8. Начало (Панель машка начало)

(Мемуары московского Казановы – VIII)

Вначале было слово. И это слово было сказано по-русски.

Ну, или почти по-русски, с поправкой на языковые особенности сопредельных территорий. Имеется ведь в великом и могучем по меньшей мере три слова, в которых твердое округлое "э" вместо широкого и мягкого "е" моментально выдает с головой уроженца Украины или, в крайнем случае, юга России. Хотя три – это не одно, конечно. Но посреди тевтонских дубовых рощ и в рамках какого-то благотворительного сборища ни "акадЭмик", ни тем более "сЭкс" были бы совершенно неуместны. Поэтому оставалось только кофе.

- Вы не подскажете, где здесь дают кофЭ?  

И всё. Первого же взгляда на женщину, обратившуюся ко мне в поисках живительного напитка, оказалось достаточно, чтобы запомнить ее навсегда: роскошная еврейская красавица с горящими и одновременно исполненными страдания карими глазами в обрамлении буйного водопада золотисто-черных волос просто-таки завораживала. Пухлые, чувственные и какие-то очень лукавые губы могли бы ввергнуть во искушение даже святого, а долгие и весьма изысканные по рисунку кисти рук немолодой уже незнакомки были настолько хороши, что кающаяся Магдалина с картины Тициана казалась лишь ее бледной копией

- Да уж, - с огорчением подумал я, небрежно указывая даме рукой на дальний столик, где покоились многочисленные термосы с кофе и чаем, заботливо припасенные организаторами. – Хороша Маша, да не наша!

- Ой, ладно тебе, - скептически осадила мой восторг подоспевшая вовремя Ниночка. - Тоже мне бедняжка, соломенная вдова недоразведенная, да еще и с ребенком неизвестно от кого!

Моя тогдашняя жена была той еще язвой, да и свежими сплетнями никогда не брезговала, не только распространяя, но зачастую даже и создавая их на ровном месте. Так, чисто из любви к искусству! Разумеется, я с удовольствием послушал бы еще пару россказней про эту загадочную незнакомку, но нас отвлекли подошедшие знакомые, и достойная кисти Караваджо красавица, казалось бы, навсегда исчезла с моего горизонта, оставив на память одно лишь прекрасное воспоминание.

< И был вечер, и было утро. День Первый. >

Оказалось, впрочем, что не навсегда. Следующий раз я наткнулся на нее в укромных переулках того мелкого немецкого городишка, в котором влачил ныне свои университетские будни. Супруга меня к тому времени уже покинула, предпочтя унылому бюргерскому существованию пышные чертоги Первопрестольной, и встретить среди бела дня знакомое свежее лицо оказалось истинным удовольствием.

- О, привет! Какими судьбами?

- Привет и тебе. Зашла вот пленки в фотостудию отдать...

Но потом, снизойдя к отчаянному недоумению на моем лице, смилостивилась и протянула руку:

- Ира.

Итак, моя незнакомка обрела наконец имя. Хотя похоже, что потеряла она со времени нашей первой встречи тоже немало: вместо самоуверенной светской львицы передо мной стояла сейчас самая обычная беженка-эмигрантка, едва сводящая концы с концами: это читалось и в усталости на лице Ирины, и в делано-бодром выражении ее голоса, и даже в плащике на плечах, который переживал уже свою третью свежесть, если не четвертую. Так, что совладать с острым приступом любви к ближнему мне явно не удалось – да и не хотелось, откровенно говоря.

- Слушай, а вы с сыном не хотели бы заглянуть как-нибудь ко мне в гости? Я ведь сейчас в настоящем дворце живу!

Гостевой профессорский дом действительно заслуживал того, чтобы называться дворцом. В чем Ирина с ее пятилетним отпрыском и не замедлили убедиться через пару дней, приняв мое приглашение. Мощное трехэтажное строение с парадным входом в форме подковы и рассчитанной на посетителей помельче винтовой лесенкой сбоку было воистину прекрасным: лепнина снаружи, мозаичный паркет внутри и стилизованные под готику витражи – такое ведь не на каждом углу встретишь! А был еще и зал для приемов, и музыкальный кабинет с роялем, ключ от которого мог получить любой из жильцов этой элитной гостиницы, только попроси. Плюс огромный двор с жаровней для гриля и даже конно-спортивная школа на соседнем дворе, регулярно доставлявшая по утрам запах свежего навоза...

