна не жизнь, потеряна душа!

- Наверное, человек может возродить смысл жизни. Наверное, нужна основательная идея, которая объединила бы людей для какой-нибудь великой цели.

Должен прийти гений и сказать свое слово.

- Прийти и сказать?

Да, сказать...

Но будут ли его слушать? И дадут ли ему слово? Повелят молчать!

- Ум человека неприхотлив, человек любое слово слушает...

- И ни одному не верит!

- Человек в бога верит, в светлое будущее.

- Да, разве вера такая?! От страха человек не верит, а поганит веру покорностью, смирением, послушанием.

Человек должен уметь и знать противление!

Как нынешняя жизнь расшибла человека! А воспротивился он?

- У корыта власти грызутся же вельможные свиньи!

- У этого корыта всегда собираются свиньи.

Они слова говорят и про справедливость, и про счастливую жизнь, и про благополучие - но только поверить им не хочется. Этим никогда верить нельзя. Они обещаниями покупают у народа место у кормушки власти. Поганый люд! Элита подлецов!

Это если бы власть чистой да ясновидящей была, не бедствовали бы народы! Над властью да еще бы знахаря!

С них сало ногтем соскабливать надо!

- Ты, пожалуй, при должности не состоял - потому у тебя отвращение к чиновным людишкам.

- Власть всякого человека развращает - вот беда. Чем бы только власть заменить? Это была б революция!

Неужто никто об этом не подумал?! Неужто для ума непосильная это задача?!

- Так и сам подумал бы!

- У меня ум скудный.

и Головин рассмеялся с каким-то ужасным смыслом - то ли рассмеялся, то ли вскричал, разинув рот в экстазе ехидства или сожаления... нельзя было понять, что безобразно разворотило рот... в этом лице не было выражения, была какая-то несмышленная мука, приобретаемая для ада... в каких-то тайных закоулках человеческого естества кромсалась новорожденная душа, кажется, из нее выпевалось неодолимое блаженство страдания - и звало, звало, звало к таинству, к потрясению, к волшебству... но разве же словом распознаешь таинства и волшебства, страдания и печали?! к слову, знать, ахти как важна душа! только с ней мы великомученники!

- Я человек изнеженный! - продолжал посмеиваться Головин. - Талантов у Меня никаких. А без талантов человек сущий мечтатель - изнервничаешься от постыдства голого воображения, становишься ПИСКОМ, ДУНОВЕНИЕМ МИРОВОЙ СТИХИИ, этаким ля-ля-ля...

Сказки про джинов рассказывают.

А джин в человеке! Через тысячи лет вырвется он из человека...

Сказка в человеке...

- Ужасно! - восклицал неприметный человек. - И кто ж освободит его из человека?

- Он сам освободится.

- Что же это за химера такая?

- Природа в человеке страшную силу творит - духовность... она с нами еще как ягненок бодается... так взрастет же!

- А говорил, что талантов у тебя нет! Оказывается, мечтатель ты лихой.

- Это все голое воображение.

Шутовство - самое привлекательное развлечение для. человека. Пожалуй, человек и сам шут у природы!

Человеку уйти бы в неведомый путь совершенства, а его память остановит у столба раскаяния или сострадания... Память - злейший враг человека!

- Да, наверное.

С человеком повздоришь или горло ему вырвешь - а память все и напомнит... жуткая тоска!

- Горло сдавить?

Головин вдруг съежился - и пискнул будто из норы:

- Ты зачем про горло мне сказал?

- Да, сорвалось слово...

- Просто так не сорвется... ты что в голове держишь?

А душа, душа какая???

Слово у человека лукавое. А душа без утайки, она все ясно говорит. Ты что слышал?

Головин схватил собеседника за грудь и притянул к себе движением сильной руки.

- Перестань ты! Ну, что я мог слышать?! Чтоб душу слышать, у меня уши не такие... или в страшную тоску впасть надо? Не колдун же я! Не сглажу!

Не думал, что ты такой суеверный!

Головин опустил руки и, стараясь протянуть в голосе упрямую виноватость, взвыл:

- Ты не серчай!

У тебя слово сорвалось, у меня - рука... человек подозрителен, остерегается - а с ним все равно всякое случается.

- Это мы с тобой о грубых материй разговор повели - ну, и занесло нас на чертовщину! Поговорим лучше о женщинах.

- Фу!

Женщина - это самая грубая материя!

- Женщина прекрасна!

- Да, только вокруг нее грязь. В грязи роза не растет!

- Вокруг нее любовь.

- Ты меня удручаешь! Любовь к женщине... но оказывается, что ее мало, нужен ближний, нужны цветы, музыка, природа, роскошь... жизненные блага - за ним нет человека и нет любви.

Вот так романтизм!

Нищету любовью не выведешь!

- Нужны труды великие, чтоб с нищетой покончить.

- Ха!

У нас почти все распинаются, что в поте лица трудятся.

Труды великие - мне и такая жизнь не нравится. Всю жизнь тянуть ярмо ломовой лошади - да, какой же это прогресс! Знать, зря ученая братия хлеб ест!

Я, брат, ни к трудам, ни к теориям неприспособлен.

Я - горючий материал истории, меня поджечь - и я взорвусь! А ведь это не я неосторожен, а неосторожны всякие басурманы от власти: издеваются надо мной, как над собакой бездонной... ну, как же мне не взорваться?!

- Так говорят, будто русский человек терпелив.

- Терпеливы народы.

Отдельному человеку незачем терпеть. Ну, бывают чудаки!

А я ... если на власть нож точить не стану, то мне хватит силы сломать горло первому встречному сукину сыну.

Куда злобу девать?

Если человека изо дня в день несчастиями мордовать, как не стать злобным?!

