Балтус. Глава вторая

2.

Как обычно, накануне сеанса, он проснулся очень рано. За окном брезжил рассвет и птицы только начинали свои мелодичные переговоры.   Он лежал, не двигаясь,   и смотрел в потолок. Одна рука его покоилась на груди, другая лежала на футляре гитары, единственной подруге, делившей его постель, и доставшейся ему от умершего друга.   Ему нравилось, что формы гитары напоминали форму женского тела.

Он думал о своей новой модели. Он предпочитал брюнеток, но эта миловидная сероглазая блондинка ему понравилась. Даже больше, чем следовало . Была в ней та детская непосредственность и легкость в общении, которых так недоставало ему самому. Её миниатюрность была ему по душе, и он, с наслаждением, представил себе, как она выглядит без одежды – хрупкая и  красивая, как бабочка, с нежной кожей и золотистыми пушистыми волосками, там, ниже, между ног.

Процесс подготовки к работе с натурщицей был  своего рода таинством, так же, как и подготовка холста и палитры. Торопиться было нельзя . Он чувствовал, что на ЭТОТ  раз все пойдет, как надо. Он уже настроился на ЕЁ волну, он ощущал её аромат, которым ему доведется насладиться вполне, за эти восемь недель. Каждый её визит  - превратится в событие. Три часа сеанса, как всегда, пролетят огорчительно быстро. Зато они наполнят его память деталями и нюансами, которые он потом будет перебирать всю неделю, наслаждаясь. Так ювелир -  вожделенно любуется драгоценными камнями, подготавливая их к огранке.

Он встал, стараясь не расплескать этот душевный настрой, наполняющий его  до краев. Он двигался по комнате вкрадчиво и грациозно, подобно хищнику. Со стороны это напоминало странный танец, на самом же деле все было прдумано и выверено до мелочей, во всем была определенная, уже устоявшаяся последовательность.

Сначала он проверил кисти. Их было у него много, колонковых, всех размеров, от одного до десяти. Были  и № 20 и 35, для работы на большом пространстве. Для последних, финальных мазков, у него имелись специальные, округлые и плоские , из беличьей шерсти.

Он был оченьбережен со своими кистями, и после очередного сеанса, нежно промывал каждую из них в растворителе, а потом – в теплой мыльной воде.

Теперь настал черед любимой палитры, сделанной из грушевого дерева. Она уже была промыта и высушена,   осталось только смазать её льняным маслом.

Наконец, его взгляд остановился на холсте. Он заранее отгрунтовал его и зачистил наждачной бумагой, а затем, еще раз, соскреб остатки текстуры бритвой. Теперь поверхность его, на ощупь, напоминала поверхность яичной скорлупы.  

Он знал, что все это ему не понадобится для первого сеанса. Сегодня он будет рисовать на бумаге, в полную величину. Все, до мельчайших деталей, и только потом перенесет на холст, с помощью копировальной бумаги. Затем, он обведет рисунок коричневыми чернилами. Это было необходимо. Карандаш может исчезнуть после нанесения первого слоя масляной краски ( imprimatura), тогда как чернила останутся видимыми надолго, почти до самого окончания картины.

Все было готово. Он сел в кресло перед холстом, и задумался. Он думал о НЕЙ. Он старался припомнить все до мелочей , её лицо, форму ушей, ключицы ( эта ложбинка между ними  всегда  особенно волновала его. Так же, как и впадинка между верхней губой и носом). Они казались ему такими трогательными, что ему так и хотелось дотронуться до них языком, чтобы ощущтить пульсацию крови под тонкой кожей.

Он вспомнил, как по-детски беззащитной показалась ему её шея, и эти легкие завитки волос на затылке.

Он перебирал в памяти  все эти детали, а сам думал, с каким наслаждением он будет красть это тело, по частичкам. Присваивая  не только её плоть, но и сущность её. Как,   медленно, будет эта сущность  перетекать из одного сосуда - её тела, в другой – его картину.   Пока не овладеет он ею безвозвратно, и не опустошит её полностью, как пустыню.

И мысль эта доставляла ему ни с чем несравнимое наслаждение.