Рыжеволосое счастье 18

Звонок от Тани застал меня врасплох.

Мы с ней не были такими уж близкими подругами, а в последнее время почти не виделись, ограничиваясь СМС-поздравлениями по праздникам, поэтому я была, наверное, в числе последних людей, кому Таня могла бы позвонить среди ночи. Но она позвонила именно мне.

— Приезжай, пожалуйста, — попросила она. — Ты единственная, кому я могу довериться. Если не приедешь… — она помолчала в трубку. — Я пойму.

Я была заинтригована, так что записала адрес и выбежала на улицу.

На мое счастье, я успела на метро. Последняя электричка подвезла меня к «Черной речке», я поспешно направилась к дому Тани — она жила недалеко от метро… и хлынул дождь.

Он хлынул очень внезапно — хотя какое там «внезапно», когда осень и дождит почти не переставая? — но я забыла зонтик, влетела ногой в глубокую лужу, оставшуюся после предыдущего дождя, растянулась на мокрой земле, пребольно треснувшись локтем о поребрик, словом, в этот момент я готова была прибить и Таню, и особенно себя за то, что поперлась к ней на ночь глядя. Но тут меня приподняли с земли.

— Оля? Я как чувствовала, — шептала Таня, помогая мне подняться. — Пошли, скорее, я тебе чаю…

Она всегда так говорила — короткими оборванными фразами.

— Ты единственная, кто не будет в меня тыкать, — вдруг сказала Таня по пути. — Вот, извращенка. Я все понимаю. Но это моя жизнь, мое дело. А теперь я не знаю…

Вскоре я уже сидела у нее на кухне, закутанная в ее халат, и пила горячий чай, а Таня, глядя куда-то в пространство, рассказывала.

***

Ее жизнь не полетела под откос — она была там с самого начала. Таня родилась больной, и болезнь со временем привела к инвалидности. Пьющий отец; равнодушная ко всему, бестолковая мать. Бабушка любила Таню, но она умерла, и Таня осталась без всякой помощи и поддержки. Замкнутая и отстраненная, она не обзавелась друзьями, которые бы ей помогали — да, по моему опыту, у несчастных и оказавшихся на обочине жизни редко бывают такие друзья, обычно у них находятся только товарищи по несчастью. На пенсию по инвалидности прожить было невозможно, и Таня пыталась подработать. Разумеется, практически безуспешно. Наконец, она подписалась на «Орифлейм».

Для меня до сих пор остается загадкой, как угрюмая робкая Таня с ее горбом и больной ногой могла ходить по квартирам, стучаться, улыбаться, подсовывая людям каталоги косметики… Много ли она зарабатывала? Она никогда ни на что не жаловалась мне при встрече, говорить предпочитала о книгах и музыке. Сейчас ее, видимо, допекло.

Однажды она была в старом районе — Таня любила старые районы, любила анфилады питерских подворотен, широкие парадные. На лестничной площадке, к удивлению Тани, оказалось четыре квартиры. На других было по три. Дверь в четвертую была совсем неприметная, старая. Облезлый номерок «13» и старомодная ручка почему-то понравились Тане, и она решительно позвонила. Звонок не работал — пришлось стучать.

Таня успела подумать: наверное, там какая-нибудь старушка, вряд ли она что-нибудь купит, — но дверь открыла молодая женщина.

Никто не задумывался, глядя на Таню, что у нее тоже могут быть мечты о любви и счастье. А Таня мечтала. И в мечтах Тани ее обнимала прекрасная женщина — высокая и стройная, сильная и веселая, с рыжими как горящая медь волосами и множеством веснушек на тонком лице. Конечно, наяву Таня и надеяться не смела — да что там, она бы убежала, если бы такая женщина ей встретилась. И вот она встретилась.

Таня попятилась.

— Заходите, заходите, — приветливо воскликнула незнакомка.

Квартира ее, чистенькая и небольшая, тоже была обставлена старомодно, но Тане это как раз и нравилось. Роскошь и гламур ее бы отпугнули окончательно.