Причем номера в заведении были самыми разными – маленькие и большие, двухэтажные люксы и скромные каморки в мансарде... Но мне повезло, пожалуй, больше всех, ибо непосредственно над моими комнатами располагалась башенка с часами, что создавало совсем уже средневековую атмосферу. Восторгу мальчишки не было предела, да и сама Ирина смотрела на эти апартаменты, широко раскрыв глаза: есть все-таки разница между живущей на пособие эмигранткой и солидным ученым, работающим в университете. Короче, им понравилось.

< И был вечер, и было утро. День Второй. >

А вот каким образом Ирины руки впервые оказались в моих собственных, до сих пор остается для меня загадкой. Это случилось непроизвольно, само собой - у ворот местной синагоги, барух ата Адонай ее четыре раза через левое плечо. Вселенское равновесие, сами понимаете, дело святое, и регулярно выстаивая по воскресеньям заутреню в местной православной церкви, я просто не мог не встречать с такой же периодичностью канун Субботы в альтернативном храме. Особенно учитывая, что выпивка и закуска у иудеев бесплатно, а знать в лицо потенциального противника мне как дипломированному атеисту, можно сказать, сам Фридрих Энгельс завещал.

В тот раз я пришел чуть рановато и застрял у запертой калитки в компании еще нескольких таких же ранних пташек. Пока суть да дело, публика оживленно обменивалась свежими новостями о социальных выплатах и прочих халявах, дела до которых мне было как до Сириуса. Поэтому я, состроив понимающую мину и вежливо кивнув завсегдатаям, предоставил их самим себе и подошел к стоящей чуть поодаль Ирине...

Тут-то оно и случилось. Внезапно и неотвратимо, словно маленькое землетрясение.

О этот томный, мучительный и безмолвный разговор двух пар рук – мужских и женских! Единожды встретившись, они уже не могли оторваться друг от друга ни на мгновение. Снова, и снова, и снова.... Как осторожно и вместе с тем ненасытно блуждали по моим предплечьям её усыпанные крупными перстнями длинные и тонкие пальцы! Как пугливо трепетали мельчайшие волосинки, когда я легонько проводил мизинцем по внутренней стороне ее ладони! Да, в это мгновение мы уже стали любовниками, хотя сами еще не знали об этом.

И это чудо вершилось в какой-то запредельной глубине, в затаенном безмолвии, пока снаружи шла неторопливая беседа о всякой всячине: как ей понравился тот замок, где я живу, что новенького слышно из Харькова или Кривого Рога, и все такое прочее. Но вот, наконец, калитка распахнулась, и мы послушно разошлись по своим местам с тем, чтобы сегодня больше уже не увидеться: мальчики вниз, девочки наверх. Шабат шалом, дорогие товарищи!

< И был вечер, и было утро. День Третий. >

Сказавши "А", не тяни с "Б"! И наша следующая встреча стала уже не встречей, а самым настоящим свиданием. Причем проистекало оно на глубине пятнадцати метров ниже пола, под дружный хор свингущих саксофонов и труб.

Джазовый кабак, в который я пригласил Ирину, был устроен в подвалах средневекового замка. Еще пару столетий назад здесь, под сероватыми и сыроватыми каменными сводами свисали истекающие кровью туши зверей, подстреленных на княжеской охоте. Зато теперь эхо этих стен всецело принадлежало банджо и контрабасу, пока некий негр преклонных годов, выступавший в молодости еще с Дюком Эллингтоном, лихо барабанил по черным и белым клавишам рояля: "I've got a problem, baby, I've got a problem with my baby – and with my wife."

Мне безумно хотелось подарить Ирочке шанс почувствовать себя белым человеком, да простит меня за такие слова сегодняшний пианист-афроамериканец. На унылое и убогое существование своих бывших соотечественников, живущих на великодушные подачки некогда побежденной ими Германии, я уже насмотрелся вдосталь. А моя новая знакомая всё-таки заслуживала большего. И мы неспешно наслаждались чаруюшим блюзом, запивая его чилийским и южноафриканским вином: слава глобализации, вечная слава!

Но вот отзвучал и последний септаккорд. Пианист элегантным жестом поправил фалды своего фрака и, раскланявшись, удалился в гримерную, сопровождаемый остальными музыкантами. После чего с неизбежностью вставал вопрос: "А что теперь?" Слава богу, мы с Ириной оба были уже не в том возрасте, когда кто ужинает девушку, тот ее сразу же после этого и танцует. Да, меня донельзя влекло к этой женщине, но даже легчайший намек на то, что она могла бы отработать мое сегодняшнее приглашение в постели, был немыслим и неприемлем. И я постарался быть предельно корректным:

- А может быть, мы заглянем еще в какой-нибудь кабачок? Выпьем чашечку "кофэ"?

