Пикассо

[Из сборника "Pleasures: Women write erotica", ed. Lonnie Barbach. – London: Futura Publications, 1985]

"Пикассо"

Мэри Бет Крейн

(с) 1984 by Mary Beth Crain

(с) Перевод на русский язык - Юрий Циммерман, 2015

Было в Йозефе Форстере что-то совершенно нереальное. Что-то, выступающее далеко за пределы обыденности для рядового человечества. Его сексуальная энергия была устрашающей, едва ли не удушающей.

Форстер был легендарным концертирующим пианистом. А познакомились мы с ним за приемной стойкой: одно из тех опостылевших дел, которые хочется начать и кончить как можно быстрее, как ванну с едва теплой водичкой. Я - журналистка известного музыкального журнала - была аккредитована на это мероприятие исключительно по долгу службы, и после четверти часа неинтересной болтовни с неинтересными собеседниками была уже более чем готова сбежать. Однако, неожиданно, громкий смех прорезался сквозь затхлую атмосферу; невероятный звенящий смех, заставивший повернуться в свою сторону все головы в зале до единой.

"Я только что вернулся из Европы. Что, Англия? Боже упаси! С чего ради мне собираться в Англию? Нет, дорогая, я предпочитаю атмосферу старой доброй Австрии. Смотрите сами, когда венцы уже элегантно сидели за столами, ели с серебра и пили правильные вина, где были в то время британцы? Сидели на ветках и щелкали орехи?"

И Йозеф Форстер ворвался в помещение подобно длинному острому ножу, готовый порезать скуку на мелкие клочки.

Он был очень высок, "шесть-три или шесть-четыре" [1]. В идеально пошитом сером твидовом костюме, с выступающим из нагрудного кармана шелковым носовым платком он выглядел словно сошедшим только что с обложки GQ. В одной руке изящно балансирует сигара, другая поглаживает воздух чередой неспешных плывущих жестов.

Грудную клетку сдавило – так зажимает, когда осознаешь, что из бесформенной глины повседневности готово слепиться что-то по-настоящему значительное. Я не могла оторвать от него глаз, как и никто другой. Мужчины были заинтригованы, радуясь его присутствию. А женщины оказались совершенно беспомощными. Тот факт, что ему на этот момент было семьдесят три года, не имел ни малейшего значения; спустя пять минут каждая особь женского пола в зале была устремлена на него, как горстка трепещущих стальных иголок следует движению магнита. И посреди всей этой мизансцены стоял пресыщенный и расслабленный Форстер, снова и снова вспыхивая ослепительной улыбкой, которая подобно гигантскому генератору заставляла, кажется, наполниться светом все окружавшие его лица.

Я стала медленно продвигаться вперед, и чем ближе я подходила, тем больше становился он. Это были самые длинные ноги, которые мне когда-либо доводилось видеть; причем ноги, безукоризненно обтянутые брюками со складкой. Меня пронизала теплая струя возбуждения, высокочастотный ток, от которого захотелось словно котенку потереться об этого мужчину или, еще лучше, ощутить, как эти длинные ноги обхватывают мои собственные

Поворачиваясь, чтобы взглянуть на кого-то другого, Форстер скользнул по мне взглядом, и я почувствовала, что леденею от этих двух серо-голубых глаз, которые, подобно линзам камеры, были полуприкрыты, непроницаемы и открылись лишь на секунду, чтобы вобрать в себя все, что касалось именно меня.

Я была подвергнута беглому осмотру. Мгновенное суждение, мысленное раздевание. Но сделал он это мягко, ловко и настолько элегантно, что хотя я и ощущала себя раздетой, обнажившейся как физически, так и эмоционально, но это нисколько не оскорбило. А Форстер улыбнулся мне, все так же легко и непринужденно, прежде чем двинуться через зал своими длинными вялыми шагами в направлении кого-то, кто был ему нужен.

Я знала, что должна его поиметь. Разница в сорок девять лет не имела ни малейшего значения: так, незначительная расщелина, мост через которую легко перекидывается на прочных брусьях харзимы и желания. Впервые за всю свою жизнь я попалась в когти откровенной грубой похоти, и молниеносный щелчок шторки окуляра Йозефа Форстера запечатлел финальные кадры одной главы моей жизни и начало следующей.