Тридцать лет меня за ручку в светлое будущее вели. Где ж мне, несмышленому, дорогу туда знать! Теперь мне опять путь выбирают всякие неучи. Разве я их просил?

- Вот мы все не просили. Так почему же мы такие смиренные, молчаливые?! Когда народ безмолвствует, вещает идол власти.

А как повергнуть этого идола?

Распевали, распевали камуняки свои псалмы, а когда власть из рук уплывать стала, и цвета, и гимны поменяли. Политические хамелеоны! Политические проститутки! Эти слова из их же жаргона!

- О власть немудрено замараться. Да, то пол-беды, а сущая беда, когда такой замаравшийся человек святошей или слугой народа прикидывается.

- Ну, погневимся мы. Этим и довольствоваться?

- Пусть каждый человек сам решает свой путь. Зачем насиловать совесть человека?!

- А ты как решил?

Головин ухмыльнулся.

- Я?

Было бы у меня это Я!

Вместо я пустое место.

- Ну, не скромничай!

Лукавил, наверное, этот человек?

Самолюбие у него есть. Да, ведь и обескуражить надо подозрительного человека. Мужичок сей, который домогался откровенности, показался Головину подозрительным - и чтобы не разубеждать себя в этом, он дерзко смеялся над любителем психологических опытов. В этом подозревал Головин своего собеседника. Других подозрений он не мог допустить.

- Призадумался?

Неприметный мужичок тоже улыбнулся, но Головин уже не обращал на него внимание.

- Пожалуй, и к дому близко. Одними разговорами душу не умиротворишь. А коль понадоблюсь, сыщешь.

На том и расстались.

* * *

- Что тебе надобно, старче, - молвила золотая рыбка, - цедил сквозь зубы Головин желчь насмешки.

Его не удивило то, что он так скоро понадобился незнакомому пройдохе, но его совершенно раздражало, что он не ошибся в своих подозрениях.

-Могу исполнить три твоих желания.

- Должно быть, исполнишь. Да, и я не за себя прошу.

- Так не будем Ваньку валять.

Присаживайтесь, милостивый государь. Я буду вас слушать.

У меня тут сыро и неуютно... я в своей конуре больше расположен лаять.

- Вы боитесь нищеты?

- Нищета освобождает человека от обязанностей. Человек без обязанностей перед обществом расположен к преступлениям. Вне единства зла и добра свобода невозможна. Я в философии и психологии преступления несведущ. Философия забавна.

А чувством душу сломаешь.

У меня своя ересь. Я в преступление верую.

Странно?

Неприметный человек пожал плечами.

- Ко всякой вере надо быть терпимым, - отвечал он. - Весь мир может к любви взывать. А ты возненавидишь. Это твоя слава!

- Слава?

Смышлено меня порицаешь!

К вере, конечно, терпимым можно быть. Но одной верой жить нельзя. Верой дело освятить надо. А за дело и невзлюбишь человека. Великий человеколюб - и вдруг человека невзлюбил. Будто за злодеяния человека любить нельзя?! Зачем человека убивать?

Ведь ты об этом хотел меня спросить.

Кто ж, голубчик, на этот вопрос вам ответит?!

Истины тут быть не может, одни предположения. Тут жизнь держит ответ!

Я убиваю человека. Я выношу ему смертный приговор.

Но и суд выносит смертные приговоры.

- Вы убиваете человека за безделицу, по случаю, по недоразумению, без причины. Вас убивают за преступления.

- За те, которые знают.

Кто будет судить тех, кто в потайне держит свои преступления, кто откупиться может от суда?

Власть же откупилась от суда!

- Есть суд совести. Есть суд любви.

- Есть суд молвы. Какой-нибудь суд да оправдает!

Человек неподсуден. Вот когда сие в законе будет, тогда и воссияет человеколюбие.

- Стало быть, и преступление должно быть в законе?

- Ты и смерть в преступление возводишь? В природе от смерти не отвертишься. Знать, природа подсудна?

Ты причину выкопать хотишь для преступления, для смерти. А причины нет!

Так должно быть! Так неизбежно! Мир соткан из противоречий. Вез смерти жизнь невозможна! Ну, и нечего горевать!

- Ты уж до конца логики держись!

И горевать должно!

- Пусть!

На плаху сострадания сам ложишь свое сердце.

Да, я вам в дарственную любви впишу все возможные и невозможные блага, но не откажитесь же и от мук!

- Человек человека убивает. То великое горе и для свершившего смерть, когда в ней нужды нет. У него и спросить, как душа отзывается на собственное горе...

- Ответить нельзя...

И отвечать не стоит...

Слову не доверяйся... чувство - вот самая крайняя необходимость.

А слово вот какое тебе: издревле закон зиждется на беззаконии.

Преступнику нужен не суд, палач или мера наказания. Преступнику нужен проповедник, зерно сомнения и свобода общения.

Не быть закону!

Это мое слово.

А ты можешь и свое сказать.

Только я в истину не играю. Эта игра чертей в преисподней! Ну, потягайся с ними!

Тебя как мудрецы учили? В споре рождается истина.

Мне лучше дурачком быть бы!

Не словом, но чувством человек спасется!

Словом человек не мыслящ.

Слово, знание - просто специфическая информационная среда.

- Ты человека убил. Рассудил, что можно убить. Почему же у тебя рука не поднялась на самого себя? Страх пробрал?

- Я про свою смерть не думал.

- А ты подумай.

- Дело сделано. Покаянием ничего не исправишь.

Душу исцелить надо? Может, страдание для души бальзам? А как страдать? Убийство я замышлял. К нему ум причастен.

Душа не воспротивилась? Знать, разум сильнее души.

Да, господин ли человек над самим собой?!

Над человеком природа властвует. Какая ж моя ответственность!?