Оказалось, впрочем, что сама девушка уже давно все для себя решила:

- Я думаю, мы вполне можем сделать это у меня дома, под прекрасный апельсиновый ликер – у меня еще есть бутылочка...

Апельсиновый ликер действительно оказался прекрасным на вкус, особенно на больших и темных сосках ее мягких и податливых, изрядного размера, грудей. Мы раздевали друг друга быстро и беззвучно: с одной стороны, чтобы не разбудить спящего в соседней комнате ребенка, а с другой, любые слова были сейчас уже как бы и лишними. Оставался лишь разговор двух разгоряченных желанием тел. Разговор поцелуев и прикосновений, проникновения и приятия, страсти и нежности. Ирина была щедра и великодушна, не зная никаких табу или запретов – вот что значит иметь отношения с женщиной в возрасте под сорок! (Ну хорошо, хорошо, слегка ЗА сорок, но кто считает в такие минуты?!)

Причем для своих лет она была в прекрасной физической форме: весьма стройные, при ее крохотном-то росточке, ноги, подтянутый живот, нежный и чувственный изгиб шеи. А когда Ира распустила волосы, я просто ахнул от удивления: будучи выпущенной на волю, эта грива простиралась даже ниже ягодиц. Царица Савская, и только!

Несколько шокировала, конечно, вставная челюсть, обнаружившаяся на полочке в ванной. Запасная, стало быть. Ну да ладно: нежданно обретенной любовнице, как и дареному коню, в зубы не смотрят – был бы человек хороший. И мы продолжили радостно познавать друг друга, не сомкнув глаз практически до рассвета. Ах, если бы еще не надо было отводить ребенка в детский сад...

< И был вечер, и было утро. День Четвертый. >

- Извини, но я тебя не дождалась.

На подобный афронт я, признаюсь, совершенно не рассчитывал. Три месяца назад мы с Иришей распрощались навзрыд, с дрожью в голосе, но при этом в твердой уверенности, что нашему роману суждено еще большое будущее. И вот теперь, едва сойдя с трапа самолета, получить такое прямиком в лоб...

- А что прикажешь делать? Снова и снова дожидаться тебя, не зная, приедешь ты или нет? Коротать бессонные ночи и кусать локти с досады? А потом ты опять уедешь – к своей жене или еще к какой-нибудь бабе?! Нет уж, спасибо, одного раза с отцом своего сына мне хватило, – в ее глазах стояли слёзы. - Теперь учёная!

Еще раз шмыгнув носом, она слегка приободрилась и продолжила уже более спокойно, едва ли не самодовольно.

- В конце концов, есть еще Вольфганг, и он меня вполне устраивает. - Вольфгангом звали пенсионера-аборигена, с которым Ирочка хронически флиртовала еще до нашего с ней знакомства. Милый такой дядька, веселый и ну очень добропорядочный.

- Я с ним, конечно, еще не переспала, конечно, но обязательно пересплю. Только сначала поторгуюсь хорошенько, - добавила она с язвительной улыбочкой.

На следующий день, в лаборатории, я умудрился пролить себе кислоты на руки. А потом вдребезги порезаться осколками хрустнувшей в пальцах колбы. Оказывается, эта женщина была нужна мне гораздо больше, чем я сам доселе подозревал. А, с другой стороны, чего такого я позабыл по ту сторону Рубикона? Унылые пьянки да привычную обоюдную ложь?

Когда я снова появился у Ирины на пороге, в руках был букет цветов, а на сердце – решимость:

- Навсегда – примешь? Поверишь?

- Ну... Еще один раз поверю, - обреченно произнесла она после долгого размышления. – Но в самый последний, на большее не надейся!

После чего врата нашей любви снова распахнулись настежь – и одни, и другие, и третьи... Три долгие недели воздержания и нервомотания следовало возместить немедленно, так что на съемной квартире в этот приезд я уже не заночевал более ни разу.