— Меня зовут Женя, — сказала незнакомка. — Проходите, я сейчас налью кофе. Вы ведь любите кофе?

Растерянная Таня нерешительно присела на краешек обитого бордовым плюшем кресла, а Женя уже несла чашку — тонкую фарфоровую чашку с незабудками. И чай в ней дымился тоже будто из детства, советская «Бодрость» — Женя с гордостью сказала, что это именно «Бодрость».

Они полистали каталоги, Таня вдруг почувствовала себя раскованно и с воодушевлением принялась рассказывать о своем нехитром товаре, Женя благосклонно все это выслушивала, что-то отвечала... Как получилось, что разговор перешел с косметики на саму Таню и ее судьбу? Бог весть. Как получилось, что Таня, никогда и словом не упоминавшая о своей личной жизни, разоткровенничалась с незнакомым человеком? Тоже неизвестно, — наверное, было в Жене что-то такое, особенное… И когда она вдруг спросила о том, есть ли у Тани девушка, Таня ничуть не удивилась.

— Я всегда мечтала о такой девушке, как вы, Женя, — выпалила она.

Надо знать Таню. В нормальном состоянии она ни за что бы не решилась произнести такое. Я бы нипочем не поверила — да я и не поверила.

— Трандишь, Танечка, — сказала я, улыбаясь. — Тебя все знают как скромницу, ты бы постеснялась клеить незнакомую барышню. Ну, как?

— Раньше — да. А с Женей все было не как обычно. С ней все было… — Таня перевела дух и продолжала.

С тех пор Таня приходила к Жене каждый день.

Они уже не смотрели каталоги — Женя пользовалась исключительно французской косметикой и выглядела потрясающе. Но продажи у Тани вдруг поползли вверх, вскоре она уже зарабатывала вполне прилично и смогла купить себе кое-что из одежды. Женя давала ей советы, как одеваться и причесываться, и Таня впервые в жизни понравилась себе в зеркале.

Хотя вкус Жени все равно казался ей безнадежно старомодным — но в этом был некий шарм.

Женя любила братьев Стругацких и «Битлз». Жене нравились фильмы с Брижит Бардо. Женя повесила над кроватью портрет Гагарина и радостно поделилась, что ее скоро примут в партию.

— Хотя, конечно, если кто-то узнает, что я встречаюсь с девушкой… — Женя расхохоталась. — А, впрочем, никто не поверит. Разве что мама, она всегда говорит, что я пыльным мешком хлопнутая!

Женя носила джинсы, купленные у фарцовщиков, — настоящие «Ливайс-501».

И Таня находила восхитительной ее утрированную старомодность.

Женя взяла расческу, разобрала скромную Танину косицу и принялась укладывать ей волосы, насвистывая что-то из репертуара ранней Пугачевой.

— Ох, Танюшка, ты с этой прической вылитая Джина Лоллобриджида, — воскликнула она, закончив работу и поворачивая Таню к зеркалу. — Еще бы помаду поярче!

— Женя, — начала Таня, краснея, — а почему ты сказала, что мы с тобой встречаемся?

— Разве это не так, глупышка?

Женя присела перед Таней на корточки, заглянула ей в глаза, — у нее были очень красивые зеленые рысьи глаза. И вдруг эти глаза приблизились, веснушки Жени слились в яркое оранжевое пятно, и теплые губы коснулись Таниных губ.

— Женя, — прошептала Таня, — но… ты же… ты такая красивая, а я…

— Что — ты, милая?

— Калечка, — горько проговорила Таня.

— Какие пустяки, — с жаром воскликнула Женя. — Что за предрассудки! Ты очень хорошенькая, и главное — я тебя люблю.

Но прошло еще несколько месяцев, прежде чем Таня осталась у Жени на ночь.