Вот ты от меня какой-то справедливости требуешь. А природа сотворила человека противоречивым человек существом. И разум противоречив - не может быть беспристрастным судией. Во всяком выборе ошибиться можно. А если диалектике присягнуть, так она концы и зла, и добра в гордиев узел свяжет. Вот человек и рубит этот узел!

Кто-то рубит мечом, кто-то любовью и состраданием.

Человек находится в определенных исторических условиях, в этих условиях каждый человек делает свой выбор существования. За этот выбор человека нельзя судить. Да, и в большой степени человек зависит от исторических

условий. Исторические обстоятельства сильнее человека. И в этом смысле человек исторический обречен. Он неспособен преодолеть тяготение идеалов собственности, богатства, благополучия. Прогресс, или совершенство, самого человека историческому, или социальному, человеку недоступен.

Человек должен преобразовать самого себя. Как это возможно?

Собственность и богатство извращают человека. Идеалом общества могли быть такие условия существования человека, когда для каждого человека доступно и достаточно благополучие. Гонка же богатства разрушительна и бессмысленна. Богатство не совершенствует человека.

Мы теперь капитализмом увлеклись. Из одной крайности впали в другую.

Не спасет Россию капитализм. И Запад со своим капитализмом стоит на распутье, судорожно рвется в новые общественные отношения. И у них, и у нас не светит цель. Человек по существу не поставил перед собой цель существования, барахтается в иллюзиях некоей счастливой жизни.

Я увидел перед собой спекулянта - разнузданного хама и вымогателя. Я воспротивился ему. Я должен был убить его. Он с попустительства власти ступил на путь позора и бесчестия человека, он презрел сущность человека, способного к духовности. Я не хочу слушать голос зверя! Теперь ты знаешь, кого я убил.

- Остается узнать, как ты его убил.

- Как?

А зачем это знать тебе? Ты не воспользуешься моим опытом.

- Конечно, не воспользуюсь. Но поразительно, как ты сухим из воды вышел!?

- Да, вроде не сухим... ты вот на мне грязным пятном сидишь. Значит, не все предусмотрел, если свидетель есть.

- Какой из меня свидетель!

- Не юли!

Уж коли ты в открытую играешь, то на козыри надеешься.

- Да, ведь и тебя не смущает, что незнакомому человеку страшную тайну открываешь.

- Пошто страшная?!

Страх от невежества.

Смерть страшит невежественных.

- Страх в законе природы. И просвещенный ум можно вогнать в страх.

- Не будем спорить. В споре невозможно выявить правого или виноватого. Дубиной спора всегда вышибали из голов инакомыслие.

Человечество ведет нескончаемые споры - а истина так и не родилась.

А что до тебя, так я тебя терплю. Ты мне несчастия учинить не можешь, если даже я тебе до конца откроюсь. Тебе я откроюсь. А на закон плюну. Да, и предчувствую я, что доносить на меня ты не волен. Вот мне и надо знать твою корысть. Иначе зачем же мне перед тобой распинаться?! Пошлю тебя к какой-нибудь матери!

- Конечно, у меня есть интерес. Мне хочется узнать, чем ты кончишь.

- Ну, что это за интерес?! Ты меня разочаровал! Или хитришь?

- Мне кажется, надо тщательно исследовать психологию преступления, чтобы понять беды социального общества. У меня нет намерения разоблачать тебя в глазах обывателя и правосудия.

В человеческой трагедии преступлений твоя роль маленькая...

Головин смеялся долго и упорно.

- Язва эта неизлечимая. Всегда будут делать что-то не так, как общепринято.

- Так, может быть, в закон возвести не общепринятое, а индивидуальное?

- Т. е, дать человеку не право, а свободу?

Вот ты узнать хочешь, чем я кончу.

В тюрьме я или сдохну, или испоганюсь.

Но если я убил, так обыватель полагает, что я и без того испоганился. Что же делать с поганым человеком? Человек ведь неисправим... его не отремонтируешь, как сломанную машину.

Почему же общество наказывает человека за преступления?

Потому что общество не свободно, но преступно. Наказание - это пример, это факт, это подтверждение общественного преступления против человека. Человек должен быть в послушании общества. Если религия и мораль, закон

и совесть не удержали человека в послушании обществу, оно учиняет над человеком расправу.

Воруя и убивая, человек выражает протест против общественного насилия над его личностью и его общественными потребностями - ведь в обществе человек должен соблюдать множество излишних условностей, которые снизводят его до положения раба... поступаясь своей свободой в угоду общественных интересов, человек вправе ожидать каких-то привилегий от своей несвободы, но общество обманывает его в этих ожиданиях... человеку остается барахтаться в волнах собственных мечтаний.

Социальное общество преступно и несостоятельно - и человек его не приемлет.

Социальное общество - это тюрьма для естественного человека и он борется за свое освобождение.

- Но ведь ни один подлец, ни один негодяй - подлец и негодяй с какой-нибудь точки зрения - не виноват лично в общественных злодеяниях...

- Да, ведь что странно: общество ведь не признается открыто, что ему нужны подлецы и негодяи... негодная власть же причащается и вовсе к лику святых. Выбор мой сводится к отождествлению общества с каким-то конкретным типом скверны или он случаен - но по существу ни преступление, ни проповедь не могут изменить социальный статус общества.

- Если ты так понимаешь, зачем же не остерег себя от преступления?!

- Зачем же остерегать?!

Прогресс движет не политика и экономика, но психика. Она подвигает человека на дело.

Человек иначе должен воспринимать самого себя - как совершенствующееся существо. Критическая масса чувственности может создать нового человека, уничтожив социального идиота.

Поднять бунт против общества можно, только взбунтовавшись против самого себя - самодовольного мещанина, которого общество делает из каждого человека, невзирая на его сопротивление.