Из девчушки, влекущей дни в майках и джинсах, проросла женщина, рыскающая по вешалкам дорогих салонов в поисках самых сексуальных одеяний, которые только бывают. Я сбрасывала вес, обзаводилась контактами, экспериментировала с губной помадой, тенями для глаз, духами... Каким-то образом, инстинктивно я знала, какие именно вещи могут понравиться Форстеру – и, прежде чем покупать блузку, юбку или парфюм, призывала воспоминания о его серо-стальных глазах, омывающих меня взглядом и одобряющих.

И по мере того, как взрослела – неделю за неделей, день за днем, - ничего не значившие ранее вещи проникались новой эротичностью.

Однажды в художественном музее я увидела скульптуру – молодая обнаженная женщина. Обычно такие фигуры на меня впечатления не производят, но теперь я посмотрела на нее так, как мог бы Форстер. Маленькие мягкие груди, округлый зад, мучительная оголенность лица вагины. Я протянула руку, коснувшись одной из бронзовых ягодиц, и не человеческое, но животное возбуждение, ретивое и невидимое, сжало меня в паху, когда я представила Форстера, поглаживающего мои собственные округлости своими длинными нежными пальцами.

Я поехала на пляж. Это всегда было для меня любимым времяпрепровождением, особенно когда живешь всего в квартале от океана. Но сейчас, вытянувшись на песке, ощущала вместо солнца горячую руку Форстера: это она неспешно прожигала себе сейчас путь вниз по моему животу, к внутренней поверхности бедер, застыв наконец в самом средоточии сексуальности, чтобы погрузиться внутрь своими опытными пальцами – сначала мягко, а потом неумолимо и безжалостно.

И пока волны бились в песок и отступали обратно, я прикрыла глаза и попробовала представить себе его пенис внутри меня – колотящий, взрывающийся, отступающий.

Его пенис. На что он похож? Я предсталяла его себе таким же длинным, как и все остальное, и таким же величавым, но на самом деле это не имело ни малейшего значения. Я была влюблена в него – любой формы и любого размера. Откровенно говоря, я была влюблена во всего Форстера целиком: его ноги, его зад, его ум, обаяние, животик, его морщины... Я сошла с ума? Я что, на самом деле хотела бы улечься в постель с собственным дедушкой? Или эта одержимость – всего лишь свидетельство хорошего вкуса?

Понятия не имею, на самом деле. Я знала лишь одно: что я должна была заставить Йозефа тоже полюбить меня.

А поэтому получила "О'кей" от редактора на интервью с Форстером как главную статью номера.

В день интервью я проснулась ни свет ни заря, потратив на приготовления не меньше времени, чем невеста в утро перед свадьбой. Понежилась в ванной с ароматическим маслом, выбрала самый умопомрачительный наряд, накрасила глаза медленными, неторопливыми штрихами живописца. Я готовилась соблазнить его, но и была перепугана до смерти. Отложит ли он в сторну свою сигару и примет меня в объятья? Или просто посмеется? А может быть, и того хуже, укажет мне на дверь?

К тому моменту, когда я подошла к его дому, мои нервы были уже на грани мятежа, и пронзительный взвизг дверного звонка едва ли не довел до остановки сердца. Прошло несколько мгновений, и я начала всерьез беспокоиться, а не заперто ли. Но потом дверь отворилась, и там стоял Йозеф Форстер, до умопомрачения обходительный в паре белых Левисов и голубой шелковой рубашке с монограммой.

"Заходите, моя дорогая". Он протянул руку. Пожатие оказалось вежливым, приятным, и рука его была, как и следовало ожидать, большой, так что моя собственная в ней совершенно потерялась. Было странно чувствовать руку Форстера настолько расслабленной, и мне показалось, что она скрывает свою подлинную суть. Другими словами, я подумала, что Форстер мог бы запросто переломить мне своим пожатием руку в кисти, потому что все его жилы были напряжены, а упругая мускулатура на мужчину семидесяти трех лет явно не тянула.

"Мне нравится ваша рубашка, - сказала я. – У вас все вещи с монограммой?"

Форстер улыбнулся мне сверху вниз. "Абсолютно все, моя дорогая. За исключением, разумеется, нижнего белья, потому что никогда не знаешь, где его доведется оставить. – Он сделал паузу. – Мы уже встречались ранее?"

"Ну, я бы не сказала, что встречались. Я видела вас, на приеме у Миши Бехмана".