Они продолжали встречаться. Вернее, Таня приходила к Жене домой. Ее ничуть не смущало, что они не выходят из дому, нигде не бывают вместе, и тем более Женя ни разу не приходила к Тане. Ведь правда оставалась правдой: Таня — калека. Хромоножка и горбунья. Ей, пожалуй, и не стоило лишний раз куда-то ходить. А Женю ее строгие друзья-коммунисты могли бы не принять в партию, если бы заподозрили в связи с женщиной.

Таня умолкла.

Я присмотрелась: она была далеко за гранью полного отчаяния. Вообще-то мои подруги частенько плакались мне в жилетку по поводу любовных драм. И что-то в лице Тани подсказало мне: дело вовсе не в разрыве с любимой.

Сейчас я корила себя за прежнюю невнимательность к Тане. Надо было активнее с ней общаться, подумала я. Понятно же, что она не решалась сближаться со здоровыми людьми, стесняясь своего увечья. А теперь… во что же эта Женя ее втравила? Комми, блин…

Я поднялась, пошарила по буфету. К моему облегчению, там нашлась бутылка белого сухого, я откупорила ее и налила себе и Тане по полчашечки.

К спиртному Таня была непривычна. Ее очень быстро развезло, щеки раскраснелись, глаза налились нездоровым блеском, и она продолжала шептать.

В тот вечер она пришла к Жене, как я к ней, — без зонта, промокнув, да еще и упав по дороге. Женя подхватила ее и без церемоний впихнула в ванную.

— Горячий душ, а потом — чаек, — весело воскликнула она. — Давай-ка я помогу тебе…

И она влезла в ванну рядом с Таней.

Таня сжалась. Теперь, когда Женя раздела ее, вся инвалидность была как на ладони: горб на спине, одно плечо выше другого, нога искривлена и покрыта глубокими шрамами после нескольких операций. Но Жене это как будто даже нравилось. Она гладила плечики Тани, ее мокрые волосы, ее больную ногу, прижимая к себе и поливая горячей водой. Мало-помалу Таня успокоилась, расслабилась, обняла Женю.

— Какая же ты красивая, Женечка, — прошептала она. — Как же я тебя люблю. За что мне такое счастье, а?

— Это ты счастье, — засмеялась Женя.

С ней все казалось легко и просто, все становилось как будто само собой разумеющимся.

И то, что ее руки вдруг легли на обнаженную грудь Тани, тоже само собой разумелось.

До этого они только целовались, — осторожно, «без языка», по выражению Тани, не решаясь даже крепко стиснуть друг друга в объятиях. А сегодня ладони Жени нежно тронули налившуюся грудь, сжали ее, перебирая пальцами тонкую кожу, а губы прильнули к губам, размыкая их, и вдруг кончик языка раздвинул губы, зубы, коснулся нёба и языка… Таня задохнулась, растерянная, ошеломленная.

— О, я впервые так целуюсь, — сказала Женя, кладя ладони Тане на ягодицы и ласково сжимая их.

Таня радостно прильнула к ней, потерлась щекой о ее щеку, старательно поцеловала в губы, помедлила — и все-таки решилась потрогать грудь Жени. Пышная, белоснежная, покрытая мелкими веснушками, она показалась Тане похожей на гладь озера в летний день — со множеством солнечных зайчиков.

— Ты мой солнечный зайчик, — прошептала она Жене.

— Ты моя ласточка, — шепнула та в ответ, и вдруг ее ладонь легла Тане в пах.

Таня ахнула, закусив губу.

Она приучилась каждый вечер ласкать себя рукой — в полной уверенности, что ей никогда не испытать других прикосновений. И только теперь она поняла, что такое настоящие ласки любимой. Пальцы Жени развернули набухшие, увлажнившиеся складки кожи, словно цветочные лепестки, — так же нежно и осторожно, погладили, нашли особенное местечко среди них… И вдруг Женя, припав на одно колено, поцеловала Таню в это местечко.

Таня застонала. Перед глазами у нее все плыло, голова кружилась.

— Что… что ты делаешь… ох, не надо… мне страшно… Ах!