Человек должен чувствовать себя свободным, никакого преступления не бояться.

! А я, слезливый, слюнявый, неразборчивый, каждому угодить хочу - и мне стало страшно самого себя! Такой я не способен совершить бунт, переворот. Надо было учиться злу! Но страшит эта учеба. Буквами зла и добра расписаны законы и права, жизнь топчется в этой диалектической грязи - а страшно оступиться... и жизнь, и чувства, и мысли знакомы по давним временам - а кажется, что в неведомую пропасть устремлен человек...

Злодеяния принято считать чем-то ненормальным, противоречащим природе человека... но противоречивость заложена в человеке как шанс совершенства - и в этом смысле сколь бы житейски привлекательным не выглядело добро, столь же философски привлекательным всегда остается и зло.

Житейский смысл с философским всегда в раздоре.

Но за проповедь зла вас побьют камнями праведники. И в миг праведного гнева ни одна сентиментальная человша не признает себя преступником.

Закон общественного преступления еще не открыт.

Если же я и говорю, что в обществе этот закон действует, не прибегая к излишним, кажется, доказательствам, меня оболгут, надо мной посмеются, меня предупредят, меня станут подозревать в насмешке ли, или в невежестве, или просто во вражде с обществом - вот вам косвенное доказательство общественно¬го неприятия человека... общество не приемлет свободы и инакомыслия, инакочувствия человека.

Ну, на что годится эта хваленая цивилизация?!

Общество загнало человека в тупик социальной цивилизации, посадило на цепь эгоизма - какой же это прогресс?! На цепи и собака скулит!

Мне не нужна вонючая конура цивилизации!

Верните мне свободу!

Только свобода исцелит человека от пороков эгоизма!

И человек только тогда откажется от преступления, когда станет свободным - свободным от общества.

Пока я остаюсь рабом общества, оно принуждает меня к преступлениям. В социальном обществе даже обычный, казалось бы, акт купли-продажи становится воровской или спекулятивной сделкой. И все преступления совершаются под залог сохранения и продолжения человеческого рода - варварского рода.

Если же закон устанавливает какой-то общеприемлимый предел преступлений, то наказание за его нарушение есть преступление преступления.

Да, я совершил преступление. Я могу открыто признаться в нем, если мне тотчас даруют свободу. Свободу не как право избежать наказания, но свободу как естественную необходимость человека самому решать свою судьбу. Чиста ли моя совесть в этом выборе? У человека вообще нечистая совесть - социальная совесть.

- Но ведь очевидно то, что общество не может даровать человеку свободу, не имея к ней условий.

- Оно никогда и не дарует человеку свободу. Человек сам реализует собственную свободу. И для этого он должен преобразовать самого себя. Общество же всегда было, есть и пребудет первейшим врагом человека и дела его совершенства.

Только в одиночестве и втайне от общества человек совершит революцию собственной головы.

- Да, пусть человек совершает какие угодно революции - я все равно не пойму этого будущего человека. Но я не понимаю и тебя, своего современника: убивая человека, каким бы подлым и негодным для дела совершенства человека он не был, к чему принуждал ты самого себя? Ведь ты умом постигал свое предначертание! Что ты мог постичь преступлением, если ты сам вынес ему приговор осуждения?! Ведь тот человек, которого ты убил, такой же несчастный заложник общества, как ты сам. Какая же вражда может быть между вами?!

- Так я во вражде с ним не был!

Я мог его и ненавидеть, и любить. Мне и жаль его! Я нравственные обязанности соблюсти смог! А душа? Так душу я свою перевернул! Ни мир, ни человека словом не перевернешь.

- Или чувством перевернешь?

- Люди из-за собственности, из-за богатства грызутся. А мне душа нужна в неведомом таинстве... сколько можно быть самовлюбленным идолом?!

Вам любопытны преступления... как вышибают челюсти и сворачивают шеи.

Для вас это потрясающее зрелище! Вас не интересует душа! Душа ведь не на поверхности человека, ее не различишь. Человек по существу не знает, что такое же есть душа. Неизвестность всегда страшит. И человек ужасается. Конечно же, он никогда не ужаснется трели соловья, писку комара, кваканью лягушки и тенору великого певца. Вам это странно?

Люди, не имеющие музыкального образования, которое, однако, я отрицаю, вдруг тщатся преподать вам урок проникновения в тайны мира сего. Вы развесили уши. И тайна предстает каким-то ужасным писком.

Но странно то, что вдруг или в ужасе каких-то словоупотреблений возникает непривычное слово - оно на мгновение становится символом или смыслом нового мира - мира, который мы не знаем, который никогда не произойдет и который вообще невозможен в какой-то предрешенности... и когда я вижу полет бабочки, почти несравненной гармонии мира, слышу пророчество серой тоскливой вороны, и чувствую несоединимость всех этих странных явлений, у меня возникает какое-то мрачное недружелюбное отвращение к человеку: это мыслящее существо не смогло превзойти ни одно живое существо... оно слишком увлеклось словом... оно перестало понимать смысл человеческого существования, превозмогая комбинацию малозначащих или ничего не значащих слов... и вообще, что могло бы значить слово?!

- На кладбище сходить надо... сорок дней. Помянем невинного.

- Ну, а мне по какому случаю?

- За мной вина, если согласиться с обывательским приговором. А за тобой? Тебя я не понял... может и проговоришься под кладбищенскими соснами и

под уговор сострадания!

- Наверное, и родные придут. Неудобно же на их глазах торчать.

- А мы попозже придем. В полночь. Ночи теперь лунные.

- Ночью ходить на кладбище? Что за причуда?!

- Поэтично.

Или тебя страх пеленает?