"Ах да", - он задумчиво посмотрел на меня сверху, посасывая свою сигару, аромат которой распространялся по всей комнате и казался мне таким же сладким, как самый изысканный одеколон.

"Вы укоротили волосы, не так ли?"

"Вы это помните?"

"Женщин я не забываю никогда. И вы стали стройнее. Завели себе любовника?"

"И не одного, - рассмеялась я. – Шестерых".

"А-а-а! – Он закивал в знак одобрения. – В этом есть свое преимущество. Но вы должны беречь себя и не перетруждаться. У меня однажды было четыре дамы одновременно, но тогда я был еще молод и способен провести без сна двадцать лет".

"А теперь?", - спросила я, шокированная собственной бесцеремонностью.

Он рассмеялся – богатый, мелодичный звук, который подобно сигарному запаху заполнил всю комнату до последнего сантиметра.

"Теперь? Дорогая моя, теперь я не могу обойтись без сна и двадцать минут. Я способен начать клевать носом даже на середине предложения... "

"Но вы сможете не заснуть хотя бы до конца интервью?"

"Я постараюсь". – Он снова полыхнул своей дразнящей улыбкой. Больше всего привлекал к нему внимание, как я заметила, даже не соблазняющий шарм сам по себе. Но еще и улыбка неимоверной сладости, сочетание ребяческого озорства с добродушием преклонного возраста.

"Не желаете ли совершить прогулку по моей крепости?" – предложил он. Прежде чем я нашлась с ответом, он повлек меня через гостиную, словно перенесенную сюда из Вены времен Габсбургов: античная обстановка, книжные полки полнятся толстыми томами на немецком, потемневшие полотна маслом с австрийскими пейзажами. Это была необычная комната, подумалось мне - словно замороженная во времени. Но глубоко под всем этим старомодным антуражем струился ни с чем не сравнимый подводный ток чувственности. Зеленые диваны, бархатные и плюшевые, манили своей безмятежностью в величественной тишине, царившей по всему дому.

"Оригинал рукописи фортепианного концерта Брамса", - сказал Форстер перед книжными полками. Он вытащил одну из папок и встал там передо мной, листая ноты. Но когда я перегнулась, чтобы тоже посмотреть, то обнаружила, что через пуговичные отверстия рубашки хорошо видно поросль седых волос у него на груди.

"Это прекрасно", - промурлыкала я.

"Хотите кофе?" – неожиданно спросил он.

И мы прошли на кухню. Она производила странное впечатление, будто тут вообще никогда не жили. Сковородки с медными днищами, в идеальном порядке висящие над плитой, сияли так, словно ими ни разу не пользовались, а тусклый алюминий рабочего стола не мог похвастать ни одной царапиной. Если гостиная просто-таки сочилась томным уютом, то кухня была холодной и хрустящей, но для меня тоже оказалась вполне эротична. Пока Форстер занимался кофе, я представляла себя обнаженной, сидящей сверху на сверкающей стойке, такой шокируще-золотой по сравнению с моим телом. Здесь, на безликом металле, я была предельно покорной, стейк из женщины, который можно в любой момент шлепнуть на имевшуюся тут же рядом разделочную доску. А передо мной стоит Форстер и мягко улыбается, посасывая сигару и поглаживая мои ноги вверх до самых губ, влажных и молящих.

"Mein kleines, - мурлычет он глубоким, шелковистым тембром. - Mein Herzchen. Du bist so schoen, so schoen…"

И галантно склоняется, чтобы поцеловать мои волосы, мой рот, мои груди, пока я с закрытыми глазами опускаюсь на дымящуюся уже плиту, а кастрюли и половники позвякивают и сияют со стены, радостно наблюдая.

"Эй, вы!" – доносится до меня изумленный голос Форстера, и я осознала, что стою неподвижно, уставившись на стойку, уже целую минуту. Я вспыхиваю, а Форстер в первый раз пристально смотрит мне прямо в глаза.

Он все понял? Он что-то скажет? Но момент - ослепительная вспышка молнии - уже миновал.

"Хотите молока?" – спросил он, открывая холодильник.

Потом скрупулезно налил кофе и отправился с подносом в гостиную. "Присаживайтесь," - и показал на диван. Я надеялась, что он присоединится ко мне, но вместо этого он сел напротив, в большое мягкое кресло, и длинные ноги выглядели поразительно юными в белых Левисах.

"Откуда у вас эти джинсы", - спросила я.