Женя поднялась, обняла ее.

— Чего ж ты испугалась, Танюшка? Тебе же понравилось, — засмеялась она. — Ах ты, моя милая девочка! Моя маленькая Джина Лоллобриджида!

Потом, когда Женя на руках перенесла Таню в спальню, Таня осмелилась ласкать ее так же, как Женя ласкала ее. Женя смеялась, запустив пальцы в волосы Тани и подталкивая ее голову рукой, подсказывала, как лучше...

А наутро окрыленная Таня вернулась домой за каталогами — и начала свой ежедневный обход. Все спорилось у нее, все казалось ей прекрасным и восхитительным, и сама она еще никогда не выглядела и не чувствовала себя так хорошо — так чувствует себя только счастливая девушка, ненадолго забывшая о своих горбе и хромоте…

У подъезда она встретила старенькую Нину Михайловну, подругу покойной бабушки.

Они жили в соседних дворах, так что встречались нередко. В последние встречи Нина Михайловна выказывала беспокойство по поводу самочувствия Тани.

— Я прекрасно себя чувствую, — отнекивалась Таня.

— Но ты выглядишь, как… как чахоточная!

Может быть, я и правда скоро умру, думала Таня. Но, по крайней мере, умру счастливой и влюбленной.

И внезапно старушка, поравнявшись с Таней, побрызгала на нее водой.

— Вот, деточка, — сказала она, не обращая внимания на протесты Тани. — Возьми!

Она протягивала какие-то засушенные цветы.

Таня окончательно уверилась, что у старушенции поехала крыша от возраста, но цветы взяла, чтобы не обидеть, и положила в сумку с косметикой. К вечеру она напрочь забыла о встрече с Ниной Михайловной и поспешила к Жене.

Но сегодня ей никто не открыл.

Это было странно, ведь Женя обещала ждать ее вечером. Расстроенная Таня вернулась домой. «Вдруг что-то случилось? Вдруг она заболела? » — беспокоилась она. Тогда самой страшной казалась мысль, что Женя ее разлюбила, и Таня гнала эту мысль изо всех сил.

А следующий день был годовщиной смерти бабушки.

Таня с утра решила съездить на кладбище, навестить ее могилку, а потом отправиться к Жене и убедиться, что с ней все нормально. «Заодно и веник Нины Михайловны на могилку отнесу», — думала она.

Но на кладбище ее ждало настоящее потрясение.

Путь до могилки бабушки шел через старые кварталы, еще семидесятых годов. Таня иногда рассматривала чужие надгробия, грустя, когда видела могилы людей, умерших рано. И вдруг ее взгляд наткнулся на знакомое лицо.

Фотография выцвела и растрескалась, но не узнать на ней Женю было невозможно. Та же прическа в стиле обожаемой Джины Лоллобриджиды, те же рысьи глаза, даже веснушки были еще заметны сквозь сетку трещин. Таня, не веря глазам, подошла поближе.

«Галактионова Евгения Павловна, — прочла она. — 17. Х.1946 — 11. Х.1974. Любовь и скорбь не выразить словами, в сердцах и памяти всегда ты с нами. Папа, мама, брат Саша».

Таня не помнила, как добралась до могилы бабушки. Не помнила и того, как дошла до дома Жени. Но на ее площадке было три квартиры, как и раньше. №10, №11, №12. Таня поднялась площадкой выше — вот №14. №15…

Таня позвонила в квартиру №14. Ей открыла пожилая дама.

— Скажите, пожалуйста, — она запнулась, — я… я косметикой торгую, — она показала каталог.

— Деточка, я же сказала — я не покупаю, — начала было дама.

— Нет, нет. Мне в квартире №13 заказ сделали, я принесла, а там никого нет, и сама квартира…

— Деточка, — дама очень странно посмотрела на Таню, — у нас в доме нет квартиры №13.

— Не может быть! Но я же… Она же была!