Страх - это тоже поэтично!

А вдруг нам посчастливится с каким-нибудь призраком встретиться. Будет

чем похвастаться!

Головин исподлобья посмотрел на содруживца сдержанно снисходительно, казалось, рассмеяться ему в лицо что-то сдерживало эту ядовитую бестию. Он не торопился ужалить свою жертву. Он старательно ее изучал.

* * *

" Что он задумал?

Неспроста лукавит...

Может, придушить меня хочет, как того несчастного?

И место, и время удобное.

Не пойти с ним? Зачем судьбу испытывать!”

Лаврентий искал повод для озабоченности. Но повод не находился. Лаврентий страхом не страдал. Силу держал в себе громадную, хотя никогда ею не играл на людях, а по виду в богатыри не вписывался. Да, и ловкостью черт не обидел.

Для вопроса Лаврентий и задумался. Однако, сомнения ему не надоедали. И когда наступил час, Лаврентий с легкой душой отправился ломать случаю рога.

* * *

Лунная ночь. Кладбищенский лес тих, в густых тенях, казалось, медленнее, чем простор и время, которые неподвижны под ногами, движутся два человека. Это не движение людей даже, ЭТО ПРОРОЧЕСТВО!

ЧЕЛОВЕК - ЭТО ПРОРОЧЕСТВО МИРА!

Головин расстелил на могиле скатерть, положил на нее снедь, поставил бутылку водки.

Присели.

Поднимают мужички рюмки.

- Помянем...

Выпили, похрустели огурчиком.

- А что помянуть? Может, и не человека поминать надо...

- Или хочешь сказать, что помянуть надо душу мою?

Так душа вроде не поминается... бессмертная. Душой и человек бессмертен.

Смерть - это даже не недоразумение, в природе недоразумений не бывает... в ней, голубчик, тайна непросказанная, человеку, может быть, ее никогда и не разгадать... она у нас на жали и кончилась... а то ведь и проклять смерть могут, когда она из необходимости есть единственный поворот, единственное спасение к вечности и человека, и мира... не уважает человек диалектику... коль ум в этой тайне не смыслит, стало быть, душой надо израниться... для чего же человеку БОЛЬНО? Душа должна быть с болью - это не причуда, это необходимость... а человек страшится в сговор вступить со страданием, пользы, видишь ли, в нем не размечтал...

Головин в азарте похлопал себя по груди и голове.

- Я без сердца и головы остался бы, но чувства не уступлю!

Один умом понимает человека, другой - чувством.

Я хочу великой печали и великой боли!

- Так ты человека убил не для радости себе? Боль искал... Ну, и больно тебе?

- Будто и больно...

Слово изворотливо... умом всякое преступление оправдаешь. А чувство не оправдывает. Оно радует или печалит.

- Разум предостережет.

А в пылу ревности или злобы человек и убивает собрата своего. Люди с извращенной или больной психикой и становятся маньяками-убийцами.

- А сколько людей убито идеями?

Христианство, национализм, коммунизм кровью писались, а не чернилами. Извращенная идеология убила больше людей, чем извращенная психика.

Ах, какая прекрасная идея! - торжествует человек. - Как хочется ей послужить!

А когда начинает служить идее, прекрасный человек становится злодеем. Может, человеку вообще не стоит служить никакой идее?

Всякая идея велика и прекрасна, когда она рождается. Но путь ее превращений лежит к самоотрицанию. Именно диалектикой велика и прекрасна идея.

И ею же она отвратительна.

Идея вырождается, умирает, когда ей начинают служить массы. Служение идее должно быть уделом одиночек. Избранные, фанатики - заложники идеи.

Когда человек служит животу, он сыт!

Когда человек служит удовольствию, он жалок!

Когда человек служит идее, он безумен!

Когда человек служит власти, он преступен!

- Браво!

Лаврентий засмеялся и продолжал говорить и смеяться неизвестно над чем: над собой ли, над луной ли, над высшими материями и духами ли:

- Если бы не было кладбища, луны и беседы, мир, наверное, казался бы скучным и неустроенным...

- И чарки!

В хмельном зелье яд гармонии. Когда выпьешь, ты говоришь всякие несуразности. . . кажется, мир выпытывает у человека бред, фантазию, воображение - все, что могло бы стать началом нового мира... может быть, новый мир уже зачат безумным человеком?

- Так выпьем для гармонии тела и души!

И когда подняты чарки, меж сосен раздался дикий вопль смеха...

Что в нем ужасного?!

Музыка блаженных!

Но человек, пропитанный насквозь предрассудками, взрывается страхом.

Ночь, кладбище, попойка - и ЭТОТ вопль кажется предупреждением: будто какой- то шаловливый мертвец грозится из могилы мщением за какие-то надругательства.

- Ты слышал? - вскрикнул Лаврентий.

Вскрикнула и полуночница сова.

Лаврентий взглянул на Головина - и онемел от ужаса: при свете луны у него, казалось, не было лица, оно растворилось и, смешавшись с густым лунным туманом, оставалось едва различимым призраком неописуемого восторга, казалось, этот восторг освещал вместе с лунным светом могильные холмы.

- Ты КТО?

- Я просто русское общественное явление! - прозвенел как хрусталь Головин. - У меня нет имени! У меня нет лица! Я - призрак! Я - мистификация!

Я - воображение одичавшего народа, который посадили в клетку и выдрессировали для подвигов!

Впрочем, если освободиться от этого воображения, человек видит и слышит мир в совершенно ином свете и себя в нем в совершенно иной роли.

Перестань быть верующим фанатиком - и ты становишься жалкой и гнусной тварью.

Душа и идея - вот что ломает в человеке зверя!