"Что?"

"Ну, я никогда еще не встречала мужчину в вашем возрасте, который бы их носил и который бы настолько хорошо в них выглядел".

Он радостно засмеялся: "Я купил их в супермаркете, дорогая. Miller's Outpost. И это прекрасно; знаете, еще десять лет назад я и не мог просто пойти в магазин и купить себе рубашку или пару брюк."

"А почему нет?"

"Из-за моей длины. Мои руки и ноги всегда были слишком большими, в нашем поколении и в Европе. Но после войны, в Америке, молодежь росла как лопухи. И размер наконец-то дорос до меня.

"А что вы делали до того?"

"Ах, у меня были свои собственные манекены. В Лондоне, в Париже. И самые очаровательные портнихи... "

По ходу разговора он распрямил свои ноги, слегка их приоткрыв. Я перешла к вопросам интервью, одновременно украдкой поглядывая ему на пах. Из-под джинсов проступала изрядная выпуклость. Не эрекция, нет, но агрегат немалого размера, который таился там – такой же вялый, как сам Форстер - и ждал, казалось, с кошачьим терпением.

"Вы что-то раскраснелись, - заметил Форстер. – Может быть, перейдем в другую комнату, где похолоднее?"

"Н-н-нет", - пробормотала я, заикаясь.

"Так на чем мы остановились?"

"Ваш первый концертный тур в США. Когда это было?"

"В тысяча девятьсот тридцать шестом... Или это был тридцать пятый? – Он вздохнул. – Прошу прощения, дорогая моя. Я уже больше ничего не помню. Но мы можем это всегда проверить."

Он поднялся, подошел к книжной полке и вытащил большой том. А потом вернулся к диванчику и присел рядом со мной.

"Мои газетные вырезки, с 1935 по 1937".

Он распахнул большой альбом в кожаном переплете. От альбома попахивало плесенью. Восхитительно сладострастное лицо глянуло на меня с желтеющей страницы. Йозеф Форстер, двадцати четырех лет от роду.

"Мои детские фотографии", - хмыкнул Йозеф.

"Вы здесь примерно в том возрасте, как я сейчас".

"Именно. Да вы и сейчас еще ребенок, если уж на то пошло". Он перелистал страницы, наслаждаясь этим маленьким путешествием назад по времени. Я рассматривала фотографии вместе с ним: вьющиеся светлые волосы, чувствительный рот, глаза с тяжелыми веками, худощавое телосложение.

"Не могу определиться, где вы мне больше нравитесь – тогда или сейчас", - сказала я.

Он засмеялся. "Вы просто прелесть. У вас астигматизм?"

"Я близорукая".

"Вот как! Я всегда нравился близоруким женщинам. А вот мы и на месте: 'Йозеф Форстер прибывает в Нью-Йорк'. Тридцать шестой год, октябрь".

Потом его взгляд упал на другое фото, на той же самой странице: прекрасная женщина в вечернем платье. "Мария Ландауэр", - воскликнул он.

"А кто она такая?"

"Потрясающая певица. И потрясающая любовница".

Меня охватил необъяснимый спазм ревности: "Ваша? "

"И далеко не только моя. Она высоко ценилась во всей Европе. Ах, она была божественной, и хорошо понимала, что делает. У нее были одни духи для грудей, другие для подмышек, и еще одни для вагины. Да-да, существуют специальные духи, которые именно для туда и предназначены."

Он повернулся ко мне, медленно попыхивая своей сигарой. "Обязательно купите себе такие, и попробуйте на своих любовниках".

"А где их купить?" - спросила я.

Он пожал плечами и перевернул страницу.

"Похоже на Пикассо", - сказала я.

"Он и есть. Мы были хорошими друзьями. Он меня даже рисовал однажды, было дело, но я тогда сказал ему, что это всего лишь кусок дерьма. И он согласился! Ах, каким же он был дьяволом... Знаете, когда я в последний раз с ним встречался, ему было восемьдесят шесть – и двадцатишестилетняя жена под боком. Конечно, такое принято считать ненормальным, но на самом деле в этом заложен глубокий смысл."

"И какой же?" – Мое сердечко заколотилось чаще.

"Старые мужчины хорошо подходят молодым женщинам. Они неспособны извергать семя каждые пять минут, сами знаете; на это уходит гораздо больше времени. И любовь становится более медленной, более ленивой... О, Господи! – он взглянул на часы. – Даже и не думал, что время бежит так быстро. Нам лучше закончить с вашими вопросами". – И с этими словами вскочил и вернулся в свое уютное кресло.