— Раньше была. А потом, давно, лет пятнадцать назад, новые хозяева выкупили две квартиры, перестроили, и стала одна — двенадцатая. Так что вы, наверное, должны отнести заказ в другой дом.

Таню пошатнуло и повело.

— Деточка, что с вами? — дама подхватила ее, взяла из ее рук сумку с косметикой.

Очнулась Таня уже на диване у сердобольной дамы, вызвавшей врача.

Несколько дней Таня отлеживалась. Потом, сумев подняться, она снова пошла к Жене. И снова не нашла ее квартиры…

— Какая таинственная история, — задумчиво протянула я. — Но ведь уже все закончилось. Тебя, наверное, та бабушка святой водой побрызгала, чтобы ты больше не встречалась с призраком. Не горюй, мать, ты еще встретишь живую девушку, и будет у тебя все хорошо!

— Нет, — Таня справилась с собой, сглотнула и повторила: — Нет. Не будет. Уже ничего хорошо не будет…

Около месяца Таню ничего не беспокоило. Она тосковала по Жене, еще несколько раз заходила в ее дом — разумеется, без всякого толку, но в остальном ничего в жизни Танизменилось. Клиентки по-прежнему охотно брали ее товар, нога болела, как и раньше, врач давал все те же неопределенные прогнозы, из которых Таня понимала, что до первой группы ей осталось не так уж и много…

А потом ей приснилась Женя.

Мертвая.

Ее пламенные волосы еще сохранились на черепе, торча жидким клоком, любимые «Ливайс-501» прогнили и висели на обнажившихся костях, черные провалы глазниц, носа и губ на пергаментном лице кишели червями. И она протягивала к Тане руки, смеялась и шептала: «Иди же ко мне, ласточка! Моя маленькая Джина Лоллобриджида! »

На следующую ночь сон повторился. И на следующую…

Таня вскоре почти одурела от этих снов. И приняла почти неизбежное решение: не спать. Организм ее довольно быстро пропитался кофе и элеутерококком — к счастью, у Тани не было денег на более тяжелые средства, рассудок начал мутиться от бессонницы, но Женя больше не приходила.

Несколько дней.

А потом она пришла наяву. Она стояла за застекленной дверью балкона, царапала гниющими пальцами стекло, смеялась и манила Таню к себе. Утром Таня обнаружила на стекле пятна и потеки, пахнущие тухлым мясом.

Тогда Таня рухнула на пол и проспала тяжелым, похожим на обморок, сном без сновидений почти двое суток.

Проснулась она сегодня вечером. Ничего не предвещало беды, но Таня знала, что еще не ночь. И точно: как только стемнело, Женя появилась на балконе.

Она больше не смеялась. Мертвое разложившееся лицо ее перекосилось от злобы. Она с силой ударила кулаком так, что по стеклу побежала трещина…

И тогда Таня позвонила мне и выбежала из квартиры.

***

Трещину я увидела своими глазами. Вид был — будто правда кто-то ударил кулаком по стеклу.

— Так, мать, — сказала я. — Квартирку твою надо освятить, и вообще, сходи-ка ты исповедуйся. Веришь или нет, а легче после этого становится. А теперь давай-ка спать, а то опять сознание потеряешь.

Таня обмякла. Алкоголь и долгий рассказ сделали свое дело, она устала и будто сдулась. Я помогла ей добраться до кровати, сама улеглась на диване рядом, пожелала ей спокойной ночи и задремала.

Во сне у меня было все хорошо и весело. Я шла к кому-то в гости, звонила в дверь — старомодную дверь с ручкой и номерком «13». И мне открыла рыженькая, очень симпатичная женщина с веснушками. В комнате виднелось кресло, обитое бордовым плюшем, чашки с незабудками на столе и портрет Гагарина над кроватью.

— Ой, вы Танюшкина подружка! Я так рада с вами познакомиться, — сказала она и засмеялась. — Скажите Танюшке, чтобы она меня пригласила, а? Я ведь ни разу не была у нее в гостях. Скажете? Скажете?