Человек балансирует на тонкой грани самолюбия между разумом и инстинктом. У человечества слишком опасный возраст - переходной. Суждено ли ему стать мудрым?

- Я совершенно не понимаю твоих загадок! - растерянно пробормотал Лаврентий, дрожа от внутреннего волнения. - Зачем ты зазвал меня на кладбище?

Не здесь мое место!

- Голубчик, здесь таинственнее всего наложить на себя руки! С кладбища тебя понесут ДОМОЙ отмывать и отпевать от грехов несчастной жизни...

- Нет, я счастлив!

- С кладбища начинается род человеческий.

Не боись умереть!

Кладбище - самое таинственное место цивилизации.

Ты согласен?

- Согласен! Согласен!! Согласен!!! - отозвалось кладбище. чьим-то голосом и опять завопило смехом.

Головин встал и с напряжением любопытства вдалбливал в странную тишину мира торжествующий крик:

- Мудрое кладбище! Здесь собрались все великие!

Когда рождается человек? Когда в него вселяется дух. Если дух не вселится, младенец умирает.

Из невидимого таинственного мира, как джин, выходит какой-то дух - и вселяется в плоть... и плоть эта становится ИМЕНЕМ, ГЕРОЕМ, ТВОРЦОМ... потом герой умирает, дух уходит в свое таинственное царство ожидать своего череда посетить когда-нибудь вновь плоть человека... слышишь, как уходит душа к новорожденному человеку?

В воздухе раздался то ли стон, то ли скрип надломленной сосны...

- Я покажу тебе дорогу в этот сказочный мир духовности... смотри!

Головин поднял руки, ступил к застывшему Лаврентию...

- Смотри мне в глаза - это волшебное зеркало, в котором виден мир и его дороги, в котором виден каждый человек и его судьба. Но ты не умеешь смотреть. Смотреть надо с восторгом, с потрясением, с безумством!!!

Смотри!!!

Лаврентий побежал опрометью, растаптывая могилы и сшибая кресты, спотыкаясь и падая, разрушая своим криком тишину...

Кладбище грохотало над ним, под ним, вслед ему звуком веселия. Это был походный марш! Смерть - это походный марш жизни!

• • •

Лаврентию снилась огромная, неоглядная машина, он не знал, как эта машина работает и для чего она предназначена. Он, кажется, был свидетелем какого-то чудовища прогресса. Когда из машины потянулись к нему руки, Лаврентий отступил, но руки двигались за ним - и он побежал... но руки бежали за ним, чтоб догнать и затолкнуть в странный лабиринт, из которого нет выхода.

В ужасе Лаврентий проснулся. Теперь он стал соображать, что это был сон. Невольно он облегченно вздохнул. Но тут же ему припомнились Головин, кладбище, ночные посиделки у могил, дикие крики смеха. Он был в затруднении: и это было сном?

Он стал вспоминать.

Сначала он вспомнил какого-то весельчака. Он не знал его имени. Никто не знал его имени. Кажется, пророкам не нужно имя!

Но ему припомнились его слова.

- Человек должен быть другом самому себе, должен любить себя. Когда человек любит себя, он любит всех, ибо он любит человеческое.

Любите себя!

- Да, вы ведь человека к эгоизму призываете. Общество давно эгоизировало человека. Вы со своим призывом запоздали. Человека в НОВЫЙ ПУТЬ ЗВАТЬ НАДО! А вы слепы - и дорог не видите.

Так ответствовал Головин.

Помнится, в углу хихикнул толстячок.

Лаврентий помнит, что Головин посмотрел в его сторону, но он не видел его глаз - и может только догадываться, какое выражение высветили они. Выражение глаз - это выражение души? Но он так и не узнал этого человека. Может, у него вообще нет души? Есть просто какая-то животная чувственность, какое-то извращенное сладострастие, возжелание, возбужденное предрассудками ума - голова выбрасывает в организм огромную дозу каких-то химических соединений , которые парализуют нервную систему... естественный человек превращается в сладострастного балбеса... одним возбуждающим эффектом природа ставит человека на место... человек отрекся от природы и пытается выбрать себе путь совершенства собственный, но у него ничего не получается...

Потом было ужасное преступление. Он был его свидетелем. Кажется, он должен заявить о случившемся в определенные органы. Но у него нет уверенности, что это преступление. Это изменение психики и морали человека. Неизвестно, что случается с человеком после таких изменений.

Лаврентий, понимал так: естественный человек не способен к убийству или другому злостному преступлению, но социальное общество изменило психику и мораль человека, принудив его к преступлениям... в этом смысле социальное общество следовало бы квалифицировать как преднамеренный прогресс, который диалектически обернулся общественным преступлением против человека. . . человек свободен в противлении обществу... в этом смысле преступление стало ОБЩЕСТВЕННОЙ НЕОБХОДИМОСТЬЮ, преодолеть которую невозможно, не изменив психологию и мораль человека... в социальных условиях существования, в состоянии эгоизации, в условиях обобществления морали и права человек обречен на преступления... общественное преступление против человека ненаказуемо... индивидуальное же преступление человека против чело¬века и общества наказуемо... следует признать право на индивидуальное 

преступление, которое способствовало бы становлению индивидуального права и индивидуальной морали, но человек должен быть подготовлен к ним психологически... по существу человек подневолен психологии преступления, чтобы освободиться от этого рабства и стать действительно свободным, человек должен совершить революцию психологии... свободный человек психологически неспособен к преступлению... человек, вероятно, должен страдать, ибо страдание есть милосердие, но человек должен страдать по собственной воле и собственными усилиями...

Лаврентий полагал, что Головин изъявил желание страдать и совершил к страданию усилие... если это усилие стоило события преступления, то вынуждено, под условие обстоятельств... однако, в преступлении никогда не становятся подсудны воля и желание человека... но уже именно этим обстоятельством человек неподсуден - неподсуден так, как принято судить общественно, если возможен СУД ИНДИВИДУАЛЬНЫЙ...