< И был вечер, и было утро. День Пятый. >

Когда Ира возникла из дверей будки паспортного контроля в Шереметьево, на ее плече громоздился полный моих плакатов тубус, а какой-то услужливый джентльмен деловито тащил следом огромный баул с пирожками. Пирожков тех было едва ли не две сотни: с мясом, капустой, яйцами... Собственноручно испеченные моей нареченной и замороженные в морозилке, они честно ожидали своего часа, пока мы бегали по оппонентам и рецензентам, утрясая последние детали. Особенно впечатлило мою провинциалочку, например, посещение Дома на Набережной, откуда мы забирали очередной отзыв: мемориальные доски теснились там даже на лестничных площадках, а уж наружные стены были вымощены ими едва ли не насплошь: "На то она история, та самая, которая..."

Но вот, наконец, улыбчивый академик обвел взглядом замершую в ожидании публику и произнес ритуальную фразу:

- Рассмотрели, заслушали, признали заслуживающей и постановили ходатайствовать перед ВАК-ом о присвоении...

Здесь-то пирожки и пригодились. Микроволновка работала без устали, размораживая порцию за порцией, а "несмеяновка" - особый шик химиков, фирменная клюквенная настойка на спирту – лилась рекой. Есть все-таки что-то общее между оргазмом и защитой диссертации: пашешь как вол, мотаешься между Москвой, Гетеборгом и Германией, вот оно подступает всё сильнее и сильнее, держишься из последних сил.... А потом "Ап-чхи!", и ура, приехали.

Впрочем, подлинную цену оргазму мы с Ирочкой узнали на следующий день, заглянув в "Гнездо глухаря". Выступавший в этом знаменитом бард-кафе, тогда еще на Герцена, Алик Мирзаян даже вспомнил тот концерт, который он давал десятью годами ранее у меня на квартире, и весь перерыв просидел за нашим столиком, рассказывая массу интереснейших историй при Кима, Городницкого и прочих собратьев по гитарному грифу. Но всё-таки состояния, близкого к оргазму, я достиг в тот вечер, не слушая мирзаяновские песни, а всего лишь распахнув меню и дойдя до строчки:

"Оргазм" - $ 4,90

Вот она, истинная цена страстям человеческим! Хотя даже по этим расценкам мы с Ириной за прошедшую ночь стали бы, наверное, миллионерами. Такого безумия страсти мне не доводилось испытывать никогда до того и не доведется испытать, наверное, уже никогда после. Рухнув в постель около полуночи, мы смогли оторваться друг от друга только к началу следующего вечера, едва не опоздав на тот самый концерт Мирзаяна. Кружевная ночнушка, специально заготовленная Ирочкой на эту ночь, поначалу собралась вокруг шеи, а потом была просто изодрана в клочья. Никогда не считал себя ударником сексуального фронта, но кончить одиннадцать раз за ночь – такое возможно только один раз в жизни, в эйфории после защиты диссертации. Докторской, что характерно. А уж про возлюбленную мою и говорить не приходится – имя им легион.

< И был вечер, и было утро. День Шестой. >

"А как третья любовь – ключ дрожит в замке, ключ дрожит в замке, чемодан в руке", пел когда-то Окуджава. Но ключ на этот раз не дрожал – дрожал Ирочкин голос, когда она увлекала меня на ложе, не напоив даже чаем с дороги:

- Ты знаешь, а спираль я уже вынула.

И дальше настали девять месяцев сказки. Дарить женщине свое семя с надеждой, что оно укоренится в ее лоне и примется в рост – в этом есть высшее наслаждение, выпадающее лищь изредка. Но завещавшие плодиться и размножаться боги были к нам благосклонны, и сила этой страсти, казалось, росла одновременно и синхронно с Ириным животиком. Всё-таки секс с беременными – это высший шик: пусть выбор поз и ограничен, но простора для фантазии, наоборот, открывается немеряно. Понеже есть какая-то особая доброта, спокойствие и умиротворенность в лике жены, что несет во чреве своем: пышны и упруги чресла ее, влажны и податливы сосцы ее, а груди полны и тяжелы молоком и мёдом, ибо осенена она благодатью Господней.

И мы испили этой благодати до дна, да так, что простыни не просыхали – пока, наконец, не настали назначенные времена и не пробили предначертанные сроки. Но вот три медсестры налетели с трёх сторон, словно три ведьмы из "Макбета", надавили куда-то скрученной простыней – и всё закончилось. Или, наоборот, началось? Ведь счастье – это вереница событий, которая начинается едва ощутимым ветерком, но постепенно набирает силу и крепнет с каждым днем и часом, пока не превратится наконец во всесокрушающий ураган, пред которым человек бессилен.

- Вы пуповину-то перережьте, папаша! – с ехидной улыбкой сказала мне старшая акушерка, протягивая ножницы.

< И был вечер, и было утро. День Седьмой. >