Мы провели еще час вместе, восхитительный неповторимый час – подшучивая друг над другом, обмениваясь уколами в этом вербальном фехтовании, которое вознесло мое возбуждение на грань лихорадки. И каждый раз, глядя на часы, я умоляла стрелки двинуться обратно. Наконец, Форстер повернулся ко мне.

"Уже поздно, моя дорогая. Вы получили все, что хотели?" – Нет, хотела бы ответить я. Я не получила вас. Но кураж меня покинул.

"Думаю, что да ", - сказала я.

"Хорошо", – он поднялся, и я проследовала за ним к двери, совершенно не представляя себе, как это можно вернуться в тот мир, где нет его. Должно быть, он сумел прочитать что-то на моем лице, потому что в том миг, когда я взглянула на него, чтобы сказать "До свидания", он внезапно протянул руку и коснулся моей щеки.

"Девочка моя, - улыбнулся он, - моя маленькая девочка".

Мои инстинкты взяли наконец-то верх над интеллектом, и я обвила его своими руками. Размышляй я об этом долго, никогда бы не посмела этого сделать. Он казался таким огромным, возвышающимся, необъятным. Но когда я ощутила прикосновение его тела к своему, то испытала невероятный шок, пронзивший буквально насквозь. Он был такой хрупкий, тонкий, и его кости торчавшие отовсюду локтями и плечами, казались ломкими. Слезы хлынули из моих глаз.

Он глянул на меня сверху вниз и его, обычно непроницаемые, серые глаза пронзила печаль. Ничего не соображая, я зарылась лицом ему в грудь. Его шелковая рубашка была холодной и гладкой, и мне хотелось ее с него сорвать. Он задрожал, и это придало мне наконец смелости пробежаться руками по его спине, до поясницы, до маленьких мягких ягодиц – и завершить полукруг спереди, где под тканью и моей ладонью лежал теперь пенис, мягкий и молчаливый.

Забавно, но тот факт, что эрекции у него не было, меня не беспокоил. Напротив, я испытывала неизмеримую нежность к его застенчивому мужскому достоинству, как если бы это был мой собственный спящий ребенок. Но Форстер отдернулся и убрал от себя мои руки. Мягко, но настойчиво.

"Ты любишь старого человека, дорогая", - прошептал он.

" Вы не старый! – Я истерически разрыдалась. – Вы прекрасны!"

" А ты, - мягко рассмеялся он, - ты просто близорука". Он отошел к двери, открыл ее и легонько поцеловал меня в лоб.

"Не перетрудись со своими шестью любовниками, дорогая, - улыбнулся он. – Не забывай оставлять между ними перерывы".

Я не могла выпустить его из рук. Комната казалась странной и пустой, там стояла маленькая кровать, а больше ничего, и я была окутана тьмой. Не представляла, где сейчас нахожусь, но где бы я не находилась, это было единственно правильное место, в котором только можно и нужно было быть, потому что его тело касалось моего.

"Дорогая моя", - пробормотал он, когда я пробралась к нему под одежду.

"Я люблю вас, все хорошо! " – прошептала я, забирая в руку его огромные яички и массируя. Они были мягкими, но полными, и чем больше я их гладила, тем сильнее заводилась. Он застонал, и пенис ткнулся носом мне в ладонь. Большой, пульсирующий. Я ощутила дрожь подступающего удовольствия, гладя твердую неистовую плоть. Ладонь жгло, его толчки становились все настойчивее, а навалившеесея на меня тело – все тяжелее. А потом он взорвался мне в руку со сдавленным криком, и я сама тоже кончила, хотя меня никто никуда даже и не трогал.

Этому сну уже больше пяти лет, но он все еще живет во мне – такой же явственный, как в ту ночь, когда пробудил меня среди ночи, настаивая, что это больше, чем просто иллюзия. Во-первых, я кончила прямо во сне. Но еще больше поразило пощипывание в ладони – там, где я все еще ощущала сперму Йозефа Форстера и где, если посмотреть вниз в неясном лунном свете, примостилась тонкая лужица. Прозрачная и тёплая.

[1] В футах, соотв. 192-195 см.

____________

Предисловие составителя к сборнику рассказов "Pleasures":