Наказанием на человека возложено непосильное бремя не просто предвидеть свою судьбу, но изменить ее, когда человек не изменил логики мышления, смысла слова, когда человек не стал преобразователем самого себя... справедливым наказанием можно было бы узнавать страдание совершившего преступление.

Если бы Лаврентий узнавал, что Головин страдает, он вполне удовлетворился бы этим любопытством... но его настораживало, что ему самому оставалось бы непосильным бремя сострадания... человек преступает не закон, совершая преступление, но преступает свободу другого человека... в этом смысле он страшится не наказания, но прощения... прощение подтверждает его свободу, которой он неспособен воспользоваться... прощение тотчас выявляет его беспомощность, его страх перед возмездием совести... совесть есть и согласие несогласие человека с самим собой, совесть есть ДИАЛЕКТИКА ЧЕЛОВЕКА. Помнится, было утро. Безлюдное место. Неожиданная, а может быть, она была устроена кем-то, встреча Головина с толстячком. И без всяких объяснений, и быстро удавка делает то, что не могли бы сделать ни мысль, ни чувство. Мысль могла бы вразумить человека не совершать преступления, чувство могло бы устрашить человека совершать преступление.

Лаврентий не вышел из-за куста, не показался злоумышленнику. Не страх руководил им. Ему хотелось напомнить о себе в совершенно иных обстоятельствах

, в которых он выступил бы в роли соглядатая, но прорицателя. И вот наступил этот час.

Лаврентий искушает насмешкой своего соперника.

Он жаждет его раскаяния.

Но Головин говорит об отвращении БЫТЬ ЧЕЛОВЕКОМ, человеком похотливым и сластоядным, а потому нетерпимым к своему неблагополучию - такому человеку не нужна великая душа, он презирает величие. Разве с ним нельзя согласиться?

Этот Головин страшно улыбается - этой улыбкой человек как будто становится пропастью, падением в потусторонность... от человека, казалось, должны остаться только печаль и боль... и даже песня была бы излишеством грубой материи... и тогда человек становится странным и непонятным пророчеством: если природа сотворила человека, то выше совершеннее человека она может сотворить только свое полное самоотрицание... выше человека остается духовность в своем освобождении от стихий материи.

Головин не был пророком ни в эту, ни в какую другую минуту... человек вообще не может быть пророком, но есть удавшееся пророчество природы.

Лаврентий готов был бы взбеситься подозрением, что человека невозможно любить, но он так желал ненавидеть, что приобретал ужасную привычку самолюбия. Когда человек любит себя, у него не остается повода отрицать любовь и ее действующую необходимость.

Тот первый разговор с Головиным Лаврентия озадачил. Он провел бессонную ночь. Он выискивал предлог невзлюбить Головина. Но как невзлюбить? Презирать? Снисходить? Уязвить?

Для Лаврентия этого было недостаточно.

Он даже обдумывал возможность покончить о этим странным человеком. Но Для этого человека и смерть собственная была бы торжеством.

Можно ли было его унизить, преподать ему урок, назидание легкомыслия?

Ведь этот Головин легкомысленно взялся разрешить трагедию смерти. И, должно быть, понимает себя скорее страдальцем, чем злодеем, да, еще, может быть, страдальцем во имя рода человеческого.

И Лаврентий, сломя голову, спешит к этому пропащему человеку - нет, не помочь ему... помощь нужна не страдальцу, но счастливому изнеженному человеку... но что же нужно страдальцу? Лаврентий и теперь ломает голову над этим вопросом, не решаясь на скорый суд истины.

Лаврентий не признает никакого суда над человеком. И он не собирается вершить над Головиным свой суд. Он даже не осуждает Головина. И если он хочет понять Головина как действующую необходимость преступления, то ему просто странно познание. Если даже он и предполагал, что Головина можно умертвить, то он просто желал бы повторить его путь, чтобы не раздумывать над психологией преступления, а иметь ее собственным переживанием... слово может извратить смысл переживания, эйфорию переживания... каждый человек по существу нуждается в опыте чувствования, чтобы не обращаться к свидетельству своего или чужого ума по разным обстоятельствам жития, т. е, перед человеком встает вопрос собственности на психологию... эту собственность необходимо приобрести и использовать - и если современный человек вообще безразличен к этой идее, то в будущем практическая деятельность человека в большей степени будет связана с собственностью на чувство... Лаврентий наивно полагал, что не экономика и политика или идеология и мораль, но именно психология решающим образом изменит человека, Лаврентий никак не мог объяснить этой своей уверенности, но и не хотел ее объяснять, он предпочитал оставаться в непонятной наивности, полагая ее провидением... в постулат, в идею, в доказательство не надо верить, их истинность гарантирована фактом, провидением же руководит какая-то непонятная сила, потому и недоступная человеку, что она не сообразуется с фактом, может быть, она есть обратная сторона факта... вообще-то следует категорически разобраться с этой непонятной наивностью - пожалуй, Лаврентий готов был в эту минуту хихикнуть... Почему человек должен верить в причину, в какую-нибудь действующую необходимость действительности, если можно обнаружить в этой действительности 

ее отрицание?

Если целью природы было рождение человека, то целью человека есть рождение мира. Человек становится творцом, когда рождает мир.

Вся жизнь человека есть рождение человека природой. Смерть человека есть жизнь человека творцом мира.

Если неизбежна смерть, то неизбежно и воскрешение, ибо в природе все вечно ... вечен и человек.

Но человек сам воскрешает себя. Смерть, следовательно, есть величайший подарок природы человеку и всему живому.

Восхитительная странная логика!

Человек должен искать не причину, но цель своей смерти. Если человек вечен, т. е, по существу бессмертен, то смерть, как то, что он полагает смертью, есть некое явление превращения человека.

Человек хочет отделить себя от природы, чтоб, может быть, стать ее властелином. Но человеком не человек действует, а человеком действует природа... и если нравственный человек полагает, что он своим примером добродетели может изменить действительность человеческих отношений, то следует понимать его пример добродетели действием природы... природа и в случае добродетели человека, и в случае злодеяния человека естественна, но не нравственна... нравственность есть по существу предрассудок мыслящего существования... но и предрассудками не человек творит свою судьбу, а природа творит человека, т. е, мышление есть достояние не человека, но природы, человек же волею природы только подпал под воздействие мышления... человек обречен быть мыслящим и его может тревожить вопрос, волен ли он распоряжаться самим собой или природа не предоставила ему свободы.

Итак, смерть человека есть факт, есть событие природы... человека омывают, отпевают, заколачивают в гроб и прячут в могилу - это видимо... но что невозможное невидимое происходит с человеком, когда наступает смерть? или природа не доверяет человеку эту тайну? может быть, постигнув тайну смерти, в каком-то смысле великую и прекрасную, человек поспешил бы умирать? может быть, жизнь показалась бы ему фарсом благополучия в свете немеркнущей смерти?

Какой заколдованный круг предрассудка!

Этот человек говорил так: не словом, но чувством спасется человек!

Человек умирает - он неподвижен и нем.

Но слово и при жизни ничего не сказало человеку!

Но что стало с чувством человека?

Чувство, которое всю жизнь спасало человека - спасало к прощению, к любви, к раскаянию, к ненависти, к проклятию...

Слово же не действует, если оно не воспринято... чувство же приуготовляет человека к восприятию слова.

Лаврентий ужасно добродетельный человек.

Он признает и преступления, и свободу человека. Но он потому и признает их, что не может лично даровать человеку свободу или право преступления. Сам же Лаврентий законопослушен. И он будет послушаться любому закону, даже самому нелепому и неисполнимому. Ибо он по существу умиротворен об¬разом жизни. Образ жизни убил не одного бунтаря! Он может еще позволить себе воображение. Но на дело его уже не хватает, он давно живет так, как расписали его жизнь исторические условия. Они могут изменяться. Но он не станет менять самого себя, пусть даже приспосабливаясь к непривычным условиям существования. Образом жизни он устроил себя на века!

Если же он бывает любопытен, то, пожалуй, на всякий случай: у здравомыслящего человека не пропадают даром ни увлечения, ни привычки, ни характер... когда-нибудь можно воспользоваться и любопытством.

Конечно, Лаврентия удивило приглашение Головина на кладбище. И хотя над этим приглашением Лаврентий раздумывал, но отказаться от него не мог. Если он хотел понять странного человека, как он мог отказаться от общения с ним в самых непредвиденных обстоятельствах?!

Великая боль или великая идея - что должен предпочесть человек?

В великой идее обыкновенный человек не видит блага, но фанатики настолько приспосабливают эту идею к серым будням существования человека, что одурачивают ею огромные массы. Но идея перестает быть великой и значимой,  

кода человек одурачивается ею. Одураченный человек не может служить идее, он служит тем ничтожным прихотям и привычкам, которые возбуждают в человеке служители идеи, - идея начинает служить эгоизму человека. Эта странная метаморфоза, когда великая идея превращается в дурачество, никогда не удивляла человека... человек по существу извращен логикой мышления - и не приспособлен к естественному чувствованию... и в этом смысле только именно великая боль может возвратить человека к естественному состоянию чувств... странная же цивилизация приучила человека к чувствам, которые можно рассказать, повторить, вспомнить, вообразить, определить, как нечто общепринятое, общепризнанное, общеприемлимое, общеузнаваемое в выражениях, чувство перестало быть несказанным, индивидуальным, невосполнимой утратой вечности...

Зачем разум спори т с разумом?

Этот невнятный, казалось бы, вопрос ошеломил Лаврентия.

Неужели у разума нет каких-то непререкаемых свидетельств своей истинности, чтобы не доводить до спора, а затем и до вражды людей?

Почему разум и душа разводят людей по разные стороны баррикад?

Может быть, разуму и вовсе безразлична истина, а важно это трагическое противостояние человека и человека?

Кто-то ДОЛЖЕН быть на стороне зла, эта роль уготовлена природой. Человек не должен бояться этой роли!

Человек в природе совершенно безответственное существо.

А смерть есть великое равноправие зла и добра.

Лаврентий вспомнил зловещий голос кладбища и свой побег из этого странного царствия - и неожиданно рассмеялся... кажется, этим восторгом он расплачивался за долг страха. Должно быть, большой хитрец этот Головин, должно быть, у него был сообщник, который среди могил играл роль нечистой силы.

Какая забавная нечистая сила сам человек!

Лаврентий расхохатывался все страшнее - и сквозь собственный смех едва расслышал слова, возникшие откуда-то...

- Не погань, мертвых! Мы их тайны не знаем!

Их мир для нас всех лучше!

А придет время - и в этот вернемся.

- Для наказания? - спросил Лаврентий, оглушенный собственным смехом и этим зычным непрошенным голосом.

Ну, зачем эти странные непонятные голоса?!

Будто вечность протрубила в рог пророчества!

И тотчас по миру загулял-зазвенел призыв... внемлют ли ему?

Лаврентий поднял глаза, будто желая из теплой постели увидеть бесстрастное звездное небо... но видит склонившееся над ним лицо... он узнает его... чья смерть должна быть?

Лицо протяжно и страшно улыбнулось...

Умереть должен каждый?

....1993год.